Въ знойный день, послѣ обѣда, недѣлю спустя послѣ отъѣзда въ Лондонъ миссъ Черити, мистеръ Пексниффъ, прогуливаясь, вздумалъ забрести на кладбище. Пока онъ бродилъ между могилами, стараясь найти въ эпитафіяхъ какую нибудь трогательную фразу, которая могла бы пригодиться на случай, Томъ Пинчъ, часто игравшій въ церкви на органѣ, принялся и теперь за это упражненіе. Томъ могъ играть когда бы ему ни вздумалось, потому что органъ былъ маленькій и простой, который надувался мѣхами, приводимыми въ движеніе ногами играющаго.
Мистеръ Пексниффъ не имѣлъ отвращенія отъ музыки, но онъ считалъ ее пустою забавою, которая какъ разъ приходилась по способностямъ Тома Пинча. Но когда Томъ игралъ по воскресеньямъ, покровитель его былъ до крайности снисходителенъ и въ безпредѣльной симпатіи чувствовалъ, будто онъ играетъ самъ и благодѣтельствуетъ этимъ всему приходу. Такимъ образомъ, когда не было возможности найти для Тома какую ни будь работу, Пексниффъ посылалъ его въ церковь, чтобъ доставить ему практику на органѣ, за что Томъ былъ чувствительно благодаренъ.
Время было очень теплое, и мистеръ Пексниффъ, взглянувъ въ окно церкви, увидѣлъ Тома, играющаго на органѣ съ большимъ чувствомъ. Церковь была прохладна. Старая дубовая крыша, съ поддерживающими ее стропилами, почернѣвшія стѣны и растрескавшійся каменный помостъ,-- все обѣщало освѣженіе. Солнечные лучи проникали вовнутрь только черезъ одно окно, оставляя всю церковь въ заманчивой тѣни. По самымъ соблазнительнымъ мѣстомъ была отгороженная скамья съ мягкими подушками и красными занавѣсами, куда по воскресеньямъ садились сановники мѣстечка, главою которыхъ былъ самъ мистеръ Пексниффъ. Собственное его сѣдалище было въ углу необыкновенно спокойномъ и отрадномъ. Онъ рѣшился войти и отдохнуть.
Мистеръ Пексниффъ вошелъ очень тихо, отчасти потому, что входилъ въ церковь, отчасти потому, что всегда ступалъ очень нѣжно, и отчасти потому еще, что Томъ игралъ торжественный гимнъ, котораго ему не хотѣлось прерывать. Онъ осторожно отворилъ дверцы спокойнаго святилища, скользнулъ туда и снова заперъ ихъ за собою; потомъ, усѣвшись на своемъ всегдашнемъ мѣстѣ, противъ молитвенника неизмѣримой величины, онъ протянулъ ноги и приготовился слушать музыку. Минутъ черезъ пять, онъ началъ, однако, кивать; потомъ закивалъ еще сильнѣе и вскорѣ заснулъ.
Но звуки органа раздавались въ ушахъ его и сквозь сонъ: они казались ему какимъ то смѣшаннымъ гуломъ голосовъ. Черезъ нѣсколько времени онъ пробудился и лѣниво открылъ глаза: взглянувъ черезъ перегородку, онъ снова готовъ былъ заснуть, но въ это время убѣдился, что органъ уже не играетъ, но что недалеко отъ него дѣйствительно разговариваютъ тихіе голоса, которыхъ отголоски повторялись подъ сводами церкви. Онъ при поднялся и сталъ прислушиваться.
Черезъ нѣсколько секундъ онъ чувствовалъ себя уже до такой степени бодрствующимъ, какъ еще не бывалъ никогда въ жизни. Съ величайшею осторожностью отвелъ онъ занавѣску своего загороженнаго мѣста и выглянулъ оттуда.
Въ церкви были Томъ Пинчъ и Мери. Онъ узналъ ихъ голоса и съ первыхъ словъ понялъ, о чемъ они разсуждали. Онъ принялся слушать съ сосредоточеннымъ вниманіемъ, держа голову такъ, чтобъ при первой тревогѣ можно было нырнуть ею за высокую стѣнку скамьи.
-- Нѣтъ,-- говоритъ Томъ: -- я получилъ только одно письмо изъ Нью-Іорка. Но не тревожьтесь на этотъ счетъ, потому что, вѣроятно, они теперь въ какомъ нибудь отдаленномъ мѣстѣ, изъ котораго почта ходитъ рѣдко. Онъ даже упоминалъ, что отправляется въ одинъ отдаленный городъ -- въ Эдемъ, знаете?
-- Меня это очень тревожитъ.-- сказала, Мери.
