VIII

КАК КОРОЛЬ ОХОТИЛСЯ С СОКОЛАМИ В КРУКСБЕРРИЙСКОМ ВЕРЕСКЕ

Король и его приближенные отделались от толпы, которая следовала за ними из Гилдфорда вдоль "пути пилигримов", и теперь, когда конные стрелки отогнали упорных зрителей, они спокойно ехали длинной, извивающейся процессией по темной, волнистой вересковой равнине.

Король ехал впереди; так как с ним были соколы, то он надеялся поохотиться. В то время Эдуард был высокий сильный человек в полном расцвете лет, страстный любитель охоты, горячий, изящный воин-рыцарь. К тому же он был и человек образованный, говоривший по-латыни, по-французски, по-немецки, по-испански и даже немного по-английски. Все это давно было известно, но только в последние годы он обнаружил другие, более грозные стороны своего характера -- беспредельное честолюбие, то и дело побуждавшее его овладеть троном соседа, и мудрую прозорливость в коммерческих делах, которая выразилась в переселении фламандских ткачей и в посеве семян того, что в продолжение многих лет составляло главный предмет английской промышленности. Все эти качества можно было прочесть на его лице. Лоб, оттененный пунцовой шапочкой, был широк и величествен. Взор карих глаз горяч и смел, подбородок начисто выбрит, а коротко подстриженные темные усы не скрывали рта --строгого, твердого, гордого и добродушного, но способного крепко сжаться в беспощадной ярости. Лицо его стало медного цвета от постоянного пребывания на воздухе -- на охоте или на войне. Он ехал на своем великолепном вороном коне беспечно и спокойно, как человек, выросший в седле. Черный цвет был, очевидно, его цветом, так как его бархатная одежда этого цвета плотно облегала подвижную мускулистую фигуру; золотой пояс и золотая вышивка на подоле одни только нарушали мрачность костюма. Со своей гордой и благородной осанкой, в простом, но богатом костюме, на великолепной лошади, он казался королем с головы до ног, Картина благородного человека на благородной лошади дополнялась благородным соколом с северных островов, который реял футах в двенадцати над головой короля в ожидании могущей представиться добычи. Другой сокол такой же породы сидел на запястье рукавицы главного сокольничего Раула, ехавшего сзади.

Справа от короля и немного позади ехал юноша лет двадцати, высокий, тонкий, смуглый, с благородными, орлиными чертами лица и смелыми проницательными глазами, которые загорались живостью и любовью, когда он взглядывал на короля. Он был одет в темно-красную одежду, расшитую золотом, а сбруя его белого коня отличалась великолепием, говорившим о положении ездока. Отпечаток серьезности и величия, лежавший на его лице, еще лишенном всякой растительности, показывал, что, несмотря на молодость, в руках его великие дела и что его мысли и интересы -- мысли и интересы государственного человека и воина. Тот великий день, когда он, еле вышедший из школьного возраста мальчик, вел авангард победоносной армии, которая сокрушила могущество Франции при Креси. оставил свой след на его лице. Но, несмотря на суровость, оно еще не носило отпечатка той свирепости, которая впоследствии сделала имя Черного Принца ужасом в пределах Франции. Ни малейшая тень жестокой болезни не отрезвляла еще его жизни, когда он легко и весело ехал по круксберийскому вереску.

Слева от короля и так близко, что легко можно было догадаться об их интимности, ехал человек приблизительно его лет с широким лицом, выдававшеюся челюстью и несколько приплюснутым носом -- часто наружными признаками сварливого характера. Цвет лица у него был багровый, голубые глаза несколько навыкате, и весь он казался полнокровным человеком холерического темперамента. Небольшой ростом, но массивно сложенный, он, очевидно, обладал страшной силой. Голос у него был очень мягкий и пришепетывал, когда он говорил; манеры спокойны и вежливы. В противоположность королю и принцу на нем были надеты легкие латы, сбоку висел меч, на луке седла виднелась палица. То был капитан королевской гвардии; за ним следовало около дюжины рыцарей в латах. На случай внезапной опасности, так обыкновенной в те беззаконные времена, Эдуард не мог иметь вблизи себя более храброго воина, чем знаменитый рыцарь Гэно, натурализировавшийся в Англии под именем сэра Уолтера Менни и пользовавшийся такой же репутацией рыцарской храбрости и благородной отваги, как сам Чандос. За рыцарями, которым запрещалось разъезжаться и которые всегда должны были следовать за королем, ехало от двадцати до тридцати конных стрелков и еще много рыцарей. Последние были не вооружены, но вели запасных лошадей, которые несли более тяжелые части их вооружения. Сокольничие, гонцы, пажи, телохранители и егеря, державшие на привязи своры собак, заканчивали длинное пестрое шествие, которое то поднималось, то опускалось по неровной дороге.

