1860

218. H. A. НЕКРАСОВУ

6 января 1860. Петербург

Николай Алексеевич.

Если Вы можете без стеснения для себя дать мне 500 рублей взаймы на один год, то дайте, пожалуйста, но только с тем, чтобы это не имело совершенно никакого отношения к "Современнику".

Ваш Н. Добролюбов.

6 янв. 1860

219. С. Т. СЛАВУТИНСКОМУ

4 февраля 1860. Петербург

4 февраля 1860 года

...Вы говорили, что с "Русским вестником" не хотите иметь дела по составлению внутреннего обозрения. Не хотите ли иметь оное (то есть дело) с "Современником"? Это для Вас было бы удобнее в том отношении, что "Современник" выходит раз в месяц, следовательно, два труда г -- за раз приходятся, и каждое обозрение может быть богаче, полнее и цельнее. От двух до трех листов и даже несколько более можно бы предоставить Вам на это в каждом нумере. Относительно условий, вероятно, затруднений не вышло бы. По крайней мере я думаю, что в "Современнике" Вам не было бы невыгоднее заниматься этим, чем в "Вестнике", Не возьметесь ли Вы за это дело? Подумайте, пожалуйста, и если что решите, то известите меня. Скажите, что за условия были у Вас с Катковым и какого бы изменения хотели Вы от "Современника"? Может быть, мне и удастся на этот раз быть хорошим посредником (чего никогда не удавалось), и дело это устроится к обоюдному удовольствию. Я уже говорил Некрасову: он сознает, что "Современнику" внутреннее обозрение очень нужно и что обозревателя лучше Вас искать нечего, да и трудно найти.2 Смущает его одно: что Вы в Москве живете. Но ведь это для ежемесячного журнала, при деятельной корреспонденции, не так ужасно. Да притом же Вы к Москве не прикованы, и въезд в Петербург Вам не запрещен. А со временем обстоятельства могут расположиться так, что Вы, может быть, и в Петербург переселитесь -- чего я бы от души желал...

220. С. Т. СЛАВУТИНСКОМУ

13 февраля 1860. Петербург

13 февр. Моховая, д. Гутковой, No 7, кв. No 1

...Приехавши в Петербург,1 я нашел, что здесь как-то скучнее, церемоннее, холоднее живется. В скучные вечера, в которые мне выпадает дилемма или сидеть в своем углу, или отправляться в общество ученых мужей -- трактовать о возвышенных материях, -- мне часто вспоминается уютный московский уголок, в котором, если хочется, можно с приятностью несколько вечеров сряду врать, например, такой же вздор, каким наполнено вот это письмо. Такого уголка я здесь до сих пор не завел себе. Здесь все смотрит официально, и лучшие мои знакомые удивятся, если вдруг откроют во мне, например, юного котенка, желающего прыгать и ластиться. Здесь я должен являться не иначе как суровым критиком, исправным корректором и расторопным журналистом. Говорят со мной все о "Современнике" да о разных рецензиях, и можете представить, какие новые для меня и интересные вещи высказываются в таких разговорах. Ужас, что за скука... Так бы и уехал в Москву!.. А покамест всем Вашим нижайше кланяюсь, а у Н. С.2 прошу позволения ручку поцеловать при свидании, в знак того, что она прощает меня искренне,

Ваш Н. Добролюбов.

221. С. Т. СЛАВУТИНСКОМУ

22 февраля 1860. Петербург

Добрейший Степан Тимофеевич.

Вы совершенно напрасно расстраиваетесь тем, что следует считать "отрадным явлением". Что мальчик удавился1 -- это, по-моему, очень хорошо; скверно то, что другие не давятся: значит, эта болотная ядовитая атмосфера пришлась как раз по их легким и они в ней благоденствуют, как рыба в воде. Вот что скверно. А то -- удавился! Велика важность! Неужели Вас это изумило и озадачило? Неужели Вы предполагали, что наши гимназии неспособны привести к удавлению человека, мало-мальски привыкшего к другой атмосфере, нежели в какой мы все возросли и воспитались? И неужели Вы жалеете этого болгара, предполагая, что он мог ждать себе какого-нибудь добра в земле русской? Нужно было пожалеть его, нужно было волноваться и возмущаться в то время, когда он ступил на русскую почву, когда он поступал в гимназию. А теперь надо радоваться! И я искренно радуюсь за него и проклинаю свое малодушие, что не могу последовать его примеру.

Назначение Панина,2 ссылка Унковского и Европеуса,3 пожалование во что-то виленского Бибикова,4 полицейские разбои в Харькове и Киеве,5 беззаконный обыск и домашний арест у профессора Павлова в Петербурге,6 благонамеренные тенденции барона Медема7 -- вот новости, которые теперь всех занимают здесь не менее, чем Молинари8 -- Москву. Харьковскую историю, о которой донесено в виде бунта, Вы, вероятно, знаете... Может быть, слышали уже и о том, что по какой-то связи с нею вдруг пришли обыскивать П. В. Павлова, якобы соучастника мятежников. И общество молчит; несколько яростных юношей кричали было об адресе государю по этому случаю; над ними все смеются.

Барон Медем изволил показать либерализм: одному цензору выговор ласковый дал за то, что тот вымарал в одной статье слово вольный в фразе: вольный казак. К сожалению, мне не хотели сказать имя этого цензора; но я подозреваю, что 2/3 из теперешних цензоров способны сделать такую помарку. Можете судить, как обуял их дух страха и холопства и как быстро может совершиться переход к елагинским временам.9 Медем обратил внимание на "Современник", как на журнал "опасный", и перевел его от Бекетова к другому цензору, какому-то Рахманину.10 Определен, говорят, по рекомендации Панина. А уж и Бекетов-то в последнее время был хорош! У меня в прошлом месяце запретили статью о духовенстве11 и пощипали статью о Пирогове.12 В нынешнем Бекетов вымарал полтора листа, целую половину из статьи о новой повести Тургенева;13 я, разумеется, статью должен был бросить. А он пренахально спрашивает: отчего же я не хотел печатать свою статью! О Ваших рассказах тоже написал я статью,14 которой фон не лишен был гвоздиков: вот, мол, человек, не сочиняющий приторных дифирамбов и эклог насчет русских мужичков, не умеет, мол, он этого, потому -- не художник, как Григорович с Писемским, и т. д. А в русской, мол, жизни у него попадаются такие задатки, каких "образованному" обществу и во сне не снилось. Отчего, мол, это? Не оттого ли, что он сознал, да и пришла пора сознать, что народ не игрушка, что ему деятельная роль уже выпала в нашем царствен пр. Все это было обставлено, конечно, литературным элементом, и все это выщипано... И остался один только этот литературный элемент, или, лучше сказать, -- черт знает что осталось... Просто смотреть гадко...

Но делать нечего: не съеживаться же от первых неудач. Подержимся еще. На следующую книжку пишу о "Грозе", о "Горькой судьбине"15 и о "Legende des siècles".16 Пусть запрещают, коли хотят. Я удвою свои труды и вдвое сокращу расходы, но писать буду продолжать в прежнем духе и, по возможности, не стану печатать статей с искажениями.

Ваш Н. Добролюбов.

22 февр.

222. И. И. БОРДЮГОВУ

24 февраля 1860. Петербург

Миленький Ваня! Кланяйся всем Армфельдам, умоли их, чтоб простили мою невежливость, скажи, что я с повинной головой прихожу, и пр., и пр. Объясни, что я ежечасно помнил их добрый прием, ужасно мучился тем, что не писал тотчас по приезде, но писать не мог, не мог решительно. А почему -- тому следуют пункты, уже для тебя одного излагаемые конфиденциально.

По приезде я нашел письмо от Т.1 Она писала мне прямо с почтовой станции, говорила, что не могла еще сыскать себе квартиры, потому что приехала совсем больная и слегла. С следующей почтой надеялась писать подробней. Можешь представить, как ждал я следующей почты; но она прошла (еще когда я в Москве был), прошла и другая, третья, наконец четвертая -- письма все нет. Тревога моя росла с каждым днем, нервы расстроились до того, что я, совершенно против воли, плакал по целым часам и наконец решился ехать в Дерпт отыскивать Терезу. Но накануне того дня, когда я должен был уехать, -- получил наконец письмо; она писала, что была очень больна, но теперь стала поправляться и переехала на квартиру свою. Я мгновенно переменился и в тот же день отправился в оперу; из оперы одни знакомые затащили меня чай пить к себе. Там оказался другой знакомый, который упросил меня на другой день быть у него, так как он праздновал совершеннолетие своей дочери. Я отправился. И тут-то настоящая история. Это было в субботу, 6 февраля. Приехало народу очень много, танцевали пар двадцать, играли столах на пяти. И между танцующими открыл я одну девушку, от которой не мог оторвать глаз: так была хороша она. Прежде всего поразил меня контраст черных глаз и бровей ее с светло-русыми волосами, потом розовая нежность ее кожи, правильное, до последней степени симметричное расположение всех черт, ротик с улыбкой счастья и доброты и такое умное, живое и в то же время ласкающее выражение всей физиономии, особенно глаз... Ах, какие это глаза, если бы ты видел! Они не жгут и не горят, но как-то светятся и греют тебя... Я впивался в нее и почел бы себя счастливым, если бы на меня упал один взгляд этих глаз. Но она танцевала, а я был в толпе смотрящих из дверей. А как она танцевала! Сколько прелести и грации было в каждом ее движении, в каждом повороте головы, в каждой улыбке, которою она разменивалась с своим кавалером! Нет, никакой Грёз никогда бы не мог создать такой головки! А тут она была предо мною живая, порхающая, говорящая с другими! А я не смел даже подойти к ней близко... В первый раз я от глубины души проклял свою неуклюжесть и свое неуменье танцевать. Но проклятиями взять было нечего. Я решился действовать иначе. Я спросил, кто она; мне назвали фамилию; спросил: с кем она приехала? -- С отцом. Я удовольствовался и прошел в другую комнату. Там попросил я, чтобы мне показали г-на такого-то (то есть отца ее). Мне указали, и я начал около него вертеться. Подслушал я, что он не успел составить себе партии и ищет партнеров; тотчас же побежал я к хозяину и попросил, чтоб он устроил партию в ералаш: такой-то с таким-то сейчас изъявляли желание играть, я -- тоже хочу, остается найти четвертого. Хозяин, ничего не подозревая, сладил партию, и я стал играть с почтенным отцом, которому тут же был и представлен. Надо тебе сказать, что он генерал со звездой, и, несмотря на то, я ему куртизанил в картах и вообще ужасно егозил перед ним. Пойми, как я врезался-то! Разумеется, вся эта история кончилась тем, что мы познакомились. Я выспросил его адрес и на другой день явился к нему с визитом и получил приглашение бывать по середам. Настает середа, еду. И нужно же так случиться, что у него какой-то комитет пришелся тут, его дома нет, жене его я не представлен, общество все незнакомое. Попросил одного случившегося знакомого представить меня хозяйке, но и после этого остался одинок. Только и нашел отрады, что в разговоре с одним молодым путейским офицериком, который пренаивно спрашивал меня: жив ли Кольцов, а впрочем, находил, что Бенедиктов плох и пр. Наконец явился хозяин, и меня посадили за карты. Я пасовал каждую игру, и мне действительно ничего не шло (играли в табельку), да и не о том я думал. Наконец, уставши донельзя, я посадил вместо себя другого, а сам вышел в ту комнату, где были дамы. Там оказался и офицерик. Все смеялись, рассказывали что-то и, между прочим, играли в дурачки, страшно плутуя и оставляя каждый раз какую-то старушку, которая тоже плутовала, да не совсем искусно. Я попросил позволения присоединиться к игре, в которой и она участвовала. Сесть мне пришлось возле нее, так что ей приходилось ходить ко мне. В первую же игру она пошла мне тремя картами, когда у меня было только две на руках. Я показал ей их, а она кивнула головой на схоженные ею карты и сказала выразительно: "кройте". Я посмотрел, в ходе оказалось четыре карты, а не три; я тогда нечаянно уронил одну из них на пол, потом поднял и взял к себе на руки, а затем раскрыл все карты, и мы оба вышли. Подобные проделки повторялись каждую игру, и веселью конца не было. В промежутках шли рассказы, анекдоты и всяческое посильное остроумие. Она была на этот раз небрежно одета и причесана и производила менее эффекта, но я зато убедился, что она действительно умна и имеет живое сердце. С какими мечтами ехал я оттуда, с каким нетерпением ждал следующей среды. И не выдержал: середи недели нашел дело к ее отцу и заехал в двенадцать часов, рассчитывая застать всех за завтраком. Но остался в дураках: ее не видал, а отца встретил уже почти на пороге: он собирался уходить из дому. Наконец являюсь сегодня в половине десятого. Здороваюсь, смотрю: одни играют в карты, и сам хозяин тоже, другие рассуждают о том, можно ли назвать счастливым в производстве такого-то подполковника, и проводят параллель с его товарищами, дамы все рассуждают о сгоревших на масленице двух девушках. Я осмотрелся и не нашел около себя дружелюбного лица, с которым бы мог заговорить, кроме опять того же офицерика. В прошедшую среду мы с ним немножко сошлись, так что я начал разговор таким образом: "Хорошо мое положение в этом доме! Никого не знаю, никому не представлен и заговорить ни с кем ne могу". Он посмотрел на меня, и тут только заметил я, что он чем-то особенно сияет. "А Вы знаете мое положение в этом доме? -- спросил он меня. "Какое? В том же роде, как и мое?" -- "Нет, совсем в другом, -- отвечал он и ухмыльнулся. -- Я сегодня объявлен здесь женихом!" -- "Как?" -- закричал я. "Да, я женюсь на дочери N". Не знаю, что со мной сделалось при этом известии. Я судорожно сжал рукой горячий стакан чаю, бывший у меня, прислонился к двери, и боль обожженной руки отвлекла начинавшееся головокружение. "Я очень доволен",--прибавил он, весело смотря мне в глаза. "Еще бы,-- отвечал я,--да это такое счастье, больше которого я ничего и не подумал бы пожелать себе". Он посмотрел на меня несколько странно; я опомнился. "Ну, поздравляю Вас, -- начал я добродушным тоном, -- она, кажется, очень умная и добрая, и притом..." Словом, я пустился в панегирик ей -- который не был ему неприятен... Между прочим, я спросил, давно ли он знаком с нею; три года, говорит. Я заглянул в гостиную, где она гуляла с какою-то подругой. У ней на лице такая радость, столько любви и счастья; посмотрел я на них вместе: она так кокетливо оборачивает к нему головку, так томно кладет свою руку на его, так на него смотрит, как будто говорит: "Возьми меня, возьми, я твоя..." Посмотрел я на все это, потом посмотрел на часы: было четверть одиннадцатого. Я пробыл всего три четверти часа; уехать было еще нельзя. Я подошел к играющим, глядел в карты, но ничего не понимал. Поставив однажды ремиз, хозяин обратился ко мне с вопросом: "Ну как же было но купить?" Я не вдруг сообразил смысл вопроса, не вдруг понял, что по требованию приличия должен я был сказать "да" или "нет"... Я промычал что-то и вскоре потом отошел. Пристал я к какому-то разговору; но в голове у меня ходило что-то, точно я ухом прилег к котлу паровоза: так и кипело, так и ходило все, -- шум и бестолковщина, В середине разговора я очнулся как-то: слышу, хвалят какого-то профессора (должно быть) за то, что добросовестно за наукой следит; я кивнул головой и помычал. Потом еще раз очнулся: говорили уж что-то об операторах; я улыбнулся и знак согласия и посмотрел на часы. Было одиннадцать. Я взял шляпу и стал прощаться. Поклонившись всем, мне незнакомым, я подал руку жениху. "А вы знакомы?" -- спросила мать, до того не говорившая со мной ни слова. "Как же, maman, прошедшую среду познакомились; мы еще все в дурачки играли",-- с какой-то детской радостью и гордостью подхватила она. И при этом она так на него поглядела, что в значении слов ее нельзя было сомневаться. Они значили: "Не правда ли, что ты, мой милый, лучше всех здесь! Вот чужой человек, в первый раз явившийся, -- и он, не сошедшись ни с кем, тотчас же познакомился с тобою". Мне показалось даже, что она мне улыбнулась ласковее при прощанье, именно за то, что я сошелся с ее милым. А отец, прощаясь со мной, наивно проговорил: "А жаль, что вам партии не составилось сегодня". Я немножко дрогнул и ответил "что делать?" таким отчаянно-грустным тоном, что меня все окружающие сочли, вероятно, чудовищным экземпляром записного картежника. А я думал совсем о другой партии...

