1855

70. Ф. В. БЛАГООБРАЗОВОЙ

6 февраля 1855. Петербург

СПб., 6 февр. 1855 г.

Сегодня Вы именинница, моя милая тетенька, а я до сих пор не мог собраться писать к Вам, чтобы заблаговременно поздравить Вас и пожелать провести этот день весело, спокойно и благополучно. Зато теперь, в самое время Вашего праздника, поздравляю Вас и верю, что доброе желание моего сердца отзовется и в Вашем сердце -- в тот же час, в ту же минуту. Как мать, как благодетельницу приветствую Вас и желаю Вам всего, всего, что только может быть хорошего в жизни и в чем судьба отказала мне. До сих пор я тоскую, мрачно тоскую, если только шумной, кипучей, лихорадочной деятельностью не заглушаю тяжелых своих мыслей и чувствований... Но не хочу увлекаться в описания и нарушать радость Вашу в этот день своим горем. Жаль, что оно подоспело к этому дню... Отказ Клейнмихеля,1* о котором Вам уже, вероятно, сказали, окончательно меня расстроил. Вместе с тем тревожит меня еще одно собственное дело по институту, весьма неприятное:2* Всего же более растревожило меня известие о проводах Катеньки.1 Что-то с ней, бедненькой, делается? Можно ли будет мне получать от нее известия из Симбирска и через кого?.. Пожалуйста, ежели будет можно, присылайте мне чаще и подробнее сведения о ней, пишите все, что узнаете от княгини,2 от Александры Максимовны3 и от всех, от кого только можно будет получить какие-нибудь известия... Скажите мне еще, сделал ли для нее что-нибудь преосвященный? Василий Иванович писал мне, что преосвященный обещал внести за нее деньги в училище...4 У меня очень много разных дел и потому я не скоро буду писать и заодно уже поздравляю и Анночку и Ниночку со днем их ангела... Желаю быть им веселыми, умными, здоровыми, счастливыми, ежели только можно им быть счастливыми. Кстати, спросите тетеньку Варвару Васильевну, получено ли у них письмо мое от декабря 30.5 Если можно, узнайте, получено ли мое письмо от 30 ноября Александрою Максимовною6 и не нашла ли она в нем чего-нибудь неприятного для нее, не рассердилась ли на меня за что-нибудь... Может быть, потому она мне не отвечает столько времени. Я, право, столько благодарен, столько люблю и уважаю ее, равно как и Бориса Ефимовича,7 что потерять их расположение было бы для меня весьма горько.

Поздравляю тебя, любезный друг Михаил Иванович, с нашей дорогой именинницею. Благодарю тебя за любовь твою к нашему Ванечке. Надеюсь, что ты уже не сердишься более на меня, потому что причины нет больше. Я аккуратно отвечаю на все Ваши письма... Желаю и от Вас того же.

Н. Добролюбов.

1* На просьбу о сложении с дома оставшейся на нем части долга по займу из строительной комиссии. Клейнмихель8 был тогда главноуправляющим путей сообщения и публичных зданий; строительные комиссии находились под его начальством.

2* Об этом деле Николай Александрович рассказывает Михаилу Ивановичу в письме от 18 июня 1855 года.

71. Ф. В. БЛАГООБРАЗОВОЙ

23 марта 1855. Петербург

23 марта 54 г., СПб.1

Может быть, опять, моя милая, любезная тетенька, не получили Вы письма моего от 6 февраля. В таком случае да простит Вам бог Ваше долгое, долгое молчание, в продолжение которого столько новых, горьких для нас событий совершилось на божием свете. Колебались троны, умирали цари, гибли тысячи цветущих и здоровых защитников отечества, гибли невинные творения, малютки сироты, призренные в чужом доме... Не правда ли, что судьба страшно преследует нас, и особенно меня, на которого валится куча бедствий всею своею тяжестью? А мне даже и опереться не на что!.. Я как будто завяз в ужасном болоте... Вокруг меня утопают в тине мои родные братья и сестры, я силюсь помочь им, но при каждом движении еще более погружаюсь вниз... А мне никто не подает руки помощи. Одни не хотят, другие и хотели бы, может быть, да не знают, как подступиться к болоту, и боятся замочить в нем ноги. Горько и тяжело погибать таким образом, и я решил, что если уже суждено мне гибнуть, то сгину со света недаром!..

Вместе с известием о смерти Юленьки2 я получил известие от Трубецких, что Ниночка больна гриппом, а у Ванечки золотуха. Если Ниночка до сих пор жива, то, вероятно, уже и выздоровела: грипп не такая болезнь... Но золотуха Ванечки ужасно меня беспокоит. Ради самого милосердого господа, умилосердитесь, тетенька!.. Не сердитесь на меня или по крайней мере не переносите своего гнева на других моих братьев и сестер. Займитесь им 1* решительно, не пожалейте ничего, возьмите у Трубецких деньги, назначенные для меня и которые они мне уже предлагали получить. Мне они не нужны: пусть идут на леченье Ванечки. Я не могу вспомнить без ужаса хромой, слепой и увечной Вареньки, семь лет страдавшей так невыносимо. Что, если у Ванечки будет то же? Неужели еще этим господь накажет меня и Вас? Неужели наша семья должна приносить только несчастье всякому, кто принимает в нас участие?.. Употребите все средства, не переставайте лечить его, пока не выгоните совсем этой ужасной болезни!.. Спросите, может быть, есть какие-нибудь даже простые средства. Михаил Фролович3 сказывал мне, что он вылечился от золотухи в руке, прикладывая к ней творогу... Во всяком случае, пожалуйста, не пренебрегайте этой болезнью: все наши бедствия начались с того, что слишком беспечно смотрели сначала на болезнь мамаши, которой она страдала столько лет. Напишите мне, в каком положении болезнь Вани, какие части тела поражены, опишите весь ход болезни... Меня терзает это ужасное обстоятельство!..

Смерть Юленьки -- эта капля в чаше наших горьких бедствий -- перелила через край. Невыносимо тяжко мне было это известие, и бог знает, что бы было со мной, если бы я получил его не во время болезни. Но изнурение телесное препятствовало слишком сильным движениям души, и вместо отчаянной тоски только тихая грусть, даже с успокоительными слезами, была следствием поразительной вести... Да, я понимаю Вас, совершенно понимаю, милая тетенька, понимаю даже то, что Вы сами, может быть, не решились бы написать ко мне, говоря об этой смерти...2* Но Вы знаете -- мы были в таком положении, что выбор был невозможен... Не могли мы отвергать хорошего, не имея в виду лучшего!..

До сих пор я ни строчки не писал Вам о себе; да и что писать? Если я Вам пишу, Вы уже ясно видите, что я, стало быть, жив и даже, в некотором смысле, здоров... Чего же больше? Право, я не знаю... Спросите, я отвечу как могу... Впрочем, кого же может интересовать теперь моя бедная, жалкая жизнь!..

Для меня теперь решительно все равно, что праздник, что будни, и потому я чуть было не позабыл поздравить Вас с праздником. Желаю Вам провести его весело и благополучно. Если Вам будет грустно, вспомните, что и я тоскую здесь и хотел бы плакать, горько плакать -- да не могу, к несчастью...

Желаю всего хорошего тебе, мой друг Михаил Иванович!.. Надеюсь, что ты здоров и весел.

Узнайте, пожалуйста, не сердятся ли на меня Прутченко? И получили <ли> они последнее письмо мое, о котором я Вам уже писал прежде...

Ниночке ничего теперь не пишу: не могу еще много писать: очень слаб после болезни... Получаете ли письма от Катеньки? Я получил одно и отвечал ей и Ренненкампфу.4

Н. Добролюбов.

1* Ванечкой.

2* То, что не следовало отдавать детей чужим людям.

72. В. В. и Л. И. КОЛОСОВСКИМ

24 марта 1855. Петербург

24 марта 1855 г., СПб.

Давно собирался я отвечать Вам на Ваше письмо от 6 февраля, любезная тетенька и дяденька...1 Но так много было в это время разных происшествий, что они совершенно поглотили мое внимание. А потом новый ужасный удар поразил меня... Смерть Юленьки, так неожиданно случившаяся в то самое время, когда она почти совсем уже была устроена,1* когда я уже радовался, надеясь свидеться хоть с ней в этом году здесь, в Петербурге, -- эта смерть столько принесла мне горя, что я до сих пор еще не могу опомниться... Как будто какое-то проклятие тяготеет над нашим родом, как будто так уж суждено, что из поколения в поколение переходят и должны переходить в нем только одни непрерывные бедствия!.. Тошно, горько, тяжко на свете... Зачем было родиться на свет, чтобы так страдать с ранней молодости, чтобы так провести лучшие годы, которые даются для наслаждения и радости человеку!..

Бесцветно и безотрадно проходят дни мои, и каждый новый день страшит возможностью новой утраты!.. Страшно -- горько, когда по целому месяцу не получаешь известий ни от кого, ни от кого!.. Как будто нет больше родной души для меня в мире!.. Как будто суждено несчастному быть забытым и брошенным всеми на свете... Я плакал, читая письмо Ваше, моя милая тетенька, и слезы эти так облегчали, так успокоивали мое разбитое сердце... Ваши строки напомнили мне былое время, которое уже никогда не возвратится, напомнили мне мою страдалицу-мать, с ее душою, полною безграничной, вседейственнои любви... О, зачем, зачем я потерял тебя, моя чудная, незабвенная, родная моя, мой гений-хранитель в превратностях жизни!.. Отлетела она от нас, и рушилось все, на чем опиралось спокойствие и счастье семьи!.. Не возвратить мне вас, молодые годы; не повторить уже никакою волшебною силою чудных, золотых впечатлений детства!.. Горе и страдания последуют по пятам за бедным сиротою-странником, брошенным по прихоти судьбы в безлюдной, бесплодной, беспредельной пустыне!..

