VII

Наступил день обручения императора Петра II с княжной Екатериной Алексеевной Долгоруковой.

В большом зале дворца на персидском шелковом ковре был поставлен стол, покрытый золотой парчой, а на нем ковчег со святым крестом и две золотые тарелки с обручальными кольцами. Обрученные должны были стоять под балдахином серебряной парчи с золотым шитьем; кисти балдахина держали высшие придворные чины. Справа, на шелковом ковре стояли кресла для государя, а слева -- шитые золотом по золотому бархату кресла для невесты государя, для царевны Елизаветы Петровны, для бабки государя Евдокии Федоровны, а также и для прочих особ императорского дома.

Обер-камергер князь Иван Долгоруков в торжественном поезде отправился за своей сестрой Екатериной Алексеевной, находившейся в Головином дворце.

Густая толпа народа окружила дворец, ожидая приезда невесты государя; там и тут вполголоса вели между собой разговор.

-- Вот счастье-то Долгоруковым приплыло! Поди, не чаяли? -- проговорил какой-то степенный купец с седой окладистой бородой, обращаясь к стоявшему с ним рядом старику с добрым, приятным лицом.

-- Ох, ваша милость, господин купец, счастью тому нечего завидовать. Счастье на земле переменчиво!

-- Известно есть... Куда же оно подевалось?

-- Вот ты говоришь, что к Долгоруковым приплыло счастье: князь Алексей Григорьевич дочку свою обручает с императором Петром. С первого-то раза оно, пожалуй, и похоже на счастье, а если разобрать, счастья-то и нет!

-- Заладил ты, почтенный: "Счастья нет!" Какого же еще надо тебе счастья?

-- А припомни-ка, господин купец, когда Меншиков обручил свою дочь Марью с великим государем, так ведь он тоже думал, что счастливее его нет на свете человека...

-- Ты вот про что...

-- Не начало, а конец вершает дало. Кто нынче счастлив, завтра несчастным может быть, -- наставительным голосом произнес старик.

-- И большую теперь, братец ты мой, заберут силу Долгоруковы, -- проговорил какой-то поджарый, испитой человек с бледным лицом, в нагольном полушубке и в овчинной шапке, очевидно мастеровой, обращаясь к товарищу, тоже мастеровому.

-- А ты, Ванька, язык-то прикуси, а в рот набери каши. Гляди, не попади в сыскной приказ.

-- Зачем?.. Туда мне не дорога! А ты, видно, боишься Долгоруковых?

-- Кто их не боится?!

-- Я вот первый не испугаюсь их, -- храбро проговорил было мастеровой Ванька, но здоровая затрещина по затылку заставила его прикусить язык. -- За что дерешься? -- сквозь зубы спросил Ванька у полицейского, только что ударившего его.

-- Молчи, пес, не то угодишь как раз в сыскной приказ на переделку заплечным мастерам, -- прошипел полицейский солдат.

-- Везут, везут! -- искрой пробежало по толпе.

-- Да где, где?

-- Вон, вон! Иль не видишь золотой-то кареты, курица слепая?

И действительно показались золоченые придворные кареты, запряженные цугом в шесть лошадей; они были окружены скороходами, фурьерами, гренадерами, гайдуками и пажами в блиставших золотым шитьем мундирах и ливреях; повернула в дворцовые ворота и карета с царской невестой. Вдруг что-то сильно затрещало, и большая золоченая корона, находившаяся наверху кареты, свалилась на землю и разлеталась вдребезги.

-- Ну, братцы, это не к добру, -- заговорили в толпе.

-- Корона свалилась с кареты царской невесты, стало быть, скоро Долгоруковым конец настанет.

Едва только острый язык Ваньки необдуманно проговорил эти слова, сильные руки двух полицейских схватили его за шиворот и потащили.

-- Ну, вот теперь пойдут розыски, заплечным мастерам прибавится работы, и за свой язык парнюга поплатится увечьем, а может быть, и головой, -- со вздохом тихо проговорил купец в лисьей шубе, смотря, как полицейские тащили Ваньку.

-- А что ни говори, знак худой! -- слышалось в толпе, где всякий по-своему старался объяснить падение короны.

Карета с царской невестой остановилась у подъезда дворца, Иван Долгоруков помог сестре выйти и провел ее по лестнице, устланной шелковым ковром, наверх.

