В поход
1
По широким степям, по большим и проселочным дорогам, от села к селу, колокольным звоном разливаются вести о сизовских событиях.
-- Сизовские бунтуют... Колчаковский отряд разбили... Пароход с пушками и пулеметами в плен взяли... Большевистский штаб в Сизовке объявился...
Катуном-травой бежит, перекатывается:
-- Вязовские бунтуют... Ивановские бунтуют... Чусовские... Куртамышские...
И все дальше и дальше по широким степям, по дремучим лесам гудит, звенит набат:
Бунт... Бунт... Бунт...
...Чуть плещется вода о борта парохода. Пароход "Коммерсант", как плавучая крепость, -- нос ощерился двумя жерлами пушек, корма -- двумя жерлами, борта -- пулеметами.
В рубке первого класса заседает штаб Сизовской революционной армии. В штабе несколько новых лиц: официант с парохода "Коммерсант" Максим Иваныч, бородатый лоцман и приземистый широкоскулый артиллерист Коротков.
На суровых, обветренных лицах штабников -- твердая решимость, -- люди хорошо знали, куда идут. Все взвешено, обо всем переговорено, и Димитрий должен был лишь точно и ясно высказать общие всем мысли.
Киселев оглядел собравшихся.
-- Товарищи, мы взвалили на свои плечи огромное дело. Надо держаться до конца, отступления для нас не может быть, дорога теперь одна -- победа или смерть. Наших сил, видите сами, мало. Вязовские, ивановские и другие восставшие села увеличат наш отряд лишь незначительно. Надо перекидываться дальше, надо немедленно поднять все население, объявить мобилизацию.
-- Верно, мобилизацию в самый раз.
-- Пойдут ли мужики, -- нерешительно сказал Яков Лыскин. -- Дело шибко сурьезное...
-- Пойдут, -- уверенно ответил Молодых, -- теперь все пойдут. А которые не пойдут, тем приказ написать.
-- Приказы мы всем напишем, -- продолжал Димитрий. -- Надо связаться с городом. Там непременно должны быть партийные товарищи, а если в городе работа почему-либо не ведется, -- начать ее самим. Затем необходимо сейчас же послать людей к Петрухину, установить связь с ним. Нам всем уже не раз приходилось о Петрухине слышать...
-- Мы уж посылали к нему, -- вставил Бодрых, -- троих мужиков послали, как только бунтовать начали.
-- Я знаю, но до сих пор ваших гонцов нет, -- очень возможно, что они не добрались до Петрухина, погибли где-нибудь. По имеющимся у нас сведениям, Петрухин держится главным образом в районе железной дороги. Сил у него, по всем признакам, должно быть значительно больше, чем у нас. Неизвестно, как у него с оружием дело, а у нас пушки, пулеметы. Вместе с Петрухиным мы будем представлять грозную силу.
У Димитрия засверкали глаза. Да, да, он верит, что волны повстанческого движения разольются по всей необъятной Сибири и без остатка смоют уже пошатнувшиеся твердыни верховного правителя...
-- Ну, товарищи, кто желает высказаться по поводу доклада?
-- Да чего уж, известно...
-- Конешное дело, деваться теперь некуда, объявляй буржуям войну.
Иван Бодрых с улыбкой хлопнул лапищей по плечу Молодых:
-- Пиши, Петьша, письмо Колчаку, войной, мол, на тебя сизовские мужики идут... Не хотел кардинское именье добром отдать, -- теперь всю землю отберем.
-- Объявляй мобилизацию, товарищ Киселев. Время будто рабочее, не совсем подходящее, да уж все едино: дом горит -- щепки жалеть не будешь.
Все предложения Димитрия штаб принял единогласно.
...Через два дня во все стороны поскакали из Сизовки гонцы с приказами штаба.
-- Мобилизация!.. Куйте пики!.. Все на борьбу с вековыми насильниками и угнетателями трудового народа!.. За власть Советов!.. Долой колчаковских министров, наемников капиталистов и помещиков!
