Лишь только въ "Національномъ Отелѣ" всѣ узнали, что молодой Англичанинъ, мистеръ Чодзльвитъ, купилъ себѣ "мѣстоположеніе" въ Долинѣ Эдема и что намѣренъ отправиться въ этотъ земной рай на слѣдующемъ пароходѣ, какъ вдругъ всѣ почувствовали къ нему необычайное расположеніе. Какъ и почему это случилось, Мартинъ не могъ понять; но не могло быть никакого сомнѣнія въ томъ, что онъ былъ дѣйствительно "львомъ" общины, такъ что ему не давали покоя желавшіе пользоваться его знакомствомъ и обществомъ.
Первое извѣщеніе о такой перемѣнѣ пришло къ нему въ видѣ слѣдующаго посланія, написаннаго тонкимъ скорымъ почеркомъ на разграфленной бумагѣ:
Національный Отель Понедѣльникъ, утромъ.
"Почтенный сэръ,
Наслаждаясь преимуществомъ вашего сотоварищества въ вагонѣ желѣзной дороги третьяго дня, я слышалъ нѣкоторыя замѣчанія ваши касательно Лондонской Башни.
"Будучи секретаремъ Общества Молодыхъ Людей здѣшняго города, увѣдомляю васъ отъ имени членовъ, что Общество выслушало бы съ гордостью лекцію вашу о Лондонской Башнѣ, въ залѣ своего засѣданія, завтра, въ семь часовъ вечера. Такъ какъ надобно ожидать большого выпуска билетовъ по четверти доллара за входъ, то вы много обяжете вашимъ отвѣтомъ и согласіемъ,
почтенный сэръ, преданнаго вамъ Лафайета Кеттля".
"Почтенному мистеру М. Чодзльвиту".
"Р. S. Общество не намѣрено ограничить вашей публичной лекціи чтеніемъ о Лондонской Башнѣ. Позвольте намекнуть вамъ, что вы доставите большое удовольствіе замѣчаніями о началахъ геологіи или (если это для васъ удобнѣе) критическимъ разборомъ сочиненій вашего даровитаго соотечественника, мистера Миллера".
Изумленный до крайности такимъ приглашеніемъ, Мартинъ отвѣчалъ на него съ подателемъ и въ вѣжливыхъ выраженіяхъ отказался. Не успѣлъ онъ покончить съ однимъ, какъ тотчасъ же. получилъ другое письмо.
No 47. Бонкеръ-Гилль-Стритъ. Понедѣльникъ утромъ.
Частное.
"Сэръ,
"Я взращенъ въ неизмѣримыхъ пустыняхъ, по которымъ нашъ могучій Миссиссипи (или Отецъ Водь) катитъ свои мутныя струи.
"Я молодь и пламененъ -- потому что дикая пустыня имѣетъ свою поэзію, и каждый крокодилъ, ворочающійся въ тинѣ, есть уже самъ по себѣ эпопея. Я жажду славы. Она главное мое стремленіе.
"Не знаете ли вы, сударь, какого ни будь члена конгресса Англіи, который бы взялся заплатить за издержки моего путешествія въ ту страну и за прожитіе мое въ ней въ продолженіе шести мѣсяцевъ?
"Во мнѣ есть что то, убѣждающее меня въ томъ, что такое просвѣщенное покровительство не пропадетъ даромъ. Я увѣренъ, что отличусь блистательнымъ образомъ въ литературѣ или искусствахъ, на каѳедрѣ, въ судѣ или на сценѣ.
"Если вы не имѣете времени написать къ такому лицу сами, то прошу васъ прислать мнѣ списокъ трехъ или четырехъ особь, на которыхъ вѣроятнѣе всего можно надѣяться, и я напишу къ нимъ по почтѣ. Могу ли также просить васъ доставить мнѣ критическія замѣчанія, возбужденныя въ вашихъ умственныхъ способностяхъ чтеніемъ "Ванна Мистеріи", сочиненія вашего великаго лорда Байрона?
"Вашъ и проч. Потпемъ Смифъ".
P. S. Адресуйте отвѣтъ на имя Америки Младшаго, у господъ Генкока и Флоби, въ магазинъ сухихъ припасовъ".
Оба эти письма, вмѣстѣ съ отвѣтами Мартина, были публикованы въ слѣдующемъ нумерѣ "Ватертостской Газеты".
