В полнейшем противоречии с только что указанной формой христианства стоит огромная масса христианских общин: в них христианство среднего уровня, консервативное в отношении всех древнейших христианских преданий, медленно и робко воспринимая новые идеи и влияния и ограждая старые целой системой гарантий, постепенно католизируется. Это -- христианство "здравого учения", враждебное умозрению, подчеркивающее практические задачи христианина: вместо гносиса -- деятельная жизнь, вместо аскезы -- братская любовь, готовность жертвовать собою ради других и общины, повиновение церковным установлениям.
Это христианство является католическим также постольку, поскольку оно вовсе лишено существенной местной окраски. Конечно, и в это время еще отдельные общины, преимущественно провинции, отличаются друг от друга. Известен практически дух Рима, определяющий собою все западное благочестие этой эпохи; Египет всегда проявлял большую склонность к гносису, созерцанию, аскезе, тогда как Сирия, хотя и слывет родиной гносиса, в общем скорее стремилась к практической жизни. Из различия послания Варнавы и Учения 12 апостолов (Дидахи) можно, пожалуй, до известной степени заключить о несходстве обеих указанных провинций; послание Иакова, быть может, передает еще более специальный характер христианства Палестины. Но происхождение этих сочинений не несомненно, и сильные разногласия между историками литературы, относящейся к эпохе первого христианства, в этом вопросе служат явным доказательством отсутствия резко выраженных местных особенностей. Так называемое II послание Климента с его смешением умозрения и житейской практики столь же мало характерно для Рима. Пастырские послания относятся ко всей церкви. По меньшей мере, в них над индивидуальным преобладает общецерковное, католнзирующее. Было бы неправильно в различии формы пастырских посланий видеть отражение местных особенностей.
Прежде всего, общей является та явная перемена, какая произошла в нравственном идеале христианства сравнительно с предшествующим периодом. Уже не думают более, подобно Павлу, предоставить духу Божию проявляться в отдельном христианине и отдельных общинах и создавать новые формы в области нравственности: все, насколько возможно, регламентировано. Но это не просто ветхозаветные иудейские правила жизни. "Закон свободы", о котором говорится, Иак. 2, 12, не есть ветхозаветный Закон, за признание которого некогда велась упорная борьба. На новый идеал оказывает влияние, конечно, и закон Моисея, а еще сильнее, может быть, нравственный опыт и познание, отложившиеся в ветхозаветной литературе сентенций и мудрости. Христианам этого времени свойственно с юности известное знакомство со Священным Писанием, что служит существенным средством воспитания в праведности, П. Тим. 3, 15 сл. При случае прямо приводятся аргументы из Писания, хотя большею частью с очень свободным умозрительным толкованием, I. Тим. 5, 18; Варн. 10. Для назидания новообращенных христиан пользуются, конечно, и иудейским катехизисом морали. Но под "законом свободы" разумеется, главным образом, самое Евангелие, понимаемое как комплекс требований; возвещение Христа, как "новый закон". Все сильнее оказывают влияние собранные к тому времени слова Господни; ими обогащаются традиционные катехизисы; на них ссылаются во всевозможных вопросах, касающихся строя жизни как общины, так и отдельных лиц. Даже чисто внешние вещи, резко противоречащие духу Христа, санкционировались этим путем. На новый закон не следует, конечно, смотреть, как на принудительное иго, каковым был старый закон, Варн. 2,6, но все же он, согласно слову Господа, Матф. 11, 29, называется игом Господним. И это иго не так-то легко: напротив, оно настолько тягостно, что немногие в состоянии снести его целостью, Дид. 6, 2.
Христианские общины не могли, однако, противостоять духу времени. С Евангелием и его духом свободы совмещались мрачные идеи аскезы. Правда, последним не предоставляется исключительное господство, и наряду с ними сохраняются разумные требования позитивной морали. Однако идеи аскетизма стоят на первом плане: только они ведут к совершенству. Всецело нести иго Господне значит вести именно аскетическую жизнь и при этом все же исполнять долг любви и общественные обязанности. Здесь лежит центр тяжести. Такая жизнь признается более тяжелой, более высокой, более достойной. Однако нельзя требовать подобной жизни от всех. Каждый имеет свой дар от Бога. Существует духовный дар воздержания. Обладающий им должен не гордиться им, а благодарить за него Бога. Кто лишен этого дара, с того не должно его и требовать: он может и так быть угодным Богу, приобрести вечное блаженство. Дух первоначального христианства, строго придерживавшийся Евангелия, противопоставил эту теорию двойственной нравственности -- гностическому требованию безусловной аскезы для всех истинных христиан; конечно, это было значительной уступкой господствующему тогда дуализму, но, вместе с тем, и сохранением одного из самых ценных достояний христианства -- евангельского понимания нравственности.
Исходя отсюда, можно было предотвратить все те опасности, какие принесла с собою гностическая этика. Против крайнего индивидуализма, замыкавшегося в самом себе и презиравшего других, выступило теперь решительное требование совместной деятельности. Духовное высокомерие аскета могло быть уничтожено указанием на то, что воздержание есть лишь дар милости Божией, за который человек должен благодарить. Стремление делать больше, чем данный человек в силах выполнить, стремление, приводившее к лицемерию, было лишено всякой почвы требованием -- делать столько, сколько можешь. Неестественный переход от крайнего аскетизма к чувственной разнузданности был предотвращен признанием прав естественных потребностей и стремлений. Таким образом, все важнейшие опасности, неразрывно связанные с нравственным идеалом гносиса, были если не вовсе устранены, то все же в значительной мере ослаблены. Там, где речь идет о воздержании, напр. II Клим. 15, 1, прежде всего и главным образом разумеется искреннее отрешение от благ и радостей, грехов и пороков мира, самообладание и обуздывание своих греховных желаний. Наиболее же благотворное действие должно было оказывать то обстоятельство, что человеку ставились великие положительные задачи, и что он, становясь членом тесно сплоченного сообщества, удерживался последним в неослабной дисциплине. Может быть, покажется странным, что нравственный идеал часто облекается теперь в отрицательные формы: быть незапятнанным, безукоризненным, непорочным -- вот что является лозунгом. Но христианские учителя с удивительным искусством умели излагать этот идеал и в положительной форме, I Тим. 6, И, II Тим. 2, 22, Тит. 2, 1 сл. 3, 1 сл., Иак. 3, 17 сл. То, что мы признали уже по отношению к периоду после Павла весьма существенным для создания устойчивой нравственности -- наличность в общине ядра нравственно зрелых, твердых характером христиан -- теперь выступает с гораздо большей очевидностью благодаря более прочной организации общины.
