Одна перемѣна влечетъ за собою другую -- таковъ законъ природы, который доказывается опытомъ многихъ людей. Теперь мы намѣрены передать съ точностью перемѣны, происшедшія въ покинутыхъ Мартиномъ мѣстахъ.
-- Что за холодная весна!-- бормоталъ старый Энтони, придвигаясь къ огоньку вечерняго камина.
-- Вы прожжете себѣ платье, а сукно не слишкомъ дешево,-- замѣтилъ почтительный Джонсъ, прерывая чтеніе вечерней газеты.
-- Благоразумный малый, разсудительный малый. Никогда не тратился на пустые наряды. Нѣтъ, нѣтъ!
-- Можетъ быть, я бы и занимался ими, еслибъ за нихъ не надобно было платить.
-- А! если бы!.. Однако холодно.
-- Да нечего мѣшать въ каминѣ. Развѣ вы на старости намѣрены дожить до нужды, что такъ не жалѣете угольевъ?
-- На это не станетъ времени.
-- На что не станетъ времени?
-- Чтобъ я дожилъ до нужды. А хотѣлось бы еще подождать.
-- Вѣчный эгоистъ!-- проворчалъ его наслѣдникъ вполголоса, сердито взглянувъ на родителя.-- Вотъ ужъ истинный кремень! Онъ готовъ прожить еще двѣсти лѣтъ, и все былъ бы недоволенъ. Я ужъ тебя знаю! Почему бы, продолжалъ онъ тѣмъ же тихимъ голосомъ: -- не передать всего имущества сыну? Такъ нѣтъ! Я бы постыдился на твоемъ мѣстѣ, и радъ бы былъ спрятать свою голову въ уголъ.
Вѣроятно, мистеръ Джонсъ подразумѣвалъ гробъ или могилу, или кладбище; но сыновняя нѣжность не допустила его выразиться яснѣе. Старый Чоффи, который наслаждался чаемъ вмѣстѣ съ ними, вообразилъ въ своемъ уголкѣ около камина, что Джонсъ говоритъ, а Энтони слушаетъ, и вдругъ вскричалъ:
-- Да, мистеръ Чодзльвитъ, онъ истинно вашъ сынъ.
Старикъ не подозрѣвалъ, какую глубокую насмѣшку заключали въ себѣ его слова; но голосъ его пробудилъ изъ раздумья Энтони, и онъ сказалъ съ страннымъ видомъ:
-- Да, да, Чоффи; Джонсъ осколокъ отъ старой колоды... А теперь очень стара эта колода.
-- Стара,-- проворчалъ Джонсъ.
-- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, мистеръ Чэдзльвитъ, вовсе не стара, вовсе не стара,-- прервалъ Чоффи.
-- О, онъ теперь несноснѣе, нежели когда нибудь!-- вскричалъ Джонсъ съ отвращеніемъ.
-- Онъ говорить, что ты ошибаешься!-- закричалъ Энтони своему старому приказчику.
-- Полноте, полноте, отвѣчалъ тотъ: -- я ужъ лучше знаю. Онъ ребенокъ. Да и вы тоже немногимъ больше, какъ ребенокъ. Ха, ха, ха! вы еще мальчикъ въ сравненіи со мною и многими, которыхъ я знавалъ. Не слушайте его!
Послѣ такого необыкновеннаго порыва краснорѣчія, бѣдная старая тѣнь взяла за руку своего хозяина, и не выпускала ее нѣсколько времени изъ своей руки, какъ будто имѣя намѣреніе защищать Энтони.
-- Я съ каждымъ днемъ глохну, Чоффи,-- сказалъ ему Энтони со всевозможною кротостью, или вѣрнѣе, съ наименьшею жесткостью, къ какой онъ только былъ способенъ.
-- Нѣтъ, нѣтъ,-- кричалъ Чоффи: -- совсѣмъ нѣтъ. Да что тутъ за бѣда? Я ужъ двадцать лѣтъ какъ оглохъ.
-- Я теряю зрѣніе.
-- Добрый знакъ!-- кричалъ Чоффи.-- Вы прежде видѣли слишкомъ зорко! ха, ха!..