Не успѣлъ Мартинъ отдѣлаться отъ этой корреспонденціи, какъ пришелъ къ нему хозяинъ отеля, капитанъ Кэджикъ, чтобъ посмотрѣть, каково онъ поживаетъ.
-- Ну, сударь,-- сказалъ капитанъ:-- вы, я разсчитываю, сдѣлались человѣкомъ знаменитымъ.
-- Кажется, что такъ.
-- Наши граждане намѣрены сдѣлать вамъ визитъ.
-- Силы небесныя! Почтенный капитанъ, я не могу принять ихъ!
-- Я разсчитываю, что вы должны принять ихъ.
-- Долженъ -- слово непріятное, капитанъ.
-- Что-жъ, не я выдумалъ нашь языкъ, не мнѣ его и передѣлывать. А вы должны принять ихъ -- вотъ и все.
-- Но почему же?
-- А потому, что я сдѣлалъ уже объявленіе въ буфетѣ.
Маркъ подтвердилъ эти слова, сказавъ, что онъ самъ видѣлъ письменное объявленіе о томъ, что мистеръ Чодзльвитъ будетъ въ два часа принимать посѣтителей.
-- Вы вѣрно не захотите лишиться общаго расположенія,-- продолжалъ капитанъ.-- Говорю вамъ, что наши граждане не очень терпѣливы, а газета обдеретъ васъ какъ дикую кошку.
Мартинъ готовъ былъ взбѣситься, но одумался и сказалъ:
-- Такъ пусть они приходятъ.
-- О, они придутъ! Большая зала уже приготовлена нарочно для такого случая.
-- Но не скажете ли вы мнѣ, зачѣмъ меня хотятъ видѣть? Что я сдѣлалъ и чѣмъ ихъ такъ сильно заинтересовалъ?
Капитанъ Кэджикъ приподнялъ шляпу обѣими руками, надѣлъ ее снова, провелъ себя рукою по лицу, взглянулъ сперва на Мартина, потомъ на Марка, мигнулъ однимъ глазомъ и вышелъ.
-- Клянусь жизнью,-- вскричалъ Мартинъ: -- вотъ человѣкъ непонятный! Что ты на это скажешь, Маркъ?
-- Что, сударь! Я думаю, мы, наконецъ, нашли самаго замѣчательнаго человѣка здѣшней страны. Надѣюсь, что имъ это племя кончится.
Хотя Мартина и разсмѣшилъ этотъ отвѣтъ, однако, нельзя было отдѣлаться отъ двухъ часовъ. Лишь только они пробили, капитанъ Кэджикъ пришелъ за нимъ, чтобъ вести его въ общую залу; не успѣлъ онъ въ ней очутиться, какъ хозяинъ заревѣлъ внизъ по лѣстницѣ, что мистеръ Чодзльвиттъ "принимаетъ!"
Съ шумомъ поднялись наверхъ сограждане капитана. Зала вскорѣ наполнилась, и въ отпертыя двери было видно, что свѣжія толпы посѣтителей ждутъ только минуты, когда до нихъ дойдетъ очередь войти "съ визитомъ". Одни за другими, десятки за десятками, валили граждане, и каждый пожималъ Мартину руку. И сколько тутъ было разнохарактерныхъ рукъ! Толстыя и тощія, грубыя и нѣжныя, сухія и потныя, холодныя и горячія. И какія многоразличныя свойства пожиманія! И толпы не переставали валить, и голосъ капитана кричалъ: -- На низу ждутъ другіе! Джентльмены, которые уже познакомились съ мистеромъ Чодзльвитомъ, не угодно ли вамъ очистить мѣсто для другихъ?..
Невзирая на увѣщанія капитана Кэджика, всѣ они оставались въ залѣ съ вытаращенными на Мартина глазами. Два джентльмена сотрудника "Ватертостской Газеты" пришли нарочно за тѣмъ, чтобъ разсмотрѣть его повнимательнѣе и написать о немъ статью. Одинъ изъ нихъ наблюдалъ верхнюю половину его тѣла, а другой -- нижнюю, оба не пропускали ни малѣйшаго его движенія. Физіономисты и френологи бродили вокругъ его; нѣкоторые изъ послѣднихъ рѣшались даже наскоро ощупывать выпуклости его черепа, послѣ чего тотчасъ-же скрывались въ толпѣ. Другіе, не интересовавшіеся никакою наукою въ особенности, разсуждали подлѣ него вслухъ о его лицѣ, сложеніи, носѣ и волосахъ,-- а голосъ капитала Кэджика раздавался по-прежнему:-- "джентльмены, представленные мистеру Чодзльвиту, да уйдете ли вы отсюда!"
