Въ этотъ туманный день, къ четыремъ часамъ было холодно и темно, даже въ аллеѣ Елисейскихъ Полей, по которой глухо и мягко, словно по ватѣ, катились экипажи. Жанъ съ трудомъ прочелъ въ глубинѣ палисадника, калитка котораго была открыта, надпись золотыми буквами, высоко надъ антресолями дома, внѣшній видъ котораго по роскоши и спокойствію напоминалъ англійскій коттеджъ: "Меблированныя комнаты съ семейнымъ столомъ..." У троттуара передъ домомъ стояла карета.
Толкнувъ дверь конторы, Жанъ тотчасъ увидѣлъ ту, кого искалъ; она сидѣла у окна, перелистывая толстую счетную книгу, противъ другой женщины, нарядной и высокой, съ носовымъ платкомъ и мѣшочкамъ въ рукахъ.
-- Что вамъ угодно, сударь?..-- спросила Фанни; но тутъ же, узнавъ его, вскочила, пораженная, и подойдя къ дамѣ сказала тихо:-- Это мой мальчикъ...-- Та оглядѣла Госсэна съ головы до ногъ, съ хладнокровіемъ и опытомъ знатока, и сказала громко, безъ всякаго стѣсненія: -- Поцѣлуйтесь, дѣти... Я не смотрю на васъ.-- Потомъ заняла мѣсто Фанни и продолжала повѣрку счетовъ.
Фанни и Жанъ держали другъ друга за руки и бормотали глупыя фразы: "Какъ поживаешь?" -- "Такъ себѣ, благодарю"... "Значитъ ты выѣхалъ вчера вечеромъ?"... Но волненіе въ голосѣ придавало словамъ ихъ истинный смыслъ. Присѣвъ на диванъ и придя немного въ себя, Фанни сказала тихо:-- Ты не узналъ мою хозяйку?.. Ты ее встрѣчалъ... на балу у Дешелетта... Она была одѣта испанской невѣстой... Невѣста, правда, нѣсколько поблекшая.
-- Такъ это?..
-- Розаріо Санчесъ, любовница Де-Поттера.
Эта Розаріо, или Роза, какъ гласило ея имя, написанное на всѣхъ зеркалахъ ночныхъ ресторановъ, всегда съ прибавленіемъ какой нибудь сальности, была въ старину наѣздницей на Ипподромѣ и славилась въ мірѣ кутилъ своею циничной распущенностью, зычной глоткой и ударами хлыста, которыми награждала членовъ клуба; послѣдніе весьма высоко цѣнили ихъ и подчинялись ей, какъ лошади.
Испанка изъ Орана, она была скорѣе эффектна, чѣмъ хороша, и при вечернемъ освѣщеніи производила и сейчасъ извѣстное впечатлѣніе своими черными, подведенными глазами и сросшимися бровями; но здѣсь, даже въ этомъ полусвѣтѣ, ей можно было смѣло дать всѣ пятьдесятъ лѣтъ, отражавшіеся на плоскомъ, жесткомъ лицѣ, со вздувшейся и желтой, какъ у лимона ея родины, кожей. Будучи подругой Фанни Легранъ, она въ теченіе ряда лѣтъ опекала ее въ ея любовныхъ похожденіяхъ, и одно имя Розы наводило ужасъ на любовниковъ Сафо.
Фанни поняла, почему задрожала рука Жана, и поспѣшила оправдаться. Къ кому же было обратиться, чтобы найти мѣсто? Она была въ затрудненіи. Къ тому же, Роза ведетъ теперь спокойную жизнь: она богата, и живетъ въ своемъ отелѣ на улицѣ Виллье, или на своей виллѣ въ Ангіенѣ, принимая старыхъ друзей, но любовника имѣетъ лишь одного -- своего неизмѣннаго композитора.
-- Де-Поттера? -- спросилъ Жанъ...-- Мнѣ казалось, что онъ женатъ?
-- Да... женатъ; кажется даже на хорошенькой женщинѣ, и у него есть дѣти... Но это не помѣшало ему вернуться къ прежней... И если бы ты видѣлъ, какъ она говоритъ съ нимъ, какъ третируетъ его!.. Да, ему туго приходится...-- Она пожимала ему руку съ нѣжнымъ упрекомъ. Въ эту минуту дама прервала чтеніе и обратилась къ мѣшочку, прыгавшему на концѣ шнурка:
-- Ну же, сиди смирно, говорятъ тебѣ!..-- А затѣмъ сказала управительницѣ тономъ приказанія: -- подай Бичито кусокъ сахару.
Фанни встала, принесла кусокъ сахару, и, приблизивъ его къ отверстію мѣшочка, произнесла нѣсколько ласковыхъ, дѣтскихъ словъ.-- "Взгляни, какой хорошенькій звѣрекъ...-- сказала она своему любовнику, показывая укутанное ватой животное, вродѣ большой, уродливой ящерицы, зубастое, покрытое бородавками, съ наростомъ на головѣ въ видѣ капюшона, сидѣвшимъ на трясучемъ студенистомъ тѣлѣ; то былъ хамелеонъ, присланный Розѣ изъ Алжира, и она охраняла его отъ суровой парижской зимы, окружая его тепломъ и заботами. Она любила его, какъ никого въ жизни не любила; и Жанъ понялъ по угодливымъ пріемамъ Фанни, какое мѣсто въ домѣ занимало это ужасное животное.
