Въ ихъ спальнѣ, рядомъ съ великолѣпнымъ портретомъ Фанни, писаннымъ Джемсомъ Тиссо, остаткомъ ея былого великолѣпія продажной женщины, висѣлъ южный пейзажъ, съ рѣзкими тѣнями и пятнами свѣта, грубо снятый деревенскимъ фотографомъ при солнцѣ.
Скалистый берегъ, покрытый виноградниками, обнесенный каменными оградами, а выше, за рядомъ кипарисовъ, защищавшихъ отъ сѣвернаго вѣтра, вблизи маленькой свѣтлой сосновой рощицы, и миртовыхъ деревьевъ, стоялъ большой бѣлый домъ, полу-ферма, полу-замокъ, съ широкимъ крыльцомъ, съ итальянской крышей, съ гербами на дверяхъ; продолженіемъ его служили желтыя стѣны провансальскихъ хижинъ, насѣсты для павлиновъ, загоны для скота, черныя отверстія сараевъ, въ которыя виднѣлись блестѣвшіе плуги и бороны. Уцѣлѣвшая отъ старыхъ укрѣпленій высокая башня, выдѣлявшаяся на безоблачномъ небѣ, господствовала надъ окрестностями, вмѣстѣ съ нѣсколькими крышами и романской колокольней Шатонёфъ-де-Папъ, гдѣ издавна жили Госсэны Д'Арманди.
Кастеле -- виноградники и усадьба -- знаменитый своимъ виноградомъ, какъ Нертъ Эрмитажъ, переходилъ отъ отца къ сыновьямъ, не дѣлясь между дѣтьми; хозяйничалъ всегда младшій сынъ, вслѣдствіе семейныхъ традицій, въ силу которыхъ старшій сынъ служилъ консуломъ. Къ несчастью, природа нерѣдко противится этимъ планамъ, и если когда-нибудь существовалъ человѣкъ, менѣе способный управлять имѣніемъ и вообще, чѣмъ-бы то ни было,то это былъ Сезэръ Госсэнъ, которому выпала эта обязанность, когда ему было двадцать четыре года.
Распутный, завсегдатай игорныхъ домовъ и деревенскихъ притоновъ, Сезэръ, или точнѣе "Фена" -- лѣнтяй, шалопай, какъ его прозвали въ юности, являлся типомъ выродка, противоположнаго общему характеру семьи, встрѣчающагося время отъ времени и въ самыхъ суровыхъ и строгихъ семьяхъ, въ которыхъ онъ играетъ роль какъ бы клапана.
Послѣ нѣсколькихъ лѣтъ бездѣлья, безумной расточительности и отчаянныхъ кутежей въ клубахъ Авиньона и Оранжа, онъ заложилъ землю, опустошилъ запасы погребовъ, продалъ на корню будущіе сборы; затѣмъ, однажды, наканунѣ наложенія на имущество ареста, Фена поддѣлалъ подпись брата, выдалъ три векселя съ переводомъ уплаты на консульство въ Шанхаѣ, убѣжденный, что до наступленія срока найдетъ деньги и выкупитъ векселя; но они въ свое время были присланы старшему брату; одновременно онъ получилъ отчаянное письмо, сообщавшее о разореніи и о подлогѣ. Консулъ тотчасъ пріѣхалъ въ Шатонёфъ, выручилъ всѣхъ изъ ужаснаго положенія съ помощью своихъ сбереженій и приданаго жены; видя полную неприспособленность Фена къ хозяйству, онъ отказался отъ карьеры, сулившей ему блестящее будущее, и превратился въ простого винодѣла.
То былъ настоящій Госсэнъ -- ярый хранитель традицій, страстный, но спокойный, на манеръ потухшихъ вулкановъ, всегда хранящихъ грозную возможность изверженія; вмѣстѣ съ тѣмъ трудолюбивый и свѣдущій въ культурѣ виноградниковъ. Благодаря ему, имѣніе пришло въ цвѣтущій видъ, округлилось еще нѣсколькими участками, до самой Роны, и такъ какъ благополучіе никогда не приходитъ одно, то подъ миртами родной усадьбы вскорѣ появился на свѣтъ маленькій Жанъ. Межъ тѣмъ Фена бродилъ по дому, угнетенный своею виною, едва осмѣливаясь глядѣть на брата, презрительное молчаніе котораго его удручало; онъ дышалъ свободно только въ полѣ, на охотѣ, на рыбной ловлѣ, стараясь разсѣять горе пустыми занятіями, собирая улитокъ, вырѣзывая великолѣпныя тросточки изъ миртоваго дерева или изъ камыша, и завтракая одинъ дичью, которую жарилъ на кострѣ изъ оливковыхъ вѣтокъ, въ лѣсу. Вечеромъ, вернувшись къ обѣду и садясь за столъ брата, онъ не произносилъ ни слова, несмотря на благосклонную улыбку невѣстки, жалѣвшей несчастнаго, и снабжавшей Фена карманными деньгами тайкомъ отъ мужа, относившагося къ нему по-прежнему строго, гораздо менѣе за его прошлыя глупости, чѣмъ за тѣ, которыя онъ могъ совершить въ будущемъ; дѣйствительно, едва былъ заглаженъ его поступокъ, какъ гордость Госсэна-старшаго подверглась новому испытанію.