Стремление к твердому порядку является, пожалуй, самой характерной чертой в картине этой поздней эпохи. И эту склонность мы также встречали уже раньше, особенно у Климента. Но нигде, за исключением Игнатия, эти вопросы не играли такой большой роли, как теперь. Утрачено доверие к свободному развитию духа, стремятся все регламентировать. Об этом явно свидетельствуют пастырские послания, Учение XII апостолов. Свободное обнаружение духа стало считаться теперь опасным и в деле учения: вместо всеобщей свободы слова и учения выступает прикрепленность к должности, которая, будучи поручаема только надежным людям, служит гарантией правильной дальнейшей передачи здорового чистого учения, II Тим. 2, 2. С точки зрения пастырских посланий носитель свободного духа наряду с церковным должностным лицом есть не более, как еретик. Пусть даже такой учитель, как автор послания Варнавы, занимал известное положение в церкви; однако и на нем мы видим, как легко принимается за ересь всякое стремление к гносису. В некоторых местах существовали еще харизматики, апостолы, пророки и учителя -- так называется и теперь еще старая славная триада, Дид. 11, 13 -- и где таковые были, там они пользовались величайшим уважением. Им принадлежало безусловное право литургических функций, и они ничем не были ограничены в этой области, 10, 7. Только за отсутствием их -- как того строго требует еще теория -- эти обязанности выполняются должностными лицами общины, епископами и диаконами, 15, 1. Им принадлежит также право на приношения от общины; эти люди Господни пользуются даже преимуществом перед бедными в общине, 13, 1. Нечто подобное ветхозаветной идее священства соединяется здесь с ореолом указанных носителей духа и затем с них переходит на должностных лиц общины.
Но -- и в этом вторая и еще большая опасность -- пророчество первоначального христианства было дискредитировано не только в отношении догмата, но и в нравственном отношении. Общины часто становились жертвами жестокого обмана со стороны подобных людей, говоривших якобы именем Господним. Отсюда -- стремление оградить себя от эксплуатации. Но сделать это нелегко, потому что, с другой стороны, недоверие к истинному пророку признается грехом против Духа Святого, Дид. 11, 7. Таким образом устанавливается правило: пророк должен иметь нрав Господейь. Под этим разумеется, что он поступает согласно своему учению; что, будучи сам строгим аскетом, он не требует того же от других и, самое главное, -- что он проявляет высшую степень самоотречения: пророк может, конечно, заказать трапезу -- но только не для себя самого; он может, конечно, просить денег для неимущих, однако сам не должен вовсе принимать денег, а тем более требовать их "в духе", II, 8 сл. Он говорит сам от себя, побуждаемый Духом, а не отвечает на вопросы; он пророчествует и обличает, потому что иначе не может поступать, но вовсе не берет за это платы, Ерм. Зап. XI 5 сл. Отсюда мы можем заключить, как много общины натерпелись от своих пророков. Земное желание, алчность действуют особенно отталкивающе, если они прикрываются божественным вдохновением. Поэтому и пастырские послания требуют от должностных лиц общины прежде всего, чтобы они были свободны от любостяжания.
Под видом божественного вдохновения проявлялось людское тщеславие. Пример того мы видим на самом авторе послания Варнавы, надутое тщеславие которого выступает особенно резко под велеречивыми формулами смирения. Отсюда предостережение -- не искать звания учителя, Игн. Еф. 15, 1, Иак. 3,1, причем выставляется огромная ответственность этого положения. Язык -- орган, всего труднее управляемый; грехи языка -- самые опасные. Духовная суетность и болтливость должны были особенно сильно распространяться среди женщин, 1. Тим. 5, 13. Вытеснение вдохновенного учения церковной должностью представляется нам на первый взгляд как ограничение, как нравственный регресс. Но если принять во внимание, что часто дело шло скорее об устранении самозванного учения, лишенного внутреннего божественного призвания, то мы будем судить иначе. Раз исчез дух, раз он потерял свою силу и нравственную безупречность, тогда уже лучше строго определенная, урегулированная, подчиненная контролю и ответственная должность учителя.
Но, с другой стороны, и в должности заключается, конечно, своя опасность; ввести ее удается не без конфликтов, которые нередко сильно угрожают спокойствию общины. Не так-то просто прижать к стене харизматиков, истинных и ложных. Рядом с этим честолюбие, не имеющее уже теперь возможности блистать в пророческой мантии, превращается в иерархический карьеризм. Развивается властолюбие, и открываются новые пути для алчности: заведование общинной кассой, вдовьим и сиротским капиталом служит соблазном к злоупотреблениям. Подобные явления случались. Мы имеем доказательства тому. Однако нельзя не признать, что все это только отдельные случаи, которые немедленно безусловно клеймились; принимались различные меры предосторожности против указанных злоупотреблений; допустим даже, что эти меры при избрании должностных лиц осуществлялись лишь до известной степени, все же в результате их применения должен был создаться клир, который служил украшением христианских общин, к чести христианства. И то, что нам известно о таких людях, как Игнатий, Пояикарп и др., вполне подтверждает подобное ожидание.
От лица, имеющего сделаться епископом, требуется, чтоб он был непорочен, единоженец, трезв, рассудителен, честен, гостеприимен, учителем, не пьяница, не буян, но человек кроткий, не сварливый, не корыстолюбивый; чтоб он хорошо управлял своим домом, детей воспитывал в повиновении; он не должен быть из новообращенных, должен пользоваться хорошей славой даже у нехристиан, I Тим. 3, 1, сл., Тит. 1, 5 сл. Определению на должность диакона предшествует испытание, беспорочен ли он, честен ли, не двоязычен ли, не пьяница ли, не корыстолюб ли. Только за достойное исполнение должности диакона обещается повышение в следующую степень, I Тим. 3,8 сл.
