-- Да, другъ мой, умеръ сегодня ночью на рукахъ у Розы... Я только что отнесъ его къ набивателю чучеловъ.
Де-Поттеръ, котораго Жанъ встрѣтилъ при выходѣ изъ магазина на улицѣ Бакъ, ухватился за него, чувствуя потребность излить свое горе, которое отнюдь не шло къ его безстрастнымъ и жесткимъ чертамъ дѣлового человѣка, и повѣдалъ ему о страданіяхъ злополучнаго Бичито, сраженнаго парижской зимой и околѣвшаго отъ холода, несмотря на обкладку ватой и на спиртовую горѣлку, уже два мѣсяца горѣвшую подъ его маленькою конуркой -- какъ согрѣваютъ дѣтей, родившихся раньше времени. Ничто не могло успокоить его дрожи, и въ предыдущую ночь, когда они всѣ стояли вокругъ него, послѣдній трепетъ пробѣжалъ по его тѣлу отъ головы до хвоста, и онъ умеръ въ мирѣ, благодаря цѣлымъ потокамъ святой воды, которые вылила мамаша Пиларъ на его пятнистую кожу, и которая, поднявъ глаза къ небу, сказала: "да проститъ ему Богъ!"
-- Я смѣюсь надъ этимъ; но тѣмъ не менѣе у меня тяжко на душѣ; особенно когда я думаю о страданіяхъ несчастной Розы, которую я оставилъ въ слезахъ... Къ счастью, Фанни съ нею...
-- Фанни?..
-- Да, мы давно уже ее не видѣли... Она пришла сегодня утромъ какъ разъ въ разгаръ трагедіи, и эта добрая душа осталась утѣшать подругу.-- Онъ прибавилъ, не замѣчая впечатлѣнія, произведеннаго его словами:-- Итакъ, у васъ все кончено? Вы разошлись? Помните ли вы нашъ разговоръ на Ангіенскомъ озерѣ? По крайней мѣрѣ, вы извлекаете пользу изъ совѣтовъ, которые вамъ даютъ...
И онъ не безъ нѣкоторой зависти выразилъ свое одобреніе.
Госсэнъ, нахмурившись, испытывалъ истинное горе при мысли о томъ, что Фанни вернулась къ Розаріо; но онъ сердился на себя за эту слабость, не имѣя, послѣ всего случившагося, ни правъ на ея жизнь, ни отвѣтственности за нея.
Передъ однимъ изъ домовъ на улицѣ Бонъ, старинной улицѣ древняго аристократическаго Парижа, на которую они только что вступили, Де-Поттеръ остановился. Здѣсь онъ жилъ, или, по крайней мѣрѣ, считалось, что живетъ, ибо въ дѣйствительности время его проходило на улицѣ Виллье или въ Ангіенѣ, и онъ лишь изрѣдка являлся домой, чтобы жена его и ребенокъ не казались совсѣмъ покинутыми.
Жанъ шелъ съ нимъ рядомъ, мысленно прощаясь съ нимъ, но тотъ вдругъ задержалъ его руку въ своихъ жесткихъ и сильныхъ рукахъ піаниста и безъ малѣйшаго затрудненія, какъ человѣкъ, котораго уже не смущаетъ его порокъ, сказалъ:
-- Окажите мнѣ, пожалуйста, услугу; поднимитесь со мною въ квартиру. Я долженъ обѣдать у жены, но не могу оставить бѣдную Розу одну въ ея отчаяніи... Вы послужите предлогомъ для моего ухода и избавите меня отъ непріятнаго объясненія.
Кабинетъ музыканта, въ великолѣпной и холодной буржуазной квартирѣ бель-этажа, носилъ отпечатокъ комнаты, въ которой никогда не работаютъ. Все было слишкомъ чисто, безъ малѣйшаго безпорядка, и не носило слѣдовъ той лихорадки дѣятельности, которая распространяется на предметы и мебель. Ни одной книги, ни одного листочка на столѣ, на которомъ красовалась огромная бронзовая чернильница, сухая и блестящая, словно на выставкѣ; ни одной партитуры на старомъ роялѣ, въ формѣ шпинета, вдохновлявшемъ его первыя произведенія. Бюстъ изъ бѣлаго мрамора, бюстъ женщины съ изящными чертами, съ выраженіемъ нѣжности, блѣдный въ полусвѣтѣ сумерекъ, придавалъ еще болѣе холодный видъ задрапированному камину безъ огня, и, казалось, грустно глядѣлъ на стѣны, увѣшанныя золочеными вѣнками, украшенными лентами, медалями, памятными жетонами всѣмъ этимъ хламомъ славы и тщеславія, великодушно оставленнымъ женѣ взамѣнъ себя и который она поддерживала, словно украшенія на могилѣ своего счастья.
