изъ которой читатель узнаетъ, какъ мистеръ Ральфъ Никкльби разрываетъ со старымъ знакомствомъ и убѣждается, что шутка, даже между мужемъ и женою, можетъ иногда зайти слишкомъ далеко.
Есть люди, единственная цѣль существованія которыхъ нажива. Прекрасно понимая всю подлость тѣхъ средствъ, которыя они ежедневно пускаютъ въ ходъ, добиваясь своей цѣли, эти люди все-таки стараются обмануть даже самихъ себя, прикрываясь личиною высокой добродѣтели; они качаютъ головами, вздыхаютъ и оплакиваютъ испорченность свѣта. Величайшіе изъ негодяевъ, нога которыхъ когда-либо попирала землю или, вѣрнѣе, которые когда-либо пресмыкались по землѣ (потому что о такихъ людяхъ только и можно сказать, что они пресмыкаются, какъ самые гнусные гады), имѣютъ иногда дерзость вести свой дневникъ, аккуратно занося въ него всѣ свои дѣянія и помыслы каждаго дня, т. е., другими словами, представляютъ небу правильныя записи дебета и кредита, по которымъ балансъ всегда оказывается на ихъ сторонѣ. Руководитъ ли ими въ этомъ случаѣ лишь извинительное пристрастіе къ изложенію своихъ мыслей на бумагѣ (единственное, можетъ быть, безкорыстное чувство у такого рода людей), или они и въ самомъ дѣлѣ думаютъ обмануть само небо и овладѣть сокровищемъ на томъ свѣтѣ тѣми же средствами, какими они достигаютъ этого здѣсь, на землѣ, дѣло не въ этомъ, а въ томъ, что существованіе подобныхъ людей фактъ столъ же несомнѣнный, какъ и то, что такого рода дневники (какъ это доказали нѣкоторыя автобіографіи, открывшіе міру много интереснаго) приносятъ свою долю пользы хотя бы уже тѣмъ, что сохраняютъ время и трудъ того ангела, которому поручено вести отчетность человѣческой жизни.
Ральфъ Никкльби не принадлежалъ къ числу людей этого сорта. Суровый, скрытный, непреклонный, не знающій жалости, онъ не признавалъ въ жизни ничего, кромѣ удовлетворенія двухъ страстей:-- первая изъ нихъ была алчность, составлявшая главную отличительную черту его характера, вторая -- человѣконенавистничество. Считая себя прототипомъ всего человѣчества, онъ даже не давалъ себѣ труда скрывать отъ свѣта истинный свой характеръ и, ничуть не заботясь о такъ называемомъ "общественномь мнѣніи", ростилъ и лелѣялъ въ своей душѣ каждый нарождающійся въ ней злой помыселъ. Единственное правило, которое Ральфъ Никкльби признавалъ обязательнымъ, было: "познай самого себя". И надо отдать ему справедливость, онъ позналъ себя въ совершенствѣ. А такъ какъ онъ считалъ аксіомой, что люди сдѣланы изъ одного и того же тѣста, то и ненавидѣлъ человѣчество вообще, ибо, хотя на свѣтѣ едва ли найдется такой человѣкъ, который ненавидѣлъ бы себя, люди вообще склонны, сами того не сознавая, судить другихъ по себѣ; оттого-то мизантропы, ненавидящіе и презирающіе своихъ ближнихъ, и не могутъ обыкновенно назваться лучшими и наиболѣе привлекательными образчиками человѣчества.
Однако, философскія разсужденія не составляютъ въ данную минуту нашей задачи, не имѣя прямого отношенія къ Ральфу и его приключеніямъ. Итакъ, вернемся къ мистеру Никкльби, стоявшему въ своей конторѣ и смотрѣвшему сердитымъ взглядомъ на Ньюмэна Ногса, который въ эту минуту только-что стащилъ свои перчатки безъ пальцевъ и, разложивъ ихъ на ладони лѣвой руки, тщательно расправлялъ на нихъ каждую морщинку передъ тѣмъ, какъ скатать ихъ въ клубочекъ, продѣлывая все это съ такимъ озабоченнымъ видомъ, точно для него не существовало на свѣтѣ ничего интереснѣе этой торжественной процедуры.
-- Уѣхалъ изъ Лондона!-- сердито повторилъ Ральфъ.-- Быть не можетъ. Это ошибка. Ступайте, справьтесь вторично.
-- Тутъ нѣтъ ни малѣйшей ошибки,-- отвѣтила Ньюмэнъ.-- Онъ уѣхалъ, навѣрно уѣхалъ.
-- Да, что же онъ, наконецъ, послѣ этого, баба или ребенокъ?-- пробормоталъ Ральфъ съ гнѣвнымъ жестомъ.
-- Этого я не знаю,-- сказалъ Ньюмэнъ,-- а только онъ уѣхалъ.
Казалось, слово "уѣхалъ" доставляло Ньюмэну Ногсу тѣмъ большее наслажденіе, чѣмъ больше оно раздражало мистера Никлльби. Онъ произносилъ его съ особеннымъ выраженіемъ, упирая на каждый слогъ и растягивая, насколько это дозволили приличія. Выговоривъ его къ третій разъ, онъ, казалось, съ особымъ удовольствіемъ повторялъ его еще про себя.
-- Куда же онъ уѣхалъ?-- спросилъ Ральфъ.
-- Во Францію,-- отвѣтилъ Ньюмэнъ.-- Боялись вторичнаго приступа болѣзни. Рожистое воспаленіе на головѣ, говорятъ, вещь опасная. Доктора предписали ему перемѣну климата и онъ уѣхалъ.
-- А лордъ Фредерикъ?
-- Тоже уѣхалъ. Оба уѣхали.
-- А тотъ-то хорошъ! Уѣхалъ и увезъ съ собою полученную пощечину!-- воскликнулъ Ральфъ, какъ бы говоря самъ съ собой.-- Спряталъ въ карманъ всю обиду и жажду мести, даже не попытавшись получить удовлетвореніе!
-- Онъ очень боленъ,-- сказалъ Ньюмэнъ.
-- Боленъ!-- повторилъ съ презрѣніемъ Ральфъ.-- Да, если бы я умиралъ, такъ это было бы для меня только лишней причиной потребовать удовлетворенія немедленно. Хорошъ гусь, что и говорить! Боленъ! Скажите пожалуйста! Бѣдный сэръ Мельбери,-- онъ, видите ли, боленъ!