Иногда наблюдается наклонность к позднейшему католическому воззрению, которое всецело выделяет клир из общины, ставит его над нею. Посвященный через рукоположение приобретает именно в силу этого акта такой авторитет, который не может быть умален даже молодостью посвящаемого, I Тим. 4, 12, Тит. 2, 15. Жалованье должностным лицам разумеется само собою, 1 Тим. 5, 17; менее очевидно идейное, вне мирских интересов лежащее обоснование этого положения -- якобы они не должны были запутываться в заботах о поддержании себя, II Тим. 2, 3--7. То обстоятельство, что епископу разрешается только один брак, тогда как для остальных христиан допускается и вторичный, является первым шагом на пути к целибату, к высшей нравственности священнического сана. Те затруднения, какие ставятся на пути обвинению пресвитеров, I Тим. 5, 19, ведут к изъятию духовенства из компетенции светского суда. Но это все еще первые шаги, которые всякий раз нравственно мотивируются: тот, кто, как выдающийся член общины, стоит у всех на виду, не должен являть соблазнов и должен быть гарантирован против легкомысленного злословия. Пресвитеры являются еще членами общины: она избирает их из своей среды, Дид. 15, 1. И господствующей все еще остается та точка зрения, что епископы должны и в нравственном отношении быть руководителями общины, светлыми образцами, каковыми некогда были апостолы, I Тим. 4, 12, II Тим. 3, 10, Тит. 2, 7, II Клим. 19, 1.
Но сама община не носит более характера простой семьи. С ростом ее является потребность в расчленении. Таким образом, создается группировка по возрасту и полу: старые мужчины и старые женщины, юноши и девицы. Каждая из этих групп стоит отдельно при богослужении, каждая имеет свои особые задачи, даже свои особые права на почет. Духовенство получает указание, как ему надлежит поступать по отношению к каждой из указанных групп: "старца не укоряй, но увещевай, как отца, младших -- как братьев, стариц -- как матерей, молодых -- как сестер, со всякою чистотою", I Тим. 5, 1 сл. Такое деление внутри общины было важно не только с точки зрения порядка, оно имело высокое нравственное значение: оно препятствовало превращению в действительность того, что язычники рассказывали о христианских собраниях, часто для них недоступных, а именно -- что собрания эти, тесно сближающие оба пола, способствовали разврату; теперь была отнята почва у злословия.
Но, с другой стороны, семейный характер, обнаруживающийся в наименованиях: братья и сестры, отцы и матери -- на деле все еще существовал; вся община принимает участие в судьбе отдельных ее членов. Мы будем еще говорить о том, как она помогала в тех случаях, когда кто-либо из ее членов впадал в нужду. Если он болен, его посещали пресвитеры, как представители общины, Иак. 5, 14. Из апологии Аристида мы узнаем, что семейные события, как-то: рождение и смерть, вызывали участие всей общины, сопровождались ее прощением и благодарением. Община заботилась о погребении. Ни один член ее не стоял одиноко; он принадлежал к обширной многочисленной семье. Это представляет для него значительные выгоды; но зато и он, со своей стороны, обязан подчиняться общинным порядкам.
Подобным же образом обстоит дело и с культом. И здесь прежде всего устанавливается всюду более твердый порядок, регламентация до мелочей. Обращается внимание на одежду, на поведение, I Тим. 2, 8 сл. Строго устанавливается точный текст молитв, по крайней мере, для молящихся, не вдохновенных свыше, Дид. 9, 10. При этом большую роль играет, конечно, и привычка. Раз имеется налицо определенный составитель молитв, то он, если только не представляет собою сильную духом личность, постепенно выработает довольно однообразный тип молитвы: так, пространная молитва I послания Климента объясняется для нас из молитвенной практики богослужения римских общин. Далее наступает уже механизирующая регламентация, требующая, по образцу иудейских молитвенных часов, повторения трижды в день молитвы Господней, Дид. 8,3. При этом не могут не пострадать нравственные основы всякой истинной молитвы, глубокая сосредоточенность и искренность. Обычай молитвы имеет важное воспитательное значение, но в то же время он таит в себе большую опасность. Равным образом и пост вырождается во внешний обычай, оцениваемый до известной степени как подвиг высшего порядка (ср. II Клим. 16, 4); это происходит, главным образом, благодаря тому, что, опять-таки подобно иудейскому обычаю, два дня недели были отмечены особо, как дни постные, Дид. 8, 1 сл. Создается впечатление, что в данном случае христианство действительно подпало сильному влиянию иудаизма, против которого так горячо боролся еще Игнатий; подпало влиянию не в смысле господства иудейско-христианского направления, но в том отношении, что иудейские обычаи просто заимствуются с незначительными изменениями, не имеющими существенного значения. Богослужение все больше подводится под понятие ветхозаветной жертвы, с которой связывается не только идея священничества, но, главным образом, представление об особой силе священнодействия, в смысле влияния и воздействия его на Бога. Это относится в такой же мере к приношениям для вечери Господней и подаянию бедным, как и к хвалебной жертве молитв и песнопений.
Еще удерживается, однако, основное духовно-нравственное воззрение христианского культа. Послание Варнавы, 16, 2, видит нечто языческое в приурочении иудейского богослужения к Иерусалимскому храму. Идея жертвы по возможности одухотворяется путем превращения ее в идею хвалебной жертвы уст. Священство прежде всего является образцом порядка. При крещении придается значение, главным образом, пунктуальному выполнению всевозможных внешних форм, но при этом все же сохранена еще известная доля свободы, Дид. 7. Вечеря Господня -- по крайней мере, в области влияния Дидахи -- совершалась с радостным чувством благодарности к Богу за его щедрые духовные и телесные блага, а не как tremendum mysteriiim позднейшего времени. Воскресенье было радостным днем воспоминания о воскресении и вознесении Христовом, Варн. 15, 9, Дид. 14, 1. Вообще при всем сознании вины и греховности господствует, однако, настроение славословия и благодарения, Варн. 7, 1, 19, 2. Благодарственная молитва освящает всякую трапезу, I Тим. 4, 3 сл. Основным мотивом всякого нравственного действия является благодарность Богу за его великие милости, II Клим. 1. Хотя пост и признается весьма душеспасительным делом, но в то же время придерживаются воззрения пророков, согласно которому истинный пост состоит в исполнении дел справедливости и любви к ближнему, Варн. 3. Исповедание есть прежде всего исповедание делом -- дабы творить то, что заповедал Господь, II Клим. 3, 4; 4, 3. Но что, главным образом, следует отметить -- это то, что сознается еще высота принципа Иисуса Христа, который ставил нравственные обязанности выше культа, Марк 7, 11 сл.: "чистое и непорочное благочестие перед Богом и Отцом есть то -- чтобы презирать вдов и сирот в их скорбях и хранить себя неоскверненным от мира", Иак. 1, 27. Настойчиво повторяются слова псалма 51, 19: "Жертва Богу сердце сокрушенное, благоухание пред Господом сердце, прославляющее своего Творца", Варн. 2, 10. Продолжают строго считаться со словом Господним, ставящим миролюбие выше жертвы, Матф. 5, 23 сл.: только чистые руки без гнева и вражды должны быть воздеваемы к Богу, I Тим. 2, 8. Кто в ссоре с братом своим, тот не может принимать участия в вечере Господней, пока не помирится с ним. Потому и причастию также должна предшествовать всеобщая исповедь, Дид. 14, 1 сл. Исповедание грехов и молитва за других вообще сильно подчеркивается, как взаимная братская обязанность, Иак. 5, 16. И они, однако, при исключительно внешнем выполнении могут обратиться в нечистую формальность; но при семейном характере общин -- преимущественно более мелких -- указанный обычай действовал, без сомнения, весьма поощряюще и подкрепляюще на нравственное сознание и нравственное поведение отдельных членов общин.
