сообщаетъ читателю о нѣкоторыхъ подробностяхъ визита соболѣзнованія, могущаго имѣть важныя послѣдствія, и о неожиданной встрѣчѣ Смайка съ однимъ старымъ другомъ, который приглашаетъ его къ себѣ, не принимая никакихъ отговорокъ.
Ничего не подозрѣвая о продѣлкахъ влюбленнаго сосѣда и о томъ впечатлѣніи, какое онѣ производили на чувствительное сердце ея мамаши, Кетъ Никкльби чувствовала себя счастливою и совершенно спокойной, чего съ него давно уже не бывало. Живя теперь вмѣстѣ съ нѣжно любимымъ братомъ, съ которымъ она была такъ неожиданно и жестоко разлучена, избавленная отъ нахальныхъ преслѣдователей, воспоминаніе о которыхъ и до сихъ поръ еще вызывало краску стыда на ея лицѣ и заставляло усиленно биться ея сердце, она точно переродилась: къ ней возвратилась ея прежняя веселость, походка ея стала опять легка и эластична, на поблѣднѣвшихъ щекахъ заигралъ нѣжный румянецъ, однимъ словомъ, Кетъ Никкльби никогда не было такъ цвѣтуща и хороша, какъ теперь.
Таковъ былъ результатъ наблюденій и размышленія миссъ Ла-Криви, которымъ она предалась, какъ только привела въ порядокъ коттеджъ, гдѣ ей пришлось произвести энергичную чистку, по ея образному выраженію, "отъ головы печной трубы, до пятокъ наружныхъ дверей", и какъ только эта неугомонная маленькая женщина могла, наконецъ, перенести свои мысли и дѣятельность на его обитателей.
-- Знаете ли вы,-- говорила она,-- что у меня не было ни одной минутки свободной съ тѣхъ поръ, какъ я здѣсь, и что съ утра до поздней ночи моя голова была занята, какъ у слесаря, буравчиками, молотками, гвоздями да клещами.
-- Такъ что вамъ некогда было подумать о себѣ,-- сказала Кетъ съ улыбкой.
-- Да, я была бы большой дурой, если бы думала о себѣ, когда на свѣтѣ столько предметовъ не въ примѣръ болѣе пріятныхъ для размышленій. Кстати, я вамъ скажу: есть кое-кто, о комъ я много думаю это время; знаете, я нахожу большую перемѣну въ одномъ изъ членовъ вашей семьи, да, очень большею.
-- Въ комъ это?-- спросила Кетъ съ тревогой.-- Надѣюсь, не въ...
-- Нѣтъ, нѣтъ, рѣчь вовсе не о вашемъ братѣ,-- перебила ее миссъ Ла-Криви,-- успокойтесь, дорогая, вашъ братъ такой же, какимъ я знала его съ перваго дня нашего знакомства: воплощенная нѣжность, умъ, доброта, хотя при случаѣ сумѣетъ и коготки показать; онъ-то не измѣнился; но Смайкъ, бѣдный мальчикъ, рѣшительно не хочетъ, чтобы къ имени его пристегивали мистеръ, потому я зову его просто Смайкомъ... Этотъ бѣдняжка Смайкъ страшно измѣнился въ это короткое время.
-- Въ чемъ же?-- спросила Кетъ.-- Я не вижу въ немъ перемѣны. Развѣ, по вашему, его здоровье...
-- Нѣтъ, здоровье его какъ будто получше... хотя и за это нельзя поручиться,-- произнесла миссъ Ла-Криви, послѣ нѣкотораго раздумья,-- его здоровье вообще очень хрупко, и если бы вы имѣли такой нехорошій видъ, какъ онъ, у меня изныло бы сердце. О, я не о здоровьѣ его хотѣла говорить.
-- Такъ въ чемъ же?
-- Право, я и сама не знаю,-- продолжала миссъ Ла-Криви,-- но, когда я наблюдаю за нимъ, я не могу безъ слезъ глядѣть на него. Конечно, вы скажете, что это не важно, такъ какъ у меня глаза на мокромъ мѣстѣ и мнѣ ничего не стоитъ заплакать, ни мнѣ кажется, что на этотъ разъ мои слезы вызываются уважительной причиной. А замѣчаю, что съ тѣхъ поръ, какъ онъ здѣсь, онъ сталъ сознавать всю несостоятельность своихъ умственнымъ способностей. Онъ страдаетъ отъ сознанія, что не можетъ уразумѣть самыхъ простыхъ вещей. Я зорко наблюдала за нимъ въ вашемъ отсутствіи, милочка, когда онъ забивался въ уголъ съ такимъ убитымъ лицомъ, что я готова была разрыдаться, глядя на него. И когда онъ выходилъ изъ комнаты, все существо ею выражало что-то до такой степени безнадежное, безысходное, что буквально сердце надрывалось отъ жалости. А вѣдь не болѣе трехъ недѣль тому назадъ это былъ юноша живой, беззаботный, веселый; теперь же, хоть онъ и остался прежнимъ любящимъ, кроткимъ созданіемъ, я его не узнаю: это другой человѣкъ.
-- Бѣдный Смайкъ -- проговорила Кетъ.-- Будемъ надѣяться, что это скоро пройдетъ.
-- Я также надѣюсь, что пройдетъ, и искренно желаю этого для него,-- отвѣчала маленькая женщина съ несвойственной ей серьезностью.-- Ну, вотъ,-- прибавила она вслѣдъ затѣмъ, возвращаясь къ своему обычному шутливому тону,-- теперь я сказала (все, что хотѣла сказать; вы, можетъ быть, найдете все это слишкомъ длиннымъ и скажете, что я была неправа, затѣявъ этотъ разговоръ; но дѣло сдѣлано, не вернешь. А пока я все-таки постараюсь развеселить его хорошенько; сегодня же, когда онъ пойдетъ провожать меня въ Страндъ, а путь туда предлинный, я буду говорить, трещать безъ умолку, и ужъ разсмѣшу его чѣмъ-нибудь. Итакъ, я увѣрена, что, чѣмъ раньше онъ уйдетъ отсюда, тѣмъ лучше для него, да и для меня тоже, такъ какъ можетъ случиться, что моя служанка начнетъ безъ меня точить лясы съ какимъ-нибудь кумомъ, а тотъ въ это время всю квартиру ограбитъ. Положимъ, немного ему перепадетъ, только столы да стулья; вотъ развѣ польстится еще на мои миніатюры. Молодецъ будетъ воръ, если сумѣетъ извлечь изъ нихъ пользу, такъ какъ я, признаюсь чистосердечно, не очень-то въ этомъ успѣваю.
