Голосъ у пушечнаго люка.
Въ эту ночь стараго Теофила Катина схоронили по корабельному обычаю. При похоронахъ присутствовали только двое, Адель и Амори. Весь слѣдующій день де-Катина провелъ на палубѣ, среди сутолоки и шума разгрузки, съ тяжестью на сердцѣ, пытаясь развлечь Адель веселой болтовней. Онъ указывалъ ей мѣста, которыя зналъ такъ хорошо: цитадель, гдѣ былъ расквартированъ вмѣстѣ съ полкомъ, іезуитскую коллегію, соборъ епископа Ловаля, склады старой компаніи, разрушенные большимъ пожаромъ и домъ Обера-де-ла-Шене, единственный изъ частныхъ домовъ, уцѣлѣвшій въ нижней части города. Съ корабля видны были не только интересныя зданія, но отчасти и то пестрое населеніе, которымъ этотъ городъ отличался отъ всѣхъ прочихъ кромѣ только своего младшаго брата Монреаля. По крутой дорожкѣ, окаймленной частоколомъ и соединявшей обѣ части города, передъ ними проходила вся панорама канадской жизни: солдаты въ широкополыхъ шляпахъ съ перьями; прибрежные обитатели въ своихъ грубыхъ крестьянскихъ платьяхъ, мало отличавшіеся отъ своихъ бретонскихъ или нормандскихъ предковъ; молодые щеголи изъ Франціи, или изъ окрестныхъ помѣстій. Здѣсь же попадались и небольшія группы "лѣсныхъ бродягъ", или "странниковъ", въ охотничьихъ кожаныхъ курткахъ, въ штиблетахъ съ бахромою, въ мѣховыхъ шапкахъ съ орлиными перьями, появлявшихся въ городахъ по разу въ годъ, оставляя своихъ индіанокъ-женъ и дѣтей въ какихъ-нибудь отдаленныхъ вигвамахъ. Были здѣсь и краснокожіе Алгонкинцы, рыбаки и охотники, съ точно выдубленными лицами, звѣроподобные Микмаки съ востока, дикіе Абенакійцы съ юга; и всюду мелькали темныя одежды францисканцевъ, а также черныя рясы и широкополыя шляпы реколлектовъ и іезуитовъ.
Таковъ былъ народъ, наполнявшій улицы столицы этого удивительнаго отпрыска Франціи, который насаженъ былъ вдоль теченія большой рѣки за тысячу миль отъ родной страны. Странная это была колонія, можетъ быть, самая странная изо всѣхъ, существовавшихъ въ мірѣ. Она тянулась на тысячу двѣсти миль, отъ Табузака вплоть до торговыхъ стоянокъ на берегахъ Великихъ Озеръ, ограничиваясь по большей части узкими обработавными полосками вдоль самой рѣки, за которыми непосредственно возвышались дикія лѣсныя дебри и невѣдомыя горы, постоянно соблазнявшія крестьянина бросить соху и мотыку ради болѣе свободной жизни съ весломъ и ружьемъ. Небольшія и рѣдкія лѣсосѣки, смѣнявшіяся маленькими огороженными группами бревенчатыхъ домиковъ, отмѣчали ту линію, по которой цивилизація пробиралась внутрь громаднаго материка, едва имѣя силу оградить себя отъ гибели, вслѣдствіе суровости климата и свирѣпости безпощадныхъ враговъ. Все бѣлое населеніе этого громаднаго пространства, считая въ томъ числѣ солдатъ, священниковъ и жителей лѣсовъ со всѣми женами и дѣтьми, не достигало двадцати тысячъ душъ, и, однако, настолько велика была ихъ энергія, что они наложили свой отпечатокъ на весь материкъ. Между тѣмъ какъ зажиточные англійскіе поселенцы довольствовались жизнью въ предѣлахъ своихъ рубежей, и ихъ топоры еще ни разу не звучали по ту сторону Аллеганскихъ горъ, французы высылали своихъ безстрашныхъ піонеровъ {Піонеры -- люди, идущіе первыми въ дикія, неизслѣдованныя страны, чтобы внести туда просвѣщеніе и благоустройство жизыи.