Три раза въ недѣлю приходила въ Кастеле швея, красивая дочь рыбака, Дивонна Абріэ, родившаяся на берегу Роны, въ ивнякѣ -- настоящая водоросль, съ длиннымъ, колеблющемся стеблемъ. Въ своемъ мѣстномъ головномъ уборѣ, охватывавшемъ съ трехъ сторонъ ея маленькую головку, откинутыя завязки котораго открывали ея смуглую шею и нѣжныя очертанія груди и плечъ, она напоминала какую-нибудь даму изъ старинныхъ пріютовъ любви, находившихся нѣкогда вокругъ Шатонёфа, въ Куртезонѣ, въ Вакера, въ старинныхъ замкахъ, развалины которыхъ раскинуты по холмамъ.
Эти историческія воспоминанія не играли, конечно, никакой роли въ увлеченіи Сезэра, простодушнаго, не имѣвшаго никакихъ идеаловъ и ничего не читавшаго; но, будучи маленькаго роста, онъ любилъ крупныхъ женщинъ, и съ перваго дня увлекся Дивонной. Ему знакомъ былъ порядокъ деревенскихъ ухаживаній; кадриль на воскресномъ балу, дичь, принесенная въ подарокъ, а при встрѣчѣ въ полѣ, смѣлое нападеніе на травѣ или на соломѣ. Случилось такъ, что Дивонна не танцовала, присланную ей дичь отослала на кухню, и стройная и сильная, какъ прибрежный тополь, бѣлый и гибкій, такъ оттолкнула соблазнителя, что онъ отлетѣлъ на десять шаговъ. Съ тѣхъ поръ она держала его на почтительномъ разстояніи, угрожая постоянно острыми ножницами, висѣвшими у ея пояса на стальномъ крючкѣ, увлекла его до безумія, такъ что онъ заговорилъ о женитьбѣ и признался во всемъ невѣсткѣ. Послѣдняя, съ дѣтства зная Дивонну Абріэ, за серьезную, любящую дѣвушку, рѣшила въ глубинѣ души, что этотъ союзъ, предосудительный съ точки зрѣнія свѣта, былъ бы быть можетъ спасеніемъ для Фена; но гордость консула возмутилась при мысли о женитьбѣ Госсэна Д'Арманди на крестьянкѣ: "Если Сезеръ сдѣлаетъ это, я прекращу съ нимъ всякія сношенія"... и онъ сдержалъ слово.
Сезэръ, женившись, покинулъ Кастеле и поселился на берегу Роны у родителей жены, живя на маленькую пенсію, которую выдавалъ братъ и ежемѣсячно приносила снисходительная невѣстка. Маленькій Жанъ сопровождалъ мать во время этихъ посѣщеній, восхищался хижиной Абріэ, закоптѣлой ротондой, вѣчно сотрясаемой трамонтаной или мистралемъ, которую поддерживалъ единственный вертикальный столбъ, словно мачта. Въ открытую дверь виднѣлся небольшой молъ, на которомъ сушились сѣти, сверкала и дрожала перламутромъ и жидкимъ серебромъ рыбья чешуя, внизу двѣ-три лодки, качавшіяся и скрипѣвшія на якоряхъ, и огромная рѣка, веселая, широкая, блестящая, съ пышными, ярко зелеными островами. Маленькимъ мальчикомъ Жанъ здѣсь почувствовалъ влеченіе къ далекимъ путешествіямъ и любовь къ морю, котораго еще не видѣлъ.
Изгнаніе дяди Сезэра продолжалось два-три года, и по всей вѣроятности никогда бы не кончилось, если бы не одно семейное событіе, а именно рожденіе двухъ дѣвочекъ-близнецовъ, Марты и Маріи. Мать отъ этихъ двойныхъ родовъ заболѣла и Сезэру и женѣ его было разрѣшено навѣстить ее. Произошло примиреніе братьевъ, безпричинное, инстинктивное, вслѣдствіе того лишь, что они были одной крови; молодые поселились въ Кастеле, и когда неизлѣчимое малокровіе, осложненное подагрой и ревматизмомъ, приковало къ постели бѣдную мать, Дивонна взяла на себя веденіе всего дома, надзоръ за кормленіемъ малютокъ, за многочисленной прислугой, и должна была два раза навѣщать Жана въ Авиньонскомъ лицеѣ, не говоря уже о томъ, что уходъ за больною требовалъ ея постояннаго присутствія.