Онъ трепалъ Энтони по рукѣ какъ ребенка, но какъ тотъ не шевелился и молчалъ, то Чоффи выпустилъ его руку изъ своихъ и мало-по-малу впалъ въ свое прежнее безчувственное состояніе. Джонсъ вытаращилъ глаза на такія непривычныя нѣжности и ворчалъ про себя:
-- Они уже забавляются такими комедіями недѣли съ три. Никогда еще отецъ мой не обращалъ на эту старую куклу такого вниманія, какъ теперь. Ужъ не за наслѣдствомъ ли вы гоняетесь, мистеръ Чоффи, а?
Но Чоффи вовсе не думалъ имѣть такія мысли и также мало подозрѣвалъ близость кулака Джонса, который сжалъ его съ особенною любезностью надъ самымъ ухомъ старика. Послѣ того, нѣжный сынъ ушелъ за стеклянную дверь конторы, вытащилъ изъ кармана связку ключей и отперъ потайной ящикъ письменнаго стола, удостовѣрившись напередъ, что оба старика сидятъ попрежнему передъ каминомъ.
-- Все благополучно,-- бормоталъ Джонсъ, развертывая одну бумагу.-- Вотъ завѣщаніе, мистеръ Чоффи. Тридцать фунтовъ въ годъ на ваше содержаніе, а все остальное его единственному сыну. Нечего нѣжничать. Этимъ ничего не выиграете. Это что?
Было чему удивиться, конечно. Съ другой стороны стеклянной двери чье то лицо съ любопытствомъ заглядывало въ контору -- не на Джонса, а на бумагу. Глаза этого лица, поспѣшно взяли другое направленіе, когда Джонсъ вскрикнулъ. Потомъ они встрѣтились съ его глазами и показались ему глазами Пексниффа.
Быстро задвинувъ ящикъ, испуганный Джонсъ, позабывшій, однако, замкнуть его, глядѣлъ какъ шальной на привидѣніе. Оно зашевелилось, отперло двери и вошло.
-- Что такое?-- вскричалъ Джонсъ, отшатнувшись назадъ.-- Кто тамъ? Откуда? Чего тебѣ?
-- Мистеръ Джонсъ,-- отвѣчалъ ему голосъ улыбающагося Пексниффа.
-- Что вы тутъ высматриваете? Что вы пріѣхали въ городъ врасплохъ? Нельзя спокойно читать... газету въ своей комнатѣ, безъ того, чтобъ кто нибудь не встревожилъ. Почему вы не постучались въ дверь?
-- Я стучался, мистеръ Джонсъ, но никто не слыхалъ. Мнѣ было любопытно узнать, какая часть газеты заинтересовала васъ такъ сильно; но стекло слишкомъ тускло и грязно.
Джонсъ торопливо взглянулъ на стекло -- оно дѣйствительно было грязно.
-- Да, какъ вы вдругъ очутились въ Лондонѣ?-- сказало онъ.-- Не мудрено испугаться, когда неожиданно видишь человѣка., котораго считаешь за семьдесятъ миль.
-- Такъ точно, почтенный мистеръ Джонсъ, потому что человѣческій разсудокъ...
-- Къ чорту человѣческій разсудокъ! Зачѣмъ вы пріѣхали?
-- За маленькимъ дѣломъ, которое поднялось неожиданно.
-- О, только-то? Отецъ въ той комнатѣ. Эй, батюшка! Здѣсь Пексниффъ! Съ этими словами, онъ порядочно тряхнулъ своего уважаемаго родителя.
Энтони пробудился и привѣтствовалъ Пексниффа съ усмѣшкою -- можетъ бытъ отъ пріятнаго воспоминанія того, что онъ называлъ его лицемѣромъ. Пекснифу принесли чаю, а Джонсъ вышелъ, сказавъ, что у него есть какое-то дѣло въ ближней улицѣ, и что онъ скоро воротится.
