VII

НОВЫЙ И СТАРЫЙ СВЕТ

Молодой американец был вскоре готов отправиться в путь, но де Катина медлил до последней минуты. Когда наконец он отошел от любимой девушки, то поправил свой галстук, смахнул пыль с блестящего мундира и окинул критическим взглядом темную одежду спутника.

-- Где вы покупали это платье? -- спросил он.

-- В Нью-Йорке, перед отъездом.

-- Гм! Сукно недурное, темный цвет в моде, но покрой необычен для наших глаз.

-- Я знаю только, что мне было бы куда удобнее в моей охотничьей куртке и штиблетах.

-- А шляпа... У нас здесь не носят таких плоских полей. Посмотрим, нельзя ли изменить фасон.

Он взял шляпу и, загнув один край, прикрепил его к тулье золотой булавкой, вынутой из собственной манишки.

-- Ну, теперь она приняла совершенно военный вид и пригодилась бы любому из королевских мушкетеров, -- смеясь, проговорил он. -- Штаны из черного сукна и шелка ничего себе, но отчего у вас нет шпаги?

-- Я беру с собой ружье, выезжая из дома.

-- Mon Dieu, да вас схватят, как бандита.

-- У меня имеется и нож.

-- Еще того хуже. Видно, придется обойтись без шпаги и, пожалуй, без ружья. Позвольте мне перевязать вам галстук, вот так. Ну а теперь, если у вас есть намерение проскакать десять миль, то я к вашим услугам.

Действительно, молодые люди, проезжавшие вместе верхом по узким и многолюдным улицам Парижа, представляли собою странный контраст. Де Катина, старше на пять лет, с тонкими и мелкими чертами лица, остро закрученными усами, небольшой, но стройной и изящной фигурой в блестящей одежде, казался олицетворением нации, к которой принадлежал.

Его спутник, высокого роста, сильного сложения, поворачивавший свое смелое и в то же время задумчивое лицо то в одну, то в другую сторону, с живостью наблюдая окружавшую его странную, новую жизнь, олицетворял в свою очередь образчик типа, правда, еще незаконченного, но носившего все задатки стать избранным. Коротко остриженные желтые волосы, голубые глаза и грузное тело указывали на то, что в жилах его текло больше отцовской крови, чем материнской. Даже темная одежда с поясом, без шпаги, если и не ласкала глаз, то говорила о принадлежности ее владельца к той удивительной породе людей, упорнейшие битвы и блестящие победы которых подчиняли себе природу как на морях, так и на обширнейших пространствах суши.

-- Что это за большое здание? -- спросил он, когда всадники выехали на площадь.

-- Это -- Лувр, один из дворцов короля.

-- И он там?

-- Нет, король живет в Версале.

-- Как? Подумать только, у одного человека два таких дома!

-- Два? Гораздо больше -- и в Сен-Жермен, и Марли, и Фонтенебло, и Колоньи.

-- А зачем ему столько? Ведь человек может жить всякий раз только в одном доме.

-- Да, но он зато в состоянии поехать в тот или другой, как ему вздумается.

-- Это восхитительное здание. В Монреале я видел семинарию св. Сульпиция и считал, что лучше этого дома ничего и быть не может на свете. Но что тот в сравнении с этим!

-- Как, вы бывали в Монреале? Значит, вы видели крепость?

-- Да, и госпиталь, и ряд деревянных домов, и большую мельницу, окруженную стеной с востока. Но вы-то разве знаете Монреаль?

-- Я служил в тамошнем полку; побывал и в Квебеке. Да, друг мой, в Париже и кроме вас найдутся люди, жившие в лесах. Даю вам слово, что в продолжение полугода я носил мокасины, кожаную куртку и меховую шапку с орлиным пером и ничего не имею против надеть их снова.

Глаза Амоса Грина засветились восторгом, когда он узнал, что между ним и его спутником оказалось столько общего. Он стал осыпать де Катина вопросами, пока новые друзья не переехали через реку и не достигли юго-западных ворот города. Вдоль рва и стены виднелись длинные ряды солдат, занятых ученьем.

-- Кто эти люди? -- спросил Грин, с любопытством смотря на них.

-- Это солдаты короля.

-- А зачем их так много? Разве ожидают неприятеля?

