Роман "Братья Карамазовы" -- итог творчества Достоевского. Его сложное построение и жанр явились результатом длительных размышлений автора над проблемами современной литературы и искусства, а многие идеи, характеры, эпизоды романа либо подготовлены предшествующими произведениями писателя, либо возникли в его творческом воображении задолго до начала писания "Братьев Карамазовых", в процессе обдумывания и разработки предшествующих романов и различных неосуществленных замыслов.
Еще в 1862 г., заявив в редакционном предисловии к напечатанному во "Времени" переводу "Собора Парижской богоматери" В. Гюго, что проникающая творчество Гюго идея "восстановления погибшего человека, задавленного несправедливо гнетом обстоятельств, застоя веков и общественных предрассудков", "есть основная мысль всего искусства девятнадцатого столетия", Достоевский выразил уверенность в том, что в недалеком будущем она получит свое воплощение в произведении несравненно более широком по замыслу и значительном по художественному масштабу: "...принято обвинять наше столетие, что оно после великих образцов прошлого времени не внесло ничего нового в литературу и в искусство. Это глубоко несправедливо. Проследите все европейские литературы нашего века, и вы увидите во всех следы той же идеи, и, может быть, хоть к концу-то века она воплотится наконец вся, целиком, ясно и могущественно в каком-нибудь таком великом произведении искусства, что выразит стремления и характеристику своего времени так же полно и вековечно, как, например, "Божественная комедия" выразила свою эпоху средневековых католических верований и идеалов".
В цитированных словах автора "Братьев Карамазовых" получило выражение не только горделивое желание русского романиста в недалеком будущем помериться силами с Данте и другими величайшими авторитетами европейских литератур. В них можно видеть намек на самую его эстетическую программу: создать не обычный роман, но произведение энциклопедического склада, всесторонне выражающее "стремления и характеристику своего времени". Пафос этого будущего своего романа, проникнутого идеен "восстановления погибшего человека", Достоевский -- по-видимому, не случайно -- через голову "Человеческой комедии) Бальзака сопоставляет по масштабу с представляющимся ему более грандиозным замыслом дантовской "Божественной комедии", основанной также на идее "восстановления" человека, но в ином, средневеково-католическом варианте.
Как справедливо указал Л. П. Гроссман, отраженное в предисловии к "Собору Парижской богоматери" стремление создать новый для литературы XIX в. образец романа-эпопеи, построенный на материале современной, "текущей" общественной жизни и проникнутый идеей "восстановления" человека, было в определенной мере стимулировано выходом в 1862 г. "Отверженных" В. Гюго, тогда же прочитанных Достоевским, по свидетельству Н. Н. Страхова во Флоренции, и оказавших значительное воздействие на основную проблематику его предисловия (см. об этом: Биография, стр. 244) и на направление проявившихся в нем творческих исканий. {См.: Л. П. Гроссман. Достоевский-художник. В кп.: Творчество Достоевского, стр. 380--382.}
Трудно сказать, связывал ли автор, работая над двумя следующими своими романами, написанными после прекращения его журнальной деятельности в 1865 г., -- "Преступлением и наказанием" и "Идиотом" (в основу которых также легла сформулированная им в 1862 г. идея обрисовать "восстановление погибшего человека"), -- сними надежды на осуществление романа-эпопеи "дантовского" масштаба. Во всяком случае несомненно, что он рассматривал их как подступы к решению этой задачи. Более определенный и конкретный характер мысль Достоевского о создании романа-эпопеи дантовского типа получила в годы завершения Львом Толстым "Войны и мира" и определившейся вскоре оценки романа Толстого частью критиков как образца нового, национально русского решения проблемы современного эпоса. Еще в 1868 г., до появления в "Заре" статьи Страхова о "Войне и мире" и книги Н. Я. Данилевского "Россия и Европа", где была отчетливо намечена эта оценка, Достоевский формулирует, а затем развивает в письмах к А. Н. Майкову свой, противопоставленный в его глазах "историческому", ретроспективному характеру толстовского романа, уже вполне отчетливый замысел эпопеи о "восстановлении погибшего человека": цикл романов "Атеизм" с