Наконец, я кончил ее, эту знаменитую поэму, кончил после четырехмесячного труда. Помню, что, дойдя до последних стихов, я не мог более писать, до того руки мои дрожали от лихорадочного возбуждения, гордости, радости и нетерпения.
Это было крупным событием на Сен-Жерменской колокольне. Жак по этому случаю превратился на один день в прежнего Жак-Жака, окруженного кусками картона и горшочками с клейстером. Он сделал мне великолепную переплетенную тетрадь, в которую пожелал собственноручно переписать мою поэму. И, переписывая, он после каждого стиха вскрикивал и топал ногами от восторга и энтузиазма. Я относился более сдержанно к своему произведению. Жак слишком любил меня, и я не вполне доверял его суждению. Мне хотелось показать свою поэму более беспристрастному и надежному судье. Но, к несчастью, я никого не знал.
Правда, в ресторане я имел возможность завязать знакомства. С тех пор, как мы разбогатели, я обедал за табльдотом, во второй зале. Там обедало десятка два молодых людей: писателей, живописцев, архитекторов, или вернее -- зародышей их. В настоящее время многие из них вышли в люди, некоторые приобрели даже славу, и, когда я встречаю в газетах их имена, у меня надрывается сердце от сознания собственного ничтожества. Когда я в первый раз пришел к табльдоту, вся эта молодежь встретила меня с распростертыми объятиями, но, так как я был слитком робок, чтобы принять участие в их разговорах, меня скоро забыли, и я был так же одинок за общим столом, как и в первом зале, сидя у своего маленького стола. Я не говорил никогда, я только слушал...
Раз в неделю у нас обедал знаменитый поэт, имя которого я забыл. В этом кружке его называли Багхаватом, по названию одной из его поэм. В эти дни у нас подавалось бордоское вино по восемнадцати су, а за десертом великий Багхават декламировал нам одну из своих индийских поэм. Индийские поэмы были его специальностью, он написал их множество -- "Лаксаману", "Дасарату", "Калатсалу", "Бгажирату", "Судру", "Куносепу", "Виевамитру"... Но выше всех была его поэма "Багхавата". О, когда поэт декламировал у нас свою "Багхавату", весь зал дрожал от рукоплесканий. Люди ревели, топали ногами, вскакивали на стол. По правую руку от меня сидел архитектор с красным носом, который начинал; рыдать после первых стихов и все время вытирал себе глаза моей салфеткой...
Увлеченный общим восторгом, я кричал громче других, но в душе я далеко не увлекался "Багхаватой". В конце концов, все эти индийские поэмы совершенно походили одна на другую. Во всех неизменно фигурировали лотус, кондор, слон и буйвол; иногда для разнообразия "лотус" назывался в них "лотосом", но, за исключением этого варианта, все эти рапсодии стоили друг друга -- ни страсти, ни правды, ни фантазии. Рифма на рифме. Мистификация... Таково было мое мнение о таланте великого Багхавата. Может быть я был бы снисходительнее к нему, если бы меня попросили прочитать мои стихотворения. Но меня ни о чем не просили, и это делало меня неумолимым... Впрочем, не я один относился скептически к этой индусской поэзии. Мой сосед слева также не восторгался ею... Странная личность был этот сосед в маслянистом, лоснящемся, потертом сюртуке, с большой лысиной и длинной бородой, в которой всегда извивалось несколько ниток вермишели. Он был старше всех за столом и считался умнее других. Как все великие умы он говорил очень мало, не разбрасываясь по мелочам. Он пользовался всеобщим уважением. "Это -- большой ум... философ", -- говорили о нем. Я был очень высокого мнения о нем, благодаря иронической улыбке, искажавшей его лицо в то время, когда великий Багхават декламировал свои стихи. Я думал: "Это человек со вкусом... вот если бы он выслушал мою поэму!".
Однажды вечером, когда все собирались уходить, я велел принести бутылку водки и предложил философу выпить со мной рюмочку. Он принял мое предложение... Я знал его слабость. Тогда я навел разговор на поэмы великого Багхавата и стал издеваться над его лотосами, кондорами, слонами и буйволами. Это было так неблагоразумно: слоны так мстительны!..