-- Нет, мы со всеми в мире.

-- В мире. Так к чему же собраны они?

-- Чтобы быть готовыми к войне.

Молодой человек с изумлением покачал головой.

-- Да ведь они могли бы приготовиться и дома. В нашей стране у каждого в углу, у камина, стоит наготове мушкет, благодаря чему не надо тратить время, когда на дворе мир.

-- Наш король очень могуществен и имеет немало врагов.

-- А кто же нажил их?

-- Ну, разумеется, он же -- монарх.

-- Так не лучше бы вам было обойтись без него? Гвардеец с отчаянием пожал плечами.

-- Так мы с вами как раз попадем в Бастилию или в Венсенскую тюрьму, -- предостерег он. -- Знайте, что король нажил этих врагов, расширяя свое государство. Всего пять лет тому назад он подписал мир в Нимведене, по которому отнял шестнадцать крепостей у испанских Нидерландов. Потом он наложил руку на Страсбург и Люксембург и наказал генуэзцев, так что нашлось бы много охотников напасть на Францию, окажись она чуточку послабее.

-- А почему он сделал все это?

-- Из-за своего величия и ради славы Франции.

Чужестранец некоторое время обдумывал эти слова, пока путешественники ехали меж высоких тонких тополей, бросавших тень на залитую солнцем дорогу.

-- Жил некогда в Шенектэди один великий человек, -- наконец проговорил он. -- Люди там простые и доверчиво относятся друг к другу. Но после того, как между ними появился этот субъект, у них вдруг пропали некоторые из вещей: у одного бобровая шкура, у другого мешок жинсенга, у третьего кожаный пояс. Наконец, у старого Пета Хендрикса исчез трехгодовалый бурый жеребец. Тогда стали повсюду разыскивать пропажу и нашли все в хлеву нового переселенца. Вот мы -- я и еще несколько других -- взяли да и повесили его на дереве, не раздумывая о том, что он человек великий.

Де Катина бросил на своего спутника гневный взгляд.

-- Ваша притча не очень-то вежлива, мой друг! - проговорил он. -- Если желаете мирно путешествовать со мной, то попридержите несколько ваш язык.

-- Я не хотел оскорбить вас, да, может быть, я и ошибаюсь, -- ответил американец, -- но я говорю то, что мне кажется правильным, а это право свободного человека.

Лицо де Катина прояснилось при виде серьезного взгляда устремленных на него голубых глаз.

-- Боже мой, -- произнес он, -- во что превратился бы двор, если бы каждый говорил все, что он думал. Но, Господи помилуй, что такое случилось?

Его спутник спрыгнул с лошади и, наклонясь над землей, пристально разглядывал пыль, покрывавшую дорогу. Потом быстрыми неслышными шагами он зигзагами прошел по дороге, перебежал по заросшей травой насыпи и остановился у отверстия в изгороди. Ноздри у него раздувались, глаза горели, лицо пылало от волнения.

-- Парень сошел с ума, -- пробормотал де Катина, подхватывая поводья брошенной лошади. -- Вид Парижа подействовал на его умственные способности. Что с вами, черт возьми, на что вы так таращите глаза?

-- Тут прошел олень, -- прошептал Грин, указывая на траву. -- Его след идет отсюда в лес. Это, должно быть, случилось недавно, и следы ясные, очевидно, он шел не торопясь. Будь с нами ружье, мы могли бы проследить оленя и принести старику хорошей дичины.

-- Ради Бога, садитесь вы на лошадь! -- в отчаянии крикнул де Катина. -- Боюсь, что не миновать нам беды.

-- Чем же я опять провинился? -- спросил Амос Грин.

-- Как же, ведь это заповедные королевские леса, а вы так хладнокровно собираетесь убивать его оленей, как будто находитесь на берегах Мичигана.

-- Заповедные леса! Так эти олени ручные!

Выражение отвращения появилось на лице американца, и, пришпорив лошадь, он помчался так быстро, что де Катина после бесполезных попыток догнать его крикнул наконец, чтобы тот остановился.

-- У нас не в обычае такая бешеная езда по дорожке, -- задыхаясь, проговорил он.