Выразивъ такимъ образомъ свое негодованіе и досаду, Ральфъ сдѣлалъ Ньюмэну нетерпѣливый знакъ выйти, послѣ чего бросился въ кресло и съ гнѣвомъ топнулъ ногой.
-- Это просто колдовство, да и только!-- пробормоталъ онъ сквозь зубы.-- Всѣ обстоятельства, какъ нарочно, складываются благопріятно для этого мальчишки. Послѣ этого попробуйте спорить съ судьбою! Что значатъ даже деньги въ сравненіи съ такимъ дьявольскимъ счастьемъ!
Ральфъ съ досадой сунулъ руки въ карманы, но, очевидно, въ ту же минуту въ головѣ его мелькнула какая-то утѣшительная мысль, потому что физіономія его нѣсколько прояснилась, и хотя брови были попрежнему сердито нахмурены и на лбу обозначалась глубокая морщина, но ни то, ни другое уже не выражало гнѣва, а скорѣе показывало, что Ральфъ усиленно что-то обдумываетъ.
-- Какъ бы то ни было, рано или поздно Гокъ долженъ вернуться,-- пробормоталъ онъ,-- и если только я его знаю (а мнѣ ли его не знать?), время не смягчитъ его злобы и ненависти. Теперешній его образъ жизни -- одиночество, скука, больничный режимъ, какая ужъ это жизнь для человѣка съ его привычками? Ни выпивки, ни картежной игры, ничего, что составляетъ для него всю соль бытія. Нѣтъ, наврядъ ли онъ забудетъ обиду, не такой человѣкъ! Да и немногіе были бы способны забыть на его мѣстѣ
Ральфъ улыбнулся, покачалъ головой, съ минуту подумалъ, опять улыбнулся, рѣшительнымъ движеніемъ поднялся съ кресла и позвонилъ.
-- Не заходилъ ли сюда мистеръ Сквирсъ?-- спросилъ онъ у явившагося на звонокъ Ньюмэна.
-- Былъ вчера вечеромъ,-- отвѣтилъ Ньюмэнъ,-- и оставался у васъ, когда я ушелъ.
-- Развѣ тебя объ этомъ скрашиваютъ, болванъ?-- воскликнулъ съ гнѣвомъ Ральфъ.-- Не заходилъ ли онъ сегодня? Не былъ ли утромъ?
-- Нѣтъ!-- во все горло гаркнулъ въ отвѣтъ Ньюмэнъ.
-- Если онъ придетъ прежде, чѣмъ я вернусь, онъ долженъ зайти часовъ въ девять, пусть подождетъ. И тотъ, другой, который съ нимъ будетъ... если съ нимъ кто-нибудь будетъ,-- поправился Ральфъ,-- пусть тоже подождетъ.
-- Значитъ оба, чтобы подождали?-- спросилъ Ньюмэнъ.
-- Да что вы оглохли, что ли?-- сердито буркнулъ Ральфъ, бросая на Ньюмэна яростный взглядъ.-- Лучше помогли бы мнѣ натянутъ пальто, чѣмъ повторять за мною слова, какъ попугай.
-- Хотѣлъ бы я быть попугаемъ,-- мрачно проворчалъ Ногсъ.
-- Хотѣлъ бы и я, чтобы вы имъ были; по крайней мѣрѣ, я давно могъ бы свернуть вамъ шею,-- отрѣзалъ Ральфъ, застегивая пальто.
Ньюмэнъ ни слова не отвѣтилъ на эту любезность, но, поправляя сзади пальто своего принципала, взглянулъ ему черезъ плечо съ такимъ видомъ, точно у него у самого руки чесались свернуть ему если не шею, то носъ. Встрѣтившись глазами съ Ральфомъ, онъ мигомъ отдернулъ руки, которыя въ забывчивости чуть было не протянулись дальше, чѣмъ слѣдовало, и съ изумительнымъ рвеніемъ принялся потирать свой собственный носъ.
Не удостоивъ дальнѣйшемъ вниманіемъ своего чудака-клерка, Ральфъ ограничился приказаніемъ ничего не переврать и, захвативъ перчатки и шляпу, вышелъ.
Удивительно странное и смѣшанное было знакомство у мистера Ральфа, если судить по сегодняшнимъ его визитамъ. То онъ заходилъ въ богатые собственные дома-особняки, то посѣщалъ самыя жалкія лачуги; но всюду его влекла одна цѣль -- деньги. Въ домахъ богачей лицо его, казалось, было талисманомъ для слугъ и швейцаровъ, доставлявшихъ ему немедленный доступъ туда, гдѣ въ то же самое время получали отказъ люди, пріѣзжавшіе въ собственныхъ великолѣпныхъ экипажахъ, тогда какъ Ральфъ скромно ходилъ пѣшкомъ. Здѣсь Ральфъ былъ сама любезность и предупредительность; шаговъ его почти не было слышно на пушистыхъ коврахъ, голосъ звучалъ мягко и такъ тихо, что его едва ли могъ разслышать кто-нибудь, кромѣ того, къ кому онъ обращался. Зато въ домахъ бѣдняковъ, лачугахъ, это былъ совсѣмъ другой человѣкъ; начиная съ прихожей, раздавался тяжелый стукъ его каблуковъ; голосъ его, когда онъ требовалъ денегъ, былъ рѣзокъ и громокъ; ничѣмъ не стѣсняясь, здѣсь онъ грозилъ и грубо бранился. Былъ, наконецъ, у мистера Ральфа и еще кругъ знакомыхъ, гдѣ онъ былъ опять новымъ человѣкомъ. Это были стряпчіе сомнительной репутаціи, доставлявшіе ему новую практику и извлекавшіе выгоду изъ его старыхъ счетовъ съ кліентами. Съ ними Ральфъ быль фамильяренъ и шутливъ, весело болталъ о новостяхъ дня и остроумно подсмѣивался надъ банкротствами и денежными затрудненіями вообще, столь выгодными для его ремесла. Словомъ, во всѣхъ этихъ разнообразныхъ видахъ трудно было бы признать одного и того же человѣки, если бы не огромный кожаный бумажникъ, туго набитый банковыми билетами и векселями, который онъ извлекалъ изъ кармана повсюду, куда при ходилъ, да не одна и та же жалоба на ту же самую тему (жалоба, разнообразившаяся развѣ только въ тонѣ да въ способахъ выраженія), что вотъ, дескать, всѣ считаютъ его богачомъ, а какой онъ богачъ? Можетъ быть, онъ быль бы дѣйствительно человѣкомъ не бѣднымъ, но разъ ты вынулъ деньги изъ кармана, только ты ихъ и видѣлъ: надо проститься и съ капиталомъ, и съ процентами, а между тѣмъ жить становится все труднѣй и труднѣй, даже живя такъ, какъ живетъ онъ, Ральфъ, то есть перебиваясь со дня на день.