-- Теперь, почтенный сэръ,-- сказалъ Пексниффъ: -- такъ какъ мы "наединѣ", потрудитесь сказать, чѣмъ я могу вамъ служить? Я говорю "наединѣ", потому что нашъ любезный Чоффи, метафизически говоря, нѣмой -- не такъ ли? И онъ сладко улыбнулся.
-- Онъ не видитъ и не слышитъ насъ.
-- Вы хотѣли что то замѣтить, почтенный сэръ?
-- Я и не думалъ ничего замѣчать.
-- Я хотѣлъ...-- сказалъ кротко Пексниффъ
-- Вы? Это дѣло другое. Что же?
Мистеръ Пексниффъ убѣдился сначала въ томъ, что дверь заперта, потомъ установилъ свой стулъ такимъ образомъ, что ее никакъ нельзя было бы отворить, не потревоживъ его, и началъ:
-- Я еще ничему въ жизни такъ не удивлялся какъ письму, которое вчера получилъ отъ васъ. Я изумился, видя, что вы хотите почтить меня такой довѣренностью, какой не удостоиваете даже мистера Джонса,-- человѣка, которому вы нанесли словесную обиду, только словесную, которую вы желаете загладить. Это меня тронуло, обрадовало и удивило.
Мистеръ Пексниффъ всегда говорилъ сладко; но тутъ очевидно постарался превзойти самого себя въ медовыхъ звукахъ своего голоса; онъ обдумывалъ свою рѣчь еще въ дилижансѣ.
Энтони смотрѣлъ на него въ глубокомъ молчаніи и съ совершенно безчувственнымъ лицомъ. Онъ не обнаружилъ никакого желанія ни отвѣчать, ни продолжать бесѣду, хотя Пексниффъ поглядывалъ на дверь, вынималъ часы и всячески старался дать почувствовать, что время коротко, и Джонсъ, вѣроятно, скоро воротится. Но страннѣе всего было то, что вдругъ, совершенно неожиданно, лицо старика приняло сердитое выраженіе, и онъ закричалъ съ досадою, ударивъ по столу кулакомъ:
-- Да замолчите ли вы, сударь? Дайте мнѣ говорить!
Пексниффъ кивнулъ ему головою съ покорнымъ видомъ.
-- Джонсъ посматриваетъ умильно на вашу дочь, Пексниффъ.
-- Мы говорили уже объ этомъ у Тоджерса, сударь.
-- Я говорю вамъ,-- повторилъ старикъ Энтони:-- что Джонсу нравится ваша дочь.
-- Безцѣнная дѣвушка, мистеръ Чодзльвитъ!
-- Вы ее лучше знаете,-- вскричалъ Энтони, выдвинувъ впередъ свое безжизненное лицо.-- Вы лжете! Что, вы хотите опять лицемѣрить? а?
-- Мой добрый сэръ...
-- Не называйте меня добрымъ сэромъ, да и себя тоже. Еслибъ ваша дочь была тѣмъ, что вы разсказываете, такъ она бы не годилась для Джонса; а она для него годится. Жена могла бы обмануть его, надѣлать долговъ, промотать деньги. Ну, когда я умру...
Лицо его измѣнилось такъ ужасно, что Пексниффъ радъ былъ смотрѣть въ другую сторону.
-- Для меня было бы самымъ жестокимъ мученіемъ, еслибъ я, страдая за разныя средства, которыми добылъ себѣ деньги, зналъ еще на придачу то, что ихъ сорятъ по улицамъ. Да, это было бы пыткою нестерпимою!
-- Любезный мистеръ Чодзльвитъ, оставьте такія фантазіи -- ихъ вовсе не нужно имѣть въ головѣ. Вы вѣрно нездоровы?
-- Однако, еще не умираю!-- вскричалъ Энтони хриплымъ голосомъ.-- Вотъ, взгляните на Чоффи. Смерть не имѣетъ права свалить меня, а его оставить на ногахъ.
Мистеръ Пексниффъ такъ испугался старика, что не могъ прибрать ни одной моральной фразы изъ своего обширнаго запаса. Онъ только пробормоталъ, что, по всѣмъ законамъ природы, Чоффи, хотя онъ и мало знаетъ этого джентльмена лично, долженъ отправиться на тотъ свѣтъ прежде.