Много важных дел заботило тогда короля Эдуарда. В настоящее время с Францией был мир, но мир, нарушаемый с обеих сторон небольшими стычками, набегами, внезапными нападениями и засадами, так что ясно было, что этот мир скоро закончится открытой войной. Надо добыть денег, а это было нелегко, когда палата общин и так уже вотировала [Здесь -- проголосовать, принять решение. (Прим. ред.)] налог на десятую овцу и на десятый сноп. К тому же Черная Смерть [Чума. (Прим. ред.)] разорила страну; все пахотные земли превратились в пастбища; земледелец, насмехаясь над статутами [То есть законами. (Прим. ред.)], не хотел работать дешевле четырех пенсов в сутки, и все общество представляло собой какой-то хаос. В заключение шотландцы ворчали на границах, в наполовину покоренной Ирландии происходили волнения, а союзники во Фландрии и Брабанте требовали уплаты субсидий. Всего этого было слишком достаточно для того, чтобы заставить задуматься и победоносного монарха. Но в настоящую минуту Эдуард выбросил все из головы и был весел, словно мальчик в праздник. Он не думал ни о надоедливости флорентийских банкиров, ни о досадных условиях вестминстерских деловых людей. Он на воле, со своими соколами и не хочет ни говорить, ни думать ни о чем другом. Охотники пригибали вереск и кусты и громко кричали при виде вылетавших оттуда птиц.

-- Сорока! Сорока! -- крикнул один из сокольничих.

-- Нет, нет, она не стоит твоих когтей, моя темноокая царица,-- сказал король, взглядывая на большую птицу, которая порхала над головой в ожидании сигнального свистка.

-- Копчиков, стаю копчиков, сокольничий! Скорее,

милый, скорее! А, мошенница! Направляется в лес! Влетает туда. Славный полет, храбрый чужестранец! Ну-ка выгони ее к твоему товарищу! Да помогите же ему! Обшарьте кусты! Вот вылетает! Нет, исчезла! Ну, едем дальше. Не видать вам больше госпожи сороки!

Действительно, птица со свойственной ей хитростью пробила себе дорогу через кустарник в более густой лес так, что ни сокол из стаи, ни его партнер в воздухе, ни многочисленные загонщики не могли причинить ей вреда. Король рассмеялся на неудачу и поехал дальше. Путешественники постоянно вспугивали различных птиц, и каждую из них преследовал особый вид сокола: на бекаса выпускали копчика, на куропатку -- кольчатого сокола, а на жаворонка -- маленького мерлина. Но королю надоела эта пустячная охота, и он медленно поехал вперед. Его великолепный безмолвный спутник продолжал витать над его головой.

-- Ну разве это не чудная птица, милый сын? -- спросил король, когда на него упала ее тень.

-- Действительно, чудная, Ваше Величество. Никогда еще не бывало птицы с северных островов красивее этой.

-- Может быть, но у меня был варварийский сокол, так же ловко умевший бить, но летавший скорее. С восточной птицей никакая другая не сравнится.

-- У меня был однажды сокол из Святой земля, -- сказал Менни. -- Он был свиреп, проницателен и быстр, как семи сарацины. Про старого Саладина рассказывают, что в свое время у него были породы птиц, охотничьих собак и лошадей, которым не было подобных на свете.

-- Надеюсь, дорогой отец, что наступит день, когда мы завладеем всем этим,-- сказал принц, смотря на короля блестящими глазами.-- Неужели Святая земля должна навсегда остаться во власти этих неверующих дикарей, а святой храм оскверняться их нечистым присутствием? Ах, дорогой, милый господин, дайте мне тысячу копий пехоты с десятью тысячами таких стрелков, каких я вел при Креси, и клянусь вам Богом, что через год я принесу вам в дар Иерусалимское царство.

Король рассмеялся и обернулся к Уолтеру Менни.