Любившая порядокъ, умная Дивонна, восполняла пробѣлы своего образованія чуткостью, острымъ крестьянскимъ умомъ и обрывками знаній, уцѣлѣвшихъ въ головѣ Фена, укрощеннаго и подчинявшагося теперь дисциплинѣ. Консулъ довѣрилъ ей всѣ заботы по дому, тѣмъ болѣе тяжелыя, что расходы возростали, а доходы уменьшались изъ года въ годъ, подточенные у самаго корня виноградныхъ лозъ филоксерой. Вся долина была охвачена этимъ бѣдствіемъ, но ихъ виноградники еще уцѣлѣли, благодаря заботамъ консула: онъ во что бы то ни стало хотѣлъ спасти землю путемъ разныхъ изысканій и опытовъ. Дивонна Абріэ, не желавшая разстаться ни съ своимъ головнымъ уборомъ, ни съ крючкомъ у пояса, и державшаяся такъ скромно въ роли завѣдывающей и компаньонки, охраняла отъ нужды всю семью въ эти критическіе годы; больная была по-прежнему окружена дорого стоящими заботами, малютки воспитывались при матери, какъ барышни; пособіе Жану высылалось аккуратно, сначала въ гимназію, потомъ въ Эксъ, гдѣ онъ началъ изучать юридическіе науки, и, наконецъ въ Парижъ, куда онъ поѣхалъ кончать образованіе.
Какимъ чудомъ порядка и бдительности добивалась Дивонна всего этого, никто кромѣ нея не зналъ. Но всякій разъ, когда Жанъ вспоминалъ Кастеле, когда онъ поднималъ глаза на выцвѣтшую фотографію, то первое лицо встававшее передъ нимъ, первое имя приходившее на память было имя Дивонны,-- крестьянки съ великою душой, которая, какъ онъ чувствовалъ составляла главный нервъ всего ихъ дома и поддерживала его усиліемъ своей воли. Въ послѣдніе дни, однако, съ тѣхъ поръ, какъ онъ узналъ, кто его любовница, онъ избѣгалъ произносить передъ нею это уважаемое имя, какъ имя матери, или кого либо изъ родныхъ; ему даже непріятно было смотрѣть на фотографію, неумѣстную, и неизвѣстно какъ попавшую на эту стѣну, надъ кроватью Сафо.
Однажды, вернувшись къ обѣду, онъ былъ удивленъ, увидя на столѣ три прибора вмѣсто двухъ и былъ совершенно пораженъ, заставъ Фанни играющею въ карты съ маленькимъ человѣчкомъ, котораго онъ сначала не узналъ, но который, обернувшись, обнаружилъ свѣтлые глаза шальной козы, длинный носъ на загорѣломъ, красномъ лицѣ, лысую голову и бородку дяди Сезэра. На восклицаніе племянника онъ отвѣтилъ не выпуская изъ рукъ картъ: "Видишь не скучаю; играю въ безикъ съ племянницей".
"Племянница"!
А Жанъ такъ старательно скрывалъ отъ всего свѣта свою связь! Эта фамильярность не понравилась ему, равно какъ и вещи, которыя ему говорилъ дядя Сезэръ вполголоса, пока Фанни занималась обѣдомъ. "Поздравляю, племянникъ... Какіе глаза... Какія руки... Лакомый кусочекъ"... Но было еще хуже, когда за обѣдомъ Фена началъ неосторожно говорить о дѣлахъ Кастеле, и о томъ, что привело его въ Парижъ. Предлогомъ для его путешествія было полученіе восьми тысячъ франковъ, которые онъ нѣкогда одолжилъ своему другу Курбебесу, и въ полученіи которыхъ онъ уже отчаялся, какъ вдругъ письмо нотаріуса извѣстило его о смерти Курбебеса и о предстоящей выдачѣ ему восьми тысячъ франковъ. Но главная причина, (деньги ему можно было переслать) "настоящая причина -- это здоровье твоей матери, бѣдняжки... За послѣднее время она стала очень слаба, временами у нея путаются мысли, она забываетъ все, даже имена дочерей. На-дняхъ, вечеромъ, когда твой отецъ вышелъ изъ комнаты, она спросила у Дивонны, кто этотъ добрый господинъ навѣщающій ее такъ часто. Никто не замѣтилъ еще этого, кромѣ тетки, и она сказала это мнѣ только для того, чтобы я поѣхалъ посовѣтоваться съ Бушеро относительно здоровья бѣдной женщины, которую онъ нѣкогда лечилъ.
-- Были ли у васъ съумасшедшіе въ семьѣ? -- спросила Фанни наставительнымъ и важнымъ тономъ, напуская на себя видъ Ля-Гурнери.
-- Нѣтъ,-- отвѣчалъ Фена, и съ лукавой улыбкой расползшейся до висковъ, прибавилъ что онъ въ своей молодости обнаруживалъ признаки безумія...-- Не могу, однако, сказать, чтобы мое безуміе не нравилось женщинамъ; запирать меня также не приходилось...