Дама захлопнула книгу, собираясь ѣхать.-- Сносно для перваго мѣсяца... Только будь экономнѣе со свѣчами.
Она окинула хозяйскимъ взглядомъ маленькую, чисто убранную гостинную, съ мебелью обитой тисненнымъ бархатомъ, сдула пыль съ растенія, стоявшаго на столикѣ, замѣтила дырочку въ гипюровой занавѣскѣ окна; наконецъ съ выразительнымъ взглядомъ сказала молодымъ людямъ.-- Только, милые мои, пожалуйста безъ глупостей... Мой домъ безусловно приличный..." и, усѣвшись въ экипажъ, покатила въ Булонскій лѣсъ на обычную прогулку.
-- Видишь, какъ все это несносно!..-- сказала Фанни.-- Она и ея мать мучаютъ меня своими посѣщеніями два раза въ недѣлю. Мать еще ужаснѣе, еще жаднѣе... Нужна вся моя любовь къ тебѣ, повѣрь, чтобы тянуть эту лямку въ этомъ противномъ домѣ... Наконецъ, ты тутъ и еще мой... Я такъ боялась...-- Она обняла его, прильнувъ къ нему длительнымъ поцѣлуемъ, и въ его отвѣтномъ трепетѣ нашла увѣренность, что онъ еще принадлежитъ ей. Но въ коридорѣ слышны были шаги, приходилось быть насторожѣ. Когда внесли лампу, она сѣла на обычное мѣсто и взяла свое рукодѣліе; онъ сѣлъ рядомъ, какъ будто пришелъ съ визитомъ...
-- Не правда ли, я измѣнилась?.. Немного осталось отъ прежней Сафо...
Улыбаясь, она показывала вязальный крючекъ, которымъ двигала неловко, словно маленькая дѣвочка. Она прежде терпѣть не могла вязанья; чтеніе, рояль, папироска или стряпня съ засученными рукавами любимаго блюда -- другихъ занятій у нея не было.
Но что было дѣлать здѣсь? О роялѣ, стоявшемъ въ гостинной, нечего было и думать, она цѣлый день неотлучно должна быть въ конторѣ... Романы? Она знала такъ много настоящихъ приключеній! Тоскуя по запрещенной папироскѣ, она стала вязать кружева; давая работу рукамъ, вязанье оставляетъ свободу мысли -- и Фанни поняла пристрастіе женщинъ къ различнымъ рукодѣліямъ, которыя раньше презирала.
Пока она неловко старалась нацѣпить петлю, со вниманіемъ неопытной вязальщицы, Жанъ наблюдалъ ее, спокойную, въ простомъ платьѣ со стоячимъ воротничкомъ, гладко зачесанными волосами на круглой, античной головкѣ, съ видомъ благоразумнымъ и безупречнымъ. По улицѣ, въ направленіи шумныхъ бульваровъ, непрерывно тянулся рядъ экипажей, въ которыхъ высоко сидѣли извѣстныя, роскошно одѣтыя кокотки; казалось, Фанни безъ сожалѣнія смотрѣла на эту выставку торжествующаго порока; вѣдь и она могла бы занять въ ней мѣсто, которымъ пренебрегла ради него. Только бы онъ согласился хоть изрѣдка видаться съ ней, а она ужъ сумѣетъ справиться со своею рабской жизнью и даже найти въ ней привлекательныя стороны...
Всѣ обитатели пансіона обожали ее. Иностранки, лишенныя вкуса, слѣдовали ея совѣтамъ при покупкѣ нарядовъ; по утрамъ она давала уроки пѣнія старшей изъ дѣвицъ-перуанокъ и указывала мужчинамъ, какую книгу прочесть, какую пьесу посмотрѣть въ театрѣ; мужчины осыпали ее знаками вниманія и предупредительности, особенно голландецъ, жившій во второмъ этажѣ. -- Онъ усаживается на этомъ мѣстѣ, гдѣ ты сидишь и смотритъ на меня, пока я не скажу: "Кейперъ, вы мнѣ надоѣли". Тогда онъ отвѣчаетъ: "Хорошо" и уходитъ... Онъ преподнесъ мнѣ эту маленькую коралловую брошь... Она стоитъ пять франковъ, и я приняла ее, лишь бы отъ него отвязаться.
Вошелъ лакей и поставилъ подносъ съ посудой на круглый столикъ, слегка отодвинувъ растеніе. -- Я обѣдаю здѣсь, одна, за часъ до общаго обѣда.-- Она указала на два блюда изъ довольно длиннаго и обильнаго меню. Завѣдующая хозяйствомъ имѣла право лишь на супъ и на два блюда.-- Ну и подлая же Розаріо!.. Хотя въ концѣ-концовъ я предпочитаю обѣдать здѣсь; не надо разговаривать и я прочитываю твои письма,-- они замѣняютъ мнѣ собесѣдника.
