VI

БИТВА В ДОМЕ

Дом гугенота-купца представлял собою высокое узкое здание, стоявшее на углу улиц Св. Мартина и Бирона. Он был четырехэтажный, такой же суровый и мрачный, как его владелец, с высокой заостренной крышей, длинными окнами с ромбовидными стеклами, с фасверком из окрашенного в черную краску дерева с промежутками, заполненными штукатуркой, и пятью каменными ступенями, указывавшими узкий и мрачный вход в дом. Верхний этаж был занят складом запасных товаров; ко второму и третьему приделаны балконы с крепкими деревянными балюстрадами. Когда дядя с племянником выскочили из коляски, они очутились перед густой толпой людей, очевидно, чем-то сильно возбужденных. Все смотрели вверх. Взглянув по тому же направлению, молодой офицер увидел зрелище, лишившее его способности чувствовать что-либо другое, кроме величайшего изумления.

С верхнего балкона головой вниз висел человек в ярко-голубом кафтане и белых штанах королевских драгун. Шляпа и парик слетели, и стриженая голова медленно раскачивалась взад и вперед на высоте пятидесяти футов над мостовой. Лицо привешенного, обращенное к улице, было смертельно бледным, а глаза плотно зажмурены, как будто он не решался открыть их из боязни угрожавшей ему страшной участи. Зато голос его громко разносился по окрестности, наполняя воздух мольбами о помощи.

В углу балкона находился молодой человек и, наклонившись над перилами, держал за ноги висевшего в воздухе драгуна. Он смотрел не на свою жертву, но, повернув голову через плечо, впился пристальным взглядом в толпу солдат, теснившихся у большого открытого окна, выходившего на балкон. В повороте его головы чувствовался гордый вызов, а солдаты нерешительно топтались на месте, не зная, броситься ли им вперед или уходить.

Внезапно толпа вскрикнула от волнения. Молодой человек отпустил одну ногу драгуна, продолжая держать его только за другую, причем первая беспомощно болталась в воздухе. Жертва напрасно цеплялась руками за стену позади себя, продолжая вопить что есть мочи.

-- Втащи меня назад, чертов сын, втащи, -- молил он. -- Ты хочешь, что ли, убить меня? Помогите, добрые люди, спасите!

-- Вам угодно, чтобы я втащил вас назад, капитан? -- спросил державший его молодой человек ясным и сильным голосом, на прекрасном французском языке, но с акцентом, казавшимся странным толпе внизу.

-- Да, черт возьми, да!

-- Так отошлите ваших людей.

-- Убирайтесь прочь, олухи, болваны. Вам хочется, чтобы я разбился о мостовую? Прочь! Убирайтесь вон, говорят вам.

-- Так-то лучше! -- проговорил молодой человек, когда солдаты исчезли. Он потянул драгуна за ногу и приподнял его так, что тот мог обернуться, ухватившись за нижний угол балкона.

-- Ну как вы себя теперь чувствуете? -- полюбопытствовал молодой человек.

-- Держите меня, ради Бога, держите.

-- Я держу вас довольно крепко.

-- Ну так втащите меня.

-- Не надо торопиться, капитан. Вы отлично можете разговаривать и в таком положении.

-- Втащите меня, мсье, скорее.

-- Все в свое время. Боюсь, что вам не так удобно разговаривать, болтаясь в воздухе.

-- Ах, вы хотите убить меня!

-- Напротив, собираюсь спасти. -- Да благословит вас Бог.

-- Но только на известных условиях.

-- О, авансом соглашаюсь на них. Ах! Я сейчас упаду.

-- Вы оставите этот дом -- вы и ваши люди -- и не посмеете больше беспокоить ни старика, ни мадемуазель. Даете обещание?

-- О, да, да, мы уйдем.

-- Честное слово?

-- Разумеется. Только втащите меня.

-- Не так скоро. В этом положении легче разговаривать с вами. Я не знаю здешних законов. Может быть, подобные вещи во Франции воспрещены. Обещайте, что у меня не будет неприятностей.

-- Никаких. Только втащите меня.

-- Очень хорошо. Ну-с, пожалуйте.