Быль уже почти вечеръ, когда Ральфъ окончилъ свои визиты въ Пимлико (съ единственнымъ перерывомъ для скромнаго обѣда въ дешевой тавернѣ) и тронулся въ обратный путь черезъ Сентъ-Джэмскій паркъ.
Очевидно, въ головѣ его зрѣлъ какой-то серьезный планъ: это доказывали его нахмуренныя брови и крѣпко сжатыя губы, не говоря уже о необыкновенной разсѣянности, благодаря которой онъ не видѣлъ, что вокругъ него дѣлается. Въ этотъ день разсѣянность его была поистинѣ необыкновенна. Ральфъ Никкльби, всегда хвалившійся тѣмъ, что ничто не ускользнетъ отъ его взгляда, даже не замѣтилъ, что за нимъ по пятамъ слѣдуетъ какая-то подозрительная фигура, что эта фигура то осторожно крадется, сзади, то обгоняетъ его, то двигается почти рядомъ, не спуская съ него остраго, пронзительнаго взгляда, болѣе похожаго на тогъ неподвижный взглядъ, который смотритъ на насъ съ полотна художника или который преслѣдуетъ насъ въ страшномъ снѣ, чѣмъ на обыкновенный наблюдательный взглядъ живого человѣка.
Между тѣмъ небо давно уже покрылось темными тучами, а налетѣвшій теперь шквалъ съ ливнемъ заставилъ Ральфа искать убѣжища подъ однимъ изъ деревьевъ парка. Онъ стоялъ, прислонившись спиною къ стволу, скрестивъ руки и погрузился въ свои размышленія, когда вдругъ, случайно поднявъ глаза, встрѣтилъ устремленный на него пристальный взглядъ человѣка, выглядывавшаго изъ-за другого дерева. Вѣроятно, на лицѣ Ральфа мелькнуло въ эту минуту какое-нибудь особенно знакомое этому человѣку выраженіе, потому что онъ тотчасъ же шагнулъ къ нему и назвалъ его по имени.
Въ первый моментъ Ральфъ въ изумленіи невольно отступилъ шага на два и оглядѣлъ незнакомца съ ногъ до головы. Передъ нимъ стоялъ худощавый, болѣзненный, смуглый, сгорбленный человѣкъ приблизительно его лѣтъ, съ рѣзкимъ, непріятнымъ лицомъ, которому черныя, какъ смоль, брови, составлявшія рѣзкій контрастъ съ совершенно сѣдой головой, придавали еще болѣе отталкивающее выраженіе; онъ былъ одѣтъ въ грязные лохмотья какого-то необыкновеннаго покроя; во всей его наружности и въ манерахъ проглядывала какая-то неописуемая смѣсь приниженности и наглости,--вотъ все, что въ первую минуту бросилось въ глаза Ральфу. Но когда онъ хорошенько вглядѣлся въ стоявшаго передъ нимъ оборванца, въ этомъ непріятномъ смугломъ лицѣ ему мелькнули какія-то неуловимыя, какъ будто гдѣ-то уже видѣнныя черты, которыя постепенно, словно какимъ-то оптическимъ обманомъ, превращались для него во что-то знакомое, давно забытое и похороненное.
Замѣтивъ, что его узнали, оборванецъ сдѣлалъ Ральфу знакъ занять его прежнее мѣсто подъ деревомъ, такъ какъ онъ, самъ того не замѣчая, стоялъ на дождѣ, и заговорилъ слабымъ, охрипшимъ голосомъ:
-- Врядъ ли вы бы признали меня но голосу, мистеръ Никльби?
-- Да, хотя въ немъ осталось что-то прежнее,-- отвѣтилъ Ральфъ, не спуская съ него суроваго взгляда.
-- Мало прежняго осталось во мнѣ за эти восемь лѣтъ,-- замѣтилъ оборванецъ.
-- Еще вполнѣ достаточно,-- сказалъ Ральфъ, небрежно отворачиваясь,-- болѣе чѣмъ достаточно.
-- Если бы я еще сомнѣвался, что это вы, мистеръ Никкльби,-- проговорилъ оборванецъ,-- вашъ пріемъ и ваше обращеніе убѣдили бы меня въ этомъ.
-- Развѣ вы ждали другого пріема?-- рѣзко спросилъ Ральфъ.
-- Конечно, нѣтъ!-- отвѣтилъ оборванецъ.
-- Да и не могли ждать,-- отрѣзалъ Ральфъ.-- Почему значитъ и удивляться.
-- Мистеръ Никкльби,-- снова началъ оборванецъ, приступая къ дѣлу послѣ минутнаго молчанія, во время котораго онъ, казалось боролся съ желаніемъ отвѣтить дерзостью.-- Мистеръ Никкльби, согласны ли вы выслушать то, что я имѣю вамъ сообщить?
-- Волей-неволей я долженъ переждать этотъ ливень,-- отвѣтилъ Ральфъ, выглядывая изъ подъ дерева, не уменьшился ли дождь,-- и если вы будете говорить, я, конечно, не стану зажимать себѣ уши, хотя едва ли ваши слова окажутъ на. меня какое-либо дѣйствіе.
-- Было время, когда я пользовался вашимъ довѣріемъ...-- началъ было оборванецъ. Ральфъ взглянулъ на него, и на губахъ его показалась презрительная улыбка.
-- По крайней мѣрѣ, настолько, насколько вы могли оказать довѣріе кому бы то ни было.
-- Такъ-то лучше,-- замѣтилъ Ральфъ, скрестивъ руки.-- Это нѣсколько мѣняетъ дѣло.
-- Не придирайтесь къ словамъ, мистеръ Никкльби, прошу васъ, хотя бы изъ милосердія.
-- Какъ вы сказали?-- спросилъ Ральфъ.