Общины представляют еще союзы, ответственные за нравственное поведение каждого своего членов: всякий, обличая другого, должен требовать его к ответу не во гневе, а в мире. Тот, кто несправедлив к брату своему, не должен иметь голоса в общине, Дид. 15, 3. Кто вновь обратил на истинный путь своего заблудшего брата -- совершил тем самым благое дело, Иак. 5, 19 сл., II Клим. 15, 1. То же самое мы видим и там, где на воспитание общины уже смотрят скорее, как на дело духовенства: публичное обличение согрешающих служит в назидание всем членам общины I Тим. 5, 20. Спасение от нравственной гибели члена общины важнее обращения неверующего, II Клим. 17, 1. Основной задачей наряду с проповедью слова является обличение, предостережение, увещание, однакоже -- со всяким долготерпением и назиданием, II Тим. 4, 2; 2, 24 сл.; а в иных случаях необходима и строгость, Тим. 1, 13; но и здесь все же следует принимать во внимание возраст и положение, а также -- остерегаться пристрастия, I Тим. 5, 1, 31. И учители следовали указанным наставлениям. Доказательством тому служат такие сочинения, как послание Иакова, так называемое II послание Климента. Пастырь Ерма, основным тоном которых является именно тон обличительной, порицающей проповеди, обращенной к христианским общинам. Правда, в противоположность претензиям отдельных тайных собраний -- считать себя уже на земле обществом совершенных, святых -- в широких церковных кругах все определеннее вырабатывается воззрение на церковь как на учреждение, которое должно включать в себя как добрых, так и злых, II Тим. 2, 20. Но, с другой стороны, именно об этой церкви говорится в самом возвышенном тоне, как о доме Божием, с целью твердо внушить ее наставникам ответственность за безукоризненное руководство ею, I Тим. 3, 15; а самое христианство представляется как великая божественная школа, наставляющая людей -- дабы они, отвергнув нечестие и мирские похоти, разумно, праведно и благочестиво жили в этом мире, Тим. 2, 11 сл.
По отношению к внешнему миру христианские общины вначале вполне еще признают миссионерство своею обязанностью. Собственно говоря, из этой эпохи мы впервые получаем более точные сведения о том, в каких размерах велась миссионерская деятельность: всюду имеются еще "апостолы", специальное назначение которых -- говорить к нехристианам. Приходя в местность, где уже существует организованная община, они могут в ней оставаться только на очень короткий срок. Долг влечет их дальше. Ибо здесь на месте община сама выполняет миссионерские функции: ее собрания открыты для каждого, исключая только вечери Господней, к которой не получившие крещения не допускаются, Дид. 9, 5; всякий приходящий встречает дружелюбный прием. Как некогда во времена Павла в Коринфе, так и теперь еще в общине действует дух божественного откровения, с особенной силой проявляющийся в обличении того, что сокрыто в самых тайниках человеческой души, Ерм. Зап. XI 14; Игн. Филад. 7.
Правда, именно теперь в общине наблюдается перемена в воззрениях -- обмирщение, выражающееся в осуждаемом Иаковом, 2, 1 сл., неравенстве отношений к посторонним общине лицам: богато одетому человеку угождают, к нему относятся с изысканной вежливостью; бедняка в его плохом платье оставляют без внимания. Мы еще вернемся к причинам этого явления. Теперь же гораздо важнее подчеркнуть то обстоятельство, что молитва за всех людей всегда считалась отвечающей намерению Бога -- спасти все человечество, I Тим. 2, 1--4; Игн. Еф. 10, 1; отсюда для общины непосредственно вытекала обязанность всемирной проповеди.
Наряду с этим обязателен долг исповедания. Ибо как привлечь к тому, чему сам не отдаешься всецело? С первого взгляда кажется, что в этом отношении дело обстояло лучше, чем в эпоху, непосредственно следовавшую за Павлом. Не так часто раздаются прямые жалобы на отпадение и манкирование общинными собраниями. Но внешность обманчива. Энергия, с какою подчеркивается необходимость бесстрашного исповедания, II Тим. 1, 8; 2, 3, объясняется не только как противоположение страшащемуся исповедания гносису. Апостол, не стыдящийся своих уз, -- образец, служащий укором для своих последователей, II Тим. 1, 12, 28 сл., 4, 6. сл. Боязнь, которую апостол стремится побороть в Тимофее, по-видимому, составляла весьма распространенное явление, II Тим. 1, 6 сл. Мысль о великом воздаянии в будущей жизни должна вновь оживить мужество, II Тим. 2, 11; II Клим. 19, 20. Действительно, христиане видят, что им непрерывно грозят преследования. Необходимо выяснить себе, что эти гонения послужат только к испытанию веры, к выработке терпения, Иак. 1, 2 сл., что потеря имущества вследствие конфискации является лишь стимулом внутренней религиозной жизни, 1, 10; что, наконец, мученичество есть прямой путь к вечной, славной жизни, 1, 12. Пример самого апостола Павла доказывает, что "все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, всегда будут гонимы", II Тим. 3, 10 сл. "Кто хочет видеть меня и наследовать царство мое, должен стяжать меня скорбями и страданиями", Варн. 7, 11.