Мартину не сдѣлалось нисколько не легче, когда они начали уходить: послѣ нихъ повалили въ залу потокъ другихъ джентльменовъ, изъ которыхъ каждый велъ подъ руки двухъ дамъ. Если съ нимъ говорили, то каждый подходившій дѣлалъ тѣ же самые вопросы, тѣмъ же самымъ тономъ -- безъ малѣйшаго зазрѣнія совѣсти, безъ тѣни вѣжливости или деликатности, какъ будто Мартинъ былъ статуею, купленною и поставленною тутъ для ихъ развлеченія. Послѣ этихъ посѣтителей, явились мальчики, которые позволяли себѣ еще больше вольностей, и едва двигавшіеся старики, изъ которыхъ одинъ, съ рыбьими глазами, уставился въ дверяхъ и глядѣлъ на него долго послѣ ухода всѣхъ остальныхъ.
Мартинъ чувствовалъ себя до того утомленнымъ, измученнымъ, растормошеннымъ, что готовъ былъ упасть на полъ. Но со всѣхъ сторонь являлись письма и посланія, которыя грозили отдѣлать его въ газетахъ, если онъ откажется "принимать"; пока онъ пилъ свой кофе, явились другіе посѣтители, такъ что Мартинъ, выбившись изъ силъ, рѣшился лечь въ постель, льстя себя слабою надеждою хоть тамъ найти покой.
Онъ сообщилъ свое намѣреніе Марку и уже готовъ былъ ускользнуть, но вдругъ дверь отворилась настежь -- вошелъ пожилой джентльменъ, ведя подъ руку даму, которую также нельзя было считать молодою. Она была весьма высокаго роста, вытянута въ струнку, и ни лицо, ни станъ ея не имѣли, повидимому, способности двигаться. На головѣ ея была огромная соломенная шляпка, а въ рукѣ она держала неизмѣримой величины вѣеръ.
-- Мистеръ Чодзльвитъ, если не ошибаюсь?-- сказалъ пожилой джентльменъ.
-- Меня такъ зовутъ.
-- Сэръ, мнѣ время дорого.
-- Слава Богу!-- подумалъ Мартинъ.
-- Я отправляюсь домой, сударь, съ возвращающимся паровозомъ, который тронется немедленно. Вѣдь въ старой странѣ не употребительно слово "тронется"?
-- О, какъ же, употребительно!
-- Вы ошибаетесь, сударь; но мы не будемъ распространяться объ этомъ предметѣ, чтобъ не тревожить вашихъ предразсудковъ. Сэръ, мистриссъ Гомини!
Мартинъ поклонился.
-- Мистриссъ Гомини, сударь, супруга маіора Гомини, одного изъ избраннѣйшихъ умовь нашего отечества; она принадлежитъ къ одной изъ нашихъ наиболѣе аристократическихъ фамилій. Вы, сударь, можетъ быть, знакомы съ сочиненіями мистриссъ Гомини?
Мартинъ не могъ этого припомнить.
-- Вамъ, сударь, надобно еще многому учиться, и остается впереди еще много наслажденій. Мистриссъ Гомини ѣдетъ вмѣстѣ съ своею замужнею дочерью въ одно мѣсто, которое называется Новыми Ѳермопилами и находится на три дня пути не доходя до Эдема. Внимательность, которую вы окажете мистриссъ Гомини, будетъ пріятна маіору и нашимъ согражданамъ. Мистриссъ Гомини, желаю вамъ покойной ночи, сударыня, и счастливаго путешествія!
Мартинъ едва вѣрилъ своимъ глазамъ и ушамъ; но джентльменъ ушелъ, а мистриссъ Гомини преспокойно принялась пить молоко.
-- Я совершенно измучена!-- замѣтила она.-- Такіе несносные толчки на этихъ рельсахъ! Все равно, какъ будто они были усыпаны сучками и пильщиками.
-- Сучками и пильщиками, сударыня?-- сказалъ Мартинъ.
-- Я разсчитываю, что вы не осуществляете значенія моихъ словъ, сударь. Подымайте!
Повидимому, слова ея не требовали немедленнаго отвѣта, потому что мистриссъ Гомини, развязавъ ленты своей шляпки, объявила, что намѣрена убрать эту часть своего наряда и потомъ возвратиться немедленно.