-- Изъ милосердія,-- повторилъ оборванецъ.-- Я въ крайности, я голоденъ, сэръ. И если перемѣна, которую вы во мнѣ видите, которую вы не можете не видѣть, потому что я и самъ ее вижу, хотя она произошла постепенно, не внушаетъ вамъ состраданія, можетъ быть, вы сжалитесь, когда я вамъ скажу, что у меня нѣтъ хлѣба; не того "насущнаго хлѣба", о которомъ говорится въ молитвѣ Господней и подъ которымъ въ такихъ мѣстахъ, какъ наша столица, подразумѣвается царская роскошь для богачей и ровно столько самаго необходимаго для бѣдняковъ, чтобы не умереть съ голода; нѣтъ, я говорю о хлѣбѣ въ буквальномъ смыслѣ этого слова, о черствой коркѣ, которая спасла бы меня отъ смерти. Можетъ быть, если остальное не трогаетъ васъ, васъ тронетъ хоть это.
-- Если это обычная формула, къ которой вы прибѣгаете для того, чтобы попрошайничать,-- сказалъ Ральфъ,-- то вы прекрасно изучили вашу роль, надо вамъ отдать справедливость. Но, какъ человѣкъ, знающій свѣтъ, я бы вамъ посовѣтовалъ взять тономъ пониже, сэръ, тономъ пониже, иначе вы рискуете умереть съ голоду.
Пока Ральфъ говорилъ, онъ стоялъ, крѣпко стиснувъ руки, склонивъ голову на бокъ такъ низко, что подбородокъ почти касался груди, и съ мрачнымъ, суровымъ лицомъ смотрѣлъ на своего собесѣдника. Въ эту минуту вся его фигура олицетворяла собою непреклонность.
-- Я только со вчерашняго дня въ Лондонѣ,-- сказалъ старикъ, бросая взглядъ на. свое запыленное рубище, и изорванную обувь.
-- Для васъ было бы лучше, если бы это былъ послѣдній день вашего здѣсь пребыванія,-- отвѣтилъ Ральфъ.
-- Оба эти дня я искалъ васъ повсюду, гдѣ могъ разсчитывать васъ видѣть, мистеръ Никкльби,-- смиренно продолжалъ старикъ,-- и вотъ сегодня, наконецъ, встрѣчаю, когда уже почти потерялъ надежду.
Онъ ждалъ отвѣта, но Ральфъ молчалъ, и онъ продолжалъ: -- Я жалкій, несчастный отверженецъ; мнѣ почти шестьдесятъ лѣтъ, а я одинокъ и безпомощенъ, какъ шестилѣтній ребенокъ.
-- Мнѣ тоже шестьдесятъ лѣтъ,-- отвѣтилъ Ральфъ,-- но я не могу пожаловаться, чтобы я былъ безпомощенъ. Работайте. Зарабатывайте вашъ хлѣбъ, вмѣсто того, чтобы разглагольствовать о "хлѣбѣ насущномъ" и клянчить.
-- Работать? Какъ? Гдѣ? Дайте мнѣ эту возможность!-- воскликнулъ оборванецъ.-- Дайте, и я вѣчно буду вамъ благодаренъ.
-- Я уже сдѣлалъ это однажды,-- отвѣтилъ Ральфъ холодно,-- и едва ли есть надобность спрашивать, соглашусь ли я сдѣлать это еще разъ.
-- Прошло двадцать лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ мы съ вами встрѣтились,-- сказалъ старикъ, понижая голосъ.-- Помните? Я потребовалъ у васъ своей доли барышей за одно дѣло, которое я вамъ доставилъ, и такъ какъ я стоялъ на своемъ, вы засадили меня въ тюрьму за старый долгъ въ десять фунтовъ и сколько-то шиллинговъ, считая наросшіе проценты по пятидесяти на сто.
-- Да, что-то какъ будто припоминаю,-- отвѣтилъ Ральфъ небрежно.-- Что же дальше?
-- Это не послужило причиною къ разрыву между нами,-- продолжалъ старикъ.-- Я покорился, сидя за своею рѣшеткой; а такъ какъ въ то время вы еще не успѣли окончательно зачерствѣть, вы охотно взяли къ себѣ писцомъ человѣка, который былъ не особенно требователенъ и который, къ тому же, могъ быть вамъ полезенъ.
-- Скажите лучше, что вы чуть не на колѣняхъ умоляли меня взять васъ, и я согласился,-- перебилъ его Ральфъ.-- Конечно, я поступилъ очень великодушно. Впрочемъ, отчасти вы, можетъ быть, были мнѣ и нужны. Теперь я забылъ. Я даже думаю, что именно такъ оно и было, иначе вамъ едва ли удалось бы меня упросить. Вы оказались человѣкомъ полезнымъ, не особенно деликатнымъ, нѣжнымъ и щепетильнымъ, именно тѣмъ, чего я искалъ.
-- Еще бы! Зато вы и высосали изъ меня все, что могли. Но я все-таки служилъ вамъ вѣрой и правдой, несмотря на то, что вы обращались со мной, какъ съ собакой. Надѣюсь, вы не станете этого отрицать?
Ральфъ промолчалъ.
-- Не станете, не такъ ли?-- повторилъ старикъ свой вопросъ.
-- Вы получали жалованье за вашу работу,-- отвѣтилъ Ральфъ,-- слѣдовательно, мы съ вами были квиты; никто изъ насъ ничѣмъ не былъ обязанъ одинъ другому.
-- Тогда, можетъ быть, но потомъ?-- пробормоталъ старикъ.
-- Ни тогда, ни потомъ, если не считать тѣхъ десяти фунтовъ, которые вы мнѣ остались должны и о которыхъ сейчасъ сами мнѣ напомнили,-- сказалъ Ральфъ.
