После первого посещения старинного дома Лалуэта, я долгое время не возвращался т_у_д_а. Жак аккуратно отправлялся туда по воскресеньям, и каждый раз он придумывал новую форму банта для своего галстука. Галстуки Жака представляли вообще целую поэму, поэму горячей, сдержанной любви, нечто в роде восточного селама или тех букетов символических цветов, которые турецкие аги преподносят своим возлюбленным, выражая ими все оттенки своей страсти.
Если бы я был женщиной, галстуки Жака с их бесконечно разнообразными бантами тронули бы меня больше всяких объяснений в любви. Но -- сказать ли правду? -- женщины ничего в этом не смыслят... Каждое воскресенье, собираясь к Пьеротам, бедный влюбленный всегда обращался ко мне с вопросом:
-- Я ухожу т_у_д_а, Даниель... пойдешь ли ты со мной?
И я неизменно отвечал:
-- Нет, Жак, я буду работать...
Тогда он быстро удалялся, и я оставался один, совершенно один со своими рифмами.
Я принял твердое, серьезное решение не ходить к Пьеротам. Я боялся встречи с Черными Глазами. Я говорил себе: "Если ты опять увидишь их, ты погиб", и я не хотел увидеть их. Но они не давали мне покоя, эти большие Черные Глаза. Они всюду преследовали меня, и я не переставал думать о них и днем, и ночью. На всех моих тетрадях красовались большие глаза с длинными ресницами, нарисованные пером. Я простъ не мог отделаться от них.
Ах, когда мать моя -- Жак -- уходил с сияющим лицом и новым бантом в Сомонский пассаж, мне страстно хотелось броситься вслед за ним по лестнице, крикнуть ему: "Подожди меня!" Но я сдерживал себя; какой-то внутренний голос говорил мне, что мне не следует итти т_у_д_а, и у меня хватало мужества оставаться у столика и спокойно отвечать Жаку: "Нет, Жак, благодарю, я буду работать".
Это длилось довольно долго, но я уверен, что, в конце концов, мне удалось бы с помощью моей музы совершенно изгнать Черные Глаза из моей души; к несчастью, я увидел их опять. Эта встреча погубила меня... Черные Глаза всецело овладели мною.
Произошла эта встреча при следующих обстоятельствах. Со времени прогулки нашей по набережной, Жак больше не говорил со мной о своей любви, но я по его лицу видел, что дело т_а_м не ладилось... По воскресеньям, возвращаясь от Пьеротов, он всегда бывал очень грустен. По ночам он часто стонал, но, когда я спрашивал у него: "Что с тобой, Жак?", он резко отвечал: "Ничего". Но я хорошо понимал, что ему очень тяжело. Жак, добрый, терпеливый Жак, теперь часто бывал резок со мною, смотрел на меня сердитым взглядом. Я догадывался, что под этим скрывается большое сердечное горе, но так как Жак упорно молчал, то я не смел поднимать этот вопрос. Однако, в одно воскресенье он вернулся более мрачным, чем обыкновенно, и мне захотелось выяснить положение.
-- Жак, -- сказал я ему, взяв его руку, -- что с тобой? Твои шансы так плохи?
-- Да, совсем плохи,-- отвечал Жак печально.
-- Но в чем же дело, Жак? Может быть, Пьерот догадывается о чем-то я мешает вам?
-- О, нет, Даниель, дело не в Пьероте... Но она не любит меня... Никогда не полюбит.
-- Какой вздор, Жак. И на каком основании ты можешь утверждать это?.. Сказал ли ты ей, что ты любишь ее?.. Нет?.. Ну, вот видишь...
-- Тот, которого она любит, ничего не сказал ей; ему не надо было говорить, чтобы добиться ее любви.
-- Неужели ты думаешь, что флейтист?..
Жак точно не слышал моего вопроса.
-- Тот, которого она любит, ничего не сказал, -- повторил он.
Я не мог добиться ничего другого. В эту ночь никто не спал на Сен-Жерменской колокольне.
Жак просидел всю ночь у окна, глядя на звезды и вздыхая. Я же думал в это время о том, как бы помочь Жаку. "Что, если бы я пошел т_у_д_а? -- говорил я себе. -- Может быть Жак ошибается, может быть мадемуазель Пьерот не поняла, сколько скрывается любви в складках его галстука... Если Жак не решается высказать ей свою любовь, мне следовало бы заговорить с ней об этом... Да, я пойду к этой филистимлянке и переговорю с нею..."