Она прервала себя, чтобы достать скатерть и салфетки; ее безпокоили ежеминутно; то приходилось отдать приказаніе, то отворить шкафъ, то удовлетворить какое-либо требованіе. Жанъ понялъ, что, оставаясь дольше, онъ стѣснилъ бы ее; къ тому же ей стали подавать обѣдъ, и маленькая, жалкая порціонная чашка, дымившаяся на столѣ, навела обоихъ на одну и ту же мысль, на одно и то же сожалѣніе о былыхъ совмѣстныхъ обѣдахъ!
-- До воскресенья... до воскресенья... тихонько повторяла она, отпуская его. Въ присутствіи служащихъ и сходившихъ по лѣстницѣ нахлѣбниковъ они не могли обнять другъ друга; Фанни взяла его руку, и долго держала ее у своего сердца, какъ бы желая впитать его ласку.
Весь вечеръ и всю ночь онъ думалъ о ней, страдая за ея рабскую приниженность передъ подлой хозяйкой и ея жирной ящерицей; голландецъ тоже смущалъ его, такъ что до воскресенья онъ не жилъ, а мучился. На дѣлѣ, этотъ полу-разрывъ, долженствовавшій безъ потрясеній подготовить конецъ ихъ связи, оказался для Фанни ножомъ садовода, оживляющимъ гніющее дерево. Почти ежедневно писали они другъ другу записки, полныя нѣжности, которыя диктуются нетерпѣніемъ влюбленныхъ; или же онъ заходилъ къ ней послѣ службы для тихой бесѣды въ конторѣ, за вязаньемъ.
Говоря о немъ въ пансіонѣ, она какъ то сказала: "Одинъ изъ моихъ родственниковъ"... и подъ защитой этой неопредѣленной клички онъ могъ провести иногда вечеръ въ ихъ гостинной, словно за тысячу верстъ Парижа. Онъ познакомился съ семьей перуанцевъ, съ ихъ безчисленными барышнями, всегда безвкусно одѣтыми въ яркіе цвѣта, и возсѣдавшими вдоль стѣнъ гостинной точь-въ-точь какъ попугаи на насѣстѣ; онъ слушалъ игру на цитрѣ расфуфыренной Минны Фогель, напоминавшей обвитую хмелемъ жердь, и видѣлъ ея молчаливаго брата; больной страстно покачивалъ головой въ тактъ музыкѣ и перебиралъ пальцами воображаемый кларнетъ -- единственный инструментъ, на которомъ ему позволено было играть; игралъ въ вистъ съ голландцемъ, толстымъ, лысымъ и грязнымъ; голландецъ бывалъ во всѣхъ странахъ и плавалъ по всѣмъ океанамъ, но когда его спрашивали объ Австраліи, гдѣ онъ недавно провелъ нѣсколько мѣсяцевъ, то онъ отвѣчалъ, вытаращивъ глаза:-- Угадайте, что стоитъ въ Мельбурнѣ картофель?..-- дороговизна картофеля былъ единственнымъ, обстоятельствомъ, поразившимъ его въ чужихъ краяхъ.
Фанни была душою этихъ собраній, болтала, пѣла, играя роль освѣдомленной и свѣтской парижанки; окружавшіе ее чудаки не замѣчали въ ней слѣдовъ богемы и мастерской, или же принимали ихъ за утонченныя манеры. Она поражала ихъ своими связями со знаменитостями литературнаго и артистическаго міра; а русской дамѣ, сходившей съ ума по Дежуа, сообщила подробности о его манерѣ творить, о количествѣ чашекъ кофе, выпиваемыхъ имъ за ночь, о точной цифрѣ гонорара, уплаченнаго издателемъ "Сендринетты" за этотъ трудъ, обогатившій его. Успѣхи любовницы исполняли Госсэна гордостью, такъ что, забывая свою ревность, онъ готовъ былъ за свидѣтельствовать ея слова, если бы кто-нибудь въ нихъ усумнился.
Любуясь ею въ этомъ мирномъ салонѣ, при мягкомъ свѣтѣ лампъ подъ абажуромъ, пока она разливала чай, аккомпанировала на роялѣ молодымъ дѣвушкамъ и давала имъ совѣты, словно старшая сестра, онъ находилъ странное удовольствіе припоминать ее иною, такой, какой она приходила къ нему по воскресеньямъ утромъ, вся промокшая отъ дождя; дрожа отъ холода, но не подходя къ ярко пылавшему камину, затопленному ради ея прихода, она поспѣшно раздѣвалась и бросалась въ широкую постель, прижимаясь къ любовнику. Какія объятія, какія ласки! Ими вознаграждалось нетерпѣніе цѣлой недѣли, лишеніе испытываемое каждымъ изъ нихъ, и сохранявшимъ ихъ любви ея жизненность.
Проходили часы, они не знали счета времени и до вечера не покидали постели. Ничто не соблазняло ихъ; ни развлеченія, ни визиты къ друзьямъ, будь то даже Эттэма, которые изъ экономіи рѣшили переселиться за городъ. Послѣ завтрака, поданнаго тутъ же, они слушали, притаясь, и не дивигаясь, воскресный шумъ парижской толпы, слонявшейся по улицамъ, свистки поѣздовъ, грохотъ переполненныхъ экипажей; только крупныя капли дождя, падавшія на цинковую крышу балкона, да ускоренное біеніе ихъ сердецъ, отмѣчали это отсутствіе жизни, это незнаніе времени, вплоть до сумерекъ.