-- Но это еще не все!-- съ живостью воскликнулъ старикъ.-- Нѣтъ, не все, замѣтьте это. Повѣрьте, что я не забылъ нашихъ старыхъ счетовъ. Частью благодаря именно этому обстоятельству, частью въ надеждѣ кое-что заработать со временемъ, я воспользовался выгодами своего положенія у васъ и овладѣлъ тайной, которая васъ близко касается, за которую вы, можетъ быть, отдали бы половину вашего состоянія, но которую только одинъ я могу вамъ открыть. Вскорѣ послѣ того я ушелъ отъ васъ,-- помните?-- вслѣдствіе небольшого столкновенія съ законами, которое вамъ, богачамъ, ежедневно сходитъ съ рукъ даромъ, и былъ приговоренъ къ семилѣтней ссылкѣ. Я вернулся тѣмъ, что вы видите. Ну-съ, мистеръ Никкльби,-- добавилъ старикъ съ какою-то странною смѣсью смиренія и сознанія своей власти,-- теперь посмотримъ, что вы намѣрены для меня сдѣлать или, попросту говоря, сколько вы мнѣ дадите за мою тайну? Я не могу быть особенно требовательнымъ, но я долженъ жить, а для того, чтобы жить, мнѣ надо ѣсть и пить. На вашей сторонѣ деньги, на моей -- голодъ. Вы можете заключить выгодную сдѣлку.
-- Вы кончили?-- спросилъ Ральфъ, не спуская пристальнаго взгляда со своего собесѣдника, причемъ ни одинъ мускулъ не шевельнулся на его лицѣ.
-- Это зависитъ отъ васъ, мистеръ Никкльби, теперь это вполнѣ зависитъ отъ васъ,-- былъ отвѣть.
-- Въ такомъ случаѣ выслушайте меня, мистеръ... Не знаю, какимъ именемъ прикажете васъ назвать.
-- Зовите меня прежнимъ именемъ, если хотите.
-- Въ такомъ случаѣ выслушайте меня, мистеръ Брукеръ,-- сказалъ Ральфъ съ возрастающимъ гнѣвомъ,-- и знайте, что это мои послѣднія слова. А всегда считалъ васъ величайшимъ негодяемъ и трусомъ; но, вѣроятно, каторжныя работы съ ядромъ на ногѣ и нѣсколько менѣе обильная пища, чѣмъ та, какую вы имѣли у меня, когда, по вашимъ словамъ, съ вами "обращались, какъ съ собакой", окончательно отбили у васъ послѣднее соображеніе, иначе вы бы, конечно, не осмѣлились явиться докучать мнѣ подобною ерундой. Вообразитъ, что я у него въ рукахъ! Что жъ носитесь съ вашей тайной, или разгласите ее хоть на весь свѣтъ, это ваше дѣло, вамъ никто не мѣшаетъ.
-- Смысла нѣтъ, къ чему бы это мнѣ послужило?-- возразилъ Брукеръ.
-- Къ чему?-- повторилъ Ральфъ.-- Да, вѣроятно, къ тому же, къ чему ваша сказка привела и со мной. Я буду говорить съ вами откровенно: я человѣкъ дѣловой и знаю свои дѣла, какъ свои пять пальцевъ. Я знаю людей и люди меня знаютъ. Что бы ни удалось вамъ пронюхать, подсмотрѣть или подслушать, когда вы у меня служили, все это свѣту не только извѣстно, но давно имъ преувеличено во сто кратъ. Вы не можете повѣдать обо мнѣ людямъ ничего, что бы ихъ удивило, развѣ только вамъ пришла бы фантазія расточать похвалы моему великодушію и добротѣ; но въ такомъ случаѣ васъ сочли бы лжецомъ. Тѣмъ не менѣе мои дѣла идутъ помаленьку, и довѣріе ко мнѣ моихъ кліентовъ ничуть не уменьшается. Каждый день мнѣ приходится выслушивать брань и угрозы, но мое дѣло отъ этого не страдаетъ и я ничуть не становлюсь бѣднѣй.
-- Но я и не думаю ни бранить васъ, ни угрожать вамъ,-- проговорилъ старикъ.-- Я только хотѣлъ открыть вамъ тайну, важную для васъ, которая можетъ умереть со мною и вы никогда ея не узнаете.
-- Я веду свои дѣла аккуратно и знаю счетъ каждой своей копѣйкѣ,-- сказалъ Ральфъ.-- Я вообще внимательно слѣжу за людьми, съ которыми имѣю дѣло, а за вами слѣдилъ особенно зорко. Если при всей моей бдительности вы ухитрились украсть у меня какую-то тайну, можете ею владѣть безраздѣльно, я вамъ ее дарю.
-- Послушайте, сэръ, дороги вамъ тѣ, кто носитъ ваше имя?-- началъ оборванецъ взволнованнымъ голосомъ.-- Если да...
-- Нѣтъ!-- перебилъ его Ральфъ, выведенный изъ себя его настойчивостью и воспоминаніемъ о Николаѣ, которое въ немъ вызвалъ этотъ вопросъ.-- Нѣтъ, не дороги. Если бы вы обратились ко мнѣ, какъ обыкновенный нищій, можетъ быть, я бы еще и пожертвовалъ вамъ шесть пенсовъ въ память о томъ, какимъ вы были нѣкогда ловкимъ плутомъ, но такъ какъ вы вздумали такъ глупо обойти человѣка, котораго должны были бы лучше знать, я не дамъ вамъ и полу пенса, хотя бы вы издыхали отъ голода. Да смотри, заруби себѣ на носу, негодяй,-- добавилъ Ральфъ съ угрожающимъ жестомъ,-- если мы опять встрѣтимся, и ты осмѣлишься не только меня узнать, но протянуть ко мнѣ руку за подаяніемъ, ты опять очутишься тамъ же, откуда пришелъ. Тогда въ свободное отъ каторжныхъ работъ время можешь на досугѣ мечтать о той власти, которую ты надо мной пріобрѣлъ своей тайной. Больше ты не услышишь отъ меня ни слова. А теперь убирайся!
Бросивъ презрительный взглядъ на оборванца, который въ свою очередь молча смотрѣлъ на него, Ральфъ повернулся и пошелъ своимъ обычнымъ твердымъ, рѣшительнымъ шагомъ, ни разу не обернувшись взглянуть, хотя бы изъ любопытства, что дѣлаетъ его собесѣдникъ. А тотъ остался стоять на томъ же мѣстѣ и глядѣлъ вслѣдъ удаляющейся суровой фигурѣ, пока она не скрылась изъ вида, мотомъ, поплотнѣе завернувшись къ свои лохмотья и придерживая ихъ рукой, на груди, медленно заковылялъ вдоль тротуара, протягивая руку то къ тому, то къ другому изъ прохожихъ.