На следующий день, не говоря ни слова Жаку, я отправился т_у_д_а. Клянусь, что у меня не было никаких задних мыслей. Я пошел к ней исключительно ради Жака, ради одного Жака... Но, когда я увидел на углу Сомонского пассажа бывший торговый дом Лалуэта с его зелеными ставнями и большой вывеской: "Фарфор и хрусталь", у меня замерло сердце... Это должно было остановить меня, но... Я вошел в магазин; там никого не было. В задней комнате завтракал флейтист... На скатерти рядом с его прибором лежала его флейта. "Не может быть, -- говорил я себе, поднимаясь по лестнице, -- чтобы Камилла могла колебаться между этой флейтой и моей матерью -- Жаком. Впрочем, увидим"...
Я застал Пьерота, его дочь и даму высоких качеств за столом. К счастью, не было Черных Глаз. Когда я вошел в комнату, все ахнули от удивленья.
-- Наконец-то! -- воскликнул добряк Пьерот своим громовым голосом. -- Он, конечно, выпьет чашку кофе с нами...
Меня усадили за стол. Дама высоких качеств принесла мне великолепную чашку с золотыми цветами, и я уселся рядом с мадемуазель Пьерот...
Она была необыкновенно мила в этот день. В волосах ее была воткнута маленькая красная роза... Удивительно яркая... Признаюсь, я подозреваю, что эта маленькая красная роза была волшебницей, которая придавала особенное, неотразимое очарование этой маленькой филистимлянке.
-- Что же это такое, господин Даниель, вы не желаете бывать у нас!--сказал мне Пьерот, смеясь.
Я начал извиняться, ссылаясь на литературные работы.
-- Да, знаем вас... Латинский квартал!..
И севенец громко расхохотался, поглядывая на даму высоких качеств, которая покашливала, толкая меня ногой под столом. Латинский квартал означал в этом мире оргии, музыку, маски, фейерверки, разбитую посуду, безумные ночи и прочее. Как удивились бы они, если бы я стал рассказывать им о моей отшельнической жизни на Сен-Жерменской колокольне. Но в ранней молодости мужчина не прочь прослыть кутилой; слушая обвинения Пьерота, я защищался крайне слабо:
-- Да нет же, уверяю вас... Это совсем не то...
Жак, вероятно, расхохотался бы, если бы увидел меня в эту минуту.
В то время, как мы допивали кофе, со двора послышался звук флейты. Пьерота звали в магазин. Как только он вышел из комнаты, дама высоких качеств также удалилась, -- вероятно, она отправилась в кухню сыграть партию в пикет с кухаркой. Между нами будь сказано, мне кажется, что одно из самых высоких качеств этой дамы было ее пристрастие к картам...
Когда я остался наедине с маленькой красной розой, я подумал: "Вот подходящая минута!", и я собирался уже произнести имя Жака, когда мадемуазель Пьерот спросила вдруг почти шопотом, не глядя на меня:
-- Это Белая Кукушка мешает вам навещать ваших друзей?
Сначала я думал, что она смеется надо мной, но она не смеялась. Она казалась очень взволнованной, густой румянец покрыл ее щеки, и грудь высоко поднималась. Вероятно, при ней говорили о Белой Кукушке, и она смутно представляла себе бог знает что. Я мог разбить ее предположения одним словом, но какое-то глупое тщеславие удерживало меня... Не получая от меня ответа, мадемуазель Пьерот повернулась ко мне и, подняв свои длинные ресницы, взглянула на меня... Нет, я лгу. Не она взглянула на меня, а Черные Глаза, полные упреков и слез. О, милые Черные Глаза, радость моей души!
Это было лишь мимолетным видением. Длинные ресницы тотчас опустились, и Черные Глаза исчезли; возле меня сидела мадемуазель Пьерот.
Тогда я, не теряя времени, заговорил о Жаке. Я стал говорить о том, как он бесконечно добр, честен, великодушен; я рассказывал о его бесконечной преданности, о его чисто материнской нежности и заботливости. Жак кормил и одевал меня, и бог знает, какого труда, каких лишений стоила ему моя жизнь. Не будь Жака, я все еще был бы там, в этом мрачном сарландском коллеже, где я так ужасно страдал...