Дорога от них ко мне была длинная; ванька попался плохой; в лицо мне хлестал мокрый снег. В груди у меня шевелились рыданья,2 я хотел всплакнуть у безделья; но и то как-то не вышло. Дома принялся было за исправление одной рукописи, которую хотим теперь печатать; но почувствовал себя в настроении к дружеским излияниям и принялся за письмо к тебе.

Итак, от 6-го до 24 февраля я предавался безумной, хотя и робкой надежде на то, что могу быть счастлив. Сколько тут было планов, мечтаний, дум и сомнений! Радостных минут только не было, исключая, впрочем, той, когда я получил приглашение ее отца бывать у них, и тех немногих минут, когда мы играли в дурачки... И вот она аллегория-то: как я ни плутовал, а все-таки в дураках остался. А она вот выходит! Черт знает что такое!

Я тебе не расписываю своих чувств. Но об их силе ты можешь заключить по несвойственной мне смелости и стремительности действий, выказанных мною в этом случае. Суди же и о великости моего огорчения. Все, окружающее меня, все, что я знаю,-- дрянь в сравнении с нею; а я принужден с этой дрянью возиться и любезничать, в то время как у меня сердце защемлено, в мечтах все она, в глазах все ее милый образ и рядом этот жених... Добрейший, впрочем, малый, с которым ей жить будет спокойно. Она же институтка и кипучей жизни страстей не ведает: это видно по тому сиянию, которое разлито по ее нежному, доброму и умному лицу. Пусть она будет счастлива, и пусть никто не возмутит ее спокойствия, ее наслаждения жизнью... Я бы заел и погубил ее... И поделом не достанется мне владеть такой красотою, таким божеством!.. Эх, прощай, Ваня. Напиши мне что-нибудь.

Твой Н. Д.

P. S. A ведь и офицерик-то плюгавенький... Эхма!!!

223. И. А. ПАНАЕВУ

Начало марта 1860. Петербург

Почтеннейший Ипполит Александрович.

Я забыл Вам сказать, что в 1 No "Современника" в библиографии две страницы принадлежат г. Колбасину;1 сколько платить ему, спросите у Николая Алексеевича.

В нынешнем же 2-м No 12 страниц написаны г. Антоновичем,2 которому можно платить пока по 30 руб.

Скажите, как Вы платите корректору -- по типографскому счету или по авторскому, то есть за запрещенные листы ничего? Ему бы надо по типографскому.

Получили ли Вы от Ивана Ивановича3 адрес Турбина и послали ли ему следующие деньги за статьи в "Современнике" 1856 и 1857 года?4

Я оставил у Некрасова повестку,5 по которой доверяется получить Звонареву; когда он получит, велите ему поскорее доставить мне и пришлите тут же мне рублей 250, а если можно, то и 300; в следующий месяц пришлете уж 200.

Ваш Н. Добролюбов.

224. С. Т. СЛАВУТИНСКОМУ

Первая половина марта 1860. Петербург

Почтеннейший Степан Тимофеевич, обозрение я получил1 только вчера и тотчас же пробежал его и вторую половину отправил в типографию, с утра ждавшую оригинала. Но относительно некоторых мест первой половины, особенно начала, я намерен вступить с Вами в диспут, и тем смелее, что Вы сами изъявляете недовольство началом и просите поправить. Поправлять тут нечего; но первые вступительные страницы я, если бы Вы позволили, решительно оставил бы, заменив их вступлением от редакции, более согласным с ее постоянными воззрениями. Помилуйте, мы вот уже третий год из кожи лезем, чтоб не дать заснуть обществу под гул похвал, расточаемых ему Громекой2 и Ко; мы всеми способами смеемся над "нашим великим временем, когда", над "исполинскими шагами", над бумажным ходом современного прогресса, имеющим гораздо меньший кредит, чем наши бумажные деньги. И вдруг Вы начинаете гладить современное общество по головке, оправдывать его переходным временем (да ведь других времен, кроме переходных, и не бывает, если уж на то пошло), видеть в нем какое-то сознательное и твердое следование к какой-то цели!.. Я не узнал Вас в этой характеристике общества. Я привык находить в Вас строгий и печально-недоверчивый взгляд на всякого рода надежды и обещания. А тут у Вас такой розовый колорит всему придан, таким блаженством неведения все дышит, точно будто бы Вы в самом деле верите, что в пять лет (даже меньше: Вы сравниваете нынешний год с прошедшим) с нами чудо случилось, что мы поднялись, точно сказочный Илья Муромец... Точно будто в самом деле верите Вы, что мужикам лучше жить будет, как только редакционная комиссия3 кончит свои занятия, и что простота делопроизводства водворится всюду, как только выгонят за штат тысячи несчастных мелких чиновников (Вы знаете, что крупных не выгонят)... Нет, Степан Тимофеевич, умоляю Вас, оставьте эти радужные вещи для слепца Каткова,4 новобрачного Феоктистова,5 добросердечного (в деле ума) Леонтьева6 и проч. Пусть эти восторги современным движением явятся лучше в диссертации Рачинского7 о движении высших растений, нежели в обозрении "Современника". У нас другая задача, другая идея. Мы знаем (и Вы тоже), что современная путаница не может быть разрешена иначе, как самобытным воздействием народной жизни. Чтобы возбудить это воздействие хоть в той части общества, какая доступна нашему влиянию, мы должны действовать не усыпляющим, а совсем противным образом. Нам следует группировать факты русской жизни, требующие поправок и улучшений, надо вызывать читателей на внимание к тому, что их окружает, надо колоть глаза всякими мерзостями, преследовать, мучить, не давать отдыху -- до того, чтобы противно стало читателю все это богатство грязи и чтобы он, задетый наконец за живое, вскочил с азартом и вымолвил: "Да что же, дескать, это наконец за каторга! Лучше уж пропадай моя душонка, а жить в этом омуте не хочу больше". Вот чего надобно добиться и вот чем объясняется и тон критик моих, и политические статьи "Современника", и "Свисток"... И при этом-то станем мы лелеять публику уверениями, что все хорошо и прекрасно, когда сами знаете, что все скверно (сами это Вы писали мне в последнем письме), да будем петь Жуковского:

Било девять! В добрый час

Спите: бог не спит за вас...8

Нет, этого Вы сами не хотите, а между тем начало Вашего обозрения так и просит себе в эпиграф эти стихи...

Не обидьтесь, пожалуйста, резкостью моих слов и не примите их за что-нибудь журнальное: я пишу Вам сгоряча, только что просмотрев еще раз начало обозрения и не говоривши о нем ни с кем ни слова. В письме моем -- мое крепкое, хотя и горькое убеждение, которое дорого мне, как плод всего, чему я учился, что я видел и делал, дорого, как ключ для всей моей дальнейшей жизни. Надеюсь, что Вы уважите это убеждение, которое, впрочем, не очень далеко и от Ваших.

Я жду от Вас скорого ответа. Напишите, согласны ли Вы не печатать первых страниц обозрения и видеть перед ним несколько замечаний от редакции,9 после которых будет, конечно, -- тире. Потом о двух пунктах: о Ростовцеве10 Ваши строки не пропустят; позвольте заменить их другими, даже с выпискою из "Нашего времени".11 Далее, о заштатных чиновниках Ваш отзыв жестокосердно-тяжел; позвольте или совершенно исключить, или переменить его... Вот и все. Напишите поскорее. Книжка наша с новым цензором 12 не поспеет ранее, как к 20-му. Обозрение будет напечатано в конце; значит, Ваш ответ, если поторопитесь, придет еще вовремя.

Ваш Н. Добролюбов.

P. S. Забыл: скажите, в каком No "Одесского вестника" рассказ о задержанном поверенном и извозчике.13 Это надо для цензуры.

У Вас в руках статейка моя о Тургеневе.14 Пожалуйста, не распространяйте ее, чтобы шуму не было. Я ее переделал и представил опять в цензуру; благодаря тому, что у нас цензор теперь другой, она пропущена. Впрочем, вторая половина получила совсем другой характер, немножко напоминающий начало Вашего обозрения. Что делать...

225. С. Т. СЛАВУТИНСКОМУ

26 марта 1860. Петербург

26 марта

...Скажу теперь несколько слов в ответ на Ваше последнее письмо.1 Вы напрасно думаете, что я не понял Вашей мысли, я понял ее именно так, как Вы объясняете, и именно с этой точки смотрел на все обозрение.2 А в обозрении вышло вот что: везде говорится о реформах и улучшениях, затеваемых или производимых правительством, нигде не говорится (да и нельзя) о мерзости по этой же части. А во вступлении говорится о пробуждении и пр. общества; значит, правительство идет в уровень с общественным сознанием. Выходит к читателю воззвание в таком роде: "Вы хотите нового, лучшего, вы серьезно вникаете в неудобства настоящего порядка; ваши стремления удовлетворяются; правительство заботится об улучшениях и переменах по всем частям. А затем если еще остаются мерзости, то нельзя же все переделать вдруг, нельзя, чтобы все было хорошо в переходное время". Значит: спите, -- совсем противное тому, что вы хотели. Вот почему я не только вступление выкинул, но даже в середине выбросил три или четыре фразы о светлых надеждах и о преобразовательной деятельности правительства. Надеюсь, что Вы уважите мои основания и не будете сердиться...

226. С. Т. СЛАВУТИНСКОМУ

31 марта 1860. Петербург

31 марта

...В прошлом обозрении1 цензор министерства внутренних дел с чего-то вздумал утверждать, что нового устройства городское правление в Петербурге только, а в Москве нет и не было. Вследствие того он Москву зачеркнул в двух местах и дальше поправил так, что складу вышло мало; напишите положительно, хоть для увещания цензоров в случае надобности, -- соврал он или нет.

О цензуре надо сказать, что она тем свирепее, чем трусливее статьи, попадающие к ней. Статьи, не простирающиеся далее того, чтобы вместо Ивана Петровича назначить Федора Федоровича, очень трудно проходят; но воззрения очень смелые и широкие пропускаются с затруднениями гораздо меньшими. Только говорить надо или шуткою, или же совершенно серьезно излагая факты и основания без особенных разъяснений и без всяких возгласов. Когда не ткнута носом цензура во что-нибудь, то всегда можно уговорить цензора и сторговаться с ним на каких-нибудь изменениях слов; но где автор сам себя выдает головою, приходя в благородное негодование или выражая свои мечты, там уже действительно трудно возиться.

Например, вступление в обозрение в 3-м No "Современника", в сущности, очень дерзко, а из него вымарано только две строчки...

227. Н. А. НЕКРАСОВУ

Конец марта 1860. Петербург

Напечатание статьи Погодина1 при отсутствии "Свистка" будет иметь такой вид: он нас публично облаял, мы испугались и, чтобы загладить свой грех, бросились к нему и выпросили статейку. Вероятно, он на такой оборот и рассчитывал. Поэтому я думаю, что напечатать его можно не иначе, как при смешной статейке, да и то с примечанием, что статья помещается по желанию Погодина.

Сорокин 2 к Вам придет около четырех часов; утром ему нельзя. Вероятно, в четыре Вы будете дома. Утром же не съездите ли к цензору: он не дает библиографии.3

Ваш Н. Добролюбов.

228. И. А. ПАНАЕВУ

Конец марта 1860. Петербург

Почтеннейший Ипполит Александрович.

Сделайте одолжение -- и Николай Алексеевич1 просит Вас, -- пошлите, пожалуйста, завтра утром -- да непременно завтра -- записку к Базунову, чтобы он немедленно по востребованию выдал пятьсот (500) рублей Славутинскому.2 Это очень нужно, пожалуйста, исполните.

Прилагаемая повестка -- от Славутинского; велите ее получить поскорее. Она нужна для "Современника".3

Ваш Н. Добролюбов.

Я думаю -- можно и без засвидетельствования моей руки в полиции: ведь Звонарева знают на почте.

229. И. А. ПАНАЕВУ

1 2 апреля 1860. Петербург

Почтеннейший Ипполит Александрович.

Н. А. Некрасов просит Вас выдать г. Елисееву1 150 руб. сер. за статью, находящуюся в редакции, вперед до расчета.

Ваш Н. Добролюбов.

230. К. Д. КАВЕЛИНУ

17 апреля 1860. Петербург

Многоуважаемый Константин Дмитриевич.

По словесному, весьма давно и неоднократно выраженному Вами мне желанию, я поспешил сегодня навести в типографии Карла Вульфа справки о том, сколько стоит напечатание 350 (трехсот пятидесяти) экземпляров речи, произнесенной Вами в торжественном собрании императорского Санкт-Петербургского университета, 8 февраля 1860 года, под заглавием "Взгляд на историческое развитие русского порядка законного наследования и сравнение теперешнего русского законодательства об этом предмете с римским, французским и прусским". Речь эта, помещенная во второй, февральской книжке журнала "Современник" на 1860 год, весьма ученая и заключающая в себе 5 1/2 (пять с половиною) печатных листов, печаталась, между прочим, в числе 350 (трехсот пятидесяти) отдельных оттисков для препровождения в императорский Санкт-Петербургский университет. Означенные отдельные оттиски, по отзыву типографщика Карла Вульфа, стоили:

за отпечатание 5 1/2 (пяти с половиною) листов в числе 350 (трехсот пятидесяти) экземпляров -- 8 р. 75 к.

за 4 1/4 (четыре с четвертью) стопы бумаги -- 10 р. 20 к.

за обертку -- 3 р. --

за брошюровку -- 1 р. 75 к.

Итого 23 р. 70 к. (двадцать три рубля семьдесят копеек)

Почитая себя счастливым, что мог сообщить Вам эти столь интересные для Вас сведения, священным долгом считаю присовокупить искреннейшее уверение в душевном моем почтении и преданности, с каковыми имею честь оставаться -- всегда готовый к услугам Вашим

Н. Добролюбов.

Апреля 17 дня 1860 года

231. А. П. ЗЛАТОВРАТСКОМУ

Около 20 апреля 1860. Петербург

Спасибо, Александр Петрович, что не забываешь меня своими письмами.1 Жаль, что я не мог тебе отвечать все это время, чисто по гнусной лености. Я подвергался в течение зимы разным болестям, ничего почти не делал, обленился до последней степени и теперь только что оживаю немножко. Твои вести, большею частию мрачного свойства, не очень трогали меня, потому что у нас здесь дела идут еще хуже, чем у вас, людей порядочных едва ли больше, а дела столько, что страх берет...2 Все как-то напряжено, и все томится в жалчайшем бездействии. Все лазареты переполнены сумасшедшими, и все, говорят, большею частию молодые люди, и очень порядочные. Дуэли, самоубийства, пощечины, сквозь строй за мордобитие начальства -- чаще, чем когда-нибудь. Самые нелепые слухи принимаются и приводят в волнение. Харьковская мизерная история 3 и здесь чуть было не раздулась в заговор Петрашевского. Рассказы о судах, обысках и пр. ходили страшные. Один, впрочем, обыск -- у профессора Павлова -- был действительно, хотя и не имел последствий. И все промолчали на это нарушение права человека на спокойствие в своем углу; один серб,4 с которым я встречаюсь кое-где, никак не мог понять, каким же это образом профессора не протестуют против такого нарушения, как же это можно молчать. Но наши ученые передовые мужи возражали ему весьма логично: как же можно протестовать?.. Так они друг друга и не поняли.

В литературе начинается какое<-то> шпионское влияние. Всегда пропускались исторические статьи, как бы ни было близко описываемое в них положение к нашему; теперь велено обращать на это строжайшее внимание и не пропускать никаких намеков. О русской истории после Петра запрещено рассуждать. Гласность, дошедшая до геркулесовых столбов в деле Якушкина,5 опять обращается вспять: недавно состоялся циркуляр, чтобы не пропускать в печать никаких личностей.6 На литературных чтениях Общества пособия нуждающимся литераторам запрещались многие пьесы уже из напечатанных, как, например, "Горькая судьбина", которую хотел прочесть Писемский, "Песнь Еремушке" в полном составе (то есть как напечатана в "Современнике")7 и пр. Можешь судить о приятности нашего положения. Половина статей, являющихся в журнале, являются в искаженном виде; другая половина вовсе бросается.