Пока я говорил, философ пил рюмку за рюмкой, не говоря ни слова. Изредка только он улыбался и одобрительно кивал головой, говоря:
-- У-а!.. У-а!..
Ободренный этим, я сообщил ему, что написал большую поэму и желал бы прочесть ее ему.
-- У-а!.. У-а!-- проговорил философ, не отрываясь от водки.
Я подумал: "вот подходящая минута!" и стал вынимать поэму из кармана. Философ, наливая себе пятую рюмку, спокойно смотрел, как я развертываю рукопись, но в ту минуту, когда я собирался приступить к чтению, он положил свою руку на рукав моего сюртука.
-- Прежде чем приступить к чтению, молодой человек, -- сказал он, -- позвольте узнать ваш критерий.
Я посмотрел на него с беспокойством.
-- Ваш критерий! -- повторил, повышая голос, страшный философ. -- Ваш критерий!
Увы! -- мой критерий!.. У меня его не было, и я никогда не думал о нем. Это сказывалось в моем удивленном взгляде, в краске, выступившей на лице, в смущении, овладевшем мною.
Философ встал, негодуя:
-- Как, несчастный! У вас нет критерия?.. Тогда незачем и читать мне вашу поэму... Я заранее знаю, чего она стоит.
Вслед затем он налил одну за другой две-три рюмки водки, которые еще оставались на дне бутылки, схватил свою шляпу и вышел, бросая на меня свирепые взгляды.
Когда я рассказал об этом эпизоде моему другу Жаку, он вышел из себя.
-- Твой философ круглый идиот, -- сказал он. -- Критерий!.. Имеют ли соловьи критерий?.. Критерий!.. Где он фабрикуется? Видел ли его кто-нибудь?.. Чорт с ним, с твоим торговцем критериями!..
Милый Жак! У него навернулись слезы на глаза при мысли об оскорблении, нанесенном мне и моему произведению.
-- Послушай, Даниель, -- сказал он после небольшой паузы, -- у меня явилась мысль... Тебе хочется прочитать кому-нибудь свою поэму?.. Не прочитаешь ли ты ее в одно иа воскресений у Пьеротов?
-- У Пьеротов?.. О, Жак!
-- Что же тебя смущает?.. Пьерот, правда, человек необразованный, но он далеко не глуп, У него много здравого смысла и природного ума... Камилла будет прекрасным судьей, хотя не совсем беспристрастным... Дама высоких качеств много читала... Даже эта старая птица, Лалуэт, не так глуп, как кажется... Да притом у Пьерота есть еще знакомые в Париже, -- можно бы пригласить их на этот вечер... Как ты полагаешь? Хочешь, чтобы я переговорил с ним?..
Идея Жака не особенно нравилась мне... Искать судей в Сомонском пассаже! Но мне так хотелось прочитать свои стихи, что я после некоторого раздумья принял предложение Жака. На следующий же день Жак переговорил с Пьеротом. Очень сомневаюсь в том, чтобы Пьерот понял, чего мы собственно добивались, но, желая сделать удовольствие детям Мадемуазель, добряк согласился, не раздумывая, и приглашения были тотчас разосланы.
Никогда еще маленькая гостиная Пьеротов не была свидетельницей такого празднества. Пьерот пригласил ради меня все что было лучшего в мире торговцев фарфором; кроме обычных посетителей, на этот литературный вечер явились: господа Пассажон с сыном-ветеринаром, одним из лучших учеников Альфортской школы; Ферулья-младший, франмасон и оратор, имевший незадолго до этого блестящий успех в ложе Великого Востока; супруги Фужеру с шестью дочерьми и, наконец, Ферулья-старший, самое видное лицо в мире торговцев фарфором.
Когда я очутился перед страшным ареопагом, я почувствовал сильное смущение. Этих господ предупредили, что они должны будут дать свое заключение о каком-то поэтическом произведении, и они сочли своим долгом принять для этого случая холодный, равнодушный, серьезный вид. Они разговаривали между собой шопотом, покачивая головой, как судьи. Пьерот, не придававший особенного значения этому чтению, смотрел на них с удивлением. Наконец, все собрались, уселись, приготовились слушать. Я сидел спиной к роялю; против меня, полукругом -- аудитория. Один старик Лалует сидел на своем обычном месте. Когда в гостиной водворилась тишина, я начал читать взволнованным голосом...