По деревням, по селам, по заимкам призывным кличем несется:
-- Мобилизация!.. За власть Советов!.. Все в Сизовку!
Загудели, всполошились людские муравейники. Собираются в кружки молодые и старые, бородатые и безбородые. Зашумели шумом таежным сельские улицы:
-- Бунтуют?
-- Бунтуют.
-- Колчака не хотят?
-- Еще хотеть. Земли помещикам, а подати мужикам.
-- При Советах не платили...
-- При Советах, конешно... Наша власть.
-- Мобилизация?
-- Мобилизация, однако.
-- Ну так как же, пойдем?
-- Надо идти.
-- А как же! Приказ. Видал и подпись -- штаба революционной армии.
-- Да, дело сизовские затеяли нешуточное.
А гонцы все дальше, дальше. День и ночь, день и ночь.
-- Мобилизация!.. За власть Советов!.. Все в Сизовку!..
2
Стоит Димитрий на борту парохода, смотрит на берег. Радуется. Чувствует, как радость по жилам переливается. Вот, кажется, рукой можно взять и посмотреть ее, радость долгожданную.
-- Эх, целая армия!
На берегу волнуется людское море. Три тысячи человек в Сизовской армии. Три полка пехоты, полк конницы. В каждом полку по два пулемета" При отряде -- батарея, четыре пушки.
Сила несокрушимая!
Буйно плещется радость в груди Киселева. Так и подмывает прыгнуть через борт, громким голосом крикнуть:
-- Товарищи, вперед!.. За власть Советов!.. За угнетенных!
Димитрий поднимается на носках, тянется через борт к шумящей на берегу толпе. Хочется слиться с ней в единую душу, в единую мысль.
Ах, радость пьянящая. Все, все сметут со своего пути! Жалкой буржуазной плотнике не удержать разбушевавшегося потока!
...Вернулся гонец от Петрухина, выкладывает штабу привезенные вести:
-- Сто пятьдесят верст до Петрухина, а то и все двести будут. Целая дивизия у него. Идет Петрухин вдоль железной дороги, забирает станцию за станцией, разбил два больших колчаковских отряда, а мелких -- и не счесть сколько. Теперь идут на Петрухина со всех сторон: от Семипалатинска, от Барнаула, от Славгорода, от Камня...
-- А самого Петрухина видал? -- спросил Димитрий.
У гонца по всему лицу улыбка.
-- Видал, парень, видал.
-- Ну что, как?
-- Молодец. Плечища -- во-о, не меньше Ивановых будут, -- кивнул гонец на Бодрых, -- бородища черная -- во-о, взгляд сурьезный, прямо Ермак Тимофеич!
-- Говорил ты с ним?
-- Говорил. Бунтуем, говорю, а за главного у нас товарищ Киселев...
-- Ну, ну? -- не терпит Димитрий.
-- Слыхал, говорит, да все сомневался, тот ли, которого я знал.
-- Тот самый, говорю. Очень обрадовался, подошел ко мне, сдавил ручищами, поцеловал. Вот, говорит, поцелуй ты того самого товарища Киселева, скажи, что от меня.
Киселев взволнованно подошел к гонцу и крепко поцеловал его в запутавшиеся в волосах губы. Волнение Димитрия передалось мужикам. Наиболее нетерпеливый Петр Молодых стукнул по столу.
-- Товарищи, выручать надо Петрухина!
-- Конешно, вместе и нам будет легче.
-- Да, да, товарищи, -- сказал Димитрий, -- мы немедленно выступим на соединение с Петрухиным. Мы поднимем по дороге к нему всех, кто еще не поднялся. Готовьтесь в поход!
На рассвете из Сизовки выступил конный полк Максима. За Максимом -- полк Ивана Бодрых, за Бодрых -- Лыскин Яков с полком, Петр Молодых с полком. Сзади отряда по жесткой дороге погромыхивала батарея товарища Короткова.
3
Пришел в село Украинку отряд польских гусар.
Вызвал начальник отряда председателя волостной земской управы Федора Чернышева, осмотрел его с ног до головы.
-- Ты председатель?
