ОБЩИНЫ ПАВЛА
Если мы хотим судить о состоянии нравственности первых христианских общин, то прежде всего должны спросить, каким образом христианство оказывало на людей нравственное влияние. Важнейшее значение, разумеется, имел тот новый дух, который внесло христианство. Он был движущею силой и в нравственном отношении. Но надо было воспринять эту силу, направить к определенной цели. Новый идеал жизни должен был запечатлеться в людях, большая часть существующих нравственных чувств и понятий должна была быть преобразована.
Мы мало знаем о характере миссионерской проповеди Павла; менее всего -- об этических элементах в ней. Нет ничего невероятного -- мы к этому еще вернемся, -- что этический элемент совершенно отступал перед великим фактом спасения, провозвестником которого считал себя апостол (I Кор. 2, 2), в особенности тогда, когда примыкал к синагоге и богобоязненным язычникам, прошедшим уже известную нравственную школу последней.
Однако проповедь апостола не могла быть вовсе лишена нравственного элемента, и этот элемент действительно был в ней. Это доказывают оба послания апостола, написанные им к лично ему еще незнакомым общинам: послания к колоссянам и римлянам; первое дает нам знаменитое наставление о семейных отношениях; второе еще полнее излагает христианскую этику в форме назидания. Сюда относятся и некоторые места других посланий, в связи с которыми Павел ссылается на свои прежние устные речи: все это решительные указания на нравственный характер христианства. Наставления, известные уже фессалоникийцам, касаются целомудрия и справедливости, (Фес. 4, 1 сл.). В послании к коринфянам апостол предполагает, как само собою разумеющееся положение (I Кор. 6, 9, ср. 3, 16, 6, 16, что осквернившие себя языческими пороками не наследуют царствия Божия. Еще раньше он сказал то же самое галатам, Гал. 5, 21. При этом Павел перечисляет, что он считает безусловно несовместимым с христианством; ср. еще II Кор. 12, 20; Кол. 3, 5; Римл. 1, 29 сл.
Эти каталоги пороков не являются чем-то совершенно новым. Нечто подобное знало и язычество: в кругах орфиков этика разрабатывалась в этой форме. Сильнее всего на Павле сказалось влияние метода иудейского учения прозелитов. Но он не следует рабски образцу. Нет и двух из его перечислений, которые бы вполне совпадали. Он всегда умеет, под влиянием окружающей обстановки, выдвинуть новые стороны. Соображаясь с потребностями своих читателей, он сильнее подчеркивает то или другое. Своим проницательным взглядом апостол ясно видел слабые стороны народа, в частности, специальные слабости населения каждой данной местности, и с самого начала стремился побороть их в своих общинах. На первом плане он ставит грехи плоти, до противоестественности развившуюся безнравственность, которая, как характерное явление в язычестве того времени, встречалась апостолу на каждом шагу, особенно в Коринфе. Языческая этика много-много воспрещала прелюбодеяние (μοιχεία). Павел пошел решительно далее, ведя борьбу против всяких незаконных сношений полов (πορνεία), a также вообще разнузданности чувственной жизни, которая ведет к этому. По воззрениям иудеев блуд и идолослужение были теснейшим образом связаны между собою. Но Павел к идолослужению приравнивает еще любостяжание, Кол. 3, 5. Вторую категорию составляет эгоизм в различных его формах, нарушающий спокойствие общинной жизни. Павел не раз имел случай особенно сильно подчеркнуть эту категорию. Он несомненно опирается на опыт, характеризуя современное ему язычество как нечестие по отношению к богам и людям, прежде всего к родителям; как отсутствие верности и любви, Римл. 1, 30 сл. Во всем этом апостол видит дела плоти, т. е. проявление естественного человека в его отпавшей от Бога природе. Он решительно противопоставляет этому христианский идеал как плод духа, т. е. как цельное мировоззрение человека, связанного через дух Иисуса Христа с Богом. Такое мировоззрение проявляется в любви, радости, мире, долготерпении, благости, милости, вере, кротости, воздержании, Гал. 5, 22 сл. Что такое внутреннее настроение должно вызывать соответствующее внешнее поведение, это для апостола ясно само собою.
Конечно, подобное перечисление не охватывает всей моральной проповеди апостола: словами "и что более сего" он дает полный простор читателям -- вспоминая его прежние проповеди, мысленно дополнять ими те пункты, которые представляются наиболее важными для данного момента.
Но в тех случаях, когда апостол пишет к общинам, в которых он сам еще не проповедовал, он считает необходимым изложить нравственный идеал христианства несколько подробнее.