-- Мальчики всегда остаются мальчиками, -- сказал он.

-- Французы не считают меня мальчиком! -- крикнул молодой принц, вспыхивая от гнева.

-- Ну, милый сын, никто не ценит тебя выше, чем твой отец. Но у тебя живой ум и быстрое воображение, свойственные юности и постоянно переходящие от наполовину доделанного дела к новому, дальнейшему. Что было бы с нами в Бретани и Нормандии, если бы мой юный Паладин со своими копьеносцами и стрелками осаждал Аскалон или бился под Иерусалимом?

-- Бог помог бы делу, угодному небесам.

-- Из всего слышанного о прошлом, -- сухо сказал король, -- я не вижу, чтобы Небо очень помогало в этих войнах на востоке. Я говорю с полным уважением, но правдивость требует сказать, что для Ричарда Львиное Сердце или Людовика Французского самое маленькое земное княжество было бы полезнее, чем все небесные дары. Что вы на это скажете, лорд епископ?

Толстый епископ, ехавший сзади короля на солидной лошади, отлично подходившей его весу и достоинству, рысью подъехал к королю.

-- Что вы говорите, Ваше Величество? Я смотрел, как ястреб спускается на куропатку, и не слышал ваших слов.

-- Скажи я, что прибавляю два поместья к Чистерской епархии, уверен, что вы отлично слышали бы меня, лорд епископ.

-- Попробуйте сказать это, Ваше Величество! -- крикнул находчивый епископ.

Король громко расхохотался.

-- Славный ответ, ваше преподобие.. Вы отлично отпарировали удар. Но вот что я обсуждал. Каким образом: в Крестовых походах, которые, очевидно, велись во славу Божию, мы, христиане, имели так мало помощи Божией в битве? После всех наших усилий и потери неисчислимого количества людей нас наконец выгоняют из страны и даже военные ордена, образованные специально для этой цели, еле могут удержаться на берегах Греческого моря? В настоящее время в Палестине нет ни одной морской гавани, ни одной крепости, на которой развевалось бы знамя с крестом. Где же тогда был наш союзник?

-- Ну, Ваше Величество, вы поднимаете важный вопрос, который переходит далеко за вопрос о Святой земле, хотя последний и можно выбрать хорошим примером. Это вопрос о всяком грехе, страдании, несправедливости... Почему все это совершается без: огненного дождя и Синайских молний? Премудрость Божия превышает наш разум.

Король пожал плечами.

-- Это легкий ответ, лорд епископ. Вы -- князь церкви. Плохо было бы земному князю, который не нашел бы лучшего ответа относительно: дел его царства.

-- Существуют еще другие соображения, всемилостивейший государь. Правда, Крестовые походы были священным предприятием, которое могло бы ожидать благословения Господня; но крестоносцы... действительно ли они заслуживали этого благословения? Я слышал, что в лагере у них господствовала полная распущенность.

-- Лагери везде одинаковы на всем свете, и нельзя в одно мгновение превратить воина в святого. Но святой Людовик был крестоносец, какого только может желать ваша душа, И все же люди погибли при Мансуре, а он сам в Тунисе.

-- Вспомните, что этот мир -- только преддверие будущего, -- сказал прелат. -- Душа очищается страданием и скорбью, и истинным победителем может оказаться тот, кто, терпеливо снося несчастия, заслуживает грядущее счастье.

-- Если это настоящий смысл благословения Церкви, то надеюсь, что оно не скоро коснется наших знамен во Франции,-- сказал король.-- Но мне кажется, что на прогулке, на славной лошади и с хорошей гончей можно найти другой предмет для разговора, чем богословие. Вернемся к птицам, епископ, а не то сокольничий Раул придет мешать тебе в соборе.

Разговор немедленно перешел на тайны лесов и рек, на темнооких и желтоглазых соколов.

Епископ был так же погружен в науку о соколе, как и король, и остальные улыбались, когда они спорили из-за нерешенных охотничьих вопросов -- может ли молодой сокол, воспитанный в клетке, когда-либо сравниться с пойманным диким соколом, или о том, сколько времени молодых соколов должно носить на стойке и как долго выдерживать их, прежде чем они станут вполне ручными.

