Человѣкъ безъ скальпа.
Весь день они шли по лѣсу гуськомъ: впереди Амосъ Гринъ, потомъ капитанъ, затѣмъ -- Адель, а де-Катина замыкалъ шествіе. Молодой охотникъ подвигался осторожно, слыша и видя многое, что ускользало отъ его спутниковъ, постоянно останавливаясь и осматривая листья, сучья и мохъ. Ихъ путь лежалъ, по большей части, среди густого сосноваго лѣса; подъ ногами зеленымъ ковромъ стлалась трава, украшенная бѣлымъ молочаемъ, желтымъ золотушникомъ и пурпуровой астрой. Иногда же громадные сучья сплетались надъ ихъ головами, и приходилось идти ощупью въ полумракѣ, или съ трудомъ пробираться сквозь перепутанные побѣги зеленаго сассафраса или алаго сумаха. Затѣмъ лѣсъ опять вдругъ разступался передъ ними, и они шли вдоль болотъ, поросшихъ дикимъ рисомъ и усѣянныхъ темными кучками ольховыхъ кустовъ, или по берегамъ тихихъ лѣсныхъ озеръ, исполосованныхъ отраженіями деревьевъ, склонявшихъ свои красные, коричневые и золотистые листья надъ синею гладью глубокихъ водъ. Здѣсь текли и рѣки, то свѣтлыя и журчащія, блестя чешуею форели и перьями зимородка, то темныя и ядовитыя отъ болотъ у своихъ истоковъ; путникамъ приходилось переходить ихъ въ бродъ, выше колѣнъ въ водѣ, и нести Адель на рукахъ. Такъ прошли они цѣлый день по дремучему лѣсу, не увидѣвъ и слѣда человѣческаго.
Но за отсутствіемъ людей, все же не было недостатка въ жизни. Все жужжало, стрекотало и щебетало и въ болотахъ, и въ рѣкахъ, и въ кустахъ. Порою вдали между деревьевъ, мелькала коричневая морда оленя, порою барсукъ бѣжалъ въ свою нору при ихъ приближеніи. Разъ они увидѣли на мягкой землѣ слѣдъ завороченной внутрь ступни медвѣдя, а разъ Амосъ снялъ съ куста большой оленій рогъ, который животное сбросило здѣсь мѣсяцъ назадъ. Маленькія, красныя бѣлки скакали и щелкали у нихъ надъ головами, а на каждомъ дубѣ составлялся цѣлый хоръ изъ сотни тоненькихъ голосовъ, пищавшихъ изъ подъ листвы. Когда они шли вдоль озеръ, впереди взлеталъ сѣрый аистъ, хлопая тяжелыми крыльями, и дикія утки шумно поднимались, образуя длинную римскую пятерку (V) на синемъ небѣ, или раздавался дрожащій вопль выше въ тростникахъ.
Ночь они провели въ лѣсу. Амосъ Гринъ развелъ изъ хвороста костеръ въ такой густой заросли, что въ десяти шагахъ разстоянія огня не было видно. Такъ какъ пошелъ небольшой дождь, то съ ловкостью бывалаго лѣсного жителя онъ сдѣлалъ два маленькихъ навѣса изъ липовой и вязовой коры, одинъ -- для Адели и Амори, а другой -- для себя съ Ефраимомъ. Онъ застрѣлилъ дикаго гуся, и это мясо, вмѣстѣ съ остатками сухарей, пошло имъ и на ужинъ, и на завтракъ. На другой день они вышли на маленькую полянку, посрединѣ которой виднѣлись уголья и зола отъ костра. Амосъ употребилъ полчаса на то, чтобы прочитать все, что могли ему сказать земля и сучья. Затѣмъ, когда двинулись дальше, онъ объявилъ своимъ спутникамъ, что огонь здѣсь горѣлъ три недѣли назадъ, что разводили его двое индѣйцевъ и одинъ бѣлый, что они шли съ запада на востокъ и что въ числѣ двухъ индѣйцевъ была одна женщина. Никакихъ другихъ слѣдовъ присутствія людей имъ не попадалось, пока, уже къ вечеру, Амосъ не остановился вдругъ среди густой поросли, приложивъ руку къ уху.
