Он любил женщин, и женщины любили его.
Но это был не Свидригайлов, не Санин, не сверхчеловек, решивший, что:
-- Для людей исключительных и мораль нужна исключительная!
И не поручик Пирогов с его "интрижками".
В нём было нечто "от дон Жуана".
Каждый раз, -- а бог свидетель, как часто это бывало! -- он увлекался искренно.
С каждой новой донной Анной и даже Лаурой, -- для него начиналась:
-- Новая жизнь!
-- Ты понимаешь, я играть стал лучше!
-- Она из меня актёра сделала!
Он мял своим приятелям крахмальные рубашки, сжимая их в объятиях.
В три часа ночи являлся будить.
-- Ты спишь? Идём! Не оставляй меня одного! Ты понимаешь? Я не могу спать! Я не могу! Она мне сказала...
Старый актёр Синюшкин звал его за это:
-- Институтом.
Мужской род от "институтки".
-- Институт какой-то восторженный, а не актёр!
И ни к кому так не подходило:
...влюбляемся и алчем
Утех любви, но только утолим
Сердечный глад мгновенным обладаньем,
Уж, охладев, скучаем и томимся...
Как его великому прообразу, -- ему казалось:
-- Не та!
И он мчался дальше, к новым...
Победам?
Возрождениям!
Вечно недовольный, ни чем не удовлетворённый, мчался всю жизнь куда-то дальше, дальше в искусстве, в жизни.
"Бессмертья, может быть, залог!"