Таково прежде всего то прекрасное наставление о семейной жизни в послании к колоссянам, 3, 18--4, 2, которое сделалось прототипом для многих проповедей как древнего, так и нового времени. И здесь на первом месте мы находим предостережение от пороков, 3, 5 сл.: блуда, нечистоты, страсти, дурных желаний, любостяжания, которое равносильно идолослужению. Павел отмечает эти пороки преимущественно как характерные для дохристианского состояния читателей, и требует обратного -- отложить все это, в особенности гнев, ярость, злобу, злоречие, сквернословие, ложь; и облечься, напротив, в христианский образ, т. е. в милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение, взаимное снисхождение и прощение, любовь и мир. Действительным средством к тому является христианское поучение, совместное пение и молитва; одним словом, неуклонное стремление как всей общины, так каждого в отдельности христианина к Богу и спасению, данному во Христе. Как это должно осуществляться в практической жизни, апостол изображает немногими сильными штрихами. Подчинение жены мужу, в язычестве -- правовое, рабское, вызывающее стремление освободиться от зависимости, в христианстве становится добровольным, вытекающим из идеи христиански-достойного. И потому жена имеет право на любовь и хорошее обращение со стороны ее мужа-христианина. То же самое и по отношению к детям. Их подчинение отцовской (Павел согласно декалогу подчеркивает -- родительской) власти, признававшееся в течение всей древности в строжайшем смысле -- вплоть до абсолютного бесправия детей, понимается христианством как нравственное дело благоугождения Богу, и на отцов возлагается обязанность любовного и бережного отношения к детям. Рабство не уничтожается, но отношения получают новое нравственное содержание. Мысль о небесном повелителе заставляет повиноваться с радостью, не из корыстной угодливости, но из искреннего рвения к действительному благу господина, хотя бы даже за это, вместо признательности, грозило наказание. Христианин уповает на обещанную награду в будущей жизни. И, наоборот, сознание ответственности перед небесным повелителем вменяет христианину в обязанность -- по совершенно иным мотивам, чем учение Стои -- справедливо и снисходительно относиться к своим рабам. Это наставление заканчивается, как и началось, побуждением к постоянной молитве, прощению и благодарению, -- важное указание на то, откуда черпается сила для поведения, согласного духу христианства.
Христианско-нравственный идеал подробнее изложен в наставлениях, составляющих вторую часть послания к римлянам. Здесь кратко, но содержательно выставлено такое множество высших нравственных требований, какого нет во всей христианской литературе. Во главе стой требование сознательного отрешения от языческого образа жизни через посвящение Богу всего, даже тела, 12, 1 сл. Таким образом, все нравственное поведение христианина рассматривается с точки зрения разумного служения Богу. Его высшим мотивом и целью является выполнение воли Божией, которая есть добро, благость и совершенство.
Тем самым совершенно меняется идея культа: никаких теургических актов, имеющих целью через воздействие на могущественное божество что-либо вынудить от него, отвратить его гнев, обратить на себя его благотворные силы. Уже само нравственное поведение, как добровольное выполнение воли Божией, есть разумное служение Богу. Отсюда само собою вытекает принципиальное равенство всех членов общины: никаких более жертв, никаких священников, но разделение труда внутри общинной жизни, соразмерно с силами и задачами каждого. Этому соответствует скромность христианина, признающего себя членом целого и радующегося тому, что он может, со своей стороны, добросовестно исполнить выпавшие на его долю обязанности: служить общине словом ли, делом ли, поучением или увещанием, материальной поддержкой, юридической защитой или благотворительностью. Все зависит, в конце концов, от любви; чуждая лицемерия, отвращаясь зла, "прилепляясь к добру", любовь имеет своею неуклонною целью братолюбие, почтительно склоняясь перед со-человеком, вместо того чтоб надменно возноситься перед ним. При неослабном рвении, как бы в кипении духа, сознание служения Богу порождает радость в надежде, терпение в скорби, постоянство в молитве; это рвение простирается и за пределы собственной общины, побуждая принимать участие в нуждах всех христиан, кто бы они ни были, оказывая им гостеприимство. И это еще не все: христианская нравственность восходит еще выше -- до такого отношения к врагам, которое идет вразрез со всеми естественными человеческими чувствами. Что заповедал Господь, то строго и настойчиво предписывается здесь также апостолом: отказ от удовлетворения себя, не зло за зло, но добро за зло; благословение гонителям, благословение вместо проклятия. То, что завещано еще ветхозаветной притчей -- утолить голод и жажду врага, ибо в этом состоит наиболее тонкое мщение -- здесь находит обоснование в более высокой идее любви ради мира. Это не значит, что все естественные чувства должны уступить стоической атараксии, бесчувственности буддийского святого: все истинно-человеческое освящается -- радоваться с радующимся, плакать с плачущими. Господствующей является не идея бегства, но торжествующая уверенность, что добро сильнее зла. Отсюда проистекает, между прочим, покорное подчинение языческим властям, которые признаются служителями Божиими и в том случае, если они становятся неприятны, т. е. когда требуют податей. Отсюда вытекает прежде всего, как высший принцип, любовь к ближнему. Этот принцип стоит выше всех заповедей декалога, как исполнение выше закона. Дальнейшие наставления об отношениях сильных и слабых составляют применение этой заповеди к специально римским отношениям. Мысль о все более приближающемся спасении постоянно усиливает стремление отвергнуть всякие дела тьмы -- невоздержанность, распутство, ссоры и вообще все, к чему нас побуждают плотские похоти; и заставляет, напротив, в единении с Господом Иисусом Христом вести достойный образ жизни, которому нечего бояться света.