А между тем Панин предлагает в комиссии1* вместо бессрочного пользования крестьян землею -- срочное; между тем разменной монеты нет, и курс рубля бумажного равняется 90--94 коп.; жалованья в военном ведомстве не выдают по нескольку месяцев; штаты сокращают на целые сотни и тысячи чиновников, и пр., и пр... И уверяют, что вся причина недовольства заключается в литературе!..

Но полно об этом. Надо тебе сказать о твоих просьбах: их исполнить нельзя.2* О Милле8 ты сам уж теперь знаешь, что он еще и не готов, а будет в течение года переводиться в "Современнике". А Карновича обзор,9 может, и будет продаваться, но не раньше конца этого года. Ты как-то дико выписал мне свои соображения об уловках: если так, то каждая хорошая статья, напечатанная в "Современнике", есть уловка, всякая литературная собственность есть уловка. Не забудь, что статьи покупаются журналом и что ему вовсе нет выгоды разоряться, отрекаясь от права собственности на купленную статью, для того чтобы дать возможность приобрести всякому только эту статью, а не весь журнал. При таких расчетах журнал не может существовать.3* Прощай покамест.

Твой Н. Добролюбов.

1* В комиссии об улучшении быта помещичьих крестьян, председателем которой был по смерти Ростовцева назначен Панин.

2* Это ответ на просьбы, находящиеся в письме А. П. Златовратского от 16 марта. Приводим извлечение из этого места его письма:

"Не можешь ли... прислать (разумеется, за деньги) отдельно: 1) "Историко-статистическое описание европейских государств" Карновича и 2) перевод "Политической экономии" Милля".

Это были приложения к "Современнику". Они были помещаемы в книжках журнала и от других статей отличались только тем, что имели особую нумерацию страниц. Выразив желание получить их в виде отдельных книг, А. П. Златовратский продолжает:

"Право, ругнул бы за такую штуку "Современник". Ну как ему не совестно только для подписчиков назначать" -- перевод Милля... "Считать это уловкой "Современника" я не думаю, потому что это было бы слишком глупо заманивать подписчиков" тем, что перевод Милля помещается в журнале и желающие иметь "Политическую экономию" Милля принуждаются выписывать "Современник".

3* Прочитав эти разъяснения, А. П. Златовратский говорит в письме от 25 апреля:

"Горько сожалею, что Милля и Карновича нельзя достать. С твоим мнением о покупке статей я совершенно согласен; но позвольте вам возразить, как обыкновенно говорят у нас в Рязани деликатные чиновники с высшими начальниками: ты говоришь о статьях, а Милль и Карнович -- отдельные сочинения".

232. С. Т. СЛАВУТИНСКОМУ

Вторая половина апреля 1860. Петербург

Почтеннейший Степан Тимофеевич.

Ваше обозрение1 опять пошло по всяким цензурам, и уже военный цензор и министерство народного просвещения успели кое-что изуродовать. О бессрочно-отпускных не дозволено ни единого слова; история о донских казаках перековеркана и перемарана. Замечания по поводу поступков самарского учителя все выкинуты. Вы видите из этого, что замечания о светлых надеждах и отрадных явлениях не помогают даже в цензурном отношении.

Все, что Вы похвалите, -- пропустят, как бы это ни было приторно, а замечания, даже самые скромные, о дурных сторонах зачеркнут, и выйдет сплошное восхваление. Во избежание этого -- я вымараю сам всякое восхваление из нынешнего обозрения, а в следующих Вы и сами, конечно, не станете над ними трудиться. Поверьте -- не стоит. Гораздо лучше будет группировать вопиющие факты так, чтобы из одного сопоставления их видно было, в чем дело. Как бы, например, хорошо было указ о бессрочных пригнать к крестьянскому вопросу, к тому месту, где говорится о людях, боящихся бунта и делающих оттого мерзости, которые именно и накликают бунт. Тут бы все было ясно без толкований. Жаль, что я этого не догадался, покамест не принесли измаранного лоскутка от цензора. Вообще, чтобы Ваши труды не пропадали в цензуре, необходимо говорить фактами и цифрами, не только не называя вещей по именам, но даже иногда называя их именами, противоположными их существенному характеру.

Присылайте "Беглянку",2 когда отделаете: мы бы посмотрели ее. Я, по всей вероятности, в половине мая уеду из Петербурга.3 Если придется ехать через Москву, то увидимся, но, может, я в Москву и не попаду. Поклонитесь от меня всем Вашим. Скажите также мой поклон М. И. Дарагану.4 Я на днях прочитал его статью о Тургеневе; здесь рассказывали о ней ужасы, которых я тут вовсе не нашел. О Елене мысли его очень странны, даже дики; но видно, что на этот счет с ним можно спорить. Что касается до Инсарова, то я с ним совершенно согласен и даже высказал те же мысли в своей статье. Жаль только, что согласно с тоном и целью всей моей статьи я не мог их высказать резче.

Ваш Н. Добролюбов.

233. И. А. ПАНАЕВУ

Январь -- первая половина мая 1860 Петербург

Ипполит Александрович.

Статью о лихоимстве1 можно бы напечатать, переделавши несколько и сокративши втрое, а то в ней ужасно много ненужностей всякого рода.

Посылаю Вам письмо редакции "Волжского вестника".2 Что оно значит и что с ним делать?

Нет ли у Вас статьи вроде рецензии на минералогию Нау-мана.3 Она передана в контору, и о ней уж справлялись, а я ее не видывал.

Ко мне ошибкой принесли на днях письма от подписчиков, и я просмотрел их: сколько жалоб!

Ваш Н. Добролюбов.

234. А. С. ГАЛАХОВУ

Начало марта -- первая половина мая 1860. Петербург

Любезнейший Алексей Сергеевич.

Посылаю Вам первую часть Шевырева,1 вторую достану на днях. Что не нужно читать, я отметил карандашом в оглавлении каждой лекции; вторую можете не читать вовсе.

Я к Вам не могу сам прийти, потому что у меня обедает один из моих приятелей. Завтра, если успею, забегу к Вам утром; обедать же буду у Кавелина, в понедельник тоже почти весь день на именинах у одного благоприятеля. Во вторник увижусь с Вами во всяком случае.

Ваш Н. Добролюбов.

235. И. И. БОРДЮГОВУ

13 (?) мая 1860. Петербург

Миленький! Завтра еду.1 Прощай. Дела пропасть. Свиньи таскали меня целый месяц,2 насилу выпустили. Спасибо за Лаврецова.1* Какая свинья Погодин.3 Кто глупее -- Катков или Тур, не разберешь никак.4 Прощай, мой милейший. Право, некогда. Из Кобленца или даже из Берлина напишу тебе.

Твой весь Н. Добролюбов.

Посылаю тебе и бороду:5 радуйся на нее.

1* Дружески принятого И. И. Бордюговым в Москве.6

236. С. Т. СЛАВУТИНСКОМУ

13 (?) мая 1860. Петербург

Почтеннейший Степан Тимофеевич.

Внутреннее обозрение1 последнее пройдет, кажется, довольно хорошо, но мы с Некрасовым сами несколько сократили его. Видите ли что: "Современник" объявил, что он потому не дает внутреннего обозрения, что считает излишнею и пошлою перепечатку и сшивку газетных известий, а для обдуманного и серьезного обсуждения всех предметов общественной жизни не имеет достаточно людей. Поэтому в нем появлялись от времени до времени отдельные статьи о разных явлениях внутренней жизни. Открывая внутреннее обозрение, редакция желала, чтобы оно представляло по крайней мере нечто среднее между рядом цельных серьезных статей и простою перепечаткою, какою отличается "Сын отечества", "Русский мир"2 и т. п. изданьица. Редакция держится того мнения, что если о факте нечего ей сказать, то лучше и не говорить о нем, а уж если говорить, то что-нибудь серьезное и дельное, в чем бы именно было слово известного лица или круга известного направления, словом -- что-нибудь свое. Это требование тем важнее для "Современника", что голые факты большею частию бывают известны его читателям, которые, предполагается, все пробегают хоть какую-нибудь из газет.

Вот почему решились мы сократить некоторые места нынешнего внутреннего обозрения, которое3 Некрасов просит Вас прислать числу к 6 июня...

Что касается до меня, то я завтра еду на Штеттин,4 потому-то и пишу Вам так нелепо: умаялся...

237. В. И. ДОБРОЛЮБОВУ

20 мая (1 июня) 1860. Берлин

Я позабыл1 отправить к Некрасову цензорские корректуры следующих статей: 1) Досуги Кузьмы Пруткова; 2) Волжских татар, 3) каких-то стихотворений.1* Может, и еще что-нибудь окажется. Если до сих пор Некрасов сам или Иван Михайлович 2* не вздумали их сыскать у меня, то, пожалуйста, Василий Иванович, отберите корректуры, одобренные цензором к печати и подписанные (не запрещенные), и пошлите к Некрасову, а ежели он уж уехал, то в типографию, -- только чтоб они не затерялись.

Вторая просьба: если кто будет брать книги, то велите записывать в тетрадку, которую для этого и приготовьте.

Дальше еще вот что: узнайте от Чернышевского, когда увидите, или попросите его узнать от Погосского,2 куда поехал Обручев 3 именно и в какое время где он намеревался быть. Мне нужно с ним видеться или списаться, а адреса нет у меня.

Уведомьте меня также (узнавши от Соковнина,4 так как Некрасов, вероятно, уж уехал, -- или от Лаврецова), что делается с предположенным изданием,5 и напишите также, получены ли деньги от Потк.6 и Красовского,7 и сколько.

Когда Вы будете писать ко мне, вероятно, уже будет известно, перейдет ли Володя.8 По крайней мере Юрьев9 мне так говорил. Потрудитесь узнать от него и сообщить мне.

Как Вы распорядитесь с квартирой, тоже сообщите.

Если есть письмо от Терезы Карловны, то пришлите его мне вместе с Вашим. Пишите мне в Берлин таким образом; Proussen. Berlin. Herrn Peter Kasansky. In der russischen Gesandtschaft. Для передачи г. Добролюбову.

Письмо франкируйте, то есть заплатите двойную, или как там положено, плату; это потому, что г. Казанский в таком случае уже не будет платить за письмо и перешлет мне его даром туда, где я буду. А где я буду, этого и бог не знает. Если же не франкируете, то с Казанского сдерут за Ваше письмо столько же, сколько с Вас теперь взяли за это письмо.

Когда увидите Пыпина (а может, и Некрасова), то скажите, что поручения их исполнены. Книги Пыпину Ашером10 уже посланы; письмо, данное Некрасовым, я отослал в Мюнхен, в Париж тоже писал.11 Чернышевского когда увидите, то спросите, известна ли ему книга Роберта Пруца "Die deutsche Literatur der Gegenwart, 1848 bis 1858", 2 т., и стоит ли сделать из нее статью, как я намеревался.12 Все это можете обделать не торопясь: время терпит.

Поклонитесь Ивану Максимычу.13 Я хотел было ему тоже приписать кое-что о себе, да уж вижу, что места не хватает. Так до другого раза.

Ваш Н. Добролюбов.

1 июня, Берлин

1* Досугами Кузьмы Пруткова Николай Александрович называет, вероятно, по общему заглавию рукописи статью "Еще новое произведение Кузьмы Пруткова: Черепослов"; эта "оперетта" была напечатана в No 5 "Свистка" в майской книжке "Современника" (вышедшей 20 или 21 мая -- цензорская подпись на ее обороте "19 мая"): цензорская корректура статьи была принесена Николаю Александровичу после того, как цензор сличил с нею отпечатанные листы. -- Статья "Волжские татары" помещена в июньской книжке "Современника", вышедшей уж по отъезде Николая Александровича.

2* Иван Михайлович (Сорокин. -- Ред.), кажется, был метранпаж, заведывавший печатанием "Современника" (в типографии Карла Ивановича Вульфа).

238. П. Н. КАЗАНСКОМУ

26 мая (7 июня) 1860. Дрезден

7 июня, Дрезден

В Дрездене поверил я справедливость Ваших слов о городе и жителях. В Саксонской Швейцарии виды, точно, превосходны; но в городе все так узко, темно, грязно, что он годится гораздо более для панорамы, нежели для живого глаза. А в панораме он, точно, должен быть великолепен с своими узкими, закопченными зданиями, мутной и узенькой Эльбой, разрезывающей его, и свежей зеленью, которая его опоясывает, составляя контраст с копотью и грязью стен. Все это на картинке должно иметь очень внушающий вид, потому что останутся одни очертания, а натуральная грязь исчезнет.

Впрочем, бог с ним -- с Дрезденом; послезавтра я еду отсюда в Прагу, пробуду там дня три-четыре и затем опять возвращусь сюда и еще останусь здесь день или два. Поэтому, если Вы в течение недели (до 12-го числа) получите какое-нибудь письмо ко мне, то пришлите его сюда, в отель Stadt Petersburg, против Frauenkirche. По всей вероятности, я отсюда поеду не ранее 14-го или даже 15-го числа.

Условились ли Вы окончательно с Вагнером,1* и будет ли он публиковаться, как обещал? Он, кажется, сказал, что сделает это на свой счет, стало быть, с нашей стороны тут ничего не нужно. Он мне говорил еще, что на нынешний год с половины года он мог бы брать подписку.2* Обыкновенно это в "Современнике" не делается; но если кто-нибудь у него потребует, то можно сделать и это на первый раз, в виде исключения, для заохоченья подписчиков. Впрочем, едва ли кто этого пожелает, потому что июльская книжка (выходящая в половине июля) никак здесь3* не будет раньше конца августа.4* А в это время уже все едут назад в Россию.

Если до 12-го не получите письма на мое имя, то подождите моего другого письма, которое я Вам буду писать, вероятно, из Кобленца или из Майнца.

Вам преданный Н. Добролюбов.

1* Берлинским книгопродавцем, о том, чтоб он открыл у себя подписку на "Современник".

2* То есть мог бы брать подписку лишь на второе полугодие журнала.

3* Под словом "здесь" должно понимать не Дрезден, а вообще Германию.

4* По новому стилю.

239. П. Н. КАЗАНСКОМУ

9 (21) июня 1860. Дрезден

21 июня

Мое письмо (от 16-го)1 не могло к Вам не дойти: здесь этого, кажется, не бывает. Но, вероятно, оно не застало Вас в Берлине, а потом Вы не писали, думая, что я уже уехал из Дрездена. Между тем я все здесь: нашлись знакомые, да, кроме того, я нехорошо себя стал чувствовать и потому два раза был у Вальтера,2 который нашел, что во мне "может развиться расположение к серьезным грудным страданиям". Это значит, надо предупредить чахотку, и для того я отправляюсь в Интерлакен.3 Сегодня еду я в Лейпциг, завтра отправлюсь до Веймара, послезавтра (то есть в субботу) на Франкфурт, где и пробуду, вероятно, воскресенье. Так Вы напишите мне, ежели есть что писать, во Франкфурт, poste restante,4 a ежели позже будете писать, то посылайте уже в Интерлакен, тоже poste restante.

Я думаю, пора бы уже из Петербурга что-нибудь получить: если есть письмо, то, пожалуйста, пошлите немедленно в Интерлакен.

Тороплюсь, потому что через два часа надо ехать. Прощайте. Извините, что беспрестанно обременяю Вас хлопотами.

А что Вагнер?5

Ваш Н. Добролюбов.

240. М. И. ШЕМАНОВСКОМУ

11 (23) июня 1860. Лейпциг

23 Лейпциг, 23/11 июня

Милейший мой друг Миша! Я к тебе бог знает сколько времени не писал, и ты опять мог на меня рассердиться. В наказание за это посылаю тебе нефранкированное письмо, чтобы ты разорен был платою. Да еще вот что, чтобы покончить с деньгами: ты видел, конечно, что статейка твоя о Ефремове 1 напечатана, хотя и с некоторыми изменениями.1* Деньги за нее (15 р.) ты желал пожертвовать в Общество нуждающихся литераторов 2 -- конечно, не с тем, чтоб тебе изъявили печатную благодарность. Я и рассудил, что общество богато, оно располагает тысячами, так и без нас обойдется; а тут составлялась подписка для Лаврецова, чтобы помочь ему открыть маленькую ходячую книжную торговлю. Я и вписал туда твои деньги: надеюсь, что ты не будешь против этого.