-- О, напрасно! Правду говорятъ, что ничто не странствуетъ такъ скоро, какъ дурныя вѣсти. Будьте увѣрены, что еслибъ что нибудь приключилось Мартину, то мы знали бы объ этомъ давнымъ-давно. Я часто хотѣлъ говорить съ вами о немъ, но вы не давали мнѣ къ тому случая,-- прибавилъ онъ съ замѣшательствомъ.
-- Я иногда почти боялась, что вы можете подумать, что я вамъ не довѣряю, мистеръ Пинчъ.
-- Нѣтъ, нѣтъ, я никогда не предполагалъ этого. А если мнѣ и приходило въ голову что нибудь подобное, то я отгонялъ это отъ себя, какъ несправедливое въ отношеніи къ вамъ. Я чувствую, что для васъ должно быть щекотливо ввѣриться мнѣ; но я готовъ пожертвовать жизнью, чтобъ избавить васъ хоть отъ одного безпокойнаго дня, право, готовъ!
Бѣдный Томъ!
-- Я иногда боялся, что, можетъ быть, причиняю вамъ неудовольствіе попытками предупредить ваши желанія. Въ другихъ случаяхъ, я думалъ, что ваша собственная добоота заставляетъ васъ удаляться отъ меня.
-- Неужели?
-- Съ моей стороны, это было очень смѣшно и самонадѣянно; но я боялся, что вы считаете возможнымъ, что я... что я могу восхищаться вами слишкомъ много для моего собственнаго спокойствія, а потому вы щадили меня и отказывали себѣ въ слабой отрадѣ, которую я бы могъ вамъ доставить. Если такая мысль представлялась вамъ, не останавливайтесь на ней. Меня легко сдѣлать счастливымъ; я останусь доволенъ надолго послѣ того, какъ вы и Мартинъ меня забудете, и существо бѣдное, робкою, неловкое -- вовсе не свѣтскій человѣкъ. Вы можете думать обо мнѣ столько же, какъ о какомъ нибудь старомъ монахѣ.
-- Добрый мистеръ Пинчъ!-- сказала Мери, протягивая руку.-- Не могу выразить, какъ ваша доброта меня трогаетъ. Я никогда не оскорбляла васъ ни малѣйшимъ сомнѣніемъ и всегда была твердо увѣрена., что вы дѣйствительно таковы, какимъ нашелъ васъ Мартинъ -- даже лучше! Безъ вашей безмолвной дружбы и заботливости, жизнь моя здѣсь была бы несчастлива. Но вы были всегда моимъ добрымъ ангеломъ и всегда внушали мнѣ благодарность, бодрость и надежду.
-- Я столько же похожъ на ангела, сколько эти каменные херувимчики, которые на могильныхъ плитахъ. Но мнѣ бы хотѣлось знать, почему вы такъ упорно молчали о Матинѣ?
-- Я боялась повредить вамъ.
-- Повредить мнѣ?
-- Повредить вамъ въ глазахъ вашего хозяина.
-- Пексниффа!-- возразилъ Томъ съ увѣренностью.-- О, его нечего бояться. Онъ лучшій изъ людей! Чѣмъ пріятнѣе мы бы себя чувствовали, тѣмъ счастливѣе былъ бы онъ. О, не опасайтесь Пексниффа. Онъ не шпіонъ!
На мѣстѣ мистера Пексниффа многіе провалились бы сквозь церковный помостъ и постарались бы вынырнуть не. ближе Калькуты или Америки, еслибъ нашли къ тому малѣйшую возможность. Но онъ только улыбнулся и сталъ прислушиваться внимательнѣе прежняго.
Повидимому, Мери обнаружила нѣкоторое сомнѣніе, потому что Томъ продолжалъ съ честнымъ жаромъ:
-- Не знаю, отчего, но всегда мнѣ случается замѣчать, что никто не хочетъ отдать Пексниффу должной справедливости. Вотъ, хоть бы Джонъ Вестлокъ -- чудеснѣйшій малый: онъ быль у него ученикомъ -- я почти готовъ вѣрить, что Джонъ сдѣлалъ бы съ Пексниффомъ Богъ знаетъ что. Да не одинъ Джонъ, а всѣ ученики, которые были при мнѣ,-- всѣ они оставили Пексниффа съ такою же ненавистью. Маркъ Тэпли, изъ "Дракона", ужасно насмѣхался надъ нимъ. Мартинъ также... но я забылъ, что Мартинъ приготовилъ васъ къ непріязненному мнѣнію о Пексниффѣ; вотъ отчего онъ вамъ и не нравится, миссъ Грегемъ.
И Томъ потиралъ себѣ руки съ большимъ самодовольствіемъ.
-- Мистеръ Пинчъ,-- сказала Мери:-- вы въ немъ ошибаетесь.
-- Нѣтъ, нѣтъ!-- вскричалъ Томъ:-- вы въ немъ ошибаетесь!