Болтая такимъ образомъ, миссъ Ла-Криви надѣла огромную шляпку съ широкими приплюснутыми полями, въ которой ея маленькая головка совсѣмъ потонула, и завернула свою фигурку въ огромную шаль, стянувъ ее у ворота и заколовъ большою булавкой, послѣ чего объявила, что теперь омнибусъ можетъ подъѣхать хоть сейчасъ, такъ какъ она уже готова.
Но ей предстояло еще проститься съ мистриссъ Никкльби, а это было дѣло нелегкое: почтенная леди еще далеко не успѣла выложить всѣ свои воспоминанія, болѣе или менѣе примѣнимыя къ настоящему случаю, какъ омнибусъ былъ уже у воротъ. Тутъ бѣдная миссъ Ла-Криви совсѣмъ засуетилась, но чѣмъ больше она суетилась, тѣмъ меньше оставалось надежды не опоздать; такъ, напримѣръ, желая дать тайкомъ восемнадцать пенсовъ служанкѣ, она выронила изъ своего ручного мѣшечка цѣлую кучу мелкихъ монетъ, которыя немедленно раскатились по всѣмъ угламъ корридора, и немало времени ушло, прежде чѣмъ онѣ были водворены на свое мѣсто. Затѣмъ, конечно, нужно было вторично расцѣловаться съ мистриссъ Никкльби и съ Кетъ, да еще найти запропастившуюся куда-то корзиночку и пакетикъ въ сѣрой бумагѣ, а омнибусъ тѣмъ временемъ, по выраженію миссъ Ла-Криви, "злился какъ чортъ, и ругался" и, наконецъ, сдѣлалъ видъ, что онъ двигается въ путь. Тогда миссъ Ла-Криви стрѣлою пустилась впередъ и кое-какъ вскарабкалась въ омнибусъ, извиняясь направо и налѣво передъ пассажирами въ томъ, что задержала ихъ всѣхъ и увѣряя, что это произошло по уважительнымъ причинамъ. Пока она разыскивала себѣ удобное мѣстечко, кондукторъ втолкнулъ за нею Смайка и крикнулъ кучеру, что все готово; колымага покачнулась, сдвинулась съ мѣста и загромыхала, точно цѣлая дюжина телѣгъ.
Пусть дилижансъ продолжаетъ свой путь подъ верховнымъ надзоромъ кондуктора, граціозно покачивающагося на своемъ маленькомъ заднемъ сидѣньѣ съ душистой сигарой въ зубахъ, пусть останавливается или ѣдетъ, тащится или мчится по благоусмотрѣнію этого почтеннаго джентльмэна, а мы тѣмъ временемъ наведемъ справки, что сталось съ сэромъ Мельбери Гокомъ послѣ его тяжелаго паденія изъ кабріолета во время ссоры съ Николаемъ.
Весь разбитый, со сломанной ногой, со шрамами и синяками на лицѣ, поблѣднѣвшій отъ страданій и лихорадки, сэръ Мельбери лежалъ на спинѣ, пригвожденный къ постели приговоромъ докторовъ, по крайней мѣрѣ, на нѣсколько недѣль. Въ сосѣдней комнатѣ мистеръ Пайкъ и мистеръ Плекъ, сидя за столомъ, попивали вино и вели вполголоса бесѣду, прерывая ее изрѣдка сдержаннымъ смѣхомъ. Молодой лордъ -- единственный изъ членовъ этого общества, еще не безвозвратно погибшій, такъ какъ въ сущности онъ обладалъ добрымъ сердцемъ,-- сидѣлъ возлѣ своего ментора съ сигарой во рту и читалъ ему при свѣтѣ лампы разныя новости изъ газеты, которыя, по его мнѣнію, могли занять или развлечь больного.
-- Проклятыя собаки! Ничѣмъ, видно, не заткнешь ихъ широкія глотки,-- проговорилъ сэръ Мельбери, нетерпѣливо поворачивая голову къ сосѣдней комнатѣ. Услыхавъ это восклицаніе, господа Пайкъ и Плекъ мгновенно присмирѣли и вслѣдъ затѣмъ, перемигнувшись, какъ бы вознаграждая себя за предписанное имъ молчаніе, наполнили свои стаканы до краевъ.
-- Проклятіе!-- проворчалъ сквозь зубы больной, безпокойно ворочаясь въ постели.-- Неужели не довольно того, что я лежу, прикованный къ постели, въ этой мрачной комнатѣ, на жесткомъ матрацѣ, что я страдаю отъ жестокихъ болей? Неужели я долженъ терпѣть еще и эту пытку? Который часъ?
-- Половина девятаго,-- отвѣтилъ его другъ.
-- Придвиньте-ка столъ да сразимся въ карты. Партію въ пикетъ... Ну!
Странно было видѣть этого человѣка, которому страданія и слабость не позволяли никакого иного движенія, кромѣ поворота головы, зорко наблюдающимъ за своимъ партнеромъ и за развитіемъ игры; какъ горячо, съ какимъ интересомъ и въ то же время какъ разсчетливо и хладнокровно онъ игралъ! Онъ былъ въ двадцать разъ искуснѣе и ловче своего противника, который не могъ его одолѣть даже тогда, когда ему шла карта, что, впрочемъ, случалось очень рѣдко. Сэръ Мельбери выигрывалъ партію за партіей и когда, наконецъ, милордъ бросилъ карты, отказываясь продолжать игру, онъ протянулъ свою исхудалую руку и сгребъ со стола всѣ ставки съ торжествующимъ возгласомъ и хриплымъ, хотя далеко не такимъ громкими смѣхомъ, какимъ мѣсяцъ тому назадъ онъ оглашалъ столовую Ральфа Никкльби.
Въ эту минуту вошелъ лакей и доложилъ, что мистеръ Ральфъ Никкльби внизу и спрашиваетъ, какъ здоровье больного.
-- Лучше,-- сказалъ сэръ Мельбери нетерпѣливо.
-- Мистеръ Никкльби желаетъ знать, сэръ...