-- Слушайте! -- вскричалъ онъ.
-- Ничего не слышу,-- отвѣтилъ Ефраимъ.
-- Я также,-- прибавилъ де-Катина.
-- Зато я слышу! -- съ радостью воскликнула Адель.-- Колокольный звонъ, и какъ разъ въ такое время, когда звонятъ въ церквахъ въ Парижѣ!
-- Совершенно вѣрно, сударыня!
-- Да, теперь и я слышу,-- сказалъ де-Катина. -- Мнѣ мѣшало щебетанье птицъ. Откуда же этотъ звонъ въ сердцѣ Канадскихъ лѣсовъ?
-- Мы близко отъ поселковъ на Ришелье. Звонъ, вѣроятно, изъ форта.
-- Изъ форта Св. Людовика! Ахъ, такъ намъ недалеко до помѣстья моего знакомаго.
-- Сегодня можемъ тамъ ночевать, если вы думаете, что ему въ самомъ дѣлѣ можно довѣриться.
-- Да; онъ имѣетъ странности, но я готовъ довѣрить ему свою жизнь.
-- Очень хорошо. Возьмемъ къ югу отъ форта и вечеромъ будемъ у него въ усадьбѣ. Но что это тамъ напугало птицъ? Ахъ, я слышу шаги. Присядьте-ка за этимъ сумахомъ и посмотримъ, кто это такъ храбро идетъ черезъ лѣсъ.
Всѣ четверо притаились въ кустахъ, глядя изъ за стволовъ на небольшую прогалину, куда направлялъ свои взоры Амосъ. Долго никто изъ нихъ не слышалъ звука, который былъ уловленъ острымъ слухомъ охотника; но, наконецъ, ближе раздался хрустъ вѣтокъ, точно кто пролагалъ себѣ путь черезъ молодую поросль. Минуту спустя, показался человѣкъ съ внѣшностью настолько странною и неподходящею къ обстановкѣ, что даже Амосъ удивился.
Онъ былъ очень малъ ростомъ и такъ смуглъ и покрытъ загаромъ, что походилъ бы на индѣйца, если бы не одежда и походка, пичуть не напоминавшія краснокожаго. На немъ была широкополая шляпа, потертая на краяхъ и настолько слинявшая, что было мудрено опредѣлить ея первоначальный цвѣтъ. Одежда изъ шкуръ, грубо скроенная, и свободно болталась на его тѣлѣ, а на ногахъ красовались драгунскіе высокіе сапоги, такіе же рваные и грязные, какъ остальное. На спинѣ онъ несъ толстый свертокъ холстины съ торчавшими изъ него двумя палками, а подъ мышками какъ будто двѣ большія квадратныя картины.
-- Это -- не индѣецъ,-- прошепталъ Амосъ,-- и не охотникъ. Ей Богу, я въ жизни не видалъ ничего подобнаго!
-- И не купецъ, не солдатъ, не "лѣсной бродяга",-- сказалъ де-Катина.
-- У него какъ будто мачта на спинѣ и по парусу подъ каждою рукою,-- замѣтилъ капитанъ Ефраимъ.
-- Ну, онъ, кажется, одинъ, и поэтому его можно окликнуть безъ боязни.
