Лодка мертвецовъ.
Два дня Золотой Жезлъ стоялъ подъ штилемъ (отсутствіе вѣтра на морѣ) у мыса Ла-Хагъ, въ виду бретонскаго берега, занимавшаго весь южный горизонтъ. Но на третье утро подулъ рѣзкій вѣтеръ, и они начали быстро удаляться отъ земли, пока она не превратилась въ туманную полосу, сливавшуюся съ облаками. Среди свободы и простора океана, чувствуя на щекахъ своихъ дуновеніе морского вѣтра, а на губахъ -- вкусъ соли отъ брызгъ пѣны, эти преслѣдуемые люди могли бы забыть всѣ свои горести и, наконецъ, повѣрить, что имъ ничто не грозитъ болѣе отъ тѣхъ усердныхъ католиковъ, чья ревность къ вѣрѣ надѣлала болѣе вреда, чѣмъ могли бы причинить легкомысліе и злоба.
-- Я боюсь за отца, Амори,-- сказала Адель, когда они стояли вмѣстѣ передъ вантами {Ванты -- толетыя смоленыя веревки на судахъ, удерживающія мачты съ боковъ.} и глядѣли на туманное облачко, обозначавшее на горизонтѣ то мѣсто, гдѣ находилась Франція, которую имъ уже не суждено было увидѣть вновь.
-- Да вѣдь, онъ теперь въ безопасности.
-- Въ безопасности отъ жестокихъ законовъ, но боюсь, что ему не видать обѣтованной земли.
-- Что ты хочешь сказать, Адель? Дядя бодръ и здоровъ.
-- А.хъ, Амори, его сердце приросло къ улицѣ Св. Мартына, и когда его оторвали, то вырвали изъ него и жизнь. Парижъ и его торговля были для него всѣмъ на свѣтѣ.
-- Ну, онъ привыкнетъ и къ другой жизни.
-- Если бы это могло быть такъ! Но боюсь, очень боюсь, что онъ слишкомъ старъ для такой перемѣны. Онъ не говоритъ ни слова жалобы, но я читаю на лицѣ его, что онъ пораженъ въ самое сердце. Цѣлыми часами онъ смотритъ вдаль, на Францію, и слезы текутъ по его щекамъ, а волосы у него побѣлѣли въ одну недѣлю.
Де-Катина тоже замѣтилъ, что худощавый старый гугенотъ похудѣлъ еще болѣе, что глубже стали морщины на суровомъ лицѣ и что голова его клонилась на грудь, когда онъ ходилъ. Тѣмъ не менѣе онъ уже собирался высказать предположеніе, что путешествіе можетъ поправить здоровье старика, какъ вдругъ Адель вскрикнула отъ удивленія и указала на что-то за кормою слѣва. Со своими черными колонами, развѣвавшимися по вѣтру, и слабою краскою, вызванною на ея блѣдныя щеки брызгами соленой пѣны, она была такъ прекрасна, что, стоя рядомъ съ нею, онъ не видѣлъ ничего, кромѣ нея.
-- Смотри,-- сказала она,-- тамъ что-то плыветъ на морѣ! Оно сейчасъ было на гребнѣ волны.
Онъ взглянулъ по указанному направленію, но сначала не увидалъ ничего. Вѣтеръ все еще дулъ имъ въ спину, и море казалось густого темнозеленаго цвѣта, съ бѣловатыми гребнями на болѣе крупныхъ волнахъ. Время отъ времени вѣтеръ подхватывалъ эти пѣнистые гребни, и на палубѣ слышался плескъ, а на губахъ и въ глазахъ ощущались соленый вкусъ и щипанье. Вдругъ, на его глазахъ, что-то черное поднялось на вершину одной волны и затѣмъ провалилось по другую ея сторону. Это было такъ далеко, что разсмотрѣть казалось невозможно; но нашелся человѣкъ съ болѣе острымъ зрѣніемъ. Амосъ Гринъ видѣлъ, какъ дѣвушка указала вдаль, и разглядѣлъ предметъ, привлекшій ея вниманіе.