-- Говорятъ тебѣ лучше,-- закричалъ сэръ Мельбери, стукнувъ кулакомъ по столу.
Лакеи постоялъ въ нерѣшительности съ минуту, потомъ робко заявилъ, что мистеръ Никкльби проситъ позволенія навѣстить сэра Мельбери Рока, если это его не стѣснить.
-- Да, конечно, стѣснитъ, я не могу его видѣть, я никого не могу видѣть,-- закричалъ сэръ Мельбери съ сердцемъ,-- ты это знаешь, болванъ!
-- Виноватъ, сэръ, но мистеръ Никкльби такъ настаивалъ...
Дѣло въ томъ, что Ральфъ Никкльби далъ лакею на чай, и тотъ, разсчитывая на будущія блага, старался теперь ему услужить и мѣшкалъ у двери.
-- Можетъ быть, онъ сказалъ, что желаетъ видѣть меня по дѣлу?-- спросилъ сэръ Мельбери послѣ нѣкотораго размышленія.
-- Нѣтъ, сэръ, мистеръ Никкльби только сказалъ, что онъ желалъ бы васъ видѣть и поговорить съ вами наединѣ.
-- Пусть войдетъ... Погоди!-- крикнулъ слугѣ сэръ Мельбери, проводя рукою по своему изуродованному лицу.-- Возьми лампу и поставь ее у меня за спиной на подставку; отодвинь этотъ столъ и поставь стулъ на его мѣсто... вотъ такъ... немного подальше. Теперь хорошо.
Слуга, очевидно, сообразившій, что руководило его господиномъ, когда онъ отдавалъ эти приказанія, исполнилъ ихъ безпрекословно и вышелъ изъ комнаты. Лордь Фредерикъ Верисофтъ прошелъ въ смежную комнату, замѣтивъ вскользь, что онъ скоро вернется, и затворилъ за собой дверь.
На лѣстницѣ послышались осторожные шаги, и Ральфъ Никкльби, со шляпой въ рукѣ, почтительно изогнувъ станъ и вперивъ глаза въ лицо своего достойнаго кліента, смиренно вошелъ въ комнату.
-- Ну, Никкльби,-- произнесъ сэръ Мельбери, указывая ему на стулъ возлѣ своей постели и махнувъ рукой съ притворно-беззаботнымъ видомъ,-- со мной случилось скверное происшествіе, какъ видите.
-- Вижу, вижу,-- отвѣчалъ Ральфь съ тѣмъ же испытующимъ взглядомъ.-- Скверное происшествіе, конечно, скверное! Я, право, не узналъ бы васъ, сэръ Мельбери. Конечно, конечно, это очень непріятная исторія.
Манеры Ральфа были исполнены глубокой почтительности; говорилъ онъ такъ тихо, какъ только можетъ говорить человѣкъ въ комнатѣ больного, котораго онъ любитъ и къ которому онъ относится съ величайшимъ участіемъ. Но пока сэръ Мельбери лежалъ, отвернувшись къ стѣнѣ, выраженіе лица Ральфа представляло полный контрастъ съ его вкрадчивыми манерами и тономъ. Стоя въ своей обычной позѣ онъ спокойно глядѣлъ на распростертое передъ нимъ неподвижное тѣло и вся та часть его лица, на которую не падала тѣнь отъ насупленныхъ бровей, подергивалась саркастической улыбкой.
-- Садитесь,-- сказалъ сэръ Мельбери, съ усиліемъ поворачиваясь къ нему.-- Что это вы выпучили на меня глаза, точно я пугало какое?
Въ ту минуту, какъ сэръ Мельбери повернулся къ нему, Ральфъ отступилъ назадъ съ видомъ человѣка, который не въ силахъ побороть свое изумленіе, и опустился на стулъ съ прекрасно разыграннымъ смущеніемъ.
-- Я каждый день заходилъ узнавать о вашемъ здоровьѣ, а первое время даже но два раза съ день. Сегодня же я рѣшился просить вашего позволенія лично справиться о вашемъ состояніи, полагая, что въ память нашего стараго знакомства и совмѣстныхъ дѣлъ, доставившихъ намъ обоюдное удовольствіе и пользу вы не откажете мнѣ въ немъ. Скажите, вы сильно пострадали?-- продолжалъ Ральфъ, наклоняясь ближе къ больному, и снова дьявольская улыбка промелькнула по его лицу, какъ только тотъ закрылъ глаза.
-- Да, гораздо сильнѣе, чѣмъ это нужно для меня, но меньше того, что могло бы порадовать нѣкоторыхъ негодяевъ изъ нашихъ общихъ знакомыхъ, задававшихся цѣлью меня извести,-- отвѣчалъ сэръ Мельбери, перебросивъ по одѣялу нервнымъ движеніемъ руку.
Ральфъ пожалъ плечами, желая этимъ выразить, что онъ не понимаетъ раздраженія, съ которымъ все это говорилось; вообще всѣми своими жестами и словами онъ видимо хотѣлъ разозлить сэра Мельбери и совершенно въ этомъ успѣлъ. Еле сдерживая свое бѣшенство, сэръ Мельбери обратился къ нему со словами:
-- А какія это наши совмѣстныя дѣла привели васъ сюда?
-- Такъ, пустяки,-- отвѣчалъ Ральфъ,-- нѣсколько векселей милорда, которые слѣдовало бы возобновить; но мы подождемъ вашего выздоровленія. Я пришелъ... собственно затѣмъ,-- продолжалъ онъ, понижая голосъ и еще болѣе отчеканивая слова,-- чтобы высказать вамъ, какъ глубоко я сожалѣю, что этотъ мальчишка, мой родственникъ, хотя и отвергнутый мною, такъ безпощадно васъ наказалъ.
-- Наказалъ!-- прервалъ его сэръ Мельбери
- Я сознаю, что наказаніе было слишкомъ жестоко,-- продолжалъ Ральфъ, умышленно не понимая тона этого восклицанія,-- и тѣмъ съ большимъ нетерпѣніемъ я желалъ видѣть васъ, чтобы сказать, что я отказываюсь отъ этого негодяя, не признаю его своимъ родственникомъ и вполнѣ предоставляю его заслуженной карѣ, отъ кого бы она ни исходила -- отъ васъ, или отъ другого лица. Если вы пожелаете свернуть ему шею, то, повѣрьте, я вамъ не стану мѣшать.