Моя поэма, или вернее драматическая поэма, носила громкое название "Пасторальной комедии"... Читатели помнят, вероятно, что в первые дни своего заключения в Сарландском коллеже Маленький Человек рассказывал своим ученикам фантастические сказки, в которых главную роль играли кузнечики, мотыльки и другие маленькие твари. Из трех таких сказок, переложив их в диалоге в стихах, я состряпал "Пасторальную комедию". Поэма моя состояла из трех частей, но в этот вечер я прочел только первую часть. Прошу позволения привести здесь этот отрывок из "Пасторальной комедии", не в смысле образцового литературного произведения, но как пояснительный документ к истории Маленького Человека.
Теперь представьте себе, что вы сидите в маленькой гостиной Пьерота, и что Даниель Эйсет читает перед вами дрожащим голосом.
ПАСТОРАЛЬНАЯ КОМЕДИЯ.
Часть первая.
ПРИКЛЮЧЕНИЕ ГОЛУБОГО МОТЫЛЬКА.
Сцена изображает деревню. Шесть часов вечера. Солнце садится. Голубой Мотылек и молоденькая Божья Коровка беседуют, сидя на листе папоротника. Они встретились в это утро и провели весь день вместе. Темнеет, и Божья Коровка собирается улететь.
Мотылек.
Как, ты уходишь?
Божья Коровка.
Да, пора домой.
Смотри-ка: ведь темнеет.
Мотылек.
Ах, останься
Еще немного. А домой вернуться
Не поздно никогда. Что до меня,
То я всегда, придя домой, скучаю.
А ты? Подумай, -- двери, стены, окна...
Как это глупо все, когда есть солнце,
Роса и на полях цветы и небо.
Возможно, впрочем, полевых цветов
Не любишь ты?
Божья Коровка.
О, я их обожаю!
Мотылек.
Ну, вот, не уходи, еще немного
Останься тут со мною. Посмотри,
Как чудно здесь, как все благоухает!
Божья Коровка.
Да, но...
Мотылек.
Иди, иди же, поваляйся
В траве, -- она принадлежит ведь нам.
Божья Коровка (сопротивляясь).
Пусти меня, я не могу остаться...
Нет...
Мотылек.
Тсс!
Божья Коровка (испуганно).
Что такое?
Мотылек.
Помолчи. Послушай:
В соседнем винограднике поет
Певунья -- маленькая перепелка.
О, как приятно слушать это пенье
В чудесный летний вечер. Красота
Кругом какая...
Божья Коровка.
Да, конечно, но...
Мотылек.
Тсс! Помолчи...
Божья Коровка.
Что там еще такое?
Мотылек.
Сюда подходят люди! (Проходят несколько человек.)
Божья Коровка (вполголоса, после небольшой паузы).
Говорят, что люди очень злы.
Мотылек.
Да, правда, очень.
Божья Коровка.
И я всегда боюсь, чтобы меня
Ногами как-нибудь не раздавили:
Ножищи ведь огромные у них,
А я такая хрупкая. Ты тоже
И мал и худ, но крылья у тебя,
А это преимущество большое.
Мотылек.
О, если этот грубый люд, дружок,
Тебя пугает, -- поскорей на спину
Ко мне садись. Я очень ведь силен,
И крылья у меня ведь не походят
На крылья Стрекозы, что так прозрачны.
Как чешуя от луковицы. Я
На них тебя снесу, куда захочешь,
На них тебя носить я буду, сколько
Тебе угодно!
Божья Коровка.
Нет, благодарю,
Я не осмелюсь никогда...
Мотылек.
Но разве
Тебе так трудно на меня взобраться?
Божья Коровка.
Не трудно, но...
Мотылек.
Да ну же, глупая, влезай!
Божья Коровка.
Домой меня ты отнеси скорее
Прямым путем, иначе...
Мотылек.
Ладно, ладно!
Божья Коровка (взбираясь на крылья Мотылька).