-- Капитанъ Ефраимъ! -- крикнулъ онъ.-- За бортомъ лодка!
Морякъ изъ Новой Англіи вооружился своею трубою, оперевши ее на поручни.
-- Да, это лодка,-- сказалъ онъ,-- только пустая. Можетъ быть, ее снесло съ корабля или оторвало отъ берега. Держите-ка на нее, м-ръ Томлинсонъ, мнѣ какъ разъ теперь нужна лодка.
Полминуты спустя Золотой Жезлъ сдѣлалъ поворотъ и быстро понесся по направленію къ черному пятну, которое все плясало и скакало на волнахъ. Приближаясь, они увидѣли что-то, торчавшее черезъ край.
-- Это человѣчья голова! -- сказалъ Амосъ Гринъ. Суровое лицо Ефраима Саваджа стало еще суровѣе. -- Это человѣчья нога, сказалъ онъ. -- Я думаю, дѣвицу лучше убрать въ каюту.
Среди торжественнаго молчанія, они подплыли къ одинокому судну, выкинувшему такой зловѣщій сигналъ. За десять ярдовъ {Ярдъ -- 3 фута.} до лодки подтянули назадъ переднюю рею, и они смогли взглянуть внизъ, на ея ужасныхъ пассажировъ.
Это была скорлупка не длинѣе двухъ саженъ, страшно широкая по такой длинѣ и настолько плоскодонная, что совсѣмъ не годилась для моря. Подъ лавками лежали три человѣка: мужчина въ одеждѣ зажиточнаго ремесленника, женщина того-же сословія и маленькое дитя, не старше года. Лодка до половины была полна водой; женщина съ ребенкомъ лежали лицами внизъ, такъ что свѣтлыя кудри младенца и темныя косы матери болтались въ водѣ, точно водоросли. Мужчина лежалъ съ лицомъ, обращеннымъ къ небу; подбородокъ его торчалъ вверхъ, закатившіеся глаза показывали бѣлки, кожа была аспиднаго цвѣта, а въ широко открытомъ рту виднѣлся изсохшій, сморщенный языкъ, похожій на увядшій листъ. На носу, весь скорчившись и зажавъ въ рукѣ единственное весло, полусидѣлъ очень малорослый человѣкъ въ черной одеждѣ; на лицѣ его лежала раскрытая книга, а одна нога, очевидно, окоченѣлая, торчала кверху, застрявши пяткою въ уключинѣ. Въ такомъ видѣ эта странная компанія носилась по длиннымъ зеленымъ валамъ Атлантическаго океана.
Съ Золотого Жезла спустили лодку, и вскорѣ несчастныхъ подняли на палубу. У нихъ не нашлось ни крошки ѣды, ни капли воды, вообще, ничего, кромѣ одного весла и открытой библіи, которую сняли съ лица малорослаго человѣка. Мужчина, женщина и дитя умерли, повидимому, уже сутки тому назадъ; поэтому, прочитавши краткія молитвы, употребительныя въ такихъ случаяхъ, ихъ погребли въ морѣ, спустивши съ корабля. Малорослый человѣкъ тоже сначала казался мертвымъ; но потомъ Амосъ примѣтилъ въ немъ слабое трепетаніе сердца, и часовое стеклышко, которое онъ поднесъ къ его рту, едва-едва затуманилось. Его завернули въ сухое одѣяло, положили у мачты, и подшкиперъ сталъ вливать ему въ ротъ по нѣскольку капель рома каждыя пять минутъ, ожидая, чтобы таившаяся въ немъ слабая искра жизни вспыхнула ярче. Между тѣмъ, Ефраимъ Саваджъ приказалъ вывести наверхъ обоихъ плѣнниковъ, которыхъ захлопнулъ, въ люкъ въ Гонфлерѣ. Они имѣли очень глупый видъ, шурясь и мигая на солнцѣ, котораго такъ давно не видали.
-- Мнѣ очень жаль, капитанъ,-- сказалъ морякъ,-- но, видите-ли, приходилось либо васъ взять съ собою, либо самимъ остаться съ вами. А меня давно ждутъ въ Бостонѣ и, право, мнѣ невозможно было оставаться.