Едва они вошли, какъ дверь кабинета отворилась и появилась г-жа Де-Поттеръ.
-- Это ты Гюставъ?
Она думала, что мужъ одинъ, и передъ незнакомымъ лицомъ остановилась въ явной тревогѣ. Изящная, красивая, изысканно и со вкусомъ одѣтая, она казалась красивѣе своего изображенія, кроткое выраженіе котораго замѣнилось у нея теперь нервною и мужественною рѣшимостью. Мнѣнія относительно характера этой женщины въ свѣтѣ раздѣлялись. Одни порицали ее за то, что она переноситъ явное презрѣніе мужа, такъ какъ связь его на сторонѣ была всѣмъ извѣстна; другіе, наоборотъ, восхищались ея молчаливою покорностью, и общественное мнѣніе считало ее за спокойную особу, любящую больше всего свой покой и удовлетворяющуюся въ своемъ вдовствѣ ласками красиваго ребенка и честью носить имя великаго человѣка.
Но, пока композиторъ представлялъ своего товарища и придумывалъ какую-то ложь, чтобы избѣжать семейнаго обѣда, по еле замѣтному трепету молодого женскаго лица, по грустному и пристальному взгляду, который ничего не видѣлъ, словно всецѣло поглощенный страданіемъ, Жанъ могъ угадать, что подъ свѣтскою внѣшностью заживо похоронена огромная скорбь. Она, казалось, приняла исторію, которой, конечно, не вѣрила, и ограничилась тѣмъ что сказала кротко:
-- Раймондъ будетъ плакать; я обѣщала ему, что мы пообѣдаемъ у его постели.
-- Какъ его здоровье? -- спросилъ Де-Поттеръ, разсѣянный, нетерпѣливый.
-- Лучше; но онъ все еще кашляетъ... Тебѣ не хочется взглянуть на него?
Онъ пробормоталъ нѣсколько словъ, которыя трудно было разобрать, дѣлая видъ, что ищетъ чего то въ комнатѣ:-- Не теперь... Очень тороплюсь,. Свиданіе въ клубѣ ровно въ шесть часовъ...-- Больше всего избѣгалъ онъ остаться съ нею наединѣ.
-- Въ такомъ случаѣ, до свиданія,-- сказала молодая женщина, внезапно стихшая, и лицо ея сомкнулось какъ гладь озера надъ брошеннымъ въ него камнемъ. Поклонилась и ушла.
-- Бѣжимъ!..
Де-Поттеръ увлекъ за собою Госсэна, смотрѣвшаго какъ передъ нимъ сходилъ по лѣстницѣ, прямой и корректный въ своемъ длинномъ пальто англійскаго покроя, этотъ мрачный влюбленный, такъ волновавшійся, когда заказывалъ чучело хамелеона для своей любовницы, и уходившій теперь даже не простясь со своимъ больнымъ ребенкомъ.
-- Все это, другъ мой,-- сказалъ музыкантъ, словно въ отвѣтъ на мысль своего пріятеля,-- все это ошибка тѣхъ, которые меня женили. Истую услугу оказали они мнѣ и этой бѣдной женщинѣ!.. Что за безуміе желать сдѣлать изъ меня мужа и отца!.. Я былъ любовникомъ Розы, остался имъ и останусь до тѣхъ поръ, пока кто-нибудь изъ насъ не подохнетъ... Отъ порока, захватившаго васъ въ удобную минуту и крѣпко держащаго васъ, развѣ можно кого-нибудь избавиться?.. А вы сами увѣрены ли, что если бы Фанни захотѣла...
Онъ окликнулъ проѣзжавшаго мимо извощика, и, садясь, сказалъ:
-- Кстати о Фанни; знаете ли вы новость? Фламанъ помилованъ, вышелъ изъ Мазасской тюрьмы... Это результатъ прошенія Дешелетта... Бѣдный Дешелеттъ! И послѣ смерти сдѣлалъ добро.