Несмотря на проявляющуюся в этих гонениях враждебность языческого правительства к христианам, последние сохраняют, однако, лояльность по отношению к установленной Богом власти, Тим. 3, 1. Эта лояльность сказывается в молитве, прошении, I Тим. 2, 2. В требовании такой молитвы за властей я не могу видеть доказательство существования противоположной тенденции. У христиан нет, конечно, близкой связи с государственной властью: о ней не очень заботятся. За исключением указанных мест о ней нигде не упоминается. Однако, с одной стороны, сильное недоброжелательство к иудеям заставляет предположить безусловное почитание римской государственной власти: Варнава с чувством внутреннего удовлетворения следит за тем, как Адриан поступает с иудеями, 16, 7. С другой стороны, христианская эсхатология все больше и больше позволяет обходиться без политических мотивов прежней иудейской апокалиптики, Дид. 16. Разумеется, в отдельных случаях христианин мог при судебном разбирательстве высказать мнение об язычестве и языческом государстве в резких, смелых словах. Но язык христианских апологетов и мучеников не был настолько злобным, как это изображает Гаусрат. Напротив, то обстоятельство, что христиане всегда помнят о добром исповедании, которое Иисус Христос засвидетельствовал перед Понтием Пилатом, I Тим. 6, 13; что указывается, как на образец, на долготерпение и стойкость самого Павла в его многих страданиях и гонениях, II Тим. 3, 10 сл. -- показывает, что поведение истинного христианского мученика представляли себе совершенно иначе. То, что значительно позднейшее время считало поучительным вкладывать в уста мучеников -- провокации и поношения, позволяет лишь тем рельефнее оттенить нравственную строгость мученичества древнейшей эпохи.
Скорее можно было бы осуждать отношение к иудеям, как отношение нехристианское. Называть иудейскую нравственность, как таковую, лицемерием, Дид. 8 1 сл.; возводить в преступление буквальное понимание иудеями Ветхого Завета, Варн. 2, 9; 9, 4; 10, 9; 16, 1; вечно укорять израильский народ за то, что он однажды отпал при Синае, Варн. 4, 8; 14, 1; 4, -- несправедливо. Радоваться, как Варнава, 16, 4, отмщению этому народу -- жестоко. Но не следует забывать, что иудеи сами вызвали такое резкое отношение к себе, так как они, являясь всюду подстрекателями, возбуждали и раздували преследование христиан; они склоняли даже на свою сторону слабых христиан заманчивой перспективой признания за своей религией свободы вероисповедания; с другой стороны, указанное отношение к иудеям было выражением христианского самосознания: сознательно отказываясь от предоставленных синагоге льгот, они стремились быть независимыми и, если приходилось терпеть страдания, то христиане делают это во имя Иисуса Христа. И, наконец, такое отношение к иудеям представлялось защищаемым, даже завещанным словами самого Священного Писания, в которых Бог отверг народ иудейский и признал христиан с их пониманием Ветхого Завета. В данном случае мы должны иметь в виду не Павла с его проявлением горячей самоотверженной любви к своему ослепленному народу, Римл. 9, 1 сл., но фанатическую ненависть к иудеям тогдашнего греко-римского мира, в особенности александрийцев; по сравнению с этой ненавистью и антииудаизм Варнавы является невинным, даже обоснованным.
Мы укажем здесь лишь вкратце, что деятельная любовь христиан распространялась даже и на лиц, стоявших вне общины; всецело соблюдается основное положение Павла -- оказывать добро всякому, хотя по преимуществу единоверцам: "Давай, не спрашивая, кому ты даешь", Ерм. Зап. II 4, 6. II, наконец, община настолько считалась с мнением лиц, вне ее стоящих, что члены ее старались быть безупречными и своим поведением явно опровергнуть всякие нарекания, I Тим. 3, 7; Тит. 3, 2. Христианский проповедник прямо определяет, какие обязанности возлагает на христиан обладание нравственным учением, признанным высоким и чистым: "Язычники, слушая из уст наших слова Божий, удивляются им, как прекрасному и великому. Но, замечая затем, что дела наши не соответствуют словам, они находят в этом повод к поношению и называют наши слова басней и обманом. Слыша от нас, что Бог говорит: "нет благодати вам, если любите любящих вас, но благодать вам, если любите врагов и ненавидящих вас", -- слыша это, они удивляются такому преизбытку благости. Когда же видят, что мы не любим не только врагов, но даже и друзей, тогда они осмеивают нас, и имя Божие подвергается поношению", II Клим. 13, 3 сл. Итак, христианские общины вполне сознают, что они должны не только гордиться заветами своего Господа, но и осуществлять их.
Еще рельефнее проявляется христианское самосознание во взаимных отношениях христианских общин. Теперь уже ясно выступает великое целое; это -- церковь, экклезия. Молятся об ее единстве, дабы видеть его в конце мира. Но уже и в это время единство осуществляется духовно через странствующих апостолов, пророков и учителей. Странствующие братья, -- а из Дидахи получается впечатление, что их было очень много, -- поддерживали непрерывную связь между общинами. Все больше и больше выступает также внешнее единообразие в управлении, культе, обычае: постановления пастырских посланий, например, даны очевидно для широкого круга общин. Тит. 1, 5; равным образом и "Учение апостолов" относится ко всей местной церкви. И если сопоставить то и другое, то при всем различии местного колорита выступают все же одинаковые основные черты.
Но и в каждой отдельной общине наблюдается не менее живое христианское сознание. Строго порицается, если кто-либо покидает (μσνάζειν) общину из боязни страданий или, напротив, из высокомерия, "как бы уже будучи оправдан", Варн. 4, 10. Признается важность общения: только в нем достигается полное познание воли Божией, только при нем можно найти в себе силу действительно соблюдать заповеди Господни, Варн. 10, 11. Хотя требование стремиться к ежедневному общению со святыми, чтобы найти успокоение в их словах, Дид, 4, 2, Варн, 19, 10, заимствовано, вероятно, из иудейства; но в данный момент оно, однако, получило новое значение и снова определенно подчеркивается, Дид. 16, 2. Можно предположить, что это требование вызвано нерадением со стороны общины, но такое заключение было бы справедливо разве что по отношению к части общины. Мы уже видели, что богослужебные собрания общин являлись существенным средством поощрения и укрепления христианской нравственности. Здесь же речь идет, очевидно, о собраниях еще более частного характера, исключительно служивших цели взаимного поучения и воспитания.