},-- проповѣдниковъ въ черныхъ рясахъ и охотниковъ въ кожаныхъ курткахъ до крайнихъ предѣловъ материка. Эти люди сняли карты озеръ и завели мѣновой торгъ съ неукротимыми Сіу на великихъ равнинахъ, гдѣ деревянные вигвамы уступаютъ мѣсто шалашамъ изъ кожъ. Маркеттъ прошелъ страну Иллинойцевъ до самаго Миссисипи и прослѣдилъ теченіе этой великой рѣки до того мѣста, гдѣ, первый изъ бѣлыхъ, онъ увидѣлъ мутныя волны бурнаго Миссури. Ла-Салль отважился еще далѣе, миновалъ Огано и достигъ Мексиканскаго залива, поднявши французскій флагъ на томъ мѣстѣ, гдѣ потомъ возникъ городъ Новый Орлеанъ. Другіе добрались до Скалистыхъ горъ и до обширныхъ пустынь сѣверо-запада, проповѣдуя, мѣняясь, плутуя, крестя, повинуясь различнѣйшимъ побужденіямъ и походя другъ на друга только неустрашимою храбростью и находчивостью, которая выводила ихъ невредимыми изъ множества опасностей. Французы были вездѣ -- и къ сѣверу отъ британскихъ поселковъ, и къ западу, и къ югу, и если весь материкъ не сталъ французскимъ, то въ этомъ виноваты никакъ не желѣзные предки теперешнихъ канадцевъ.
Все это де-Катина объяснялъ Адели въ тотъ осенній день, стараясь отвлечь ея мысли отъ печалей прошлаго и отъ долгаго, тоскливаго пути, который предстоялъ имъ. Она, привыкшая къ сидячей жизни въ Парижѣ и къ мирнымъ картинамъ Сенскихъ береговъ, съ изумленіемъ смотрѣла на рѣку, на лѣса и на горы и въ ужасѣ хваталась за руку мужа, когда, брызгая пѣною съ веселъ, мимо проносился челнокъ, полный дикихъ Алгонкинцевъ, одѣтыхъ въ кожи, съ лицами, исполосовавными бѣлой и красной краской. Снова рѣка изъ голубой стала розовою, снова старая крѣпость одѣлась въ пурпуръ заката, и снова двое изгнанниковъ сошли въ свои каюты съ обращенными другъ къ другу словами ободренія на устахъ и съ тяжкими думами въ душѣ. Койка де-Катина помѣщалась около одного изъ пушечныхъ люковъ, и онъ имѣлъ обыкновеніе не закрывать этого люка на ночь, такъ какъ рядомъ находился камбузъ (кухня), гдѣ происходила стряпня на весь экипажъ, и воздухъ былъ сухъ и удушливъ. Въ эту ночь ему не удавалось уснуть, и онъ ворочался подъ одѣяломъ, измышляя всякія средства уйти съ этого проклятаго корабля. Но если даже и убѣжать, то куда дѣться? Вся Канада была для нихъ закрыта; лѣса на югѣ полны свирѣпыхъ индѣйцевъ. Въ англійскихъ колоніяхъ, правда, они могли-бы свободно исповѣдовать свою вѣру, но что сталъ бы дѣлать онъ съ женою, безъ друзей, чужой среди чужого народа? Не измѣни имъ Амосъ Гринъ, все устроилось бы отлично. Но онъ ихъ покинулъ. Конечно, у него не было причины поступать иначе. Онъ былъ имъ чужой и безъ того ужъ не разъ оказывалъ имъ услуги. Дома его ждали семья и любимый образъ жизни. Зачѣмъ же сталъ бы онъ медлить здѣсь ради людей, съ которыми познакомился всего нѣсколько мѣсяцевъ назадъ. Этого нельзя было и требовать. И однако, де-Катина не могъ примириться со случившимся, не могъ признать что такъ и должно было быть.