Французскій офицеръ пожалъ плечами и началъ осматриваться съ недовольнымъ видомъ. Онъ и его капралъ ослабѣли отъ морской болѣзни и чувствовали себя такъ скверно, какъ чувствуетъ себя каждый французъ, когда замѣтитъ, что Франція скрылась у него изъ глазъ.
-- Вы что предпочитаете: ѣхать съ нами въ Америку, или вернуться во Фраицію?
-- Вернуться во Францію, если это возможно. О! мнѣ необходимо вернуться, хотя бы для того, чтобы сказать словечко этому болвану, пушкарю.
-- Ну, мы вылили ведро воды на его фитиль и порохъ, такъ что онъ, пожалуй, и не виноватъ. А вонъ тамъ -- Франція; видите, гдѣ туманно!
-- Вижу! вижу! Ахъ! еслибы опять тамъ очутиться!
-- Тутъ у насъ лодка. Можете ее взять.
-- Боже, какое счастье! Капралъ Лемуанъ, лодка! Плывемъ сію минуту!
-- Но вамъ еще нужно захватить кое-что. Господи! Кто же такъ ѣдетъ въ путь? М-ръ Томлинсонъ, спустите-ка имъ по боченку воды, сухарей и мяса въ ту лодку! Джефферсонъ, вынеси на корму два весла! Ѣхать не близко, и вѣтеръ вамъ въ лицо; но погода недурна, и завтра къ вечеру можете быть на мѣстѣ.
Скоро французы были снабжены всѣмъ, что могло имъ потребоваться, и отчалили, махая шляпами, съ восклицаніями: счастливаго пути! Корабль сдѣлалъ поворотъ, вновь направивши бушпритъ на западъ. Еще нѣсколько часовъ была видна лодка, казавшаяся все меньше на вершинахъ волнъ; но, наконецъ, она исчезла въ туманѣ, а съ нею исчезло послѣднее звено, соединявшее бѣглецовъ со Старымъ Свѣтомъ, который они покидали.
Пока все это происходило, человѣкъ, лежавшій безъ чувствъ у мачты, приподнялъ вѣки, отрывисто вздохнулъ, а затѣмъ совершенно открылъ глаза. Кожа его походила на сѣрый пергаментъ, крѣпко обтягивавшій кости, а по рукамъ и ногамъ, выставлявшимся изъ подъ платья, его можно было принять за болѣзненнаго ребенка. Однако, несмотря на всю его слабость, взглядъ большихъ черныхъ глазъ былъ властный и полный достоинства. Старый Катина вышелъ на палубу; при видѣ больного и его одежды, онъ кинулся къ нему, почтительно приподнялъ его голову и уложилъ ее на свое плечо.
-- Это -- одинъ изъ вѣрныхъ,-- воскликнулъ онъ,-- одинъ изъ нашихъ пастырей! О! теперь воистину намъ будетъ сопутствовать милость Божія!
Но тотъ съ кроткою улыбкою покачалъ головой,-- Боюсь, что не долго останусь съ вами,-- проговорилъ онъ,-- ибо Господь зоветъ меня въ болѣе далекій путь. Я слышалъ призывъ Его я теперь готовъ. Дѣйствительно, я священникъ при храмѣ въ Изиньи, и когда до насъ дошелъ приказъ нечестиваго короля, я и двое вѣрныхъ съ ихъ младенцемъ пустились въ море, надѣясь достигнуть Англіи. Но въ первый же день волною унесло у насъ весло и все, что было въ лодкѣ: хлѣбъ, воду; осталась только надежда на Бога. Тогда Онъ сталъ призывать насъ къ себѣ по очереди: сначала младенца, потомъ женщину, а потомъ -- ея супруга. Остался одинъ я, да и то чувствую, что мой часъ уже близокъ. Но я вижу, что вы тоже изъ нашихъ, не могу-ли послужить вамъ чѣмъ-либо передъ разлукой?
Купецъ покачалъ головою; но вдругъ ему блеснула какая-то мысль, и онъ радостно подбѣжалъ къ Амосу Грину, которому съ увлеченіемъ зашепталъ что-то на ухо. Амосъ засмѣялся и подошелъ къ капитану.