Он стал тянуть драгуна за ногу, а тот судорожно цеплялся за перила, пока под одобрительный гул толпы не перевалился наконец через всю балюстраду и не растянулся на балконе. Некоторое время он полежал там неподвижно, как пласт. Затем, шатаясь, поднялся на ноги и, не взглянув на противника, с криком бешенства бросился в открытую дверь.

Пока наверху происходила эта маленькая драма, де Катина удалось оправиться от охватившего его оцепенения, и он принялся энергично проталкиваться сквозь толпу вместе со своим спутником, так что оба вскоре очутились почти у крыльца. Мундир королевского гвардейца уже сам по себе мог служить пропуском повсюду, а кроме того, и лицо старика Катина было хорошо известно во всем околотке, и все присутствующие расступались, чтобы дать им пройти в дом. Дверь распахнулась, и в темном коридоре прибывших встретил старый слуга, ломая руки.

-- Ох, хозяин! Ох, хозяин! -- кричал он. -- Ох, какие дела. Какой позор. Они убьют его!

-- Кого?

-- Славного мсье из Америки. О Боже мой! Слышите?

Как раз в этот момент вновь поднявшиеся наверху крики и возня внезапно закончились ужаснейшим грохотом, перемешанным с залпом ругательств, шума и стука, словно старый дом содрогался до самого основания. Офицер и гугенот стремглав бросились вверх и уже стали взбираться на лестницу второго этажа, откуда, по-видимому, неслись крики, когда вдруг навстречу им вылетели большие часы недельного завода, перескакивая через четыре ступени, сразу перепрыгнули через площадку и ударились о противоположную стену, где рассыпались в кучу металлических колес и деревянных обломков. Через мгновение на площадке показался клубок из четырех людей и деревянных обломков. Борьба продолжалась. Люди вскакивали, падали, снова поднимались, дышали все вместе, напоминая тягу в трубе. Они так переплелись между собой, что трудно было разобрать их. Было только заметно, что среднее звено одето в одежду из черного фламандского сукна, а остальные три в солдатскую форму. Человек, служащий объектом нападения, был так силен и крепок, что, лишь только ему удавалось встать на ноги, он таскал за собой по площадке противников, словно дикий кабан повисших на нем собак. Выбежавший вслед за клубком дерущихся офицер протянул было руку с целью схватить штатского, но тотчас же с бранью отдернул ее прочь, так как последний сильно схватил его крепкими белыми зубами за большой палец левой руки. Прижимая к губам раненую руку, офицер выхватил шпагу и заколол бы своего безоружного противника, если бы де Катина, бросившись вперед, не схватил его за кисть руки.

-- Вы подлец, Дальбер! -- крикнул он.

Внезапное появление королевского лейб-гвардейца произвело магическое действие на дерущихся. Дальбер отскочил назад, не отнимая от губ пальца, и, опустив шпагу, мрачно смотрел на прибывшего. Его длинное желтое лицо исказилось от гнева, а маленькие черные глаза горели яростью и дьявольским огнем неудовлетворенной мести. Солдаты отпустили свою жертву и, запыхавшись, выстроились в ряд, а молодой человек прислонился к стене и, счищая пыль со своей черной одежды, попеременно смотрел то на своего спасителя, то на противников.

-- У нас с вами давние счеты, Дальбер! -- произнес де Катина, обнажая рапиру.

-- Я здесь по приказу короля, -- угрюмо ответил Дальбер.

-- Без сомнения. Защищайтесь, мсье.

-- Говорю вам, я здесь по долгу службы.

-- Прекрасно. Скрещивайте шпагу.

-- Я не ссорился с вами.

-- Нет? -- Де Катина шагнул вперед и ударил его по лицу. -- Мне кажется, у вас есть теперь повод к дуэли, -- проговорил он.

-- Черти! -- заорал капитан. -- К оружию, ребята. Эй вы, там, наверху. Уберите этого молодца и схватите пленника. Именем короля.

На его зов с лестницы сбежало еще с дюжину солдат, а трое бывших на площадке бросились на своего недавнего противника. Он увернулся, выхватив из рук старого купца толстую палку.

-- Я с вами, сударь! -- проговорил он, становясь рядом с гвардейским офицером.

-- Уберите вашу челядь и бейтесь со мной, как подобает дворянину! -- крикнул де Катина.

-- Дворянин?! Послушать только этого мещанина-гугенота, семья которого торгует сукном.