-- А, такъ сказка, которую про меня сочинили, стала, какъ видно, достояніемъ всего города?-- проговорилъ сэръ Мельбери, сжавъ кулаки и заскрежетавъ зубами.
-- Да, теперь у насъ только и разговору, что о васъ,-- отвѣчалъ Ральфъ,-- нѣтъ клуба, нѣтъ игорнаго дома, куда бы ни дошелъ слухъ о вашемъ несчастіи. Мнѣ даже говорили,-- продолжалъ онъ, пристально глядя въ лицо сэру Мельбери,-- будто объ этомъ происшествіи сложили пѣсенку; самъ я ея не слыхалъ,-- я не занимаюсь такими пустяками, но мнѣ сказали, что она даже напечатана въ какой-то частной типографіи и разошлась по городу въ огромномъ количествѣ экземпляровъ.
-- Все ложь,-- воскликнулъ сэръ Мельбери,-- чистѣйшая ложь! Моя кобыла испугаласъ, вотъ и все.
-- Ну, вотъ и говорятъ, что это онъ ее испугалъ,-- возразилъ Ральфъ все такъ же хладнокровно и безстрастно,-- говорятъ даже, что онъ и васъ напугалъ, но я увѣренъ, что это ужъ совсѣмъ выдумка и противъ этого смѣло спорю со всѣми. Я не горячка, стульевъ не ломаю, но я не могу равнодушно слушать такія вещи о васъ.
Какъ только сэръ Мельбери подавилъ свое бѣшенство настолько, что былъ въ состояніи связно произносить слова, Ральфъ наклонился къ нему и приставилъ къ уху ладонь, чтобы яснѣе слышать; при этомъ лицо его сохраняло все то же безстрастное, стереотипное выраженіе, точно каждая черта этого лица была вылита изъ бронзы.
-- Дайте мнѣ только встать съ этой проклятой постели,-- сказалъ сэръ Мельбери, причемъ хватилъ себя кулакомъ по больной ногѣ, но даже и не замѣтилъ этого въ пылу азарта,-- дайте мнѣ встать, и я такъ отомщу ему, клянусь небомъ, какъ никогда никто не мстилъ! Благодаря только дурацкому случаю онъ успѣлъ полоснуть меня по лицу и уложить недѣли на двѣ; я же такъ его изувѣчу, что онъ не оправится до могилы. Я отрѣжу ему носъ и уши, исполосую его хлыстомъ, искалѣчу на всю жизнь, и это еще не все: я втопчу его недотрогу сестрицу, этотъ нѣжный цвѣтокъ, образецъ чистоты, эту угнетенную невинность, я втопчу ее въ...
Потому ли, что даже на Ральфа эти гнусныя угрозы произвели нѣкоторое дѣйствіе, заставивъ прилить кровь къ его лицу, или же сэръ Мельбери самъ спохватился, сообразивъ, что какимъ бы ни былъ негодяемъ этотъ ростовщикъ, могло быть все таки такое время въ его дѣтствѣ, когда онъ нѣжно обнималъ своего брата, отца Кетъ, но только онъ замолчалъ, удовольствовавшись тѣмъ, что погрозилъ кулакомъ отсутствующему врагу и подтвердилъ страшной клятвой свое обѣщаніе отомстить.
Ральфъ въ это время пронизывалъ взглядомъ искаженное лицо больного и, наконецъ, прервалъ молчаніе:
-- Безспорно, очень обидно для человѣка съ репутаціей моднаго льва, неотразимаго ловеласа, слывущаго столько лѣтъ героемъ многихъ приключеній, получить такой урокъ отъ какого-то шелопая-мальчишки!
Въ отвѣтъ на это сэръ Мельбери метнулъ яростный взглядъ, но зарядъ его пропалъ даромъ. Ральфъ, сидѣлъ, потупивъ глаза, и лицо его не выражало ничего особеннаго, онъ казался только задумчивымъ.
-- Тщедушный мальчишка противъ человѣка, который могъ бы одной своей тяжестью расплюснуть его въ лепешку, не говоря уже о ловкости, съ которой онъ... Я, кажется, не ошибаюсь,-- продолжалъ Ральфъ, поднимая глаза на своего собесѣдника,-- вы вѣдь были когда-то главою общества боксеровъ, не правда ли?
Больной сдѣлалъ нетерпѣливый жестъ рукою, но Ральфъ счелъ болѣе удобнымъ принять этоіъ жестъ за утвердительный отвѣтъ.
-- Ага, такъ я и думалъ. Хотя это было гораздо раньше, чѣмъ мы съ вами познакомились, но все равно, я быль увѣренъ, что не ошибаюсь. Положимъ, тотъ молодецъ, должно быть, ловокъ и сидень, но что же это значитъ въ сравненіи съ вашими преимуществами? Простая удача, ничего больше! Этимъ собакамъ всегда валитъ счастье.
-- Пусть хорошенько запасется счастьемъ для слѣдующей нашей встрѣчи,-- сказалъ сэръ Мельбери,-- потому что я разыщу его, укройся онъ отъ меня хоть на край свѣта.
-- О,-- съ живостью перебилъ его Ральфъ,-- онъ и не думаетъ бѣжать, онъ ждетъ васъ преспокойно здѣсь, въ Лондонѣ, и разгуливаетъ по городу среди бѣлаго дня, какъ будто ищетъ встрѣчи съ вами
При этихъ словахъ лицо Ральфа омрачилось, и, движимый чувствамъ ненасытимой ненависти къ восторжествовавшему Николаю, онъ прибавилъ:
-- Жаль, что мы живемъ не въ такой странѣ, гдѣ можно было бы убивать, ничѣмъ не рискуя, а то я хорошо заплатилъ бы тому, кто прикололъ бы его и бросилъ на съѣденіе псамъ!
Преподнеся своему удивленному кліенту этотъ маленькій образчикъ нѣжнѣйшихъ родственныхъ чувствъ, Ральфъ взялся было за шляпу, собираясь уходить, но въ эту минуту въ комнату вошелъ лордъ Верисофтъ.
-- Что значитъ, чортъ возьми, этотъ шумъ? Чего вы здѣсь такъ раскудахтались, вы и Никкльби?-- спросилъ милордъ.-- Я никогда не слыхалъ такого гама: все время "го, го, го", да "га, га, га, га!" точно собаки съ разныхъ дворовъ.