Я предаюсь своим чувствам и забываю, что у Вас будет праздник, когда Вы получите мое письмо... Нет для меня праздника, нет для меня воскресения мертвых, -- и холодно, без сердечного чувства поздравляю я Вас с наступающим праздником. Желаю Вам провести его весело... Не желайте мне того же.

Не хотелось бы мне говорить Вам о себе, о своем внешнем положении, которое даже меня самого так мало интересует... До сих пор ни строчки никому еще не писал я об этом...2* Но Вы своею заботливостью вынуждаете меня говорить и об этом.2 Будьте уверены, что я ни в чем не нуждаюсь здесь, особенно теперь. К святой выдали нам новые сюртуки, шляпы, шпаги и пр. ... У меня еще осталось более половины тех денег, которые я взял с собою... Для меня слишком ничтожны те маленькие лишения, к которым я должен был приучить себя... Теперь решительно ко всему я привык -- и к казенному сбитню,3* и к брюквенному соусу, и к выростковым сапогам, которые я сам чищу...4* Да что!.. Стоит ли об этом говорить!.. Поверьте, что все это не доставляет мне ровно никакой неприятности, и, пожалуйста, обо мне не беспокойтесь!..

Недавно я простудился и недели две лежал в больнице... В это самое время получил я и известие о смерти Юленьки: оно меня еще больше расстроило, и я пролежал, может быть, несколько дней лишних... До сих пор еще чувствую слабость.

Будучи уверен в Вашем родственном расположении ко мне, я умоляю Вас, дяденька и тетенька, обратить его и на моих сестер и братьев. Мне, собственно мне, ничего не нужно: я буду доволен, если хорошо будет сестрам и братьям моим...

Не пишу ничего Анночке, потому что не имею ничего особенного сказать ей. Передайте ей, что я здоров, помню и люблю ее и что не сомневаюсь нисколько в том, что ей хорошо у родных.

Пишет ли Катенька? Мне бы очень хотелось иметь о ней какое-нибудь известие. Я замечаю, что если я очень долго ни от кого писем не получаю, то непременно после этого получу какую-нибудь горькую весть. Потому-то у меня всегда так тяжело бывает на сердце, когда долго нет ничего из Нижнего!.. Прощайте... Веселитесь на праздниках...

Н. Добролюбов.

1* Определена в Царскосельское училище.

2* Кроме того, что написано было им об этом Варваре Васильевне и вычеркнуто.

3* Которым по институтским правилам заменялся чай для студентов.

4* То есть он не имел теперь денег платить сторожу за чистку сапог.

73. М. И. БЛАГООБРАЗОВУ

20 апреля 1855. Петербург

20 апр. 1855 г.

Любезный мой друг,

Михаил Иванович!

Я был необыкновенно рад, когда получил твое письмо1 и увидел, что ты перестал на меня дуться и снова обращаешься ко мне с родственным участием и советом. Я давно ожидал и желал этого и если не писал тебе, то потому, что думал, что ты примешь мои слова совсем не так, как мне бы хотелось. Для избежания всякого рода неприятностей я решился молчать и молчал. Кажется, что я в самом деле поступил довольно благоразумно. Не имея обо мне, собственно, никаких сведений, не зная никаких подробностей о моей жизни, потому что я никогда и никому в последний год не писал об этом, не встречаясь, наконец, с моими убеждениями, которых ты не знал, -- какую причину мог ты иметь, чтобы сердиться на меня?.. И вот ты возвращаешься к прежним воспоминаниям, оставляешь свои подозрения и упреки, и снова между нами возможна дружеская откровенность и братская любовь.

Благодарю тебя за доставление сведений о Катерине Петровне и Александре Максимовне. Последней я уже давно писал

75. Ф. В. БЛАГООБРАЗОВОЙ

20 -- 25 апреля 1855. Петербург

20 апр. 1855 г., СПб.

Две недели тому назад, печальный и полубольной, получил я Ваше письмо,1 милая тетенька. Благодарю, что так скоро Вы отвечали мне. Оно меня утешило, успокоило, обрадовало, насколько может теперь радовать меня что-нибудь. Ваше известие о болезни Ванечки показало мне, что она не так опасна; но все-таки я не могу еще вполне успокоиться. Ведь золотуха-- болезнь у нас наследственная; не лучше было бы выгнать ее всю, нежели заставлять спрятаться? Что, ежели она падет на какие-нибудь внутренние части и сделается неизлечимою? На Вас, впрочем, я вполне надеюсь, и все мои печальные размышления об этом предмете порождены письмом бедной нашей Катеньки,2 которая пишет, что у ней тоже золотуха бросилась в глаза и она ходит завязанная. Там кто же о ней позаботится? Не будет там таких попечений, такого уходу за ней, как за Ванечкой, потому что там хоть и добрые, но не родные люди. Дай бог, чтобы помог ей доктор Ренненкампфа!.. Они1* так добры и так внимательны к ней, как видно, что я от души прощаю им пренебрежение, которое оказали они моему письму к ним, не ответивши на него ни строчки. Как скоро Вы будете иметь сведения о Катеньке, каким бы то ни было образом, -- напишите мне, пожалуйста, все. Может быть, и ей не долго жить...

Вы пишете, что я не собрался поблагодарить А. М. Прутченко за их2* благодеяния сестрам моим. Мог ли я это сделать? Мог ли я допустить подобную небрежность и рассеянность с моей стороны? Напротив, через несколько дней по получении Вашего известия о проводах Катеньки я писал, от 29 ноября, письмо к Борису Ефимовичу и к Александре Максимовне, в котором, как Вы можете догадываться, не забыл излить свои благодарные чувства. Потому-то я и просил Вас, еще в конце декабря, узнать, получено ли ими мое письмо.3 Между тем я до сих пор этого не знаю, и, может быть, в самом деле считают меня неблагодарным и невежею -- думая, что я не хотел написать и поблагодарить наших благодетелей. По крайней мере я уверен, что Вы не считаете меня способным на такой поступок.

Никак не могу надивиться, что значит двухмесячное молчание Василия Ивановича. Я ему писал в последний раз от 18 февраля4 о нашем деле по дому, объяснял, что, несмотря на отказ Клейнмихеля, можно еще употребить некоторые средства и хлопоты; но он не говорит мне ничего -- ровно ничего, так же как и Трубецкие. Я думаю, что я имею право знать, что делается у нас в доме, что я даже обязан заботиться об этом, и оставлять меня в таком полном неведении довольно странно. Я никак не могу беспрестанно посылать письма. У меня слишком мало времени, да и денег-то немного. Письмо, которое Вы читаете, начато было, как видите, еще 20 апреля, а дописывается и отправляется 25-го, потому что на неделе не было у меня денег на конверт3* и только в воскресенье мог я сходить к Галаховым, где хранится небольшой остаток моей суммы в моем чемодане. Следовательно, больших претензий на неисправность мою в корреспонденции нельзя иметь. Говорю это не для того, чтобы разжалобить Вас; пожалуйста, не беспокойтесь нисколько о мне лично; я хочу только объяснить Вам, какие ничтожные, по-видимому, обстоятельства могут задержать мои дела и набросить дурную тень на человека. Что же делать? Не перестроишь мнения Екатерины Петровны,4* которая воображает, что я позабыл о ней, утопая в роскошных удовольствиях столицы, предаваясь всем влечениям молодого сердца и увлекшись вихрем своевольной жизни, -- без гроша денег и с жестокою тоскою в душе... Что же? Пусть воображает!.. Пришлите мне, впрочем, адрес ее: может быть, в горькую минуту и напишу к ней... Мне как-то еще в сентябре писал Василий Иванович ее адрес, да я затерял то письмо.

Что еще я скажу Вам, моя милая, дорогая тетенька? Право, боюсь начать, чтобы как-нибудь не свернуть на свою постоянную грустную, несчастную тему. Горько мне жить, моя милая, добрая тетенька. Один я остался на этом свете, и, к моему великому несчастью, так еще я неопытен, так неразвит, так слаб духом, что не могу победить себя, не могу найти себе успокоения и утешения в лучшей, возвышенной деятельности... Изредка доходит ко мне слабый голос любви и родственного участия от вас,5* из Нижнего, и потом опять я остаюсь как в пустыне. А мои сестры? Ниночка и Анночка? Их судьба тяготит и тревожит меня: я готов был бы броситься в огонь и в воду, чтобы доставить им счастье; но напрасны были бы эти жертвы! Нужно что-то другое сделать, и -- я не знаю, что именно!..

Полагаюсь пока на Вас, моя милая тетенька. Вы знаете: в Вас теперь для меня -- мать, отец, братья и сестры; Вы поддерживаете и соединяете оставшихся членов нашего семейства и заменяете для них тех, которые нас оставили. Вам трудна Ваша обязанность; но в сознании доброго дела, в душе своей, полной любви, Вы почерпнете силы для исполнения этого благородного, высокого призвания. Любовь и благословения наши низведут счастье на Вашу последующую жизнь, если только возможно счастье для нашего несчастного рода.

Н. Добролюбов.

1* Г-н и г-жа Ренненкампф.

2* "За их" -- то есть ее и ее мужа.

3* Тогда марок еще не было, были штемпельные конверты, стоившие 10 коп.

4* Захарьевой.