Теперь примусь за дружбу, то есть за рассказ о себе. Я за границей уже почти целый месяц, все смотрю на немцев. Отправили меня затем, что я в прошлом декабре приобрел сильный хронический бронхит, который при моем образе жизни и петербургском климате грозил перейти в чахотку. Зимой я был серьезно болен, так что с месяц не выходил никуда. К весне стал поправляться, но плохо; меня и выпроводили за границу. В Дрездене я советовался с доктором Вальтером, и тот меня послал в Интерлакен, а потом в Остенде или куда-нибудь купаться в море. Таким манером я буду в Петербурге не ранее конца сентября.

До сих пор я как будто все в родной Руси. Можешь себе представить, что вчера первый день еще выдался мне такой, что я русского языка не слышал. А то -- куда ни оглянись -- везде русские. В Дрездене -- так это доходит до неприличия. В театре я раз сидел буквально окруженный русскими: впереди, позади и справа были пары и тройки, которые несли ужаснейшую дичь, воображая, что никто их не понимает; слева сидел молчаливый господин, имевший вид немца. Я обратился к нему с каким-то вопросом относительно актеров; он мне ответил, что сам не знает, что он первый раз в здешнем театре, затем оказалось, что и этот -- русский. Тоже и на гуляньях и концертах. Но всего забавнее было у Вальтера. Он принимает от трех до четырех. Я пришел ровно в три; там уже дожидалось человек пять, из которых были трое русские; затем при мне пришло еще семь человек, из которых только двое были нерусские. Входя, каждый воображал, что он один тут русский, и обращался с немецким вопросом. Но вдруг кто-нибудь произносил русское слово; пришедший начинал русский разговор и, думая, что остальные иностранцы, -- пускался в замечания относительно их. Та же история повторялась и с другим новопришедшим. Под конец оказалось, что комната набита была русскими. Чем все окончилось между соотечественниками, не знаю, потому что, дождавшись своей очереди, я устремился в кабинет к Вальтеру и потом не заглянул уже в приемную комнату.

Ну, однако же, я о таком вздоре пишу, что это только и можно извинить заграничностъю письма, которое, конечно, будет прочтено на почте. Вот что: пиши мне, если вздумаешь, в Интерлакен, poste restante. Я там буду через неделю и проживу целый месяц.

Не хочешь ли видеть мою физиономию?8 Так посылаю тебе. Это еще петербургская; теперь у меня уж настоящая борода, и -- вообрази -- сначала пошла совсем рыжая, а теперь темнеть начинает при дальнейшем росте.

Твой Н. Добролюбов.

1* Она помещена в апрельской книжке "Современника" того года.

241. В. И. ДОБРОЛЮБОВУ

30 июня (12 июля) 1860. Интерлакен

12/30

На днях я сделал огромную глупость: послал письмо к Терезе Карловне,1 но надписал его только Russie, St. Petersbourg, а Псков-то позабыл прописать, хотя адрес дома и надписал. Сделайте божескую милость, справьтесь на почте, возьмите это письмо и пошлите его в Псков. Оно не франкировано, и потому, верно, его не бросят, а будут возиться с ним.

Квартиру Вы, верно, уж наняли, и потому нечего Вам и писать о ней. За Володю заплачено 50 руб.2 Остальные доплатите: я приеду, может быть, поздно.

До 20 июля1* пишите мне сюда, в Интерлакен, а потом хоть в Париж, или poste restante, или в hôtel Sainte Marie, Rue Rivoli. Я буду там в половине августа (по новому стилю), чтобы получить деньги от банкира.

Относительно зимы могу решить только через месяц. Во всяком случае, устройтесь как можно экономнее. Егора2* едва ли можно будет отослать,3* если Володя останется жить с Вами. Да еще, если я приеду, то и Ваню надо бы взять.

Нельзя ли мне прислать сюда "Современник" (июнь) да оглавление июньских и майских журналов (хоть из "СПб. ведомостей" вырезать), а потом и июльских, чтобы мне знать, о чем пишут теперь там, на случай, если сам вздумаю здесь статейку написать, так чтобы не сойтись с другими.

Напишите мне, где Некрасов и когда будет в Петербурге?

В Нижний Новгород написали бы самое короткое -- что я умираю и за границу за саваном поехал, -- вот они и отстали бы.

Адреса моего сказывать некому и незачем. Кому нужно, так те сами знают, а если приятели вздумают чувства изливать, так для этого не стоит тратиться на плату за письма.

Получили ли Вы от А. С. Галахова 20 руб. сер., которые он мне должен и обязался отдать Вам?

Напечатана ли статья Антоновича "О зловредности раскола"? 3 Если да, то напомните Ипполиту Александровичу,4* что нужно деньги отдать ему, да еще и за прежнее, -- он знает сколько. Если он сам не являлся, то его можно отыскать: Гороховая, у Семеновского моста, д. Михайлова, кв. No 56. Это от Ипполита Александровича недалеко. Если же статью его не печатали, то скажите, чтобы попробовали теперь. Она недурна, и цензура, вероятно, после смерти Григория4 стала сговорчивее.

Попросите Захарьина,5 не найдет ли он русского либретто "Трубадура",6 то есть в стихах и с нотами, того самого, по которому исполняют эту оперу в русском оперном театре, -- словом, русской партитуры, что ли. Если может достать, то пусть вышлет мне сюда, а деньги заплатите Вы. Но это только в таком случае, если цена не превышает пяти целковых; а если дороже, то и не надо вовсе.

Ваш Н. Добролюбов.

1* Нашего стиля.

2* Слугу.

3* Отпустить со службы.

4* Панаеву, заведывавшему конторой "Современника".

242. П. Н. КАЗАНСКОМУ

4 (16) июля 1860. Интерлакен

16 июля

Пишу к Вам, добрейший Петр Никитич, во-первых, чтобы поблагодарить Вас за Ваши хлопоты для меня, во-вторых, чтобы спросить, нет ли у Вас еще писем на мое имя, -- так пошлите их в Интерлакен, Schweizerhof, где я пробуду до 10 августа1* (письма приходят2* через три дня); в-третьих, чтобы объясниться насчет газет. Вы уж их не посылайте ни ко мне, никуда; в них действительно нет ничего о Праге, и номер сказан мне был неверно. Известие о пражском волнении1 было напечатано около 1 июня -- вот все, что я знаю. Теперь, впрочем, эта история потеряла, я думаю, свой интерес даже и для пражских моих знакомых. Поэтому не хлопочите из-за нее.

Еще к Вам просьбы. Не найдете ли в Берлине брошюрки Прево-Парадоля "Les anciens partis".2 Она запрещена в Париже, разошлась в Бельгии до последнего экземпляра, и я не мог нигде найти ее, а нужно бы. Стоит она, должно быть, грошей десять.

Если Вы заглядываете в газеты, то не видали ли в австрийских отчета о следствии по делу Брука-Эйнаттена?3 Здесь только аугсбургские газеты есть, и в них я недавно видел, что дело это еще не кончено, но близится к концу. Да нет ли на этот счет какой-нибудь брошюрки уже. Дело Эйнаттена на нашего крымского Затлера4 похоже; так описать бы не бесполезно.

Состояние моего здоровья, может быть, заставит меня прозимовать вне любезного отечества. Тогда мне нужно будет кое-чем заняться, и так как я поселюсь, по всей вероятности, в маленьком городишке, где-нибудь в Швейцарии или Италии, то немецкие книжки могу доставать только через Ваше посредство. Напишите мне, пожалуйста, не обременят ли Вас подобные поручения и, во всяком случае, не лучше ли иметь сношения прямо с книгопродавцами, хоть с Вагнером, например, и как это сделать? Главное, я не знаю, как устроиться с деньгами. Здесь я не знаю, чего стоит нужная мне книга и что заплатить за пересылку. Не делается ли это как-нибудь через почту, то есть чтобы я мог заплатить деньги на почте здесь при получении книг, а почтовые ведомства уже сочлись бы между собою и с книгопродавцем.

Если окажется удобным снабжение меня книгами, то пришлите мне сюда, пожалуйста, за нынешний год Allgemeine Bibliographie, или Central-Anzeiger für Literatur, или Literarisches Centralblatt.5 Последний, впрочем, дорог, кажется, а первые два, кажется, грошей двадцать в год. Выберите из них сами, который лучше и в котором (если есть такой) цены книг выставляются. Если Literarisches Centralblatt не очень дорог, то, я думаю, всего лучше бы его взять: там излагается даже содержание вновь выходящих журналов.

Извините, пожалуйста, что так Вас беспокою; но при всем этом прошу ответить поскорее: у Вас должно быть одно письмо из России, которое меня очень интересует.6

Ваш Н. Добролюбов.

1* Нового стиля,

2* Из Берлина в Интерлакен.

243. Н. А. НЕКРАСОВУ

8 (20) июля 1860. Интермкен

20 июля

Сейчас получил я Ваше письмо,1 Николай Алексеевич, и очень кстати: сегодня я в хорошем положении, по случаю превосходной погоды, и потому могу Вам отвечать несколько толково. А когда идет швейцарский дождь и небо делается совсем петербургским, а я должен сидеть, затворив окно, один в комнате, совершенно один, без всякого ангела,2 -- тогда я начинаю немного мешаться и пускаюсь в философию, предписывающую смотреть на жизнь как на нечто весьма ничтожное.

Недавно в таком расположении я написал к Чернышевскому письмо3 следующего содержания: "Конечно, мне полезно и нужно было бы прозимовать за границей, но так как отсюда писать не совсем удобно (главное -- по незнанию петербургского ветра), а я уже и то "Современнику" очень много должен, то я и считаю необходимым возвратиться, чтобы заработать свой долг и потом умереть спокойно".

Расчет этот я и теперь признаю "весьма благородным"; но как меня поотпустило немножко, то я и нахожу, что он сделан очень накоротке. Кажется, лучше будет рассчитывать более на долгих. Вместе с погодою и с несколькими прогулками по Альпам ко мне пришло некоторое сознание своих сил и надежды на будущее. Теперь я думаю: что за беда, если я задолжаю Вам лишнюю тысячу в этом году (больше тысячи не будет разницы против того, как если б я был в Петербурге), зато в следующем году буду в состоянии крепче работать. Не ручаюсь, впрочем, чтоб это расположение было во мне прочно. По временам на меня находят такие горькие мысли, что я не знаю, куда мне деваться. Не мудрено, если в одну из таких минут я приму решительное намерение удрать в Россию и удеру.

Вы, может быть, спросите: точно ли нужно мне оставаться за границей? По совести сказать Вам: нужно. Моя поездка до сих пор принесла мне пока только ту пользу, что дала мне почувствовать мое положение, которого в Петербурге я не сознавал за недосугом. Грудь у меня очень расстроена, да оказалось, что и нервы расслаблены совершенно: почти каждый день мне приходится делать над собой неимоверные усилия, чтоб не плакать, и не всегда удается удержаться. И не то, чтобы причина была, -- а так, какое-то неопределенное недовольство, какие-то смутные желания одолевают, воспоминания мелькают, и все вместе так тяжело! К этому прибавьте, что меня, начиная от Дрездена, по всему пути преследовала гнуснейшая погода, что я дорогой ни с кем не знакомился (не стоило хлопотать) и что в течение полутора месяца я не получал ни одного известия из России. В Дрездене я почувствовал себя особенно дурно, после путешествия по Эльбе на пароходе в сырую и дождливую погоду. Кашель усилился, горло заболело, дышать стало тяжело; я пошел к доктору Вальтеру. Тот и послал меня в Интерлакен лечиться сывороткой. Приехав в Интерлакен, я был очень плох и к тому же застал здесь проливные дожди и холод. Тоска меня взяла смертная, я думал, что мне и излеченья нет. Вздумал было я раз подняться на одну из самых маленьких гор здешних, -- так куда тебе -- часа два откашляться и раздышаться не мог. Но две недели здешней жизни уже укрепили меня несколько: на днях я взбирался на Гисбах, водопад в 1200 футов, и сошло благополучно. Вчера ходил на Абендберг, около 2000 футов, кажется, и только к концу пути почувствовал слишком усиленное биение сердца, а грудь ничего. И веселее несколько стал я: отвел душу в беседах с профессором Гротом.4

Не знаю, как будет дальше, но теперь здоровье мое идет к лучшему, только медленно, и вот почему я убежден, что двух месяцев мне недостаточно для настоящего поправления. Надо бы в сентябре отправиться к морским купаньям куда-нибудь в Средиземное море, а потом зиму прожить в Италии. Горько мне одно: что "Свистка" опять издавать не будем из-за этого. Как Вы на этот счет думаете?

Но будет о себе. Кое-что напишу о делах. Прилагаю для этого особенный листок,5 так как этот уже весь исписан.

NB. Напишите мне решительно: приезжать или оставаться? Я положусь на Ваше решение.

244. В. И. ДОБРОЛЮБОВУ

15 (27) июля 1860. Интерлакен

15/27 июля

Я на зиму не приеду -- разве начальство потребует. Поэтому действительно хорошо бы жильца приискать в квартиру-то1 или даже совсем передать ее. Впрочем, если довольны Вы квартирой, то устройте так, чтобы оставить ее за собой, а если нет, то передайте совсем, -- это от Вас зависит. Приискать жильца лучше, я думаю, потому что тогда с мебелью возиться не нужно, да еще можно и взять за нее что-нибудь. На год с 1 августа можете отдавать смело: если я и приеду в начале лета, то жить в Петербурге летом все-таки не буду.

Счеты наши с Вами не тревожат меня нисколько: мы-то друг друга не надуем и не поживимся на чужой счет -- я это знаю и Вы знаете, стало быть и толковать нечего. Ипполиту Александровичу я говорил при отъезде о деньгах: он отказать не может, разве под предлогом безденежья. Но Вы пристаньте хорошенько, так достанет денег. Писать к нему отсюда не стоит, но я просил Николая Гавриловича, чтобы напомнил ему о моих желаниях.

О Володе я второпях и не условился с Юрьевым: ежели признаете нужным, то поговорите сами, а я думаю, что придется заплатить по-прошлогоднему.2

Нельзя ли устроить, чтобы Ваню выписать к Вам хоть до рождества, а потом отдать бы хоть тому же Юрьеву для приготовленья в гимназию? Или не подыщете ли Вы небольшого пансиона и не очень дорогого, где бы его взяли? Хотелось бы мне его как-нибудь притащить в Петербург. Только это дело надо или в августе сделать, чтобы не прямо тащить его к петербургской осени, или уж до весны оставить. Впрочем, недели через две-три я, вероятно, увижусь с Авдотьей Яковлевной 3 в Париже и, переговоривши с ней, еще Вам напишу. А Вы пока сообщите мне, что на этот счет думаете, да поговорите и с Павлом Садокычем.4

Держать ли Володю дома или отдать в гимназический пансион, об этом я опять ничего не могу отсюда сказать. Как найдете удобнее для себя, для него и для хозяйства, так и сделайте. Пожалуйста, не бранитесь, что я на Вас все навьючиваю; зато обещаю Вам, что что бы Вы ни сделали, я не буду в претензии, разве в маленькой, в такой, например, как за то, что Вы мне сообщили содержание последних NoNo "Журнала для воспитания", а не сообщили "Русского вестника", что мне всего нужнее (с 10-го N").1*

Газеты, вероятно, будут посылаться Чернышевскому, когда он переедет с дачи: они ему нужны будут. А "СПб. ведомости" перестали присылать с 1 июля, потому что я только на полгода подписывался. Если хотите, так велите просто доставлять Вам "Московские ведомости", "Одесский вестник" и что там еще, под предлогом, что Вам нужно сообщать мне какие-нибудь известия. Я, уезжая, нарочно велел переменить все адресы, затем чтобы кто-нибудь в редакции мог получать газеты и следить за ними. А они вон что наделали.5

Аничкову6 скажите, что поручение Марии Александровны2* раньше будущего лета я не могу исполнить,7 хотя я и рад бы для нее живот свой положить, и пр. Но думаю, что ей самой будет неприятно уморить меня для своего платья. Так скажите.

Отвечайте мне еще в Интерлакен: письма ходят, как оказывается, пять дней, а не семь, как я думал. Ваше письмо я получил 26-го (то есть 14-го).

На днях посылаю просьбу в корпус: через недельку справьтесь, пожалуйста, у Даниловича.8 "Современник" уж и июльский, я думаю, вышел. Послали бы мне его в Интерлакен.

P. S. Ивану Максимовичу9 сообщите о моей заботливости о своем здоровье: авось умилостивится и ответит мне на глупое письмо, посланное к нему недели две назад.10

Сообщите подробно Ваш адрес -- No дома и квартиры.

