XI

У РЫЦАРЯ ДЕППЛИНА

Король побывал в Тилфорде и уехал. Замок стоял по-прежнему мрачным и безмолвным, но внутри его царили радость и довольство. В одну ночь все заботы и тревоги исчезли, как исчезает темная завеса, закрывающая солнце. Королевский казначей прислал щедрую сумму, и так любезно, что невозможно было отказаться от нее. Найгель снова поехал в Гилдфорд с мешком, полным золота у седла, и не один нищий, встретившийся ему по дороге, благословлял его имя. Прежде всего он отправился к золотых дел мастеру, купил обратно чашу, поднос и браслет и вместе с купцом посетовал о том, что благодаря какой-то несчастной случайности и причинам, понятным только людям, занимающимся торговлей, золото и золотые изделия настолько повысились в цене с прошлой недели, что Найгелю пришлось заплатить за свои вещи на пятьдесят золотых дороже, чем он продал их. Напрасно верный Элвард горячился и молил небо, чтобы наступил день, когда ему можно будет всадить стрелу в толстое брюхо купца,-- деньги пришлось уплатить. Затем Найгель поспешно направился к оружейнику Вату и купил те самые доспехи, которых так жаждала его душа. Он примерил их тут же. Ват и его подмастерья ходили вокруг него со шпиньками [Гвозди без шляпки. (Прим. ред.)] и клещами, загибая звенья, вгоняя шпиньки.

-- Ну, как вы находите, благородный сэр? -- крикнул Ват, надевая на голову Найгеля шлем и пристегивая к краю головного убора проволочную сетку, которая доходила до плеч. -- Клянусь Тубал-Каином, все это пригнано к вам, словно раковина к крабу. Лучшей брони не найти ни в Италии, ни в Испании.

Найгель стоял перед полированным щитом, служившим вместо зеркала, и оглядывался во все стороны, словно блестящая маленькая птица, оправляющая свои крылышки. Гладкие нагрудные латы, удивительные наручники, арматура для ног с искусно сделанными защитными дисками на коленях, локтях и плечах, красивые, подвижные железные рукавицы и наступенники, юбка кольчуги -- все радовало взор Найгеля, все казалось ему красивым. Он прыгал по комнате, чтобы показать свою легкость, затем выбежал на воздух, схватил рукой за луку седла Поммерс и сразу вскочил на коня при аплодисментах Вата и его подмастерья, стоявших в дверях дома. Затем он снова соскочил с лошади, вбежал в лавку и бросился на колени перед образом св. Девы на стене. Он помолился от всего сердца, чтобы никакая тень, никакое пятно не омрачили его души и чести, пока эти латы покрывают его тело, и чтобы Бог дал ему сил для благородных и богобоязненных целей. Странное обращение к религии мира, но в продолжение многих веков меч и вера поддерживали ДРУГ Друга и в омрачившемся мире идеальный рыцарь смутно, бессознательно, обращался к свету. "Benedict us dominus deus meus qui docet manus meas ad praelium et digitos meos ad bellum". В этих словах вылилась вся душа воина-рыцаря.

Доспехи положили на мула Вата, и Найгель поехал обратно в Тилфорд. Там он еще раз надел их для удовольствия леди Эрминтруды, которая всплескивала своими худыми руками и проливала слезы печали и радости -- печали при мысли, что она теряет внука, радости, что он так смело идет на войну. Что касается до ее будущего, то было решено, что присматривать за Тилфордом будет управляющий, а сама она переселится в королевский замок Виндзор, где вместе с другими почтенными дамами ее возраста и звания может провести закат своих дней в разговорах о давно забытых скандальных историях и в перешептывании о дедушках и бабушках окружавших их теперь молодых придворных. Найгель мог спокойно оставить ее там, отправляясь во Францию.

Но, прежде чем покинуть местность, в которой он прожил столько лет, Найгелю оставалось сделать еще один визит и предстояло еще одно прощание. В этот вечер он надел свою лучшую тунику -- из темно-пурпурного генуэзского бархата, шапочку с белоснежным пером и пояс из чеканного серебра. Сидя на величественной Поммерс с соколом на руке и мечом сбоку, он представлял из себя красивого, благородного и на редкость скромного молодого человека, равного которому трудно было найти. Он ехал прощаться только со старым рыцарем Депплина, но у рыцаря Депплина было две дочери, Эдит и Мэри. Эдит считалась самой красивой девушкой во всем околотке.

Сэр Джон Беттерсторн, рыцарь Депплина, получил это прозвание потому, что участвовал в той странной битве, за восемнадцать лет до описываемого нами времени, когда все могущество Шотландии было за одно мгновение уничтожено горстью искателей приключений и наемников, которые не шли под каким-либо знаменем, но сражались из-за своих личных споров. Их подвиги не сохранились на страницах истории, потому что не представляли достаточно интереса ни для одного народа. Но в данное время молва об этой славной битве разнеслась очень далеко, потому что в этот день, когда на поле сражения остался цвет Шотландии, свет в первый раз понял, что в войнах появился новый фактор и что английский стрелок с его здоровым мужеством и с умением с детства обращаться со своим оружием являлся силой, с которой приходилось считаться даже закованному в броню европейскому рыцарю. По возвращении из Шотландии сэр Джон стал главным егермейстером короля и прославился во всей Англии своими познаниями в области псовой охоты. Когда он слишком отяжелел для верховой езды, то поселился в своем старом, скромном, комфортабельном доме в Косфорде, на восточном склоне горы Хайндгэд. Здесь, с все более багровевшим лицом и седеющей бородой, он проводил закат своей жизни среди соколов и охотничьих собак, с неизменной фляжкой пряного вина под рукой и с вытянутыми на стуле распухшими ногами. Старые товарищи часто прерывали свой путь по трудной дороге из Лондона в Портсмут, чтобы навестить сэра Джона, а молодые люди из окрестностей собирались туда, чтобы послушать рассказы храброго рыцаря о прежних войнах или поучиться у него знанию лесов и охоты, в котором у него не было соперника.