-- Точно так, ваше благородие.
-- Доставить провизии на четыреста человек.
У Федора Чернышева сразу живот схватило. Ну-ка, на четыреста человек.
-- Ваше благородие...
Начальник показал Федору Чернышеву нагайку, молча помахал ею в воздухе.
-- Видал? Ступай!
Потоптался Федор на месте, помял шапку в руках, глубоко вздохнул и вышел.
Что делать? Где на четыреста человек провианту достать. Не достанешь, сожгут поляки деревню, хуже будет. Да, помирай, а делай.
И Федор отправился делать...
Утром поляки ушли...
В этот же день, в полдень, в Украинку вступили чехи.
-- Вызвал чешский начальник, капитан Палечек, Федора Чернышева к себе.
-- Ты председатель?
-- Я.
-- Через два часа на пятьсот человек провизии.
У Федора со страху опять резь по всему животу.
-- Ваше благородие...
Капитан Палечек подошел к Федору, с холодным любопытством посмотрел ему в лицо ясными голубыми глазами. Неторопливо отстегнул кобуру револьвера, чуть дотронулся до рукоятки и тихо, выразительно сказал:
-- Через два часа. Понял?
Федор Чернышев вздохнул.
-- Понял.
Повернулся и вышел.
Пять минут Федор шел до своего дома, пять минут просидел на заднем дворе, пока не успокоился живот, полтора часа бегал по мужикам. Грозил, упрашивал.
-- Черт с вами, мне не больше всех надо. Плюну на вас, лешаков, да уйду к сизовским.
Через два часа к волости везли солонину, гнали баранов.
Наутро чехи оставили Украинку...
К вечеру в село входил русский отряд. Собрался Федор Чернышев в волость, тяжело вздохнул:
-- Ну, паря, и нам бунтовать. В разор разорят мужиков.
...Вернулся Федор домой, -- полна изба солдат.
-- Примай гостей, хозяин.
-- Что ж, хорошим людям завсегда рады.
Хитрый человек Федор. Успел узнать -- куда солдат гонят, а еще хочется допытаться. Сел на лавку, поясок на рубахе поправляет, лениво скребет под мышками. Спрашивает, будто нехотя.
-- Куда гонят?
-- На большевиков.
-- Где они здесь, большевики, не слыхать ровно-ка.
-- А кто их знает -- где. Будто на железной дороге, а где эта дорога, мы и сами не знаем.
-- Не здешние, однако, сами-то?
-- Не здешние, иркутские, которы енисейские.
-- Дальние, значит?
-- Дальние.
-- Из крестьян?
-- Крестьяне.
-- Та-ак. На железную дорогу, значит. Кто же это там бунтует?
-- Петрухин, говорят, какой-то появился. Вот его и идем усмирять.
-- Петрухин? Вон оно какое дело! Что ж, видно, много у него народу, целая армия вас на него.
-- Не знаем. Должно, много.
Федор путается пальцами в черной седеющей бороде, тяжело вздыхает.
-- Крестьяне, значит. Та-ак. Разор нашему брату выходит. Кто ни дерется, все мужики в ответе. Вот теперь поляки прошли нашим селом, чехи прошли, сколько скотины одной порешили. Теперь вот вы пришли, вам вдвое больше понадобится. Вас, ровно-ка, больше народу.
-- Да, целый полк нас.
-- Ну вот. А кто нам заплатит, с кого убытки искать.
Широкое лицо Федора спокойно, голос глухой и негромкий, а глаза упорно сверлят солдат.
Солдатам неловко под пронизывающими глазами Федора и его двух сыновей. Сочувственно вздыхают.
-- Где уж сыскать...
...Вышел Федор на двор, за ним оба его сына.
-- Вот че, ребятки, сизовский отряд, говорят, недалеко.
-- Слыхали.
-- Сказать бы, что войско на Петрухина идет видимо-невидимо.
-- Сказать надо бы.
-- Не съездить ли вам, ребятки.
Парни молча переглянулись и в один голос ответили:
-- Съездим.