Но что это такое? Надъ тихо плещущей рѣкою вдругъ послышалось рѣзкое: "Тссс!.." не плылъ ли мимо лодочникъ или индѣецъ? Звукъ повторился еще настойчивѣе. Де-Катина присѣлъ на койкѣ и сталъ оглядываться. Звукъ, несомнѣнно, шелъ изъ открытаго люка. Онъ выглянулъ; но ничего не было видно, кромѣ широкаго затона, неясныхъ очертаній судовъ и отдаленнаго мерцанія огней на Пуанъ-Леви. Онъ снова опустился на подушку; но въ это время что-то ударилось объ его грудь, а затѣмъ съ легкимъ стукомъ свалилось на полъ. Онъ вскочилъ, схватилъ съ крюка фонарь и направилъ свѣтъ его на полъ. Тамъ лежало то, что попало въ него: это была золотая булавка. Онъ поднялъ, разсмотрѣлъ ее и вздрогнулъ отъ радости. Эта булавка принадлежала когда-то ему, и самъ онъ отдалъ ее Амосу Грину на второй день по его пріѣздѣ, когда они вмѣстѣ собирались въ Версаль..
Значитъ, это былъ сигналъ, и Амосъ таки не покинулъ ихъ! Онъ одѣлся, весь дрожа отъ волненія, и вышелъ на налубу. Среди глубокаго мрака ничего нельзя было разобрать, но мѣрный звукъ шаговъ гдѣ-то на передней палубѣ показывалъ, что часовые еще тутъ. Бывшій гвардеецъ подошелъ къ борту и устремилъ взоры во тьму. Онъ увидѣлъ смутныя очертанія лодки.
-- Кто тутъ?-- прошепталъ онъ.
-- Это -- вы, де-Катина?
-- Я.
-- Мы пріѣхали за вами.
-- Богъ наградитъ васъ, Амосъ!
-- Ваша жена здѣсь?
-- Нѣтъ! но я сейчасъ разбужу ее.
-- Ладно. Только сначала поймайте эту веревку. Теперь тащите лѣстницу.
Де-Катина схватилъ брошенную ему бичеву и, потянувъ ее къ себѣ, увидѣлъ, что къ ней привязана веревочная лѣстница, снабженная желѣзными крючьями для прикрѣпленія къ поручнямъ. Укрѣпивъ ее, какъ слѣдуетъ, онъ потихоньку пробрался въ среднюю часть корабля, гдѣ находились дамскія каюты, одна изъ которыхъ была отведена его женѣ. Она была теперь единственною женщиною на кораблѣ, такъ что онъ безъ опасенія могъ стукнуть къ ней въ дверь и кратко объяснить, что нужно спѣшить и не шумѣть. Въ десять минутъ Адель была готова и, собравъ въ узелокъ свое добро, выскользнула изъ каюты. Вмѣстѣ они вышли на палубу и прокрались на корму въ тѣни перилъ. Они почти дошли до борта, какъ вдругъ де-Катина остановился, и изъ-за стиснутыхъ зубовъ его вылетѣло ругательство. Между ними и веревочной лѣстницей, на темномъ фонѣ ночи выдѣлялась грозная фигура францисканскаго монаха. Онъ вглядывался во мракъ изъ-подъ своего надвинутаго капюшона и медленно двигался впередъ, какъ будто замѣтивъ ихъ. Надъ нимъ, на вантахъ, у мачты, висѣлъ фонарь. Онъ снялъ его и направилъ на идущихъ. Но съ де-Катина шутки были плохія. Всю жизнь онъ отличался быстротою въ рѣшеніяхъ и дѣйствіяхъ. Неужели этотъ мстительный монахъ въ послѣднюю минуту намѣренъ былъ помѣшать ему? Но это могло для него окончиться плохо. Молодой человѣкъ толкнулъ жену въ тѣнь мачты; а самъ, какъ только тотъ приблизился, кинулся на момаха и вцѣпился въ него. При этомъ, капюшонъ свалился съ головы его противника и, вмѣсто суровыхъ чертъ францисканца, де-Катина, при свѣтѣ фонаря, съ изумленіемъ узналъ лукавые, сѣрые глазки и неподвижное лицо Ефраима Саваджа. Изъ за борта поднялась еще фигура, и мягкосердечный французъ бросился въ объятія Амоса Грина.