Монарх и прелат совершенно углубились в этот ученый разговор; епископ говорил свободно и уверенно, как никогда бы не решился говорить о делах церкви и государства. Во все века ничто так не содействовало равенству людей, как спорт. Вдруг принц, который время от времени окидывал своим проницательным взглядом обширный голубой небесный свод, вскрикнул как-то особенно и остановил лошадь, указывая на небо.

-- Цапля! -- крикнул он. -- Перелетная цапля!

Для полного успеха соколиной охоты цапля не должна быть вспугиваема с места кормежки, где она отяжелевает от еды и не успевает быстро улететь, так что более подвижной сокол сразу набрасывается на нее. Цапля должна быть в воздухе, направляясь с одного места на другое, например, к гнезду от раки. Поймать птицу во время ее перелета считалось, хорошим началом удачной охоты. Предмет, на который указал принц, казался темным пятнышком на южном небосклоне, но опытный взгляд не изменил ему, и епископ и король подтвердили, что это действительно цапля. По мере приближения она становилась с каждым мгновением все больше й больше.

-- Свистните его, Ваше Величество! Дайте сигнал большому соколу! -- крикнул епископ.

-- Нет, нет, она слишком далеко. Он промахнется.

-- Пора, Ваше Величество, пора! -- крикнул принц, когда большая птица, рассекая воздух, стала спускаться вниз.

Король издал резкий свист, и хорошо обученная птица оглянулась направо и налево, чтобы убедиться, на какую добычу ей следовало броситься. Увидев цаплю, сокол стремительно стал подыматься к ней по кривой линии.

-- Славный полет, Марго! Добрая птица! -- кричал король, хлопая в ладоши, чтоб ободрить сокола, а сокольничие пронзительно гикали.

Продолжая подыматься по кривой линии, кречет скоро очутился бы на пути цапли, но она, видя угрожающую ей опасность и уверенная в своей силе и легкости, продолжала подниматься в воздухе все выше и выше, делая такие маленькие круги, что зрителям казалось, будто она поднимается вверх почти перпендикулярно.

-- Она улетает! -- кричал король. -- Но как ни хорошо она летит, она не может улететь от сокола. Епископ, ставлю десять золотых против одного, что цапля моя.

-- Принимаю ваш заклад, Ваше Величество, -- сказал епископ. -- Я не могу взять себе золота, выигранного таким образом, но ручаюсь, что в каком-нибудь храме нужно обновить напрестольную пелену.

-- У вас должен быть хороший запас пелен, епископ, если все золото, которое вы выигрываете, идет на починку их, -- сказал король. -- Ах, клянусь распятием, мошенница Марго! Посмотрите, она летит в сторону!..

Зоркие глаза епископа увидели стаю грачей, которые летели на ночь в свои гнезда как раз вдоль линии, отделявшей кречета от цапли. Грач является сильным искушением для кречета. В одно мгновение непостоянная птица забыла большую цаплю, летевшую над ней, и, кружась вокруг грачей, полетела с ними к западу, наметив себе добычей самого толстого грача.

-- Верите ли, Ваше Величество, что мой привозной сокол может выиграть там, где не удастся королевскому? -- сказал епископ. -- Десять золотых против одного за мою птицу!

-- Согласен, епископ! -- крикнул король, нахмурясь от досады. -- Клянусь распятием, если бы вы были таким же знатоком писаний св. отцов, как соколиной охоты, вы достигли бы престола св. Петра! Пустите вашего сокола и оправдайте свою похвальбу.

Птица епископа хотя и была меньше королевского сокола, но была очень красива и летала чрезвычайно быстро. Сидя на руке епископа, она следила свирепым, зорким взглядом за птицами в воздухе и по временам нетерпеливо распускала крылья. Когда расстегнули цепочку, она быстро устремилась вверх, шумя своими остроконечными крыльями, и со свистом подымалась кругами, становясь все меньше и меньше по мере приближения к цапле. Стараясь спастись от своих врагов, цапля летела все выше и казалась уже пятнышком на небе. Обе птицы также подымались все выше и выше; всадники, подняв головы, напрягали зрение, стараясь разглядеть их.

-- Он кружит! Все еще кружит! -- кричал епископ. -- Он над цаплей. Он добрался до нее!

-- Нет, нет, он гораздо ниже, -- сказал король.

-- Клянусь душой, лорд епископ прав! -- кричал принц. -- Мне кажется, он выше. Смотрите! Он налетает!

-- Он накидывается! -- крикнуло несколько голосов, когда два пятнышка внезапно превратились в одно.