-- Это сэръ Мельбери изволитъ гнѣваться, милордъ,-- отвѣтилъ Ральфъ, поворачивая голову въ сторону больного.
-- Не изъ-за денегъ, полагаю? Вѣдь дѣла идутъ не хуже прежняго, неправда ли, Никкльби?
-- Конечно, нѣтъ, милордъ; на этой точкѣ мы съ сэромъ Мельбери всегда сходимся; но тутъ ему пришлось вспомнить подробности одного...
Но Ральфу не суждено было кончить фразу, такъ какъ сэръ Мельбери взялъ на себя этотъ трудъ, разразившись цѣлымъ потокомъ ругательствъ и проклятіи противъ Николая, не менѣе свирѣпыхъ, чѣмъ прежде.
Ральфъ, обладавшій рѣдкою наблюдательностью, былъ пораженъ тѣмъ фактомъ, что лордъ Фредерикъ Верисофтъ, спокойно покручивавшій усы въ началѣ этой тирады, къ концу ея сталъ очень омраченъ. Ральфъ еще болѣе изумился, когда, послѣ филиппики сэра Мельбери, молодой лордъ сухо и даже строго заявилъ, что не желаетъ, чтобы этотъ разговоръ когда-либо еще возобновлялся въ его присутствіи.
-- Помните, Гокъ,-- прибавилъ онъ съ несвойственной ему энергіей,-- я никогда не буду съ вами за одно въ этомъ дѣлѣ и, если только мнѣ это удастся, никогда не допущу васъ до гнусной расправы съ этимъ молодымъ челозѣкомъ.
-- Гнусной?-- вскричалъ его пріятель.
-- Да,-- повторилъ милордъ, глядя на него въ упоръ.-- Если бы даже вы тотчасъ сказали ему свою фамилію и вручили ему свою карточку, а затѣмъ нашли бы, что его общественное положеніе или запятнанное имя не дозволяютъ вамъ драться съ нимъ, то и тогда это было бы совсѣмъ некрасиво и даже мерзко, по совѣсти говоря; но поступивъ такъ, какъ вы поступили, вы сдѣлали то, что теперь вся вина падаетъ на васъ одного. Я тоже сознаю себя виноватымъ, что не вмѣшался въ дѣло, и очень въ этомъ раскаиваюсь. Все же, что произошло потомъ, чистѣйшая случайность; ничего заранѣе обдуманнаго, преднамѣреннаго не было съ его сторона, и во всякомъ случаѣ вашей вины тутъ гораздо больше. Повѣрьте же мнѣ, Гокъ, что онъ не долженъ быть и не будетъ въ отвѣтѣ!
Повторивъ такъ настоятельно свою угрозу, молодой лордъ повернулся на каблукѣ и направился къ двери, но, прежде чѣмъ выйти, онъ обернулся и еще съ большимъ жаромъ сказалъ:
-- Я убѣдился теперь, да, увѣряю васъ моей честью, я совершенно убѣжденъ, что сестра этого молодого человѣка, такъ же добродѣтельна, такъ же скромна и невинна, какъ и прекрасна. Что же касается ея брата, я могу только сказать, что онъ поступилъ, какъ и слѣдовало поступить брату и человѣку съ благороднымъ сердцемъ. Отъ всей души желалъ бы имѣть право сказать то же о каждомъ изъ насъ.
Съ этими словами лордъ Фредерикъ Верисофтъ вышелъ изъ комнаты, оставивъ сэра Мельбери и Ральфа Никкльби въ не совсѣмъ пріятномъ изумленіи.
-- И это вашъ ученикъ?-- проговорилъ Ральфъ вкрадчивымъ тономъ.-- Право, можно подумать, что это отрокъ, только что вышедшій изъ подъ ферулы сельскаго священника.
-- Это юношескій задоръ ничего больше; эти юнцы вообще непостоянный народъ. Нужно будетъ призаняться имъ,-- возразилъ сэръ Мельбери, кусая губы; затѣмъ, указывая на дверь, прибавилъ:-- Предоставьте его мнѣ!
Ральфъ Никкльби обмѣнялся со своимъ пріятелемъ сочувственнымъ взглядомъ. Непріятное изумленіе, испытанное обоими достойными джентльменами по одному и тому же поводу, сразу подогрѣло ихъ взаимную короткость. Затѣмъ мистеръ Ральфъ въ глубокимъ раздумьи медленнымъ шагомъ отправился домой.
Во время вышеописанной сцены, но задолго до ея развязки, омнибусъ, который везъ миссъ Ла-Криви, облегчилъ себя отъ нѣкоторой части своего груза, высадии;ъ ее вмѣстѣ съ ея тѣлохранителемъ у дверей ея дома. Маленькая портретистка ни за что ни свѣтѣ не соглашалась отпустить Стайка, пока онъ не подкрѣпить себя глоткомъ вина съ бисквитомъ. А такъ какъ Смайкъ не только не выказалъ ни малѣйшаго отвращенія ни къ вину, ни къ бисквиту, но даже, напротивъ, нашелъ, что то и другое будетъ весьма пріятнымъ угощеніемъ передъ предстоящимъ ему длиннымъ путешествіями до Баустрита, то и оказалось, что онъ замѣшкался у миссъ Ла-Криви и возвращаться ему пришлось уже въ сумеркахъ.
Правда, для него не предвидѣлось опасности сбиться съ пути, такъ какъ ему предстояло идти все но прямому направленію, той самой дорогой, но которой онъ почти каждый день ходилъ съ Николаемъ въ городъ и возвращался домой одинъ. Поэтому миссъ Ла-Криви отпустила его совершенно спокойно, пожавъ ему руку на прощанье и снабдивъ тысячью поклоновъ для передачи мистриссъ и миссъ Никкльби.
Дойдя до Ледгетъ-Гилля, Смайкъ свернулъ немного въ сторону, уступая своему любопытству, тянувшему его взглянуть на Ньюгэтъ. Онъ простоялъ нѣсколько минутъ, внимательно и съ нѣкоторымъ ужасомъ разсматривая мрачныя стѣны тюрьмы, затѣмъ повернулъ на старую дорогу и быстро зашагалъ черезъ Сити. Впрочемъ, отъ времени до времени онъ останавливался передъ окнами магазиновъ поглазѣть на выставку разныхъ красивыхъ вещицъ, потомъ опять шелъ и опять останавливался, разиня ротъ, привлеченный видомъ какой-нибудь диковинки, словомъ, велъ себя точь-въ-точь такъ, какъ ведетъ себя всякій провинціалъ, попадающій въ столицу.