Нимало не взволнованный только-что описанной сценой, Ральфъ какъ ни въ чемъ не бывало пробирался по улицамъ; миновавъ паркъ и оставивъ Гольденъ-Скверь вправо, онъ прошелъ нѣсколько улицъ Вестъ-Энда и, наконецъ, очутился въ той, гдѣ помѣщался магазинъ г-жи Манталини. Имя этой очаровательной леди исчезло съ блестящей дверной дощечки, на которой теперь значилась фамилія миссъ Нэгъ; но шляпки и платья попрежнему красовались въ окнахъ нижняго этажа, чуть виднѣясь при свѣтѣ лѣтнихъ сумерекъ, и вообще весь наружный видъ дома ничуть не измѣнился, кромѣ, впрочемъ, весьма существенной перемѣны фамиліи хозяйки магазина.
-- Гм...-- пробормоталъ Ральфъ, поглаживая подбородокъ и съ видомъ знатока оглядывая домъ сверху до низу.-- Ничего себѣ, кажется, живутъ припѣваючи. Ну, да недолго имъ распѣвать! Лишь бы мнѣ не упустить удобной минуты, и я заработаю тутъ недурно. Необходимо будетъ хорошенько за ними слѣдить.
Онъ съ видимымъ удовольствіемъ покачалъ головой и уже собирался было двинуться дальше, когда его чуткое ухо уловило смѣшанный гулъ голосовъ и какую-то странную бѣготню на лѣстницѣ того самаго дома, который въ эту минуту былъ предметомъ его наблюденій. Пока онъ стоялъ въ нерѣшимости, не зная, позвонить ему или лучше сперва послушать, что будетъ дальше, дверь распахнулась и на порогѣ показалась служанка г-жи Манталини съ развевающимися отъ быстраго бѣга голубыми лентами на чепцѣ.
-- Стой! Стой! Куда ты?-- крикнулъ ей Ральфъ.-- Что случилось?.. Это я. Развѣ вы не слыхали моего звонка?
-- Ахъ, это вы, мистеръ Никкльби!-- проговорила дѣвушка, едва переводя духъ.-- Ради Бога скорѣе идите наверхъ. Баринъ... съ бариномъ опять то же.
-- Что значитъ то же? Что ты хочешь этимъ сказать?-- рѣзко спросилъ Ральфъ.
-- Я такъ и знала, что его до этого доведутъ,-- отвѣтила дѣвушка.-- Я давно это предсказывала!
-- Куда ты, куда ты, безумная?-- сказалъ Ральфъ, хватая ее за руку.-- Назадъ! Какъ ты смѣешь разносить сплетни по сосѣдямъ и подрывать кредитъ твоей барыни? Ступай за мной, слышишь?
И Ральфъ безъ дальнѣйшихъ церемоній втащилъ или, вѣрнѣе, втолкнулъ дѣвушку въ дверь, которую и заперъ за собою; затѣмъ, подталкивая ее по лѣстницѣ впередъ, самъ пошелъ за нею слѣдомъ.
Руководствуясь смѣшаннымъ говоромъ нѣсколькихъ голосовъ, Ральфъ, въ нетерпѣніи шагая черезъ двѣ ступеньки, опередилъ дѣвушку и распахнулъ двери гостиной, гдѣ его глазамъ предстало поразительное зрѣлище.
Здѣсь были въ сборѣ всѣ работницы мастерской,-- кто въ шляпкѣ, кто въ накидкѣ, кто въ одномъ платьѣ, но всѣ были въ страшномъ смятеніи. Однѣ окружили г-жу Манталини, полулежавшую на стулѣ въ слезахъ, другія -- миссъ Нэгъ, сидѣвшую на другомъ стулѣ, тоже въ слезахъ; третьи толпились около г-на Манталини, представлявшаго изъ себя главную фигуру картины. Г-нъ Манталини лежалъ, вытянувшись во весь ростъ, на полу; его плечи и голову поддерживалъ лакей, огромный дѣтина, который, казалось, не зналъ, что ему съ ними дѣлать. Глаза г-на Манталини были закрыты, лицо блѣдно, волосы въ живописномъ безпорядкѣ, усы и баки растрепаны; правой рукой онъ крѣпко сжималъ какую-то склянку, лѣвой -- чайную ложку. Все его тѣло было совершенно неподвижно. Тѣмъ не менѣе г-жа Манталини, вмѣсто того, чтобы оплакивать дорогой прахъ, рвала и метала, сидя на своемъ стулѣ среди оглушительнаго крика множества голосовъ, которые что-то говорили всѣ разомъ и, повидимому, окончательно ошеломили верзилу лакея.
-- Что случилось?-- спроси ль Ральфъ, протискиваясь впередъ.
За этимъ вопросомъ послѣдовалъ въ десять разъ болѣе оглушительный гвалтъ. Со всѣхъ сторонъ посыпались самые противорѣчивые отвѣты: "Онъ отравился!" -- "Неправда!" -- "Пошлите за докторомъ!" -- "Не нужно!" -- "Онъ умираетъ!" -- "И не думаетъ, притворяется!" сыпалось со всѣхъ сторонъ съ головокружительной быстротой. Но тутъ навстрѣчу Ральфу поднялась сама г-жа Манталини и -- таково женское любопытство,-- говоръ разомъ смолкъ, уступивъ мѣсто гробовому молчанію.
-- Какой счастливой случайности я обязана тѣмъ, что вижу васъ, мистеръ Никкльби?-- сказала г-жа Манталини.
Тутъ, съ того мѣста, гдѣ лежало тѣло распростертаго безъ чувствъ г-на Манталини, раздался глухой голосъ: "Жестокая обворожительница!" Но никто не обратилъ вниманія на эти слова, кромѣ лакея, который, заслышавъ странные звуки, выходившіе у него изъ подъ пальцевъ, со страха бросилъ голову своего господина, и она треснулась объ полъ съ глухимъ стукомъ; не сдѣлавъ ни малѣйшей попытки ее приподнять, лакей уставился на присутствующихъ съ такимъ довольнымъ видомъ, точно совершилъ нѣчто чрезвычайно похвальное.
-- Какъ бы то ни было,-- продолжала г-жа Манталини, утирая глаза, и голосъ ея звучалъ негодованіемъ,-- я очень рада, что могу объявить вамъ и при другихъ, что съ этого дня я разъ и навсегда отказываюсь поощрять мотовство и порочныя наклонности этого человѣка. Довольно уже я была его жертвой, довольно онъ меня водилъ за носъ! Пусть потрудится обдумать, какъ ему устроиться на будущее время. Онъ можетъ тратить сколько ему угодно, куда и какъ угодно, только не изъ моего кармана. Совѣтую и вамъ, мистеръ Никкльби, не особенно ему довѣрять.