1* То есть с 2-й майской книжки ("Русский вестник" выходил по два раза в месяц). Когда Николай Александрович уехал из Петербурга, 2-й майской книжки еще не было получено там.

2* Аничковой, жены Виктора Михайловича.

245. М. А. и А. А. КОСТРОВЫМ

28 июля (9 августа) 1860. Интерлакен

Вот где пришлось мне писать к вам, мои милые, родные мои!1 Интерлакен -- это швейцарская деревенька, куда меня отослали лечиться сывороткой и альпийским воздухом, а главное -- отдыхом от дела. И точно, в два месяца, которые я прожил за границей, я уже получил некоторое облегчение, особенно в последний месяц, проведенный мною в Интерлакене. Я знаю, что все родные на меня сердятся за то, что я совсем перестал писать к ним; даже и Вы сердитесь, Михаил Алексеевич, и ты, моя Ниночка! Да ведь, право, -- и нечего и некогда писать было. Если бы я еще с самого отъезда в Петербург постоянно вас уведомлял обо всем, что со мной делается, так бы так. А то несколько времени пропустил, потому что много хлопот было с отысканием занятия и первым устройством, а там уж и нужно было длинную историю рассказывать о моем житье-бытье. А между тем что рассказывать-то? Живу себе не богато, но и не бедно, не без труда, но и без особенных обременении. Только здоровье порасстроилось работою, да еще и прежде -- жизнью в Педагогическом институте. Ну, теперь и это, вероятно, поправится: доктора уверяют, что чахотки у меня еще нет; только не велят в Петербург ехать на зиму, а провести ее в Италии или на юге Франции. Прошу отпуска на год и думаю, что дадут беспрепятственно. Отсюда через несколько дней еду в Диепп, к морским купаньям, а оттуда опять в Швейцарию, в Веве, я думаю, на виноградное леченье. В Диеппе пробуду я числа до 5 сентября; так если вы хотите мне написать что-нибудь, рассчитайте время прихода писем. Я пишу это письмо 28-го по русскому стилю; думаю, что оно придет к вам числа 10 августа. В Диепп столько же времени пойдет; значит, если вы напишете раньше 20 августа, то я получу письмо в Диеппе. Денег за пересылку не платите: лучше дойдет, а я заплачу при получении письма. Адрес: Mr. Dobroluboff, France, Dieppe, poste restante. Если же будете писать после 20 августа, то пишите: Suisse, Canton de Vaud, à Vevey, poste restante. В Веве я проживу, вероятно, недели две.

Поклонитесь всем родным нашим и уверьте, что я их не забыл. Постараюсь скоро написать и им. Вам теперь пишу в надежде, что вы скорее ответите; да, вероятно, и отправка заграничного письма без Вас, Михаил Алексеевич, не обойдется, если и из них кто-нибудь вздумает писать ко мне.

Ваш брат Н. Добролюбов.

246. Ф. В. и М. И. БЛАГООБРАЗОВЫМ

29 июля (10 августа) 1860. Интерлакен

29 июля 60 г.

Милая тетенька Фавста Васильевна и милый мой брат Михаил Иванович. Надеюсь, что Вы перестанете на меня сердиться, узнавши, в каком положении был я весь последний год. Всякого рода хлопоты и работы до того меня уходили, что я был сам не свой целую осень и зиму. Грудь болела, кашель душил меня полгода так, что только стон стоял в комнате. Я постоянно был расстроен и болен. Письмо твое, милый мой Михаил Иванович, с известием о смерти Лизы1 получил я в самую скверную минуту: оно подлило большую горькую каплю к моему прежнему горю. Я смял и бросил письмо, не дочитав его, и вот почему не мог на него отвечать и исполнить поручений, которые там были, как ты писал после.2 Через несколько времени я хотел снова отыскать письмо, но оно завалилось куда-то. А я в своей болезни дошел тогда до того, что на свет мне смотреть не хотелось. Доктора ничего не могли мне лучше сделать, как посоветовать путешествие и леченье за границей. Первый месяц я был все так же плох, как и дома, но по крайней мере развлекся видом разных мест и людей. А второй месяц, который проведен мною в Швейцарии, принес положительную пользу моему здоровью. Кто меня здесь видел, тот, говорит, что я после петербургского уже значительно поправился. Я и сам это замечаю, потому что теперь спокойнее и веселее смотрю на все. Теперь я очень сожалею, что был прежде так раздражителен, и прошу тебя, милый брат, и Вас, добрая, милая тетенька, -- простить меня, во внимание к моей болезни. Я думаю, Вы сами знаете, как больному человеку все дурно кажется и как его все тревожит; подумайте, как все терзало меня, когда моя болезнь длилась больше полгода и я чувствовал, что еще немного -- и у меня откроется чахотка. Я, впрочем, просил Василья Ивановича, который теперь остался с Володей в нашей квартире, написать Вам, что Вы можете к нему обращаться, как ко мне, и он исполнит все Ваши поручения. Вероятно, он уже писал Вам об этом.

От Василия Ивановича Вы, я думаю, знаете, что Володя переведен во второй класс гимназии. Надо бы позаботиться и о Ване, да не знаю, как лучше это устроить. Я не приеду в Петербург всю зиму. Если можно найти для него хорошего учителя, который бы его приготовил к гимназии, то постарайтесь. Я бы его взял тогда в июле или июне следующего года, а в августе он бы выдержал экзамен в гимназию. О деньгах не тревожьтесь: напишите Василию Ивановичу, и он Вам вышлет, сколько нужно на учителей. Впрочем, я ему писал, не приищет ли он недорогого пансиона для Вани в Петербурге: может, он это и устроит. Во всяком случае, спишитесь с ним насчет Вани: я полагаюсь на Ваше общее желание добра всем нам. Денег у него довольно наших, то есть не у него в руках,1* но он может их получить, когда угодно.

Живу я покамест в Интерлакене, но скоро отсюда выезжаю. На картинке изображены ледники, находящиеся в Альпах недалеко от нас, около деревеньки Гриндельвальд. Я недавно ездил туда: это очень эффектно.

Напишите мне о себе, о своих делах, о Ване, обо всех наших. Куда писать, узнаете от Михаила Алексеевича: я ему расписал все адресы.

Нашим всем передайте мой поклон и засвидетельствуйте мою любовь и уважение, как всегда.

Ваш весь Н. Добролюбов.

1* А в конторе "Современника".

247. В. В. и Л. И. КОЛОСОВСКИМ

29 июля (10 августа) 1860. Интерлакен

Милые мои дяденька и тетенька, Лука Иванович и Варвара Васильевна! Не писал я к Вам из Петербурга, так зато пишу из-за границы: не говорите, что я позабыл Вас. Забрался я теперь в горы, образчик которых можете видеть на этом листе. Зачем я забрался, узнаете из писем моих к другим родным нашим; повторять не хочется, а лучше сказать о чем-нибудь другом.

Давно не имею я известий об Анночке и Катеньке, о Сонечке и Машеньке.1* Известие о Сонечкиной свадьбе,1 самое короткое и неполное, пришло перед самым моим отъездом из Петербурга, так что я ничего не успел послать ей к свадьбе. Вот Вы,2* бывало, все говорили мне: "Чай, Николенька, вырастешь да в люди выйдешь, так загордишься -- нас и на свадьбу-то не позовешь". А теперь что вышло? Вы же небось первые не только не позвали на свадьбу, а даже и не известили. А об этаком случае можно бы написать. Вы скажете, что я сам-то Вам не пишу. Да ведь я не женился, и со мной ничего такого замечательного не было, о чем бы непременно следовало написать. Болен я был очень, да об этом и говорить-то тошно, не то что писать. Да и Вам бы, я думаю, большой радости не было узнать, что я все хвораю. Вот теперь поправляюсь, так и пишу Вам.

Будущее лето я, может быть, проведу в Нижнем; во всяком случае -- приеду к Вам в том году. Тогда и для Сонечки привезу что-нибудь из-за границы, а теперь -- делать нечего: хоть я и не совсем виноват, а жалко мне, что ничего не успел сделать до отъезда. Ну, по крайней мере поздравление мое посылаю.

Что и как Анночка? Я теперь от Нижнего далеко и совсем не знаю, как там все устроивается. Одно Вам могу теперь сказать: если представится Анночке жених хороший, будет Вам и ей нравиться, а дело будет останавливаться единственно только за деньгами, то на мою помощь Вы и она можете рассчитывать во всякое время. Рублей 500, в случае надобности даже и 1000, я могу прислать. Вы помните, что я обещал присылать Анночке денег, кажется, рублей по 20 в месяц, и не посылал их. Это оттого, что надобности большой не было; но слов своих я не забыл, и при первой нужде Вам стоит только написать в Петербург, на имя Василия Ивановича, и через две недели деньги будут у Вас в руках. Разумеется, я знаю, что Анночка без особой нужды лишнего не потребует, зная, что я и для Кати должен приберечь кое-что.

Пишите мне по адресу, который я доставил Михаилу Алексеевичу, только сообщите ему, что срок моего купанья в Диеппе сокращается, и я уеду оттуда в последних числах августа.3* Сообразно с этим рассчитайте и посылку писем.

Ваш Н. Добролюбов.

1* Сонечка и Машенька были дочери Варвары Васильевны.

2* Эти слова обращены, собственно, только к Варваре Васильевне.

3* По старому стилю.

248. В. И. ДОБРОЛЮБОВУ

31 июля (12 августа) 1860. Интерлакен

Ждал я от Вас ответа на последнее письмо и для этого лишний день остался в Интерлакене, да так и не мог дождаться. Должно быть, Вы разгорячились да в Париж послали, а может, чего-нибудь ждете, так и не писали вовсе. Теперь пишите мне в Диепп, до получения нового письма от меня: France, Dieppe, poste restante. На днях1* написал я три письма в Нижний: эк расходился! Они туда дойдут, я думаю, на будущий год, но все равно Вам надо знать, что я писал. 1) Михаил Иванович может обращаться к Вам с просьбами; 2) Вам предоставлены совещания с ними относительно Вани; 3) к Вам могут писать о деньгах для Анночки. Я сказал, что в случае надобности могу прислать 500 и даже 1000, если будет жених и остановка выйдет за деньгами только.

Вы спросите, из каких богатств я это обещаю? Надо Вам сказать, что относительно кредита у нас были особые переговоры с Некрасовым и недавно подтверждены в его последнем письме. Следовательно, когда Некрасов приедет, поговорите с ним. Мне бы хотелось теперь же послать туда рублей 500, так, чтобы их разделить пока между Аней и Катей: ведь у Кати уж ровно ничего нет.

Некрасову об этом я напишу на днях, вероятно из Парижа; теперь тороплюсь уезжать.

Медицинское свидетельство и незнание формы прошения поставило меня в некоторое затруднение. Я писал об этом, не помню, Вам или Ивану Максимычу,1 но получил ответ, что, дескать, сам справься в русском консульстве.2 Нечего делать, поехал нарочно в Берн, потерял два дня и ничего не узнал. Может быть, в Париже это знают, да мне долго ждать будет. Делать нечего, наудачу посылаю прошение и свидетельство, как мне бог по душе положил, без формы. Но так как его за негодностью могут возвратить, и это пройдет лишний месяц, то я и посылаю его к Вам же. Вы прежде узнайте, кому нужно писать его -- инспектору, директору или на высочайшее имя, нужно ли подписывать "К сему" и пр. или просто, надо ли особую просьбу к генерал-губернатору о паспорте, или благодетельное начальство, давши отпуск, и о паспорте само позаботится. Если по Вашим исследованьям окажется, что мой рапорт ни к черту не годится, то напишите другой, как следует, и подпишитесь за меня: я Вам на это даю полную доверенность. Текст же рапорта сохраните, разумеется, тот, как у меня. Да и похлопочите у Даниловича и везде, где нужно.

Я еду завтра в Берн, кончу там с посольством, пошлю послезавтра бумаги, а сам отправлюсь в Диепп, купаться в море. Давно бы надо было послать бумаги, да скверные дожди все шли, а я опять прихворнул и боялся отправиться в дорогу.

Ивану Максимычу скажите, что письмо его3 я получил. Увидеть он меня может в сентябре в Веве или Лозанне, а потом в Канне или Ницце. Впрочем, я еще напишу положительнее.

Володю Вы бы брали по временам хоть к Чернышевским.

Ваш Н. Добролюбов.

Напишите мне в следующем письме адрес Терезы Карловны, да нельзя ли, чтобы она свои письма ко мне через Вас посылала? Ее письма два не дошли ко мне, а одно пришло через 12 дней, вдвое дольше, чем Ваши.

1* 28 и 29 июля.

249. В. И. ДОБРОЛЮБОВУ

1 (13) августа 1860. Берн

Берн, 1/13 авг. 1860 г.

В самую минуту отъезда из Интерлакена, садясь в дилижанс, получил я Ваше письмо.1 "Современник" придет уже после меня, если Вы его послали тоже в Интерлакен, хотя я и писал (кажется, впрочем, не Вам, а Николаю Гавриловичу),2 чтобы после 25-го1* адресовали мне в Париж, а теперь пишите все в Диепп: я там до 20-го или 25 августа старого стиля.

Чиновники везде чиновники, как Вы увидите из чисел на моем медицинском свидетельстве, которое при сем посылаю. Только сегодня успел я выхлопотать его из посольства и из-за этого пропустил поезд железной дороги. Завтра еду в Париж, послезавтра утром буду там, а 16-го или 17-го в Диеппе.

Некрасову и Чернышевскому, равно как и Даниловичу, напишу сегодня вечером. Вам буду писать из Диеппа. Теперь тороплюсь на бернское так называемое Enge -- смотреть на снежные горы, освещаемые заходящим солнцем: любителем природы сделался, видите ли.

Пожалуйста, сделайте с паспортом что я Вас просил в прошедшем письме.

Картинку письма отдайте Володе; заставьте его написать мне что-нибудь.

Что Иван Максимыч, собирается ли ехать за границу?

Спасибо Вам за оглавления статей: я только что собирался приняться за две статьи, которые уже оказались напечатанными в "Отечественных записках" и "Русском вестнике".

Ваш Н. Добролюбов.

Пожалуйста, поскорее уведомьте о моем рапорте и его результатах.

1* Июля старого стиля.

250. П. Н. КАЗАНСКОМУ

11 (23) августа 1860. Диепп

Диепп, 23 авг.

Добрейший Петр Никитич.

Я давно собирался отвечать на Ваше последнее письмо,1 да нечего писать было, так и ждал. Я из Интерлакена выехал уже почти две недели; теперь купаюсь в море, до 15 сентября1* пробуду здесь, потом заеду в Париж, а оттуда опять в Швейцарию -- в Веве.

В Интерлакене я выписывал несколько книг из Брюсселя -- обошлось дьявольски дорого: книги сами стоили 24 франка, а пересылка -- 8 франков. Значит, на пересылку надо набавлять процентов 35. Это меня заставило еще раз подумать о Вагнере: не будут ли и с него сдирать еще особых денег, если, например, подписчик в Швейцарии или во Франции, и не будет ли "Современник", со всеми пересылками, стоить вместо 22 уже 25, 27, 30 талеров? Если так, то надо об этом обстоятельно объяснить, как в объявлениях Вагнера,2 так и в том, которое будет на обертке "Современника". Узнайте от него положительные цифры: он, вероятно, уж это знает теперь. Да еще -- на "Шервуде"2* (что это за любопытная скотина!) я прочитал адрес Вагнера, уже не Unter den Linden, a Victoria Strasse: переменил, что ли, он место, или это так себе? Объявлений Вагнера я не видел ни в одной газете: ведь их надо повторять, а то не заметят. Да я думаю, что среди лета нечего было и хлопотать, а с сентября пустить.

В Париже искал я всеобщую статистику Кольба,3* не нашел; сказали, что можно через две недели выписать. Неужто сообщения так медленны? Если Вы найдете, что пересылка не обойдется особенно дорого (книга должна стоить около 3 талеров) и можно будет доставить мне книгу в первых числах сентября, то вышлите, только возьмите 2-е издание (в Лейпциге, около марта или апреля 1860 года).

Об Anzeiger3 тоже рассудите сами пересылочную плату: если не страшна, то пришлите мне, что есть покамест, сюда, в Диепп, Rue Ancienne Poissonnerie, No 15, а потом в Веве.