У оконъ одного ювелира онъ простоялъ особенно долго, съ восхищеніемъ разглядывая блестящія украшенія и отъ души сожалѣя, что онъ не можетъ купить ни одной изъ этихъ хорошенькихъ бездѣлушекъ для своихъ домашнихъ. Представляя себѣ, какое это было счастье видѣть ихъ восторгъ передъ такимъ подаркомъ, онъ унесся за тридевять земель отъ дѣйствительности, какъ вдругъ мечтанія его были прерваны боемъ городскихъ часовъ: пробило три четверти девятаго. Тутъ онъ опомнился и пустился домой съ всѣхъ ногъ. На первомъ перекресткѣ, когда онъ переходилъ черезъ улицу, кто-то съ такой силой налетѣлъ на него, что ему пришлось ухватиться за фонарный столбъ, чтобы не упасть. Въ ту же минуту какой-то мальчишка схватилъ его за ногу обѣими руками и у самаго его уха прозвенѣлъ дѣтскій голосокъ: "Сюда, папаша, ко мнѣ! Это онъ, ура!"
Этотъ голосъ былъ слишкомъ хорошо знакомъ Смайку; онъ съ отчаяніемъ взглянулъ на вцѣпившагося въ ногу субъекта, весь вздрогнулъ и поднялъ глаза: передъ нимъ стоялъ мистеръ Сквирсъ Зацѣпивъ крючкомъ своего зонтика за воротъ его куртки, достойный педагогъ всею своею тяжестью навалился на другой его конецъ, чтобы не упустить жертвы. Возгласъ же торжества исходилъ изъ устъ мастера Вакфорда, все еще продолжавшаго со стойкостью бульдога цѣпляться за свою добычу, несмотря на достававшіеся ему пинки.
Бѣдному Смайку достаточно было одного взгляда, чтобы сознать весь безысходный ужасъ своего положенія: послѣднія средства къ защитѣ были у него отняты, и это безсиліе сковало ему уста.
-- Какова удача!-- воскликнулъ мистеръ Сквирсъ, притягивая къ себѣ зонтикомъ Смайка, точно веревку съ ведромъ изъ колодца, и только нащупавъ рукой его воротъ, рѣшился освободить его отъ крючка.
-- Поистинѣ необыкновенная удача, могу сказать! Вакфордъ, дитя мое, кликни карету.
-- Карету, папаша?-- переспросилъ съ удивленіемъ мастеръ Вакфордъ.
-- Да, сударь, карету,-- повторилъ школьный учитель, наслаждаясь выраженіемъ ужаса на лицѣ Смайка.-- Къ чорту экономію! Отвеземъ его въ каретѣ.
-- Что онъ такое сдѣлалъ?-- спросилъ одинъ изъ каменщиковъ, носившихъ но близости кирпичи, котораго Сквирсъ чуть не сшибъ съ ногъ во время нападенія на Смайка.
-- Что сдѣлалъ? Да всякихъ скверностей натворилъ,-- отвѣчалъ Сквирсъ, глядя на своего бывшаго воспитанника съ выраженіемъ свирѣпаго злорадства.-- Во-первыхъ, онъ бѣглый; во-вторыхъ, онъ принималъ участіе въ кровожадномъ нападеніи на своего покровителя,-- словомъ, нѣтъ такого преступленія, котораго бы онъ ни совершилъ. О, Господи, какая рѣдкая удача!
Каменщикъ посмотрѣлъ на Смайка, какъ бы ожидая услышать отъ него что-нибудь въ свою защиту, но бѣдный юноша, и всегда-то туго соображавшій, теперь окончательно растерялся и не могъ вымолвить ни слова. Въ это время подъѣхала карета. Мастеръ Вакфордъ вошелъ въ нее первымъ, Сквирсъ втолкнулъ за нимъ свою жертву, затѣмъ вошелъ самъ и поднялъ оба стекла. Кучеръ взобрался на козлы, и лошади тронули легкой рысцой; такимъ образомъ всѣ дѣйствующія Лица удалились со сцены, предоставивъ двумъ каменщикамъ, торговкѣ яблоками и мальчугану, возвращавшемуся изъ школы для вечернихъ занятій, единственнымъ ея свидѣтелямъ, судить и рядить о случившемся.
Мистеръ Сквирсъ усѣлся на передней скамейкѣ кареты противъ несчастнаго Смайка и, упершись руками въ колѣни, долго минутъ съ пять, глядѣлъ ему въ глаза въ нѣмомъ упоеніи, какъ бы предвкушая свое будущее торжество; затѣмъ онъ испустилъ злобный крикъ и принялся хлестать своего бывшаго питомца то по правой, то по лѣвой щекѣ.
-- Итакъ, это не сонъ!-- говорилъ школьный учитель.-- Нѣтъ, не сонъ. Это его плоть и кровь, я не ошибаюсь, я осязаю его своими руками.
И вслѣдъ за этими словами, желая вѣроятно, внести нѣкоторое разнообразіе въ свои упражненія, онъ преподнесъ своей жертвѣ нѣсколько ударовъ по уху, сопровождая ихъ долгимъ, оглушительнымъ смѣхомъ.
-- Я думаю, дитя мое, что твоя мать съ ума сойдетъ отъ радости, когда узнаетъ о нашей поимкѣ,-- сказалъ Сквирсъ, обращаясь къ сыну.
-- О, да, я увѣренъ,-- отвѣтилъ юный Сквирсъ.
-- Подумать только, какъ все это ловко вышло. Мы заворачиваемъ за уголъ и сталкиваемся съ нимъ носомъ къ носу, да еще въ самый удобный моментъ, когдя я могъ зацѣпить его своимъ зонтикомъ, точно рыбу крючкомъ удочки. Ха, ха, ха!
-- А я-то, папаша, развѣ не ловко поддѣлъ его, ухвативъ за ногу?-- воскликнулъ многообѣщающій отрокъ.