5* "Вас" тут означает не одну Фавсту Васильевну, но и Варвару Васильевну и других родных.

76. Е. А. ДОБРОЛЮБОВОЙ

9 июня 1855. Петербург

9 июня

Давно уже я собирался писать к тебе, моя милая, любезная, добрая Катенька. Я виноват перед тобою, заставивши ждать моего письма целых два месяца. Но мои занятия были так велики во все это время, что у меня совершенно не было свободной минуты. У нас с начала мая идут экзамены и теперь уже приходят к концу. Я по всем предметам сдаю экзамены прекрасно: ты этому порадуешься, так же как я радовался твоим успехам в училище. Я недавно был у преосвященного Феодосия.1* Он прекрасно принял меня, отзывался с большой похвалой о твоих успехах и способностях, очень жалел о твоей болезни и говорил, что напишет в Симбирск, чтобы тебя отправили на серные воды -- лечиться от золотухи. Я ему чрезвычайно благодарен за попечения о тебе... Вообще в нем нашел я доброго, благородного, прекрасного человека. Надеюсь, что ты не имеешь причины жаловаться на что-нибудь в своем положении, исключая, разумеется, тяжкой нашей горести о потере отца и матери... Это уже ничем не заменимо, и -- поверь, что, живя с близкими людьми, в своем даже доме, чувствуешь всю силу своего горя ничуть не меньше.

Меня очень беспокоит твоя болезнь мой друг Катенька. Вот уже два месяца, как ты страдаешь, а ведь это много значит для такой маленькой, слабенькой девочки, как ты. Пожалуйста, не скрывай своей болезни, а, напротив, опиши, если можешь писать, все как можно подробнее; скажи, чего тебе недостает, чего хочется. Тебе пришлют, или же я попрошу преосвященного, и он разрешит дать тебе, что нужно и можно. Поверь, что я никогда не забываю тебя, хоть и не мог до сих пор часто писать к тебе. Вот когда кончатся экзамены, тогда я часто буду писать, буду говорить с тобою много, много. Недавно я получил письма от Прутченко, от тетеньки и от Василья Ивановича.1 Ванечка, как узнал я из этих писем, тоже был болен золотухой, но ему помогли, давая пить какой-то наборный чай, и теперь он почти здоров... Жаль Юленьки. Она, бедная, тоже должна бы поступить в училище Царскосельское, а вместо того бог взял ее к себе. Что делать?.. Да будет воля господня... Желаю и тебе постоянно, во всех мыслях, во всех обстоятельствах, всегда утешаться надеждою на бога и преданностью его святой воле. Знаю, что тебе, верно, грустно, и скучно, и тяжело; но могу тебя уверить, что твоя судьба еще не так печальна, как ты, может быть, думаешь. У тебя есть люди, которые о тебе заботятся, которые готовы внимать с участием каждому твоему слову, каждой мысли, исполнить каждое твое желание, разделить с тобою радость и горесть, жертвовать всем для твоего счастия... Будь только благоразумна и откровенна со мною и с тетенькою,2* милая сестра моя. Будь уверена, что мы всё готовы сделать, чтобы доставить добро тебе. Можешь просить от нас всего, что только в наших силах... О своей болезни не слишком беспокойся, моя милая Катенька: это, ведь ты знаешь, очень обыкновенная болезнь, которая хоть и долго иногда продолжается, <но> не бывает слишком опасна, при соблюдении разных предосторожностей, которые, конечно, тобою и соблюдаются, по предписанию доктора. Прощай, моя душечка, не грусти много и пиши ко мне и к тетеньке, если можешь. Если же не можешь сама, по болезни, то попроси Рудольфа Павловича3* известить нас о тебе. Мы все о тебе очень заботимся, и письма твои радуют меня чрезвычайно. Отвечай мне; я во всяком случае буду писать тебе еще раз в этом месяце. 18-го числа у нас кончатся экзамены, и я буду совершенно свободен. Ты в последнем письме2 не пишешь мне о Рудольфе Павловиче и Амалии Богдановне; вероятно, они по-прежнему к тебе внимательны и не оставляют тебя. Не дичись и ты их, будь к ним ласковее, любезнее, откровеннее. Прощай, душенька, до следующего письма.

Н. Добролюбов.

1* Симбирского епископа. -- В следующих письмах Николай Александрович называет этого преосвященного не Феодосии, а Феодотий -- кажется, правильнее.

2* У которой прежде жила, Фавстой Васильевной.

3* Ренненкампфа.

77. Ф. В. БЛАГООБРАЗОВОЙ

12, 15 июня 1855. Петербург

Июня 12, 1855 г., СПб.

Давно уже, давно, милая тетенька, хотелось мне писать к Вам, но до сих пор не позволяли мои занятия. В начале прошлого месяца я получил Ваше письмо с пятнадцатью рублями.1 Меня очень удивило то, что Вы, не довольствуясь попечениями о моих сестрах и братьях, захотели еще уделить и мне частичку Ваших материальных средств, столь небогатых и столь необходимых для Вас самих с новым семейством Вашим. Во всяком случае, я был тронут Вашею любовью и заботливостью, я принял Ваш подарок как напоминание о заботливости и нежности материнской и отцовской, какою я некогда так безмятежно пользовался. Благодарю Вас от искреннего сердца, но умоляю -- не беспокоиться обо мне. Я, собственно, не терплю никакой нужды; да если бы и терпел, так это не беда. Не лезти же мне в число франтов и аристократов между товарищами. Будет время -- может быть, и наши обстоятельства поправятся; тогда можно будет позволить себе и лишнее. А теперь все наши заботы должны ограничиваться судьбою сестер моих, особенно старших. Воображаю, как они выросли, поумнели, похорошели. Верно, Ниночка теперь стала старательна, заботлива, обдумывает свои дела и слова; верно, и лицо ее стало теперь чисто, и она совершенно здорова...

15 июня

С какою бы радостью увиделся я с Вами, моя милая тетенька, и с Вами, милые сестры мои! Как бы хотелось мне посмотреть на Вас, увериться своими глазами, что Вы все веселы и спокойны, что Вы привыкаете к своему настоящему положению... Но, к сожалению, миновало то счастливое время, когда я мог мечтать -- с окончанием своих занятий лететь в объятия родных, близких к сердцу моему. Теперь я должен оставаться один, среди людей, совершенно мне чуждых; потому что даже Галаховы, с семейством которых я так сроднился, уезжают отсюда в Нижний... Что делать? Буду заниматься, постараюсь, чтобы время мое не пропало даром. В минуту, когда я пишу к Вам, у нас продолжается экзамен из педагогики. Я только что ответил, и, как всегда, очень хорошо... По всем предметам, кроме французского и немецкого, я получил высший балл -- 5, а по этим языкам -- 4 1/2. Еще в пятницу, 17-го числа, будет экзамен из русской словесности, на котором, я не сомневаюсь, что тоже получу прекрасную отметку. Следовательно, могу Вам сказать уже, что я перехожу в 3-й курс... А все-таки еще два долгих года придется мне, может быть, страдать тем, что не могу еще приносить пользы семейству нашему. Постараюсь по крайней мере быть ему полезным впоследствии и -- как можно скорее. Стыдно мне было получить от Вас деньги; это показало мне все мое бессилие, всю ничтожность моего существования, дало мне увидеть, что я не только не могу помогать другим, а еще сам нуждаюсь в пособии. Грустно мне стало... Но надеюсь, что более я не буду таким образом беспокоить Вас. После каникул я наверное буду иметь уроки. Уже в мае месяце было у меня несколько уроков, только, к сожалению, они прекратились в начале июня, потому что мои ученицы отправились на дачу. В августе или сентябре постоянно будет у меня опять по два урока в неделю, по рублю серебром за урок. Этого для меня и будет достаточно... Ничего не стану Вам писать о своем житье в институте.

Письмо это Вы получите от Алексея Сергеевича Галахова, который сообщит Вам все,1* что знает обо мне. Другое письмо, при этом же прилагаемое, передайте тетеньке Варваре Васильевне. Скоро, по окончании всех дел наших,2* я буду писать Вам и им3* еще раз, припишу тогда несколько отдельных строчек и Ниночке с Анночкой. Напишу и Екатерине Петровне,4* только пришлите, пожалуйста, адрес ее... Недавно писал я к Катеньке. Я был у преосвященного Феодотия симбирского, который теперь в Петербурге. Он с большой похвалой отзывается о способностях и характере Катеньки, жалеет об ее болезни и обещал мне, для успеха в лечении, отправить ее на Сергиевские серные воды. Если Вы получите об этом какие-нибудь сведения, напишите мне: я еще раз отправлюсь к нему и попрошу, чтоб он исполнил это обещание. А что наш Ванечка? Выздоравливает ли? О Володе ничего не знаю. Мичурины5* не отвечали мне на два письма мои,2 несмотря на то, что я в обоих убедительно просил хоть двух строчек ответа. Пошлю еще третье на той неделе. Прощайте, милая тетенька.

Здравствуй и прощай, брат Михаил Иванович. Я знаю, что ты порадуешься моим успехам... Может быть, пришлю тебе книгу нашего акта,3 который будет в следующий понедельник, то есть 20-го числа.

Н. Добролюбов.

1* Алексей Сергеевич Галахов, сын Сергея Павловича и Натальи Алексеевны, был годами тремя или четырьмя моложе Николая Александровича. Он тогда учился в лицее и потому, после отъезда отца и матери, оставался в Петербурге до окончания лицейских занятий; теперь ехал в Нижний к отцу и матери.

2* Наших институтских.