Письмо, которое я ожидал получить через Вас, пропало. Я получил другое,4* в котором пишут, что было послано еще прежде письмо; но по какому адресу оно было -- не пишут. Вероятно, адрес как-нибудь переврали.

Соболева4 не видал я -- видно, он почему-нибудь не попал в Швейцарию.

В надежде на Ваше доброе расположение, за которое не умею довольно Вас возблагодарить, жду ответа Вашего, особенно о Вагнере и "Современнике".

Ваш Н. Добролюбов.

1* Нового стиля.

2* "Шервуд. Из рассказов ген.-майора Б. П.". (Заметка П. Н. Казанского.)

3* Николай Александрович говорит о немецком подлиннике этой книги; он только называет ее по-русски. 5

4* Речь идет о письмах В. Д. (то есть Т. К. Гринвальд. -- Ред.).

251. В. И. ДОБРОЛЮБОВУ

13 (25) августа 1860. Диепп

Диепп, 25 авг.

Что-то все нет от Вас письма, а я было дожидался. Как Ваши, или, лучше сказать, наши, дела идут? Вы мне пишите иногда, не дожидаясь моих ответов, потому что мне писать Вам решительно нечего: ведь не путевые же наблюдения сообщать, не описывать красоты природы и ярость моря и не присылать бюллетени о своем здоровье, которое, мимоходом сказать, поправляется, но очень медленно. Теперь я Вам пишу, собственно, затем, чтобы сказать, что Авдотью Яковлевну в Париже я уж не застал и потому о Ване ничего не могу Вам решить в том роде, как мы предполагали.1 Может быть, Авдотья Яковлевна теперь уж в Петербурге, и Вы могли бы переговорить с ней вместо меня; но лучше этого не делать, потому что я, по некоторым обстоятельствам, имею основание думать, что ей теперь не до нас с Ванечкою.2 Значит, устройтесь, как найдете удобнее; только бы "Современник" не запретили, деньги найдутся.

Что узнаете о цензуре и о журналах, сообщайте мне, пожалуйста. А то я не знаю, что и как писать. Недели две тому назад я послал одну статью;3 во всякое другое время она, конечно, прошла бы, а теперь, судя по письму Николая Гавриловича,4 не должна пройти или должна быть уж очень изувечена. А работать надо же.

Относительно экономии нечего и говорить: видно, нам никогда не удастся соблюдать ее. Еще нет трех месяцев, как я за границей, а я уж истратил больше 2000 франков. Между тем раз на железной дороге я спросил молодого француза, на сколько можно жить порядочно во Франции; он мне не без хвастливости ответил: "О, для этого надо не меньше двух тысяч франков в год! И то еще вы должны довольствоваться вином невысокого сорта, ходить в театр во вторые места и кутить разве раз в месяц!.." Поди ты с французом: вот кабы так уметь жить! И он доволен судьбой, хотя не имеет даже и 2 тысяч франков в год.

"Современник" получил я уж в Диеппе: он пришел 7/19 августа. Ежели выйдет август раньше 20-го, то пришлите мне поскорее, чтобы я еще в Диеппе мог получить книжку. А в Диеппе думаю пробыть до 1 или даже до 3 сентября, то есть по-новому -- до 13-го--15-го. Время скверное: сегодня, например, чуть было не прозевал купанья. Только полтора часа было, в которые можно было купаться; а то море так поднялось, что и не подходи, -- с ног валит у самого берега даже опытных пловцов. А что дождик лупит во время и после купанья -- на это уж я и не смотрю: дело обыкновенное! Можете судить, как полезно мне леченье при таких условиях!.. Это значит, по русской пословице, что "когда нам жениться, так и ночь коротка". Скажите это Ивану Максимычу.5

И вдобавок говорят еще, что в России погода великолепная! Стоило уезжать... А все друзья да благодетели, заботящиеся о чужом благополучии... Ну, да все-таки спасибо им за благонамеренность.

Что мой отпуск? Получили ль Вы бумагу,1* и годится ли она? Пожалуйста, похлопочите. Если в Диепп не успеете прислать, то адресуйте в Париж, Rue de Vaugirard, No 30, на имя Обручева,6 с передачей. А то хоть poste restante.

Ваш H. Добролюбов.

В Диеппе мой адрес: Rue Ancienne Poissonnerie, No 15, en face de l'Hôtel Royal.

Да нет ли чего-нибудь от Терезы К.?7 Стосковался я по ней. Перешлите ей записочку, посылаемую в этом письме: я не знаю, куда ей писать теперь, в Дерпт или Псков.

1* Просьбу об отставке.

252. Н. А. НЕКРАСОВУ

23 августа (4 сентября) 1860. Диепп

Диепп, 23 авг.

Плохо, Николай Алексеевич: обрабатываем мы себя без всякого резону! Хотелось бы утешить Вас, да знаю я, что бывают смешны эти запоздалые утешения, приходящие из-за тысяч верст спустя несколько недель, когда уже утешаемый находится совсем в другом настроении или ежели и горюет, то уж по другим причинам, которых утешающий и не подозревает. Ваше письмо1 пришло ко мне за два дня до моего отъезда из Интерлакена; я хотел написать Вам уж из Парижа, увидавшись с Авдотьей Яковлевной. Но в Парюке сказали мне, что она еще 28 июля, то есть накануне того дня, когда Вы писали письмо ко мне, уехала из Парижа. Куда уехала -- никто не мог мне сказать, но я думаю, что -- тотчас по получении Вашего уведомления2 -- она бросилась в СПб. Как-то Вы встретились?

То-то, Николай Алексеевич, много Вы на себя напускаете лишнего! Что это за отчаяние в себе, что за жалобы на свою неспособность появились у Вас? Вы считаете себя отжившим, погибшим! Да помилуйте, на что это похоже? Вы в сорок лет еще сохранили настолько свежести чувства, что серьезно увлекаетесь встречного девушкой, Вы разыгрываете любовные драмы, мучитесь ими сами и мучите других, привлекаете с одной стороны пламенную и чистую любовь, с другой -- горькую ревность, -- и все это принимаете к сердцу так сильно, как я никогда не принимал даже своих преступлений, совершенных подло и глупо... С чего же Вы берете, что Вы отжили? Что же после этого я должен думать о себе? Знаете ли, какие странные сближения делал я, читая Ваше письмо. Я сидел за чаем и читал в газете о подвигах Гарибальди,3 именно о том, какой отпор дал он Сардинскому, когда тот вздумал его останавливать. В это время принесли мне письмо Ваше; я, разумеется, газету бросил и стал его читать. И подумал я: вот человек -- темперамент у него горячий, храбрости довольно, воля твердая, умом не обижен, здоровье от природы богатырское, и всю жизнь томится желанием какого-то дела, честного, хорошего дела... Только бы и быть ему Гарибальди в своем месте. А он вон что толкует: карты-спасительницы нет, говорит, летом, оттого я и умираю... А на дело, говорит, неспособен, потому что стар... Да, помнится, Гарибальди в 48 году был тех же лет, а вон еще он какие штуки выделывает спустя 12 лет. У того, правда, идея, желание сильное, а мы даже и пожелать-то уж хорошенько не можем. Однако же надо сознаться, что сердечный жар-то в нас не угас: судьба девочки нас очень трогает, да и сознание своего безделья тревожит. Отчего же это мы так положительно уверяем, что ни на какое путное дело не способны? Не отговорка ли лености, не туману ли напускаем мы сами на себя?

Вы, разумеется, ссылаетесь на то, что рано стали жить и жечь свои силы. Да ведь их еще все-таки довольно осталось. А что Вы жить-то рано стали, так это именно потому, я думаю, что сил было много, что рвались они наружу, кровь кипела. Вот у меня мало крови, жидка она, так и не жил я и не хотел настоящим образом жить. Что ж из того, что мои силы не тратились? Я и денег много не тратил, а все-таки у меня их мало. Вы растратили много сил и сокрушаетесь, точно миллионер, который потерял 900 тысяч и затем считает себя уже нищим! Да знаете ли, что если б я в мои 24 года имел Ваш жар, Вашу решимость и отвагу да Вашу крепость, я бы гораздо с большей уверенностью судил не только о своей собственной будущности, но и о судьбе хоть бы целого русского государства. Вот как!..

А что дела-то нет -- "да нужно прежде дело дать" -- это ведь пустая отговорка, как Вы сами знаете. Есть Вам дело, есть и применение ему, и успех есть -- разумеется не такой, как для повестей Т.,4 например; да ведь и Вы же далеко не Т., которому каждую зиму надо справить сезончик литературный. Вы знаете, что серьезное дело работается не вдруг и не сразу дается, но зато оно остается надолго, распространяется широко, делается прочным достоянием наций. Посмотрите-ка на< современное движение в Европе: и оно ведь идет тихо, а идет несомненно. Что же мы-то, неужели должны оставаться чуждыми зрителями? Вздор, ведь и мы в Европе, да еще какой важный вопрос теперь у нас решается, как много нам шансов стать серьезно наряду с Европой.

И в это время-то Вы, любимейший русский поэт, представитель добрых начал в нашей поэзии, единственный талант, в котором теперь есть жизнь и сила, Вы так легкомысленно отказываетесь от серьезной деятельности! Да ведь это злостное банкротство -- иначе я не умею назвать Ваших претензий на карты, которые будто бы спасают Вас. Бросьте, Некрасов, право -- бросьте! А то хоть другого-то не бросайте: поверьте, прок будет. Цензура ничему не помешает, да и никто не в состоянии помешать делу таланта и мысли. А мысль у нас должна же прийти и к делу, и нет ни малейшего сомнения, что, несмотря ни на что, мы увидим, как она придет.

Я пишу Вам это без злости, а в спокойной уверенности. Не думаю, чтоб на Вас подействовали мои слова (по крайней мере на меня ничьи слова никогда не действовали прямо) относительно перемены образа Ваших занятий; но, может, они наведут Вас на ту мысль, что Ваши вечные сомнения и вопросы: к чему? да стоит ли? и т. п.-- не совсем законны. Вы мне прежде говорили, да и теперь пишете, что все перемалывается, одна пошлость торжествует, и что с этим надо соображать жизнь. Вы в некоторой части своей жизни были верны этой логике; что же вышло? Хорошо? Довольны Вы? Опять мне суется в голову Гарибальди: вот человек, не уступивший пошлости, а сохранивший свято свою идею; зато любо читать каждую строчку, адресованную им к солдатам, к своим друзьям, к королю: везде такое спокойствие, такая уверенность, такой светлый тон!.. Очевидно, этот человек должен чувствовать, что он не загубил свою жизнь, и должен быть счастливее нас с Вами при всех испытаниях, какие потерпел. А между тем -- я Вам говорю не шутя -- я не вижу, чтобы Ваша натура была слабее его. Обстоятельства были другие, но теперь, сознав их, Вы уже можете над ними господствовать.

Вы, впрочем, сами знаете все это, но не хотите себя поставить на ноги, чтобы дело делать. А не хотите -- стало быть, есть тому причина; может, и в самом деле неспособны к настоящей, человеческой работе, в качестве русского барича, на которого, впрочем, сами же Вы не желаете походить. Черт знает -- думаю-думаю о Вас и голову теряю. Кажется, все задатки величия среди треволнений; а между тем величия-то и нет как нет, хотя, если посмотреть издали, так и треволнения-то были еще не особенно страшны.

Впрочем, каждому свой чирей страшен -- об этом что говорить? Я только напираю на то, что еще в сорок лет не имеет права считать себя отжившим и неспособным тот, кто еще в эти годы умеет влюбляться и мечтать о сердечном обновлении.

Не умею Вам и сказать, как бы я рад был за Вас и за себя, если бы Вы за границу приехали. Только как же "Современник"-то? Он мне тоже близок и дорог. Как Вы с ним хотите распорядиться? В июле Вы уж и повести никакой не поместили; Карповичем отделались. Что это за чепуху написал он о Гарибальди!!5 Надо же было, чтоб ему попались самые дикие и бессмысленные книжонки по этой части! Ведь 9/10 того, что он пишет, вовсе не бывало. Уж лучше бы он взял просто мемуары Дюма,6 да и передул бы их все целиком. Тот хоть и врет, но несколько связнее. Внутреннее обозрение, кажется, ухнуло?7 Не забудьте Славутинского: он ведь должен "Современнику" много; за "Беглянку"8 он просил 75 руб. с листа -- забыл я, кажется, сообщить Вам это. Коли стоит и коли внутреннего обозрения он не будет писать, так возьмите уж повесть за эти деньги. Да разыщите Грыцька статью о "Русской правде";9 за нее тоже деньги заплачены. А Федорова комедия?10 Тоже ведь заплачена... Все деньги и деньги. И мне Вы тоже деньги предлагаете, сверх того, что я забрал. Я не прочь, ежели только Вам удобно мне отделить что-нибудь сверх платы за статьи. Только что Вы за счет такой взяли -- 6000? Я не понимаю основания этой мерки. По-моему, надо считать все-таки за статьи, почем с листа, а к этому прибавить тот процент, который, по-Вашему, можно назначить. Тогда разделение будет вернее: 1) между мною и Чернышевским, 2) между нынешним годом, в котором я почти ничего не делал, и следующими, в которые я надеюсь делать гораздо больше. Впрочем, как у Вас с Чернышевским выйдет, так и сделайте.

Цензура к "Современнику" нехороша,11 и это на денежную часть может иметь большое влияние. Впрочем, только бы не запретили, а подписка, вероятно, будет не хуже прошлогодней, даже лучше.

Мне покамест денег не нужно, но по петербургской квартире и разным расходам нужно будет, и я уже просил, через Чернышевского,12 Ипполита Александровича, чтобы он выдавал. Да еще написал я, что в случае выхода замуж сестры моей от меня может она получить, если будет нужно для жениха, до 1000 р. Исполнение этого обещания тоже зависит от Вас: переговорите на этот счет с Василием Ивановичем.

Да, кстати, -- возьмитесь серьезно за моего дядю и устройте его. Я Вас сильно не просил о нем с самого начала, потому что не знал его, а навязывать Вам его как своего дядю не хотел. Но теперь я узнал его, проживши с ним год, и уже просто рекомендую его Вам как человека умного, деятельного и в высшей степени честного. Он может с успехом подвизаться в частной службе, особенно где нужны разнообразные хлопоты и беготня. Например, он бы отлично мог вести дела вроде конторско-журнальных, и вообще в коммерческих и акционерных обществах был бы очень полезен. В службе казенной он мог бы идти только при самостоятельной работе и беспристрастном внимании, что отыскать, конечно, очень трудно. Место же, на котором он теперь, ни к черту для него не годится.13 Я уверен, что с доброю волею и хлопотами Вы можете для него нечто сделать. А устроивши его, Вы сделали бы хорошее дело и обязали бы меня не меньше, чем лишними деньгами, которые мне предоставляете.

Я теперь купаюсь в море: хорошо очень. До 1 сентября старого стиля я пробуду: Dieppe, Rue Ancienne Poissonnerie, No 15. Потом с неделю пишите в Париж, ежели случится: Hôtel St. Marie, Rue Rivoli, No 83. A затем -- Vevey, в Швейцарии, poste restante.

Видел я дважды Случевского:14 такой же! Сераковского15 встретил в Париже: побывал в Англии, толкует о Брайте16 и произносит французские слова на английский лад. Он поймал нас с Обручевым17 в мобиле.18 А Обручев стал еще лучше, или по крайней мере я узнал его теперь лучше, чем прежде.

Поклонитесь от меня Авдотье Яковлевне, если она приехала, и скажите, что я жалею, что не видел ее.

Ваш Н. Добролюбов.

Перестаньте, пожалуйста, напускать на себя хандру: от нее Вы и больны-то больше делаетесь...

253. В. А. и В. И. ДОБРОЛЮБОВЫМ

25 августа (в сентября) 1860. Диепп

Милый мой Володя! Ты можешь теперь целую зиму и весну провести очень хорошо, если сумеешь воспользоваться тем, что Василий Иванович устроил для нас. Он нанял квартиру, в которой вам всем удобно будет оставаться, без больших издержек; он принял на себя заботиться обо всем, что будет тебе нужно; он, наконец, выписал Ваню и просил Авдотью Яковлевну приласкать его, как и тебя. Значит, несмотря на то, что я далеко, ты можешь жить в полном удовольствии до тех пор, пока своим поведением не сделаешься дяде в тягость. Тогда, разумеется, винить будет некого: если он напишет мне одно слово, что не хочет более держать тебя, -- ты понимаешь, что я принужден буду отдать тебя в пансион, так как поручить тебя в Петербурге без меня решительно некому. Даже Авдотья Яковлевна не согласилась бы взять тебя, особенно узнавши, что дядя тобою недоволен.