4
Максим с десятком всадников далеко опередил свой полк. Выехали на пригорок, остановились. Максим поднес бинокль к глазам, обшаривает степь. А степь широкая-широкая, глазом не окинешь.
-- Эх, братцы, раздолье-то!
Легко и радостно дышит Максимова грудь. Хочется спрыгнуть Максиму с коня, прижаться грудью к горячей земле, вобрать в себя силу земляную, великую. Да потом бы одним ударом по всем буржуям -- хлоп! -- чтоб только мокренько осталось.
У горизонта поймал биноклем две черные точки. Долго всматривался.
-- Верховые скачут. Двое. Пусть ближе подъедут, неизвестно, что за люди.
Съехали с пригорка назад, спешились. Максим лег на землю, высунул из-за пригорка голову, нащупал биноклем две черные точки, держит. Точки быстро приближались.
-- Мужики скачут сломя голову. Не к нам ли гонцы откуда.
Когда мужики были саженях в двухстах, Максим с товарищами разом выехали на пригорок и легкой рысью тронулись навстречу. Мужики в нерешительности остановились.
Максим махнул рукой и что было силы крикнул:
-- Подъезжай, не бойся!
Мужики подъехали. Оба молодые, безбородые.
-- Кто такие?
-- Да мы, вишь, из Украинки.
-- Куда едете?
Мужики замялись, смущенно переглянулись друг с другом. Постарше из мужиков спросил:
-- А вы сами кто же будете?
Максим гордо выпрямился в седле.
-- Мы -- революционная армия восставшего народа!
Парни обрадовались.
-- О? Сизовские, однако?
-- Да, сизовские.
-- Вас-то нам и надо. Нашим селом колчаковское войско идет. Видимо-невидимо.
-- Стой, говори толком. Далеко ваше село?
-- Верст двадцать отсюда.
-- Куда войско идет?
-- К железной дороге, Петрухина ловить. Слыхать, Петрухин там бунтует.
-- Сколько войска?
-- Конных поляков полтыщи прошло, чехов полтыщи прошло. Теперь наши русские идут, этих побольше будет. Ну, да только у них вроде как раздор промеж себя, не дружно идут, вразброд.
Максим задумался.
-- Ну, вот что, ребята, вам надо в штаб с нами. Там еще расскажете.
Отрядил Максим трех всадников к Украинке, трех направил наперерез вышедшим из Украинки отрядам, чтобы следить за их продвижением, сам с оставшимися и двумя парнями -- сыновьями Федора Чернышева -- быстро повернул к штабу...
Путь карательного отряда намечен большой дорогой -- Украинка, Смоленка, Мариинское.
Революционный штаб спешно выработал план.
Два полка и батарея ускоренным маршем перерезают большую дорогу у Мариинского, занимают село тотчас по уходе из него поляков, укрепляются и ждут чехов.
Конница Максима держится вблизи Смоленки, ждет выхода из нее чехов и тотчас после ухода занимает Смоленку.
Бодрых с полком вклинивается между Смоленкой и Украинкой и сдерживает русских.
Связь между частями держать Максиму.
...Разведка донесла, что польский отряд вышел из Мариинского. Полки Якова Лыскина и Петра Молодых и батарея Короткова быстро подтянулись и через два часа заняли село. Впереди села установили пушки жерлами к чехам. По бокам дороги, по ложбинкам, по овражкам, по кустам и бугорочкам рассыпались полки. Весь штаб выехал далеко за поскотину, в поле. Впились биноклями вдаль, где чуть заметной светлой точкой поблескивал крест на смоленской колокольне. Молодых нервно стискивал бинокль, опускал его, опять поднимал к глазам. Вдруг прорвался в тяжком вздохе.
-- Да-а!
Яков Лыскин, не отнимая от глаз бинокля, чуть тряхнул головой.
-- Сурьезное дело.
Киселев повернулся к товарищам с лицом спокойным и светлым:
-- Верю, товарищи!
Протянул обоим руки, улыбнулся.
-- У чехов винтовки хорошие, нашим ребятам пригодятся. А то у нас все больше с пиками.