3* Варваре Васильевне и Луке Ивановичу.

4* Захарьевой, у которой жила Лиза.

5* У которых жил он.

78. В. В. и Л. И. КОЛОСОВСКИМ

15 июня 1855. Петербург

15 июня 55

3 мая получил я Ваше письмо, моя любезная тетенька,1 и Вашу приписку, добрый дяденька Лука Иванович,2 и до нынешнего дня не мог еще отвечать Вам. Весь май месяц и половина июня прошли у нас в экзаменах. Теперь, слава богу, скоро конец, и я отдохну и поскучаю на свободе... Да, милая тетенька, грустно теперь смотреть на отъезжающих товарищей, тяжелы для меня их сборы в дорогу, их радостные, шумные мечты о предстоящем свидании с своими родными и близкими... Мне бог привел пройти жизнь путем тяжких испытаний, и я терплю, терплю все, в надежде на лучшую будущность... Может быть, с последним ударом судьба и умилостивится над нами, и будущая участь наших родных будет светлее и благодатнее, чем прошедшая. Уже не воротить нам прошлых радостей, не быть так счастливым, как были; но по крайней мере, может быть, к прежним горестям не прибавится новых. И то бы хорошо!..

Я порадовался, узнав из Вашего письма, что Вы, дяденька, переведены к Троицкой церкви1* и довольны своим положением.

Только -- подумал я -- не уловка ли это со стороны архиерея, чтобы иметь Вас постоянно пред глазами?.. Мне кажется, это ужасно хитрая бестия, и если захочет сделать кому зло, то и самое добро нужно отнимать2* от него осторожно. Впрочем, дай бог, чтобы мое предположение было несправедливо.3* Может быть, за Вашу доброту, за Вашу любовь к сиротам, за Ваше родственное участие к нуждам несчастных наших малюток бог дает Вам счастие и благословение свое... Сказать ли Вам, что меня нисколько не беспокоит настоящее положение Ниночки и Анночки? Я знаю, что они у Вас4* живут теперь под лучшим, может быть, надзором и при более нежных попечениях, нежели как могли бы жить и дома, при отце, без матери... Я с кротким, тихим наслаждением думаю о Вашем мирном семейном круге и мечтаю когда-нибудь сам находиться среди его, воспоминая прошлые радости и горести... Жалею, что так мало имею известий от Вас, как и от всех родных... Право, мне самому нечего и писать: целый год одно и то же: лекции да лекции, занятия да занятия, прерываемые только промежутками сна и обеда... А Вы описанием самых мелких подробностей из Вашего ежедневного быта, столько мне знакомых и всегда милых, могли бы доставить мне величайшее утешение и наслаждение, напомнив о давно знакомом и близком сердцу, пробудивши мысли и представления, которые когда-то были так живы и радостны, а теперь прошли безвозвратно... Прошу Вас,5* не лишите меня моей доли удовольствия, какое доступно мне на чужбине. Вы не можете представить, с каким наслаждением, с каким светлым чувством читаю я Ваши письма, с каким нетерпением жду их, с каким восторгом получаю... Настанут каникулы -- делать нечего, библиотеки все заперты: скука, тоска. Еще больше мечтаешь о родине, еще больше хочешь иметь известия о своих. Пишите же, пишите мне -- скажите об Анночке, как она живет, учится, хозяйничает, все, все... Да лучше пусть она сама напишет... Скажите о Василии Ивановиче и его молодой жене:3 я об ней ничего не слыхал еще. Что у Вас делается в городе? Как архиерей? Каково ведет себя Яков Никитич?4 Что Щепотьевы, Николаевы,5 Польц?6 Где ныне Флегонт Алексеевич Васильков?7 Элпидифору Алексеевичу8 кланяйтесь... Все мои вопросы адресую столько же к Вам, как и к тетеньке Фавсте Васильевне, равно как и мольбу мою: пишите, пишите ко мне скорее, чаще и больше.

Весь Ваш Н. Добролюбов.

1* В Нижний.

2* По всей вероятности -- описка, вместо "принимать".

3* Вероятно, оно и было несправедливо.

4* "У Вас" надобно понимать об обеих тетках; у Варвары Васильевны жила одна Анна Александровна; Антонина Александровна жила у Фавсты Васильевны.

5* Просьба относится собственно к Варваре Васильевне.

79. М. И. БЛАГООБРАЗОВУ

18 июня 1855. Петербург

18 июня 1855 г., СПб,

Наконец могу писать и к тебе, мой друг Михаил Иванович, писать о деле, о котором через почту писать невозможно.1 Я хочу объяснить тебе обстоятельства, которые так неприятно действовали на меня в последнее время. Только главное дело -- никому ни слова не говори о том, что будешь читать теперь.

Ты знаешь, что я писал прежде стихи. Знаешь также, что я приверженец новой литературной школы и что подлости старичков, подвизающихся в "Северной пчеле",2 раздражали меня как нельзя более. В начале нынешнего года (то есть академического) представился мне случай отомстить одному из них, Гречу. Я написал пасквиль на случай его юбилея,3 и стихи разошлись по городу весьма быстро. Их читали на литературных вечерах, их хвалили профессора наши, не зная еще автора... Между тем некоторые из товарищей, знавших дело, были столько неосторожны, что проболтались в нескольких домах, и скоро мое имя стало под рукой повторяться теми, которые читали и списывали эти стихи. Наконец дошло до директора.1* Меня допросили и обыскали. Не нашли того, чего искали,2* но захватили другие бумаги,4 тоже довольно смелого содержания... Много было возни и хлопот. Я мог поплатиться за мое легкомыслие целою карьерой; но, к счастию, имел довольно благоразумия, чтобы не запираться пред директором, и, признавшись в либеральности своего направления, показал вид чистосердечного раскаяния. Профессора заступились за меня, поведение мое было всегда весьма скромно; Сергей Павлович Галахов просил за меня директора (не зная, впрочем, что я писал стихи), -- и заблуждения юности были оставлены без дальнейших последствий. Я отлично сдал все экзамены, и директор сам поздравил меня с переходом в третий курс, куда, по числу баллов, я должен перейти вторым, но, может быть, еще меня понизят немножко.6 Акт будет у нас в понедельник, 20-го числа.

Так как мы не увидимся еще год по крайней мере, то я и думал, что нужно сообщить тебе это обстоятельство, пока представляется удобный случай. Ты можешь лучше понимать потом намеки, которые буду я делать в других письмах. Это письмо передаст Вам человек, который знает обо мне все и который отличается благороднейшим направлением...3* Можешь говорить с ним обо мне все, не опасаясь нисколько. Тетеньки пусть не знают этого, или ты можешь сказать им что-нибудь, полегче, чтобы они не стали тревожиться и плакать бог знает из-за чего. Беды большой еще нет в моих делах. Пушкин и Лермонтов писали пасквили, Искандер до сих пор пишет на Россию едкие статьи,6 Даль выгнан был из корпуса за "написание пасквилей"...7 А я, слава богу, отделался еще довольно легко, и теперь подобного обстоятельства со мною не повторится. Другое дело -- легкая эпиграмма... Это -- вещь совершенно безвредная. Например, ты, верно, видел карикатуры Степанова8 на англичан и французов, заметил, как он представляет и унижает Наполеона III. Вот на него две эпиграммы:

1.

Что нам смотреть карикатуры

На наших западных врагов?

Да наша Русь вся и в натуре

Есть с иностранных образцов

Карикатурная гравюра...

2. Н. СТЕПАНОВУ

Между дикарских глаз цензуры

Прошли твои карикатуры...

И, на Руси святой один,

Ты получил себе свободу

Представить русскому народу

В достойном виде царский чин!..

Можешь распространить эти эпиграммы: они могут убить авторитет Степанова и его глупых, нелепых карикатур, где нет ни вкуса, ни остроумия, ни меткости насмешки.

О делах семейных пишу в другом письме -- к тетеньке.4*

Начал повесть.10 Если кончу во время каникул, то постараюсь напечатать в одном из журналов.

Прощай и пиши ко мне о том, что делается в Нижнем.

Н. Добролюбов.

1* Директора института.

2* То есть подлинника стихотворения на юбилей Греча.

3* Институтский товарищ и близкий друг Николая Александровича, Михаил Иванович Шемановский, ехавший через Нижний в Вятку к родным на каникулы. -- М. И. Шемановский, уроженец Вятки, был чистый русский; по-польски он вовсе не знал.

4* В письме к Фавсте Васильевне от 20 июня.

80. Ф. В. БЛАГООБРАЗОВОЙ

20 июня 1855. Петербург

20 июня 1855 г., СПб.

Недавно я писал Вам, милая тетенька, с Алешей Галаховым.1 Теперь опять представляется случай -- и я снова ловлю его, чтобы известить Вас о себе. Студент,2 с которым посылаю Вам это письмо, -- один из наиболее любящих меня и любимых мною людей. Он едет теперь в Вятку и был так добр, что по моей просьбе согласился передать Вам мое письмо. Пожалуйста, примите его как моего друга, так, как Вы приняли бы меня, если бы я приехал к Вам. Это -- добрейший и благороднейший человек.

О своем положении я не много могу сообщить Вам нового. Скажу только, что мои надежды на последний экзамен вполне оправдались: я отвечал очень хорошо. Но и тут нельзя не заметить насмешки судьбы надо мною. Отвечать мне пришлось почти последним -- по жребию. Я ужасно утомился в ожидании своей очереди. Потом выхожу отвечать -- дают мне вопрос о том, что я знал хуже всего, -- о драматической литературе у испанцев. Разумеется, по-испански я не знаю, переводов с этого языка у нас очень немного... Пришлось довольствоваться тем, что слышал на лекции профессора. А я надеялся блеснуть своими познаниями... И все-таки ответ вышел очень хороший... Сегодня будет у нас акт... Впоследствии напишу Вам и о нем.