Наконецъ газъ, зажженный напротивъ, бросалъ блѣдный отсвѣтъ на обои; надо было вставать, такъ какъ Фанни должна была возвращаться къ семи часамъ. Въ полутьмѣ комнаты, пока она надѣвала непросохшіе отъ ходьбы башмаки, юбки и платье управительницы -- черный мундиръ трудящихся женщинъ -- всѣ непріятности, всѣ униженія казались ей еще болѣе тяжкими и жестокими.
Вокругъ была любимая обстановка, мебель, маленькая умывальная комната, напоминавшая ей прежніе счастливые дни, и это еще усиливало ея печаль... Она съ трудомъ отрывалась: "Идемъ!" Чтобы подольше остаться вмѣстѣ, Жанъ провожалъ ее до пансіона; они медленно, прижавшись другъ къ другу, возвращались по аллеѣ Елисейскихъ Полей; фонари, возвышавшаяся Тріумфальная Арка, да двѣ-три звѣздочки на темномъ небѣ, казались фономъ діорамы. На углу улицы Перголезъ, вблизи пансіона, она приподнимала вуалетку для послѣдняго поцѣлуя, и онъ оставался одинъ, растерянный, съ отвращеніемъ къ квартирѣ, куда возвращался какъ можно позже, проклиная свою бѣдность и злобствуя на родныхъ въ Кастеле за ту жертву, на которую онъ обрекъ себя ради нихъ.
Въ теченіе двухъ или трехъ мѣсяцевъ они вели невыносимое существованіе, такъ какъ Жанъ долженъ былъ сократить и посѣщенія отеля, вслѣдствіе сплетенъ прислуги, а Фанни все больше и больше раздражалась на скупость матери и дочери Санчесъ. Она втихомолку подумывала о возобновленіи своего маленькаго хозяйства и чувствовала, что возлюбленный ея тоже выбился изъ силъ; но ей хотѣлось, чтобы онъ первый заговорилъ объ этомъ.
Въ одно апрѣльское воскресенье, Фанни явилась болѣе нарядная, чѣмъ обыкновенно въ круглой шляпкѣ, въ весеннемъ, простомъ туалетѣ -- она была небогата -- хорошо облегавшемъ ея стройную фигуру.
-- Вставай скорѣе, поѣдемъ завтракать на дачу...
-- На дачу?..
-- Да, въ Ангіенъ, къ Розѣ... Она пригласила насъ обоихъ...
Сначала онъ отказался, но Фанни настояла. Никогда Роза не простила бы ему отказа. -- Ты долженъ согласиться ради меня... Кажется, я, съ своей стороны, не мало дѣлаю.
Большая дача, великолѣпно отдѣланная и меблированная, въ которой потолки и зеркальные простѣнки отражали искристый блескъ воды, стояла на берегу Ангіенскаго озера, передъ громадной лужайкой, спускавшейся къ бухтѣ, гдѣ покачивалось нѣсколько яликовъ и лодокъ; роскошныя грабовыя аллеи парка уже трепетали ранней зеленью и цвѣтущею сиренью. Корректная прислуга и безупречныя аллеи, гдѣ нельзя было найти ни сучка, дѣлали честь двойному надзору Розаріо и старухи Пиларъ.
Всѣ сидѣли уже за столомъ, когда они появились, цѣлый часъ проплутавъ вслѣдствіе неточнаго адреса, вокругъ озера, по переулкамъ между садовыми рѣшетками. Смущеніе Жана достигло высшей степени отъ холоднаго пріема хозяйки, взбѣшенной тѣмъ, что ихъ пришлось ждать, и необычайнаго вида старыхъ вѣдьмъ, которымъ Роза представила его крикливымъ голосомъ уличной торговки. То были три "звѣзды", какъ называютъ себя извѣстныя кокотки -- три развалины, блиставшія когда-то при Второй Имперіи, съ именами столь же знаменитыми, какъ имена великихъ поэтовъ или полководцевъ: Вильки Кобъ, Сомбрёзъ, Клара Дефу. Разумѣется, звѣзды эти блестѣли какъ и раньше, разодѣтыя по послѣдней модѣ, въ весеннихъ туалетахъ, изящныя, нарядныя отъ воротничка до ботинокъ; но, увы, какія увядшія, намазанныя, и реставрированныя! Сомбрёзъ, съ мертвыми глазами безъ вѣкъ, вытянувъ губы, ощупью искала свою тарелку, вилку, стаканъ; Дефу -- громадная, угреватая, съ грѣлкой подъ ногами, разложила на скатерти жалкіе, подагрическіе, искривленные пальцы, унизанные сверкающими перстнями, надѣвать и снимать которые было такъ трудно и сложно, какъ разбирать звенья римскаго фокуса; а Кобъ,-- тоненькая, съ моложавой фигурой, что дѣлало еще болѣе отвратительной ея облысѣвшую голову больного клоуна, прикрытую парикомъ изъ желтой пакли. Она была разорена, имущество ея было описано, и она отправилась въ послѣдній разъ въ Монте-Карло попытать счастья; вернулась оттуда безъ гроша, воспылавъ страстью къ красивому крупье, не захотѣвшему ее знать. Роза, пріютившая ее у себя и кормившая, чрезвычайно хвалилась этимъ.