-- Правда, правда, мой мальчикъ, ты велъ себя молодцомъ,-- сказалъ Сквирсъ, любовно погладивъ сына по головѣ,-- И въ награду за такое примѣрное поведеніе ты получишь самые хорошенькіе жилетъ и куртку, какіе только окажутся въ гардеробѣ слѣдующихъ нашихъ новичковъ. Такъ продолжай же поступать, какъ началъ; бери во всемъ примѣръ съ отца, и вѣрь мнѣ, что послѣ смерти ты попадешь прямехонько въ рай, и никто не остановитъ тебя у его воротъ ненужными разспросами.
При этомъ мистеръ Сквирсъ еще разъ погладилъ сына по головкѣ, а за одно ужъ смазалъ и Смайка, только посильнѣе, спросивъ его съ насмѣшкой, какъ онъ себя чувствуетъ.
-- Мнѣ надо домой,-- проговорилъ Скайкъ, растерянно озираясь.
-- Да, да, та можешь быть увѣренъ, что вернешься домой. Не безпокойся объ этомъ, я тебѣ ручаюсь, что ты вернешься, и очень скоро. Скоро ты водворишься въ мирномъ селеніи Дотбойсъ, въ Іоркширѣ, примѣрно черезъ недѣльку, мой юный другъ, и если ты еще разъ удерешь оттуда, я не стану удерживать тебя. А куда ты дѣвалъ свое платье, въ которомъ ты сбѣжалъ неблагодарный разбойникъ?-- строго вопросилъ мистеръ Сквирсъ.
Смайкъ бросилъ взглядъ на опрятный, приличный костюмъ, подаренный ему Николаемъ, и въ отчаяніи заломилъ руки.
-- Да знаешь ли ты, негодяй, что я могъ бы повѣсить тебя противъ Ольдъ-Бэйля за покражу вещей? Извѣстно ли тебѣ, что за кражу чужой собственности стоимостью свыше пяти фунтовъ человѣка можно вздернуть на висѣлицу? А во сколько ты цѣнишь то платье, которое ты унесъ на себѣ? Знаешь ли ты, что только одинъ велнигтоновскій сапогъ, въ который была обута твоя правая нога, стоилъ двадцать восемь шиллинговъ, когда онъ быль новый, а цѣна башмаку, украшавшему твою лѣвую ногу, была тоже не меньше шести, семи шиллинговъ! Пойми же, какъ велико твое счастье, что ты попалъ въ руки ко мнѣ, олицетворенію милосердія! Благодари свою счастливую звѣзду за то, что я, а не другой, снабдилъ тогда тебя этими вещами.
Каждому, кто хоть немного зналъ мистера Сквирса, могла показаться не совсѣмъ правдоподобной эта его характеристика, своей особы, но если бы и оставались еще сомнѣнія на этотъ счетъ, стоило только взглянуть на почтеннаго педагога, какъ онъ вслѣдъ за словами пустилъ въ ходъ свой зонтикъ и принялся долбить его желѣзной ручкой по головѣ и по плечамъ бѣднаго юноши, и всякая иллюзія о милосердіи достойнаго джентльмена исчезла бы навсегда.
-- Чортъ побери,-- сказалъ Сквирсъ, прерывая свои упражненія, чтобы дать отдохнуть рукѣ,-- не помню, чтобы мнѣ когда-нибудь раньше приходилось колотить своихъ воспитанниковъ въ каретѣ, и признаюсь, это не совсѣмъ удобно; впрочемъ, какъ оригинальная новинка это даже нравится мнѣ.
А бѣдный Смайкъ! Сначала онъ пытался защищаться отъ сыпавшихся на кего ударовъ, но подъ конецъ забился въ уголъ кареты, уперся локтями въ колѣни и безсильно опустилъ голову и руки. Онъ былъ такъ ошеломленъ, такъ разбитъ, что не допускалъ и мысли о возможности укрыться отъ всемогущаго Сквирса, точно такъ же, какъ и въ тѣ безконечно тяжкія времена, еще до пріѣзда Николая въ Іоркширъ, когда онъ былъ всегда одинъ, лишенный дружескаго совѣта и поддержки.
Ему казалось, что путешествіе ихъ никогда не кончится. Экипажъ проѣхалъ уже цѣлый рядъ улицъ и все еще продолжалъ катиться. Но вотъ мистеръ Сквирсъ сталъ чаще и чаще высовываться изъ окна и давать какія-то указанія кучеру, и, проѣхавъ такимъ образомъ съ немалыми затрудненіями еще нѣсколько глухихъ и, судя по плохой дорогѣ, вновь застроенныхъ улицъ, мистеръ Сквирсъ вдругъ навалился изъ всей силы на проведенный къ кучеру шнурокъ и гаркнулъ ему:
-- Стой!
-- Гдѣ же видано, чтобы такъ дергать за руку человѣка, точно наровятъ ее оторвать,-- сказалъ обозлившись кучерь.
-- Вотъ здѣсь! Второй изъ четырехъ одноэтажныхъ домиковъ съ зелеными ставнями; на дверіи мѣдная дощечка съ именемъ Сноули.
-- Развѣ нельзя сказать всего этого, не оторвавъ мнѣ руки?-- спросилъ кучеръ.
-- Молчать!-- заоралъ Сквирсъ.-- Еще одно слово, и я потащу тебя въ судъ за разбитое окно въ твоей каретѣ. Стой!
Карета остановилась у дверей мистера Сноули. Если читатель припомнитъ, мистеръ Сноули былъ тотъ самый джентльменъ съ лицемѣрнымъ, лоснящимся лицомъ, который поручилъ отеческимъ заботамъ мистера Сквирса двухъ сыновей своей жены, о чемъ мы говорили въ четвертой главѣ. Домъ его стоялъ въ самой крайней чертѣ новыхъ строеній у Сомерсъ-Тоуна, и мистеръ Сквирсъ, въ виду болѣе продолжительнаго въ этотъ разъ пребыванія своего въ столицѣ, нанялъ у него комнату, такъ какъ "Сарацинова Голова" наотрѣзъ отказалась содержать мастера Вакфорда (принимая во вниманіе размѣры его аппетита) за меньшую плату, чѣмъ какая полагалась со всякаго взрослаго жильца.
-- Вотъ и мы!-- воскликнулъ Сквирсъ, вталкивая Смайка въ маленькую гостиную, гдѣ мистеръ Сноули съ супругой расположились поужинать омаромъ.-- Вотъ онъ, бродяга, измѣнникъ, бунтовщикъ, чудовище неблагодарности!