-- Ах ты, трус! Я шпагой напишу на твоей роже, что ты лжец.

Он кинулся вперед и нанес удар, который попал бы прямо в сердце Дальберу, не упади тяжелая сабля одного из драгун на его более тонкое оружие и не переруби клинок у самой рукоятки. С криком торжества его враг бешено ринулся к нему, занеся рапиру, но сильный удар палки молодого иностранца заставил его выпустить оружие, которое, звеня, упало на пол. Один из стоявших на лестнице солдат выхватил пистолет и прицелился в голову де Катина. Выстрел положил бы конец схватке, но в этот момент какой-то низенький старичок, спокойно вошедший с улицы, видимо, заинтересованный разыгравшеюся перед ним сценою и с улыбкой смотревший на всех, внезапно сделал шаг вперед, приказывая бойцам опустить оружие столь твердым и властным голосом, что все шпаги сразу ударились о пол, словно на ученье.

-- Ну, мсье! Ну, мсье! -- строго проговорил старичок, смотря на каждого по очереди. Это был очень маленький, подвижный человек, худой, как сельдь, с выдающимися зубами И громадным париком, длинные локоны которого скрадывали очертания его морщинистой шеи и узких плеч. Одет он был в длиннополый кафтан из бархата мышиного цвета, отделанный золотом; высокие кожаные сапоги и маленькая треуголка с золотым кантом придавали ему несколько воинственный вид. Его осанка и манеры отличались изяществом; высоко поднятая голова, острый взгляд черных глаз, тонкие черты лица, самоуверенность, сквозившая в каждом его движении, -- все это указывало в нем на человека, привыкшего повелевать. И действительно, во Франции, так же как и за ее пределами, мало было людей, которым наравне с королем не было известно имя этого небольшого человека, стоявшего на площадке гугенотского дома с золотой табакеркой в одной руке и с кружевным платком в другой. Кто мог не знать последнего из великих вельмож, храбрейшего из французских полководцев, всеми любимого Кондэ, победителя при Рокруа и героя Фронды? При виде его худого желтого лица драгуны и их начальник замерли, уставившись на него, а де Катина поднял обломок своей рапиры, отдавая честь.

-- Э, э! -- вскрикнул старый воин, вглядываясь в него. -- Вы были со мной на Рейне... э? Я помню ваше лицо, капитан, А ваши родные были с Тюренном.

-- Я был в Пикардийском полку, ваша светлость. Моя фамилия де Катина.

-- Да, да. А кто вы, мсье, черт вас побери?

-- Капитан Дальбер, ваша светлость, из Лангедокских синих драгун.

-- Э! Я проезжал мимо в карете и видел, как вы висели вверх ногами. Молодой человек втащил вас, по-видимому, с условием...

-- Он поклялся, что уйдет из дома! -- крикнул иностранец. -- Но когда я поднял его, то негодяй напустил на меня своих людей, и мы все вместе скатились с лестницы.

-- Клянусь честью, вы немало оставили следов, -- сказал Кондэ, улыбаясь и смотря на обломки, покрывавшие пол. -- Так вы нарушили данное вами слово, капитан Дальбер?

-- Я не мог заключать условий с гугенотом и врагом короля, -- угрюмо отрапортовал драгун.

-- По-видимому, вы могли заключать условия, но не выполнять их. А почему же вы, мсье, отпустили его, когда перевес был на вашей стороне?

-- Я поверил его обещанию.

-- Должно быть, вы доверчивы по природе.

-- Я привык иметь дело с индейцами.

-- Э! И вы думаете, что слово индейца вернее слова королевского драгуна?

-- Я не думал этого час тому назад.

-- Гм!

Кондэ взял большую понюшку табаку, втянул, а затем смахнул кружевным платком пылинки, упавшие на его бархатный кафтан.

-- Вы очень сильны, милостивый государь, -- проговорил он, внимательно глядя на широкие плечи и высокую грудь молодого иностранца. -- Вы, полагаю, из Канады?

-- Я был там, но сам я из Нью-Йорка. Кондэ покачал головой.

-- Это остров? -- спросил он.

-- Нет, мсье, город.

-- В какой провинции?

-- В Нью-Йоркской.

-- Значит, главный город?

-- Нет, главный город -- Олбани.

-- А почему вы говорите по-французски?