Я скоро жду от Вас письма и потому буду писать обстоятельнее уже после. Теперь тороплюсь, потому что Михаил Иванович Шемановский торопится на железную дорогу. Жить я буду все каникулы частию здесь в институте, частию у Галаховых. Но письма Вы можете всегда адресовать по-прежнему в институт.

Недавно я был в Духовной академии и узнал много новостей о Нижнем. Вы мне ничего не пишете. Горбатов3 выгорел почти весь, Страхов и Раев4 женились, Розов из института1* вышел в отставку... Последнюю новость узнал я, впрочем, не из Духовной академии. Кстати, нельзя ли Вам, узнавая хоть чрез Платона Петровича,5 писать мне иногда о переменах учащих в Нижегородской гимназии и институте... Это для (меня) очень нужно.

Да напишите же мне, что Володя и Ваня? Что Анночка и Ниночка? Не знаете ли чего о Катеньке? По-прежнему ли дуется2* Катерина Петровна?3* Я здесь ничего не знаю. Василию Ивановичу скоро буду писать.

Н. Добролюбов.

Хотел поговорить с тобою много, моя милая, дорогая Ниночка; но времени осталось так мало, что едва могу написать тебе несколько строк, пожелать всех благ -- душевных и телесных, сказать тебе, что я всегда тебя люблю и помню, что надеюсь на твою скромность, рассудительность, послушание и прилежание, что целую тебя заочно, тебя и Ванечку, что желаю от тебя получить милое, хорошенькое, длинное письмецо, -- сказать это и проститься до следующего письма.

Твой брат Н. Добролюбов.

1* "Из института" -- вероятно, Нижегородского дворянского.

2* На него за то, что он но писал ей.

3* Захарьева.

81. М. И. БЛАГООБРАЗОВУ

18 июля 1855. Петербург

18 июля 1855 г., СПб.

Напиши наконец ко мне, дорогой друг мой Михаил Иванович, и покажи, что ты остался все тем же, чем я привык знать тебя. Вот уже третий день сегодня, как я сам не свой и никак не могу отгадать истинного смысла комедии,1 которую рассказали мне приехавшие сюда Щепотьевы. Давно ли ты попал в романические герои? Какой из писателей юной Франции свел тебя с ума и заставил превратиться из умного, расчетливого, положительного человека нашего времени в чувствительного Селадона2 протекшего столетия? Кто перенес тебя в счастливую Аркадию3 и заставил мечтать о счастии в хижине с твоею, не совсем целомудренною, пастушкой? Скажи мне как твоему другу -- каким чудом, какими чарами вовлечен ты в эту грязную, пошлую идиллию. Я решительно не узнаю тебя. Неужели красоты царицы твоего сердца (немножко рябой, довольно пожилой и довольно изношенной, помнится) до того приковали тебя, что ты и ум и совесть потерял? Неужели, наконец, ты уже не имеешь собственной воли, не имеешь решимости смотреть на вещи своими глазами, слушать все собственными ушами, а не предаваться слепо и несмысленно в распоряжение твоей любимицы? Чего можешь ты ожидать от союза, который предположил? Неужели готовится тебе прочное семейное счастие с той, которая недавно еще нанималась расточать свои ласки каждому приходящему? Неужели можешь ты успокоиться в объятиях женщины, давно потерявшей стыд и скромность свою? Можешь ли ты ожидать, что тебе верна будет та, которая уже решилась продать свою невинность чужим и, между прочими, тебе самому? Поверь, что женщина, не сохранившая чести девической, не сохранит и чести супружеской. Да и что за необходимость была тебе жениться? Если она жила с тобою без церемонии два года, то могла прожить и третий и четвертый, по крайней мере до лучшего оборота обстоятельств. Или она уже не хотела более удовлетворять твоих страстных желаний, и стремление носить твое имя пробудило в ней будто бы стыд, давно забытый, и угрызения совести? Так ведь за свой рубль можно найти сотни таких красавиц! Или ты уже до того очарован, до того поклоняешься и боготворишь свою даму, что, кроме нее, весь свет постыл тебе? Так помилуй, друг мой, -- времена Жанлис и Дюкре-Дюмениля4 давно прошли; нынче и в романах таких чудес не бывает. Да притом я никогда не могу поверить, чтобы у тебя был до такой степени дурной вкус. Разве, может быть, ты лишил ее невинности и теперь хочешь женитьбою загладить свой проступок?.. Ведь вот единственное оправдание, возможное для твоего поступка; но едва ли ты решишься даже подумать о таком предлоге: так явно противоречит он настоящему положению дел!

Ты знаешь меня, мой брат: я холоден, недоверчив, горд, но я не зол, не глуп и не педант. Не школьные предубеждения, не жалкий взгляд провинциальных сплетниц руководит моими суждениями. Я не скажу тебе, что бесчестно жениться на солдатке, не стану толковать о выгодной партии, которую ты мог бы сделать впоследствии, не буду утверждать, что всякая б.... есть чудовище человеческого рода. Но я тебе говорю, что она не может верно хранить супружеских обязанностей, которые она давно презрела; говорю, что она не способна составить счастие такого человека, как ты, потому что я очень хорошо знаю тебя; говорю, что если ты в нее влюблен и хочешь сохранить ее любовь, то лучшее средство для этого -- как можно дольше на ней не жениться; говорю и предсказываю, что ты сам горько будешь каяться в своей опрометчивости, если это свершится, а если нет, то скоро увидишь, как ты был нелеп и смешон, жалко смешон, в роли страстного любовника! Да нет, ты им никогда и не был. Все, что могу я здесь понять, -- это хитрые интриги твоей возлюбленной: их обманы и уловки давно уже очень хорошо известны и понятны всякому мало-мальски опытному человеку.

За всем тем я должен сказать тебе и о том важном обстоятельстве, на которое ты, кажется, никогда не обращал внимания. Это -- спокойствие твоей матери. Ты говорил, бывало, что матери не любишь, что желал бы ее смерти; я этому не верил и не верю до сих пор, потому что до подобного зверства человек не может дойти. Но твой поступок заставляет думать, что ты действительно истребил в себе всякое человеческое чувство естественной сыновней любви и предпочел свою сомнительную девку нежно любящей тебя матери. Скажи мне, брат мой, в последний раз -- неужели в самом деле ты до того огрубел и очерствел, до того стал бесчеловечен, до того гадок, до того порабощен скотской чувственности, что несчастие матери уже нисколько тебя не трогает, что ты спокойно можешь перенести название матереубийцы, которым заклеймит тебя за твой поступок проклятие божеское и человеческое? Вспомни, брат мой, все еще любимый, -- вспомни, сколько трудов и забот, сколько горя и тоски, сколько слез и страданий вынесла из-за тебя и для тебя мать твоя, вспомни, чем она жертвовала для твоего счастия и чем ты ей отплатил за ее любовь... Неужели ты ничем, ничем не хочешь для нее пожертвовать? Да ведь это значит быть хуже всякого скота. Положим, ее убеждения ложны, и ты вправе поступить так, как хочешь; да пожалей же мать свою, имей к ней хоть каплю сострадания, дай ей дожить спокойно свой, и без того нерадостный, век; может быть, уже недолго остается ей тяготить тебя своим присутствием.

Прости меня, друг, за мои упреки: поверь, я люблю тебя и жалею о тебе. Знаю, тебе тяжело... Знаю и то, что теперь в Нижнем нет тебе другой невесты; но свет -- не в одном Нижнем, и притом -- отчего не подождать тебе? Отчего и не уступить, хоть на время, предубеждениям общества, среди которого живешь ты? Я более имею права презирать это общество, но, признаюсь тебе, в этом случае я уважу его мнение, и моя сестра с братом исчезнут из Вашего дома в ту минуту, когда вступит в него эта женщина. С сокрушением сердца я тогда отрекусь от тебя, как отречется и все общество, к которому ты принадлежишь. Прощай, мой брат и друг доселе, -- и верь искренности и неизменности моих слов.

Н. Добролюбов.

82. М. И. БЛАГООБРАЗОВУ

30 июля 1855. Петербург

30 июля 1855 г.

Через несколько дней после отправления к тебе моего письма я получил твое.1 Хоть больших радостей от него я и не ожидал, но все-таки приятно было получить от тебя известие: все лучше, чем ничего... Из письма увидел я, что ты в добром здоровье и здравом уме; следовательно, остальное все как-нибудь устроится, ежели только ты не вздумаешь упрямиться. Будучи уверен, что ты принял последнее мое письмо так, как я его писал, то есть совершенно по-дружески, по крайней мере не надулся за него, я продолжаю говорить с тобою моим прежним тоном и с прежним искренним расположением. Расскажу тебе об исполнении мною твоих комиссий. Главную2 я исполнил через два дня по получении твоего письма, то есть 26-го числа, во вторник. В воскресенье был праздник, и, следовательно, присутствия в инспекторском департаменте не было, а в понедельник не успел. В департаменте мне сказали, что губернии представляются министру в алфавитном порядке, и потому до Нижегородской черед еще не дошел, а будут в докладе ее представления не ранее двадцатых чисел августа. Я хотел узнать, нельзя ли чего-нибудь сделать для устранения препятствий, о которых ты мне пишешь, но увидел, что тут одно может быть препятствие -- воля министра. Молодой чиновник, к которому обратился я за справкою, очень любезно объяснил мне, что дела эти совершаются обыкновенно таким образом: министру представляется длинный список представляемых, и если этот список покажется ему очень велик, то он возьмет да и зачеркнет, без дальних справок, несколько десятков -- с начала, в середине или в конце реестра, смотря по тому, как ему вздумается. Если ты попадешься ему под руку, между прочим, то, уже конечно, никакая человеческая сила не спасет тебя от бесчиния до следующего года. Нужно, следовательно, подождать, не пошлет ли судьба удачи. После 20 августа справлюсь опять и немедленно напишу к тебе.