Важнейшая заслуга общин состояла в организации христианской благотворительности. Если прежде это дело всецело было предоставлено доброй воле, то теперь с упрочением общинной организации благотворительность -- по крайней мере, в большинстве случаев -- стал делом общины. С нравственной точки зрения это, быть может, сомнительный прогресс -- впрочем, и теперь предоставлялась еще всякому полная возможность свободно проявлять свою щедрость, -- но в общем можно признать это блестящим доказательством силы нравственного духа в общинах. Благодаря системе даяний, которые, по-видимому, не были строго урегулированы и поэтому предоставляли каждому широкую возможность действовать на свой страх, община получала возможность удовлетворять самым широким запросам; при этом, однако, были приняты в высшей степени разумные меры предосторожности против эксплуатации. Согласно Дидахи, члены сельских общин должны были отдавать пророкам начатки от произведений точила и гумна, от быков и овец; они должны были также отдавать начаток при печении хлеба, как и при вскрытии сосуда с вином или маслом; а равно и от серебра, одежд и другого имущества. Это, конечно, не определенная мера вроде позже установленной десятины: тут ясно говорится: "начаток по твоему усмотрению", Дид. 13, 7. Приношение идет прежде всего на содержание тех, кто служит общине; во-первых, странствующих учителей, исключительно этим существовавших, а, во-вторых, должностных лиц каждой отдельной общины, которые в больших общинах, вероятно, также жили только для своего служения и на средства, платимые им за него, а в более мелких наряду с этим, несомненно, имели личное имущество и особый доход. Само собою разумеется, общине ставилось также целью -- иметь достаточно в запасе для того, чтобы заботиться о бедных, в течение двух-трех дней содержать останавливающихся по пути в ней братьев и творить тому подобные, представлявшиеся помимо этого, дела любви по отношению к заключенным, больным и нуждающимся. В общине имеется один класс, о котором она в особенности должна заботиться, это -- вдовы; но они, в свою очередь, также оказывают всевозможные услуги общине в качестве учительниц юношества, воспитательниц сирот, сестер милосердия и т. д. Это попечение о вдовах, выражая собою древнее воззрение об особом покровительстве вдове, лишенной своего естественного кормильца и законной защиты, является, вместе с тем, особым средством поддержки общинного клира. Далее, всякий приходящий во имя Господне может претендовать на кров, продовольствие и даже припасы для дальнейшего пути. Когда христианин из-за имени Христа заключен в темницу, то община заботится о его содержании и, если возможно, выкупает его. Такая забота распространяется даже и на другие общины, на единоверцев, сосланных в каторжные работы (в рудники).
Подобного рода организация упраздняется сама собою, если ею руководит дух слепого энтузиазма. Последнее ставилось в упрек христианам. Лукиан осмеивает трогательную заботливость христиан о таком обманщике, как Перегрин Протей, некоторое время выдававший себя у них за клирика и мученика. Подобные единичные случаи иногда, конечно, бывали. Пылкая самоотверженность христиан служила стимулом к эксплуатации. В общем, однако, -- мы это должны признать и оценить -- христиане не впали в эту ошибку. Несмотря на то, что к каждому отдельному христианину предъявлялось требование безусловной готовности оказывать помощь, христианская благотворительность, как общественный институт, всегда практиковалась в духе благоразумия и осторожности; в этом случае трезвым взором окидывают наличные средства, берутся лишь за практически осуществимое и помогают только там, где помощь действительно необходима. Доказательством тому служат наставления пастырских посланий о призрении вдов и указания Дидахи о странствующих братьях. Если вдова имеет детей и внуков, то они должны заботиться о ней и проявлять сыновнюю любовь и благодарность. Но если член общины добровольно взял на себя заботу о нескольких вдовах, последние должны быть предоставлены всецело его попечению и не могут наряду с этим пользоваться еще призрением общины, налагая на нее лишнее бремя. Затем, если появляется в общине христианин-странник, следует прежде всего, раньше всякого удостоверения, доставить ему отдых и пищу. Но потом надо испытать его. Под этим испытанием подразумевается, между прочим, представление рекомендательных писем, выдававшихся обыкновенно путешественнику родною общиной. Если он только на время останавливается в общине, то следует, насколько возможно, помочь ему в дальнейшем пути; а в случае необходимости -- предоставить квартиру и пропитание на два-три дня, не более! Если же он захочет остаться дольше, то должен сам зарабатывать себе хлеб; община помогает ему только доставлением работы. По отношению к ремесленнику сделать это, по-видимому, нетрудно; что касается остальных, то приискание подходящего занятия предоставляется усмотрению общины; община стремится к тому, чтобы ни один христианин не жил в общине тунеядцем, Дид. 124 -- в высшей степени поучительная параллель к современной борьбе с бродяжничеством. Тот, кто отказывается работать, признается обманщиком, странствующим именем Христовым, и подлежит изгнанию. Если еще принять во внимание, что рабам препятствовали пользоваться общинной кассой для выкупа, за исключением каких-либо особых обстоятельств, то мы увидим, что христианские общины в деле благотворительности отнюдь не были слепо расточительными. Но постановления имели еще другое значение, помимо защиты общин от эксплуатации со стороны ложных братьев или же злоупотребления властью не в меру усердных должностных лиц общины. Наряду с этим они показывают, как соблюдались в общинах добродетели почитания родителей и родственников, трудолюбия и прилежания, умеренности и умения найтись при всяких обстоятельствах. Высокая, царящая в них, оценка сыновней любви, труда, положения слуги -- чисто евангельские черты, вполне искупающие отшельнические мотивы, проявляющиеся в этой атмосфере, и тот элемент обезличения, который внесен был в христианство введением организации.