-- Но,-- прибавилъ онъ быстро измѣнившимся голосомъ,-- что такое, миссъ Грегемъ? Что съ вами?
Мистеръ Пексниффъ медленно приподнялъ голову. Мери сидѣла на скамьѣ, закрывъ лицо руками, и Томъ наклонился къ ней.
-- Чти съ вами?-- кричалъ Томъ.-- Не оскорбилъ ли я васъ чѣмъ нибудь? Не плачьте. Кто васъ огорчилъ? Прошу васъ, скажите. Я не могу видѣть васъ въ горести.
-- Еслибъ я могла, я не сказала бы вамъ ни слова, мистеръ Пинчъ. Но ваше ослѣпленіе такъ ужасно, и намъ такъ необходимо нужна осторожность, что я переломлю себя и разскажу вамъ все. У меня сначала не доставало на это духа, хотя я и пришла сюда собственно за тѣмъ, чтобъ высказать вамъ горькую истину.
Томъ пристально смотрѣлъ на нее, но не сказалъ ни слова.
-- Человѣкъ, котораго вы считаете лучшимъ изъ людей..-- сказала Мери трепещущимъ голосомъ и съ сверкающими глазами.
-- Боже мой!-- пробормоталъ Томъ, отшатнувшись назадъ.-- Постойте на минуту. Человѣкъ, котораго я считаю лучшимъ изъ людей... Вы говорите о Пексниффѣ, разумѣется....Да, я вижу, что вы подразумеваете его. Но, ради Бога, не говорите безъ основанія. Что онъ сдѣлалъ? Развѣ онъ дѣйствительно не лучшій изъ людей?
-- Худшій! Самый лживый, лукавый, низкій, жестокосердый, самый корыстолюбивый, самый безстыдный,-- проговорила взволнованная дѣвушка, дрожа отъ негодованія.
Томъ всплеснулъ руками.
-- Какъ назовете вы того,-- сказала Мери:-- кто принялъ меня въ домѣ своемъ какъ гостью, хотя и невольную; кто, зная мою исторію, зная, что я одинока и беззащитна, осмѣлился оскорбить меня при своихъ дочеряхъ такъ, что еслибъ я имѣла брата ребенка, то и тотъ вступился бы за меня немедленно, ко инстинкту?
-- Кто бы то ни былъ, онъ мерзавецъ!-- вскричалъ Томъ.
Мистеръ Пексниффъ снова нырнулъ.
-- Какъ назвать того, кто, когда мой единственный и добрый другъ былъ въ полномъ и бодромъ умѣ, унижался передъ нимъ, но былъ прогнанъ, какъ собака, потому что его понимали; но кто послѣ, когда этотъ другъ слабѣетъ, можетъ снова ползать около него и употреблять пріобрѣтенное надъ нимъ низостями вліяніе только для низкихъ и злыхъ видовъ, и ни для одного, ни для одного честнаго и благороднаго?
-- Я уже сказалъ, что онъ мерзавецъ.
-- Но какъ, мистеръ Пинчъ, назовете вы человѣка, который, думая, что ему легче достигнуть своей цѣли, если я сдѣлаюсь его женою, приступаетъ ко мнѣ съ гнусными доказательствами, что когда я соглашусь выдти за него, то Мартинъ, на котораго я навлекла столько несчастій, можетъ надѣяться на нѣкоторое облегченіе своей участи, а если нѣтъ, то ему будетъ еще хуже? Человѣкъ этотъ превращаетъ даже постоянство мое въ пытку мнѣ самой и въ орудіе зла противъ того, кого я люблю! И онъ, разставляя мнѣ эти жестокія сѣти, разсказываетъ о своихъ планахъ сладкими словами и съ улыбающимся лицомъ, среди бѣлаго дня, не выпуская меня изъ своихъ объятій и прижимая къ своимъ губамъ руку,-- продолжала взволнованная дѣвушка, протягивая руку:-- которую я отрезала бы, еслибъ черезъ это могла сброситъ съ себя стыдъ и униженіе его прикосновенія! Кто онъ? Говорите!
-- Кто бы онъ ни былъ, говорю еще разъ: онъ гнусный, двуличный, презрѣнный злодѣй!-- воскликнулъ Томъ.
Снова закрывъ лицо руками, какъ будто обезсилѣвъ отъ стыда и горести, бѣдная дѣвушка заплакала навзрыдъ.
Слезы и рыданія ея пронзали сердце добраго Тома. Онъ старался утѣшить и успокоить ее, истощалъ все свое краснорѣчіе, говорилъ о Мартинѣ съ похвалою и надеждою. Да, несмотря на то, что онъ любилъ ее самъ съ такимъ самоотверженіемъ, какого женщины рѣдко могутъ добиться, онъ не переставалъ говорить о Мартинѣ съ начала до конца. За всѣ богатства Индіи не пропустилъ бы онъ ни одного раза его имени.