Они вышли изъ своей засады, и тогда путникъ, въ свою очередь, увидѣлъ ихъ. Вмѣсто того, чтобы выказать тревогу, которая была бы свойственна всякому, такъ внезапно очутившемуся среди чужихъ въ такой странѣ, онъ измѣнилъ направленіе и быстро пошелъ къ нимъ. Однако, переходя прогалину, онъ услышалъ колокольный звонъ и тутъ же, снявъ шляпу, преклонилъ голову для молитвы. Крикъ ужаса вырвался не только у Адели, но и у ея спутниковъ, когда они увидѣли его безъ шляпы: вся верхняя часть головы его была ободрана, такъ что не оставалось ни слѣда волосъ или кожи, а ихъ замѣняла ужасная, безцвѣтлая, сморщенная поверхность, ограниченная рѣзкою, красною каймой, которая проходила по лбу и кругомъ, надъ ушами.
-- Клянусь Богомъ,-- вскричалъ Амосъ,-- съ этого человѣка снятъ скальпъ!
-- Господи! -- сказалъ де-Катина.-- Взгляните на его руки!
Онъ поднялъ ихъ для молитвы. Два или три торчавшихъ кверху обрубка показывали, гдѣ прежде были пальцы.
-- Всякія видалъ я головы въ моей жизни, но такой не видывалъ! -- замѣтилъ капитанъ Ефраимъ.
Дѣйствительно, лицо незнакомца поражало ихъ тѣмъ болѣе, чѣмъ ближе они подходили. Не было никакой возможности опредѣлить ни роста, ни національности этого человѣка, такъ изуродованы были его черты. Одно вѣко было закрыто и своимъ плоскимъ, сморщеннымъ видомъ указывало на отсутствіе подъ нимъ глаза. Зато другой глазъ смотрѣлъ такъ ясно, добродушно и весело, какъ будто принадлежалъ баловню судьбы. Лицо было все усѣяно какими-то темными пятнами самаго отвратительнаго вида, а носъ сплющенъ и раздавленъ, какъ отъ ужаснаго удара. Но несмотря на все это безобразіе, въ осанкѣ этого человѣка, въ поворотѣ его головы и въ выраженіи, которое, подобно аромату измятаго цвѣтка, одушевляло собою его исковерканныя черты, было столько душевной красоты, что даже грубый морякъ-пуританинъ почувствовалъ благоговѣніе.
-- Добрый вечеръ, дѣти мои,-- сказалъ незнакомецъ, опять поднимая свои картины и подходя къ нимъ.-- Полагаю, что вы -- изъ форта, хотя прошу позволенія замѣтить, что теперь лѣса не очень безопасны для дамъ.
-- Мы идемъ въ усадьбу Св. Маріи, принадлежащую Шарлю де-ла-Ну,-- отвѣтилъ де-Катина,-- слѣдовательно, надѣемся вскорѣ быть за крѣпкими стѣнами. Но мнѣ жалко видѣть, сударь, какъ ужасно вы истерзаны.
-- Ахъ! такъ вы замѣтили мои небольшія поврежденія? Что дѣлать? Эти бѣдняки не умѣютъ поступать лучше. Они точно проказливыя дѣти, веселыя сердцемъ, но проказливыя. Ай, ай! право, даже смѣшно, какъ наше бренное тѣло постоянно задерживаетъ порывы духа. Вотъ я теперь полонъ желанія идти далѣе, однако принужденъ сѣсть на этотъ пень и отдыхать, такъ какъ повѣсы взорвали икры моихъ ногъ.
-- Боже мой! Какъ это взорвали? Вотъ дьяволы!
-- Да; но ихъ не за что осуждать. Нѣтъ, нѣтъ. Было бы жестоко осуждать ихъ. Они -- невѣжественные бѣдные люди, и князь тьмы ходитъ за ними слѣдомъ, подстрекая ихъ. Они заложили мнѣ въ ноги небольшіе заряды пороха, а потомъ подожгли ихъ; отъ этого я сталъ еще худшимъ ходокомъ, чѣмъ прежде, хоть никогда не былъ особенно проворвымъ. Въ училищѣ, въ Турѣ, меня прозвали "улиткой", да! И потомъ, въ семинаріи, я такъ и оставался "улиткой".
-- Но кто же вы, сударь, и кто надругался надъ вами такимъ образомъ?