Все дело, понимаешь ли ты, в том,
Что вечерами нужно на молитву
Сходиться нам...
Мотылек.
Да, да, я понимаю...
Садись-ка, дальше... Так... Ну, а теперь
Вниманье! Я лечу.
(Они улетают, продолжая беседовать на высоте.)
Божья Коровка.
Как хорошо! Как легок ты! Ах, боже!
Мотылек.
Что с тобою?
Божья Коровка.
Ах, ничего не вижу... Голова
Кружится... Ах, сойти бы мне на землю!..
Мотылек.
Как ты глупа! Кружится голова --
Закрой глаза -- кружиться перестанет.
(Божья Коровка закрывает глаза.)
Как чувствуешь себя?
Божья коровка.
Немного лучше.
Мотылек (смеясь).
Да, кажется, летательным искусством
Не славится твой род?
Божья Коровка.
Конечно, нет!
Мотылек.
Ну, вот, мы и приехали!
(Спускается и садится на Ландыш.)
Божья Коровка (открывая глаза).
Что вижу?
Ведь... я живу не здесь...
Мотылек.
Так что же, знаю.
Но, так как очень рано, я привез
Тебя к приятелю, где можно будет
И отдохнуть и славно освежиться.
Божья Коровка.
Мне некогда...
Мотылек.
Вот вздор, -- одну минуту!
Божья Коровка.
И в обществе, по правде говоря,
Совсем я не бываю...
Мотылек.
Да пойдем же!
Не хочешь ли, я незаконной дочкой
Моей тебя представлю. Вот увидишь,
Какой тебе окажут здесь прием.
Божья Коровка.
Но поздно ведь...
Мотылек.
Да нет же, нет, -- не поздно,
Кузнечика послушай...
Божья Коровка (вполголоса).
И, к тому же... денег не имею...
Мотылек (увлекая ее).
Ну, пойдем,
Пойдем, нас Ландыш угостит на славу!..
(Входят к Ландышу.)
Занавес опускается.
-----
Во втором действии наступает ночь. Оба приятеля выходят от Ландыша. Божья Коровка слегка опьянела.
Мотылек.
Ну, в путь-дорогу, друг!
Божья Коровка (смело на него взбираясь).
Да, в путь-дорогу!
Мотылек.
Ну, как тебе понравился мой Ландыш?
Божья Коровка.
Друг милый, он прелестен. И какое
Гостеприимство! Погреба свои
Он открывает, вас почти не зная.
Мотылек.
Ого! Свой нос высовывает Феб,
И надо нам спешить...
Божья Коровка.
Спешить? Зачем же?
Мотылек.
А кто спешил домой еще недавно?
Божья Коровка.
О, только бы не опоздать к молитве.
Наш дом ведь недалеко... Вон он -- там...
Мотылек.
Тем лучше. Некуда мне торопиться.
Божья Коровка (с увлечением).
Какой ты милый... Странно, почему
Тебя не любят... Говорят, -- отступник,
Цыган, поэт, скакун...
Мотылек.
Ах, вот как? Кто же
Так говорит?
Божья коровка.
Да мало ль кто... Вот, Жук...
Мотылек.
О, толстобрюхий остолоп!
Он скакуном, конечно, называет
Меня из зависти.
Божья Коровка.
Но ненавидит
Тебя не он один. Тебя не могут
Терпеть и Скорпион, и Муха даже,
Улитка, Муравей...
Мотылек.
Да неужели?
Божья Коровка.
И Пауку не доверяй. Находит
Тебя он отвратительным, мой друг.
Мотылек.
То клевета!
Божья Коровка (шопотом).
Потом, совсем не нужно
Ухаживать за Гусеницей... Также
Она тебя находит безобразным.
Мотылек.
Еще бы!.. Но скажи-ка мне, дружок,--
Какое отношение ко мне
В твоем кругу?
Божья коровка.
О, за тебя горою
Вся наша молодежь! Но старики
Находят, что лишен ты твердых правил,
Что ты безнравственен...
Мотылек.
Увы, как видно,
Друзей немного у меня на свете...
Божья Коровка.
О, да, не очень много, бедный друг.
Крапива злится на тебя. Лягушки
Питают ненависть к тебе.