Успокоившись нѣсколько, Мери сказала Тому, что человѣкъ, о которомъ она сейчасъ говорила, былъ Пексниффъ. Потомъ, слово въ слово, сколько могла припомнить, разсказала о происшедшемъ въ лѣсу. Окончивъ, она просила Тома, чтобъ онъ держалъ себя какъ можно дальше отъ нея и быль какъ можно осторожнѣе; потомъ, дружески поблагодаривъ его, ушла, встревоженная шумомъ шаговъ на кладбищѣ, и Томь снова остался въ церкви одинъ.
Теперь то бѣднякъ почувствовалъ всю горесть, все отчаяніе, которая овладѣло имъ послѣ этого объясненія. Путеводная звѣзда всей его жизни разложилась въ одну минуту въ злокачественные пары. Не то терзало Тома, что Пексниффъ, какимъ онъ его воображалъ, пересталъ существовать, но то, что онъ никогда не существовалъ... Смерть его доставила бы Тому утѣшительное воспоминаніе о томъ, чѣмъ Пексниффъ былъ нѣкогда; но теперешнее открытіе показало ему то, чѣмъ онъ никогда не бывалъ. Такъ какъ ослѣпленіе Тома было не частное, а полное, то и прозрѣніе его было также полно. Его Пексниффъ никогда бы не могъ сдѣлать того, о чемъ онъ сейчасъ только слышалъ. Бѣдный Томъ ясно понялъ, какъ низко упалъ его идолъ, который мнѣніемъ его поставленъ былъ такъ высоко. Но страдалъ не Пексниффъ, а Томъ, котораго усладительныя мечтанія разомъ разсыпались въ прахъ.
Мистеръ Пексниффъ слѣдилъ за нимъ изъ своей засады съ величайшимъ вниманіемъ. Томъ началъ сперва прохаживаться взадъ и впередъ; потомъ дотронулся до клавишей органа, но мелодія ихъ исчезла; потомъ сошелъ оттуда и сѣлъ; послѣ того поднялся снова, издалъ изъ инструмента грустный, продолжительный аккордъ и подперъ голову обѣими руками.
-- Меня бы ничто не тронуло,-- сказалъ Томъ Пинчъ вслухъ, вставъ и глядя внизъ съ высоты органа:-- что бы онъ мнѣ ни сдѣлалъ, потому что я часто испытывалъ его терпѣніе и никогда не былъ ему такимъ помощникомъ, какими бы могли быть другіе. Я бы извинилъ тебя, Пексниффъ, и все продолжалъ бы почитать тебя... Но зачѣмъ ты упалъ такъ низко въ моемъ уваженіи? О, Пексниффъ, Пексниффъ! Не знаю, чего бы я не далъ, чтобъ только имѣть о тебѣ прежнее мнѣніе!
Мистеръ Пексниффъ сидѣлъ на скамейкѣ, пока Томъ разсуждалъ такимъ образомъ. Черезъ нѣсколько минутъ молчанія, онъ услышалъ, что Томъ спускается внизъ, гремя ключами; потомъ увидѣлъ, что онъ медленными шагами выходитъ изъ церкви. Мистеръ Пексниффъ не смѣлъ выйти изъ своей засады, потому что видѣлъ изъ окна Тома, бродившаго взадъ и впередъ между надгробными плитами кладбища. Онъ не поднимался, хотя и зналъ, что Томъ ушелъ, опасаясь, чтобъ ему опять не пришла фантазія прогуливаться между могилами. Наконецъ, онъ рѣшился вылѣзть и пошелъ съ пріятнымъ лицомъ въ ризницу, въ которой одно окно было невысоко отъ земли, такъ что его стоило только перешагнуть чтобъ выйти изъ церкви.
Мистеръ Пексниффъ былъ въ странномъ состояніи духа. Онъ не торопился идти домой, но какъ будто хотѣлъ выиграть время. Пойдя въ ризницу, онъ открылъ комодъ и посмотрѣлъ на себя въ зеркало пастора. Видя, что волосы его въ безпорядкѣ, онъ причесалъ ихъ щеткою духовной особы. Потомъ, замѣтивъ въ ящикѣ бутылку портвейна и сухарики, досталъ все это и очень хладнокровно принялся наслаждаться; но мысли его были далеко...
Вскорѣ, однако, раздумье его кончилось. Убравъ бутылку и сухарики, онъ закрылъ комодъ, вылѣзъ изъ окна и пошелъ прямо домой.
-- Мистеръ Пинчъ здѣсь?-- спросилъ Пексниффъ у служанки.
-- Только что пришелъ, сударь.
-- Только что пришелъ, а? И, вѣроятно, пошелъ наверхъ.
-- Да, сударь, наверхъ. Позвать его, сударь?