-- Моя мать -- француженка по происхождению.

-- Давно ли вы в Париже?

-- Сутки.

-- Э! И уже начали вывешивать с балконов соотечественников вашей матери.

-- Он приставал к одной девушке, мсье. Я попросил его прекратить это, тогда он обнажил шпагу и убил бы меня, не схватись я с ним. Тогда он крикнул на помощь своих людей. Чтобы держать их на почтительном расстоянии, я поклялся, что спущу его вниз головой, если солдаты сделают хоть шаг вперед. А когда я отпустил его, они опять набросились на меня, и не знаю, чем бы закончилось это дело, если б вот этот мсье не вступился за меня.

-- Гм! Вы поступили превосходно. Вы молоды, но находчивы.

-- Я вырос в лесу.

-- Если там много таких, как вы, то моему приятелю де Фронтенаку будет немало хлопот, прежде чем ему удастся основать ту империю, о которой он мечтает. Но что все это значит, капитан Дальбер? Чем можете вы оправдаться?

-- Королевским приказанием, ваша светлость.

-- Э! Разве он дал вам право оскорбить девушку? Не слыхивал, чтоб Его Величество бывал слишком жесток с женщинами, -- произнес Кондэ с сухим, отрывистым смехом, снова беря понюшку табаку.

-- Ваша светлость, приказано применять все меры, чтобы заставить этих людей войти в лоно истинной церкви.

-- Честное слово, вы страшно похожи на апостола и борца за святую веру, -- воскликнул Кондэ, насмешливо смотря на грубое лицо драгуна своими блестящими черными глазами. -- Уведите отсюда своих людей, капитан, и чтобы ноги вашей не было здесь.

-- Но приказание короля, ваша светлость...

-- Когда я увижу короля, то сообщу ему, что вместо солдат я нашел здесь разбойников. Ни слова, сударь. Вон! Позор ваш вы берете с собой, а честь останется здесь.

В одно мгновение из насмешливого, жеманного старого щеголя он превратился в сурового воина с неподвижным лицом и огненным взглядом. Дальбер отступил перед его мрачным взором и пробормотал команду. Солдаты, топая ногами и гремя саблями, вереницей начали спускаться по лестнице.

-- Ваша светлость, -- вымолвил старый гугенот, выступая вперед и распахивая одну из дверей, выходивших на площадку, -- вы действительно явились спасителем Израиля и камнем преткновения для дерзновенных. Не удостоите ли чести отдохнуть под моей кровлей и отведать кубок вина, прежде чем идти дальше?

Кондэ поднял свои густые брови, слушая библейские выражения купца, но с вежливым поклоном принял приглашение. Войдя в комнату, он с удивлением и восхищением оглядел ее роскошное убранство. Действительно, комната с отделкой из темного блестящего дуба, полированным полом, величественным мраморным камином и прекрасною лепною работою на потолке могла бы служить украшением любого дворца.

-- Моя карета ждет внизу, и мне нельзя дольше медлить, -- сказал он. -- Я нечасто покидаю мой замок в Шантиньи для Парижа, и только счастливая случайность дала мне сегодня возможность быть полезным почтенным людям. Когда у дома видишь вывеску в виде драгуна, висящего в воздухе вверх ногами, то трудно проехать мимо, не осведомившись о причине. Но боюсь, сударь, что пока вы останетесь гугенотом, вам не будет покоя во Франции.

-- Действительно, закон слишком жесток к нам.

-- И будет еще более жестоким, если правда то, что я слышал при дворе. Удивляюсь, почему вы не покинете Францию.

-- Мои дела и мой долг удерживают меня здесь.

-- Ну конечно, каждый знает, что для него лучше. А не целесообразнее ли склониться перед грозой?

Гугенот сделал жест ужаса.

-- Ну, ну, я ведь не хотел предложить ничего обидного. А где же прекрасная мадемуазель, причина всей этой истории?

-- Где Адель, Пьер? -- спросил купец старого слугу, внесшего на серебряном подносе плоскую бутылку и цветные венецианские бокалы.

-- Я запер ее в своей комнате, хозяин.

-- Где она теперь?

-- Я здесь, отец.

Молодая девушка вбежала в комнату и бросилась на шею отца.

-- О, я надеюсь, что эти злые люди не обидели вас, милый папа.