Всѣ эти женщины были знакомы съ Фанни и покровительственно привѣтствовали ее: "Какъ поживаете, милая?" Фанни, съ скромномъ платьѣ, по три франка за метръ, безъ драгоцѣнностей, кромѣ красной броши Кейпера, выглядѣла "новенькой" среди этихъ престарѣлыхъ чудовищъ полусвѣта, казавшихся еще страшнѣе отъ окружавшей ихъ роскоши, при отраженномъ блескѣ воды и неба, проникавшемъ вмѣстѣ съ весеннимъ ароматомъ въ окна и двери столовой.
Тутъ же была старуха Пиларъ, "обезьяна", она называла себя на своемъ франко-испанскомъ жаргонѣ -- настоящая макака, съ шероховатой безцвѣтной кожей, съ выраженіемъ злой хитрости на морщинистомъ лицѣ, съ остриженными въ кружокъ сѣдыми волосами, и одѣтая въ старое черное атласное платье, съ голубымъ матросскимъ воротникомъ.
-- Наконецъ, господинъ Бичито...-- сказала Роза, заканчивая представленіе своихъ гостей, и показывая Госсэну лежавшій на скатерти комъ розовой ваты съ дрожащимъ подъ нимъ хамелеономъ.
-- А меня не слѣдуетъ развѣ представить? -- спросилъ съ напускною веселостью высокій господинъ, съ сѣдѣющими усами и съ нѣсколько чопорной осанкой, въ свѣтломъ пиджакѣ и стоячемъ воротничкѣ.
-- Правда... забыли:-- Татава, сказали, смѣясь, женщины. Хозяйка дома небрежно назвала его фамилію. То былъ Де-Поттеръ, извѣстный композиторъ, авторъ "Клавдіи" и "Савонароллы"; Жанъ, лишь мелькомъ видѣвшій его у Дешелетта, былъ пораженъ почти полнымъ отсутствіемъ духовныхъ чертъ въ наружности великаго артиста, съ правильнымъ, но неподвижнымъ, словно деревяннымъ лицомъ, безцвѣтными глазами, съ печатью безумной, неизлечимой страсти, державшей его уже много лѣтъ около этой развратной твари; эта страсть заставила его покинуть жену и дѣтей, и стать прихлебателемъ въ домѣ, на который онъ просадилъ уже часть своего огромнаго состоянія и театральныхъ заработковъ, и гдѣ съ нимъ обращались хуже, чѣмъ съ лакеемъ. Нужно было видѣть, какъ выходила изъ себя Роза при его попыткахъ вступить въ разговоръ, какимъ презрительнымъ тономъ она приказывала ему молчать. И Пиларъ всегда поддерживая дочь, прибавляла внушительно:
-- Помолчи, пожалуйста, милый.
Жанъ сидѣлъ за столомъ рядомъ съ Пиларъ, ворчавшей и чавкавшей, во время ѣды, какъ животное, и жадно заглядывавшей въ его тарелку; это изводило молодого человѣка, уже и безъ того раздраженнаго безцеремоннымъ тономъ Розы, задѣвавшей Фанни, вышучивавшей музыкальные вечера въ пансіонѣ и наивность несчастныхъ иностранцевъ, принимавшихъ управительницу за разорившуюся свѣтскую даму. Казалось, что бывшая наѣздница, заплывшая нездоровымъ жиромъ, съ тысячными брилліантами въ ушахъ, завидовала подругѣ, ея молодости и красотѣ, которыя невольно сообщались ей ея молодымъ и красивымъ любовникомъ; но Фанни не раздражалась, а наоборотъ, забавляла весь столъ, представляя въ каррикатурномъ видѣ обитателей пансіона: перуанца, съ закатываньемъ глазъ, высказывавшаго ей свое страстное желаніе познакомиться съ извѣстной "кокоткой", и молчаливое ухаживанье голландца, сопѣвшаго, какъ тюлень, за ея стуломъ: "Угадайте, что стоитъ въ Батавіи картофель?"
Госсэнъ не смѣялся; Пиларъ тоже была серьезна, то присматривая за дочернимъ серебромъ, то рѣзкимъ движеніемъ набрасываясь вдругъ на свой приборъ, или на рукавъ сосѣда, въ погонѣ за мухой, которую предлагала, бормоча нѣжныя слова: "ѣшь, милочка, ѣшь красавецъ" отвратительному животному, лежавшему на скатерти, сморщенному и безформенному, какъ пальцы старой Дефу.
Иногда, за недостаткомъ мухъ поблизости, она намѣчала муху на буфетѣ или на стеклянной двери, вставала и съ торжествомъ ловила ее. Этотъ пріемъ, часто повторяемый, вывелъ наконецъ изъ терпѣнія дочь, особенно нервничавшую съ самаго утра:
-- Не вскакивай каждую минуту! Наконецъ, это утомительно.
