261. К. Д. КАВЕЛИНУ
1 (13) января 1861 Ницца
1/13 янв. 1861, Ницца
Так как письмо к Вам, добрейший Константин Дмитриевич, должно непременно касаться предметов возвышенных, то считаю за нужное начать его вопросом о здоровье Берггольца и Стасова,1 а потом, по известному изречению, перейти к поздравлению Вас с Новым годом. Желаю Вам в этом году меньше испытать разочарований и держать более счастливые пари, чем в прошлом году. Признаюсь Вам, 13-го (то есть, по-вашему, 1-го) ноября я ожидал от Вас телеграфической депеши и радостно готовился послать Вам по телеграфу мой проигрыш, рассчитывая наверстать его дешевизною продукта, который был поставлен нами в игру... Впрочем, за важными прениями о бедном брате, за сокрушениями о гниении Европы, за хлопотами о более удобном размещении большей части статей Свода законов со всеми продолжениями,2 за глубокими соображениями относительно нового века, за трудами по опубликованию злонамеренности некоторых петербургских литераторов, старающихся бросить тень на комитет общества вспоможения,3 и пр., и пр., словом, за высокими подвигами государственной, профессорской и филантропической мудрости Вы, вероятно, забыли смиренного юношу, осмелившегося однажды усомниться в сбыточности некоторых Ваших надежд? Позвольте же теперь освежить Вашу память некоторыми подробностями. Это был прекрасный день, чуть ли не пасхальный. Вместе с снегом растаяли сердца, и только что исчезли некоторые надежды,4 периодически возвращающиеся к каждому празднику. Я, помнится, с обычной скромностью намекнул об этом обстоятельстве; Вы, как истинный профессор и философ (Вы же тогда обдумывали, кажется, поправки к статье о Гегеле),5 взяли на себя труд великодушно объяснить мне, что надежды лопнули, потому что были неосновательны, что ни в апреле, ни в мае плодов ждать еще нельзя было, что гораздо благоразумнее ждать их в последних числах августа или в первых сентября и что, кто хочет быть вполне уверен в своих надеждах, тот должен их отложить до октября. С глубоким вниманием выслушал я великие истины и смиренно заметил, что, кто решительно уже не хочет обмануться, тот должен совсем отложить надежды и всякое попечение. Тогда Вы воспламенились и произнесли мне целую беседу (отчасти русскую, но более ламанскую)6 о ввозе и вывозе, о джентри7 (то было время процветания Утина),8 о Николае Милютине и князе Черкасском,9 о гласном судопроизводстве, о местах, в которых не позволено жить в России евреям, о похвальных качествах русского мужика и еще более похвальных свойствах редакционной комиссии и члена ее Залесского...10 Всего не припомню, но знаю, что о Залесском было много и о Спасовиче11 немножко... Вы были шумно-прекрасны во время Вашей речи. Соня12 назвала Вас бегемотом тогда, но я не был с нею согласен -- я не знал, на что Вы были похожи. Только уже гораздо позже догадался я, что Вы походили в те минуты на архангела Михаила, как он изображен на fontaine de St. Michel13 в Париже. Проходя раз по Севастопольскому бульвару и узревши вдруг этого архангела, изливающего потоки живой воды, я невольно вспомнил Ваш грозно-светлый, вдохновенный лик, с живыми речами, обещавшими столько благ к октябрю для меня и для всей России... Я теперь с умилением вспоминаю эти речи. Но -- юность нам советует лукаво,14 и я, по молодости лет, решился тогда ответить на Вашу восторженную речь новым сомнением. Тогда -- тогда Вы прибегли к последнему средству -- пари! Я не отказался. Но тут Вы постыдно струсили и сделали два шага назад: первый, что Вы говорили не о деле, а только о формальном заявлении,15 второй -- что сроком взяли уже 1 ноября. Я взял оба эти шага и укрепился в новой позиции, оставленной Вами, хотя она и не была так удобна, как моя прежняя. И что же? Где первое ноября и где формальное заявление? Есть здесь добродушные люди, которые даже сегодня веруют, что именно сегодня-то и исполнились надежды, которые Вы возлагали на первое ноября. Вы скоро, я думаю, узнаете их мечты "на Новый год", напоминающие мне любострастных стариков, которые уж и сил не имеют и пощечины получают, не говоря об осмеиванье, а все-таки лезут к девушкам. Но я, благодаря моего создателя, поукрепился здесь отдыхом и потому на первое января смотрю совершенно так же, как и на первое ноября. Мало того.-- Вы, верно, возлагаете теперь упование на 19 февраля, потом на 17 апреля, на пасху и т. д. Не имею я никаких прямых известий из России и не могу держать пари на долгий срок. Но даже по тому, что можно заключить из непотребных корреспонденции Nord'a и Indépendance Belge,16 я готов с Вами побиться еще о бутылке на 19 февраля. Будет -- мы квиты, не будет -- две пьем при моем возвращении или при другом удобном случае. Хотите ли? Я думаю, Вы опять согласитесь: ведь из всех благ небесных, Вам отпущенных в таком изобилии, с особенным излишком отпущена на Вас "надежда, кроткая посланница небес".17
Впрочем, я вижу, что письмо принимает несколько аллегорический вид: даже что-то из Жуковского приплелось. Поэтому лучше возвратиться к действительности. Она состоит для меня теперь в Жеребцове, Всеволжских, Тимашеве-Беринге, Скрипицыне, Голицыных, Урусовых, Долгоруких, Толях18 и т. п., с которыми я каждый день встречаюсь, а с некоторыми даже вступал в объяснения (впрочем, не с Берингом и не с Жеребцовым). Встречи эти делают из меня нечто вроде сына отечества и даже в некоторой степени русского инвалида.19 Несмотря на прелестный климат, здоровье мое здесь расстроилось: хандра дошла почти до петербургской степени. Жду только присылки денег, чтобы уехать. Если вздумаете ответить, то напишите во Флоренцию, poste restante.
Антонине Федоровне писал я из Парижа,20 прикинувшись кротким и незлобным. Если она поверила, то была, я думаю, в отчаянии, и только этому я приписываю, что она не могла до сих пор прийти в себя и написать мне ответ на такое задушевное послание, единственное в своем роде. Пусть же утешится: старинное расположение вовсе не пропало у меня, а только засыпало на несколько минут, именно тех, когда я писал письмо к ней.
Ваш Н. Добролюбов.
Если Вы считаете "за подлость" писать ко мне или в самом деле очень заняты, то не напишет ли хоть милый друг мой Митя? Если очень много ошибок наделает -- обещаю возвратить письмо с поправками. Впрочем, надеюсь, что он без меня поправился в русском языке.
262. П. И. КАЗАНСКОМУ
18 (30) января 1861. Ницца
Ницца, 18/30 янв.
Давно уж я не писал к Вам, добрейший Петр Никитич, имея в виду то, что Вы не любите писем, когда писать не о чем. Теперь пишу, чтобы известить Вас о моем существовании и спросить о Вашем. Затем напишите что-нибудь о Вагнере и "Современнике":1 был ли какой результат наших стараний или пропали они попусту? Если и пропали, так не беда. А вот бы что недурно устроить Вагнеру: Вы писали, что многие заходили спрашивать, нельзя ли читать "Современник". Не вздумает ли он в самом деле устроить маленький Lesecabinet2 для русских книг, собственно, разумеется, главным образом для заграничных. В Ницце есть нечто подобное при одном магазине, но выбор книг очень беден. Запрос, однако, так велик, что на будущий сезон хотят устроить это несколько пошире. В Париже, правда, Office du Nord3 не могла существовать и закрылась; но это больше потому, мне кажется, что распоряжения были глупые.
Я еду через несколько дней во Флоренцию (туда мне и пишите, poste restante) и не знаю, попаду ли на обратном пути в Берлин. Поэтому сведите за меня счеты с Вагнером, и если будут деньги за "Современник", то удержите их, а ежели не будет, то уж перешлемся как-нибудь из России. "Библиографический журнал" мне всё высылали в Диепп, и уж оттуда я его получал в Париже. Не знаю, не продолжают ли и теперь туда же высылать. Отсюда я уж не справлялся.
В последнем письме4 Вы мне писали, что заказали Вагнеру какие-то для меня книги: после Кольба5 я ничего, ни в Париже, ни в Веве, ни здесь, не получал.
Что у Вас с новым королем делается?6 На войну собирается? Австрию защищать? Или их все Голштейн с ума сводит?
Нет ли последнего отчета о финансах Австрии напечатанного? Нет ли еще какой-нибудь порядочной истории венгерской литературы новой? Я видел раз книжечку -- сборник стихотворений в хронологическом порядке, с венгерским подлинником en regard7 перевода и с биографическими замечаниями и пр. Кажется, Кербеный 8 собрал или другой подобный. Только едва ли ее Вы найдете, это около 1850 года.