Другую просьбу твою 3 исполнить гораздо труднее. Как человек не слишком искательный и притом не поступающий в гражданскую службу, я не старался приобретать здесь связи, а довольствовался легкими, случайными знакомствами, которые посылала мне судьба. Таким образом, кроме Галахова,1* я мог бы обратиться только к троим людям. Один из них сенатор4 и мог бы сделать то, о чем я его попрошу. Но его ведению подлежат дела министерства иностранных дел: туда ты попасть не можешь, по незнанию иностранных языков. Заставить же старика ездить и просить за тебя других я не могу: мало еще знаком с ним для этого и опасаюсь обременить его подобной просьбой. Другой господин -- директор департамента Княжевич.2* Этот находится даже в вашем министерстве,3* и перейти к нему на службу было бы тебе очень удобно. Но тут опять новая помеха: познакомился я с ним посредством Прутченко, они закадычные приятели, и как только Княжевич узнает, что ты служишь у Бориса Ефимовича, тотчас же, ничего не говоря и не обещая, отпишет ему и спросит его мнения.4* В этом я уверен, как дважды два четыре. Следовательно, оставался еще один -- начальник отделения, у которого я теперь даю уроки сыну и у которого живу на даче все лето.5* Я и обратился к нему, в самый день получения твоего письма. Не прося прямо места -- потому что он не может его дать, а может похлопотать только,-- я спрашивал его мнения и совета о том, каким образом удобнее перебраться сюда на службу, на какую выгоднее, и нельзя ли помочь как-нибудь этому делу. Он начал тем, что напал на столичную службу, насчитал мне множество примеров, что здесь студенты университета киснут в палатах и ждут не дождутся местечка в министерстве, сказал, что молодой человек без высшего образования здесь совсем пропадет, и заключил тем, что если и можно с большими усилиями получить здесь место, то разве без жалованья, да и то нужно ждать неопределенное время. Вот тебе результат моих попыток. Если ты непременно хочешь, я попытаюсь еще похлопотать через одного товарища, с которым я очень близок и которого отец тоже начальник отделения. Только едва ли что-нибудь выйдет из этого. Жаль мне, что не могу услужить тебе, как бы хотел; но -- видит бог, что я не имею сил для этого. О месте в почтамте5 -- жалею, что ты не написал мне раньше двумя неделями: тогда я бы обделал это дело без всякого затруднения. Здесь была жена нижегородского почтмейстера, С. И. Буринская, и я провел с ней несколько часов очень приятно. Она давнишняя приятельница с женою того господина, у которого живу я, была у них несколько раз, я представлен был как учитель их сына и как нижегородец, нашел много общих предметов, о которых расспрашивать и рассказывать было интересно и для меня и для нее. Кстати, упомянул я о своем знакомстве с Галаховым, и она сделалась ко мне еще ласковее. Тут бы стоило сказать несколько слов, и дело было бы слажено. Теперь она давно уже уехала. Впрочем, если тебе некуда будет деваться более -- напиши мне, и я постараюсь действовать через мать моего ученика, чтобы она попросила свою приятельницу, а та своего мужа. Могу я также просить и С. П. Галахова (хлопотать через его жену будет лишнее; да она притом возвратится в СПб. тогда уже, когда и Галахова в Нижнем не будет: а ведь он и имеет там влияние только как ревизор). Но это только в крайнем случае, потому что переписка по этому делу будет довольно щекотливая вещь...

Ну, теперь на все твои комиссии. -- худо ли, хорошо ли -- ответ сделан. Сам обсуди свое и мое положение и реши, что нам делать.6* А я опять тебе повторю: побойся бога -- не убивай мать свою; она так любила и любит тебя... Не говорю тебе -- откажись совсем от своего предприятия,7* а по крайней мере отсрочь его на неопределенное время и поставь себя в порядочное положение, чтобы на тебя не указывали пальцами. Ведь бог знает, как на тебя теперь смотрят. Я бы тотчас же принялся хлопотать за тебя перед Буринской -- да боюсь: что, если пакостная история твоя наделала шуму в городе и она уже слышала о тебе? Надобно осрамиться будет, вместе с тобою... Ведь дернул же тебя черт на такую гадость! Отвяжись, брат, от нее,8* пожалуйста,--постарайся отвязаться... Имей немножко побольше энергии и воли над собой (а не над бедной матерью9*): ведь ты уже не ребенок.

Я, брат, тоже жду себе больших и больших неприятностей. В известных тебе стихах6 затронут был кн. Вяземский и назван продажным поэтом. Теперь вдруг, ни с того ни с сего, он сделан товарищем нашего министра.7 Мое имя известно; не мудрено, что обиженные мною приятели его подожгут, и в институте меня не будет.10* Начальники из желания угодить товарищу министра начнут снова меня преследовать, и даже защищать меня всякий побоится. Каюсь теперь в неосторожности, да утешаюсь хоть тем, что это11* по крайней мере не дело, а слово, и слово довольно неглупое и имевшее своего рода успех... так что все-таки много есть людей, которые в душе всегда будут за меня.

Ну, теперь прощай. Благодарю тебя за любовь к Ванечке: я и ожидал от тебя хорошего расположения к нему, потому что это был всегда твой фаворит и потому что в любви твоей к нашему семейству я никогда не сомневался. Желаю, чтоб твое ослепление насчет известного обстоятельства не разорвало наших отношений, так хорошо установившихся, особенно в последнее время.

Благодарю тебя еще за хороший прием моего товарища12* и хорошее о нем мнение. Я от души люблю этого человека за его ум, доброту и благородство и бог знает как рад был, что Вы его оставили у себя: он очень затруднялся тем, где остановиться. Однако пора кончить. Прощай, пиши ко мне скорее и откровеннее обо всем. Пожалуй, разругай меня, если это доставит тебе удовольствие: обещаю не рассердиться.

Н. Добролюбов.

1* Сергея Павловича: он служил в почтовом управлении.

2* Александр Максимович Княжевич, вскоре после того назначенный министром финансов.

3* Михаил Иванович служил в казенной палате под начальством Б. Е. Прутченко.

4* А Михаил Иванович полагал, что Б. Е. Прутченко стал враждебен ему (предположение было ошибочно, как видно из писем Бориса Ефимовича к Николаю Александровичу).

5* Это был г. Малоземов.8

6* Для исполнения желания Михаила Ивановича переменить службу.

7* От намерения жениться на девушке или женщине, казавшейся дурною всем, слышавшим о ней.

8* От этой женщины.

9* У которой он требовал одобрения своему намерению.

10* То есть: "меня исключат из института". Опасение неприятностей от кн. Вяземского было напрасно; он или не знал, что автор стихотворения на юбилей Греча -- студент Педагогического института Добролюбов, или простил ему оскорбление. Вместо того чтоб иметь преследователя в новом товарище министра, Николай Александрович нашел в нем защитника.

11* То есть не в частности стих о кн. Вяземском, а все стихотворение.

12* М. И. Шемановского, заезжавшего к Фавсте Васильевне по пути домой в Вятку.

83. Л. И. и В. В. КОЛОСОВСКИМ

1 августа 1855. Петербург

1 авг. 55 г., СПб.

Вероятно, еще в начале июля месяца или в конце июня Вы получили письмо мое, любезный дяденька Лука Иванович и тетенька Варвара Васильевна.1 С тех пор я несколько раз собирался писать к Вам, но каждый раз останавливали меня обстоятельства, то мои собственные, то Ваши -- нижегородские. Наконец уже собрался теперь уведомить Вас о себе и попросить за других.

Я живу очень, очень хорошо, сколько то возможно в моем положении и при беспрестанных неприятностях со стороны наших нижегородских дел. Вы, конечно, уже слышали, что я живу на даче1* и приготовляю к поступлению в корпус одного мальчика, за что должен получить 30 руб. серебр. Как ни ничтожна эта сумма, но я не раскаялся, что согласился принять на себя это дело. Мальчик, ученик мой, очень неглуп и любит заниматься; мои объяснения слушает он с охотою и вниманием, и, следовательно, мне заниматься с ним очень приятно. Семейство, в которое попал я, чрезвычайно доброе и милое; меня все очень полюбили, заботятся обо мне, как о родном. Дети все привязались ко мне как нельзя больше: просто не отходят от меня, не хотят без меня обедать, если я запоздаю как-нибудь в городе или на прогулке, отказываются от гулянья и остаются дома без всякого неудовольствия, ежели только я остаюсь. По всему этому Вы можете судить, как я сам привязан к детям и ко всему семейству гг. Малоземовых, у которых нахожусь теперь. Что касается до внешних удобств, то я тоже очень доволен всем: довольно хороший обед, сытный завтрак, кофе, ягоды и пр. каждый день. Нередко приезжают гости, с которыми тоже весело и незаметно проходит мое время. Кроме того, я пользуюсь правом бесплатного входа в купальни, в сад гр. Безбородко, где три раза в неделю играет музыка и бывает иногда иллюминация и где каждый раз нужно бы платить по 15 коп. сер. за вход. Прибавьте к этому катанья на лодке, иногда отправление в другие увеселительные места, куда я тоже сопровождаю всегда семейство, не платя ничего, -- и Вы увидите, как мне здесь спокойно и приятно после однообразной институтской жизни, нарушавшейся обыкновенно только домашними неприятностями.