5
Иван Бодрых перехватил по дороге пятерых солдат. Молодые, безусые, пугливо озираются. Сурово осмотрел Иван солдатиков.
-- Дезертиры?
-- Да, дезертиры.
-- Откуда?
-- Из Украинки.
-- Скоро выступают?
-- Не хотят выступать, солдаты бунтуют.
Бодрых еще раз внимательно оглядел всех пятерых, немного подумал и строго сказал:
-- Вы, вот што, пареньки, вы мне все по чистой совести, как попу на духу. Мы сами -- революционная армия, вы убежали из колчаковской армии, теперь, значит, наши вы.
Парни закрестились.
-- Ей-богу, товарищ, правда, солдаты не хотят идти, собрание устроили!
-- Зачем же вы убежали? Раз не хотят идти, хорошее дело, вы-то зачем убежали?
-- Испугались. Командир посылать за чехами хотел, всех расстрелять грозился.
Иван что-то молча обдумывал.
-- Ну, вот што, пойду-ка я сам посмотрю, правду ли говорите.
Парни обступили Ивана, встревожились все разом:
-- Дяденька, не ходи, убьют!
-- Ей-богу, убьют!
-- Не ходи, дяденька!
Обступили Ивана Бодрых и свои.
-- Или и впрямь Иван, идти думаешь?
Усмехнулся Бодрых.
-- Пойду, однако. Занятно шибко.
Подошел Бодрых к Украинке, смотрит -- двое часовых стоят.
-- Што тут, братцы, война, што ль?
Один недружелюбно поглядел на Ивана, другой махнул рукой:
-- Ступай, не до тебя.
Бодрых прошел мимо.
На улице, как в праздник -- народу, народу. Остановил Иван мужика.
-- Што у вас за праздник?
Мужик оглядел Ивана с ног до головы.
-- Не здешний, видать?
-- Не здешний, дальний.
-- Да видишь, милый человек, оказия какая, солдаты бунтуют, воевать больше не хочут. Видишь, собранья какая.
Мужик показал вдоль улицы.
У церкви, на площади, весь полк сжался в тесное кольцо, окружил оратора, жадно ловит каждое слово. Оратор -- невысокого роста солдат, с широким энергичным лицом. В левой руке винтовка, правой короткими, сильными ударами рассекает воздух, точно слова отрубает.
-- Товарищи, помещикам и капиталистам все это нужно. Им нужно кровью нашей залить пожар, чтобы сохранить себе земли, фабрики, заводы, чтобы жить нашим трудом. Это они отнимают последний кусок у наших голодных детей, жен и матерей...
Все ближе и ближе продвигается Бодрых сквозь тесные ряды солдат к оратору. Все сильнее и сильнее клокочет в груди у Ивана. Эх, вот бы словечко солдатам сказать, гляди, лица-то у всех какие, так и глотают каждое слово оратора.
Протянул к оратору могучую руку:
-- Товарищ, дозволь слово сказать!
Оратор с недоумением взглянул на большого чернобородого мужика. Рассекавшая воздух рука на мгновение застыла.
Кругом Ивана загалдели солдаты.
-- Говори, борода, говори!
Вытолкнули Ивана Бодрых вперед, задрожали смехом любопытные глаза.
-- Просим!
-- Пускай дядек говорит!
-- Говори, дядек, говори!
Взобрался Иван Бодрых на стол, встал рядом с оратором, протянул вперед растопыренные руки.
-- Видали, братцы, во-о какие корявые. Крестьяне мы, вокруг земли маемся. Как, значит, покорпеешь над ней кормилицей, закорявеешь небось... А покажьте-ка вы руки...
С шутками и смехом взмыл над полком частокол корявых рук.
-- Гляди, дядек, гляди!
Иван весело заулыбался.
-- То-то я гляжу, будто и у вас руки корявые. Крестьяне, значит, вы?
-- Крестьяне, дядек, крестьяне.
-- Выходит, братья мы промеж себя, вы крестьяне, мы крестьяне, дети одной матери, сырой земли.