Жанъ глядѣлъ на нихъ съ отчаяніемъ. Къ горю, причиненному ему этою печальною вѣстью, присоединилось еще неудовольствіе слушать, какъ эта женщина говоритъ о его матери, о ея недомоганіяхъ, приписываемыхъ критическому возрасту, съ развязностью и опытностью матроны, облокотясь на столъ и крутя папироску. А тотъ, болтливый, нескромный, забывался и выбалтывалъ всѣ семейныя тайны,
Ахъ, виноградники!.. конецъ виноградникамъ!.. Да и земля не долго продержится; большая часть лозъ уже подточена, а остальныя еще живутъ какимъ-то чудомъ: за каждою кистью, за каждымъ зерномъ ухаживаю, какъ за больнымъ ребенкомъ, покупая дорогія лекарства. Самое ужасное то, что консулъ упрямо сажаетъ новыя лозы, на которыя червь набрасывается тотчасъ, вмѣсто того, чтобы отвести подъ каперцы и подъ оливковыя деревья всю эту землю, безплодно покрытую больными и ржавыми лозами.
Къ счастью у него, у Сезэра, есть нѣсколько гектаровъ своей земли на берегу Роны; онъ примѣняетъ къ нимъ особые способы затопленія,-- чудесное открытіе, которое можно примѣнять лишь на низинахъ. Ему мерещится уже хорошій сборъ; вино, правда, не крѣпкое, "лягушиное вино", какъ презрительно называлъ его консулъ, но Фена упрямъ, а на восемь тысячъ, которыя онъ получитъ отъ Курбебеса, онъ собирается купить еще имѣніе Пибулеттъ...
-- Знаешь, мальчикъ, это первый островъ на Ронѣ, пониже Абріэ... Но это -- между нами: Боже упаси, если кто-нибудь въ Кастеле узнаетъ...
-- Даже Дивонна? -- спросила Фанни, улыбаясь.
При имени жены, глаза Фена сдѣлались влажны:
-- Ахъ, безъ Дивонны я никогда ничего не предпринимаю; она вѣритъ въ мой планъ и была бы счастлива, если бы бѣдный Сезэръ вернулъ Кастеле его богатства, положивъ нѣкогда начало его раззоренію!
Жанъ вздрогнулъ; неужели онъ хочетъ исповѣдываться, разсказать злополучную исторію съ подлогомъ? Но провансалецъ, охваченный нѣжностью къ Дивоннѣ, заговорилъ о ней, и о томъ счастьѣ, которое она ему давала. И такая красавица, сверхъ всего, такъ великолѣпно сложена!
-- Вотъ, племянница, вы -- женщина; вы должны это оцѣнить!
Онъ протянулъ ей фотографическую карточку, вынутую изъ бумажника, съ которою никогда не разставался.
По оттѣнку сыновняго чувства, съ которымъ говорилъ о теткѣ Жанъ, по материнскимъ совѣтамъ, которые писала крестьянка неровнымъ, дрожащимъ почеркомъ, Фанни представляла ее себѣ типичною крестьянкою Сены и Уазы, и была поражена ея прекраснымъ лицомъ, съ чистыми линіями, обрамленнымъ узкимъ, бѣлымъ чепцомъ, и изящнымъ и гибкимъ станомъ тридцатипятилѣтней женщины.
-- Очень красива, въ самомъ дѣлѣ...-- сказала она, кусая губы съ какимъ то страннымъ выраженіемъ.
-- А какъ она сложена! -- снова сказалъ съ восхищеніемъ дядя.
Всѣ перешли на балконъ. Послѣ жаркаго дня, накалившаго цинковую крышу веранды, изъ бѣглаго облачка шелъ мелкій, освѣжающій дождь, весело стучавшій по кровлямъ, и смачивавшій плиты тротуаровъ. Парижъ улыбался подъ этимъ дождемъ, и толпа людей, и экипажи, и шумъ, поднимавшійся съ улицы, опьяняли провинціала, возрождали въ его пустой и легкой, какъ бубенчикъ, головѣ, воспоминанія юности и трехмѣсячнаго пребыванія, тридцать лѣтъ тому назадъ, въ Парижѣ у своего друга Курбебеса.
Что это были за кутежи, дѣти мои, что за приключенія!.. Напримѣръ, ихъ выѣздъ однажды ночью на масляницѣ въ Прадо: Курбебесъ былъ одѣтъ щеголемъ, а его любовница Морна -- продавщицей пѣсенъ, и костюмъ принесъ ей въ то время счастье, такъ какъ она вскорѣ сдѣлалась кафешантанною знаменитостью. Самъ же дядя сопровождалъ дѣвчонку изъ ихъ квартала, по прозвищу Пелликюль. Развеселясь окончательно, дядя хохоталъ во все горло, напѣвалъ мелодіи для танцевъ, и, увлекаясь, обхватывалъ талію племянницы. Въ полночь, разставшись съ ними, чтобы ѣхать въ гостинницу Кюжасъ, единственную, которую онъ зналъ въ Парижѣ, онъ горланилъ пѣсни на лѣстницѣ, посылая воздушные поцѣлуи племянницѣ, свѣтившей ему, и кричалъ Жану:
-- Знаешь, ты у меня поберегись!