-- Нѣтъ, Дженни, не нужно. А мистеръ Чодзльвитъ гдѣ?
-- Въ гостиной, сударь, читаетъ книгу.
-- А, читаетъ книгу? Хорошо. Значитъ, я пойду къ нему.
Никто еще не видалъ мистера Пексниффа въ болѣе пріятномъ расположеніи духа!
Но когда онъ вошелъ въ гостиную, гдѣ старикъ сидѣлъ за книгой, лицо его приняло совсѣмъ другое выраженіе. Не то, чтобъ онъ былъ сердитъ, или угрюмъ, или мраченъ; но онъ казался глубоко огорченнымъ. Усѣвшись подлѣ стараго Мартина, онъ уронилъ двѣ слезы горести.
-- Что такое, Пексниффъ, въ чемъ дѣло?
-- Мнѣ жаль прерывать васъ, добрый другъ мой; но я долженъ сказать вамъ, что я обманутъ.
-- Вы обмануты!
-- О, обманутъ жестоко! Обманутъ человѣкомъ, которому неограниченно довѣрялъ -- обманутъ Томасомъ Пинчемъ, сударь!
-- О, худо, худо! Очень худо! Неужели? Увѣрены ли вы?
-- Увѣренъ, почтенный сэръ! Убѣдился собственными глазами и ушами, иначе бы я не повѣрилъ! Не повѣрилъ бы, еслибъ даже огненный змѣй возвѣстилъ мнѣ такую новость съ вершины Сэлисбюрійскаго собора!
Мартинъ смотрѣлъ на него съ изумленіемъ, просилъ успокоиться и разсказать ему въ подробности объ измѣнѣ Пинча.
-- Хуже всего то, что дѣло касается также васъ!-- отвѣчалъ мистеръ Пексниффъ.-- Не довольно ли, что удары эти падаютъ на меня? Зачѣмъ они должны поражать и друзей моихъ?
-- Вы меня тревожите и ужасаете, Пексниффъ! Я уже не такъ твердъ, какъ бывалъ прежде.
-- Ободритесь, благородный сэръ! Мы исполнимъ свою обязанность. Вы узнаете все и будете вполнѣ удовлетворены. Но прежде всего,-- извините меня я долженъ исполнить свой долгъ въ отношеніи къ обществу.
Онъ позвонилъ, и явилась служанка.
-- Дженни, пошли пода мистера Пинча.
Томъ пришелъ, смущенный и унылый; ему не хотѣлось смотрѣть Пексниффу прямо въ глаза. Добродѣтельный архитекторъ взглянулъ на Мартина, какъ будто говоря: "видите" и обратился къ Тому съ слѣдующею рѣчью:
-- Мистеръ Пинчъ, я оставилъ окно ризницы незатвореннымъ. Потрудитесь сходить и затворить его, а потомъ принесите ко мнѣ ключи отъ священнаго зданія.
-- Окно ризницы, сударь!-- вскричалъ Томъ
-- Вы меня понимаете, мистеръ Пинчъ, надѣюсь? Да, мистеръ Пинчъ, окно ризницы! Мнѣ горестно сказать, что, заснувъ въ церкви послѣ продолжительной прогулки, я случайно услышалъ нѣсколько отрывковъ (онъ сдѣлалъ удареніе на этомъ словѣ) разговора, происходившаго между двумя лицами. Одно изъ нихъ, выходя изъ церкви, замкнуло за собою дверь, такъ что я нашелся вынужденнымъ выйти въ окно. Потрудитесь затворить ею и потомъ придите опять ко мнѣ.
Ни одинъ физіономистъ не рѣшился бы опредѣлить, что выражало лицо Тома при этой рѣчи. Тутъ были и удивленіе, и кроткій упрекъ, но ни тѣни страха или сознаніи виновности, хотя цѣлая бездна сильныхъ душевныхъ движеній вырывалась наружу. Онъ молча поклонился и вышелъ.
-- Пексниффъ. что это значитъ?-- воскликнулъ изумленный Мартинъ.-- Не слишкомъ ли вы спѣшите, чтобъ послѣ не раскаиваться!
-- Нѣтъ, почтенный сэръ,-- отвѣчалъ мистеръ Пексниффъ съ твердостью:-- нѣтъ. Но я долженъ исполнить обязанность свою къ обществу, долженъ исполнить ее во что бы ни стало!
Обязанность мистера Пексниффа не могла быть исполнена до возвращенія Тома. Промежутокъ времени, предшествовавшій приходу молодого человѣка, прошелъ въ серьезной бесѣдѣ между его патрономъ и старымъ Мартиномъ, такъ что, когда Томъ явился, то оба были совершенно приготовлены принять его. Мери оставалась въ своей комнатѣ, потому что Пексниффъ, человѣкъ до крайности деликатный, упросилъ мистера Чодзльвита посовѣтовать ей, чтобы она не выходила еще съ полчаса, чтобъ пощадить ее.