Беспокою я Вас немало и все больше без толку... А впрочем, наша уж жизнь такова, что никогда ни в чем толку-то и не добьешься.
В России цензура свирепствует -- вот все, что я знаю из любезного отечества. Остальное -- сплетни.
Ваш Н. Добролюбов.
P. S. Забыл поздравить Вас с Новым годом и пожелать... и так далее, как известно.
263. В. В. КОЛОСОВСКОЙ
3 (15) февраля 1861. Флоренция, --
20 февраля (4 марта) 1861. Венеция
3/15 февр. 1861 г., Флоренция.
Уж очень давно собираюсь я писать к Вам, милая моя тетенька, и благодарить Вас за милое, родное письмо,1 которое получил я в Диеппе в самую минуту отъезда. Но Вы знаете, когда человек ездит с места на место, то ему не до переписки. Я бы не мог Вам дать даже адреса моего для ответа. И теперь должен дать Вам адрес приблизительный. Видите ли, на страстной и на пасхе я буду в Риме; только здешняя пасха месяцем раньше нашей, значит около начала марта, то есть числа до десятого я буду в Риме, а потом уеду в Неаполь. Так Вы мне пишите уж лучше в Неаполь, таким образом: Italia, Napoli, posta restante.
Начал письмо это я во Флоренции, а оканчиваю в Венеции, две недели спустя. Но это ничего. О чем я Вам хотел писать, осталось все то же и так же. Я уже много месяцев не имею никакого известия о сестрах. В последний раз Василий Иванович сообщал мне,2 что какой-то жених был у Анночки и что Вы спрашивали моего совета. Но я не отвечал потому, собственно, что никакого совета дать не могу, не видав и не зная человека. Да если бы и увидел, то, конечно, рассудил бы гораздо хуже, чем Вы сами между собою. Я уж давно отвык от той жизни и тех обычаев, которые у Вас сохраняются; легко может быть, что мне покажется хорошим то, что в Нижнем для счастья сестер моих было бы дурно, или наоборот. Одно только могу сказать Вам: я ни в чем не хочу и не буду служить помехой, а помогать, чем могу, буду. Заглазное дело плохо, и я не знаю до сих пор, посланы ли в Нижний деньги, о которых я писал Василию Ивановичу. Если нет, то напишите ему при первой надобности. Теперь покамест есть возможность послать без затруднений, а после -- кто знает, что может случиться.
О братьях моих Вы, верно, имеете известия от Василия Ивановича и от них самих. Поэтому ничего не пишу о них.
Надеюсь, что наши все здоровы. Собираюсь писать ко всем; если не соберусь скоро, то пусть подождут терпеливо, не сердясь. К Вам пишу потому, что хотел сообщить мое мнение об Анночке, чтоб Вы не вздумали напрасно ждать моих советов и разрешений. Поцелуйте Анночку за меня и попросите написать мне несколько строчек.
Вас, добрый дяденька, очень благодарю за приписку к письму тетеньки. Желаю Вам счастливо провести пост, встретить и справить праздник. Митрошу, Машу3 целую; Софью Лукиничну также -- если позволит Николай Александрович,4 с которым мне очень приятно будет познакомиться, если удастся быть в Нижнем нынешним летом.
Кланяйтесь всем нашим.
Ваш Н. Добролюбов.
264. М. А. КОСТРОВУ
21 февраля (5 марта) 1861. Неаполь
21 февр./5 мар. 61 г.
Вчера отправил я письмо к Варваре Васильевне и Луке Ивановичу, добрый Михаил Алексеевич. Сегодня собрался послать Вам вид Венецианского собора и сделать к нему приписочку. Вы, может, вместе с сестрою Ниной удивляетесь или сердитесь, что я не пишу. Но, знаете, право, странно писать после того, как давно потерял всякие сведения о людях. Я ничего не знаю о том, что Вы и как Вы... Описывать мои переезды -- нечего: все очень благополучно и просто совершаются по железным дорогам и на пароходах. Рассказывать о том, что видал, -- об этом в книжках можно читать гораздо лучше. Остается спрашивать и извещать о здоровье -- что я и делаю. Но это не надо делать слишком часто...
Вот другое дело будет, когда мы увидимся и я опять войду в жизнь и интересы нижегородские. Тогда переписка может сделаться более интересною.
Меня занимает теперь судьба сестер. По-моему, выходить замуж вообще женщине нет крайности никакой, но только в таком случае, если она что-нибудь имеет или может сама доставать себе пропитанье своим трудом. Если, например, Катя могла бы быть учительницей или гувернанткой, да я бы тогда и не подумал о женихах для нее, взял бы ее с собой, поместил бы в какое-нибудь частное заведение или в хорошее семейство, -- а там живи как хочешь, выходи за того, кто полюбится, или живи совершенно независимо, если можешь. Но только, кажется, положение моих сестер, особенно Анночки, не таково, и я боюсь, чтоб они, оставаясь незамужними, не стали очень в тягость кому-нибудь. А впрочем, Вы знаете лучше: устроивайте, как найдете лучше в семейном совете. Только, пожалуйста, в этом деле посоветуйте всем не претендовать друг на друга: а то, как видно из писем, маленькие претензии самолюбия в трех семействах могут быть не совсем благоприятными для счастья и устройства сестер моих. Об этом поручаю позаботиться особенно Ниночке: она может откровеннее и независимее говорить, а в ее искренней любви к сестрам я не сомневаюсь.
Я очень был доволен, узнав из Вашего письма,1 Михаил Алексеевич, что Ваше житье идет хорошо. Надеюсь, что и теперь продолжается то же самое. Напишите мне в Неаполь (posta restante, как и прежде). Я там буду до апреля или даже позже. Надеюсь в конце лета вернуться и увидеться с Вами.
Кончена ли железная дорога от Владимира до Москвы или еще нет?
Ваш Н. Добролюбов.
Тетеньке Фавсте Васильевне и Михаилу Ивановичу буду писать особо.
265. В. И. ДОБРОЛЮБОВУ
26 февраля (9 марта) 1861. Милан
Милан, 25 ф./9 мар.
Вчера получил я письмо от Авдотьи Яковлевны,1 с известием, что дети отданы Павлу Садокычу вследствие Вашего нежелания держать при себе Володю. Разумеется, ничего хорошенько не объяснено, но я понимаю, что произошла какая-то неприятность. В первую минуту я хотел отвечать выражением своего изумления и требованием более положительных объяснений; но потом сообразил, что это ни к чему не послужит и что наилучшие объяснения можете мне дать только Вы. К этому прибавилась еще мысль, что, может быть, и к лучшему участие Авдотьи Яковлевны, так <как> я, надо признаться, вместе с Вами недолюбливаю Володю: фальшивый и бесхаракторный мальчик. Желая ему всевозможного добра, я не в состоянии был бы слишком сердечно о нем заботиться: пусть повозится еще Авдотья Яковлевна -- может, не выйдет ли чего-нибудь...2 Подумав таким образом, я вздохнул о лишних расходах, накачанных мне на шею, и написал Авдотье Яковлевне3 изъявление чувствительнейшей благодарности, которой она и заслуживает.
Но меня все-таки удивляет, что Вы мне ничего не написали об этих происшествиях. Надеюсь, что отношения наши не изменились: сердиться Вам на меня не за что. Я давно уже не имею о Вас сведений: Успенский1* только, бывши у меня в Ницце, говорил, что Вы все злитесь и хвораете; одно, разумеется, помогает другому, но постарайтесь же успокоиться ради собственной пользы. Ведь не поможешь... Я уж на что малодушен, и то теперь нахожу, что плевать на все -- самое лучшее дело. Год за границей кое-чему научил меня, и по приезде надеюсь не быть таким байбаком, как до сих пор. Тогда и дела наши пойдут, может быть, несколько получше.
На днях писал я в Нижний. Что же Анюта? Есть, что ли, женихи у ней? Послали ль ей 500 р. обещанных?
Отвечайте мне в Рим, posta restante. Если долго ответа не будет -- ничего: значит, я зажился во Флоренции, где должен получить деньги, о которых писал Чернышевскому.
Первую книжку "Современника" надо бы послать мне... Декабрьскую -- уж бог с ней.
Правда ли, что Вульф2* умер, и не умер ли еще кто-нибудь (исключая Гвоздева,4 разумеется, о котором я знаю).
Не видите ли Галахова Алексея Сергеевича? Так спросите, где они будут нынешним летом?
Ваш Н. Добролюбов.
1* Николай Васильевич, писатель.5
2* Карл Иванович Вульф, в типографии которого печатался "Современник".