На княжне Екатерине было белое глазетовое платье, шитое золотом; длинные волосы были завиты в четыре косы и унизаны драгоценными камнями; на голове сверкала бриллиантами и изумрудами диадема.

Ее встретила внизу старица-царица Евдокия Федоровна, бабка государя, но обдала ее холодным взглядом. При входе княжны Екатерины часовые взяли на караул, а музыканты заиграли.

При громе литавр и труб к невесте подошел император-отрок и детски-любопытным взглядом посмотрел на нее.

Все стали на свои места; музыка смолкла. Архиепископ новгородский Феофан приступил к обряду обручения.

По окончании обряда начался блестящий бал, на котором "для показания своего сердечного удовольствия" присутствовала, несмотря на свой сан, старица-царица.

-- Ну, внучка моя нареченная, умей сделать счастливым моего внука государя, на тебя, великая княжна, я надежду возлагаю, да и не я одна, а вся Русь! -- строго проговорила она, поздравляя Екатерину Алексеевну.

Ничего не ответила на это царская невеста: она увидала в числе придворных и гостей графа Генриха Милезимо в блестящем мундире и, как ни старалась скрыть свое волнение, все же переменилась в лице при взгляде на своего возлюбленного.

Через некоторое время граф подошел к ней в числе поздравлявших, но она холодно протянула ему руку для поцелуя, и ни один мускул не дрогнул на ее лице.

Во время бала граф Милезимо воспользовался случаем, когда государева невеста со своей сестрой Еленой направилась в диванную, чтобы несколько отдохнуть и успокоиться, и с мольбой обратился к ней:

-- Княжна, одно слово.

-- Незаметно приходите в диванную, -- не останавливаясь ответила ему царская невеста.

Помедлив несколько, граф Милезимо, крадучись, прошел в диванную. Там никого не было, кроме Екатерины Долгоруковой и ее сестры.

-- Зачем вы здесь? -- не дав заговорить графу, резко промолвила царская невеста.

-- Не утерпел: мне хотелось сказать вам... что... что император Петр не любит вас, княжна... Про это я узнал случайно.

-- Я это знаю и без вас.

-- И несмотря на это вы решились...

-- Да, и несмотря на это я решилась быть царицею... Оставьте нас, граф Милезимо, ступайте, иначе вас здесь могут застать.

-- Пусть кто хочет застает, теперь мне все равно...

-- Вам, может быть, но не мне. Прошу вас сейчас же удалиться отсюда! -- гневно сверкнув глазами и показывая графу Милезимо на дверь, сказала "великая княжна" Екатерина.

-- Уйду, сейчас уйду... На днях я уезжаю из России и навсегда прощусь с Москвою. В своем сердце, княжна, я увезу свою страстную любовь к вам.

-- Скорее спрячьтесь за драпировку, -- повелительно проговорила царская невеста, показывая графу Милезимо на оконную драпировку.

Едва только он успел спрятаться, дверь в диванную отворилась и на пороге появился князь Алексей Григорьевич с бледным, встревоженным лицом.

-- Ну, слава Богу! Как гора с плеч!.. Я думал, с вами этот проходимец Милезимо, а его тут нет.

-- Как видите, батюшка, с нами никого нет, -- нисколько не растерявшись, тихо промолвила княжна Елена.

-- Куда же мог подеваться этот Милезимо? Ведь я хорошо видел, как он юркнул сюда, следом за вами.

-- Я здесь, князь, к вашим услугам, -- с презрительной улыбкой проговорил граф Милезимо, выходя из-за драпировки.

-- Как! Вы... вы здесь?.. Как вы смели? -- не своим голосом крикнул князь Алексей Григорьевич.

-- Тише, князь, нас могут услышать...

-- Идите скорее в зал... и я сейчас следом за вами, только вот скажу слова два графу, -- обращаясь к дочерям, проговорил князь Долгоруков, а когда они, не проронив более ни слова, вышли из диванной, он сказал Милезимо: -- Знаете ли, граф, вас завтра же не будет в Москве. Если вы сами по своей воле не уедете, то вас до границ отправят с солдатами. Стоит только сказать мне слово...

-- Но этого слова, князь, вы не скажете -- вам невыгодно компрометировать свою дочь... Да и вообще ваши угрозы напрасны, я их не пугаюсь... Не я в ваших руках, а вы в моих. Стоит только мне намекнуть про мою любовь к вашей дочери государю, и тогда...