Едва онъ ушелъ, какъ Фанни, съ морщинкой на лбу, выдававшей ея тревогу, быстро прошла въ уборную, и въ полуоткрытую дверь, пока Жанъ раздѣвался, почти равнодушно сказала:
-- Знаешь, тетка твоя очень красива; теперь я не удивляюсь, что ты такъ часто говоришь о ней... Вы, должно быть, украсили славными рогами бѣднаго Фена; впрочемъ, съ такою внѣшностью, какъ у него...
Онъ возмутился и сталъ возражать. Дивонна заступила ему мать, когда онъ былъ совсѣмъ маленькимъ, ходила за нимъ, одѣвала его... Она спасла его отъ болѣзни, отъ смерти... Нѣтъ, онъ никогда не могъ бы и подумать о подобной низости.
-- Разсказывай! -- кричала она пронзительнымъ голосомъ, держа въ зубахъ шпильки для волосъ.
-- Ты не увѣришь меня, что съ такими глазами, съ такимъ положеніемъ, о которомъ твердитъ этотъ болванъ, она могла остаться равнодушной къ бѣлокурому красавцу съ дѣвичьей кожей, какъ ты... Гдѣ бы мы ни жили, на Ронѣ, или гдѣ въ другомъ мѣстѣ, мы всюду одинаковы...
Она говорила убѣжденно, считая всѣхъ женщинъ одинаково доступными капризу, уступающими первому желанію. Онъ защищался, но, взволнованный, сталъ припоминать, спрашивая себя, не могла ли когда-нибудь какая нибудь невинная ласка намекнуть ему объ опасности; и, хотя ничего не припомнилъ, но чистота его любви была уже опорочена, какъ, чистая камея, поцарапанная ногтемъ.
-- Посмотри, вотъ головной уборъ, который носятъ у васъ въ провинціи!
На роскошные волосы, уложенные двумя широкими бандо, Фанни нашпилила бѣлую косынку, похожую до извѣстной степени на чепецъ, который носятъ дѣвушки Шатонёфа; и, стоя передъ нимъ, въ мягкихъ складкахъ своего батистоваго пеньюара, съ горящими глазами, спрашивала:
-- Похожа ли я на Дивонну?
Нѣтъ, нисколько; она походитъ лишь на самую себя въ этомъ чепчикѣ, напоминавшемъ другой чепчикъ Сенъ-Лазарской тюрьмы, который къ ней, говорятъ, такъ шелъ въ ту минуту, когда она предъ лицомъ цѣлаго суда послала прощальный привѣтъ своему каторжнику: "Не скучай, другъ мой, красные деньки еще вернутся".
Воспоминаніе объ этомъ причинило ему такую боль, что едва его любовница улеглась, какъ онъ загасилъ свѣтъ, не желая ее видѣть.
На слѣдующій день утромъ дядя явился, весело размахивая тростью и крича: "Эй, вы, малютки" съ тѣмъ развязнымъ и покровительственнымъ видомъ, какой нѣкогда бывалъ у Курбебеса, когда онъ заставалъ его въ объятіяхъ Пелликюль. Онъ казался еще болѣе возбужденнымъ, чѣмъ наканунѣ: виною тому были, разумѣется, отель Кюжасъ и восемь тысячъ франковъ, лежавшія у него въ бумажникѣ. Деньги эти, правда, предназначались для покупки Пибулеттъ, но имѣлъ же онъ право истратить изъ нихъ нѣсколько золотыхъ и угостить племянницу завтракомъ за городомъ?
-- А Бушеро? -- спросилъ племянникъ, который не могъ пропускать на службѣ два дня кряду.
Было условлено, что они позавтракаютъ въ Елисейскихъ поляхъ, а затѣмъ мужчины отправятся на консультацію.
Но Фена мечталъ не объ этомъ. Ему хотѣлось съ шикомъ проѣхаться въ Сэнъ-Клу, въ коляскѣ, съ огромнымъ запасомъ шампанскаго; завтракъ, тѣмъ не менѣе, вышелъ очаровательнымъ, на террасѣ ресторана, убранной въ японскомъ стилѣ и осѣненной акаціями, куда доносились звуки дневной репетиціи изъ сосѣдняго кафешантана. Сезэръ, болтливый, любезный, старался во всю, останавливалъ лакеевъ и хвалилъ метрдотеля за мучной соусъ; Фанни смѣялась глупо и принужденно, какъ смѣются въ отдѣльныхъ кабинетахъ, что причиняло боль Госсэну, равно какъ и близость, устанавливавшаяся, помимо него, между дядей и племянницей.