На самое главное в том, что церковная организация дел любви не имеет в виду устранить частную благотворительность, не намерена ей мешать: скорее напротив, она, поскольку может, предоставляет ей действовать самостоятельно. С радостью отдавать свой труд всем нуждающимся -- считается еще одним из основных доказательств личности христианина. То обстоятельство, что в число качеств, безусловно предписываемых для члена общины, избираемого в епископы, включается также гостеприимство, I Тим. 3, 2, Тит. 1, 8, объясняется не только тем соображением, что он и впредь должен будет оказывать гостеприимство от имени общины, но также тем, что именно гостеприимство служит признаком действенного христианина; а таких лиц следует избирать в представители общины. То же можно сказать о вдовах, забота о которых лежит на общине: относительно одной из таких вдов предполагается, что она наряду с благотворительностью, воспитанием детей, гостеприимством охотно исполняла и смиренные обязанности, как омовение ног, заботилась преимущественно о притесняемых, вообще всячески делала добро. Нельзя, конечно, не признать, что то бесплодие интеллектуализма в делах христианской любви, которое мы видели у гностиков, наблюдается также и в церковных кругах. Людям, которые в деле веры ограничивались ссылкой на формулу Павла, т. е. теоретическим исповеданием веры, Иаков, 2,14 сл., противоставляет положение, что вера без дел мертва, что истинная небесная мудрость должна проявляться, между прочим, в полноте милосердия и в добрых делах, 3, 17. С той же картинностью, как и у Иоан. I 3, 17 и в еврейском евангелии, выставляется к позорному столбу черствость фразы, 2, 15 сл.: "Если брат твой или сестра наги и не имеют дневного пропитания, а кто-нибудь из вас скажет им: "идите с миром, грейтесь и питайтесь", но не даст им потребного для тела, -- что пользы?" В связи с этим высоко ставится энергичное стремление к практическому, осуществимому в жизни христианству; стремление, так ярко характеризующее понимание христианства в ту эпоху. Тит. 3, 8. Ценят то, что христианство приносит плоды. Высшая слава для христианина в том, что он "служил", II Тим. 1, 18. Вера и любовь -- необходимый признак как отдельного христианина, I Тим. 1, 15, так и христианской общины. Автор послания Варнавы заверяет своих читателей, что они вполне обладают этим признаком, 1, 4; 11, 8. Наряду с надеждой на вечную жизнь, надеждой, которою вера начинается и завершается; наряду со справедливостью, оцениваемой выше суда, стоит радостная, светлая любовь, проявляющаяся в делах справедливости, -- третья из основных заповедей Господних, Варн. 1, 6. Недостаточно только слушать слово Божие, как, вероятно, поступали обыкновенно иные христиане того времени, но следует также его исполнять, Иак. 1, 22. С ясным сознанием несостоятельности греческого воззрения на важное значение знания в области нравственности резко формулируется: "Кто разумеет делать добро и не делает, тому грех", 4, 17. Уже в древнейшей христианской проповеди находится увещание -- помнить по возвращении домой наставления, полученные на общинных собраниях, и среди соблазнов мира не забывать заповедей Господних, II Клим. 17, 3. К заповедям, наиболее строго предписываемым, относится заповедь даяния, а именно -- радостного даяния, пример которому дает сам Бог, давая всем просто и никого в том не укоряя, Иак. 1, 5. Так и христианин обязан давать всякому просящему у него и что дал -- не требовать обратно; ведь это благие дары Отца, которые он предназначил для всех, Дид. 1, 5, Варн. 19, 11. Поэтому христианин должен все делить с братом и ничего не называть своею собственностью: "Если вы соучастники в бессмертном, то насколько же больше в смертных вещах", Дид. 4, 8, Варн. 19, 8. Тому, кто дает, нечего смущаться, если получающий окажется недостойным: вина и ответственность за это падают только на одного получателя. Опыт несомненно доказывал, что при таких условиях нельзя было избегнуть эксплуатации; отсюда оговорка, со ссылкой на апокрифическое место из Свящ. Писания (Сир. 12, 1), -- "Запотела милостыня твоя в руках твоих прежде, чем ты знал, кому даешь", Дид. 1, 6. Но это ограничение -- быть может, прибавленное лишь позднее -- не нашло большого сочувствия: оно не повторяется ни в одной из позднейших переработок. Тем более защищается безусловная благотворительность. "Пост сильнее молитвы, милостыня больше того и другого"; "Милостыня искупает грех", II Клим. 16, 4. Здесь можно, пожалуй, видеть моралистическую профанацию самых святых серьезных жизненных вопросов религии, но это показывает, с какой энергией подчеркивалась благотворительность как положительное проявление жизни духа.
Общины возросли. Они получили прирост из различных сословий, Но при этом увеличились и социальные противоречия. Правда, общины, для которых предназначалась Дидахи, производят впечатление состоящих преимущественно из мелких ремесленников и крестьян. На этом основаны постановления о приношениях натурою, на это указывает предположение, что странствующий брат обычно является ремесленником. Равным образом в послании Иакова христиане представляют собою в большинстве случаев людей бедных, зависимых, притесняемых; они являются поденщиками в крупных поместьях, где у них несправедливо удерживается вознаграждение за труд. Но, с другой стороны, имеются и богатые члены общины: землевладельцы, купцы, мужчины и женщины, появляющиеся на общинных собраниях в роскошной одежде, Иак. 1, 9 сл., 2, 2; 4, 13; 5, 1 сл.; I Тим. 2, 9. Отношение к этим последним было двойственное. С одной стороны, мы видим, что общины стремятся привлечь и удержать в своей среде таких людей: ведь существование в общине богатых членов было неоценимо для ее благотворительной деятельности. С другой стороны, в богатых членах и их богатстве усматривают большую опасность, источник обмирщения. Совесть смущается, если в общине предпочтением пользуются те, кто менее всего этого достоин. Богатые -- горды, I Тим. 6, 17. Страх Божий и братская любовь поглощаются практическим интересом. Сребролюбие есть корень всех зол, I Тим. 6, 9, сл. Купцы строят планы путешествий и рассчитывают на получение прибыли, как будто совсем не существует Бога и они могут свободно распоряжаться своей жизнью, Иак. 4, 13 сл. Землевладельцы притесняют своих рабочих, нисколько не уступая в этом языческим представителям того же класса, которые влекут в суд бедных христиан, бесславят имя Христа, даже несправедливо осуждают и убивают праведников, 2, 6; 5, 6. Так, по крайней мере, думает автор послания Иакова, который, правда, был всецело проникнут идеей бедности: для него бедность уже сама по себе есть слава перед Богом, "высота"; богатый должен радоваться, если он, вследствие конфискации имуществ, подымается на эту высоту, 1, 9 сл.; между тем автор пастырских посланий признает также нравственное значение и за богатством, он требует только, чтобы богатством пользовались, уповая на Бога и согласно Его воле, чтобы богатые благодетельствовали, богатели добрыми делами, были щедры и общительны, собирая таким образом сокровище для будущей жизни, I Тим. 6, 7 сл. Однако, и автор послания Иакова не заходит так далеко, чтобы возбуждать бедных против людей имущих; напротив, он ясно увещевает: "Будьте терпеливы и не сетуйте друг на друга", 5, 7--9. Бедняк, имеющий одежду и пропитание, должен довольствоваться этим и не желать обогащения. Великое приобретение быть благочестивым и довольным, I Тим. 6, 6 сл. Всякая работа ценится, в том числе и физический труд в поте лица; самому зарабатывать себе хлеб -- это обязанность христианина, Варн. 10, 4, Дид. 12, 3 сл.
Протест против лжеучения привел к более сильному подчеркиванию нравственного права на пищу, I Тим. 4, 3 сл. И употребление вина, в ограниченном количестве, также разрешается и даже из гигиенических соображений рекомендуется, 5, 23. Христианство этого времени стремится к строгой нравственности, а вовсе не к безрассудной аскезе.