героем -- современным "русским человеком", скитающимся по России, в ходе своего развития переходящим сначала от веры к безверию, а затем к новому обретению потерянной им веры через приобщение к народу и его идеалу "русского Христа" (см. об этом примечания к "Житию великого грешника": наст, изд., т. IX, стр. 500--502). Замысел этот надолго остается любимым детищем Достоевского, к которому он, видоизменяя его и дополняя новыми деталями, снова и снова возвращается в письмах 1869--1870 гг. {О значении "Войны и мира" Л. Толстого для определения напpавления творческих исканий Достоевского в 1860--1870-х годах см. там же, стр. обо -- 386; ср.: наст. изд., т. IX, стр. 508--509.} К лету 1869 г. название "Атеизм" отпадает (см. об этом: наст, изд., т. IX, стр. 502--504), но одновременно возникает план "Детства" -- начального звена задуманного цикла (отдаленно предвосхищающего позднейший замысел "Подростка"), Вскоре поел я этого, в декабре 1869--мае 1870 г., создаются наброски "Жития великого грешника", преемственно связанные с замыслом "Атеизма" и в то же время намечающие (как и планы "Атеизма") ряд сюжетных коллизий и проблематику "Карамазовых". Работа над "Бесами" (1870--1872), а после ее окончания в 1873--1877 гг. редактирование "Гражданина", писание "Подростка" и двухлетнее издание "Дневника писателя" отодвигают в сторону "дантовский" план многотомного романа-эпопеи, но в 1878 г., после оставления "Дневника писателя" и нового обращения писателя к творческой работе, он снова возрождается в обновленном и преобразованном виде. Замысел "Жития великого грешника" в изменившихся условиях приобретает характер двухтомного (или трехтомного) романа-"жития" о нравственном скитальчестве Алексея Карамазова и его братьев, один из которых -- новый вариант Атеиста из задуманного ранее цикла романов, а сам герой (подобно "великому грешнику" из прежних планов эпопеи) воспитывается в качестве послушника в монастыре, откуда уходит в мир, где его ждут великий искус, потери и новое обретение в драматических борениях совести и сложных связях с людьми утраченных им нравственно-религиозных духовных ценностей.
К пониманию поэтики последнего романа-эпопеи Достоевского с характерной для него художественной "двусоставностью", переплетением "реального" и "идеального" начал, жанровых элементов "романа" и драматический "поэмы" подводит не только статья о "Соборе Парижской богоматери" 1862 г., история работы романиста над "Атеизмом" и "Житием великого грешника". Не менее важны для уяснения творческой предыстории романа некоторые из эстетических деклараций Достоевского 1870-х годов -- периода, непосредственно предшествовавшего оформлению его замысла.
Так, в марте 1873 г. Достоевский опубликовал среди очерков первого "Дневника писателя" и "Гражданине" статью "По поводу выставки". Часть этой статьи, в особенности посвященная разбору картины русского художника H. H. Ге "Тайная вечеря", и намеченная там же общая оценка состояния русской реалистической живописи 1870-х годов весьма существенны для понимания жанрово-стилистических исканий Достоевского, проявившихся в "Карамазовых".
Разбирая в указанной статье полотна русских художников, экспонированные в Петербурге перед отправкой на Венскую всемирную выставку, Достоевский высоко оценил "Бурлаков" Репина и другие произведения бытовой живописи "передвижников" (В. Г. Перова, В. Е. Маковского и др.)" заявив, что "наш жанр на хорошей дороге". И вместе с тем он призвал современных ему художников, не останавливаясь на достигнутом, завоевать для русской живописи также область исторического, "идеального" и фантастического, ибо "идеал ведь тоже действительность, такая же законная, как и текущая действительность". Этот призыв, косвенно обращенный не только к русской живописи, но и к литературе 1870-х годов, можно рассматривать как эстетическое выражение тех новых исканий, которые привели автора к созданию "Братьев Карамазовых" -- романа, где "текущая действительность" выступает в сложном сплаве с исторической и философской символикой и обрамлена "фантастическими" элементами, восходящими к средневековым житиям и русскому духовному стиху. {См. о связи эволюции эстетических деклараций Достоевского и его творчества 1860--1370-х годов в статье: Г. М. Фридлендер. Эстетика Достоевского. В кн.: Достоевский -- художник и мыслитель, стр. 145--157.}