Не двигаясь, но съ безумнымъ стремленіемъ бѣжать, догнать эти колеса, катившіяся быстро по темной улицѣ, на которой только что загорался газъ, Госсэнъ удивлялся своему волненію. "Фламанъ помилованъ!., вышелъ изъ тюрьмы"!.. повторялъ онъ про себя, угадывая въ этихъ словахъ причину молчанія Фанни за послѣдніе дни, ея жалобы, внезапно стихшія подъ ласками утѣшителя; ибо первая мысль освобожденнаго была устремлена конечно къ ней.
Онъ припомнилъ любовныя письма, помѣченныя тюрьмою, упорство, съ которымъ Фанни защищала этого человѣка, тогда какъ она совсѣмъ не дорожила остальными своими бывшими любовниками; и, вмѣсто того, чтобы поздравить себя съ обстоятельствомъ, которое такъ легко освобождало его отъ всякой тревоги, отъ всякихъ угрызеній совѣсти, какая-то смутная тоска не дала ему спать большую часть ночи. Почему? Онъ ее не любитъ; онъ думаетъ только о своихъ письмахъ, оставшихся въ рукахъ этой женщины: быть можетъ, она станетъ читать ихъ тому, другому... Быть можетъ (кто поручится?) подъ вліяніемъ злобы воспользуется ими когда-нибудь, чтобы смутить его покой, его счастье...
Дѣйствительное-ли? Выдуманное-ли? Или это былъ лишь предлогъ? Какъ бы то ни было, а это опасеніе о письмахъ заставило его рѣшиться на неосторожный шагъ -- на посѣщеніе Шавиля, отъ котораго онъ послѣднее время упорно отказывался. Но кому поручить столь интимное и деликатное дѣло? Въ одно февральское утро онъ выѣхалъ съ десятичасовымъ поѣздомъ, совершенно покойный умомъ и сердцемъ, съ единственною боязнью найти домъ запертымъ и женщину уже исчезнувшей вслѣдъ за своимъ бандитомъ.
Но съ поворота дороги его успокоили отворенныя ставни и занавѣски на окнахъ домика; припоминая волненіе, съ которымъ онъ смотрѣлъ, какъ за нимъ бѣжалъ маленькій огонекъ, онъ смѣялся надъ самимъ собою и надъ хрупкостью своихъ впечатлѣній. Разумѣется, онъ уже не тотъ человѣкъ, который проходилъ тамъ, и, конечно, не найдетъ уже и той женщины. А межъ тѣмъ съ той поры прошло всего два мѣсяца! Лѣса, вдоль которыхъ мчался поѣздъ, еще не одѣлись въ новую листву, а стояли все такіе же голые, и ржавые какъ и въ день ихъ разрыва, когда плачъ разносился по лѣсу.
Онъ одинъ вышелъ на станціи, и дрожа отъ холоднаго тумана, пошелъ по узенькой тропинкѣ, обмерзшей и скользкой, прошелъ подъ аркой желѣзной дороги, не встрѣтилъ никого до "Pavè Les Gardes", на поворотѣ которой увидѣлъ мужчину и ребенка, везшаго въ сопровожденіи станціоннаго служащаго, тачку нагруженную чемоданами.
Ребенокъ, закутанный въ шарфъ съ надвинутой на уши фуражкой, сдержалъ восклицаніе, проходя мимо него. "Да это Жозефъ!" подумалъ Жанъ, изумленный и опечаленный неблагодарностью малютки; и, обернувшись, онъ встрѣтилъ взглядъ человѣка, державшаго ребенка за руку. Умное, тонкое лицо, поблѣднѣвшее отъ долгаго заточенія, готовое платье, купленное наканунѣ, бѣлокурая бородка, не успѣвшая отрости со времени выхода изъ тюрьмы... Да это Фламанъ, чортъ побери! Жозефъ -- его сынъ?..