266. В. И. ДОБРОЛЮБОВУ
17 (29) апреля 1861. Рим
Рим, 17/29 апр. 1861
Что было, то и было: о детях говорить не будем.1 Относительно квартиры я бы поговорил, но счеты мои с "Современником" мне неизвестны, и, следовательно, с полной обстоятельностью я ничего не могу сказать. Для соображения пишу Вам только вот что.
Приблизительно на мне должно быть теперь до 4000 р. долгу у "Современника". В этом году, по условиям, сообщенным мне от Чернышевского,1* я могу покрыть этот долг и получить еще тысячи две.2* Но на 2000 в год, платя за братьев и еще кой-куда, не разживешься. Поэтому, если можно сдать квартиру, я бы охотно сдал ее. Хочу жить совершенно скромно, не принимая никого, не держа у себя ни стола, ни прислуги. Для сношений по журналу прошу комнаты при типографии; узнайте, согласятся ли, и сообразно с этим распорядитесь, как найдете выгоднее.3* Время моего возвращения я предполагаю в июле; но решительно может это сказать Вам Николай Гаврилыч.
"Современника" если не посылали, то уж и не посылайте: пересылка в самом деле очень дорога.
Не знаете ли, что Тереза Карловна -- жива или нет, не вышла ли замуж или не посажена ли в тюрьму?4* Несколько месяцев уже не пишет мне. Верно, влюбилась в какого-нибудь дерптского немца.
Вспомнил я о письме с 100 р., оставленном мною при отъезде для отсылки к Даниловичу. Отослал было с Егором; получены ли деньги? Вы потом с Даниловичем видались, и он должен был об этом говорить Вам?
Напишите о себе.
Ваш Н. Добролюбов.
Откуда придется мне получить паспорт по приезде, и не подымется ли при этом вопрос о моей обязательной службе?
1* Эти условия, придуманные Л--ским (то есть Чернышевским. -- Ред.) для успокоения пустых мыслей Николая Александровича о мнимом его долге "Современнику", были приняты Некрасовым. В своем месте будет рассказано о ходе дела.2
2* Сколько мог действительно получить Николай Александрович, зависело вовсе не от каких-нибудь условий, а просто от того, сколько денег найдется в кассе "Современника" и у Некрасова. Денег было тогда уж достаточно на то, чтобы Николай Александрович брал их, сколько понадобится.
3* Некрасов сказал Василию Ивановичу, что все это вздор; да и сам Николай Александрович скоро выбросил его из головы.
4* За предполагаемые Николаем Александровичем долги, которых не было у нее: деньги высылались ей по первому слову, сколько нужно.
267. П. Н. КАЗАНСКОМУ
3 (15) мая 1861. Неаполь
Неаполь, 15 мая 1861
Угомоните Вагнера, добрейший Петр Никитич: мне пишут из Парижа, что "Библиографический журнал" все еще мне присылается по диеппскому адресу; а я думал, что с концом прошлого года и присылка кончилась, и потому о нем не заботился. Теперь мне журнал этот не может послужить ни к чему, и, следовательно, лучше прекратить его высылку.
Что Ваше здоровье? Поправились Вы или все еще хвораете? Теперь надо быть Вам здоровым: я думаю, опять уже русские пилигримы показались в Берлине, после открытия навигации, проездом к разным водам и другим увеселительным местам. А я так уж думаю о возврате. Но возвращусь, кажется, не через Берлин. В таком случае поручу мои счеты по книжным высылкам одному моему приятелю, который должен быть в Берлине в июле месяце.
Из России давно-давно ничего не имею. Не знаю даже, "Современник" существует ли или уже запрещен по случаю освобождения крестьян или какого-нибудь другого правительственного прогресса. Напишите мне, что знаете интересного о наших русских делах. У Вас ведь небось (о счастливцы!) даже русские газеты есть?..
Что ваши немцы поделывают? Хотят воевать с Италией, кажется?
Недавно появились записки какого-то Снидера об австрийском правосудии.1 Любопытные вещи там есть; только не знаю, не мошенник ли сам-то он. А узнать не от кого. Не попадались Вам отзывы об этой книге в немецких газетах? Она написана по-французски (La justice en Autriche, mémoires de A. Snider) и строго преследуется в Австрии.
Я все это время ездил по Италии и извлек из поездок ту пользу, что разучился по-немецки: в Риме с папскими швейцарцами 2 пришлось говорить, так просто хуже того, чем как я в Берлине говорил. А жаль: живя в немецкой Швейцарии, я было понаучился языку. Ну, да благо теперь не еду в Германию.
Будьте здоровы. Пишите мне (если скоро) в Неаполь, posta restante: я здесь до конца месяца.
Вам преданный Н. Добролюбов.
268. A. A. КОСТРОВОЙ (ДОБРОЛЮБОВОЙ)
4 (16) мая 1861 Неаполь
Неаполь, 16 мая 1861
Меня очень обрадовало, милая Ниночка, твое письмо: 1 так оно просто и разумно писано. С братом иначе никогда бы и не следовало говорить, и если бы вы все писали мне чаще такие письма, мне приятно было бы отвечать на них. А то, бывало, получишь церемонное письмо -- и не знаешь, что сделать с ним.
Я очень рад, что ваши обстоятельства (то есть главное -- обстоятельства нашего доброго Михаила Алексеича) поправились и что содержание сестры тебе не обременительно теперь. Рад я и за то, что твои молодые порывы немножко угомонились: поверь, душечка, -- чем раньше, тем лучше. Что делать, нам судьба не дала особенных радостей в жизни. И родители наши были всю жизнь тружениками и мучениками, да и нас жизнь встретила очень неприветливо. Невесело прошла и твоя юность, бедная моя Ниночка; но поверь, что до сих пор ты, может быть, еще счастливей нас всех. Ты имеешь доброго, достойного мужа, который всегда принадлежал почти к нашему семейству и с которым ты можешь делить все родные воспоминания; ты устроена окончательно, у тебя есть сын, которого ты любишь и которым занимаешься. Другого ничего и не нужно для счастья, и если нужда не особенно тяготит, так, право, при этом и желать больше нечего... А вот я, например, шатаюсь себе по белому свету один-одинехонек: всем я чужой, никто меня не знает, не любит... Если бы я заговорил о своих родителях, о своем детстве, о своей матери -- никто бы меня не понял, никто бы не откликнулся сердцем на мои слова. И принужден я жить день за день, молчать, заглушать свои чувства, и только в работе и нахожу успокоение. Говоря по правде, со времени маменькиной смерти до сих пор я и не видывал радостных дней. Но роптать и жаловаться -- к чему послужит? И я покорился своей участи.
О других наших сестрах и братьях тоже еще нельзя сказать, будут ли они счастливы. Каково выйдут замуж сестры? Каково будут учиться братья? Может быть, еще столько им горя впереди готово, что лучше и не думать об этом.
Насчет замужества сестер я вовсе не говорил, что желаю им оставаться в девушках.2 Я только сказал, что нет им никакой крайности выходить за первого встречного из преувеличенной боязни, как бы не остаться в старых девках. Об учителе,3 которого я совсем не знаю, скажу, что если он человек точно хороший и Анночке нравится, то не смущаетесь особенно бедностью. О переходе его в Нижний со временем можно будет похлопотать общими силами, а в Нижнем, ежели он не лентяй и не глуп, найдет себе средства как-нибудь зарабатывать несколько денег для содержания семьи. Впрочем, я это говорю только так, пожалуйста, не принимайте слов моих за какое-нибудь непременное желание.
Анночку надо бы взять тоже к тебе: без тетеньки ей не совсем ловко жить у дяди Луки Ивановича. Я ему напишу об этом.
Твой брат Н. Добролюбов.
Письмо это общее и для Вас, добрый Михаил Алексеевич. Затем дружески и братски жму Вам руку.
269. Е. А. ДОБРОЛЮБОВОЙ
4 (16) мая 1861. Неаполь
Неаполь, 4/16 мая 1861
Для моей Кати отыскал листочек с залежавшимся видом Венеции. Спасибо тебе, моя милая, что меня помнишь и любишь. Жаль только, что ты стараешься прикидываться будто бы тонною барышней и думаешь о том, что принято и что не принято... Не верь, пожалуйста, ни глупым полубарыням, ни еще более глупым книжонкам, уверяющим нередко, что главное в человеке какой-то хороший тон. В человеке всего важнее душа, потом его понятия, потом желание и уменье работать, а хороший тон и манеры -- уже дело последнее. У тебя доброе сердце, и следуй всегда тому, что оно говорит тебе. Кто над тобой засмеется при этом, тот, значит, глуп, -- так ты и знай это.