-- Что?.. Что вы, граф, ваше сиятельство!.. Вы... вы не захотите губить мою дочь... и всех нас! -- сразу же переменил князь Алексей свой грозный тон на заискивающий.

-- Я так глубоко люблю вашу дочь, что против ее счастья не пойду...

-- Я... я знаю... знаю, вы, граф, добры безмерно... Я и все мы так глубоко уважаем вас...

-- О, полно!.. Я очень хорошо знаю, что вы ненавидите меня так, как только можно ненавидеть человека... Но не в том дело; я завтра уезжаю из Москвы, хотя, признаюсь вам, ехать мне не хочется, не дождавшись, чем все это кончится, а именно -- женится ли император на вашей дочери?

-- Разумеется, женится!.. Ведь обручение уже состоялось.

-- Обручение, князь, -- не венчание... С Меншиковой император тоже был обручен.

-- Тьфу!.. Далась вам всем эта Меншикова!.. Довольно, граф!.. Мне недосуг. Пойдемте к гостям, могут заметить наше отсутствие с бала! -- И, как ни в чем не бывало, князь Алексей Григорьевич, под руку с графом Милезимо, из диванной направился в зал, где бал был в полном разгаре.

Император-отрок обращал мало внимания на свою обрученную невесту и танцевал большей частью с царевной Елизаветой Петровной. Этого не могли не заметить находившиеся на балу, и недоброжелатели Долгоруковых радовались этому.

-- А наш государь, кажется, больше интересуется цесаревной, чем своей невестой.

-- И немудрено: ее высочество цесаревна Елизавета Петровна много красивее и милее нареченной невесты государя.

-- По всему видно, государю не нравится княжна Екатерина.

-- Удивляться надо, как его величество изъявил согласие на вступление в брак с Долгоруковой.

-- Что поделаешь: князь Алексей Григорьевич со всех сторон обошел государя.

-- Времена Меншикова опять вернулись к нам.

-- При Меншикове, пожалуй, лучше было -- тогда мы знали лишь его одного, а Долгоруковых много: приходится услуживать им всем.

-- Теперь Долгоруковых и рукою не достанешь, высоко они поднялись, куда высоко!..

Так вполголоса переговаривались между собою двое придворных вельмож.

-- А вы, господа, заметили, заметили? -- подходя к ним, таинственно спросил князь Никита Юрьевич Трубецкой.

-- Что, что такое?

-- Ведь государева невеста с бала вдруг исчезла, а вслед за нею исчез и граф Генрих Милезимо.

-- Да что ты, князь? Вон идет царская невеста со своей сестрой. Смотри, к государю подошла.

-- И то, и то... ну, стало быть, вернулась. А я видел, как она с сестрой пошла в диванную, а следом за нею туда же крадучись вошел и граф Милезимо.

-- Какая дерзость!

-- Говорят, граф Милезимо у княжны Екатерины в женихах состоял.

-- Вот, вот, смотрите -- и сам Милезимо легок на помине: под руку с нареченным царским тестем идет.

-- И то... подумаешь, какой между ними лад идет!..

А между тем князь Алексей Григорьевич, дружески сказав несколько слов графу Милезимо, отошел от него и, отозвав в сторону своего родича Василия Лукича Долгорукова, о чем-то долго вполголоса говорил с ним, причем несколько раз показывал на графа Милезимо.

-- Ты говоришь, что Милезимо на родину скоро хочет ехать? -- спросил у него Василий Лукич.

-- Хочет, да я не верю ему, не поедет.

-- На время припрятать его необходимо.

-- Точно, братец, необходимо, но как?

-- А как, я научу тебя. Только что мне будет за науку?

-- Свои люди, братец, сочтемся.

-- Теперь ты, князь Алексей, как нареченный тесть государя в большом фаворе состоишь... нас, сирых и убогих, не позабудь...

-- Уж забуду ли? Всегда душой служить готов тебе, только научи меня, как отбояриться от этого проклятого Милезимо.

-- Пойдем-ка в диванную, там на свободе и поговорим.

Родичи-князья отправились для переговоров в диванный дворцовый зал.

Влюбленный граф Милезимо скучал на придворном балу; он не танцевал и с нетерпением ждал, когда кончится бал и начнется разъезд, так как уехать ранее с бала он, по этикету, не мог.

Но вот император-отрок удалился в свои внутренние апартаменты, и многочисленные гости стали разъезжаться из дворца.