-- Подите сюда!-- сказалъ Энтони, кивая Пексниффу, чтобъ тотъ приблизился.-- Джонсъ будетъ моимъ наслѣдникомъ, Джонсъ будетъ богатъ и сдѣлается для васъ лакомымъ кусочкомъ. Вы это знаете. А Джонсъ амурится съ вашею дочерью!
-- Я и это знаю,-- подумалъ мистеръ Пексниффъ:-- потому что слышалъ уже нѣсколько разъ.
-- Онъ накопилъ бы безъ нея больше денегъ,-- продолжалъ старикъ:-- но она поможетъ ему сберечь ихъ. Она не слишкомь молода и происходитъ отъ прижимистаго корня. Но не совѣтую вамъ хитрить черезчуръ. Она держитъ его только на ниточкѣ; если вы слишкомъ натянете эту нитку, нитка порвется -- я знаю его нравъ. Но вы человѣкъ глубокій и сумѣете съ нимъ справиться. Что, развѣ я не замѣтилъ, какъ вы закинули ему удочку-то, а?
Старый Энтони потиралъ себѣ руки, потомъ опять жаловался на холодъ и черезъ минуту погрузился въ прежнюю безчувственность.
Хотя свиданіе это было весьма неудовлетворительно, но оно снабдило мистера Пексниффа намекомъ, который для него не пропалъ. Этотъ почтенный джентльменъ не имѣлъ еще случая проникнуть въ глубину умственныхъ и душевныхъ качествъ мистера Джонса; а потому онъ считалъ полезнымъ знать рецептъ для пріобрѣтенія такого зятя. Между тѣмъ, Энтони заснулъ, и какъ мистеръ Пексниффъ ни старался шумѣть чашками, тарелками, ножами и тому подобнымъ -- потому что онъ дѣятельно занялся чаемъ -- какъ ни кашлялъ, какъ ни сморкался, ни чихалъ,-- все было напрасно. Мистеръ Джонсъ воротился домой, а Энтони все спалъ.
-- Каково, онъ снова спитъ!-- вскричалъ сынъ.-- Да какъ онъ храпитъ, послушайте ка!
-- Онъ громко храпитъ,-- замѣтилъ мистеръ Пексниффъ.
-- Громко!.. Да онъ храпитъ за шестерыхъ!
-- Знаете ли, мистеръ Джонсъ,-- не тревожьтесь только!-- а вашъ батюшка значительно ослабѣлъ.
-- О, будто бы? Но вы не знаете, какъ онъ тугъ. Онъ еще и не думаетъ тронуться.
-- Меня поразила перемѣна его лица и манеры...
-- Онъ никогда не былъ лучше теперешняго,-- возразивъ Джонсъ съ задумчивымъ видомъ.-- Что дѣлаютъ тамъ дома? Здорова ли Черити?
-- Цвѣтетъ, мистеръ Джонсъ, цвѣтетъ.
-- А та, другая?
-- Игривая шалунья! Вѣчно прыгаетъ, вѣчно играетъ такая вѣтреная, настоящая бабочка!
-- Такъ она очень вѣтрена?
-- То есть, въ сравненіи съ сестрою, мистеръ Джонсъ. Странный шумъ тамъ, мистеръ Джойсъ!
-- Вѣрно часы испортились. Такъ другая не ваша любимица. Нѣтъ?
Нѣжный отецъ хотѣлъ отвѣчать; но тотъ же шумъ въ сосѣдней комнатѣ повторился.
-- Какіе странные часы, мистеръ Джонсъ!
Онъ былъ бы правъ, еслибъ часы производили эти звуки; но механизмъ другого рода приходилъ въ разрушеніе. Крикъ Чоффи, показавшійся во сто разъ сильнѣе отъ его обычнаго безмолвія, раздался по всему дому. Оглянувшись, они увидѣли Энтони Чодзльвита на полу, а стараго приказчика подлѣ него на колѣняхъ.