Относительно твоего образования сокрушаться нечего. Если бы была крайность или у тебя явилось желание непреодолимое, так ведь образование -- не медведь какой-нибудь. В два-три года, с доброй волей и с твердой решимостью, можно образоваться на диво. И средств больших не надо на это: ты знаешь, велики ли были наши средства, когда я жил дома, а ведь вот учился же и кое-чему выучился, не хуже других. А ты -- сестра моя, значит и в способностях и в характере нашем не должно быть особенной разницы... Поэтому я и думаю, что ежели ты непременно захочешь что-нибудь с собою сделать, то и сделаешь. А ежели не сделаешь, так, значит, и не нужно.
Когда и как я приеду в Нижний, я все еще сказать не могу. Дела мои все в таком положении, что я не могу решать ничего вперед.
В прошлом году посланы были в Нижний, на имя Михаила Алексеевича, "Современники" 1858 и 1859 года. Не знаю до сих пор, были ли эти книги получены или нет. Никто мне о них не писал ничего. Теперь Василий Иванович писал мне, что ты желала иметь "Современник" и за 1860 год. Должны были послать и его; но не знаю, не забыли ль и получен ли он в Нижнем. Когда ко мне будете писать, то и об этом напишите. Теперь я еще не даю своего адреса, потому что жду некоторых писем из Петербурга, которые должны решить, куда и как мне ехать отсюда. Но скоро я пришлю другое письмо и тогда скажу, куда ко мне писать. Письмо то, я думаю, будет к дяденьке Луке Ивановичу. Известие о смерти тетеньки1 я получил от Василия Ивановича уже в Риме и не хотел писать, потому что думал, не найду ли в Неаполе письма от самого Луки Ивановича, на которое бы и мог отвечать. Ужасно мне горько было это известие: я ведь хоть и ссорился по временам с покойницей, а очень, очень любил ее, да и она меня тоже. Не забыть мне, как она меня провожала в Петербург...
Ну, однако, -- прощай, душечка Катенька... Будем живы, так увидимся.
Твой брат Н. Добролюбов,
270. Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОМУ
Первая половина мая 1861. Неаполь
О Терезе Карловне я не знаю почему Вы полагаете, что ей не нужно писать моего отказа.1 Я, напротив, прямо и откровенно написал ей мое мнение и думаю, что если она огорчится, то всего более отказом в деньгах, а не мотивами отказа. Она, видите ли, как умная женщина, должно быть, сообразила в Дерпте нелепость вольного аскетизма и нашла себе какого-нибудь немчика; но по неопытности и доброте -- как раз попала на такого, который обирает ее и, пользуясь ее положением, вызывает на поступки, на которые она сама никогда бы не решилась... Так мне кажется, и я думаю, что мог бы решить с достоверностью, если б видел подлинное письмо ее к Вам с просьбою об этих 725 р. Впрочем, теперь это уж не бог знает как важно. По приезде я устрою что-нибудь определенное и по этой части.
Еще забыл: на днях к Вам явится, а может, уж и являлся, некто Фриккен,2 которому дал я записочку к Вам,3 по его просьбе. Это -- не орел (как выражается Некрасов), но человек хороший и расположенный поправить недостатки воспитания, полученного им в Пажеском корпусе. Отчасти он уж и успел в этом. В Италии он был мне действительно полезен своими знакомствами. Не очень сбивайте его с толку своей иронией: он такого характера, что способен принимать ее за чистую монету.
Василий Иванович мне не пишет, и я не знаю, как порешил он с квартирой. Если увидите его, попросите сообщить мне что-нибудь.
271. М. А. МАРКОВИЧ
28 мая (9 июня) 1861. Неаполь
Неаполь, 9 июня
После Вашего отъезда, Марья Александровна, дня три я был болен так, что должен был сидеть в комнате; после того, разумеется, и выздоровел. Теперь собираюсь уехать в четверг, 13-го, и с неделю пробуду в Палермо и Мессине. Напишите мне, если вздумается, в Афины, poste restante.
О Вашем письме справлялся на днях; директор сказал, что еще troppo presto,1 что ответ и не мог прийти так скоро; затем отдал приказание переписать Ваш римский адрес на Флоренцию. По-видимому, Вы скорее получите деньги из Петербурга, чем из Константинополя. По моему расчету, к 20-му числу непременно должен Вам прийти из СПб. ответ на мое письмо.2
Получил я и Ваши дукаты, весьма исправно, хотя не без странности: сначала я получил письмо Пассека,3 что деньги посланы, на другой день -- самые деньги, а на третий -- Ваше письмо4 о том, что Вы просили Пассека послать деньги. Следовало бы произойти всему этому в обратном порядке.
Ездил я недавно в Помпею и влюбился там -- не в танцовщицу помпейскую, а в одну мессинскую барышню,5 которая теперь во Флоренции, а недели через две вернется в Мессину. Как видите, мне представлялся превосходный предлог ехать во Флоренцию, но Я -- признаться Вам -- струсил и даже в Мессине, вероятно, не буду отыскивать помпейскую незнакомку, хотя отец ее и дал мне свой адрес и очень радушно приглашал к себе.
А другой незнакомки, в которую влюбился по Вашему указанию в театре, не видал больше, а был в Сан-Карло два раза после того.
Как видите, по сердечной части всё неудачи; зато денежные дела идут хорошо: вместо одной тысячи франков, которые я ждал, прислали мне две.6 Значит, Вы можете совершенно не заботиться насчет Вашего долга: сочтемся в Петербурге.
Портрета Вашего Вы мне не прислали, и я понял, почему Вы так недоверчиво приняли и мое обещание насчет портрета: Вы судили по себе. Но я, собственно для того, чтобы доказать Вам мою аккуратность, отправляю к Вам мою физиономию,7 немножко кривоглазую, правда, но это ничего. Разумеется, если Вы не хотите прислать мне Вашего портрета, то и мой сожжете; значит, я не обременяю Вас этой присылкой.
Пожалуйста, скажите от меня Пассеку, чтобы похлопотал о своих вещах у Великанова:8 я не нашел другого средства для пересылки. Если опять что-нибудь случится на почте, пусть пустит в ход расписку, полученную мной от Cimmino;9 я позабыл послать ее в письме к Пассеку,10 прилагаю теперь и прошу Вас передать ему.
Ваш Н. Добролюбов.
P. S. Жар ужасный -- не хочется идти за марками почтовыми; извините, что посылаю письмо нефранкированное, и отвечайте мне тем же.
272. В РЕДАКЦИЮ "СОВРЕМЕННИКА"
5(17) июня 1861. Неаполь
Следующая почта идет отсюда через три дня; к тому времени кончу всю статью. Если можно подождать, чтобы напечатать в июльской книжке, то подождите.
Н. Добролюбов. 17 июня
273. H. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОМУ
12 (24) июня 1861. Мессина
12 Мессина, 12/24 июня 1861
Мне было очень жаль, добрый Николай Гаврилович, что мои отношения с самыми близкими людьми становились было на такую точку, на которой они должны были рвать по три раза начатые ко мне письма.1 Незадолго до Вашего предпоследнего письма Обручев писал мне то же самое;2 а Авдотья Яковлевна и послала письмо, да вслед за ним через день пустила в погоню другое -- с комментариями.3 Вероятно, во всем этом виноват был я, и мне остается только просить великодушного прощения. Я и готов это сделать, хотя, к несчастью, не понимаю до сих пор, в чем состоит моя вина. К счастью, последнее мое письмо 4 заслужило Ваше одобрение, и я несколько утешился.
В Вашем изложении изумительных перемен, происшедших в русском обществе во время моего отсутствия, я мало понял. Вспомнил только Ваши же слова: "Все мы очень хорошо знаем исторические законы, а чуть дело коснется до нас, мы сейчас же готовы уверять себя, что мы-то и должны составить исключение".
Впрочем, я рад. Я даже еще прежде Вашего письма приходил в такие расположения, за которые Обручев выругал меня чем-то вроде моветона и иллюзиониста. Но при всех моих благородных расположениях, при всей доброй воле я не потерял способности судить о своих собственных средствах. Жить мне не бог знает как сладко (как и многим другим, вероятно), и если б было такое дело, которое можно бы порешить курциевским манером, -- я бы без малейшего затруднения совершил Курциев подвиг,5 даже не думая, чтобы его можно было ставить в заслугу. Но ведь нужно не это, нужна другая работа, которая мне не под силу -- как нравственно, так главным образом и физически. Вы радуетесь, что начали чувствовать себя "похожим на человека", по Вашему выражению; а я именно чувствую, что на человека-то походить я и неспособен, как Евг. Корш 6 оказался, например, неспособным к изданию журнала. Я знаю, что, возвратясь в Петербург, я буду по-прежнему заказывать у Шармера платье, которое будет на мне сидеть так же скверно, как и от всякого другого портного, ходить в итальянскую оперу, в которой ничего не смыслю, потешаться над Кавелиным и Тургеневым, которых душевно люблю, посещать вечера Галаховых и Аничковых, где умираю со скуки, наставлять на путь истины Случевского и Апухтина,7 в беспутности1* которых уверен, и предпринимать поездки в Красный кабачок,2* не доставляющие мне никакого удовольствия. Что бы там у вас ни делалось, а для меня нет другой перспективы. Я это сознаю слишком ясно, и, может быть, это-то сознание Вы и приняли за досаду в моем письме. Досады никакой не было -- уверяю Вас, было нечто совсем другое. Я решался в то время отказаться от будущих великих подвигов на поприще российской словесности и ограничиться, пока не выучусь другому ремеслу, несколькими статьями в год и скромною жизнью в семейном уединении в одном из уголков Италии.3* Поэтому вопрос о том, сколько мог бы я получать от "Современника", живя за границей, был для меня очень серьезен. Я бы не думал об этом, если б был один, но у меня есть обязанности и в России, и я знал, что при прежней плате за статьи и при перемене жизни я не мог бы вырабатывать достаточно для всех. Ваше упорство не отвечать мне на мои вопросы отняло у меня возможность действовать решительно, и предположения мои расстроились, и, может быть, навсегда.