Теперь о Вас. Я рад, что наконец Вы в городе,2 что соединились наши семейства, и как я благодарен Вам, милые мои дяденька и тетенька, за Вашу любовь к Володеньке. Мне писал Василий Иванович,3 что он теперь у Вас и останется до сентября, пока не приедет Мичурин. Не знаю, не обременит ли он Вас: ведь он такой резвый; за ним надобен надзор, а кому же у Вас смотреть за детскими шалостями? Разумеется, я знаю, что Вы его не бросите, что всегда о нем позаботитесь: Ваша доброта и любовь к нам мне очень хорошо известна. Но меня тревожит мысль, что для Вас эта забота может быть тяжела и неприятна. А между тем Василий Иванович писал мне даже, что у Мичуриных совсем плохо жить Володе4 и что Вы хотели оставить его у себя. Не знаю, право, как и распутать это дело... Опишите мне, пожалуйста, все поподробнее. Боюсь я сгубить ребенка, как Юленьку. Я никогда не простил бы себе этого. Напишите мне, милая тетенька, ведь я знаю, что Вы меня любите. Вспомните, как Вы, бывало, качали меня на руках да спать заставляли. Я это часто припоминаю... И прощанье наше припоминаю. Вы да тетенька Фавста -- ведь вот кто у меня теперь вместо матери. Ах, бедная тетенька Фавста! Передайте ей письмо, которое при этом приложено,5 да постарайтесь утешать и успокоивать ее. Я думаю, у нее на душе теперь столько горя, столько горя!.. Как это Михаил Иванович так решился поступить!.. Поговорите с ним, убедите его, если он еще кого-нибудь слушает... Да не показывайте ему какого-нибудь гнева или пренебрежения, а говорите ласковее и спокойнее с ним: тогда ему скорее совестно будет перед Вами... Я на Вас надеюсь, дяденька, в этом деле. А больше всего -- поберегите тетеньку Фавсту Васильевну и для нее, и для себя, и для наших сирот... Что с ними будет без нее?.. Господи, неужто еще мало несчастий перенесла семья наша? Неужели еще будут они? Пора бы уж кончиться... Прощайте, дорогой дяденька и милая моя тетенька. Поцелуйте Анночку и велите ей написать что-нибудь ко мне побольше: тогда и я буду писать к ней особо. А главное -- Вы сами пишите ко мне поскорее.

Н. Добролюбов.

1* У г. и г-жи Малоземовых.

84. М. И. БЛАГООБРАЗОВУ

7 сентября 1855. Петербург

7 сент. 1855 г., СПб.

Ваше благородие,

милостивый государь,

Михаил Иванович!

По просьбе Вашей, изложенной в наивном Вашем письме, полученном мною третьего дня,1* я ходил вчера снова в инспекторский департамент и честь имею известить Вас, что Вы, как мне сказали, произведены в первый чин, приказом No 168, от 27 августа, и что официальное уведомление об этом пошлется в Нижний на следующей неделе.

С истинным уважением и нелицемерною преданностью имею честь быть Вашим, милостивый государь, покорнейшим слугою

студент Главного педагогического института

Николай Добролюбов. 2*

1* Письме от 1 сент.1

2* Шутливый официальный тон письма показывает, что Николай Александрович считал досаду Михаила Ивановича на него мимолетной. Он ошибался; Михаил Иванович долго сердился на вмешательство Николая Александровича в дело о его безрассудной женитьбе.

85. Ф. В. БЛАГООБРАЗОВОЙ

28 сентября 1855. Петербург

28 сент. 1855 г.

Надеюсь, что Вы уже совершенно успокоились теперь, моя милая, добрая тетенька, по делу Михаила Ивановича. Чтобы еще более Вас утешить, я передаю Вам вполне мнение Бориса Ефимовича об этом обстоятельстве. Вот что недавно он писал мне: "Скажу Вам еще несколько слов о Благообразове.1* Он, как и многие другие, заблуждался. Мать побранила его, и тем кончилось; надо, однако ж, сказать в похвалу его, что он гораздо лучше многих, связавших свою судьбу с недостойными их тварями. Благообразов увидел свою пагубу и, при всей слабости характера, успел укрепиться, может быть и потому, что его прелестница надоела ему, и он послушался матери. А сколько у меня в палате несчастных молодых, женившихся при первом увлечении страсти. И какая жизнь: жена -- в одну промышленность, муж -- в трактир или кабак; тем кончают свою страсть, а вдобавок -- я должен отказать пьянице от службы. По этим примерам я вижу над Благообразовым небесное благоволение, низведенное отцом, матерью, дядею. Их молитвы отстранили молодого, неопытного юношу от бездны, в которую влекла его пагубная слабость". Вот его отзыв; из этих слов Вы можете очень ясно видеть его неизменно доброе расположение к нам и желание помогать во всем, что касается нашего семейства. На дело Михаила Ивановича он совсем не сердится, а смотрит на него просто как на слабость, гибельную, но все-таки простительную для такого пылкого молодого человека, как он. По всему этому мне кажется, что Михаил Иванович напрасно опасается немилости Бориса Ефимовича и хочет выходить из его службы. Надеюсь, что он этого не сделает без нужды. Он и на меня рассердился за мое немножко строгое и насмешливое письмо по поводу его сватовства; но это, конечно, пройдет; поклонитесь ему от меня и скажите, что я его помню и люблю. Передайте, кстати, мое почтение и Михаилу Алексеевичу и спросите его, думает ли он, что я сделался теперь довольно умен, чтобы удостоиться чести писать к нему.2*

Я живу довольно спокойно в институте, окруженный внимательностью начальства и всеобщею, полною любовью товарищей. Для своих издержек я имею 8 руб. сер. в месяц, которые получаю за свои уроки -- два раза в неделю, по рублю серебром за урок. Для меня и того очень довольно, так что деньги у меня никогда не переводятся. Следовательно, с этой стороны Вы должны быть совершенно спокойны. Занятия мои идут очень успешно, и для них я оставляю многие знакомства, которые в последнее время развелись у меня в необыкновенном количестве во всех слоях общества: и между чиновниками, и между профессорами, и между духовными, и между офицерами, и между студентами, и даже между купцами, -- впрочем, не торгующими, вроде Шестакова. Ходить ко всем им часто -- невозможно, а редко -- сердятся. Поэтому я к некоторым совсем перестал ходить, чтобы сберечь свое время. А при всем том, что праздным никогда не бываю, часто подумываю я о Нижнем, о Вас, мои родные, милые, о сестрах и братьях, о знакомых домах. Как бы хотелось мне повидаться с Вами, с тетенькой Варварой Васильевной, с Ваней, Володей, Ниночкой, Анночкой -- всех бы собрать вместе... Бог даст, уж на будущий год непременно увидимся. Право, и не заметите, как пролетит этот год, а теперь пока хоть пишите мне почаще, несмотря на мои неответы. Право, некогда, душечка тетенька, и зная, что писать нечего, как-то и не хочется сидеть да ломать голову, что бы такое написать. А у Вас всегда есть интересные для меня вещи. Вы ведь знаете, что я на чужой стороне, следовательно, для меня каждый домик, каждый житель, каждое окошечко, каждый камешек на родной земле -- очень дороги. Притом Ваши письма напоминают мне мать мою, так рано нас покинувшую. Бедная страдалица!.. Все худое, все тяжкое она вынесла, и судьба поразила ее в то самое время, когда ей нужно бы было наслаждаться только радостями семейными, утешаться на детей своих. Но полно... Прощайте, милая, дорогая, любезная моя тетенька. Будьте здоровы, будьте веселы и спокойны. Напишите мне скорее о Володеньке: что он, как он выздоравливает.

Н. Добролюбов.

P. S. Отчего не пишут ко мне Лука Иванович и Варвара Васильевна?

1* Это выписка из письма Б. Е. Прутченко от 3 сент. 1855 года.

2* Выражение остатка ослабевшей досады на Михаила Алексеевича за то, что в письме от 22 сент. 1854 года2 он объяснял отчаяние Николая Александровича его неопытностью.

86. A. A. ДОБРОЛЮБОВОЙ

28 сентября 1855. Петербург

28 сент. 1855 г.

Я уже очень давно не получал от тебя, милая моя Ниночка, ни одного слова, ни одной строчки, ни одной приписочки. Здорова ли ты, или не сердита ли на меня за что-нибудь? Правда, я виноват, что и сам давно не писал к тебе, но ведь я, кажется, так и просил тебя в последнем письме, чтобы ты писала ко мне, не дожидаясь моих ответов, потому что мне иногда невозможно бывает отвечать скоро. Особенно теперь я чрезвычайно занят и потому не могу часто писать; но прочитывать твои письма было бы для меня особенным наслаждением, которое я себе нередко позволяю во время отдыха: беру какое-нибудь старинное письмо твое, тетенькино или другое чье-нибудь и перечитываю его и после того так сладко мечтаю о Вас, о всех родных наших. Только мамаши и папаши писем я не имею духу читать, потому что как прочту пять строк, так и покажутся слезы на глазах... Да, душечка моя, тяжело среди чужих, и я очень, очень часто вспоминаю о вас и желал бы, очень бы желал получать почаще от вас известия. Надеюсь, милая Ниночка, что ты ведешь себя хорошо, умно, что ты прилежна, почтительна, опрятна, скромна, что умеешь ценить попечения о тебе тетеньки, что вознаграждаешь ее за это своею любовью и послушанием. Я думаю, что ты заботишься также об опрятности твоего лица, натираешь его магнезией и вообще делаешь все, что тетенька прикажет, чтобы предохранить тебя от жалкого безобразия.1 Напиши мне обо всем, не церемонясь и не опасаясь ничего. Прощай, душечка. Скажи, получили ли вы книгу нашего акта2 от Галахова.1* Там найдете некоторые подробности об моей институтской жизни.