-- Какъ? Такъ это тотъ самый мальчишка, что удралъ отъ васъ?-- подхватилъ мистеръ Сноули, широко раскрывая глаза и уронивъ руки на столъ, причемъ вилка и ножикъ остались торчащими въ воздухѣ.
-- Тотъ самый,-- отвѣчалъ Сквирсъ, поднося кулакъ къ носу Смайка. Онъ отнялъ кулакъ, потомъ опять подставилъ, и продѣлалъ эту эволюцію нѣсколько разъ съ самымъ свирѣпымъ лицомъ.-- Если бы не присутствіе дамы, я бы ему показалъ... Но ничего, надо потерпѣть, это отъ него не уйдетъ.
И мистеръ Сквирсъ принялся подробно разсказывать, гдѣ, когда и какимъ образомъ онъ успѣлъ поймать бѣглеца.
-- Въ этомъ виденъ перстъ Божій,-- смиренно заявилъ мистеръ Сноули, опуская глаза въ полъ и воздѣвая къ потолку вилку съ торчащимъ на ней кускомъ омара.
-- Ясно, что Провидѣніе противъ него,-- сказалъ Сквирсъ, почесывая кончикъ носа,-- иначе и быть не могло: по всей справедливости этого нужно было ожидать.
-- Жестокія сердца и дурныя дѣла всегда бываютъ наказаны,-- произнесъ мистеръ Сноули.
-- Всегда. Примѣровъ тому очень много,-- отозвался Сквирсъ, вынимая изъ кармана портфель съ письмами и дѣловыми бумагами, чтобы провѣрить, не оставилъ ли онъ паче чаянія чего-нибудь на полѣ сраженія.
Успокоившись на этотъ счетъ, онъ продолжалъ:
-- Знаете, мистриссъ Сноули, вѣдь я облагодѣтельствовалъ этого мальчишку, я его кормилъ, поилъ, одѣвалъ, обувалъ. Я былъ его другомъ, наставникомъ его во всѣхъ наукахъ: въ классическихъ, въ коммерческихъ, въ математическихъ, въ философическихъ и въ тригонометрическихъ. Мой сынъ Вакфордъ, мой собственный и единственный сынъ былъ ему братомъ. Мистриссъ Сквирсъ была ему матсрью, бабушкой, теткой, могу сказать -- даже дядькой, ну, словомъ, всѣмъ. Она никогда никого такъ не баловала, за исключеніемъ вашихъ прелестныхъ очаровательныхъ малютокъ, какъ баловала этого мальчишку. И что же? Какая награда за все это? Мы изливали на него млеко нашей нѣжности и ласки, а теперь, когда я обращаю на него свои взоры, я чувствую, какъ это млеко свертывается и скисается въ моемь сердцѣ.
-- Это очень возможно, сэръ, я васъ вполнѣ понимаю,-- изрекла мистриссъ Сноули.
-- Но гдѣ же онъ пропадалъ все это время?-- спросилъ мистеръ Сноули.-- Ужъ не у того ли...
-- Ахъ, да,-- прервалъ его Сквирсъ и, обернувшись къ Смайку, сказалъ:-- Говори, ты все это время жилъ у этого дьявола Никкльби?
Но ни угрозы, ни пинки, ни тычки не могли заставить Смайка отвѣтить на этотъ вопросъ. Онъ твердо рѣшился лучше погибнуть въ той ужасной тюрьмѣ, куда ему предстояло вернуться, чѣмъ произнести хоть слово, которое могло бы причинить непріятность его единственному, лучшему другу. Онъ помнилъ, какъ Николай во время ихъ путешествія въ Лондонъ наказывалъ ему хранить въ тайнѣ все прошлое, и у него явилась смутная идея, что его благодѣтель совершилъ страшное преступленіе, взявъ его съ собой,-- преступленіе, за которое, если оно откроется, онъ понесетъ тяжелую кару. Эта-то мысль и была главной причиной его теперешняго ужаснаго состоянія, близкаго къ столбняку.
Таковы были помыслы или, лучше сказать, безсвязные обрывки представленій, бродившіе въ разстроенномъ мозгу Смайка, овладѣвшіе его душой и сдѣлавшіе его глухимъ къ убѣдительному краснорѣчію Сквирса, къ его угрозамъ и побоямъ. Видя, что всѣ его увѣщанія остаются гласомъ вопіющаго въ пустынѣ Сквирсъ отвелъ Смайка въ маленькую каморку наверху, гдѣ онъ долженъ былъ провести ночь; затѣмъ, какъ человѣкъ предусмотрительный, достойный педагогъ забралъ обувь и платье своего плѣнника, предполагая въ немъ достаточный запасъ энергіи, чтобы попытаться сбѣжать, и, заперевъ за собой дверь на ключъ, удалился, оставивъ узника одного со своими думами.
Какими словами передать, какъ тяжки были эти думы и какъ тяжело было на сердцѣ у несчастнаго юноши, когда онъ вернулся къ своимъ воспоминаніямъ о домѣ, который онъ только-что покинулъ, и о дорогихъ друзьяхъ, оставленныхъ въ немъ! Всѣ эти грезы лишь смутно мелькали въ его мозгу среди тяжелаго оцѣпенѣнія его духовныхъ силъ, не имѣвшихъ возможности развиться въ той гнетущей, удушливой атмосферѣ, въ которой прошло его грустное дѣтство. Сколько долгихъ годовъ пройдено безъ радости безъ просвѣта. И чуткія струны сердца, такъ легко отзывавшіяся на любовь и на ласку, заржавѣли, порвались и не давали больше ни малѣйшаго отклика на слова любви и счастія, которыя оно нѣкогда слышало. Какъ долженъ былъ быть мраченъ тотъ день, когда еле забрезжившій проблескъ свѣта въ мозгу этого обездоленнаго существа померкъ навсегда въ долгомъ сумракѣ ночи, еще болѣе безпросвѣтной и мрачной!
А между тѣмъ струны этого сердца еще. могли бы зазвучать, любимые голоса могли бы пробудить отъ сна эту душу. Но звуки этихъ голосовъ не доходили до него! И теперь, когда онъ ощупью добрался до своего жесткаго ложа, онъ былъ опять тѣмъ же забитымъ, убогимъ существомъ безъ воли и сознанія, какимъ его Николай въ Дотбойсъ-Голлѣ.