Вы скажете, что если б мои предположения были так существенно важны для меня, то я не дал бы им расстроиться из-за таких пустяков? Скажете, что при серьезном решении я и писать должен был не так, как Вам писал тогда? Правда, но что же делать, если в моем характере легкомыслие и скрытность соединяются таким образом, что я даже перед самим собой боюсь обнаружить силу моих намерений и начинаю чувствовать их значение для меня только тогда, когда уже становится поздно.
Впрочем, бог с ним, с моим характером. Не подумайте только, ради... ради чего хотите, -- что я Вам делаю упрек. Нет -- Вас упрекать я, вероятно, и никогда бы не подумал, а теперь я нахожусь в таком состоянии, что никого упрекать не могу: я совершенно потерялся и не умею уж различать, что для меня лучше, что хуже. Час тому назад просил, чтобы мне дали пива; не дали и, вероятно, не дадут; что ж, я напился скверной воды и теперь думаю, что, может, это еще лучше.
Все это написалось не знаю зачем: надо бы, собственно, писать только о моем возвращении. А то, пожалуй, Вы, по привычке не дочитывать письма, самое-то главное и пропустите. Чтоб привлечь Ваше внимание, сделаю большой Absatz. Можете с него и начинать чтение письма.
Когда Вы это письмо получите, я, вероятно, буду уже в любезном отечестве или близко от него. Отсюда еду с первым пароходом, кажется, послезавтра. Несколько дней должен пробыть в Афинах; боюсь Даже, чтобы не пробыть целую неделю, если не будет другого парохода. Я бы теперь и вовсе туда не поехал, да поручений набрал из Рима и Неаполя: вот и надо исполнить. А в Неаполе замедлил я тоже, благодаря H. M. Благовещенскому: поехал в описанные им Бойи, простудился там и дней десять был довольно серьезно болен -- хотел было скрючить меня прошлогодний бронхит, да перед неаполитанским солнцем не устоял. Это я все говорю к тому, что мое прибытие в Петербург, против моих расчетов, оттягивается недели на две. Но это пустяки. Я хотел в Одессе или где-нибудь на южном берегу остаться недели на две для купаний, начатых в Палермо и Мессине очень неудовлетворительно. Затем я намерен был из Москвы проехать в Нижний и пробыть дней десять с своими. Все это теперь, по моим расчетам, задержало бы меня до первых чисел августа. Но само собою разумеется, что я могу приехать и в первых числах июля: купанья мне не важны, а к своим в Нижний могу съездить и после, в сентябре или октябре. Следовательно, напишите мне в Одессу -- да, пожалуйста, не деликатничайте со мною, -- когда Вы хотите ехать в Саратов и когда мне нужно приезжать. Может быть, Вы успеете устроить так: выпустивши июльскую книжку, дать какую-нибудь работу в типографию на неделю, поручить присмотреть за нею кому-нибудь и ехать. Тогда мы могли бы условиться свидеться в Нижнем, или же Вы могли бы оставить мне записку о всем, что нужно сделать для следующей книжки. Да, вероятно, и Некрасов не так уж болен, чтобы решительно не в состоянии был заниматься. А письмо его -- недоброе...4* Не дай бог никому получать такие записочки8 за границей от близких людей. Успокоивает меня только то, что Вы ничего не говорите о его болезни. Но, пожалуйста, напишите мне в Одессу -- что он и как. Ведь, кроме Вас да его, у меня никого нет теперь в Петербурге. В некоторых отношениях он даже ближе ко мне... Вы для меня слишком чисты, слишком безукоризненны как-то,8 и от Вашего доброго, оправдывающего слова мне иногда делается неловко и тяжело, как не бывает тяжело от резкого осуждения Некрасова.
Так пишите же, пожалуйста, -- не знаю, есть ли в Одессе обычай оставлять письма на почте... Если нет, то адресуйте в Hôtel de Londre, -- но это не верно, потому что я там остановлюсь только первоначально. Могут, впрочем, передать, все равно.
В Одессе буду я не позже 25 июня старого стиля. Буду ждать Вашего письма около 1 июля и сообразно с ним расположу дальнейшую поездку.
Денег мне, пожалуй, и хватит до СПб., а может, И нет. На всякий случай пошлите в Одессу рублей двести. Только уж тут не знаю, как с почтой.
Нет ли в Одессе кого-нибудь из знакомых, кого полезно бы отыскать. Напишите.
Маркович5* еще не писал, потому что не знаю, где она теперь -- во Флоренции или уж в Париже. Но в Афинах найду от нее письмо и тогда сообщу ей все, что нужно. Перед отъездом она дала мне начало повести,10 которая должна быть недурна, но, кажется, назло мне будет длинновата.
Статейка о Кавуре11 в разных приемах гуляет теперь по всем морям. Конечно, к июню не поспеет. Но, кажется, -- будет достаточно отличаться от других биографий, так что может быть помещена и в июле, если бы пропустили то, для чего она написана.
Ваш Н. Добролюбов.
1* Поэтической беспутности, то есть бездарности.
2* Это был загородный ресторан, куда ездили зимою на пикники.
3* Об этом эпизоде жизни Николая Александровича будет рассказано в своем месте.12
4* Он говорил в этом письме, что, вероятно, скоро умрет.
5* Марья Александровна Маркович, или, по своему литературному имени, Марко Вовчок.
274. Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОМУ
12 июля 1861. Одесса
Денег все еще не получил; но сегодня приходит с.-петербургская почта, и мне, вероятно, принесут повестку. Завтра получу деньги и послезавтра еду. Если езда будет благополучна, 17-го надеюсь быть в Харькове. Там придется, вероятно, дня два подождать дилижанса. 23-го рассчитываю быть в Москве. Если нужно мне в Петербург, то напишите в Москву к Базунову. А то, если сверну на Нижний, то не могу вернуться раньше 4-го или даже 5 августа. Значит, если хотите меня ждать непременно, то Вам придется ехать не прежде 6-го.
Статью о Кавуре1 допишу завтра; но завтра нет почты в СПб. Значит, конец к Вам придет через 2 дня, то есть 21-го. Кажется, еще не совсем поздно?
Посылаю на Ваше имя потому, что письмо, адресованное в типографию, непременно возбуждает любопытство губернской почтовой конторы.
Не может ли Василий Иванович написать мне хоть в Москву -- где я могу остановиться по приезде в Петербург?
Ваш Н. Добролюбов.
Кланяются Вам Жемчужников и П. М. Ковалевский.2
275. Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОМУ
13 июля 1861. Одесса
Я кончил статью1 кое-как: у меня хлынула кровь горлом (вероятно, оттого, что я наглотался одесской пыли), и доктор ни под каким видом не позволяет мне ехать. Если придется остаться долго, то я уже в Нижний не поеду, а явлюсь прямо в СПб. Во всяком случае -- если совсем не слягу, приеду к пятому числу. Статейку, пожалуйста, просмотрите: начало теперь не годится, надо бы изменить, а то выкинуть...
Ваш Н. Добролюбов.
По случаю запоздания почты деньги получил только сегодня, в четверг, 13-го.
276. Н. Д. НОВИЦКОМУ
Между 15 и 20 июля 1861. Елисаветерад
Очень, очень хотел повидаться с Вами. Пожалуй, и подождал бы, но Ваши говорят, что не могут даже приблизительно определить времени Вашего возврата. При таком положении ждать не могу -- тем более что спешу на выручку "Современнику", находившемуся, по слухам, при последнем издыхании...