-- Хорошо! -- строго произнесъ Ефраимъ Саваджъ.
Затѣмъ оба пошли къ де-Катина. Тотъ подпрыгнулъ, и глаза его засіяли восторгомъ. Потомъ отправились къ Адели въ каюту. Она удивилась, покраснѣла, отвернула свое нѣжное личико и стала руками приглаживать волосы, какъ обыкновенно дѣлаютъ женщины, когда ихъ неожиданно позовутъ куда нибудь. А такъ какъ спѣшить было необходимо, ибо и здѣсь, въ открытомъ морѣ, нѣкто могъ настигнуть ихъ и помѣшать исполненію ихъ намѣренія, то черезъ нѣсколько минутъ этотъ благородный человѣкъ и эта непорочная дѣвушка очутились, рука въ руку, на колѣняхъ передъ умирающимъ, который слабымъ движеніемъ благословилъ ихъ, бормоча слова, которыя соединяли ихъ на вѣки.
Адель не разъ воображала себѣ свою свадьбу. Часто, въ мечтахъ своихъ, она вмѣстѣ съ Амори стояла передъ алтаремъ протестантскаго храма на улицѣ св. Мартына. Иногда же воображеніе уносило ее въ какую нибудь маленькую провинціальную часовеньку,-- одно изъ тѣхъ убѣжищъ, куда собирались горсточки вѣрующихъ,-- и тамъ совершалось въ ея мысляхъ главнѣйшее событіе женской жизни. Но могла ли она себѣ представить, что будетъ вѣнчаться на качающейся подъ ногами палубѣ, подъ гудѣніе снастей надъ головой, подъ крики чаекъ и подъ рокотъ волнъ, поющихъ ей, вмѣсто свадебнаго гимна, свою пѣсню, старую, какъ міръ? Могла ли она когда-либо впослѣдствіи забыть все это? Желтыя мачты и надутые паруса, сѣрое, изможденное лицо и потрескавшіяся губы священника, серьезное и исхудалое лицо отца, преклонившаго колѣни, чтобы поддерживать голову умиравшаго священника; де-Катина въ его голубомъ мундирѣ, уже слинявшемъ и загрязненномъ; капитана Саваджа, обратившаго къ облакамъ свое деревянное лицо, и Амоса Грина съ руками въ карманахъ и спокойнымъ мерцаніемъ голубыхъ глазъ! А позади -- сухощавый подшкиперъ и маленькая группа новоанглійскихъ матросовъ съ ихъ широкополыми шляпами и серьезными лицами!
Вѣнчаніе кончялось среди сочувственныхъ словъ на грубомъ, чуждомъ языкѣ и пожатій жесткихъ рукъ, огрубѣлыхъ отъ веревокъ и весла. Де-Катина съ женою вмѣстѣ оперлись на ванты и стали смотрѣть, какъ поднимался и опускался черный корабельный бортъ и быстро стремилась мимо зеленая вода.
-- Какъ все это странно и ново! -- сказала она.-- Наша судьба кажется мнѣ такою же смутной и темной, какъ вонъ та гряда облаковъ впереди.
-- Насколько зависитъ отъ меня,-- отвѣтилъ онъ,-- твоя судьба будетъ ясна и свѣтла, какъ эти лучи, что сверкаютъ на гребняхъ волнъ. Страна, изгнавшая насъ, теперь далеко позади; но каждый порывъ вѣтра приближаетъ насъ къ другой, еще лучшей. Тамъ ожидаетъ насъ свобода, а съ собою мы несемъ юность и любовь. Чего же болѣе желать человѣку?
Такъ простояли они, бесѣдуя, пока не надвинулись сумерки, и надъ ними, на потемнѣвшемъ небѣ, не засверкали звѣзды. Но прежде чѣмъ звѣзды поблѣднѣли вновь, однаиусталая душа на "Золотомъ Жезлѣ" успокоилась навѣкъ, а погибшая община изъ Изиньи вновь обрѣла своего пастыря.