Войдя въ комнату, Томъ увидѣлъ Мартина, сидящаго у окна, а мистера Пексниффа, стоящаго въ торжественной позѣ подлѣ стола, на которомъ по одну сторону архитектора лежалъ его носовой платокъ, а по другую небольшая (даже очень небольшая) кучка золотыхъ, серебряныхъ и мѣдныхъ монетъ. Томъ увидѣлъ сразу, что это было его жалованье за текущую четверть года.
-- Закрыли вы окно ризницы, мистеръ Пинчъ?
-- Закрылъ, сударь.
-- Благодарю васъ. Положите ключи на столъ.
Томъ выполнилъ и это. Онъ держалъ связку за ключъ отъ органа (хотя ключикъ этотъ и былъ изъ самыхъ маленькихъ) и смотрѣлъ на него очень пристально, какъ будто разставаясь съ испытаннымъ другомъ.
-- Мистеръ Пинчъ! О, мистеръ Пинчъ!-- сказалъ Пексниффъ, г.ачая головою.-- Удивляюсь, какъ вы еще можете смотрѣть мнѣ въ лицо!
Томъ, однако, не потуплялъ глазъ и стоялъ совершенно прямо, несмотря на то, что былъ нѣсколько сутуловатъ.
-- Мистеръ Пинчъ,-- продолжалъ Пексниффъ, взявшись за платокъ, какъ будто предчувствуя, что онъ ему скоро понадобится:-- не хочу останавливаться на прошедшемъ. Я хочу пощадить васъ, хочу пощадить и себя!
-- Благодарю васъ, сударь. Очень радъ, что вы не хотите говорить о прошедшемъ.
Глаза Тома были не изъ блестящихъ, но онъ смотрѣлъ на Пексниффа очень выразительно.
-- Довольно и настоящаго,-- сказалъ Пексниффъ, роняя одно пенни: -- а чѣмъ скорѣе оно кончится, тѣмъ лучше. Мистеръ Пинчъ, не хочу отпустить васъ отъ себя безъ объясненія, хоть и могъ бы это сдѣлать; но я дѣйствую не второпяхъ, а по справедливости...-- тутъ онъ уронилъ еще одно пенни.-- Вотъ почему я скажу вамъ то же самое, что говорилъ сейчасъ мистеру Чодзльвиту.
Томъ взглянулъ на стараго джентльмена, который но временамъ кивалъ головою, какъ будто одобряя рѣшеніе Пексинффа, но не говорилъ ни слова.
-- Изъ отрывковъ разговора, сейчасъ только разслышанныхъ мною въ церкви, мистеръ Пинчъ,-- продолжалъ Пексниффъ:-- между вами и миссъ Мери... я говорю отрывковъ, потому что дремалъ на значительномъ разстояніи отъ васъ и былъ пробужденъ вашими голосами -- и изъ того, что видѣлъ, я убѣдился, что вы, забывъ всѣ узы долга и чести, пренебрегши священными законами гостепріимства, дерзнули обратиться къ миссъ Грегемъ съ объясненіями и предложеніями любви. О, чего бы я не далъ, чтобъ не бытъ въ этомъ увѣреннымъ!
Томъ смотрѣлъ на него пристально.
-- Вы этого не опровергаете?-- спросилъ мистеръ Пексниффъ, уронивъ фунтъ и два шиллинга, и наклонившись съ большимъ усердіемъ, чтобъ поднять ихъ.
-- Нѣтъ, сударь,-- отвѣчалъ Томъ.
-- Нѣтъ?-- возразилъ Пексниффъ, взглянувъ на старика.-- Такъ не угодно ли вамъ сосчитать эти деньги и росписаться въ полученіи ихъ... Вы не опровергаете моихъ словъ?
Нѣтъ, Томъ не опровергалъ ихъ. Онъ считалъ это недостойнымъ себя. Томъ видѣлъ, что мистеръ Пексниффъ, подслушавъ вѣсть о собственномъ своемъ паденіи, мало заботился о его презрѣніи и прибѣгнулъ къ выдумкѣ, чтобъ избавиться отъ него какимъ бы то ни было способомъ. Онъ понялъ, что Пексниффъ разсчитывалъ на его молчаніе, будучи увѣренъ, что еслибъ онъ даже заговорилъ, то вооружилъ бы только сильнѣе стараго Мартина противъ молодого Мартина и противъ Мери.
-- Вы находите, что итогъ вѣренъ, мистеръ Пинчъ?
-- Совершенно вѣренъ.
-- Въ кухнѣ ждетъ человѣкъ, чтобъ перенести вашъ чемоданъ, куда вамъ будетъ угодно. Мы разстаемся, мистеръ Пинчъ, и отнынѣ мы другъ другу чужды.