Тутъ г-жа Манталини, не тронутая на патетическими мольбами супруга, ни проклятіями, сыпавшимися на голову аптекаря за то, что тотъ далъ слишкомъ слабый растворъ синильной кислоты, ни угрозою теперь взять двѣ склянки, чтобы разомъ покончить съ собой,-- приступила къ длинному перечню преступленій несчастнаго джентльмена, перечислила всѣ его обманы, безумныя траты, измѣны (вина, которую почтенная леди принимала, казалось, особенно близко къ сердцу) и закончила свою рѣчь горячимъ протестомъ противъ возможности предположенія, чтобы она могла послѣ этого сохранить хоть искру прежней любви къ этому недостойному человѣку, приводя въ доказательство своихъ измѣнившихся чувствъ то обстоятельство, что вотъ уже шестой разъ на этой недѣлѣ онъ покушался за свою жизнь и она пальцемъ не шевельнула, чтобы спасти его.
-- Нѣтъ, я положительно требую развода,-- говорила г-жа Манталини, рыдая.-- Если онъ осмѣлится мнѣ отказать, я... и обращусь къ защитѣ закона, это мое право. Надѣюсь, по крайней мѣрѣ", что мой печальный примѣрь послужитъ хорошимъ урокомъ для всѣхъ молодыхъ дѣвицъ, здѣсь присутствующихъ.
Миссъ Нэгъ, безспорно самая старшая изъ этихъ молодыхъ дѣвицъ, торжественно заявила, что для нея это несомнѣнно послужитъ урокомъ,-- заявленіе, къ которому дѣвицы присоединились дружнымъ хоромъ, за исключеніемъ двухъ-трехъ, видимо все еще сомнѣвавшихся, чтобы такіе усы и бакенбарды могли быть преступны.
-- Зачѣмъ вы говорите подобныя вещи при свидѣтеляхъ?-- сказалъ вполголоса Ральфъ, обращаясь къ г-жѣ Манталини.-- Вѣдь вы сами знаете, что говорите не серьезно.
-- Совершенно серьезно,-- отвѣтила громко г-жа Манталини, спасаясь подъ прикрытіе миссъ Нэгъ.
-- Хорошо; но во всякомъ случаѣ вы должны прежде обдумать, основательно все обсудить,-- убѣждалъ ее Ральфъ, который имѣлъ свои причины интересоваться исходомъ этого дѣла.-- Извѣстно ли вамъ, что, какъ замужняя женщина, вы не имѣете собственности?
-- Ни единаго гроша, моя душенька,-- подхватилъ г-нъ Манталини, приподнимаясь на локтѣ.
-- Я это знаю,-- отвѣтила г-жа Манталини, качая головой.-- Да у меня все равно нѣтъ гроша за душой. Магазинъ, товаръ, долгъ и все, что въ немъ есть, принадлежитъ миссъ Нэгъ.
-- Совершенно вѣрно, г-жа Манталини,-- отозвалась миссъ Нэгъ, съ которою бывшая ея хозяйка заранѣе вошла на этотъ счетъ въ соглашеніе.-- Совершены вѣрно, г-жа Манталини... гм!.. совершенно вѣрно. И, право, я никогда въ жизни не была такъ счастлива, что у меня хватило характера устоять противъ самыхъ выгодныхъ брачныхъ предложеній, никогда въ жизни я не радовалась этому такъ, какъ въ эту минуту, когда я сравниваю мое теперешнее положеніе съ вашею несчастною и незаслуженною участью, г-жа Манталини.
-- Чортъ возьми, владычица моего сердца, и ты такъ-таки и спустишь ей эту наглость?-- воскликнулъ г-нъ Манталини, обращаясь къ женѣ.-- Такъ-таки и не выцарапаешь глаза этой завистливой старой дѣвѣ, осмѣливающейся посягать на твоего вѣрнаго раба?
Но, увы, закатились красные дни г-на Манталини. Его медовыя рѣчи перестали дѣйствовать на его жену.
-- Миссъ Нэгъ, сэръ,-- мой самый искренній другъ,-- съ достоинствомъ сказала г-жа, и, несмотря на то, что г-нъ Манталини принялся такъ страшно вращать глазами, что имъ положительно грозила опасность выскочить изъ орбитъ, достойная леди не обнаружила ни малѣйшихъ признаковъ состраданія или даже готовности смягчиться.
Слѣдуетъ отдать справедливость миссъ Нэгъ: она немало способствовала такой перемѣнѣ въ чувствахъ г-жи Манталини. Убѣдившись на опытѣ, что фирма не только не можетъ преуспѣвать, но неизбѣжно обанкротится, если г-нъ Манталини будетъ продолжать расхищать ея кассу, миссъ Нэгъ, въ настоящее время лично заинтересованная въ процвѣтаніи магазина, приложила всѣ старанія, чтобы развѣдать подъ рукой о кое-какихъ частныхъ дѣлишкахъ почтеннаго джентльмена, которыя и представила его супругѣ въ такомъ освѣщеніи, что открыла ей глаза скорѣе и лучше, чѣмъ это были бы въ состояніи сдѣлать многолѣтнія и самыя мудрыя философскія разсужденія. Правда, такому блестящему успѣху плана миссъ Нэгъ не мало помогло случайно сдѣланное открытіе, касавшееся нѣкоей переписки весьма интимнаго свойства, въ которой г-жа Манталини именовалась "пошлой старушонкой".
Однако, несмотря на всю свою твердость, г-жа Манталини рыдала навзрыдъ, когда, опираясь на плечо миссъ Нэгъ, она указала на дверь, выражая этимъ желаніе, чтобы ее увели, что молоденькія мастерицы и поспѣшили исполнить, окруживъ свою хозяйку съ самыми сочувственными лицами.
-- Никкльби,-- воскликнулъ г-нъ Манталини, заливаясь словами,-- вы были свидѣтелемъ дьявольской жестокости по отношенію къ самому вѣрному, самому преданному рабу, какой только когда-либо былъ у очаровательной изъ женщинъ! Но я ей прощаю да, чортъ возьми, я ей прощаю!
-- Слышите? Онъ мнѣ прощаетъ!-- подхватила съ гнѣвомъ г-жа Манталини, оборачиваясь съ порога на эти слова.