Тут я заметил, что мадемуазель Пьерот очень тронута моим рассказом, и что крупная слеза скатилась по ее щеке. Я думал, что она плачет о Жаке и сказал себе: "Кажется, все обстоит благополучно". Тогда я удвоил свое красноречие, заговорил о сердечном недуге Жака, о той глубокой, таинственной любви, которая подтачивала его. О, как счастлива будет та женщина, которая...
И вдруг, в ту минуту, когда я собирался выяснить маленькой Камилле, что она именно и есть эта счастливая женщина, маленькая красная роза выскочила из волос мадемуазель Пьерот и упала к моим ногам. Эта красная роза была прекрасным орудием для меня. Не говорило ли мне предчувствие, что эта красная роза -- маленькая волшебница? Я быстро поднял ее.
-- Я передам ее Жаку от вас, -- сказал я с многозначительной улыбкой.
-- Вы можете передать ее Жаку, если хотите,-- ответила, вздыхая, мадемуазель Пьерот.
Но в ту же минуту появились Черные Глаза. "Нет, не Жаку, а тебе!" -- говорили они. О, если бы вы видели, с какой пламенной нежностью, с какой стыдливой страстностью они говорили это! Я все еще колебался, но они несколько раэ повторили: "Да... тебе... тебе!" Тогда я поцеловал красный цветок и спрятал его на груди.
Вечером Жак, вернувшись домой, застал меня, по обыкновению, у столика за рифмами, и я не сказал ему ничего о своем визите. Но, когда я раздевался, маленькая красная роза, которую я спрятал на груди, упала на пол, к ножке нашей постели, -- все волшебницы полны лукавства! Жак увидел красный цветок, поднял его и долго смотрел на него. Я не знаю, кто был краснее -- я или маленькая красная роза.
-- Я узнаю этот цветок, -- сказал Жак. -- Он сорван с розана, который стоит там, на окне гостиной.
Затем он прибавил, возвращая мне розу:
-- Она никогда не давала мне цветов.
Он сказал это таким грустным тоном, что у меня навернулись слезы на глаза.
-- Жак, милый, дорогой Жак, клянусь тебе, что до сегодняшнего вечера...
Он ласково прервал меня:
-- Не оправдывайся, Даниель. Я убежден в том, что ты не изменил мне... Я знал, я давно знал, что она любит тебя. Ведь я сказал тебе, -- помнишь? -- "Тот, которого она любит, ничего не говорил ей".
И бедняга стал расхаживать по комнате большими шагами. Я следил за ним, неподвижный, с красной розой в руке.
-- Я предвидел, что это случится, -- заговорил он после небольшой паузы, -- давно предвидел. Я знал, что если она увидит тебя, я перестану существовать для нее. Вот почему я так долго не решался итти с тобой "туда". Я заранее ревновал ее к тебе. Прости меня, я так любил ее!.. Однажды я решился сделать этот опыт и взял тебя с собой. В тот вечер я понял, что мне не на что надеяться. После пятиминутного знакомства она взглянула на тебя так, как не смотрела ни на кого. И ты заметил это... о, не лги, не отрицай этого. Доказательством служит то, что ты целый месяц не ходил туда. Но это не помогло мне... Каждый раз, когда я приходил к ней, она начинала говорить о тебе, и с такой наивностью, с такой доверчивостью, с такой любовью... Это было настоящей пыткой для меня. Теперь все кончено... Тем лучше.
Жак говорил еще долго все тем же спокойным, мягким голосом и со своей печальной улыбкой. Слова его вызывали во мне какое-то странное ощущение боли и радости, -- боли потому, что я чувствовал, что Жак глубоко несчастен, радости потому, что за каждым его словом выглядывали Черные Глаза, полные любви ко мне. Когда он умолк, я подошел к нему, немного сконфуженный, но не выпуская из рук красного цветка.
-- Жак, будешь ли ты теперь любить меня?-- спросил я.
Он улыбнулся и, прижимая меня к себе, тихо сказал:
-- Глупенький, я буду любить тебя еще больше прежнего.