У Павла ярко выражается этот специфически-христианский характер: апостолом руководят слова Иисуса Христа, хотя под λόγος τοῦ Χρίστοῦ. 3, 16 можно разуметь скорее проповедь о Христе и милости, явленной нам через Его распятие (ср. I Кор. 1, 18), чем слова Господа. Христос, исполнение и конец закона, Римл. 104, в то же время есть в высшем смысле основатель нового закона любви, Гал. 62 (ср. I Кор. 9, 21), не как учитель более глубокого толкования законов, не только как пример для подражания христианам, но главным образом как тот, чей дух стал в них новой животворной силой. Только чрез мистическое единение с верховным владыкой, Римл. 13, 14; 16, 3, Гал. 3, 27, христианин получает силу к осуществлению идеала христианской нравственности, и в то же время мысль о втором пришествии Господа усиливает в нем чувство ответственности, Римл. 14, 12.
Мысль апостола до того была занята Господом небесным, что Господь земной, за исключением немногих слов Иисуса Христа, дошедших до него в устном предании, вовсе почти исчезает за ним. Даже когда апостол указывает на Христа как на пример, то перед ним встают не отдельные черты живого исторического образа Христа, но великий акт добровольного отрешения от божественного образа, II Кор. 8, 9, Фил. 2, 5 сл., дело любви в предании себя на смерть, Гал. 2, 20, прощение грешников, Кол. 3, 13, принятие языческого мира, Римл. 15, 7. В лице апостола образ преображенного получил, так сказать, осязательную форму. И потому Павел, как бы дополняя, может сказать: "Будьте подражателями мне, как я -- Христу" I Кор. 11, 1 (ср. 4, 16; I Фес. 3, 7; II Фес. 3, 7; Фил. 1, 30; 3, 17, 4, 9). Наряду с поучением апостола имеет большое значение и его личный апостольский пример. И Павел дал своим общинам образец истинной христианской нравственности; стоит нам только вспомнить о множестве внешних и внутренних страданий, переносимых им с терпением и радостью, II Кор. 11, 23 сл., 12, 7 сл., о самоотречении апостола, который жил собственноручным трудом, работая по ночам, I Кор. 4, 12, I Фес. 2, 9, о его верном и любовном духовном руководительстве каждого отдельного верующего, I Фес. 2, 16 сл.
Только в очень редких случаях Павел ссылается в своих нравственных требованиях на закон, I Кор. 14, 3. Священное Писание дает ему лишь отдельные примеры, имеющие характер или образца для подражания, или предостережения. Тем большее значение апостол придает христианскому самосознанию в своих общинах: он постоянно настаивает на том, чтоб они при всем необходимом уважении к мнению внешнего мира, I Фес. 4, 12, Кол. 4, 5, сознавали свое полное превосходство над ним, принципиальное различие с ним; чтобы, с другой стороны, они чувствовали себя членами всей совокупности христианских общин, Римл. 16, 4--16, обязанными к установлению по возможности одинакового для всех строя жизни, I Кор. 7, 17; 11, 16; 14, 36, к сохранению раз выработанного типа предания, I Кор. И, 2, Фил. 4, 8 сл., обязанными, вместе с тем, к взаимной поддержке, Римл. 15, 27.
Павел знает, что новый нравственный идеал не может быть достигнут сразу; для этого необходимо мудрое воспитание и терпение. Но именно в силу этого он и подчеркивает постоянно необходимость движения вперед: "Теперь для нас спасение ближе, чем когда мы уверовали; ночь прошла, день приближается", Римл. 13, 11 сл. (ср. Кол. 4, 5: "пользуясь временем"). "Бодрствуйте, стойте крепко в вере, будьте мужественны, будьте тверды", I Кор. 16, 13.
Павел редко -- лишь в необходимых случаях -- вдается в казуистические частности. Тогда он, правда, чувствует себя авторитетным законодателем своих общин. Мы ознакомимся ниже преимущественно с первым посланием к коринфянам, как предшествующим апостольским церковным уставам (σιατάει;ς, ср. I Кор. 11, 34). Но и здесь апостол, насколько возможно, предоставляет свободу самостоятельному суждению общины, I Кор. 10, 15 и отдельных ее членов, I Кор. 10, 27. Павел безусловно верит в действие духа, который, как определяющий момент в христианстве, является и в нравственном отношении силою не только направляющею, но и движущею. Этот дух не нуждается ни в каком законе; он действует сам из себя в любви, дивные свойства которой воспел Павел, I Кор. 13. "Неистощимый в создании новых форм и образов, он заполняет все пробелы предписаний долга и, руководимый внутренним побуждением, отпечатлевает на жизни свой образ" (Вейцзекер). Где такой дух был жив, где он так красноречиво был выражен устами апостола, там можно было верить, что нравственная жизнь сама собою сложится в жизнь, достойную Бога, жизнь в Господе.
Оправдала ли последующая действительность это ожидание?