-- Странная ваша страна, -- в недоумении ответил чужестранец. -- Может быть, мне будет легче запомнить, что позволено. Сегодня утром я взял ружье, чтобы выстрелить в пролетавшего над крышами голубя, а старый Пьер схватил меня за руку с таким лицом, словно я целился в священника. Старику же, например, не позволяют даже читать молитв.

Де Катина расхохотался.

-- Вы скоро ознакомитесь с нашими обычаями, -- сказал он. -- Здесь страна населенная, и если бы всякий стал скакать и стрелять как ему вздумается, то много натворил бы бед. Но поговорим лучше о вашей земле. Вы говорили, что много жили в лесах.

-- Мне исполнилось только десять лет, когда я впервые отправился с дядей в Солт-ла-Мари, где сливаются три больших озера. Мы торговали там с западными племенами.

-- Не знаю, что бы сказали на это Лассаль и де Фронтенак. Ведь право торговли в этих местах принадлежит Франции.

-- Нас забрали в плен, и вот тогда-то мне пришлось повидать Монреаль, а потом Квебек. В конце концов нас отослали назад, так как не знали, что с нами делать.

-- Хорошая поездка для начала.

-- И с тех пор я все время вел торговлю: сперва У Кеннебека с абенаками, в больших мэнских лесах, и с микмаками-рыбоедами за Пенобекотоли. Позже с ирокезами до страны Сенеков на западе. В Олбани и Шенектэди у нас были склады мехов, грузы которых отец отправлял из Нью-Йорка.

-- Ему трудно будет без вас!

-- Очень, Но так как он богат, то и надумал, что мне пора подучиться тому, чего не узнаешь в лесах. И вот он послал меня на "Золотом Жезле" под присмотром Эфраима Сэведжа.

-- Он также из Нью-Йорка?

-- Нет, он первый человек, родившийся в Бостоне.

-- Я никак не могу запомнить названий всех этих деревень.

-- А может быть, придет время, когда их имена будут известны не менее Парижа.

Де Катина расхохотался от всего сердца.

-- Леса могли вас наделить многим, но только не даром пророчества, мой друг! -- смеялся он. -- Мое сердце часто, как и ваше, стремится за океан, и ничего бы я не желал более, как снова увидеть палисады Пуан-Леви, хотя бы за ними свирепствовали целых пять индейских племен. А теперь, если вы всмотритесь между деревьями, то увидите новый дворец короля.

Молодые люди сдержали лошадей и взглянули на громадное ослепительной белизны здание, на красивые сады с фонтанами и статуями, изгородями и дорожками, теряющимися в окружавших их густых лесах. Де Катина было забавно наблюдать, как удивление и восторг попеременно сменялись на лице его спутника.

-- Ну что вы скажете? -- наконец спросил он.

-- Я думаю, что лучшее творение Бога -- в Америке, а человека -- в Европе.

-- Да, и во всей Европе нет второго подобного дворца, как нет также и такого короля, как тот, что живет в нем.

-- Как вы думаете, могу я повидать его?

-- Кого, короля? Нет, нет; боюсь, что вы не годитесь для двора.

-- Почему? Я оказал бы ему всяческий почет.

-- Например? Ну как бы вы с ним поздоровались?

-- Я почтительно пожал бы ему руку и осведомился бы о здоровье его и его семьи.

-- Допускаю, что такое приветствие понравилось бы ему более всяких коленопреклонений и церемонных поклонов, но в то же время полагаю, мой милый сын лесов, что лучше вас не водить по таким тропинкам, где вы могли бы заблудиться так же, как заблудились бы здешние придворные, если бы их завести в ущелье Сэгвэней. Но что это такое? Как будто придворная карета.

Сквозь белое облако пыли, несшейся по дороге, можно было разглядеть раззолоченную карету и красный кафтан кучера. Всадники свернули лошадей в сторону, и экипаж, запряженный серыми в яблоках лошадьми, прогромыхал мимо. Молодые люди мельком увидали прекрасное, но гордое лицо женщины. Через мгновение раздался громкий окрик, кучер остановил лошадей и из окна мелькнула белая ручка.

-- Это г-жа де Монтеспань, самая гордая женщина во Франции, -- шепнул де Катина. -- Она желает говорить с нами. Повторяйте то же, что буду делать я.