277. H. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОМУ
21 июля 1861. Харьков
21 июля
Моя глупая записка из Одессы 1 могла Вас ввести в некоторые сомнения на мой счет, особенно при моем действительном замедлении. Поэтому спешу Вас уведомить, что я благополучно выехал из Одессы, надувши доктора, то есть сказав ему, что еду на пароходе, -- и, точно, доехал до Николаева, а оттуда на перекладных -- и на пятый день прибыл в Харьков. Немедленно к дилижансу -- и узнаю, что есть даже два места... на 24-е число. А я думал 24-го быть уже в Москве. Пробегал я по городу, ища попутчика с собственным экипажем: не оказалось. На перекладных же я не могу больше ехать, не отдохнувши два дня. Да если б и поехал, то есть вероятность, что засел бы на станции где-нибудь по случаю суматохи, возбужденной на харьковском тракте ожиданьем проезда его величества. Таким образом, я решил, что самое меньшее зло -- взять билет на 24-е. Приеду я в Москву 28-го. Значит, если все-таки ехать в Нижний, то я туда попаду лишь 30-го и могу пробыть не более трех дней, чтобы поспеть к сроку в СПб. За этим, полагаю, не стоит и ехать. Да еще, пожалуй, сядешь во Владимире, где тоже страшный гон по случаю нижегородской ярмарки. Значит, вероятнее, что я приеду прямо в СПб., а в Нижний отправлюсь уж, когда железная дорога готова будет.
Впрочем, если Вам можно повременить еще дня два-три,2 то я, может быть, и рискну пуститься на родину. Ведь и долго-то что мне там делать? В таком случае напишите к Базунову:1* я как приеду в Москву, так и зайду к нему. Да кстати, если еще не посылали ему записки о выдаче мне денег, то пошлите. В Нижнем мне нужно будет потратить, вероятно. И вообще в России деньги идут страшно скоро; и обдирают здесь с такой бессовестностью, как нигде.
Ваш Н. Добролюбов.
P. S. Базунов меня не знает, поэтому вложите записочку о получении денег и в мое письмо.
1* При магазине которого была контора "Современника".
278. H. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОМУ
29 июля 1861. Москва
Москва, 29 июля
Из Харькова писал я Вам надвое, но теперь решился ехать в Нижний. Не нашед у Базунова записки о деньгах, я взял деньги Плещеева;1 поэтому ежели записки еще не послано, поторопитесь послать Базунову -- чтоб он мог возвратить Плещееву взятые мною сто рублей. Плещеев говорит, что они ему будут нужны через несколько дней.
Возвращение мое в СПб. не замедлится, по моим расчетам, далее 7-го или 8-го числа.
Ваш Н. Добролюбов.
279. М. А. МАРКОВИЧ
17 августа 1861. Петербург
17 авг. 1861, СПб.
Я только что на днях приехал в Петербург, Марья Александровна. Ждал от Вас письма и в Афинах и в Одессе -- не дождался; зато здесь нашел два.1 И из них не узнал бы, куда Вам писать, если бы не вчерашнее письмо Ваше к Чернышевскому.2 Оно мне открыло, что Вы в Париже, и побудило порешить дело об издании Ваших рассказов.
Мы выбрали Кожанчикова.3 Полного издания Ваших рассказов -- прежних и новых -- сделать он не хочет, и, вероятно, никто не захочет, потому что малороссийских рассказов4 у Кожанчикова же остается нераспроданных более тысячи, а последних щепкинских 5 -- говорят, более половины издания лежит еще. Это обстоятельство имело влияние и на определение цены за издание пяти новых повестей Ваших ("Лихой человек", "Червонный король", "Ледащица", "Институтка" и "Три доли"). Кожанчиков рассчитал, что неблагоразумно будет печатать более 2000 экземпляров и назначать цену более 1 рубля. (Журнальных листов во всех рассказах -- 15; в маленьком формате можно их разбить страниц на 450.) При этом расчет выходит такой: собственно на издание около 600 р. За уступкою 20% книгопродавцам (предполагая расход всего издания) -- выручается 1600 р. Следовательно, издание может дать при успехе 1000 р. Эту тысячу издатель делит пополам и дает, следовательно, автору 500 р. Я было начал с 700, как Вы говорили, но это оказалось невозможным; не имело успеха и 600. Я хотел было писать к Вам, но после вчерашнего письма, предвидя притом, что выгоднее устроить дело едва ли удастся, -- я сегодня согласился с Кожанчиковым и получил от него 200 рублей, которые Вам и посылаю (не знаю, сколько это выйдет при переводе). Остальные 300 он может отдать не иначе, как во второй половине сентября: я и на это должен был уж согласиться, чтоб не расстраивать дела. Похвалите Вы меня или побраните -- уж не знаю. Но -- во всяком случае -- прошу Вас об одном: не очень беспокойтесь о деньгах, и если Вам в скором времени встретится надобность, то напишите -- можно будет выслать еще несколько из редакции "Современника".
К Белозерскому6 послано было за справкою; но ответа еще не ведаю. Впрочем, это все равно: если у него нет денег, так и после справки не пошлет.
Чернышевский уехал месяца на полтора в Саратов. Значит-- адресуйтесь на мое имя.
Если б повесть Ваша7 поспела к сентябрьской книжке, было бы очень хорошо: у нас ничего нет порядочного.
А ведь Л. Н. Толстой, точно, хочет издавать журнал!8 Только бог знает что это будет за издание! Оно разделяется на два отдела: первый -- Школа, а второй Книжки. Вас, верно, он хотел в книжки... А Богдася9 бы в школу... Впрочем, и в книжках будет помещаться только то, что "пройдет через критическую струю" 10 читателей, находящихся в школе Красной Поляны... 1*
А может, ведь и недурно выйдет? Как вам кажется?
Пишите мне пожалуйста: на Литейной, дом Юргенса, No 34.
Ваш Н. Добролюбов.
Да не забудьте же о портрете. Кстати, на Ваши вопросы: здоров я не совсем, по-испански не учусь, в Мессине помпейской знакомки11 не дождался, в Одессе же хотел влюбиться в одну жидовку, да раздумал.
А что Милькович?12 В Царьграде я было хотел кое-что разведать, да куда тебе! Толку ни малейшего!..
Не напишете ли (только поскорее), в каком порядке печатаь повести.
P. S. Вексель посылается на пятнадцать дней, а не на обычные три месяца, чтобы Вам не платить вычета. Зато перевод2* обойдется несколько дороже.
1* Название написано ошибочно; следует читать "Ясной Поляны".
2* Банкирский дисконт.
280. M. A. МАРКОВИЧ
23 августа 1861. Петербург
23 августа 1861 г., СПб.
Посылка Ваша1 шла долго: только третьего дня получил я ее. Если у Вас написана уже вся повесть, то хорошо бы всю напечатать в одной книжке; времени еще довольно -- недели две можно подождать свободно, а то и больше. По цензуре, мне кажется, "Три сестры" совершенно безопасны, а прочтутся не без удовольствия.
От Белозерского получил сегодня записочку,2 которую и прилагаю в подлиннике. Говорил я Вам, что когда у человека денег нет, то с ним ничего не сделаешь...
Курс наш очень низок: 354 на 15 дней. Вот почему Вы получаете следующие Вам деньги с таким урезком. По скорости времени нельзя было устроить иначе, но на будущее время, если посылки не будут так торопливы, надо бы придумать какое-нибудь другое средство для пересылки. Не знаете ли Вы какого-нибудь?
Присылайте, пожалуйста, Вашу повесть, то есть конец ее: тогда я буду иметь право требовать из редакции высылки Вам денег.
Ваш Н. Добролюбов.
Сообщите Ваш адрес, а то ведь Париж не Неаполь, не ходите же Вы каждый день справляться на почту.
281. А. Я. ПАНАЕВОЙ
Август 1861. Петербург
Теперь не время думать о своем здоровье и сидеть сложа руки за границей, когда столько есть дела в Петербурге. Признаюсь Вам, меня огорчило Ваше намерение остаться на зиму за границей;1 я рассчитывал, что скоро Вас увижу. Но я не такой закоренелый эгоист и порадуюсь, если Вам покойнее будет жить подальше от Петербурга, где, точно, для Вас слишком много разных волнений, которые так вредно отзываются на Вашу печень. Вернитесь к нам совершенно излечившейся от Вашей болезни. Примитесь-ка за работу; Вас не будут отрывать от нее, как это обыкновенно случалось с Вами в Петербурге. Как напишете повесть, то сейчас пришлите.
282. В ТИПОГРАФИЮ
Начало сентября 1861. Петербург
Вам набирать все равно -- так попробуйте набрать "Свисток": я хочу сам его свезти к Загибенину1 и попросить, чтобы прочитал. Оказывается, что все равно завтра мы выйти не успеем.
Стихи на обороте, верно, пойдут в государственную канцелярию к Буткову, потому их наберите и тисните отдельно.
За корректурами пришлите через час.
Н. Добролюбов.
283. М. А. МАРКОВИЧ
5 сентября 1861. Петербург
5 сент. 1861 г., СПб.