Что то неопредѣленное: сожалѣніе, горесть, старая привязанность, незаслуженная благодарность, привычка -- ничто изъ всего этого въ особенности, а между тѣмъ все это вмѣстѣ -- поразило кроткое сердце Тома.
-- Не стану говорить, какъ тяжко я огорченъ!-- вскричалъ мистеръ Пексниффъ, проливая слезы.-- Не стану говорить, какъ это огорчаетъ, трогаетъ, разстроивастъ меня; но я могу перенести такія вещи, какъ и всякій другой. Одно, чего я надѣюсь и чего вы должны надѣяться, мистеръ Пинчъ -- иначе тяжкая отвѣтственность ляжетъ на васъ -- это, чтобъ теперешній случай не измѣнилъ моихъ понятій о человѣчествѣ. Надѣюсь и увѣренъ, что этого не будетъ. Можетъ быть, вы сами со временемъ утѣшитесь мыслью, что, несмотря на сегодняшній случай, я думаю не хуже прежняго о моихъ братьяхъ -- людяхъ! Прощайте!
Сначала, Томъ хотѣлъ было пощадить его; но, услышавъ эти слова, онъ перемѣнилъ намѣреніе и сказалъ:
-- Вы, кажется, что то оставили въ церкви, сударь.
-- Благодарю васъ, мистеръ Пинчъ. Право, я не замѣтилъ.
-- Если не ошибаюсь, это вашъ двойной лорнетъ?
-- О!-- воскликнулъ Пексниффъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ.
-- Очень вамъ благодаренъ. Положите его, прошу васъ.
-- Я нашелъ его,-- сказалъ Томъ съ разстановкою:-- когда затворялъ окно ризницы -- въ отгороженномъ мѣстѣ.
Такъ и было. Мистеръ Пексниффъ, поднимая и опуская голову, снялъ лорнетъ, чтобъ онъ какъ нибудь не брякнулъ о переборку, а потомъ забылъ о немъ. Томъ, возвращаясь въ церковь и раздумывая о томъ, откуда бы его могли подслушать, обратилъ вниманіе на отпертыя дверцы загородки. Заглянувъ туда, онъ нашелъ лорнетъ. Такимъ образомъ онъ убѣдился -- и по возвращеніи сообщилъ мистеру Пексниффу вѣсть объ этомъ убѣжденіи -- въ томъ, что добродѣтельный архитекторъ наслаждался не одними отрывками разговора его съ Мерси, а цѣлымъ разговоромъ, отъ слова до слова.
Томъ поднялся въ свою комнату, снялъ съ полки книги, ноты, свою старую скрипку, и спряталъ все это въ чемоданъ. Потомъ онъ уложилъ свой скромный гардеробъ и пошелъ въ рабочій кабинетъ за чертежнымъ инструментомъ Въ кабинетѣ стоялъ старый, оборванный стулъ, изъ подушки котораго конскій волосъ торчалъ комкомъ,-- самый дрянной стулъ, на которомъ Томь сиживалъ многіе годы и съ которымъ вмѣстѣ постарѣлъ онъ. Ученики поступали къ Пексниффу и оставляли его; годы проходили за годами, но Томъ и старый стулъ оставались неразлучными. Часть комнаты, въ которой стояло это сѣдалище, называлась по преданію "уголкомъ Тома". Она досталась ему, во-первыхъ, потому, что въ ней вѣчно господствовалъ сквозной вѣтеръ; а во-вторыхъ, потому, что она была дальше прочихъ отъ камина. На стѣнахъ красовались портреты Тома, въ которыхъ каждый ученикъ считалъ непремѣннымъ долгомъ дать полную волю своей фантазіи.
Возвратясь въ свою спальню и разстегнувъ чемоданъ и дорожную кису, Томъ одѣлся по дорожному и оглянулся вокругъ себя въ послѣдній разъ. Во всякое другое время, онъ съ грустью покидалъ бы жилище, въ которомъ обиталъ такъ долго, въ которомъ зачитывался за полночь при нагорѣлыхъ сальныхъ огаркахъ, въ которомъ такъ многому учился, такъ часто мечталъ. Но теперь не было Пексниффа; Пексниффъ никогда не существовалъ,-- прежній Пексниффъ превратился въ неолицетворенную идею.
Человѣкъ, нанятый для переноски его чемодана, со стукомъ поднялся по лѣстницѣ. Томъ зналъ его очень хорошо и любилъ его: онъ былъ конюхомъ въ "Драконѣ". Добрякъ поклонился Тому, хотя въ обыкновенное время онъ только кивалъ ему головою, оскаля зубы. Онъ хотѣлъ показать, что несмотря ни на что, онъ нисколько къ нему не перемѣнился.