Тѣмъ же голосомъ, но сильно коверкая слова, мать отвѣтила:
-- Вы вѣдь обжираетесь... Почему-же ему неѣсть?
-- Уходи изъ за стола, или сиди спокойно... Ты всѣмъ надоѣла...
Старуха заупрямилась, и онѣ начали ругаться какъ испанки-ханжи, примѣшивая къ уличной брани и адъ, и дьяволовъ:
-- Hija del demonio.
-- Cuerno de satanas.
-- Puta!..
-- Mi madre!
Жанъ съ ужасомъ смотрѣлъ на нихъ, межъ тѣмъ какъ остальные гости, привыкшіе къ семейнымъ сценамъ, продолжали спокойно ѣсть. И только Де-Поттеръ вмѣшался въ ссору, изъ уваженія къ постороннему:
-- Перестаньте, довольно!
Но Роза, въ бѣшенствѣ, напала и на него:
-- Куда суешься?.. Вотъ новости!.. Развѣ я не смѣю говорить, что хочу?.. Сходи лучше къ женѣ, посмотри, нѣтъ ли кого нибудь тамъ... Опротивѣли мнѣ твои рыбьи глаза, да три волоса на макушкѣ... Отдай ихъ твоей гусынѣ, пока не поздно!.."
Де-Поттеръ, слегка поблѣднѣвъ, улыбался:
-- Съ чѣмъ приходится мириться!..-- бормоталъ онъ про себя.
-- Это чего-нибудь да стоитъ! -- рычала она, навалясь всѣмъ тѣломъ на столъ.-- А то знаешь,-- скатертью дорога!.. Убирайся!.. Живо!
-- Перестань, Роза...-- молили жалкіе, тусклые глаза. А старуха Пиларъ, принимаясь за ѣду, съ комичнымъ равнодушіемъ, сказала: "Помолчи, мой милый"; всѣ покатились со смѣху, даже Роза, даже Де-Поттеръ, который теперь обнималъ свою сварливую любовницу, и, желая окончательно заслужить ея прощеніе,. поймалъ муху и, держа ее осторожно за крылья, предложилъ ее Бичито.
И это Де-Поттеръ, знаменитый композиторъ, гордость французской школы! Чѣмъ, какими чарами удерживала его эта женщина, состарившаяся въ порокѣ, грубая съ матерью, которая лишь подчеркивала ея низость, показывала ее такой, какой она будетъ черезъ двадцать лѣтъ, словно отражая ее въ зеркальномъ садовомъ шарѣ?..
Кофе былъ поданъ на берегу озера, въ маленькомъ гротѣ изъ раковинъ и камешковъ, задрапированномъ свѣтлой тканью, отливавшей волнистымъ блескомъ воды; восхитительный уголокъ для поцѣлуевъ, капризъ восемнадцатаго столѣтія, съ зеркальнымъ потолкомъ, въ которомъ отражались позы старыхъ вѣдьмъ, развалившихся на широкомъ диванѣ и охваченныхъ послѣобѣденною нѣгою; Роза, съ пылающимъ подъ бѣлилами лицомъ и вытянувъ руки, навалилась на своего композитора:
-- О! мой Татавъ... мой Татавъ!..
Но этотъ приливъ нѣжности исчезъ вмѣстѣ съ шартрёзомъ, и такъ какъ у одной изъ дамъ явилась фантазія покататься по озеру, она послала Де-Поттера за лодкой.
-- Только лодку, слышишь, а не яликъ!
-- Я прикажу Дезире.
-- Дезире завтракаетъ...
-- Дѣло въ томъ, что лодка полна воды; надо воду вычерпывать, а это долгая возня...
-- Жанъ пойдетъ съ вами, де-Поттеръ...-- сказала Фанни, предчувствуя новый скандалъ.
Сидя другъ противъ друга, раздвинувъ ноги, и нагибаясь со скамейки, они дѣятельно вычерпывали воду, не говоря ни слова, не глядя другъ на друга, словно, загипнотизированные плескомъ воды, мѣрно лившейся изъ ковшей. Возлѣ нихъ благоухающею свѣжестью падала тѣнь высокой катальты и вырѣзывалась на фонѣ блестѣвшаго свѣтомъ озера.
-- Давно ли вы живете съ Фанни?-- спросилъ композиторъ, пріостанавливая работу.
-- Два года...-- отвѣчалъ Госсэнъ, нѣсколько удивленный.
-- Всего два года?.. Въ такомъ случаѣ то, что вы видите на моемъ примѣрѣ, можетъ пойти вамъ на пользу. Я живу тридцать лѣтъ съ Розой; двадцать лѣтъ тому назадъ, вернувшись изъ Италіи послѣ трехлѣтней работы, для которой я былъ командированъ въ Римъ, пошелъ я вечеромъ на Ипподромъ и увидѣлъ ее, стоящею въ маленькой колесницѣ на поворотѣ арены и несущейся прямо на меня, съ хлыстомъ, мелькавшимъ въ воздухѣ, въ каскѣ съ восемью вампирами, и въ кольчугѣ изъ золотой чешуи, сжимавшей ея станъ до половины бедеръ. Ахъ, если бы тогда мнѣ сказали...