И, действительно, красная роза нисколько не повлияла ни на отношение моей матери -- Жака -- ко мне, ни на его настроение духа. Я думаю, что он очень страдал в то время, но он никогда не показывал этого. Ни вздоха, ни жалобы. Он продолжал попрежнему бывать там по воскресеньям и попрежнему бывал приветлив со всеми; только бант галстука перестал интересовать его. Спокойный и гордый, работая до истощения, с глазами, устремленными на заветную цель -- восстановление очага, он мужественно шел по тернистому пути... О, Жак, дорогая мать моя, Жак!
Что касается меня, то с того дня, когда я мог свободно, без угрызений совести, отдаться Черным Глазам, я всецело окунулся в эту страсть. Я проводил целые дни у Пьеротов, где я успер очаровать все сердца... ценой каких хитростей, боже! Я приносил куски сахара старику Лалуэту, играл в пикет с дамой высоких качеств... Меня прозвали у Пьеротов "Желанием нравиться"... Большею частью "Желание нравиться" являлось после завтрака. В это время Пьерот был в магазине, а мадемуазель Камилла -- наверху, в гостиной, с дамой высоких качеств. Как только я входил, немедленно являлись Черные Глаза, а дама высоких качеств спешила удалиться. Эта благородная особа, приглашенная севенцем в качестве компаньонки к его дочери, считала себя освобожденной от своих обязанностей, когда я приходил. Она спешила в кухню поиграть в карты с кухаркой. Я не жаловался... Подумайте, оставаться наедине с Черными Главами!
О, сколько восхитительных часов провел я в этой маленькой гостиной! Я почти всегда приносил с собой какую-нибудь книгу, одного из моих любимых авторов, и читал избранные места вслух Черным Глазам, которые то наполнялись слезами, то метали молнии, смотря по содержанию чтения. В это время мадемуазель Пьерот вышивала рядом с нами туфли для своего отца или играла свои бесконечные Rêveries de Rosellen. Но мы не обращали на нее никакого внимания. Иногда, впрочем, на самых патетических местах чтения, эта мещаночка делала вслух какое-нибудь глупейшее замечание: "Нужно позвать настройщика..." или: "Я сделала два лишних крестика..." Тогда я с озлоблением закрывал книгу и не хотел продолжать чтение. Но Черные Глаза умели смотреть на меня с особенным выражением... Под этим взглядом я успокаивался и опять принимался за чтение. Было весьма неблагоразумно оставлять нас одних в этой маленькой гостиной. Нам вместе -- Черным Глазам и "Желанию нравиться" -- было не более тридцати четырех лет... К счастью, мадемуазель Пьерот никогда не оставляла нас, а эта мещаночка была очень благоразумной, строгой и предусмотрительной надзирательницей, точно сторож при пороховых складах... Однажды мы -- Черные Глаза и я -- сидели на диване в гостиной. Это было после полудня, в один из жарких майских дней. Окно было открыто, тяжелые портьеры спущены. Мы читали Фауста... Когда я кончил, книга выпала из моих рук. Мы сидели, прижавшись друг к другу, не говоря ни слова; она склонила голову на мое плечо, и я видел через полуоткрытый вырез ее корсажа маленькие серебряные образа, блестевшие на ее груди... И вдруг явилась мадемуазель Пьерот. Надо было видеть, как быстро я очутился на противоположно конце дивана, и какое длинное наставление она прочла нам!
"То, что вы делаете, очень дурно, милые дети, -- сказала она нам. -- Вы злоупотребляете доверием, которое вам оказывают... Надо поговорить о ваших намерениях, господин Даниель, с моим отцом... Когда же вы думаете переговорить с ним"?
Я обещал поговорить с Пьеротом, как только кончу свою поэму. Это обещание несколько успокоило нашу надзирательницу, но, тем не менее, с этого дня Черным Глазам было строго запрещено садиться на диван рядом с "Желанием нравиться".
Ах, мадемуазель Пьерот была вообще особа очень строгих правил. Представьте себе, в первое время она не позволяла Черным Глазам писать мне! Под конец она согласилась на это, но под непременным условием, чтобы ей представляли для контроля все письма Черных Глаз. И, к сожалению, она не только перечитывала эти очаровательные, полные страсти письма, -- она нередко вставляла собственные фразы, в роде следующих:
"...Сегодня мне очень грустно. Я нашла паука в своем шкафу. Утренний паук предвещает печаль..."
"...Нельзя обзавестись домом с пустыми карманами..."
И вечный припев:
"Надо поговорить с отцом"...
На что я неизменно отвечал:
"Когда я кончу свою поэму!"...