Конюхъ подхватилъ на плечи чемоданъ, какъ будто ему гораздо легче и удобнѣе ходить съ такимъ грузомъ, нежели безъ него, и снова застучалъ по лѣстницѣ. Томъ послѣдовалъ за нимъ съ дорожною кисою. У наружной двери дома стояла Дженни, плакавшая изо всей мочи. Подлѣ крыльца стояла мистриссъ Люпенъ, которая горько всхлипывала и протягивала руку Тому.
-- Вѣдь, вы будете въ "Драконѣ", мистеръ Пинчъ?
-- Нѣтъ. Я сейчасъ же иду въ Сэлисбюри. Я бы не могъ тамъ остаться. Перестаньте, мистриссъ Люменъ, не плачьте.
-- Но приходите въ "Драконъ", мистеръ Пинчъ, хоть на одну ночь... не какъ путешественникъ, знаете, а въ гости ко мнѣ.
-- Боже мой!-- воскликнулъ Томъ, отирая глаза.-- Ласки этихъ людей меня совсѣмъ разстроиваютъ! Нѣтъ, милая мистриссъ Люпенъ, я сегодня же ѣду въ Сэлисбюри. Если вы оставите у себя мой чемоданъ, пока я напишу къ вамъ за нимъ, то премного меня обяжете.
-- Я бы желала, чтобъ у васъ было двадцать чемодановъ, мистеръ Пинчъ! Я бы позаботилась о всѣхъ ихъ.
-- Благодарю, благодарю. Прощайте будьте счастливы!
Много и старыхъ и молодыхъ людей обоего пола толпилось подлѣ крыльца. Одни плакали вмѣстѣ съ мистриссъ Люпенъ; другіе бодрились, какъ Томъ; третьи удивлялись мистеру Пексниффу. Добродѣтельный архитекторъ явился наверху крыльца въ то время, какъ Томъ прощался съ хозяйкой "Дракона", и протянулъ руку, какъ будто говоря: "иди съ миромъ!" Когда Томъ повернулъ за уголъ, мистеръ Пексниффъ покачалъ головою, закрылъ глаза, вздохнулъ глубоко и заперъ двери. На основаніи этого, самые ревностные защитники Тома рѣшили, что онъ, навѣрно, сдѣлалъ что нибудь ужасное, иначе старинный покровитель его не былъ бы такъ глубоко тронутъ.
Томъ не слыхалъ этихъ разсужденій, а быстрыми шагами шелъ впередъ и приближался къ домику шоссейнаго сборщика.
-- Мистеръ Пинчъ!-- воскликнула жена сборщика.-- Куда это вы такъ поздно съ вашею сумкою?
-- Я иду въ Сэлисбюри.
-- А кабріолетъ, сударь? Развѣ съ нимъ что случилось?
-- У меня нѣтъ его. Я... я оставилъ мистера Пексниффа.
Сборщикъ, сидѣвшій, по своему обыкновенію, у отвореннаго окна, услышалъ этотъ отвѣтъ и выбѣжалъ на дорогу.
-- Вы оставили мистера Пексниффа?-- вскричалъ онъ.
-- Да, оставилъ.
Сборщикъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на жену.
-- Такъ вы оставили мистера Пексниффа?-- повторилъ онъ, сложивъ руки на груди и раздвинувъ ноги -- Да мнѣ легче бы было вообразить, что голова сбѣжала съ его туловища.
-- Да, вчера и я думалъ то же самое,-- возразилъ Томъ.-- Добрый вечеръ!
Если бъ въ это время не подошла партія воловъ, то шоссейный сборщикъ побѣжалъ бы немедленно въ мѣстечко, чтобъ развѣдать о случившемся.
Томъ направлялся въ Сэлисбюри. Вечеръ былъ сначала прекрасный, но при закатѣ солнца небо покрылось облаками, и вскорѣ пошелъ сильный дождь. Томъ шагалъ десять долгихъ миль, промокъ насквозь и, наконецъ, усталый, грустный, добрался до того самаго трактира, въ которомъ онъ нѣкогда дожидался молодого Мартина. Бѣдняку не хотѣлось ни ѣсть, ни пить; онъ усѣлся за пустымъ столомъ общей комнаты, въ ожиданіи, пока ему приготовляли постель, перебирая въ умѣ своемъ происшествія этого замѣчательнаго дня и разсуждая о томъ, что ему предстоитъ въ будущемъ. Къ величайшему успокоенію его, вскорѣ пришла служанка съ извѣстіемъ, что спальня готова.
Комнатка была низкая, заставленная множествомъ столовъ съ разложенныхъ на нихъ сыроватымъ бѣльемъ; изъ сосѣдней прачешной доносился туда сильный запахъ мыльной воды. Маленькія неудобства эти не очень огорчили Тома. Онъ легъ спать въ полномъ убѣжденіи, что Пексниффа никогда не было на всемъ земномъ шарѣ.