Можно было подумать, что они были друзьями съ дѣтства. Фена, впавъ за дессертомъ и винами въ сентиментальный тонъ, говорилъ о Кастеле, о Дивоннѣ и о дорогомъ Жанѣ; онъ счастливъ, зная, что племянникъ живетъ съ женщиной положительной, которая съумѣетъ удержать его отъ легкомысленныхъ поступковъ. Едва ворочая языкомъ, съ потускнѣвшими, влажными глазами, онъ похлопывалъ ее по плечу и предупреждалъ, словно новобрачную, насчетъ подозрительнаго характера Жана и давалъ совѣты какъ подойти къ нему.
Онъ отрезвился у Бушеро. Два часа ожиданія въ первомъ этажѣ на площади Вандомъ, въ огромныхъ пріемныхъ, высокихъ и холодныхъ, наполненныхъ молчаливой, томящейся толпой; цѣлый адъ страданій, со всѣми стадіями котораго они познакомились, когда проходили по анфиладѣ комнатъ въ кабинетъ знаменитаго ученаго.
Бушеро, обладавшій удивительною памятью, прекрасно помнилъ госпожу Госсэнъ, которая пріѣзжала къ нему на консультацію изъ Кастеле десять лѣтъ тому назадъ, въ началѣ своей болѣзни; онъ распросилъ объ измѣненіяхъ въ ея теченіи, перечелъ старые рецепты и успокоилъ обоихъ мужчинъ насчетъ появившихся у больной мозговыхъ явленій, которыя онъ приписалъ употребленію нѣкоторыхъ лѣкарствъ. Пока онъ писалъ длинное письмо своему собрату въ Авиньонѣ, недвижно опустивъ толстыя вѣки на бѣгающіе проницательные глазки, дядя и племянникъ, затаивъ дыханіе, прислушивались къ поскрипыванію его пера, и этотъ звукъ для нихъ покрывалъ собою весь шумъ роскошнаго Парижа; передъ ними вставало все могущество современнаго врача, послѣдняго жреца, послѣдняго чаянія непобѣдимаго суевѣрія.
Сезэръ вышелъ изъ кабинета серьезный и успокоенный:
-- Я ѣду въ гостинницу укладываться. Видишь-ли, милый, парижскій воздухъ мнѣ вреденъ... Если я останусь, то надѣлаю глупостей. Поѣду вечеромъ съ семичасовымъ поѣздомъ, а ты извинишься за меня передъ племянницей, не такъ-ли?
Жанъ не сталъ его удерживать, напуганный его мальчишескимъ легкомысліемъ; но на другой день, когда, проснувшись, онъ радовался мысли, что дядя вернулся къ себѣ, водворенъ дома съ Дивонной, дядя вдругъ появился съ разстроенной физіономіей, и безпорядочно одѣтый:
-- Боже милосердый! Дядя, да что съ вами случилось?
Упавъ въ кресло, безъ голоса и безъ движеній, но оживляясь постепенно, дядя разсказалъ о встрѣчѣ со знакомыми изъ эпохи своей дружбы съ Курбебесомъ, объ обильномъ обѣдѣ и о восьми тысячахъ франкахъ, проигранныхъ ночью въ притонѣ... А теперь, ни гроша!.. Какъ вернуться домой, какъ разсказать объ этомъ Дивоннѣ! А покупка Пибулетта... И, внезапно охваченный отчаяньемъ, онъ, закрывъ руками глаза, затыкалъ пальцами уши, рычалъ, всхлипывалъ, сердился, ругался со страстностью южанина и изливалъ угрызенія совѣсти въ изобличеніи всей своей жизни. Да, онъ -- позоръ и несчастіе семьи; такихъ, какъ онъ, родные имѣютъ право убивать, какъ волковъ. Если бы не великодушіе брата, гдѣ бы онъ былъ теперь?.. На каторгѣ, съ ворами и фальшивомонетчиками!
-- Дядя, милый дядя!..-- горестно говорилъ Госсэнъ, пытаясь его остановить.
Но дядя, не желая ничего видѣть и слышать, наслаждался публичнымъ покаяніемъ въ преступленіи, которое онъ разсказалъ въ малѣйшихъ подробностяхъ, межъ тѣмъ какъ Фанни смотрѣла на него съ жалостью и восхищеніемъ. По крайней мѣрѣ у него пламенный темпераментъ, онъ прожигатель жизни, а она любила такихъ; и тронутая до глубины души, она придумывала способы помочь ему. Но какимъ образомъ? Уже годъ, какъ она ни съ кѣмъ не видится, у Жана совсѣмъ нѣтъ знакомыхъ... Вдругъ ей припомнилось одно имя: Дешелеттъ!.. Онъ долженъ быть теперь въ Парижѣ, и онъ такой добрый малый...