Тотчас же и Милезимо поспешно спустился по дворцовой лестнице к подъезду и приказал позвать своего кучера.

Между тем за час до разъезда с этим кучером произошел такой случай: полицейский офицер, находившийся у дворцового подъезда, был позван в дворцовую приемную и там увидел секретаря генерал-губернатора; последний обратился к нему с таким приказом:

-- Граф Милезимо, состоящий при австрийском посольстве, жаловался мне на своего пьяного кучера, который чуть не вывалил его из кареты; отправьте кучера на съезжую, пусть там проспится, и замените его другим.

-- Кем прикажете, ваше превосходительство?

-- Говорю вам, другим... он ждет на подъезде и звать его Никитой. Вы понимаете меня?

-- Так точно, ваше превосходительство...

-- Вы позовете Никиту, и пусть он вместо пьяного кучера садится на козлы кареты графа Милезимо.

-- Слушаю, ваше превосходительство!

-- Ну, ступайте, выполняйте приказание!

Полицейский в сопровождении двух будочников разыскал карету графа Милезимо и повелительно крикнул кучеру Ивану:

-- Слезай с козел!

-- Зачем, ваше благородие? -- недоумевая спросил Иван.

-- Слезай, разбойник, не то прикажу стащить! Ты пьян, каналья!

-- Помилуйте, ваше благородие, я в рот не беру хмельного, -- оправдывался кучер, но все же слез с козел.

-- Да ты еще смеешь спорить с начальством? Так вот же тебе, дьявол! -- И здоровая затрещина заставила замолчать Ивана. -- Ведите на съезжую, запереть в холодную, пусть там, пьяница, проспится! -- приказало начальство будочникам.

Те схватили и повели ни в чем неповинного беднягу.

Вернувшись к дворцовому подъезду, полицейский чин позвал неведомого ему Никиту. Из толпы вышел здоровый, плечистый мужчина в кучерском кафтане.

-- Я буду Никита, я, -- проговорил он.

-- Ты? Прекрасно; ты свезешь графа Милезимо...

-- Знаю, ваше благородие, куда свезти требуется его графскую милость, знаю, -- перебивая полицейского, проговорил ухмыляясь Никита.

-- Стало быть, тебе сказали?

-- Так точно, сказали.

Тогда позвали карету графа Милезимо, к подъезду дворца подъехал Никита. Милезимо не заметил, что его кучер заменен другим, и сел в карету; придворный лакей захлопнул дверцу, и карета понеслась.

Возвращаясь с бала, граф так предался думам о любимой им девушке, что даже и не заметил, что его карета ехала совсем не по той дороге, по которой следовало: он занимал дом на Ильинке, а его карета неслась из дворца по Никитской.

Вдруг размышления графа были неожиданно прерваны; лошади остановились, дверцы кареты отворились, и граф очутился между двух незнакомых ему людей, сильных, здоровых, по одежде похожих на охотников; у каждого заткнут был за кушаком пистолет.

-- Что это значит? Кто вы? Как смели? -- удивляясь, крикнул граф и хотел было вынуть из ножен саблю, но здоровые руки сидевших с ним рядом людей так сильно схватили его, что он невольно застонал. -- Вы... вы... разбойники! Вам нужно золото?

-- Нет, -- отрывисто ответил один из людей.

-- Кто же вы, кто? Куда вы меня везете?

-- Куда нам приказано.

Ночь была лунная, светлая, и граф Милезимо в окно кареты заметил, что на козлах сидел не его кучер Иван, а другой.

"Теперь я понимаю! -- подумал граф. -- Я... я попал в западню... Но к кому? Кто устроил мне ее? И что меня ждет впереди?.. Уж не дело ли это Долгоруковых? Не к ним ли попал я в руки?.. От них ожидать мне хорошего нечего!"

А карета все мчалась вперед и подъехала к заставе. Кучер Никита что-то сказал часовому, тот поднял шлагбаум и отодвинул рогатку. Милезимо хотел закричать.

-- Если пикнешь, граф, хоть одно слово, я застрелю! -- холодно проговорил один из находившихся в карете, вынимая из-за кушака пистолет.

Граф замолк.

За заставой карета опять помчалась. Морозная ночь миновала, появился слабый просвет зимнего утра. Карета въехала в лес, а затем подъехала к усадьбе Горенки.

-- А, теперь я знаю, в чьи руки я попал! -- оглядывая знакомый дом и двор усадьбы, воскликнул граф.