-- О, я очень неважная особа. Я -- Игнатій Мора, изъ Общества Іисусова, а что касается людей, которые обошлись со мною немного сурово, то... что-жъ? Когда идешь миссіонеромъ къ Ирокезамъ, то, вѣдь, уже знаешь, чего ждать. Мнѣ совершенно не на что жаловаться. Со мною обошлись даже много лучше, чѣмъ съ отцомъ Жогомъ, отцомъ Бребефомъ и многими другими, кого я могу назвать. Правда, бывало и такъ, что я надѣялся пріять вѣнецъ мученическій. Но полагаю, что я не былъ того достоинъ; да, я даже знаю, что недостоинъ.
-- Куда же вы идете?-- спросилъ Амосъ, выслушавшій все это съ изумленіемъ.
-- Иду въ Квебекъ. Вы видите, я теперь такой безполезный человѣкъ, что, пока не повидалъ епископа, совсѣмъ ужъ ни на что путное не гожусь.
-- Вы хотите сказать, что попросите епископа отозвать васъ изъ миссіи?
-- Охъ, нѣтъ! Я, пожалуй, это и сдѣлалъ бы, будь я предоставленъ самъ себѣ, потому что я невѣроятный трусъ. Вы не можете себѣ представитъ, чтобы служитель Господа способенъ былъ такъ трусить, какъ трушу иногда я. Отъ одного вида огня меня всего коробитъ, съ тѣхъ поръ какъ я былъ подвергнутъ испытанію горящими сосновыми щепками, отъ которыхъ у меня остались эти скверныя пятна на лицѣ. Но вѣдь надо же подумать и объ орденѣ; а члены нашего ордена не оставляютъ дѣла изъ-за пустяковъ. Только уставомъ Св. Церкви калѣкамъ воспрещено отправлять богослуженіе, и потому, пока не получу разрѣшенія отъ епископа, я буду совсѣмъ, совсѣмъ безполезенъ.
-- А что же вы сдѣлаете потомъ?
-- Потомъ, разумѣется, вернусь къ моей паствѣ.
-- Къ Ирокезамъ!
-- Ну, да. Вѣдь, я къ нимъ назначенъ.
-- Амосъ,-- сказалъ де-Катина,-- я провелъ всю жизнь съ храбрецами, но думаю, что храбрѣе этого не видалъ никого.
-- Ну, право же,-- сказалъ Амосъ,-- и я видывалъ хорошихъ людей, но только никакъ не лучше этого. Вы утомились, батюшка. Откушайте нашего холоднаго гуся и хлебните коньяку изъ моей фляжки.
-- Ахъ, ахъ, сынъ мой! Если я съѣмъ что-либо, кромѣ самой простой пищи, то дѣлаюсь такъ лѣнивъ, что и на самомъ дѣлѣ становлюсь улиткою.
-- Но съ вами нѣтъ ни ружья, ни принасовъ. Чѣмъ же вы питаетесь?
-- О! Господь Богъ позаботился о томъ, чтобы въ лѣсахъ здѣсь было достаточно пищи для странника, которому нельзя ѣсть много. Я рвалъ дикія сливы, дикій виноградъ, орѣхи, бруснику, закусывалъ слизняками со скалъ.
Охотникъ сдѣлалъ гримасу при упомянаніи объ этомъ угощеніи.
-- Я лучше съѣлъ бы горшокъ клею,-- замѣтилъ онъ.-- А что это у васъ на спинѣ?
-- Моя церковь. Да, у меня здѣсь все: алтарь, престолъ и ризы. Я не рѣшаюсь отправлять богослуженіе безъ вѣдома епископа; но этотъ почтенный человѣкъ, безъ сомнѣнія, самъ состоитъ въ чинѣ ангельскомъ и совершитъ для насъ святую службу.