Я пишу дяде, чтобы тебе назначил по 3 р. в месяц для твоих расходов (исключая книг и платья), с тем чтобы ты обещал вести подробную запись всех твоих издержек и по возвращении моем показал ее мне. Хочешь ли?

Авдотье Яковлевне поклонись от меня и скажи, что я очень жалел, не заставши ее в Париже. Желаю ей быть здоровой и не огорчаться.

Ты мне пиши: я твои письма получать буду с удовольствием, особенно если ты станешь мне подробно описывать, как ты проводишь время и с кем дружишься. Шестаковым и Буссе1 поклонись.

Твой брат Н. Добролюбов.

Я было думал, что мое прошение 2 не дошло до Вас, и потому третьего дня отправил новый запрос к Чернышевскому.3 Повидайтесь с ним и скажите, что я успокоен. Я писал ему также о деньгах: если тут нужно будет о чем-нибудь хлопотать, то, пожалуйста, снимите с Николая Гавриловича эту обузу, сказав, что Вы можете сделать все, что нужно, по его указанию.

О Павле Садокрвиче и Володе мое решение Вы видите из писем моих к ним. Мое правило -- расставаться всегда как можно чище, чтобы не было претензий. Вперед будем осторожнее, а теперь бог с ним,1* если он полагает, что ему мало:4 я же виноват, что не условился хорошенько. Да притом еще, пожалуй, из-за счетов с нами Володе пакостить будет: кто его знает, каков он человек-то? Прочтите письмо к нему,5 заклейте и пошлите хоть с Володей, требуя ответа; а то лучше лично передайте и порешите все.

Володе давайте деньжонок счетом, чтобы и он счет знал. Я ему предлагаю это и думаю, что он не откажется.

Напишите мне, как велика плата за пересылку книжки:2* за последнюю с меня взяли 30 коп., так как она путешествовала из Швейцарии в Диепп. Вы сколько платите? Я бы желал получать "Современник" постоянно, потому что в Париже я найду, вероятно, только июльскую, а в Веве и совсем ничего не найду.

Некрасову я писал о деньгах.6 Как только явится он в Петербург, Вы его и поймайте.3*

Ваше парижское письмо7 там и лежит, разумеется. Я Вам писал, что буду в Диеппе 17-го 4* по новому стилю, то есть по-русски -- 5-го. Значит, в тот самый день, как Вы писали Ваше письмо, я Вам назначил свой выезд из Парижа. Впрочем, это не беда, а худо то, что Вы и Терезу Карловну обманули: она, верно, тоже писала мне в Париж, потому что я до сих пор ничего от нее не имею в ответ на мои письма. Что с нею, бедняжкой, делается? Хоть бы влюбилась она в кого да замуж вышла или так сошлась бы с хорошим человеком. Отлегло бы у меня, кажется, от сердца. А впрочем, и горько было бы немножко.

В Диеппе встретил я Скурыгиных,8 которые здесь пишутся Скуридиными, для благозвучия. Поручил им рассказать Вам обо мне: они в половине сентября будут уже в Петербурге.

Что Иван Максимович?9 Когда и где мы с ним увидимся? Кабы он мне написал в Веве, я бы крюк какой-нибудь сделал, чтобы с ним съехаться.

До 10/20 сентября я в Париже; значит, отвечайте мне туда, poste restante, или, еще лучше, Rue Vaugirard, No 30. Это квартира Обручева, но я ему скажу, чтобы велел принимать письма на мое имя, а может, я у него же и остановлюсь.

Да, забыл Вам сказать, что я уж нынче не Herr, a monsieur: французы приходят в большое недоумение, видя на адресе немецкого герра.

Может, и отсрочку отпуска успеете прислать в Париж? Я бы даже денька два-три подождал его5* нарочно.

Ваш Н. Добролюбов.

1* С П. С. Юрьевым.

2* Книжки "Современника".

3* В первые дни по возвращении Некрасов должен был проводить почти все время в разъездах по делам, так что надобно было заботливо справиться, когда можно застать его дома.

4* Августа.

5* То есть отпуска.

254. В. И. ДОБРОЛЮБОВУ

1 (13) сентября 1860. Руан

Руан, 1/13 сент.

Давно бы надо было написать Вам, Василий Иванович, о некоторых счетах, оставленных мною в надежде скорого возвращения. Вот они:

1) Шармеру1* я остался должен рублей 140 или 150. Надо будет заплатить.

2) От Исакова1 я взял несколько книг, которые не заплачены. Потребуйте списочек с ценами и заплатите. Если у меня остались 4 тома Mennechet, Matinées littéraires2 (так, кажется, заглавие) -- в желтой обертке, в небольшую осьмушку, то их возвратите; остальное заплатите и, кстати, сделайте вот что: мне остался должен рублей пятьдесят Чумиков;2* так попросите Исакова, чтобы он взял следующие с меня деньги от Чумикова, а остальное чтобы Вам отдали. Да отыщите Чумикова книги: одни номер "Детского собеседника",3 да "Историю рыцарства", да "Золотой цветок", да "Уроки грамматики" Алейского,4 и отошлите к нему. Адрес узнаете от Исакова.

3) С Давыдовым5 тоже у меня счеты, которые должен выплатить Ипполит Александрович. Но так как на Давыдова полагаться нельзя (взяли ли Вы с него записку о книгах, которые отосланы после моего отъезда?), то возьмите у него список книг, числящихся за мною, проверьте со списком, который остался у меня в бумагах и идет, кажется, до начала 1860 года, да и пришлите мне. Не торопитесь с этим, потому что счеты будут еще в конце года.

4) Получите у Вольфа,6 в Гостином дворе, два последние тома сочинений Мицкевича, по билету, который прилагаю.

Ваш Н. Добролюбов.

Напишите мне, сколько лет Ване будет в сентябре -- 9 или 10? Если 10, то надо бы его во второй класс готовить.

Да отыщите хоть Вы статью Грыцько3* о суде по "Русской правде":7 он, я думаю, плачет, что ее не помещают, а ее найти не могут. Мне помнится, что я ее вместе с другими отослал к Некрасову, в зеленой кардонке.

1* Портному.

2* Издатель "Журнала для воспитания"

3* Это был псевдоним Григория Захаровича Елисеева.

255. В. И. ДОБРОЛЮБОВУ

6 (17) сентября 1860. Париж

6/17 сент.

Всякого рода пакостей надо ожидать, особенно когда имеешь дело с чиновничеством нашего отечества. Поэтому отказ в продолжении отпуска меня не очень озадачил; отставке я даже был бы рад.1 Но дело в том, что при давании отставки могут вспомнить мое обязательство к службе на 8 лет и принудить оканчивать. Хотя болезнь служит достаточным удостоверением, что я служить не могу, но ведь с ними, пожалуй, не сговоришь. Я не знаю, что и как мне теперь делать: Чернышевский писал,2 что Данилович хотел мне прислать рецепт прошения, но вчера еще ничего не было от него на почте. Сегодня лупит дождик, и мне страшно нос показать на улицу. Во всяком случае, дело протянется долго. Я придумал вот что.

На днях, получу или нет рецепт, я смастерю просьбу; может, приложу и медицинское свидетельство, а то сошлюсь на прежнее, представленное в просьбе об отпуске. Если выпустят, так ладно. Если же нет -- я пишу на всякий случай к некоему Александру Петровичу Жилину,3 живущему с семьею в Дрездене, чтобы он меня принял домашним учителем. Жилин, конечно, согласится. В конце сентября (по русскому) будет он в Петербурге; где его отыскать, узнайте от Еракова:4 они приятели, и я с ним там и познакомился. К концу сентября дело мое будет ясно, следовательно, Вы с Жилиным можете уладить, что нужно (а нужно от него письмо формальное и засвидетельствованное, что он желает и пр.); я же пришлю прошение от себя. Но это в случае крайности; конечно, я и при болезни домашним учителем могу быть: это меня не обременит, когда человек живет за границей; но все лучше бы и от этой чаши отделаться. Пожалуйста, поговорите с Даниловичем и похлопочите. Теперь институт уничтожен, воспитанникам других казенных заведений просто прощают казенную службу; следовательно, и мне могут простить. Если завяжется дело в министерстве просвещения, там можно уладить через Некрасова и Панаева. Передайте им, что я их прошу -- Панаева поговорить Ребипдеру,1* а Некрасова подействовать через Ковалевского,2* -- чтобы меня уволили совсем и не привязывались.

"Современник" получил уже в Париже: должно быть, цензура очень пакостит:5 это видно в каждой статье. Жаль, что Office du Nord,6 единственное место, где было можно читать здесь русские журналы, закрыто: теперь я и надлежащего свиста задать не могу. Присылайте мне все-таки, если Вам не трудно, оглавленье журналов: за август "Отечественных записок" и "Библиотеки"3* я не получил.

Передайте Вульфу продолжение статьи,7 которое прилагаю. Она не нужна для сентябрьской книжки, но, может, за недостатком набору и ее станут набирать.

Два пальто, которые мне навязали (а одних штанов, которых я просил, не положили в чемодан), до сих пор постоянно составляли самое главное из дорожных неудобств моих; а Вы еще с шубой пристаете! Ничего мне не нужно.

Поклонитесь от меня Павлу Федотычу8 и скажите, чтобы не очень убивался над филологией, особенно старой, а более читал на новых языках, особенно по исторической части и философской, а там и за политическую экономию принялся бы. Все, что у меня там есть, -- к его услугам. Если у Чернышевского будут дни, 9 то не мешало бы отрекомендовать его и Чернышевскому.

Что Турчанинов делает?4* Когда увидите, спросите у него также вестей о Сциборском. Якову Михайловичу Михайловскому10 тоже поклонитесь; жаль, что я так и не собрался ответить его отцу. Может, соберусь, но, во всяком случае, Вы скажите, что счетов между нами никаких нет.

Ваш Н. Добролюбов.

1* Директору департамента в министерстве народного просвещения.

2* Егора Петровича, брата министра.

3* То есть оглавления этих журналов.

4* Владимир Петрович, младший брат Николая Петровича.

256. П. Н. КАЗАНСКОМУ

16 (28) сентября 1860. Париж

16/28, Париж

Нет ли чего-нибудь нового, Петр Никитич? Вы не охотник письма писать, и Ваше отвращение от них равняется только Вашей аккуратности в исполнении всевозможных поручений. На этот раз поручения мои состоят только -- во-первых, в просьбе принять от меня благодарность за присылку Кольба1 и Anzeiger'a2 (отчего Кольб в двух пакетах, раздвоенный, прислан?); во-вторых, в уведомлении Вас, что я еще неделю по крайней мере пробуду в Париже и что, следовательно, Вы можете мне ответить и прислать Анцейгера -- в Париж, Rue Vaugirard, 30.

Затем все просьбы -- написать что-нибудь о немцах, так как Париж насчет всего немецкого очень слаб. Что немцы теперь об Венеции и о папе пишут? Нет ли политических брошюр замечательных по этой части? Нет ли также новых русских книжек, полюбопытнее Головинских?1* Я думаю, что теперь, к осени, и у немцев, как у нас, начинается некоторое оживление в книжной деятельности. Что они о венгерцах говорят и что сами венгерцы публикуют в свободных землях Германии? Это любопытно было бы знать мне, и если Вам не затруднительно это, так уведомьте вкратце, а то и книжки пришлите, ежели замечательные есть.

Что Вагнеровы публикации?2* Вы мне о них ничего не сказали. Есть ли признаки, что будут подписчики? А в России "Современник" идет хорошо; мне пишут, что и в нынешнем году все экземпляры3* разошлись, а было их 6500.

Я вследствие купаний значительно поправился. Собираюсь на юг, да все нельзя еще выбраться: отпуска мне не дали, а велели выйти в отставку; а между тем паспорт просрочен. Все надо хлопотать да ждать...

Ежели не захотите или не успеете ответить скоро, то пишите уже Suisse, Vevey, poste restante.

Ваш Н. Добролюбов.

(И листок-то не умел взять как следует: вверх ногами взял.)3

1* Заметка П. Н. Казанского: "Головин -- эмигрант и автор многих бессмысленных книг".4

2* О подписке на "Современник".5

3* "Современника"

257. В. И. ДОБРОЛЮБОВУ

26 сентября (8 октября) 1860. Париж

26/8, Париж

Дело вот какое, Василий Иванович: русское посольство не хотело меня пропустить на путешествие с просроченным паспортом; после же уверений моих, что я жду отставки, решило написать на паспорте, что могу я с ним возвратиться в Россию -- через Сардинию. Это в том роде, что из Москвы в Петербург возвращаться через Одессу; но не в том штука, а в том, что по этой надписи и французская полиций меня выпроваживает из Франции -- для возврата в Россию. Это значит, что, раз выехавши из французских владений, я уже не могу в них опять появиться с моим паспортом; а между тем Ницца и Канн, где я хотел расположиться на зиму, -- во Франции. Выходит, что мне необходимо иметь новый паспорт, подобный прежнему; если Вы его успеете выправить, то надо бы его визировать в посольствах французском, прусском, австрийском и сардинском. Если же Вам дадут какую-нибудь бумагу, то нельзя ли потребовать, чтобы она была написана по-французски или по крайней мере по-немецки. Иначе мне надо будет постоянно хлопотать, чтобы ее действительность была свидетельствована нашим посольством, так как европейцы, по глупости своей, русского языка не понимают. А до посольства нашего иной раз надо целое путешествие предпринимать, ибо не во многих городах оно находится. Впрочем, Вам должны все сказать, что можно и нужно, в Петербурге; устройте, пожалуйста, чтобы наконец мне успокоиться можно было. А то вот два месяца я вожусь с паспортами, и это даже лишает меня возможности окончательно определить план своих поездок.

Ландшафтик мой1 посылаю Вам: радуйтесь на него. А Ивану Максимычу не шлю: пусть сам меня увидит.

В прошлом письме2 я писал Вам о Мицкевиче, а билет-то позабыл вложить. Теперь вкладываю.

Чтобы знать мне, каковы мои финансы, сходите по выходе октябрьской книжки к Ипполиту Александровичу и попросите свести счет, сколько я забрал денег и сколько мне следует в нынешнем году. Вы же, с своей стороны, сообщите мне, сколько денег взято без меня на хозяйство вообще, чтобы баланс был ясен. Вы теперь должны это дело мастерски обделывать, по бухгалтерской науке.1*

Приехал ли Некрасов, и виделись ли Вы с ним? Я ему писал относительно денег для Нижнего и о Вас.

В Веве, вероятно, есть уже несколько писем для меня; а я еще остаюсь в Париже дней пять, а может, и неделю. Погода покамест недурна, холоду нет, шляюсь много.

Отчего "Современник" такую несметную сумму стоит за пересылку? Это нелепость. Разве его посылают, как письмо, по легкой почте? Можно как посылку отправлять; он придет позже, но дешевле будет. Что бы там ни было, но пересылка русских книг за границу не должна стоить дороже пересылки заграничных в Россию; а из-за границы книги величиною с "Соиремениик" получаются с платою -- от 20 до 40 коп. за пересылку. Иначе бы не было возможности книги выписывать. Пожалуйста, вразумите Звонарева. Или это в год стоит 3 рубля за пересылку? Тогда, конечно, ничего -- сносно.

Что Володя с Ваней делают? Попросите от меня Егора, чтобы он в Ваше отсутствие наблюдал за целостью Вани и не пускал его на холод и дождь. Теперь должно в Петербурге начаться скверное время. Да, с Ваней, вероятно, надо обращаться совершенно как с взрослым -- давать ему резоны, а впрочем, ни к чему не принуждать. По его характеру, он может хорошо развиться и быть тем, чем я бы мог сделаться, если б меня не давили в детстве. Да еще -- не возбуждайте между братьями соревнования: оно и без того должно быть, и надо умерять его, а не усиливать похвалами и сравнениями. Это только прибавит к характерам обоих лишнюю долю неприязненности и тщеславия.

Вкладываю Вам еще кусочек статьи,3 для немедленной передачи Вульфу.2* Следующие листки дочитываются и посылаются к нему прямо.