Онъ мигомъ припомнилъ и понялъ все, начиная съ письма, хранившагося въ ящичкѣ, въ которомъ красавецъ-граверъ поручалъ любовницѣ своего ребенка, жившаго въ деревнѣ, вплоть до таинственнаго прибытія малютки, и смущенное лицо Эттэма, когда Жанъ заговорилъ объ этомъ пріемышѣ, и взгляды, которыми обмѣнивались Фанни и Олимпія; ибо всѣ они были въ заговорѣ, съ цѣлью заставить его кормить сына этого преступника. Ахъ какъ онъ глупъ, и какъ они должно быть, смѣялись надъ нимъ!.. Онъ почувствовалъ отвращеніе при мысли объ этомъ постыдномъ прошломъ и желаніе бѣжать отсюда, какъ можно дальше; но его смущали разныя вещи, которыя ему хотѣлось узнать. Мужчина съ ребенкомъ уѣхалъ; почему же не уѣхала Фанни? А затѣмъ письма... Ему нужны письма, онъ ничего не долженъ оставлять въ этомъ злополучномъ и грязномъ мѣстѣ!
-- Сударыня... Баринъ пріѣхалъ!..
-- Какой баринъ? -- наивно спросилъ женскій голосъ изъ глубины комнаты,
-- Я!..
Раздался крикъ, прыжокъ, затѣмъ: Подожди, я сейчасъ встану... иду!..
Еще въ постели, несмотря на то, что больше двѣнадцати часовъ! Жанъ не сомнѣвался относительно причины; онъ зналъ, послѣ чего люди просыпаются усталыми и разбитыми! И, пока онъ ожидалъ ее въ столовой, полной знакомыхъ предметовъ, и звуковъ, со свистками отходящаго поѣзда, съ дрожащимъ блеяніемь козы въ сосѣднемъ саду, съ разбросанными приборами на столѣ, все переносило его къ нѣкогда пережитымъ имъ утреннимъ часамъ, къ своему легкому завтраку передъ отъѣздомъ.
Фанни вошла и бросилась къ нему. Затѣмъ остановилась, почувствовавъ его холодность, и оба стояли изумленные, колеблющіеся, какъ люди встрѣчающіеся послѣ разорванной близости, по разныя стороны сломаннаго моста, а между собою видятъ огромное пространство катящихся и все пожирающихъ волнъ.
-- Здравствуй...-- сказала она тихо, не двигаясь. Она нашла его измѣнившимся, поблѣднѣвшимъ.
Онъ удивлялся тому, что видитъ ее молодою, лишь немного пополнѣвшею, ниже ростомъ чѣмъ онъ ее себѣ представлялъ, но озаренною тѣмъ особымъ сіяніемъ, тѣмъ блескомъ кожи и глазъ, тою нѣжностью, которую всегда оставляли въ ней ночи, отданныя страстнымъ ласкамъ. Итакъ та, воспоминанія о которой не давало ему покоя, осталась въ лѣсу, въ глубинѣ рва, засыпаннаго сухими листьями.
-- Въ деревнѣ, однако, встаютъ поздно...-- сказалъ онъ съ оттѣнкомъ ироніи.
Она извинилась, сослалась на мигрень и, подобно ему, говорила въ безличныхъ выраженіяхъ, не смѣя обратиться къ нему ни на "ты", ни на "вы"; затѣмъ въ отвѣтъ на нѣмой вопросъ, относившійся къ остаткамъ завтрака, сказала: "Это мальчикъ... онъ завтракалъ сегодня утромъ передъ отъѣздомъ"...
-- Передъ отъѣздомъ?.. куда-же?
Губы его выражали полное равнодушіе, но блескъ глазъ выдавалъ его. Фанни отвѣтила.
-- Отецъ на свободѣ... Онъ пришелъ и взялъ его...
-- Онъ вышелъ изъ Мазасской тюрьмы, не такъ ли?
Она вздрогнула, не хотѣла лгать.
-- Ну, да... Я ему обѣщала, и исполнила свое обѣщаніе... Сколько разъ у меня являлось желаніе оказать тебѣ все, но я не осмѣливалась, боялась, что ты отошлешь назадъ несчастнаго малютку...-- И застѣнчиво прибавила:-- Ты такъ ревновалъ тогда...
Онъ презрительно расхохотался. Ревновалъ! Онъ! Къ этому каторжнику!.. Полно, пожалуйста!.. И, чувствуя, какъ его охватываетъ гнѣвъ, онъ оборвалъ разговоръ и съ живостью сказалъ зачѣмъ пріѣхалъ. Его письма!.. Почему не передала она ихъ дядѣ Сезэру? Это избавило бы обоихъ отъ мучительнаго свиданія.
-- Правда,-- сказала она по-прежнему съ кротостью;-- но я ихъ тебѣ сейчасъ отдамъ, они здѣсь...