-- Но вѣдь я едва знакомъ съ нимъ...-- сказалъ Жанъ.
-- Я пойду, я...
-- Какъ! ты хочешь...?
-- Почему же нѣтъ?
Взгляды ихъ встрѣтились, и они поняли другъ друга. Дешелеттъ былъ также ея любовникомъ, однимъ изъ тѣхъ любовниковъ одной ночи, которыхъ она едва помнитъ. Но Жанъ зато не забываетъ ни одного изъ нихъ; они всѣ по порядку записаны у него въ головѣ, какъ святые въ календарѣ.
-- Но если тебѣ непріятно...-- сказала она, смутившись.
Тогда Сезэръ, прервавъ вопли на время этого короткаго спора, встревоженный, снова обратилъ къ нимъ взглядъ, полный такой отчаянной мольбы, что Жанъ уступилъ и, скрѣпя сердце, согласился... И долгимъ же показался обоимъ часъ, пока они поджидали на балконѣ возвращенія женщины, терзаемый каждый своими мыслями, въ которыхъ ни за что не признались бы другъ другу.
-- Развѣ такъ далеко живетъ этотъ Дешелеттъ?
-- Да нѣтъ улицѣ Ромъ, въ двухъ шагахъ отсюда,-- отвѣчалъ Жанъ съ раздраженіемъ, находя, что Фанни слишкомъ долго не возвращается. Онъ старался успокоить себя, припоминая любовный девизъ инженера "нѣтъ завтрашняго дня" и пренебрежительный тонъ, которымъ онъ говорилъ о Сафо, какъ о сошедшей уже со сцены веселой жизни: но гордость любовника возмущалась въ немъ, и онъ почти желалъ, чтобы Дешелеттъ нашелъ ее еще прекрасной и обольстительной. Ахъ! и нужно же было старому полоумному Сезэру открыть всѣ его раны!
Наконецъ, накидка Фанни показалась изъ-за угла улицы. Она вошла, сіяющая:
-- Готово!.. Вотъ деньги.
Когда восемь тысячъ франковъ лежали передъ дядей, онъ заплакалъ отъ радости, хотѣлъ выдать расписку, назначить проценты и время уплаты.
-- Все это лишнее, дядя... Я не называла вашего имени... Деньги эти одолжены мнѣ, и вы будете моимъ должникомъ пока захотите.
-- За такія одолженія, дитя мое,-- отвѣчалъ Сезэръ внѣ себя отъ благодарности,-- платятъ дружбой, которой нѣтъ конца...
А на вокзалѣ, куда его проводилъ Госсэнъ, чтобы на этотъ разъ убѣдиться въ его отъѣздѣ, онъ повторялъ, со слезами на глазахъ:
-- Что за женщина, что за сокровище!.. Ее надо сдѣлать счастливой, говорю тебѣ...
Жанъ былъ разстроенъ этимъ приключеніемъ: онъ чувствовалъ, что цѣпь его, и безъ того тяжелая, смыкается все тѣснѣе, и что сливаются двѣ вещи, которыя онъ по врожденной чуткости старался всегда сдѣлать раздѣльными и различными: его семья и его любовь. Теперь Сезэръ посвятилъ его любовницу въ свои работы, въ свои наслажденія, разсказалъ ей новости Кастеле; Фанни осуждала упрямство консула въ вопросѣ о виноградникахъ, говорила о здоровьѣ матери, раздражала Жана неумѣстными совѣтами и заботливостью. Но ни одного намека на оказанную услугу или на старое приключеніе Фена,-- на это пятно дома Арманди, которое дядя не счелъ нужнымъ скрыть отъ нея. Всего разъ она воспользовалась этимъ, какъ оружіемъ для отраженія удара, при слѣдующихъ обстоятельствахъ:
Они возвращались изъ театра и садились въ карету, подъ дождемъ, на площади, возлѣ бульваровъ. Экипажъ (то былъ старый фургонъ, ѣздящій по городу только послѣ полуночи), долго не могъ тронуться съ мѣста, кучеръ заснулъ, лошадь помахивала мордой. Пока они сидѣли въ ожиданіи, подъ защитой крытаго экипажа, къ дверцѣ спокойно подошелъ старый извозчикъ, занятый прилаживаньемъ нахвостника къ кнуту и державшій его въ зубахъ; онъ обратился къ Фанни хриплымъ голосомъ, выдыхая винные пары:
-- Добрый вечеръ... Какъ поживаешь?
-- А, это вы?
Она вздрогнула. но быстро оправилась и тихо сказала своему возлюбленному: "Это мой отецъ!.."
Ея отецъ, плутъ, въ длинной грязной хламидѣ, когда-то служившей ливреей, съ оторванными металлическими пуговицами, обращавшій къ нимъ въ газовомъ освѣщеніи свое раздутое, отечное отъ алкоголя лицо, въ которомъ Госсэну всѣ же почудился правильный и чувственный профиль Фанни и ея большіе жизнерадостные глаза!.. Не обращая вниманія на мужчину, сопровождавшаго его дочь, словно не видя его, папаша Легранъ сообщалъ ей домашнія новости.