Брат твой Н. Добролюбов.

1* Алексея Сергеевича.

87. Е. А. ДОБРОЛЮБОВОЙ

23 ноября 1855. Петербург

23 ноября 1855 г., СПб.

Милая сестра моя! Целых два месяца все хотел я писать к тебе и никак не мог собраться, потому что задерживали постоянно -- то свои дела, то хлопоты по делам семейным. Да, моя душечка Катенька, я опять принялся хлопотать о семействе. Чтобы иметь возможность помогать моим братьям и сестрам, я просил, чтобы меня в этом же году выпустили из института (а мне нужно бы еще оставаться два года). Но чтобы меня не считали исключенным, не кончившим курса, я хотел держать экзамен за весь курс.1 Прошение мое подали министру,1* и он, вникнув в мое положение, сказал, что постарается устроить мое семейство без меня, а мне советовал оканчивать курс, чтобы потом получить отличное место. После того тотчас он написал письмо к нижегородскому преосвященному, в котором просил его зачислить за Ниночкой место какое-нибудь в Нижнем.2 Преосвященный до сих пор еще ничего не отвечал, хотя прошел уже целый месяц, -- и князь Вяземский, который хлопотал за меня, хочет теперь просить прямо обер-прокурора. Надеюсь, что наши обстоятельства и поправятся как-нибудь. Между прочим, я все-таки готовлюсь к экзамену, занимаюсь, пишу сочинения, дела множество. От этого-то у меня так мало свободного времени для того, чтобы писать ко всем нашим.

Не сердись же, что я так редко к тебе пишу, моя миленькая, дорогая моя Катенька. Поверь, что я всегда, всегда помню тебя и с величайшим наслаждением перечитываю твои письма. Пиши ко мне больше, если только можешь, обо всем, что ты думаешь, чувствуешь, что видишь и слышишь -- относящееся к тебе. Впрочем, не оставляй все-таки своих занятий; учись, душенька, прилежнее, ежели только позволяет тебе твое здоровье. Ты, я думаю, много отстала от своих подруг в продолжение своей болезни; но для тебя нетрудно будет догнать их: ведь ты у нас всегда была умненькая девочка, и сам преосвященный2* так называет тебя. Но особенно старайся -- отличаться скромным поведением, любовью ко всем подругам, послушанием начальству во всем. Это -- самое главное; помни это, мой неоцененный друг Катенька.

Завтра твои именины. Когда придет мое письмо, они уже пройдут, но я все-таки поздравляю тебя, желаю провести весело этот день и прожить спокойно весь этот год. Может быть, тебя на этот день отпустят к Ренненкампфам: они так добры к тебе. Когда увидишься с ними после этого письма, кланяйся им от меня, то есть скажи, что я свидетельствую им свое почтение, а не пишу к ним потому, что боюсь, не обременил ли их и прежними своими письмами.

Прощай, моя красавица, моя голубушка Катенька! Я хотел бы подарить тебе что-нибудь в день ангела, да не знаю что... Посылаю тебе просто денег 5 р., которые ты можешь употребить куда захочешь, то есть на то, что тебе может быть нужно. Для сохранения можешь отдать эти деньги своей начальнице или кому другому, как это у вас делается...3*

1* Сокращенное выражение вместо "товарищу министра".

2* Симбирский, Феодотий.

3* Подписи нет; быть может потому, что Николай Александрович отложил письмо, думая продолжать его, не успел и, торопливо влагая написанное в конверт, не взглянул, сделана ли подпись; но, быть может, конец письма находился на другом листе, утратившемся.

88. Е. А. ДОБРОЛЮБОВОЙ

25 декабря 1855. Петербург

Дек. 25, СПб.

Милая моя, добрая моя сестра, моя неоцененная Катенька! На днях я получил милое твое письмо1* и хочу отвечать тебе теперь, чтобы письмо мое, дошедши до тебя тотчас после праздников, продолжило для тебя их веселье, если только можешь ты веселиться. Дай бог, чтобы была для тебя какая-нибудь отрада в эти святые, прекрасные дни! Не ропщи на свою судьбу, моя добренькая, умненькая Катенька. Ты знаешь, что горем л слезами ничего не сделаешь, ничему не поможешь; а я прибавлю к этому еще то, что всякое горе становится еще тяжеле, когда позволишь себе слишком много горевать. Старайся рассеять и занять себя: сначала насильно, против воли, а потом и привыкнешь быть всегда занятою. Помни, моя душечка, что мы должны себя приготовить к тому, чтобы быть в состоянии жить самим собою, чтобы уметь доставать себе и кусок хлеба, л. теплый угол, и приличное платье. Кто предается бесплодному плачу и ропоту, тот годится только в нищие, а кто умеет работать и заниматься, тот сумеет сам поддержать себя в неучастии...

Теперь лучшее, что ты можешь делать, это -- учиться, исполнять все свои обязанности, вести себя скромно, никого не обижая и не доводя себя до обиды. Я знаю, моя голубушка, моя бедненькая сестреночка, что тебе бывает тяжело, горько, что тебе иногда ни на что смотреть не хочется, что ты и в самом деле иногда ничего не видишь пред собою, потому что думаешь о родных, о Нижнем, о тетенькином садике, в котором мы все, бывало, так весело гуляли, о нашем оставленном доме, где мы так были счастливы -- все вместе... Мне самому тебя жаль, очень жаль; я готов бы заплакать вместе с тобою о прошедшем времени... Но знаешь ли что, моя душенька, -- ведь уж это все прошло и не воротится больше; зачем же себя по-пустому расстраивать? Лучше старайся не думать об этом... Тебе будет легче. Я сам то же самое испытывал очень часто, когда давал себе волю задумываться; а когда перестанешь тотчас думать об этом2* и обратишься к чему-нибудь другому -- и пройдет... Да, милая Каточек, пора нам с тобою быть и поспокойнее: я тебе скажу кстати, что и дела наши, может быть, скоро поправятся. Архиерей нижегородский не отвечал ничего министру нашему3* на его просьбу,1 но министр хочет все-таки хлопотать через синод. Я теперь имею уроки, и потому у меня есть деньги. Если тебе что-нибудь нужно, напиши мне: вероятно, у тебя есть тоже разные маленькие надобности, и,верно, присланные мною деньги не были тебе лишними. Разумеется, я уверен, что больших прихотей у тебя не бывает, да и не позволят вам иметь их; но мне кажется, что тебе, особенно как больной, можно позволить некоторые развлечения, забавы, игрушки, лакомства даже, умеренные и безвредные. Мне будет очень приятно, моя миленькая Катенька, если ты напишешь мне, что тебе нравится особенно, чего тебе хочется и что тебе нужно. Будь, пожалуйста, со мной откровенна во всем, во всем.

Мне чрезвычайно жаль, что ты не написала мне, где остановится и когда именно будет в Петербурге ваша казначейша: теперь я не могу отыскать ее, а между тем так было бы приятно расспросить ее о тебе. Если она долго еще пробудет в Петербурге, попроси кого-нибудь к твоему следующему письму приписать полный адрес ее, чтобы я мог ее найти. А если она еще не уехала,4* то вручи ей твое письмо, и она меня легко отыщет по адресу:5* я к ней явлюсь.

Уведомляй меня чаще и подробнее о твоей жизни и особенно о ходе твоей болезни, которая меня очень беспокоит. Я ужаснулся, когда узнал, что ты даже не умывалась ни разу от самой пасхи. Я думаю, это тебе очень тяжело и неловко. Впрочем, пусть уж лучше вся болезнь выйдет наружу: зато тогда не трудно будет совсем прогнать ее и вылечить... Делать нечего, душенька, вытерпим и это. Оттерпимся, и потом уже пойдет все прекрасно: терпи, казак, атаман будешь.

Скажи Рудольфу Павловичу и Амалии Богдановне, что я свидетельствую им глубочайшее мое почтение и очень, очень благодарю их за внимательность и любовь к тебе. Верно, ты передала им то, что я писал в прошедшем письме?.. Да еще -- писала ли ты к княгине или нет?.. Часто ли пишут тебе наши родные из Нижнего? Часто ли ты им пишешь? Они восхищаются твоими письмами, и -- правду говорю тебе -- ты пишешь очень мило и даже правильно. Я этому радуюсь. Только не пиши ни вместо не: в последнем письме у тебя везде ни... Впрочем, все-таки хорошо: ты, верно, учишься и грамматике. Прощай же, моя душечка, ненаглядная, незабвенная, милая, хорошая Катенька. Пиши ко мне -- и горюй меньше.

Твой брат Н. Добролюбов.

1* Это было письмо от 5 дек., как очевидно по содержанию ответа на него.

2* То есть: тотчас же, как появятся эти мысли, подавишь их при самом же начале.

3* Как в письме от 23 ноября, употребляется для краткости выражение "министр" вместо "товарищ министра".

4* Из Симбирска в Петербург.

5* Подразумевается: и если не зайдет сама в институт, то известит меня о своем приезде.