-- Правильно! Верно!
-- Жарь, дядек, жарь!
Широким жестом взмахнул Иван по полку. Сочью налился голос. Задрожали в голосе гневные нотки.
-- Кого убивать идете? Братьев своих!.. Знать хотите, за что бунтуют? Земли помещикам не хотят отдавать, господ со своей шеи спихнуть хотят... Чья власть-то теперь, -- господская! Свою власть хотим, мужицкую...
В сторонке, в пяти шагах от стола, растерянной кучкой жались офицеры. Вылетел из офицерской кучки злобный крик, прервал Иванову речь.
-- Не верьте ему! Он бунтовщик!
Бодрых обернулся на голос, с усмешкой посмотрел на офицеров.
-- Пусть-ка эти молодчики поднимут руки.
Сотни горящих злобой глаз еще тесней сдавили крошечную офицерскую кучку. Смотрят, ждут.
Бодрых засмеялся.
-- Видали? Никто не поднимает. Ручки-то у их благородий беленькие, не натруженные, музулей-то у их благородий нет.
Стукнул Иван кулаком об кулак, сдвинул густые черные брови.
-- Братцы, никак вам невозможно идти против своих!.. Сейчас я проходил Смоленкой, видал мужиков тамошних, как на покос собрались, -- у кого коса, у кого вилы... Смотри-ка, чьи-нибудь отцы там или братья, ведь есть же и из вас которые из здешних мест. Какие ж это враги?
Высокий смуглый красавец офицер в два прыжка очутился у стола. Выхватил револьвер. Мимо головы Ивана Бодрых прожужжала пуля.
-- А-а, сволочь!
Сверкнуло десяток штыков. Грузным мешком повисло на штыках тело красавца офицера. Широколицый солдат-оратор, до сих пор покойно и молча стоявший возле Ивана Бодрых, вдруг побледнел, выпрямился, взмахнул рукой.
-- Всех на штыки!
Властно хлестнул по толпе жесткий голос оратора. Ударил в груди ближе стоявших. Бледная кучка офицеров сжалась в одно знобкое тело. Из кучки раздались два-три револьверных выстрела... И выстрелы, и предсмертные вопли затерялись в стоголосом реве солдат.
Бодрых молча ждал, когда все кончится. Выпрямился Иван во весь свой богатырский рост, трубой загремел над полком зычный Иванов голос:
-- Товарищи! Я -- Иван Бодрых, член штаба революционной советской армии, прислан к вам штабом. Я призываю вас от имени восставшего народа идти вместе с нами на господ, на помещиков, на капиталистов, на всех тех, кто целыми веками угнетал народ!.. Товарищи!..
Бодрых остановился. Со стороны Смоленки ветер донес орудийный гул.
-- Товарищи, слышите? Это наши революционные полки бьют чехов!
Полк дрогнул.
-- Ура!
От ближних рядов к дальним, по всему полку, по площади, по улицам, по всей деревне лилось-переливалось:
-- Ура!
Широколицый оратор снова вскочил на стол рядом с Бодрых. В привычном ораторском жесте простер руки:
-- Товарищи! Да здравствует советская власть! Да здравствует революционная армия! Спешим на помощь нашим братьям!
Когда Бодрых с двумя полками -- со своим да с только что перешедшим колчаковским -- входил в Смоленку, все было кончено.
По смоленским полям носились всадники Максима, ловили бежавших в одиночку и группами чехов, подбирали оружие убитых.
Иван послал вперед себя донесение в штаб о том, что к повстанцам присоединился полк регулярных войск.
На полных рысях полк Максима стороной обошел поляков и в тридцати верстах от Мариинского, в селе Знаменке, загородил им дорогу.
Кинулись поляки назад, -- на Киселева с перешедшим к повстанцам полком наткнулись. Кинулись налево, -- Иван Бодрых из пулеметов встретил, направо -- Петр Молодых с Яковом Лыскиным дожидают...
Пометался польский отряд в железном кольце, потерял половину всадников и к вечеру положил оружие.