Он пришпорил коня, подъехал к карете и, сняв шляпу, отвесил низкий поклон. Его спутник проделал то же самое, хотя довольно неловко.

-- А, капитан! -- сказала дама. Выражение лица ее было не особенно приятным. -- Мы опять встретились с вами.

-- Судьба всегда благоприятствует мне, мадам.

-- Только не сегодня утром.

-- Совершенно верно. Мне пришлось выполнить крайне неприятную обязанность.

-- И вы выполнили ее крайне оскорбительным образом.

-- Но как же я мог поступить иначе, мадам? Дама насмешливо улыбнулась, и выражение горечи мелькнуло на ее прекрасном лице.

-- Вы подумали, что я не имею больше никакого значения для короля. Вы подумали, что мое время прошло. Разумеется, вы рассчитывали войти в милость новой, нанеся первым оскорбление старой.

-- Но, мадам...

-- Избавьте от возражений. Я сужу по поступкам, а не по словам. Что же, вы думали, что мои чары исчезли, что красота моя поблекла?

-- Нет, мадам, я был бы слеп, если бы мог подумать что-либо подобное.

-- Слеп, как сова в полдень, -- выразительно вставил Амос Грин.

Г-жа де Монтеспань, приподняв брови, взглянула на своего странного поклонника.

-- Ваш друг, по крайней мере, говорит то, что действительно чувствует, -- произнесла она. -- Сегодня в четыре часа мы увидим, разделяют ли другие его мнение, и если они разделяют, то горе тем, кто ошибся и принял мимолетную тень за темное облако.

Она наградила молодого гвардейца злым взглядом, и карета тронулась дальше.

-- Едемте! -- резко крикнул де Катина своему спутнику, который, раскрыв рот, смотрел вслед карете. -- Что, вы никогда, что ли, не видали женщины?

-- Такой, как эта, -- никогда.

-- Можно поклясться, что другой с таким злым языком действительно не встретить.

-- И с таким красивым лицом. Впрочем, и на улице Св. Мартина есть прелестное личико.

-- Однако у вас недурной вкус, несмотря на то1 что вы выросли в лесах.

-- Да. Я так часто бывал лишен женского общества, а потому, когда стою перед какой-нибудь женщиной, она мне кажется нежным, милым, святым существом.

-- Ну, при дворе вы можете найти и нежных, и милых дам, друг мой, но святых вам долго придется искать. Эта женщина способна на все, лишь бы погубить меня, и только потому, что я исполнял свой долг. При дворе надо постоянно лавировать меж порогов, чтобы не разбиться о них. А порогами здесь являются женщины. Ну вот, теперь на сцену явилась другая, чтобы привлечь меня на свою сторону, и, пожалуй, здесь будет вернее.

Они проехали через дворцовые ворота, и перед ними открылась аллея, вся загроможденная экипажами и всадниками. По песчаным дорожкам разгуливали множество нарядных дам. Они расхаживали меж цветочных клумб или любовались фонтанами, озолоченными солнцем, и высоко взлетавшими вверх струями. Одна из дам, смотревшая все время в сторону ворот, быстро пошла навстречу де Катина. Это была м-ль Нанон, субретка г-жи де Ментенон.

-- Как я рада видеть вас, капитан! -- крикнула она. -- Я так ждала вас. Мадам хотела бы вас видеть. Король придет к ней в три часа, а до тех пор остается лишь двадцать минут. Я слышала, что вы уехали в Париж, и потому поджидала вас здесь. Мадам хочет о чем-то спросить вас.

-- Я сейчас приду. А, де Бриссак, вот удачная встреча.

Мимо проходил высокий, дородный офицер в такой же форме, какую носил де Катина. Он обернулся и, улыбаясь, подошел к товарищу.

-- А, Амори, вы, должно быть, далеко ездили, судя по вашему запыленному мундиру.

-- Мы только что из Парижа. Но меня зовут по делу. Это мой друг, г-н Амос Грин. Оставляю его на ваше попечение. Он приехал из Америки, Покажите ему, пожалуйста, все, что можете. Он остановился у меня. Присмотрите и за лошадью, де Бриссак. Отдайте ее конюху.

Де Катина бросил поводья товарищу, соскочил с лошади и, пожав руку Амосу Грину, поспешно последовал за молодой девушкой.