Прощайте покамест. Надеюсь, что Вы здоровы. Послано ли письмо к Терезе Карловне? Где она теперь? Да что Аничковы с своим обществом? Не узнаете ли чего о сестре Аничковой? Не видали ли Клемансы?4 Если встретите, поклонитесь, скажите, что я ее вспоминаю.

Ваш Н. Добролюбов.

Ежели от Терезы Карловны нет никакого известия, будьте добры, отыщите в университете Фадеева 5 и спросите, нет ли о ней известий у Ольги Алекс, которая у них живет.

1* Василий Иванович в это время изучал бухгалтерию, чтобы подготовить себя к получению хорошей должности в государственном банке, в котором служил.

2* В типографии которого печатался "Современник".

258. В. И. ДОБРОЛЮБОВУ

13 (25) октября 1860. Париж

13/25

Пошлите "Современник", если еще не послан, -- в Париж, Rue Vaugirard, 30, Обручеву.1

Попросите Вульфа сохранить, если можно, до моего приезда цензорские корректуры статьи моей в сентябрьской книжке2 и впредь по экземпляру корректур, которые цензор обдирать станет.

Исаков поверг меня в изумление и ужас. Верно, по какой-нибудь ошибке я не возвратил ему3 Blonchard "Buffon de la jeunesse" (8, 50),1* Masson "Enfants célèbres" (2, 40), Guizot "L'écolier" (3), Jacob "Petit Buffon" (3) и Zimmermann "Les phénomènes de la nature" (4, 80); a может, даже и возвратил, либо не я брал, а кто-нибудь другой.2* Дело в том, что мои книги -- это те, которые записаны в списке Ивана Максимовича4 и отосланы при отъезде; а другой разряд книг были детские книги, для разбора в "Журнале для воспитания". Их я отослал прежде, вычеркнув все отосланные из списка, присланного мне тогда из магазина. Оставалось, помнится, книжонки три не найденных, а тут вдруг их оказалось на 25 рублей! Поищите, не найдете ли этого списочка: он валялся у меня в столе, в ящике: ужасно мне жаль бросить деньги ни на что, вследствие одного недоумения; это самая подлая и досадная трата, какая только возможна. Когда украдены деньги, так и то легче. Если окажется что-нибудь из исаковских книг, попробуйте, нельзя ли возвратить и получить деньги; если не окажется, то попросите Исакова или Прево5 посмотреть хорошенько, точно ли эти книги за мною и не были возвращены. Я уверен, что я если брал их, то возвратил: на какой мне черт такое г....? Из всех выписанных3* ими книг я только и хотел оставить две книги: Мишле и Леньяна6 "La satire en France": все это стоит 3 р. 65 к., а не 27 рублей -- с уступкою... Всего бы лучше, кабы Вы списочек-то4* отыскали: их было два, на двух таких же лоскутках, какие Вы и мне прислали.

"Золотой цветок"7 оказался в числе книг, отосланных Исакову: там ему и быть следует.

С Давыдовым всякие счеты должны быть или отложены до моего возвращения, или преданы в его полную волю: они тянутся почти на три года. Только вот что могу написать к сведению:8 1) "Положение крестьян", 2) "Печатная правда", 3) "Тюрго" Муравьева, 4) "Политическая экономия" Горлова, 5) "Теория финансов" Шиля, 6) "Очерки Англии" Чичерина -- должны быть у Чернышевского. "Русская беседа" 1860 года, No 11, "Год на севере", "Русские легенды" Афанасьева -- у Некрасова; "Пермский сборник", ч. 2, "О различии языка" Билярского, "Об источниках баснословия", "Хата", "Записки Марковича" -- у Пыпина; "Древняя история" Шульгина и "История литературы" Зеленецкого -- у А. С. Галахова;9 при свидании спросите, хочет ли он их оставить у себя или возвратить. "Современник" No 8 записан по какому-то глупому случаю: я против этого, потому что наверное знаю, что получил свой экземпляр, а другого не брал. "Сатирические журналы" и "Кобзарь"10 записаны почему-то два раза: пусть умилостивятся и напишут хоть один раз. А то возьмет кто-нибудь другой: Некрасов, Чернышевский, Пыпин (или Карнович и Колбасин прежде брали), а все на меня пишут. "Журнал министерства юстиции"11 No 5 -- если попал ко мне из магазина, то возвратите, а то за целый год сдерут, пожалуй. Да вот что -- я заметил, что в списке старом, который Вы мне прислали, не вычеркнуты некоторые книги, о которых я знаю наверное, что возвратил их, например "Военный сборник"12 -- 10 книжек. Уж это-то я помню. Я не этого желал, а того, чтобы мне прислан был список того, что теперь, за всеми отдачами, на мне еще числится; а то десять списков: один для возвращенных, другой для полученных, третий дополнительный, и все это на целую редакцию. А выходит, что почта лишь требует неимоверные деньги за пересылку...5* Пожалуйста, на почтовом листке велите не очень размашисто выписать все, что за мною. Это нужно, главное, вот для чего: Давыдов может, пользуясь моим отсутствием, поставить те же книги в счет и Некрасову, и Чернышевскому, и пр., а с меня содрать своим чередом. Так надо в ясность привести. Много я Вам делаю возни, да уж так, видно, и быть. Когда-нибудь успокоимся.

Следующее письмо и отставку мою13 присылайте на имя Обручева, в Париж. Я думаю пробыть здесь еще недели две. Через Жилина я спрашивал Вальтера, нужно ли мне виноградное леченье; Вальтер сказал, что, пожалуй, пусть его объедается, а впрочем, главное в отдыхе и тепле да воздухе. Узнав это да известясь, что нынешний год виноград по случаю подлого лета вовсе не удался, как и все плоды, я счел ненужным забиваться в вевейскую глушь и остаюсь в Париже, пользуясь тем, что погода октябрьская несравненно лучше той, какую я имел в Швейцарии в июле. Иван Максимович будет ругаться -- что парижский воздух мне вреден, скажет; утешьте его тем, что я живу почти не в Париже, за Сеною, против Люксембурга,14 и по целым дням шляюсь по саду и по набережным, вечерами же бегаю в театр и на балы. Сюда ждут Марио15 в итальянскую оперу, и я хочу его подождать. На прошлой неделе дня три зубы болели, но вообще я здоров; кашель почти совсем прекратился, желудок исправен. Виноград я и здесь ем, и трачусь на него очень -- франка по три в день постоянно.

Что за болезнь у Вани? И что за болезнь у Егора?16 Вы правду пишете, что он, должно быть, сбесился: в здоровом положении человек этак поступать не может. Не оставила ль его любовница, не умер ли сын, не обидел ли до смерти барин или что-нибудь в этом роде? Во всяком случае, согласитесь, что ни у кого нельзя было бы воровать так удобно, как у меня, а между тем год прожил Егор, не стянувши ни одного гривенника: кабы наклонности воровские были, ведь не удержался бы!

Скоро я буду писать Некрасову. А пока скажите, что ведь "Свисток" зависит весь от материалов, которых у меня решительно нет. О Европе я сочинил кое-что для октября,17 хоть и плоховато вышло, но сойдет, может, коли цензура пропустит; а для России пусть мне пришлют что-нибудь достойное внимания -- я и обработаю. А то ведь ничего-таки нет, решительно ничего! Об Европе я и для ноября пришлю непременно.18

К Вам Жилин должен на днях зайти: полюбезничайте с ним от моего имени и скажите, что уж ничего не нужно.19

А каким меня чином выпустили?20 Хочу в Париже карточки визитные заказать, так надо будет прописать чины мои и достоинства: по приезде и буду развозить...

Прощайте покамест. Обо мне не сокрушайтесь, и об себе тоже. Все перемелется. На этом основании я здесь даже жениться хотел...21

Ваш Н. Д.

1* Эта и следующие цифры означают цены книг, выставленных в счете Исакова.

2* Кто-нибудь из писавших рецензии в "Журнале для воспитания".

3* Внесенных ими (Исаковым и его приказчиками) в этот список.

4* Тот список, составленный самим Николаем Александровичем, о котором говорилось прежде.

5* Писем, в которые вложено много листов списков книг.

259. А. Ф. КАВЕЛИНОЙ

14 (26) ноября 1860. Париж

Париж, 14/28 ноября

Сейчас вернулся я с маленького семейного вечера у нашего хозяина; спать не хочется, читать не хочется. Хочется говорить, и, не знаю почему, подумал я о Вас, добрая Антонина Федоровна. Может быть, отозвались во мне наши прежние разговоры, которые Вы переносили так терпеливо, а может быть, пользуясь моим теперешним настроением, совесть моя проснулась и сказала, что пора бы давно написать Вам. Во всяком случае -- что Вы посеяли, то и пожнете -- приготовьтесь читать психологическую идиллию.

Дело в том, что в Париже пришлось мне найти милый провинциальный уголок, со всеми удобствами парижской жизни, но без ее шума и тщеславия. Мы живем с H. H. Обручевым в одном из скромнейших меблированных домов Латинского квартала, на полном пансионе, и потому беспрестанно сходимся с семейством хозяина, состоящим из жены его, сына-студента и дочери шестнадцати лет. У них множество родни и знакомых, все людей весьма скромного состояния -- комми, модистки, армейские офицеры, гувернантки, студенты и т. п. И какое бесцеремонное, доброе веселье разливается на всех, когда иной вечер все это общество соберется и примется петь, плясать, фокусничать, ни на кого не смотря, ничем не стесняясь, кто во что горазд. Поют -- и фальшивят, пляшут -- и путаются, играют на фортепьяно -- и берут нелепейшие аккорды, прыгают и падают, -- и все хохочут, все довольны, все равно участвуют в веселье, нет почетных лиц, нет обиженных, нет рисующихся своими талантами... да и талантов-то нет ни у кого. Последнее обстоятельство особенно меня радует. Здесь я начинаю приучаться смотреть и на себя самого как на человека, имеющего право жить и пользоваться жизнью, а не призванного к тому только, чтобы упражнять свои таланты на пользу человечества. Здесь никто не видит во мне злобного критика, никто не ждет от меня ядовитостей, не предполагает во мне ни малейшей способности к свистопляске;1 никто меня не окружает изысканной внимательностью, не придает моим словам никакого значения, не толкует их в разные стороны. Когда я ухожу -- говорят, что я "прогуливаюсь" или "бегаю по Парижу"; когда я сижу дома, говорят "il s'amuse à lire";2 когда я пишу, мне замечают, что у меня, должно быть, большая корреспонденция. Затем в персоне моей видят молодого человека, заехавшего в чужой край, довольно плохо говорящего по-французски и, следовательно, нуждающегося в разных наставлениях и поощрениях. И вот между нами устанавливается полнейшая бесцеремонность, и я становлюсь добродушен, весел, доволен, делаюсь похож на человека. Сегодня, например, я без зазренья совести коверкал французский язык, разговаривая с племянницей хозяина, маленькой и вострой брюнеткой лет семнадцати. Она хохотала надо мной и поправляла меня так мило, что я и не думал конфузиться. Вдруг к ней направилась депутация: недоставало пары для кадрили, и ей поручено было увлечь ее собеседника в танцы. Первым моим движением было, по старой привычке, упереться; но я увидел, что мой отказ в самом деле огорчает общество, потому что расстраивает кадриль; притом же меня обещали без церемонии взять за плечи и водить. Я пошел, и мое участие сделалось неистощимым источником веселости для всей компании, не исключая и меня самого. Они обсуживали мои движения так, как будто это была отлично сыгранная роль комического актера; я находил удовольствие в том, чтобы иногда делать bis, и сам не мог удерживаться от добродушнейшего хохота. Зато моя дама нашла, что меня непременно следует выучить танцам, и я обещал учиться, при ее содействии. По всей вероятности, этого и не будет, но все-таки, говоря но совести, в Петербурге я не проводил таких приятных вечеров, как сегодня в Париже. Странное дело, в СПб. все меня знают от головы до пяток, принимают во мне участие, находят, что я полезен, умен, интересен -- я не знаю, что еще... И между тем я остаюсь там для всех чужим, я точно связан. Здесь меня никто не знает, никто не может быть уверен, что я не служил у Кокорева,3 не воровал казенных денег, не был в интимных отношениях с Ржевским <?>,4 не состоял сотрудником "Русского слова"5 и т. п. Интересы и понятия французского общества известны мне не более, чем Стасюлевичу,6 читавшему о них лекции; нравы и привычки французов новы для меня, как идеи Молинари для Безобразова и Ламанского;7 французский разговор мой вял и бесцветен, как русская речь Серно-Соловьевича,8 а иногда даже неудобопонятен, точно рассуждения Утина.9 И при всем том я здесь лучше сошелся с людьми, чем у себя в Петербурге, здесь я проще, развязнее, более слит со всем окружающим. В СПб. есть люди, которых я уважаю, для которых я готов на всевозможные жертвы; есть там люди, которые меня ценят и любят; есть такие, с которыми я связан "высоким единством идей и стремлений".10 Ничего этого нет в Париже. Но зато здесь я нашел то, чего нигде не видел, -- людей, с которыми легко живется, весело проводится время, людей, к которым тянет беспрестанно -- не за то, что они представители высоких идей, а за них самих, за их милые, живые личности.

Вот Вам моя идиллия, которую я бы мог с удовольствием продолжать еще и еще, если бы не боялся слишком Вам наскучить. Простите, что не пишу ни о чем другом: я так доволен своим теперешним, что ни о чем больше не думается. Прощайте же покамест, будьте здоровы, кланяйтесь всем, поцелуйте Митю11 за меня.

Ваш Н. Добролюбов.

P. S. Надеюсь, Вы мне ответите; 12 пишите [в Турин, poste restante]. Впрочем, вернее, пишите на имя Обручева, в Париж, Bue Vaugirard, 30.

P. S. Константину Дмитриевичу напишу скоро особо: 13 теперь я не в состоянии сочинить ему достойного письма, ибо о гниении Европы решительно пикнуть не могу.

260. В. И. ДОБРОЛЮБОВУ

5 (17) декабря 1860. Генуя

Генуя, 5/17 дек.

Что с Вами сделалось, уж я и не знаю. Писем ни от кого -- вот уж полтора месяца. А между тем известия никогда мне не были так нужны, как теперь. Что Ваня? Что мои счеты с Ипполитом Александровичем? Что Ваши занятия и место? Что квартира и хозяйство? Что подписка На "Современник"? Что сватовство Аннушкино?1 Обо всем этом Вы хотели мне написать, и между тем решительно ничего нет. Пожалуйста, отвечайте хоть на это письмо, во Флоренцию, до конца декабря, poste restante. Я писал Николаю Гавриловичу2 о присылке мне денег к концу декабря во Флоренцию; если нельзя, то попросите, чтобы хоть уведомили поскорее, куда и как можно выслать деньги. Они должны это лучше знать в Петербурге; я в Париже не справился, а здесь никто ничего не знает.

Я не получил известия, прошла ли первая статья моя о Неаполе;3 но продолжаю наудачу и на днях вышлю вторую статью. Скажите им.1*

Кабы знал мало-мальски, что в России делается, к январю бы "Свисток" сочинил. Но так как никто меня не удостоивает письмами, то я решительно понятия не имею о русских событиях.

Если бы я в самом деле женился за границей,4 то, как Вы думаете, смог ли бы я устроиться с семьею хоть сколько-нибудь толково? Набрал-то я на свои плечи много, а справиться-то того и гляди, что сил не хватит.

Впрочем, это я так только говорю, а, конечно, вернусь один, по-прежнему корпеть за работой. Если и придется со временем жениться, то разве на какой-нибудь Л. Ал.5 Кстати, что Аничковы -- видите ль кого-нибудь из этого вожделенного общества?

Да не случилось ли чего у Чернышевских? Что-то они мне не пишут давно...

Вообще с некоторого времени я представляю, что в нашем современниковском кружке что-нибудь не совсем ладно. Пожалуйста, напишите мне все, что знаете, и постарайтесь узнать побольше.

Кто Вас теперь лечит от Ваших болестей после отъезда Ивана Максимыча? А он себе в Вене отличается!

Володе скажите, чтобы учился; а то в самом деле распорядитесь, чтобы скачать его с шеи: что убиваться-то попусту?

Ваш Н. Добролюбов.

Снимите с Володи и Вани вместе портрет и пришлите мне, а другую копию -- Терезе Карловне, она просила. Хотите, так и в Нижний пошлите, и Авдотье Яковлевне тоже надо.

1* Некрасову и его сотрудникам.