И даже Кузнечики, и те всегда твердят:
Когда бы дьявол Мотылька побрал!
Мотылек.
И ты, ты тоже, Божия Коровка,
Меня, как все другие, ненавидишь?
Божья Коровка.
О, нет, как можно! Я тебя люблю.
Так хорошо мне на твоей спине...
И было мне у друга твоего --
У Ландыша -- так весело. Послушай, --
Ты, может быть, устал? Тогда могли бы
Мы где-нибудь немного отдохнуть...
Не завернуть ли к Ландышу?.. (Указывает на Ландыш.)
Мотылек.
Спасибо!
Одно и то же... К Ландышу опять! (Шопотом.)
Сюда зайдем-ка лучше рядом...
Божья Коровка (краснея).
К Розе...
О, нет!
Мотылек.
Да ну, иди, иди скорей,
Никто нас не увидит...
(Они входят к Розе.)
Занавес опускается.
-----
Действие третье...
Но я не хочу злоупотреблять вашим терпением, милые читатели. Я знаю, что стихи не пользуются симпатией современной публики и потому ограничусь кратким изложением содержания остальной части моей поэмы.
В третьем действии -- глубокая ночь... Оба приятеля выходят от Розы... Мотылек хочет отвести Божью Коровку домой, к ее родным, но Божья Коровка протестует. Она пьяна, прыгает в траве и неистово кричит... Мотылек вынужден отнести ее домой. Друзья расстаются на пороге дома Божьей Коровки, обменявшись обещаниями навещать часто друг друга. Мотылек удалился один. Кругом темно... Он тоже пьян, но его опьянение имеет печальную окраску. Он вспоминает признания Божьей Коровки и с горечью спрашивает себя, почему все ненавидят его... его, никому не сделавшего зла... О, ужасная ночь! Ветер свищет, кругом страшная тьма... Мотылька охватывает страх, ему холодно, но он утешается тем, что товарищ его в безопасном месте, в теплой постели... Во мраке ночи виднеются огромные птицы, которые безмолвно летают по сцене. Сверкает молния. Из-под камней выглядывают отвратительные животные и с злорадством указывают на Мотылька. "Теперь он не уйдет от нас!", говорят они. Несчастный Мотылек летает из угла в угол по сцене, обезумев от ужаса. Наконец, Чертополох прокалывает его шпагой, Скорпион разрывает его клещами, огромный Паук вырывает у него клочок его голубого атласного плаща, а Летучая Мышь ломает его ребра ударом крыла. Мотылек падает смертельно раненый... Когда в траве раздается его предсмертный хрип, Крапива выражает свою радость, а лягушки говорят: "Наконец-то!".
На рассвете Муравьи, отправляясь на работу со своими инструментами, находят на дороге труп. Они бросают на него быстрый взгляд и удаляются, не желая хоронить его. Муравьи ничего не делают даром... К счастью, проходит отряд Могильщиков. Это, как вы знаете, маленькие черные жуки, которые дали обет хоронить мертвых... Они набожно уносят труп Мотылька на кладбище... На каждом шагу они встречают толпу любопытных и каждый делает вслух свои замечания... Маленькие кузнечики говорят, греясь у своих дверей на солнце: "Он слишком любил цветы!".-- "Он слишком много летал по ночам!" -- говорят Улитки, а толстобрюхие Жуки, сверкая золотистыми покровами, бормочут: "Это был настоящий представитель богемы!" И во всей этой толпе не раздается ни одного слова сожаления о бедном покойнике. Только в соседних полях большие Лилии закрылись, и Стрекоза не поет...
Последнее действие происходит на кладбище мотыльков. После того, как могильщики сделали свое дело, Майский Жук, который торжественно сопровождал шествие, подходит к могиле и, опрокинувшись на спину, начинает восхвалять покойного. К несчастью, память изменяет ему, и он проводит целый час с поднятыми вверх лапками, жестикулируя и теряясь в периодах... Наконец, оратор кончил свою речь, все расходятся, и тогда Божья Коровка выходит из-за соседней могилы. Вся в слезах, она опускается на колени и произносит трогательную молитву на свежей могиле бедного друга.