Онъ пошелъ за нею въ спальню, увидѣлъ неубранную, лишь наскоро прикрытую постель, съ двумя подушками, вдохнулъ запахъ папиросъ вмѣстѣ съ ароматомъ духовъ, которые узналъ, равно какъ и маленькій перламутррвый ящичекъ, стоявшій на столѣ. Одна и та же мысль пришла въ голову обоимъ: "Онъ не тяжелъ, сказала она, открывая ящикъ... жечь было бы нечего..."
Онъ молчалъ, взволнованный, съ пересохшимъ горломъ, не желая приблизиться къ этой неубранной постели, близъ которой она въ послѣдній разъ, перелистывала письма, наклонивъ голову, съ крѣпкой, бѣлой шеей, подъ каскадомъ поднятыхъ волнистыхъ волосъ, и въ широкомъ шерстяномъ пеньюарѣ, свободно охватывавшемъ ея пополнѣвшій, мягкій станъ.
-- Вотъ они!.. Всѣ тутъ!
Взявъ пакетъ и положивъ его въ карманъ, такъ какъ опасенія его измѣнились, Жанъ спросилъ:-- Итакъ онъ увозитъ ребенка... Куда же они ѣдутъ?
-- Въ Морванъ, на родину, чтобы жить тамъ, скрываясь, и работать надъ гравюрой, которую онъ пошлетъ въ Парижъ подъ вымышленнымъ именемъ.
-- А ты? Развѣ ты думаешь остаться здѣсь?..
Она отвела глаза, чтобы не встрѣтиться съ его взглядомъ, бормоча, что это было бы черезчуръ печально. Поэтому она думаетъ... быть можетъ она поѣдетъ въ небольшое путешествіе...
-- Въ Морванъ, конечно?.. Въ семью!..-- И, давая волю своей ревнивой ярости, онъ прибавилъ:-- Признавайся тотчасъ, что ты поѣдешь за твоимъ воромъ, что вы будете жить вмѣстѣ... Ты давно уже къ этому стремишься... Пора! Вернись въ твой хлѣвъ!.. Доступная женщина и фальшивый монетчикъ, это идетъ другъ къ другу! Я былъ слишкомъ добръ, желая вытащить тебя изъ этой грязи!
Она хранила спокойствіе, а изъ подъ опущенныхъ рѣсницъ сверкалъ огонекъ побѣды. И чѣмъ болѣе онъ хлесталъ ее свирѣпой и оскорбительной ироніей, тѣмъ болѣе она казалась гордой, тѣмъ болѣе дрожали концы ея губъ. Теперь онъ говорилъ о своемъ счастьѣ, о своей молодой, честной любви, о любви единственной. Ахъ, сердце честной женщины -- сладкій пріютъ!.. Затѣмъ вдругъ, понизя голосъ, словно стыдясь, спросилъ:
-- Я только что встрѣтилъ твоего Фламана; онъ ночевалъ у тебя?
-- Да, вчера было поздно, шелъ снѣгъ... Ему постлали на диванѣ.
-- Ты лжешь! Онъ спалъ здѣсь... Стоитъ только взглянуть на постель и на тебя!
-- Ну такъ что-жъ? -- она приблизила къ нему лицо, и въ ея сѣрыхъ большихъ глазахъ сверкнуло пламя распутства.-- Развѣ я знала, что ты придешь?.. И, лишившись тебя, что мнѣ было до всего остального? Я была печальна, одинока, все было мнѣ противно...
-- И вдругъ каторжный!.. Послѣ того, какъ ты жила съ честнымъ человѣкомъ... Это показалось тебѣ пріятнымъ, да?.. Воображаю, какими ласками вы осыпали другъ друта?.. Ахъ, какая грязь!.. Вотъ тебѣ!..
Она видѣла готовящійся ударъ, но не пыталась защищаться и получила его прямо въ лицо; затѣмъ съ глухимъ рычаньемъ боли и торжества, бросилась къ нему и охватила его обѣими руками:-- Дружокъ! Дружокъ!.. Ты меня все еще любишь!..-- И оба покатились на постель.