Не было сомнения, что обе птицы быстро падали вниз. Они уже становились больше на взгляд. Вдруг цапля вырвалась и тяжело отлетела в сторону. Она, казалось, сильно пострадала от смертельных объятий сокола, который встряхнул перьями и снова полетел кругами вверх, чтобы подняться над добычей и нанести ей второй, более роковой удар. Епископ улыбнулся: ничто, по-видимому, не препятствовало его победе.

-- Твои золотые будут хорошо употреблены, государь, -- сказал он. -- Проигрыш в пользу церкви -- выигрыш для проигравшего.

Но совершенно неожиданная случайность лишила епископа возможности обновить напрестольную пелену. Королевский сокол, сбросив вниз грача, нашел, что эта охота неинтересна, и внезапно вспомнил о благородной цапле, которая, как он видел, летела еще над Круксберрийским полем. Как мог он допустить такую слабость, позволить этим глупым, болтливым грачам отвлечь его внимание от такой добычи, как цапля? Еще не поздно исправить эту ошибку. Сокол поднялся вверх большой спиралью, пока не очутился выше цапли. Но что это? Все его фибры, от макушки до наружных перьев, затрепетали от ревности и ярости при виде этой твари, чужого сокола, осмелившегося стать между королевским соколом и его добычей. Одним взмахом своих больших крыльев он поднялся над противником. Прошла еще секунда...

-- Они схватились! Они схватились! -- крикнул король с громким хохотом, следя взором за птицами, кругами летевшими вниз.-- Обновляй свои пелены сам, епископ. От меня ты не получишь ни грота [Монета в 4 пенса.]. Разними их, сокольничий, чтобы они не повредили друг друга. Ну а теперь вперед, господа. Солнце уже "слоняется к западу.

Соколов, опустившихся на землю с переплетенными когтями и взъерошенными перьями, разняли и, окровавленных и задыхающихся, посадили на места, а цапля после опасного приключения тяжело полетела дальше в свое гнездо. Кортеж, рассеявшийся во время волнений охоты, снова собрался, и путешествие продолжали по-прежнему.

Вскоре на болоте показался всадник и быстро подъехал к путникам. При его приближении король и принц радостно вскрикнули и махнули рукой в знак приветствия.

-- Это славный Джон Чандос! -- крикнул король, -- Клянусь распятием, Джон, за эту неделю я соскучился по вашим песням. Я очень рад, что вижу у вас цитру. Откуда вы?

-- Я приехал из Тилфорда в надежде встретить Ваше Величество.

-- Хорошо надумано. Ну, поезжайте между мной и принцем, и мы подумаем, что вернулись во Францию и на нас надеты военные доспехи. Ну, какие новости, мастер Джон?

Странное лицо Чандоса дрогнуло от предвкушения потехи, а его единственный глаз заблестел, как звезда.

-- Ну как ваша охота, государь?

-- Плоха. Мы выпустили двух соколов на одну цаплю. Они схватились, а птица улетела. Но отчего вы улыбаетесь?

-- Потому что надеюсь показать вам лучшую потеху, прежде чем вы приедете в Тилфорд.

-- Что же, охоту для сокола? Для собаки?

-- Нечто более благородное.

-- Что же это? Загадка, Джон? Что вы хотите сказать?

-- Ну, сказать -- значит испортить все дело. Повторяю, между этим местом и Тилфордом можно потешиться на редкость, и я прошу вас, дорогой господин, поехать быстрее, чтобы как можно более воспользоваться дневным светом.

Король пришпорил лошадь, и вся кавалькада поехала галопом по вереску в направлении, указанном Чандосом. Переехав через склон горы, они увидели извивающуюся реку со старинным мостом. На другой стороне виднелась деревня с рядом зеленых домиков и темный замок на стороне холма.

-- Это Тилфорд, -- сказал Чандос. -- А вот и дом Лоринов.

Король ожидал большего, и разочарование выразилось на его лице.

-- Так это обещанная вами потеха, сэр Джон? Как же вы сдержите ваше слово?

-- Я сдержу его, государь.

-- Но где же потеха?

На высоком венце моста, с копьем в руке, на большой рыжей лошади сидел вооруженный всадник. Чандос дотронулся до руки короля и показал на всадника.

-- Вот она, потеха! -- сказал он.