И принимаясь снова опоражнивать лодку, онъ продолжалъ разсказывать, какъ вначалѣ у него въ семьѣ только смѣялись надъ этою связью; затѣмъ, когда дѣло приняло серьезный оборотъ, какими усиліями, мольбами и жертвами родные хотѣли склонить его къ разрыву. Два или три раза женщину эту удаляли цѣною денегъ, но онъ постоянно отыскивалъ ее и соединялся съ нею. "Попробуемъ послать его въ путешествіе..." сказала мать. Онъ поѣхалъ; но вернулся и ушелъ къ ней снова. Тогда онъ позволилъ, чтобы его женили; красивая дѣвушка, богатое приданое, перспектива Академіи въ свадебной корзинѣ... А три мѣсяца спустя бросилъ новобрачную ради прежней любви... "Ахъ, молодой человѣкъ, молодой человѣкъ!.."
Онъ разсказывалъ свою жизнь сухо, ни одинъ мускулъ не дрогнулъ на его лицѣ, похожемъ на маску, неподвижномъ, какъ крахмальный воротничекъ, который его такъ прямо поддерживалъ. Проплывали лодки, полныя студентовъ и женщинъ, со взрывами молодого, пьянаго смѣха и пѣсенъ; сколько безсознательныхъ. людей должны были бы остановиться и выслушать этотъ ужасный урокъ...
Въ кіоскѣ, тѣмъ временемъ, словно утоворясь склонять Фанни къ разрыву, престарѣлыя красавицы учили ее уму-разуму...
-- Красивъ мальчикъ, но вѣдь у него нѣтъ ни гроша... Къ чему же все это приведетъ?..
-- Но я его люблю...
Роза сказала, пожимая плечами:
-- Бросьте ее... Она упустила голландца, какъ упустила на моихъ глазахъ всѣ превосходные случаи... Послѣ исторіи съ Фламаномъ, она пыталась стать практичной, но теперь снова безумна, какъ никогда...
-- Ау, vellaka... проворчала мадамъ Пиларъ.
Въ разговоръ вмѣшалась англичанка, съ лицомъ клоуна и съ ужаснымъ акцентомъ, который такъ долго способствовалъ ея успѣху:
-- Очень хорошо любить любовь, малютка... Это очень пріятно, любовь, видите ли... Но вы должны также любить деньги... Теперь, если бы я всегда была богата, развѣ мой крупье сказалъ бы, что я безобразна; какъ вы думаете?..
Она вскочила гнѣвно и сказала пронзительнымъ голосомъ:
-- О, это ужасно, эта вещь... Быть знаменитой въ свѣтѣ, быть извѣстной на весь міръ, какъ памятникъ, какъ бульваръ... Быть такъ знаменитой, что всякій извозчикъ, когда ему скажутъ "Вильки Кобъ" тотчасъ зналъ, гдѣ это... Видѣть у моихъ ногъ князей и королей, говорившихъ, когда я плевала, что мой плевокъ красивъ... И вдругъ теперь этотъ грязный оборванецъ смѣетъ гнать меня и говорить, что я безобразна и мнѣ не на что было купить его хотя бы на одну ночь!
Возбуждаясь при мысли, что ее могли найти безобразной, она вдругъ распахнула платье:
-- Лицо, yes, я согласна; но шея, плечи... Развѣ они не бѣлы? Развѣ они не упруги?..
Она безстыдно обнажала свое тѣло колдуньи, которое какимъ то чудомъ осталось молодымъ послѣ тридцати лѣтъ, проведенныхъ въ этомъ аду, и надъ которымъ возвышалась увядшая, безобразная голова.
-- Лодка готова, сударыни!.. -- крикнулъ де-Поттеръ; англичанка, застегнувъ платье надъ тѣмъ, что въ ней оставалось еще молодого, пробормотала въ комическомъ ужасѣ:
-- Не могла же я ходить голой по улицамъ!..
Среди этой декораціи во вкусѣ Ланкрэ, гдѣ сверкала изъ-за свѣжей зелени кокетливая бѣлизна дачъ, съ террасами, съ лужайками, окаймлявшими искрившійся на солнцѣ прудъ, странное зрѣлище представляла лодка съ этими престарѣлыми жрицами любви: слѣпая Сомбрёзъ, старый клоунъ и разбитая параличемъ Дефу, оставлявшія за лодкой вмѣстѣ со струей воды мускусный запахъ своихъ притираній...
Жанъ гребъ, согнувъ спину, стыдясь и приходя въ отчаяніе отъ того, что его могли увидѣть, приписать ему какую нибудь низменную функцію въ этой мрачной аллегорической баркѣ. Къ счастью, противъ него, въ видѣ отдыха для глазъ и для души, сидѣла Фанни Легранъ, возлѣ руля, которымъ правилъ Де-Поттеръ. Улыбка Фанни никогда не казалась ему такою молодою, разумѣется, по сравненію...
-- Спой намъ, крошка, что нибудь,-- попросила Дефу, разнѣженная весеннимъ воздухомъ.