Къ вечеру его разбудилъ грохотъ проходившаго мимо скораго поѣзда; открывъ глаза, онъ нѣсколько минутъ не могъ придти въ себя, лежа одиноко на широкой постели, гдѣ его члены, словно утомленные чрезмѣрнымъ переходомъ, казалось лежали рядомъ, не будучи связаны другъ съ другомъ. За день выпало много снѣга. Въ тишинѣ безлюдной мѣстности слышно было какъ онъ таялъ и струился по стѣнамъ, вдоль стеколъ, капалъ съ желоба крыши и время отъ времени забрызгивалъ грязью и водою горѣвшій въ каминѣ коксъ.
Гдѣ онъ? Что дѣлаетъ онъ здѣсь? Мало-по-малу благодаря фонарю свѣтившему изъ садика, онъ увидѣлъ всю комнату и портретъ Фанни, висѣвшій противъ него; къ нему вернулось воспоминаніе о его паденіи, ничуть его однако не изумившее. Какъ только онъ вошелъ сюда, при первомъ взглядѣ на эту кровать, онъ почувствовалъ, что онъ побѣжденъ снова, что онъ погибъ; эти простыни влекли его словно въ пропасть, и онъ подумалъ: "Если я паду, то на этотъ разъ уже безвозвратно, навсегда". Такъ и случилось. Съ грустнымъ сознаніемъ своей низости, онъ все же испытывалъ нѣкоторое утѣшеніе при мысли, что онъ уже не поднимется изъ этой грязи, ощущалъ жалкое чувство раненаго, который, истекая кровью, кое какъ дотащился до кучи навозу, чтобы умереть на ней, и уставъ отъ страданій и борьбы, блаженно погружается въ мягкую, жидкую теплоту.
То, что ему теперь предстояло, было ужасно, но просто. Вернуться къ Иренѣ послѣ этой измѣны и рискнуть устроить жизнь по примѣру Де-Поттера?.. Какъ низко онъ ни палъ, до этого, однако, онъ еще не дошелъ!.. Онъ собирался написать Бушеро, великому физіологу, первому изучившему и описавшему болѣзни воли и разсказать ему этотъ ужасный случай, всю исторію своей жизни, начиная съ первой встрѣчи съ этой женщиной, когда она положила свою руку на его руку, и до того дня, когда онъ считалъ себя же спасеннымъ, преисполненнымъ счастья и опьяненія, а она снова захватила его чарами прошлаго -- этого ужаснаго прошлаго, гдѣ любовь занимала такъ мало мѣста, а были только подлая привычка и порокъ, вошедшій въ плоть и кровь...
Дверь отворилась. Фанни тихонько шла по комнатѣ, чтобы не разбудить его. Чуть приподнявъ вѣки, онъ глядѣлъ на нее, легкую и сильную, помолодѣвшую, грѣвшую у огня ноги, намокшія въ снѣгу; время отъ времени она оборачивалась къ нему съ тою улыбкою, которою улыбалась утромъ, во время ихъ ссоры. Она подошла, взяла съ привычнаго мѣста пачку мэрилэндскаго табаку, свернула папироску и хотѣла отойти, но онъ ее удержалъ.
-- Ты развѣ не спишь?
-- Нѣтъ... Сядь сюда... Поговоримъ.
Она присѣла на край кровати, нѣсколько удивленная его серьезнымъ тономъ.
-- Фанни!.. Мы уѣдемъ отсюда...
Сначала она подумала, что онъ шутитъ, желая испытать ее. Но подробности, которыя онъ привелъ, тотчасъ разубѣдили ее. Въ Арикѣ былъ свободный постъ; онъ выхлопочетъ его для себя. Это дѣло всего двухъ недѣль, срокъ, въ который едва успѣешь уложиться.
-- А твоя женитьба?
-- Ни слова о ней!.. То, что я сдѣлалъ, непоправимо... Я вижу, что все кончено, что я не могу разстаться съ тобою.
-- Бѣдный мальчикъ! -- сказала она съ грустною и нѣсколько презрительною нѣжностью. Потомъ, затянувшись два-три раза, спросила:
-- А далеко та страна, о которой ты говоришь?
-- Арика?.. Очень далеко, въ Перу...-- и тихо прибавилъ:-- Фламанъ не сможетъ поѣхать туда за тобою...
Она сидѣла задумчивая, замкнутая и таинственная, окруженная облаками табачнаго дыма. Онъ продолжалъ держать ее за руку, гладилъ ее по обнаженному плечу, и, убаюкиваемый каплями воды, падавшими съ крыши маленькаго домика, закрылъ глаза, тихо погружаясь въ тину...