-- Маркъ,-- сказалъ Мартинъ, когда она вышла:-- пощупай меня. Не сплю ли я?
-- Она не спитъ, сударь,-- возразилъ его камердинеръ:-- это именно такая женщина, которая и днемъ и ночью напрягаетъ свой умъ въ пользу великой республики.
Мартинъ не успѣлъ отвѣчать, потому что въ это время вошла мистриссъ Гомини, держа въ рукѣ красный бумажный носовой платокъ. Она была безъ шляпки и явилась теперь въ самомъ аристократическомъ и классическомъ чепчикѣ.
Мартинъ подвелъ ее къ кресламъ, и она сказала:
-- Откуда васъ окликнули?
-- Извините мою непонятливость, сударыня; но я усталъ до крайности и не понимаю вашихъ словъ.
Мистриссъ Гомини покачала головою и улыбнулась съ видомъ сожалѣнія.
-- Гдѣ вы взрощены?-- сказала она.
-- Ахъ, вотъ что! Я родился въ Кентѣ.
-- А какъ вамъ нравится наша страна?
-- Чрезвычайно, сударыня!-- отвѣчалъ Мартинъ, полузасыпая.
-- Большая часть чужеземцевъ, въ особенности Британцевъ, приходитъ въ изумленіе отъ того, что они видятъ въ Соединенныхъ Штатахъ!
-- И не безъ причины, сударыня. Я самъ никогда въ жизни не удивлялся столько, сколько здѣсь.
-- Наши узаконенія дѣлаютъ здѣсь людей очень бойкими, сударь.
-- Самые близорукіе наблюдатели могутъ вядѣть это голыми глазами.
Мистриссѣ Гомини была философкою и писательницею, а потому имѣла сильное пищевареніе; но такая грубая, неблагопристойная фраза была даже ей не по силамъ. Джентльменъ, сидящія наединѣ съ дамою, хотя дверь и была отперта, рѣшается говорить ей о голомъ глазѣ!
Настало продолжительное молчаніе. Но мистриссъ Гомини была путешественница; мистриссъ Гомини писала критическіе разборы и обозрѣнія: письма мистриссъ Гомини печатались въ газетахъ, гдѣ негодованіе ея выражалось большими буквами, а сарказмы курсивными. Мистриссъ Гомини смотрѣла на всѣ другія государства глазами пылкой республиканки и могла разсуждать о нихъ по цѣлымъ часамъ. А потому мистриссъ Гомини напала, наконецъ, на. Мартина съ тяжкою рѣчью, отъ которой онъ заснулъ, на что она не обратила ни малѣйшаго вниманія.
Мало нужды до того, что именно говорила мистриссь Гомини. Довольно, если скажемъ, что понятія ея не различались отъ идей большинства ея соотечественниковъ, которые ставить ни во что всѣ другія націи, которые попираютъ ногами мудрые законы своихъ предковъ, доставившихъ ихъ отечеству политическую независимость, и для которыхъ вольность и буйное безначаліе -- синонимы.
Рѣчь ея навѣяла на Мартына тяжкія сновидѣнія, отъ которыхъ онъ мало по малу пробуждался и. наконецъ, разсмотрѣлъ страшную мистриссъ Гомини, которая неутомимо продолжала высказывать глубокія истины съ какимъ то мелодическимъ сопѣніемъ. Еслибъ удары въ гонгъ не возвѣстили ужина, то, нѣтъ сомнѣнія, Мартинъ рѣшился бы на что нибудь отчаянное; но, къ счастью, раздался этотъ желанный призывъ и онъ, подведя мистриссъ Гомини къ верхнему концу стола, самъ усѣлся за другимъ концомъ, поужиналъ наскоро и ускользнулъ въ свою комнату, пока страшная дама еще занималась своими соусами.
Трудно дать опредѣлительную идею о свѣжести ума мистриссъ Гомини или объ увлеченіи, съ которымъ она на другое утро за завтракомъ ударилась въ разсужденіе о нравственной философіи. Во весь тотъ день она не отвязывалась отъ Мартина: сидѣла подлѣ него, когда онъ принималъ своихъ друзей, потому что на слѣдующій день былъ другой "пріемъ", еще многочисленнѣе вчерашняго; пускалась въ длинныя теоріи, припоминала безконечные пассажи изъ сочиненій своихъ насчетъ правительства вообще, безпрестанно употребляла свой красный носовой платокъ,-- словомъ, довела Мартина до твердой рѣшимости повѣсить или утопить даму подобную ей, еслибъ такая отыскалась въ Эдемѣ, для мира и спокойствія живущаго тамъ человѣческаго общества.