-- Все прекрасно,-- сказалъ тотъ, съ нѣкоторымъ смущеніемъ освобождаясь отъ него.-- Онъ -- у насъ въ лодкѣ, съ кожаной перчаткой въ горлѣ.
-- Кто?
-- Тотъ, чье платье теперь на капитанѣ Ефраимѣ. Мы наткнулись на него, пока вы ходили будить вашу жену, но вдвоемъ скоро успокоили его. Барыня-то здѣсь?
-- Вотъ она.
-- Такъ скорѣе, а то кто нибудь можетъ выйти!
Адель подняли черезъ бортъ и усадили на кормѣ берестяного челнока. Затѣмъ мужчины отстегнули лѣстницу и спустились по веревкѣ, а двое индѣйцевъ, сидѣвшихъ на веслахъ, оттолкнули лодку отъ корабля и быстро двинули ее противъ теченія. Минуту спустя, "Св. Христофоръ" уже казался смутной массой съ двумя желтыми огоньками.
-- Бери весло, Амосъ, и я сдѣлаю то же,-- сказалъ капитанъ Саваджъ, сбрасывая рясу.-- Въ этомъ нарядѣ было безопаснѣе на кораблѣ, а въ лодкѣ онъ только мѣшаетъ. Я думаю, мы могли бы закрыть люки и забрать его совсѣмъ, и съ пушками, если бы захотѣли.
-- А на другой день висѣть на реяхъ, какъ пираты,-- отвѣтилъ Амосъ.-- Нѣтъ, мы сдѣлали лучше, что взяли медъ, не тронувъ пчелъ. Надѣюсь, сударыня, что вы здоровы?
-- Ахъ, я едва понимаю, что случилось и гдѣ мы теперь.
-- Какъ и я, Амосъ.
-- Такъ развѣ вы не ждали насъ?
-- Я не зналъ, что и думать.
-- Но, вѣдь, вы, конечно, не полагали, что мы можемъ удрать, не сказавши ни слова?
-- Признаюсь, что это меня сильно огорчило.
-- Мнѣ такъ показалось, когда, взглянувъ на васъ искоса, я замѣтилъ, какъ вы печально смотрѣли на насъ. Но если бы кто замѣтилъ, что мы бесѣдуемъ или сговариваемся, то за нами стали бы слѣдить непремѣнно. А такъ, никто ничего не заподозрилъ, кромѣ вотъ этого молодца, что ѣдетъ съ нами.
-- Что-же вы сдѣлали?
-- Сошли вчера вечеромъ съ брига на берегъ, наняли этотъ челнокъ и притаились на цѣлый день. Потомъ ночью поднялись къ кораблю, и я скоро разбудилъ васъ, потому что зналъ, гдѣ вы спите. Пока вы были внизу, монахъ чуть не испортилъ все дѣло; но мы закрутили ему глотку и спустили къ себѣ въ челнъ. Ефраимъ напялилъ его рясу, чтобы встрѣтить васъ и помочь, не рискуя попасться, ибо насъ пугало ваше промедленіе.
-- Ахъ, какъ славно быть опять свободнымъ! Какъ безконечно я обязанъ вамъ, Амосъ!
-- Что-жь, вы смотрѣли за мною, пока я былъ въ вашей сторонѣ, а я присмотрю за вами здѣсь.
-- Куда же мы ѣдемъ?