Энтони упалъ со стула въ предсмертномъ припадкѣ и бился на полу. Страшно и отвратительно было смотрѣть на борьбу жизненнаго начала въ этомъ старомъ, изношенномъ тѣлѣ, которое оно не хотѣло покинуть.
Пексниффъ и Джонсъ подняли старика, поспѣшно отыскали врача, который пустилъ ему кровь и подалъ всѣ медицинскія пособія; но обмороки не прекращались, такъ что не ранѣе какъ въ полночь они уложили стараго Энтони, безчувственнаго, въ постель.
-- Не уходите,-- шепнулъ Джонсъ, приложивъ помертвѣлыя губы къ уху Пексниффа.-- Слава Богу, что вы были здѣсь, когда онъ занемогъ. А то кто нибудь сказалъ бы, что это моя работа.
-- Ваша работа!
-- Мало ли что люди говорятъ! Каково ему теперь?-- спросилъ Джонсъ, отирая свое блѣдное лицо.
Пексниффъ покачалъ головою.
-- Я пошутилъ; но я... я никогда не желалъ его смерти. Такъ онъ очень плохъ?
-- Вы слышали, что говорилъ докторъ
-- Да они всѣ говорятъ это, чтобъ содрать съ насъ побольше денегъ. Вы не должны уходить, Пексниффъ... Я бы теперь за тысячу фунтовъ не хотѣлъ остаться безъ свидѣтеля.
Чоффи не говорилъ и не слыхалъ ни слова. Онъ неподвижно сидѣлъ подлѣ кровати и только по временамъ прислушивался. Джонсъ также просидѣлъ всю ночь подлѣ своего отца -- но не тамъ, гдѣ отецъ могъ бы его увидѣть, еслибъ опомнился, а скрываясь за нимъ и стараясь читать мнѣніе Пексниффа въ глазахъ его. Онъ дрожалъ такъ, что тряслась даже тѣнь его, отражавшаяся на стѣнѣ.
Разсвѣло уже совершенно, когда Джонсъ и Пексниффъ, оставя Чоффи подлѣ стараго Энтони, пошли завтракать.
-- Если что случится, Пскениффъ, вы должны обѣщать мнѣ оставаться здѣсь до тѣхъ поръ, пока все кончится. Вы должны видѣть, что я поступаю какъ должно.
-- Я въ этомъ совершенно увѣренъ, мистеръ Джонсъ.
-- Да, да, но я не хочу, чтобъ другіе сомнѣвались. Никто не долженъ имѣть права говорить противъ меня... Я знаю, что станутъ разсказывать... Какъ будто онъ вовсе не былъ старъ, и какъ будто я зналъ секретъ, чтобъ оставить его въ живыхъ!
Пексниффъ обѣщалъ исполнить его желаніе, и завтракъ приходилъ уже къ концу, какъ вдругъ имъ предстало видѣніе столь страшное, что Джонсъ вскрикнулъ отъ ужаса, и оба отшатнулись назадъ.
То былъ старый Энтони, во всегдашнемъ своемъ костюмѣ. Онъ стоялъ подлѣ стола, опираясь на плечо своего приказчика. На безжизненномъ лицѣ его, на окостенѣлыхъ рукахъ, на крупныхъ капляхъ пробившагося на лбу пота, вѣчный перстъ начерталъ уже неизгладимо слово -- смерть!
Онъ что то говорилъ имъ глухимъ, замогильнымъ голосомъ. Что говорилъ онъ, извѣстно одному Богу. Казалось, онъ произносилъ какія то слова, но они уже не были понятны людямъ.
-- Ему теперь лучше,-- сказалъ Чоффи:-- гораздо лучше. Я говорилъ ему еще вчера, что это ничего... Да, да, еще вчера... Посадите его только въ старыя его кресла, и все пройдетъ.
Стараго Энтони усадили въ кресла и придвинули ихъ къ окну; потомъ отворили двери, чтобъ освѣжить воздухъ. Но никакой воздухъ, никакіе вѣтры не вдохнули бы въ него жизни. Еслибъ его зарыли по горло въ золото, то и тогда окоченѣлые пальцы его не могли бы захватить ни одной монеты...