Между тѣмъ, Маркъ съ ранняго утра хлопоталъ надъ закупками и приготовленіями разнаго рода провизіи, снадобьевъ и хозяйственныхъ и домашнихъ снарядовъ, которыми ему совѣтовали запастись. Расплата въ отелѣ и за всѣ эти припасы до того ослабила ихъ финансы, что еслибъ капитанъ парохода вздумалъ промедлить еще нѣсколько дней, то нашимъ Англичанамъ пришлось бы увидѣть себя въ такомъ же безпомощномъ положеніи, въ каколгь было большинство отправлявшихся на томъ же пароходѣ въ разныя мѣста переселенцевъ. Эти несчастливцы, завлеченные торжественными печатными обѣщаніями и увѣреніями, прожили цѣлую недѣлю на пароходѣ и уже почти истощили скудный запасъ своей провизіи еще до начала путешествія. Они состояли изъ фермеровъ никогда не видавшихъ плуга, дровосѣковъ, никогда не бравшихъ въ руки топора; строителей, не умѣвшихъ сколотить самаго простого ящика, и тому подобныхъ.
Настало утро; но пароходъ долженъ былъ тронуться въ полдень. Насталъ полдень -- отправленіе отложили до ночи. Но такъ какъ на землѣ нѣтъ ничего вѣчнаго, не исключая даже промедленій американскаго шкипера, то къ ночи все было готово.
Измученный и утомленный до нельзя, но "левъ" больше, нежели когда нибудь, Мартинъ направлялся къ набережной, ведя подъ руку мистриссъ Гомини, и взошелъ на пароходъ. Во весь вечеръ, несчастному льву приходилось отвѣчать на письма съ разныхъ сторонъ, требовавшія немедленнаго отвѣта. Половина этихъ посланій была ни о чемъ; другая половина заключала въ себѣ обращенія къ нему разныхъ лицъ, вовсе ему незнакомыхъ, желавшихъ занять у него денегъ.
Маркъ рѣшился развѣдать о настоящей причинѣ "львинства" своего партнера; а потому онъ, рискуя остаться назади, побѣжалъ въ отель. Тамъ онъ нашелъ капитана Кэджика, сидѣвшаго на галлереѣ и курившаго сигару. Онъ увидѣлъ Марка и закричалъ ему:
-- Ну, ради предвѣчнаго, что привело васъ сюда?
-- Я вамъ скажу въ чемъ дѣло, капитанъ. Мнѣ нужно сдѣлать вамъ одинъ вопросъ.
-- Всякій человѣкъ имѣетъ право дѣлать вопросы.
-- Что значитъ весь этотъ шумъ, который изъ за него подняли? Ну-ка, капитанъ, скажите.
-- Наши соотечественники любятъ забавляться.
-- Но чѣмъ же онъ ихъ позабавилъ?
Капитанъ смотрѣлъ на него такими глазами, какъ будто вбирался открыть ему великолѣпную шутку.
-- Вы уѣзжаете?-- сказалъ онъ.
-- Уѣзжаю, всякая минута дорога.
-- Наши соотечественники любятъ забавляться.-- сказалъ капитанъ шепотомъ.-- Онъ не похожъ на переселенцевъ вообще, и потому позабавилъ нашихъ значительно.-- Тутъ онъ подмигнулъ ему и разсмѣялся.-- Скеддеръ малый ловкій, а никто еще не уѣзжалъ въ Эдемъ, кому бы удалось воротиться оттуда живому!
Набережная была близка, и Маркъ слышалъ, какъ звалъ его Мартинъ, крича, что пароходъ уйдетъ, если онъ не поторопится. Поздно было поправить дѣло, а потому Маркъ отпустилъ капитану Кэджику прощальное благословеніе и побѣжалъ во всю прыть на пароходъ.
-- Маркъ! Маркъ!-- кричалъ Мартинъ.
-- Здѣсь, сударь!-- отвѣчали Маркъ, вскочивъ съ пристани на пароходъ.-- Никогда еще не было мнѣ и въ половину такъ весело, какъ теперь, сударь! Все благополучно! Долой сходню! Давай ходъ!
Искры поднялись изъ двухъ трубъ парохода, и онъ понесся по темной водѣ.