-- Нет, нет, дорогое дитя; мы все невредимы благодаря его светлости принцу Кондэ.

Адель подняла глаза и тотчас опустила их перед проницательным взглядом старого воина.

-- Да наградит вас Бог, ваша светлость! -- пробормотала она. Ее прелестное лицо зарделось от смущения. Нежный, изящный овал, большие серые глаза, волна блестящих волос, оттенявших своим темным цветом маленькие, похожие на раковины ушки, и алебастровая белизна шеи -- все это привело в восторг Кондэ, в продолжение шестидесяти лет перевидавшего всех красавиц при дворах трех королей. Он с восхищением смотрел на маленькую гугенотку.

-- Э, право, мадемуазель, вы заставляете меня желать скинуть с плеч этак лет сорок.

Он поклонился и вздохнул, как это было в моде во времена Бэкингема, явившегося покорить сердце Анны Австрийской, и династии кардиналов, достигшей тогда полного расцвета.

-- Франции было бы тяжело потерять эти сорок лет, ваша светлость.

-- Э, э! К тому же и острый язычок? Да, ваша дочь, мсье, выделилась бы своим умом и при дворе.

-- Боже сохрани, ваша светлость. Она так невинна и скромна...

-- Ну, это плохой комплимент двору. Наверно, мадемуазель, вам хотелось бы выезжать в большой свет, слушать приятную музыку, видеть все прекрасное и носить драгоценности, а не смотреть вечно на улицу Св. Мартина и сидеть в этом большом мрачном доме, пока не увянут розы на ваших щечках?

-- Где папа, там хорошо и мне, -- ответила молодая девушка, кладя обе руки на руку отца. -- Я не желаю ничего более того, что имею.

-- А я думаю, что тебе лучше всего уйти к себе в комнату, -- строго заметил старый купец: он знал худую репутацию, установившуюся за принцем относительно женщин, несмотря на столь почтенный возраст. Кондэ приблизился к молодой девушке и даже положил свою желтую руку на ее руку. Адель поспешно отпрянула назад. Маленькие черные глаза принца вспыхнули нехорошим огоньком.

-- Ну, ну! -- проговорил он, когда Адель, исполняя приказание отца, поспешно направилась к двери. -- Вам решительно нечего опасаться за свою голубку. По крайней мере, этот ястреб не может принести никакого вреда, как бы ни заманчива была добыча. Но я действительно вижу, что она так же хороша душой, как и наружностью, а больше этого нельзя даже сказать и про ангела. Карета ожидает меня, мсье. Доброго утра всем вам.

Он наклонил голову в громадном парике и засеменил к выходу своей изысканной, щеголеватой походкой. Из окна де Катина увидел, что он сел в раззолоченный экипаж, задерживавший их во время спешного возвращения из Версаля.

-- По чести, -- вымолвил он, обращаясь к молодому американцу, -- конечно, мы многим обязаны принцу, но еще более вам, мсье. Вы рисковали жизнью ради моей кузины, и, если бы не ваша палка, Дальбер проткнул бы меня насквозь, воспользовавшись одержанным им успехом. Вашу руку, сударь. Подобного рода вещи не забываются.

-- Да, его стоит поблагодарить, Амори! -- присоединился старый гугенот, возвратившись после проводов до кареты знаменитого гостя. -- Он был признан, как защитник угнетенных и помощник находящихся в нужде. Да будет над тобой благословение старца, Амос Грин. Родной сын не мог бы сделать для меня больше, чем сделал ты, чужой.

Молодой гость казался более смущенным такими выражениями благодарности, чем всеми предыдущими событиями. Кровь бросилась в его загорелое, тонко очерченное лицо, гладкое, как у ребенка, но с твердо обведенными губами и проницательным взглядом голубых глаз, говоривших о недюжинной силе воли.

-- У меня за морем есть мать и две сестры, -- застенчиво проговорил он.

-- И ради них вы почитаете женщин?