-- Ахъ, вотъ то-то и есть! Больше некуда ѣхать, потому что къ морю намъ запертъ путь. Надо какъ нибудь пробираться по материку, и необходимо подальше отплыть отъ Квебека до утра, а то имъ, кажется, пріятнѣе захватить въ плѣнъ гугенота, нежели ирокезскаго вождя. Господи, вотъ ужъ не понимаю, какъ можно поднимать такую бучу изъ за того, какимъ образомъ человѣкъ хочетъ спасать свою собственную душу! А, впрочемъ, старый Ефраимъ точно такъ-же нетерпимъ въ этомъ отношеніи, такъ что вся глупость не на одной только сторонѣ.
-- Что вы говорите про меня?-- спросилъ морякъ, навостривъ уши, когда упомянули его имя.
-- Только то, что вы -- стойкій старый протестантъ.
-- Да, слава Богу. Я, видите ли, стою за свободу совѣсти для всѣхъ, исключая только квакировъ (религьозная секта), да папистовъ (католики), да...
Амосъ Гринъ засмѣялся.
-- Но Господь Богъ все это допускаетъ; зачѣмъ же вамъ принимать къ сердцу?
-- Ахъ, ты еще молодъ и глупъ. Поживешь, такъ поумнѣешь. Ты, пожалуй, готовъ заступиться вотъ и за такую нечисть?-- Онъ указалъ рукояткою весла на распростертаго монаха.
-- Чтожъ, и онъ хорошій человѣкъ сообразно своимъ понятіямъ.
-- Тогда и акула -- хорошая рыба сообразно ея понятіямъ. Нѣтъ, парень, ты мнѣ такъ не вотрешь очковъ. Можешь болтать, пока попортишь говорильную снасть, а все противнаго вѣтра не сдѣлаешь попутнымъ. Передай-ка мнѣ кисетъ и огниво, а за весломъ не смѣнитъ ли меня твой пріятель?
Всю ночь они плыли вверхъ по рѣкѣ, напрягая всѣ силы, чтобы уйти отъ возможной погони. Придерживаясь южнаго берега и, такимъ образомъ, минуя главную силу теченія, они двигались довольно быстро, такъ какъ Амосъ и де-Катина гребли не впервые, а индѣйцы старались такъ, точно были не изъ плоти и крови, а изъ проволоки и желѣза. Глубокая тишина царствовала на всемъ рѣчномъ просторѣ нарушаясь только плескомъ воды о борта лодки, шелестомъ крыльевъ ночныхъ птицъ надъ ихъ головами, да пронзительнымъ, рѣзкимъ лаемъ лисицъ въ глубинѣ лѣсовъ. Когда, наконецъ, занялась заря, и горизонтъ посѣрѣлъ, то крѣпость была далеко. Дѣвственные лѣса, въ своемъ пестромъ осеннемъ уборѣ, на обоихъ берегахъ подходили вплоть къ рѣкѣ, а посрединѣ виднѣлся маленькій островъ съ каймою изъ желтаго песка по краямъ и яркимъ букетомъ сумаховъ {Сумахъ изъ породы терпентинныхъ деревьевъ.} и красныхъ цвѣтовъ лодалѣе.
-- Я уже здѣсь былъ,-- сказалъ де-Катина,-- Я помню, что сдѣлалъ отмѣтку на этомъ толстомъ кленѣ, гдѣ зарубка, когда въ послѣдній разъ ѣздилъ съ губернаторомъ въ Монреаль. Это было еще при Фронтенакѣ, когда первымъ лицомъ считался король, а епископъ -- лишь вторымъ.
Краснокожіе, сидѣвшіе, какъ глиняныя фигуры, безъ малѣйшаго выраженія на неподвижныхъ лицахъ, насторожили уши при этомъ имени.
-- Мой братъ сказалъ про великаго Оноитія,-- проговорилъ, оглянувшись, одинъ изъ нихъ.-- Мы слышали свистъ зловѣщихъ птицъ, предвѣщающихъ, что онъ болѣе не вернется изъ за моря къ своимъ дѣтямъ.
-- Онъ теперь у великаго бѣлаго отца,-- отвѣчалъ де-Катина.-- Я самъ видѣлъ его въ его совѣтѣ; и непремѣнно онъ вернется изъ-за моря, если нуженъ будетъ своему народу.