Вы на меня, конечно, не сердитесь, Марья Александровна, за то, что я не послал Вам депешу: письмо Ваше1 писано было в тот самый день, в который послал я Вам записку Белозерского, значит, когда я получил Ваше письмо, тогда и Вы могли получить мое и узнать из него все, что я мог бы передать депешей. Правда, что Белозерский своего обещания не исполнил, и на другой день после Вашего письма я получил от него записку,2 начинавшуюся таким образом: "Обстоятельства иногда слагаются так, чтобы выставить человека подлецом, хотя он..." и пр. Оказалось, что ожиданных денег он в свое время не получил (в удостоверение даже почтовую повестку прислал мне: о, наивная душа!) и потому мог послать Вам 180 р. только 30-го, вместо 26-го. Теперь Вы, вероятно, эти деньги уже получили.
Затем он рассказал мне счеты: в числе посланных Вам 180 р. пошли 90 р., отданных ему Благосветловым,3 -- кажется, за издание Ваших рассказов, а 90 р. -- его, то есть "Основы",4 и он считает, что Вы ему остаетесь теперь должны немножко -- очень мало, по его словам, но сколько именно, я не расспросил, -- должно быть, франков пять и несколько сантимов. Если Вы ожидали получения более значительного, то надо Вам прибавить (Вы это, впрочем, может быть, знаете), что часть денег, следующих Вам, пошла здесь на уплату долгов Вашего мужа.5
Относительно дубликата почтового, то есть квитанции почтамта, Вам, кажется, хлопотать нечего: ведь никто не отвергает, что письмо было, точно, послано и получено в Неаполе. Для Вас гораздо полезнее был бы дубликат банкира, на которого дан билет пропавший; тогда можно бы узнать, получены ли деньги, кем получены; а если нет, то и хлопотать нечего -- просто не велеть платить, а между тем вытребовать новый вексель. Но для этого нужно знать, какие именно деньги пропали.6 Белозерский говорит, что от половины апреля и в течение мая он не посылал Вам ничего, а письмо, сколько я помню, пропало в начале нашего июня, следовательно, это деньги были не Белозерского, а, может быть, "Русского вестника",7 как Вы и предполагали. Уверились ли Вы теперь в этом? Если да, то вытребуйте от Каткова дубликат и по нем разыщите банкира, и напишите также Каткову, чтобы тот московский дом, где он брал вексель, дал знать банкиру от себя о случившемся. Тогда по крайней мере дело объяснится.
Денег покамест ни от Кожанчикова, ни из "Современника" я не добился; но на днях, то есть числа 10-го -- 12-го, надеюсь добиться. "Современник" недавно сделал кое-какие экстренные траты и теперь до новой подписки жмется деньгами; а то бы из него можно взять немедленно. Вообще для денежных журнальных дел сентябрь месяц самый поганый.
Вы хотите возвращаться в СПб.; а вот Тургенев едет к Вам в Париж. Не будет ли он так "обаятелен", что и Вы останетесь в Париже?
А правду Вам сказать -- будь у меня малейшая возможность, я бы оставил Петербург и все его гадости, если не для Парижа, то, уж наверное, для Милана, Флоренции или Палермо.
Ваш Н. Добролюбов.
284. Н. А. НЕКРАСОВУ
9 сентября 1861. Петербург
...Здесь возникает, не знаю, надолго ли, какое-то подземное действие: по городу бегают и рассылают листочки, напечатанные тайно и объясняющиеся без всяких церемоний.1 Вследствие этого, конечно, розыски, полицейские строгости, чудовищные слухи. Только и слышишь, что того обыскивали, того взяли; большею частик", разумеется, оказывается вздором.
У Михайлова был жандармский обыск с неделю тому назад;2 с тех пор я каждый день встречаю людей, уверяющих, что он арестован. Третьего дня вечером я видел Михайлова еще на свободе, а вчера опять уверяли меня, что он взят.3 Оно бы и не мудрено -- в течение ночи все может случиться, да ведь взять-то не за что -- вот беда!.. Михайлова взять -- ведь это курам на смех! Была бы история вроде Григория Данилевского.4
285. И. Г. ПРЫЖОВУ (?)
14 сентября 1861. Петербург
Милостивый государь,
Иван Гаврилович.
Интереснейшие места "Письма с дороги"1 встретят, по всей вероятности, большое затруднение в цензуре -- и особенно при печатании в "Современнике", на который смотрят почему-то строже, чем на другие журналы. Кроме того -- в сентябрьской книжке помещаются письма Якушкина,2 и редакция желает избежать стечения двух однородных статей в одной книжке.
Что касается до статьи о былинах,3 то она, к сожалению, по своему объему не может найти места ни в октябрьской, ни в ноябрьской книжке, потому что в них должны оканчиваться статьи, уже начатые в сентябрьской.
Преданный Вам Н. Добролюбов.
14 сент. 1861
286. Ф. В. БЛАГООБРАЗОВОЙ
15 сентября 1861. Петербург
Милая моя, добрая тетенька!
Пожалуйста, не сердитесь, что так долго Вас не извещал о себе: причины этому были особенные. Как только приехал я в Петербург, так и почувствовал себя хуже: время с самого моего приезда до сих пор стоит невыносимо тяжелое, дождь, изморось, ветер, сырость и холод так и пронимают... А мне надо было много хлопотать, чтоб устроиться с квартирой, с братьями, перевезти их, купить им все нужное Для гимназии, одеть Ваню в форму и т. д. Но главное -- свои работы, за которые мне необходимо было приняться тотчас же, хоть у меня и грудь болела, и кашель усилился, и приливы к голове начались. Каждый день собирался я к Вам писать, и не мог... Поверите ли -- я до сих пор еще не успел повидаться с половиною своих прежних знакомых здесь... Теперь мне, кажется, несколько лучше, и я становлюсь поспокойнее. Вспоминаю часто с братьями про Нижний, про Вас, милая тетенька, про сестер, про Михаила Ивановича и Марью Дмитриевну. На днях получил письмо от Михаила Алексеевича1 о сговоре Анночки2 и очень радуюсь. Скоро отвечать им буду, а теперь хочу писать к Вам первым, как обещался, прилагаю и письмо Вани: он Вам тут даже анекдот какой-то приплел.
Михаилу Ивановичу я на этот раз ничего не пишу, а пишу письмецо к Марье Дмитревне, чтоб она, сколько можно, моим сестрам помогла. Вас самих беспокоить я не смею. Вам надо беречь себя, особенно в этакую погоду; а уж ее-то увольте на несколько деньков для семейного дела.
Добрая, милая тетенька! Как мне здесь тяжело и нехорошо на сердце, если бы Вы знали! И болен-то я, и дела-то много, а кругом все чужие...
Будьте здоровы, моя милая тетенька; повеселитесь за меня хоть на свадьбе Анночкиной.
Вас искренно любящий Н. Добролюбов.
287. М. Д. БЛАГООБРАЗОВОЙ
15 сентября 1861. Петербург
15 сент. 1861 г. СПб.
Милая Марья Дмитриевна! Вы были очень добры ко всем нам, как я заметил во время моего короткого пребывания в Нижнем.1 После отъезда я часто думал об этом и не забыл Вашей доброты. Сестры также говорили мне, что они с Вами всегда были очень дружны. Поэтому я думаю, что Вы, ежели только можете, не откажетесь исполнить мою усердную просьбу -- принять участие в их свадебных хлопотах. Бросьте на недельку Ваши коробочки и переплетное мастерство -- Михаил Иванович для меня не осердится на это -- и похлопочите с моими сестрами. Они, бедные, я думаю, теперь совсем замучились -- пишут мне даже, что Ниночка серьезно захворала. Вот Вы бы и помогли моим сестрам, да и мне бы написали о том, каковы, в самом деле, совет да любовь у жениха с невестой и можно ли ждать, что они будут друг с другом счастливы. Вам ведь это со стороны сейчас будет видно, да и сестры доверят Вам, верно, больше, чем мне на письмах. Пожалуйста, Марья Дмитриевна, будьте добренькая да заставьте и моего братца быть добреньким -- пусть Вас отпускает по временам к нашим. А в награду за то скажите ему, что на днях должен проезжать через Нижний из Саратова Николай Гаврилович Чернышевский; он хотел зайти к нашим, то есть к Михаилу Алексеевичу. Если зайдет, то ему можно отдать портреты -- две копии -- и переговорить с ним даже о делах переплетных. Он же может познакомить Михаила Ивановича с Захарьиным, служащим в "Меркурии".
А я вот собирался приехать на свадьбу, да так она скоро сделалась, что мне и не поспеть. Ну да ничего: после приеду -- детей крестить. А Вы меня не забудьте.
А в самом деле, помните ли Вы меня или уж теперь так коробочками занялись, что и вспомнить некогда? А я и середи дела часто припоминаю, как мы после кладбища на бульваре гуляли и все дождя боялись, а он и не думал идти...