-- Мы все там уважаем их. Может быть, потому что женщин так мало. Здесь, в Старом Свете, вы не знаете, каково обходиться без них. Мне постоянно приходилось бродить вдоль озер за мехами, жить месяцами среди дикарей в вигвамах краснокожих, видеть их грязную жизнь, слушать их скверные речи, когда они на корточках, по-жабьи, сидят вокруг костров. Когда потом я возвращался в Альбани к родным и слушал, как сестры играют на клавикордах и поют, а мать рассказывает о Франции былых времен, о своем детстве и обо всем, выстраданном за правду, тогда я вполне осознал, что значит добрая женщина и как она, подобно солнцу, вызывает к жизни все лучшее и благородное в нашей душе.

-- Право, дамы должны быть очень благодарны вам, мсье, вы так же красноречивы, как храбры, -- проговорила Адель Катина, стоя на пороге отворенной двери и слушая его последние слова.

Он на минуту забылся, высказываясь решительно и без стеснения. При виде молодой девушки он снова покраснел и опустил глаза.

-- Большую часть жизни я провел в лесах, -- продолжал он, -- а там приходится так мало говорить, что можно и совсем разучиться. Вот потому-то и появилось желание у отца предоставить мне возможность пожить какое-то время во Франции. Он хочет научить меня кое-чему другому, помимо охоты и торговли.

-- А сколько времени вы намерены остаться в Париже? -- спросил гвардеец.

-- Пока за мной не приедет Эфраим Сэведж.

-- А это кто?

-- Капитан "Золотого Жезла".

-- Это ваш корабль?

-- Да, моего отца. Судно было в Бристоле, теперь находится в Руане, а затем снова поплывет в Бристоль. Когда оно вернется оттуда, Эфраим приедет за мной в Париж и увезет меня.

-- А как вам нравится Париж? Молодой человек улыбнулся.

-- Мне говорили еще раньше, что это очень оживленный город, и, судя по тому немногому, что мне пришлось видеть сегодня утром, я убедился целиком в справедливости мнения, что это самый оживленный город, какой мне приходилось когда-либо видеть.

-- И действительно, -- согласился де Катина, -- вы чрезвычайно живо спустились с лестницы вчетвером; впереди вас, словно курьер, летели голландские часы, а сзади целая груда обломков. А города ведь вы все еще не видели?

-- Только вчера, проездом, отыскивая этот дом. Поразительный город, но мне здесь не хватает воздуха. Вот Нью-Йорк -- тоже большой город, но какая разница! Говорят, там целых три тысячи жителей и что будто бы они в состоянии выставить четыреста бойцов, только этому трудно поверить. Но там отовсюду можно видеть творение Божие -- деревья, зеленую траву, блеск солнца на заливе и реках. А здесь только камень да дерево, дерево да камень. Право, вы должны быть очень крепкого сложения, если можете чувствовать себя здоровыми в таком месте.

-- А нам кажется, что крепки-то должны быть вы, живущие в лесах и по рекам, -- возразила молодая девушка. -- Удивительно, как это вы можете находить дорогу в такой пустыне?

-- Ну вот. А я удивляюсь, как вы не рискуете заблудиться среди тысяч домов. Я надеюсь, сегодня будет ясная ночь.

-- Зачем это вам?

-- Тогда можно увидеть звезды.

-- Ведь вы не найдете в них никакой перемены.

-- Этого только и нужно. Если я увижу звезды, то буду знать, по какому направлению можно попасть в этот дом. Днем-то я могу взять нож и делать мимоходом зарубки на дверях, а то трудно будет найти свой путь обратно: тут проходит столько народа.

Де Катина расхохотался.

-- Ну, знаете, Париж покажется вам еще оживленнее, если вы будете отмечать свой путь зарубками на дверях, словно на деревьях в лесу. Но, может быть, на первых порах вам лучше иметь провожатого. Если у вас, дядя, в конюшне найдется пара свободных лошадей, то я смогу взять нашего друга в Версаль, где я принужден дежурить несколько дней. Там он может остаться со мной, если не побрезгует солдатским помещением, и увидит больше интересного, чем на улице Св. Мартина. Что вы на это скажете, мсье Грин?

-- Буду очень рад ехать с вами, если здесь не грозит более никакая опасность.

-- О, на этот счет не бойтесь, -- сказал гугенот. -- Распоряжение принца Кондэ будет щитом и покровом на многие дни. Я велю Пьеру оседлать вам лошадей.

-- А я воспользуюсь коротким временем, оставшимся в моем распоряжении, -- произнес гвардеец, подходя к окну, где ожидала его Адель.