Выразительнымъ и глубокимъ голосомъ, Фанни запѣла баркароллу изъ "Клавдіи"; композиторъ, тронутый этимъ напоминаніемъ своего перваго крупнаго успѣха, вторилъ ей, не разжимая губъ, подражая партіи оркестра, и эти звуки сопровождали мелодію, словно всплески воды. Въ эту минуту, въ этой обстановкѣ это было восхитительно. Съ сосѣдняго балкона крикнули "браво"; и Жанъ, мѣрно двигая веслами, жаждалъ этой божественной музыки, лившейся изъ устъ его любовницы, и испытывалъ соблазнъ прильнуть губами къ этому источнику и пить изъ него, запрокинувъ голову, безъ перерыва, всегда.
Внезапно Роза, въ ярости, прервала пѣсенку, такъ какъ ее раздражали сливавшіеся въ ней голоса:
-- Эй, вы, пѣвцы, когда вы кончите ворковать другъ другу подъ носъ?.. Неужели вы думаете, что насъ забавляетъ вашъ похоронный романсъ?.. Довольно!.. Во-первыхъ поздно, да и Фанни пора домой...
Рѣзкимъ движеніемъ руки указывая на ближайшую остановку, она сказала своему любовнику:
-- Причаливай сюда... Здѣсь ближе къ станціи...
Это было болѣе чѣмъ грубо; но бывшая цирковая наѣздница уже пріучила гостей къ своимъ манерамъ, и никто не смѣлъ протестовать. Пара была высажена на берегъ, съ нѣсколькими холодными прощальными привѣтствіями, обращенными къ молодому человѣку, и съ приказаніями отданными Фанни пронзительнымъ голосомъ; лодка отплыла, съ криками, обрывками ссоры, закончившейся оскорбительнымъ взрывомъ хохота, донесшимся къ нимъ по гулкой поверхности воды.
-- Слышишь, слышишь,-- говорила Фанни, блѣднѣя отъ бѣшенства.-- Это она надъ нами смѣется...
Всѣ униженія, всѣ гнѣвныя выходки припомнились ей при этомъ послѣднемъ оскорбленіи; она перечисляла ихъ, идя къ вокзалу и разсказывала вещи, которыя до тѣхъ поръ скрывала. Роза только и старалась надъ тѣмъ, чтобы ихъ разлучить, чтобы облегчить ей возможность обмана.
-- Чего-чего только она не говорила мнѣ, убѣждая согласиться на предложенія голландца... Не далѣе, какъ сейчасъ, всѣ онѣ, точно сговорившись, начали... Я слишкомъ люблю тебя, понимаешь, и это стѣсняетъ ее въ ея порокахъ, ибо она обладаетъ всѣми пороками, самыми низменными, самыми чудовищными. И вотъ за это, я не хочу, больше...
Она остановилась и умолкла, видя, что онъ страшно поблѣднѣлъ, и что губы его дрожали, какъ въ тотъ вечеръ, когда онъ ворошилъ пепелъ сожженныхъ писемъ.
-- О, не бойся,-- сказала она.-- Твоя любовь излечила меня отъ всѣхъ этихъ ужасовъ... Она и ея омерзительный хамелеонъ, оба внушаютъ мнѣ отвращеніе...
-- Я не позволю тебѣ больше оставаться тамъ,-- сказалъ ей любовникъ, теряя разсудокъ отъ ужасающей ревности.-- Слишкомъ много грязи въ хлѣбѣ, который ты зарабатываешь. Ты вернешься ко мнѣ, мы какъ нибудь выбьемся.
Она давно ждала, призывала этотъ крикъ. Тѣмъ не менѣе она колебалась, возражая, что на триста франковъ, которые онъ получаетъ въ министерствѣ, жить своимъ домомъ трудно; придется, пожалуй, снова разставаться, -- а я уже перенесла такія страданія, когда прощалась въ первый разъ съ нашимъ бѣднымъ домомъ.
Подъ акаціями, окаймлявшими дорогу, съ телеграфными проволоками усѣянными ласточками, стояли скамейки; чтобы удобнѣе бесѣдовать, они сѣли на скамейку, оба взволнованные и не разнимая рукъ:
-- Триста франковъ въ мѣсяцъ...-- сказалъ Жанъ.-- Но какъ же живутъ Эттэма, которые получаютъ всего двѣсти пятьдесятъ?
-- Они живутъ въ деревнѣ, въ Шавиль, круглый годъ.
-- Такъ что же; сдѣлаемъ, какъ они; я не дорожу Парижемъ.
-- Въ самомъ дѣлѣ?.. Ты согласенъ?.. Ахъ другъ мой, другъ мой...
По дорогѣ проходили люди, проѣзжала на ослахъ послѣ свадьбы кавалькада. Они не могли поцѣловать другъ друга и сидѣли не двигаясь, прижавшись одинъ къ другому и мечтая о счастьѣ, которое принесутъ имъ лѣтніе вечера, свѣжесть луговъ, и теплая тишина, изрѣдка нарушаемая выстрѣлами изъ ружья или ритурнелями шарманки съ какого-то деревенскаго праздника.