То же и в отношении семейной жизни. Право на брак не только признается, но материнские обязанности прямо идеализируются и трактуются с религиозной точки зрения: деторождение служит средством к спасению; через него искупляется падение Евы. Но при этом требуется воспитание детей в вере, любви, святости; воспитание, направляемое в духе разумной снисходительности, I Тим. 2,17 сл. Почтенные женщины наставляют молодых христианских жен крепко любить своих мужей и детей, хорошо вести хозяйство и быть покорными своим мужьям, Тит. 2, 4 сл. Отец семейства, плохо управляющий своим домом, не может занять никакого руководящего положения в общине, 1 Тим. 3, 4 сл., Тит. 1, 6. Об обязанности каждого семейства, -- заботиться о своих членах -- говорилось уже раньше, I Тим. 5, 8. Сомнения относительно второго брака, вытекавшие из аскетических мотивов и, получившие вопреки Марк. 12, 18 сл., еще большее значение вследствие евангельского воззрения на нерасторжимость брака в связи с христианской надеждой на воскресение, не сделались, однако, общераспространенными. Женщину как таковую уважают, именно потому и не допускается эмансипированное поведение, публичное выступление вроде выступления гностических пророчиц. Обязанности женщин должны быть сосредоточены в их семье и в области благотворительности, I Тим. 2, 9 сл. Такой взгляд находит себе полное выражение в институте общинных вдов. Для последних имеются особенно строгие правила: они должны были выполнять свои семейные обязанности, и их нравственное поведение должно быть безупречно. Требуя безупречного поведения, разумели, главным образом, сплетни, а также пьянство; о нарушении же целомудрия нет речи в данном месте, попутно касающемся и этого вопроса; не говорится об этом и вообще почти во всей литературе этого времени. Я могу объяснить себе это лишь тем, что нравственное сознание в этом отношении действительно повысилось: само собою разумеется, что подобные грехи несовместимы с христианскими воззрениями. Пороки эти упоминаются только там, где имеются в виду язычники, I Тим. 1, 9 сл., Варн. 10, и безнравственность конца мира, уже и в то время проявленная лжеучителями, II Тим. 3, 9.
В суждении о нравственном уровне рабов я также не могу исходить из Тит. 2, 3 сл. Если мы видим здесь предостережение против воровства, то этим лишь указывается, в чем именно христианский раб должен отличаться от языческого. Раб-плут, обманывающий, где может, своего господина, был известной комической фигурой, взятой из жизни; раб-христианин должен быть иным. И здесь также опасность была совсем в другом; теория равенства всех сословий перед Богом способствовала непокорности рабов и их стремлению к эмансипации. Вне общины это могло иметь весьма нежелательные последствия, вооружая против христиан господ из язычников; но, пожалуй, еще в худшем положении оказывались господа из христиан в тех случаях, когда рабы злоупотребляли братством. Увещания I Тим. 1, 6 сл., свидетельствующие о подобных злоупотреблениях в общинах, показывают, однако, какие старания были приложены к тому, чтобы в корне пресечь всякое стремление рабов к эмансипации.
В самих общинах существовало сознание, что общий уровень христианской нравственности не стоял на надлежащей высоте: сознание это прорывается время от времени в резких словах проповеди покаяния: "Очистите руки, вы грешники; исправьте сердца, вы двоедушные; сокрушайтесь, плачьте и рыдайте!", так взывает к общинам Иаков, 4, 8. За их образ мыслей, проникнутый мирскими желаниями, он называет их прелюбодейками, 4, 4, и увещевает: "Отложите всякую нечистоту и остаток злобы", 1, 21. Нельзя отрицать, что опасность обмирщения действительно была велика; примеры тому мы можем видеть не только на купцах и землевладельцах в послании Иакова, но, главным образом, у Ерма. Из требований, предъявлявшихся к представителям общин, можно даже заключить, что средний уровень нравственности был довольно низок: если приходится подчеркивать, что такой представитель не должен быть пьяницей и буяном, тем не менее, по-видимому, можно быть уверенным в том, что рядовой христианин чужд указанных пороков. Кроме того, как в послании Иакова, так и в пастырских посланиях особенно настойчиво указывается на опасность злословия и проистекающей отсюда вражды. Но, с другой стороны, только эти недостатки и упоминаются, и против них ведется энергичная борьба. Наряду с этим мы видим осуществление на практике христианского идеала, выражающееся в обилии добрых дел; видим, с какою силою стремились сохранить нравственный идеал, повторно формулируя его в красивых выражениях. Сопоставляя все это, мы можем, конечно, сказать, что христианские общины того времени изображали себя в своих проповедях покаяния хуже, чем были на деле; именно это обстоятельство служит к чести их нравственного сознания. Еще сильнее указанного чувства собственного несовершенства мы можем подчеркнуть тот факт, что христиане все же вполне сознавали глубокую пропасть, отделявшую их от окружавших язычников; и сознавали ее не только, как различие их идеалов, но чувствовали и сознавали внутренний переворот, происходившей в душе каждого обращающегося в христианство, I Тим. 1, 13, Тит. 3, 3 сл.; обновленные через отпущение грехов, они превратились в новых людей с младенческой душой, Варн. 6, 11. На место нечестия, разврата и лжи во всех их видах и степенях, I Тим. 1, 9 сл., выступает благочестие, страх Божий, а вместе с тем и новая одухотворенная жизнь; во всех превратностях жизни христианину прежде всего приходит на ум мысль о Боге, полная благодарности и радостных надежд, Иак. 5, 43; во всех отношениях царит честность, под влиянием которой люди без всякого клятвенного заверения исполняют заповедь Господню, 5, 12, и стремятся достичь цели христианского совершенствования, Иак. 1, 4. Отдельные лица были призваны в общину от скверны греховной -- слово Господне, Матф. 9, 13, было еще свежо в памяти, I Тим. 1, 15, Варн. 5, 9, II Клим. 2, 4, хотя и ослабленное учением о прощении грехов, совершенных по неведению I Тим. 1, 13; очищенные через крещение, они имели отныне одну высокую задачу -- хранить неповрежденной печать, II Клим. 7, 9; 6, 6; 8, 6.
Как ни похоже все это местами на позднейшее католичество, перед нами, однако, еще раннее христианство: от Евангелия еще веет свежий дух, нравственная свобода противится еще закону, постоянная мысль о будущей жизни -- обмирщению. Как бы сильно ни подчеркивалось понятие церкви, оно не встало еще между Богом и человеком и не возвысило себя до абсолютной цели. Несмотря на всю борьбу с зарождающимся гносисом, нравственное сознание было самобытным, наивным и нерефлектирующим. Требования выставляются во всей их полноте без компромиссов, допускаемых церковной этикой с самого начала своего развития, например, у Климента Александрийского. Общины, жившие таким образом, высоко держали знамя Евангелия.