-- Да, прощаю, Никкльби,-- продолжалъ г-нъ Манталини съ апломбомъ.-- Я знаю, вы поднимаете меня на смѣхъ, спѣтъ подниметъ меня на смѣхъ, женщины поднимутъ меня на смѣхъ. Всякій станетъ смѣяться мнѣ въ лицо, потѣшаться надо мной, скалить зубы. Всѣ скажутъ: "Она была дьявольски счастлива и не умѣла сцѣпить этого. Бѣдняжка, онъ былъ демонски красивъ, но слишкомъ слабъ, слишкомъ добръ! Онъ слишкомъ горячо ее любилъ и не могъ вынести ея гнѣва. Какое дьявольское несчастіе! Трудно себѣ представить что-либо болѣе ужасное!" Вотъ, что будутъ говорить обо мнѣ, но я все-таки прощаю ей, Никкльби!
Закончивъ столь чувствительнымъ образомъ свою страстную тираду, г-нъ Манталини снова упалъ на полъ безъ всякихъ признаковъ жизни. Только когда женщины вышли изъ комнаты, онъ опять медленно принялъ сидячее положеніе и уставился на Ральфа съ ошеломленнымъ видомъ, все еще сжимая въ одной рукѣ склянку, а въ другой чайную ложку.
-- Я бы вамъ посовѣтовалъ бросить ваши кривлянья и взяться за умъ: теперь вамъ надо обдумать, какъ и чѣмъ вы будете жить,-- сказалъ Ральфъ и хладнокровно взялся за шляпу.
-- Чортъ возьми, Никкльби, неужто вы говорите серьезно?
-- Я не имѣю привычки шутить, сэръ,-- отвѣтилъ Ральфъ.-- Добрый вечеръ.
-- Но... но это невозможно, Никкльби!-- воскликнулъ г-нъ Манталини.
-- Можетъ быть, я и ошибаюсь. Будемъ надѣяться, что это такъ. Вамъ лучше знать. Добрый вечеръ.
И дѣлая видъ, что онъ не слышитъ несущейся ему вслѣдъ жалобной мольбы остаться и помочь другу совѣтомъ, Ральфъ вышелъ на улицу, оставивъ упавшаго духомъ г-на Манталини размышлять на свободѣ, какъ ему теперь быть.
"Ого, скоро же вѣтеръ перемѣнился!-- сказалъ себѣ Ральфъ. Попался, голубчикъ! Не помогли тебѣ твои фокусы. Да, закатилось, сдается, ваше красное солнышко, сэръ!"
Съ этими словами онъ наскоро сдѣлалъ какія-то помѣтки въ своей записной книжкѣ, гдѣ имя Манталини занимало довольно видное мѣсто, затѣмъ взглянувъ на часы и, убѣдившись, что было уже болѣе девяти, скорымъ шагомъ направился прямо къ дому.
-- Ну, что, пришли? былъ первый вопросъ, съ которымъ они, обратился къ Ньюмэну.
-- Ждутъ уже съ полчаса,-- отвѣтилъ Ньюмэнъ, кивнувъ головой.
-- Сквирсъ и съ нимъ другой, толстякъ?
-- Да, оба у васъ въ кабинетѣ.
-- Ладно. Приведите карету,-- коротко приказалъ Ральфъ.
-- Карету? Какъ! Вы... вы поѣдете, сэръ?-- воскликнулъ Ньюмэнъ, заикаясь отъ изумленія.
Ральфъ сердито повторилъ свое приказаніе, послѣ чего мистеръ Ногсъ (изумленіе котораго было вполнѣ извинительно, такъ какъ онъ ни разу въ жизни не видѣлъ Ральфа путешествующимъ иначе, какъ пѣшкомъ) поспѣшно бросился исполнить порученіе и минуту спустя доложилъ, что карета готова.
Въ эту карету сѣли мистеръ Сквирсъ, Ральфъ и третій, толстякъ, котораго Ньюмэнъ никогда раньше не видѣлъ. Ньюмэнъ стоялъ у дверей, глядя, какъ они усаживаются по мѣстамъ, и нимало не интересовался знать, куда и зачѣмъ они ѣдутъ, пока случайно не услышалъ адреса, который далъ кучеру Ральфъ.
Въ тотъ же мигъ онъ стрѣлою бросился въ контору за своей шляпой и минуту спустя уже со всѣхъ ногъ бѣжалъ за каретой, какъ будто хотѣлъ вскарабкаться на запятки. Однако, онъ ошибся въ разсчетѣ: карета была далеко впереди и вскорѣ завернула за уголъ, оставивъ запыхавшагося Ньюмэна въ довольно глупомъ положеніи посреди опустѣвшей улицы.
"Впрочемъ, что пользы, если бы даже и ее и догналъ?-- сказалъ себѣ мистеръ Ногсъ, съ трудомъ переводя духъ.-- Все равно онъ бы увидѣлъ меня.... Поѣхалъ къ нимъ! Что бы это могло значить? Знай я объ этомъ раньше, я могъ бы ихъ предупредить. Отправился къ нимъ! Нѣтъ, тутъ что-нибудь да не такъ! Какая-нибудь каверза съ его стороны..."
Размышленія его были прерваны сѣдымъ какъ лунь старикомъ, весьма замѣчательной, хотя нельзя сказать, чтобы симпатичной наружности, который попросилъ у него милостыни.
Сначала Ньюмэнъ не обратилъ на него вниманія и пошелъ было своей дорогой, но старикъ, слѣдуя за нимъ по пятамъ, такъ разжалобилъ его своимъ грустнымъ разсказомъ, что Ньюмэнъ (хотя онъ былъ послѣднимъ, къ кому можно было бы обратиться за помощью, такъ какъ у него у самаго ничего не было) снялъ шляпу и принялся въ ней шаритъ въ поискахъ за полу пенсомъ, который, когда онъ у него заводился, лежалъ обыкновенно за подкладкой шляпы, завязанный въ утолокъ носового платка.
Пока Ньюмэнъ торопливо развязывалъ узелъ зубами, оборванецъ сказалъ ему одну вещь, которая заинтересовала его. Мало-по-малу они разговорились, и кончилось тѣмъ, что оба пошли рядомъ. Оборванецъ что-то съ волненіемъ разсказывалъ, а Ньюмэнъ его внимательно слушалъ.