Лукаво подмигивая, Амосъ перевелъ это предложеніе Ефраиму, который стоялъ, стиснувъ свои красныя руки, и бормоталъ что-то. Но де-Катина уже успѣлъ кратко отвѣтить, что никто изъ нихъ не принадлежитъ къ духовенству и что если они хотятъ дойти сегодня до мѣста, то должны спѣшить далѣе.
-- Ваша правда, сынъ мой,-- сказалъ маленькій священникъ.-- Эти бѣдные люди уже покинули свои селенія, и черезъ нѣсколько дней лѣса будутъ полны ими; хотя пока я не думаю еще, чтобы они переплыли Ришелье. Но прежде, чѣмъ проститься съ вами, я попрошу васъ сдѣлать одно.
-- Что же именно?
-- Попомните, что я оставилъ у отца Ламбревиля, въ землѣ Онондаговъ, составленный мною ирокезско-фраццузскій словарь. Тамъ же и мое описаніе мѣдныхъ залежей у Великихъ Озеръ, которыя я посѣтилъ тому два года, и еще сдѣланный мною планетникъ сѣвернаго неба, показывающій положеніе звѣздъ на каждый мѣсяцъ, какъ онѣ бываютъ видны подъ здѣшнимъ меридіаномъ. Если что-нибудь случится съ отцомъ Ламбревилемъ или со мною,-- а въ ирокезской миссіи вообще живутъ не долго -- то пусть кто нибудь воспользуется моими трудами.
-- Я скажу моему знакомому нынче всчеромъ. А что это у васъ за картины, отецъ, и зачѣмъ вы ихъ носите по лѣсу?
Картины были совсѣмъ лубочныя, грубой и пестрой раскраски. На одной былъ изображемъ красный человѣкъ, лежащій на какомъ то рядѣ пригорковъ, съ музыкальнымъ инструментомъ въ рукѣ, короной на головѣ и улыбкою на лицѣ. На другой -- подобный же человѣкъ кричалъ во все горло, между тѣмъ какъ полдюжины черныхъ существъ колотили его палками и кололи копьями.
-- Это -- душа въ аду и душа въ раю,-- сказалъ отецъ Игнатій Мора, глядя на свои картины не безъ удовольствія.-- Это облака, на которыхъ паритъ душа праведника, наслаждаясь райскимъ блаженствомъ. Она хорошо нарисована, но не производитъ должнаго впечатлѣнія, потому что нѣтъ бобровъ и позабыта трубка съ табакомъ. Видите, какъ у этихъ бѣдняжекъ мало разсудка! Поэтому приходится просвѣщать ихъ по возможности, при посредствѣ ихъ зрѣнія и прочихъ обманчивыхъ чувствъ. Другая картина лучше. Она обратила нѣсколькихъ сквавъ и болѣе, чѣмъ одного индѣйца. Когда я вернусь весною, то не буду брать съ собою душу въ раю, за то возьму пять душъ въ аду, по одной для каждаго племени. Съ сатаною надо бороться всякимъ оружіемъ. А теперь, дѣти мои, такъ какъ намъ предстоитъ разстаться, позвольте мнѣ призвать на васъ благословоніе Божіе.
И тутъ произошло нѣчто необычайное: прекрасная душа этого человѣка сіяла такъ ярко сквозь тучи вѣроисповѣдныхъ различій, что когда онъ поднялъ благословляющую руку, то и протестанты преклонили колѣии; даже самъ старый Ефраимъ съ умиленнымъ сердцемъ и склоненной головой выслушалъ полупонятныя слова этого искалѣченнаго, полуслѣпого маленькаго чужестранца.
-- Прощайте же,-- сказалъ онъ, когда они встали.-- Да осіяетъ васъ милость Св. Евлаліи и да оградитъ васъ щитомъ своимъ Св. Анна изъ Бопре въ минуту опасности!
Такъ оставили они среди лѣса эту комичную и героическую фигурку, одиноко ковылявшую со своею палаткою, картинами и страданіемъ.