Прощайте, добрая Марья Дмитриевна: тороплюсь отправить письмо. Сделайте же, что я прошу Вас: Вы этим доставите большое мне удовольствие, а сестрам моим окажете услугу, которой они заслуживают за дружбу к Вам.
Ваш искренний Н. Добролюбов.
288. М. И. БЛАГООБРАЗОВУ
15 сентября 1861, Петербург
Нам с тобою, брат, фразами перекидываться нечего, а дела покамест никакого нет, кроме разве того, что я дал на днях Серебряникову1 1 р. для покупки и отсылки мыла. Передай эти письма женщинам 2 и напиши мне, ежели что случится нужное. Я остался на зиму на той же квартире.
Твой брат Н. Добролюбов.
Да отпусти, в самом деле, Марью Дмитриевну на помощь Анночке, сколько возможно.
289. M. A. КОСТРОВУ
18 сентября 1861. Петербург
18 сент. 1861
Добрейший Михаил Алексеевич! Я теперь завален делом, а потому отвечаю Вам коротко. Очень рад замужеству Анночки, посылаю ей мой братский поцелуй, а жениху поклон. Ниночка, надеюсь, выздоровела. Я сестрам напишу скоро особенно.
Относительно каких-то денег, положенных Николаевым,1 я ничего не знал, что тут все братья участвуют. Но само собою разумеется, что я от этих денег отказываюсь за себя и ручаюсь за отказ моих братьев. В случае же, если бы они по совершеннолетии вздумали их требовать, то обязуюсь им выплатить. Если таким объяснением моим может быть улажено дело, то я готов дать его и формальным образом.
Денег же 150 рублей в настоящую минуту я считаю довольно затруднительным выслать Вам.1* На мне долгу в "Современнике" около 4000 за прошлый год; в нынешнем, положим, это отчасти покроется, но все же мне забирать еще денег не хочется.
Впрочем, по правде сказать, я и не считаю этого особенно важным: 150 р. деньги не велики, в сущности, и мне кажется, без особенного труда можно занять их у кого-нибудь в Нижнем.
Посылаю Вам 20 р.: 17 за портреты2 и 3 рубля, которые Ваня когда-то обещался Аксинье.2* Отдайте ей: пусть старуха утешится, что ее помнят.
Передайте Катеньке письмо Володи.
Ваш Н. Добролюбов.
К Вам, может, зайдет на днях Чернышевский: примите его попроще, как бы родного, близкого принимали. Он и то мне как родной. С ним и портрет3* можете послать, а если возьмет, так и книжки. А впрочем, книжки лучше после с кем-нибудь другим.
1* Михаил Алексеевич, вероятно, спрашивал, не даст ли Николай Александрович взаймы опеке 150 руб., которых недостает для того, чтобы немедленно дать и жениху Катерины Александровны 200 руб., как дается жениху Анны Александровны; и, вероятно, было прибавлено, что дело обойдется и без присылки денег Николая Александровича, если у него нет лишних: можно занять их в Нижнем.
2* Аксинье Акимовне, служанке, о которой несколько раз упоминается в письмах Николая Александровича к матери и к Фавсте Васильевне.
3* Это был, кажется, портрет группы трех сестер Николая Александровича, его самого и Михаила Алексеевича.3
290. М. А. МАРКОВИЧ
18 сентября 1861. Петербург
СПб., 1861, сент. 18
Вот и я Вас надул, добрая Марья Александровна: так-то все люди помаленьку хуже становятся! Денег я Вам до сих пор не схлопотал и утешаюсь только тем, что Благосветлов Вам что-то выслал, именно 12 сентября, в тот день, когда я обещал. Но сколько выслал Благосветлов -- этого я не мог узнать, потому что его не застал, в конторе не знают,1 а на записочку мою2 ни ответа, ни привета не получил никакого. Что станете с этими людьми делать!
А я сплоховал вот почему: "Современник" покамест очень стесняется в деньгах, бережет оставшиеся для последних нужных расплат, покамест не началась новая подписка. А Кожанчиков, вообразите, уехал в Москву и только еще на днях должен приехать. Вот я и вышел перед Вами чем-то вроде Белозерского. Это, впрочем, заметьте, бывает со мною чрезвычайно редко.
Мы нетерпеливо ждем конца "Трех сестер";3 особенно третья-то меня интересует -- должно быть, хорошая из нее выйдет девушка. Присылайте, пожалуйста... Впрочем -- я глуп, что пишу Вам об этом, забывая, что если Вы пошлете конец после получения этого письма, то уж он не может прийти сюда ранее выхода сентябрьской книжки.
Могу ли я Вас побеспокоить просьбой, впрочем, не настоятельной вовсе? В Париже, кажется, живет русский художник Флавицкий;4 не будет ли Вам случая у кого-нибудь спросить о нем -- как он и где? А если случая нет, так и не хлопочите. Он мне обещал писать, да и не пишет.
В Петербург до зимы лучше и не ворочайтесь: такая гадость во всем, все больны, воздух пахнет гнилью, и с неба льются какие-то помои.
А впрочем, до свидания, может и скорого. Да скажите мне, что Пассек, где теперь, и получил ли он вещи, которые я посылал ему? Давно я просил Вас написать мне об этом, но Вы, по женскому обыкновению, никогда не отвечаете на вопросы. Вот и о Мильковиче только в прошлом письме собрались написать; а когда еще я Вас о нем спрашивал!
Ваш Н. Добролюбов.
291. Н. А. НЕКРАСОВУ
Около 21 сентября 1861, Петербург
Николай Алексеевич.
Тут секретов нет: прочтите письмо и скажите, какую депешу могу я послать по этому вопросу?1 Мне кажется, что, решившись делать что-нибудь без Вас, я поступил бы глупо.
О студенте Алексееве (московском) получил вчера хорошие вести; 2 а положение его -- отчаянное. Если можете, помогите ему.
Я все в хвором расположении. Стучит в висках. Однако пишу кое-как и читаю корректуры.
Ваш Н. Добролюбов.
292. А. Я. ПАНАЕВОЙ
Около 21 сентября 1861. Петербург
Если Вам возможно, то вернитесь поскорей в Петербург, Ваше присутствие для меня необходимо. Я никуда не гожусь! Меня раздражает всякая мелочь в моей домашней обстановке. Вы можете видеть, насколько я болен, если придаю значение пустякам. Я убежден, что если Вы приедете, то мне легче будет перенести болезнь. Я не буду распространяться о моей благодарности, если Вы принесете для меня эту жертву. Ответьте мне немедленно, можете ли Вы приехать?1
293. М. А. МАРКОВИЧ
5 (17) октября 1861. Петербург
5/17 окт. 1861 г., СПб.
Очень благодарю Вас за портрет,1 добрая Марья Александровна. Он вышел прекрасно -- даже с красной каемочкой и с красной надписью позади. Славный портрет. Только Вы смотрите на нем так, как будто бы все собираетесь панихиду служить по Мильковиче.
О Мильковиче и дубликате я еще не говорил с Белозерским, потому что вот уже дней десять как лежу больной и никуда не выхожу. Вот видите -- я и о себе пишу, когда нужно.
По причине болезни моей отчасти замедлилось и получение денег от Кожанчикова. Он приехал уже дня четыре, а я получил деньги только вчера к вечеру. Вы говорите положительно, чтоб взять из них 500 франков -- я и беру. Курсов денежных и переводных я не знаю и не помню и потому считаю по номинальной цене -- 125 руб. Когда мне придется занимать у Вас за границей, то возьму по такому же счету. Посылается Вам, таким образом, 175 руб. Сколько это выйдет на франки для получения Вам -- еще не знаю. Велю себе принести дубликат.
Если Вам все-таки нужны деньги -- напишите: к концу октября "Современник" соберется с деньгами и, вероятно, не затруднится выслать Вам 1000--1500 франков.
Ваша книжка печатается,2 и довольно порядочно, хотя с корректурою много возни. Моя болезнь немножко приостановила работу; но теперь опять надеюсь не задерживать их корректур... К рождеству книжка выйдет во всяком случае, а может быть, еще и в ноябре.
Не хворайте, пожалуйста, и пришлите нам конец Вашей повести. Начало пущено в сентябрьской книжке.3
Ваш Н. Добролюбов.
Как буду выходить, отправлюсь к Белозерскому и тогда напишу Вам еще.
294. М. И. БЛАГООБРАЗОВУ
5 ноября 1861. Петербург
В половине ноября Кемарский1 может от меня получить 100 рублей,2 а ежели понадобится несколько больше, то и больше.
Об остальном напишу, когда стану немножко поправляться. Пишу в постеле; вот уж слишком месяц лежу.
Твой брат и друг Н. Добролюбов.
5 ноября