-- Старуха уже двѣ недѣли, какъ лежитъ въ больницѣ Неккеръ; здоровье ея плохо... Сходи-ка навѣсти ее въ ближайшій четвергъ, это ее подбодритъ... У меня, слава Богу, брюхо здоровое, какъ всегда; хорошъ нахвостникъ -- хорошъ и кнутъ. Вотъ только доходы неважные... Если бы тебѣ понадобился хорошій извозчикъ помѣсячно, мнѣ это было бы на руку... Не надо? Тѣмъ хуже для насъ -- и до свиданья, до новой встрѣчи!..
Они вяло пожали другъ другу руки; извозчикъ тронулся.
-- Ну, что? видѣлъ?..-- пробормотала Фанни; и тотчасъ же стала разсказывать о своей семьѣ, чего до сихъ поръ избѣгала дѣлать... "въ этомъ было столько уродливаго, низкаго"... Но теперь они лучше знали другъ друга; скрывать нечего. Она родилась въ "Муленъ-озъ-Англэ", въ предмѣстьѣ, отъ этого отца, бывшаго драгуна, служившаго въ то время извозчикомъ между Парижемъ и Шатильономъ, и трактирной служанки, съ которой онъ сошелся между двумя стаканчиками, распитыми у стойки. Она не знала своей матери, умершей отъ родовъ; но сердобольные хозяева станціи заставили отца признать малютку и платить за нее кормилицѣ. Онъ не посмѣлъ отказаться, потому что сильно задолжалъ хозяевамъ, и когда Фанни исполнилось четыре года, онъ возилъ ее въ своемъ экипажѣ, какъ маленькую собачку, усаживая высоко на козлахъ подъ парусиннымъ навѣсомъ; ее забавляла быстрая ѣзда по дорогамъ, убѣгающіе съ обѣихъ сторонъ огни фонарей, дымящіеся и тяжело дышащіе бока животныхъ, нравилось засыпать въ темнотѣ, подъ завыванья вѣтра, внимая звону бубенцовъ.
Но Легранъ скоро сталъ тяготиться ролью отца семейства; какъ мало это ни стоило, все же приходилось кормить и одѣвать маленькую замарашку. Кромѣ того, она мѣшала его женитьбѣ на вдовѣ огородника, а онъ давно заглядывался на выпуклыя дыни и на квадраты капусты, расположенные вдоль дороги. У нея тогда создалось ясное ощущеніе, что отецъ желаетъ ея смерти; освободиться отъ ребенка какими бы то ни было средствами -- стало навязчивой идеей пьяницы, и если бы сама вдова, добродушная Машомъ, не взяла ребенка подъ свое покровительство...
-- Да, вѣдь ты знаешь Машомъ! -- сказала Фанни.
-- Какъ! Та служанка, которую я у тебя видѣлъ?..
-- Это и была моя мачиха... Она была такъ добра ко мнѣ въ дѣтствѣ. Я брала ее къ себѣ, желая вырвать ее у негодяя мужа, который, проѣвъ все ея состояніе, нещадно колотилъ ее и заставлялъ прислуживать потаскушкѣ, съ которою жилъ... Ахъ, бѣдная Машомъ: она знаетъ, чего стоитъ красивый мужчина... И что-жъ! когда она ушла отъ меня, несмотря на все, что я ей говорила, она спѣшила снова сойтись съ нимъ, а теперь вотъ лежитъ въ больницѣ! И на кого же онъ похожъ безъ нея, старый негодяй! До чего грязенъ! Точно каменьщикъ! Только и остался одинъ кнутъ... ...Замѣтилъ ли ты, какъ онъ его держитъ?... Даже когда онъ пьянъ и еле стоитъ на ногахъ, то носитъ его передъ собой, какъ свѣчу, и прячетъ у себя въ комнатѣ; только этотъ предметъ и былъ всегда для него чистъ... "Хорошъ нахвостникъ, хорошъ и кнутъ" -- его любимая поговорка.
Безсознательно, она говорила о немъ, какъ о постороннемъ, безъ отвращенія, безъ стыда; Жанъ ужасался, слушая ее. Вотъ такъ отецъ!.. Вотъ такъ мать!.. Особенно въ сравненіи со строгимъ лицомъ консула и ангельской улыбкой госпожи Госсэнъ! Вдругъ понявъ, что таилось въ молчаніи ея возлюбленнаго, какое возмущеніе противъ житейской грязи, которой онъ коснулся въ ея близости, Фанни сказала съ философскимъ спокойствіемъ:-- Въ концѣ концовъ, это бываетъ во всѣхъ семьяхъ, и за это нельзя быть отвѣтственнымъ... у меня -- отецъ Легранъ; у тебя -- дядя Сезэръ.