Индѣецъ покачалъ головою.
-- Звѣриный мѣсяцъ прошелъ, братъ мой,-- сказалъ онъ на своемъ неправильномъ французскомъ языкѣ,-- а прежде чѣмъ наступитъ мѣсяцъ птичьихъ гнѣздъ, на этой рѣкѣ не останется ни одного бѣлаго, кромѣ тѣхъ, кто за каменными стѣнами.
-- Почему же? Мы ничего не слыхали. Развѣ такъ разъярились Ирокезы?
-- Мой братъ, они сказали, что съѣдятъ Гуроновъ, и гдѣ теперь Гуроны? Они обратили лица свои противъ Эріевъ, и гдѣ теперь Эріи? Они пошли къ западу, на Иллинойцевъ, и кто найдетъ хоть одно иллинойское селеніе? Они подняли топоръ на Андастовъ, и самое имя Андастовъ стерто съ лица земли. А теперь они проплясали пляску и пропѣли пѣсню, отъ которой не будетъ добра моимъ бѣлымъ братьямъ.
-- Гдѣ же они теперь?
Индѣецъ повелъ рукой вдоль всего южнаго и западнаго горизонта.
-- А гдѣ ихъ нѣтъ? Лѣса полны ими. Они -- какъ пожаръ въ сухой травѣ: такъ же быстры и ужасны.
-- Ну,-- сказалъ де-Катина,-- если эти дьяволы, дѣйствительно, сорвались съ цѣпи, то наши потребуютъ назадъ стараго Фронтенака, или же всѣ очутятся въ рѣкѣ.
-- Да,-- сказалъ Амосъ,-- я видѣлъ его разъ, когда меня схватили и привели къ нему вмѣстѣ съ прочими за торговлю во французскихъ, но его мнѣнію, владѣніяхъ. Его ротъ былъ стиснутъ, точно хорьковый капканъ, и онъ смотрѣлъ на насъ, точно хотѣлъ изъ нашихъ скальповъ сдѣлать себѣ штиблеты, но видно было, что онъ -- вождь и настоящій воинъ.
-- Онъ былъ врагомъ Церкви и правою рукою нечистаго дьявола въ этой странѣ,-- сказалъ голосъ со дна челнока.
Это произнесъ монахъ: ему удалось освободиться отъ кожаной перчатки и пояса, при помощи которыхъ америкаицы заткнули ему ротъ. Теперь онъ лежалъ, скорчившись, и дико сверкалъ на своихъ спутниковъ пламенными, черными глазами.
-- У него снасть ослабла,-- сказалъ морякъ.-- Дай-ка затянемъ ее вновь.
-- Нѣтъ, зачѣмъ намъ тащить его дальше?-- возразилъ Амосъ.-- Только лишній грузъ и никакой пользы отъ него. Давайте высадимъ его.
-- Да, пускай плыветъ или тонетъ! -- воскликнулъ съ воодушевленіемъ старый Ефраимъ.
-- Нѣтъ, на берегъ.
-- Чтобъ онъ побѣжалъ впередъ сказать чернымъ курткамъ (монахамъ).
-- Прекрасно. Онъ можетъ позвать перваго изъ своихъ, кто проѣдетъ мимо.
Они подплыли къ острову и спустиля монаха, который не сказалъ ничего, но взглядомъ послалъ имъ проклятіе. Они оставили ему небольшой запасъ сухарей и муки, чтобы онъ могъ просуществовать, пока кто-нибудь не найдетъ его. Затѣмъ, проплывъ поворотъ рѣки, они пристали къ берегу въ маленькой бухтѣ, гдѣ кусты клюквы и брусники росли у самой воды, а лужокъ пестрѣлъ бѣлымъ молочайникомъ, синей генціяной и пурпурнымъ пчеливымъ листомъ. Здѣсь они выложили свой незатѣйливый провіантъ и съ аппетитомъ позавтракали, обсуждая планы будущаго.