Но, по правде сказать, не только старые рассказы и еще более старое вино рыцаря привлекали, как думал он, молодых людей в Косфорд, а скорее красивое лицо младшей его дочери и возвышенная душа и ум старшей. Никогда две такие различные ветви не вырастали на одном стволе. Обе были высоки ростом, величественны и грациозны. Но этим и ограничивалось сходство между ними. У Эдит волосы были цвета спелой пшеницы и голубые глаза; во всем ее существе было что-то привлекательное, задорное. Она любила болтать и весело смеялась, а ее улыбка одинаково сияла многим молодым джентльменам с Найгелем во главе,

Она играла всем на свете, как молодой котенок, но некоторые находили, что в ее бархатных лапках уже чувствуется присутствие коготков, У Мэри волосы были черны как ночь, лицо серьезное, некрасивое, со спокойными карими глазами, смело смотревшими на Божий свет из-под черных дугообразных бровей. Красивой ее нельзя было назвать, и когда ее прекрасная сестра обнимала ее и прижималась щекой к ее щеке (что она всегда делала при посторонних), красота одной и отсутствие красоты в другой бросались в глаза каждого еще сильнее вследствие контраста. Но встречались и такие люди, которые, глядя на ее странное лицо и на огонь, вспыхивавший по временам в глубине ее темных глаз, чувствовали, что в этой молчаливой женщине с гордой осанкой и величественной грацией есть что-то сильное, таинственное, имевшее для них гораздо более значения, чем все изящество и блеск ее сестры.

Таковы были косфордские дамы, к которым в этот вечер ехал Найгель Лорин в своем костюме из генуэзского бархата и с новым белым пером на шапочке.

Он проехал через вершину Терслей, мимо старого камня, где в былое время дикие саксы поклонялись своему богу войны Тору. Найгель боязливо взглянул на камень и пришпорил Поммерс, проезжая мимо него. Как рассказывали, в безлунные ночи вокруг него плясали блудящие огоньки, и люди, имевшие уши, слышали крики и рыдания душ загубленных в честь нечистого. "Камень Тора", "Скачок Тора", "Пуншевая Чаша Тора" -- вся местность являлась одним угрюмым памятником богу войны, хотя благочестивые монахи и изменили его странное имя на имя отца его дьявола, говоря о "скачке дьявола" и о "пуншевой чаше дьявола". Найгель оглянулся на старый серый камень, и мужественное сердце его дрогнуло. Было ли то от холодного вечернего воздуха или внутренний голос шепнул ему, что и он когда-нибудь, может быть, будет лежать связанным на таком же камне и вокруг него будет реветь такая же окровавленная толпа язычников? Мгновение спустя и камень, и смутный страх, и все на свете исчезло из его мыслей: перед ним на желтой песчаной дороге с золотистыми волосами, освещенными последними лучами заходящего солнца, с тонкой фигурой, колебавшейся при каждом движении шедшей легким галопом лошади, была не кто иная, как та Эдит, прекрасное лицо которой так часто мешало ему спать. При виде ее кровь бросилась в лицо Найгелю; храбрый во всех других отношениях, он страшился утонченной таинственности женщин, и вместе с тем она влекла его к себе. Для его чистой, рыцарской души не одна Эдит, но и всякая другая женщина казалась высокой и недоступной, обладающей тысячами мистических превосходных качеств и добродетелей, которые подымали ее гораздо выше грубого мира мужчины. Приятно было общение с ними, но вместе с тем и страшно -- страшно, что его недостатки, его необузданная речь или грубые манеры могут каким бы то ни было образом подействовать на эти изящные и нежные существа. Таковы были его мысли, пока белая лошадь подходила к нему легким галопом, но мгновение спустя все его смутные сомнения рассеялись при звуке ясного голоса молодой девушки, весело махавшей хлыстом в знак привета.

-- Добро пожаловать, Найгель! -- крикнула она. -- Куда это вы? Уж, наверно, не к вашим косфордским друзьям; никогда не надевали вы такого красивого дублета ради нас. Ну, Найгель, как ее зовут? Скажите мне ее имя, чтобы я знала, кого мне ненавидеть.

-- Нет, Эдит, -- сказал молодой сквайр, отвечая смехом на смех молодой девушки. -- Я, право, ехал в Косфорд.

-- Ну, так поедем вместе. Я не поеду дальше. Как вы находите меня?

Ответ Найгеля выразился во взгляде, брошенном на прекрасное разрумянившееся лицо, на золотые волосы, блестящие голубые глаза и на изящную, грациозную фигуру, к которой так шел красный с черным костюм для верховой езды.

-- Вы хороши, как всегда, Эдит.

- О, какие холодные слова! Право, Найгель, вы воспитаны для монастыря, а не для женского салона! Предложи я такой вопрос молодому сэру Джорджу Брокасу или сквайру Фончерста, они бы изливались в восторге отсюда до Косфорда. Оба они мне больше по вкусу, чем вы, Найгель.

-- Тем хуже для меня, Эдит, -- печально проговорил Найгель.

-- Ну, не теряйте мужества, совладайте со своим сердцем.

-- Оно уже не в моей власти.

-- Ага, это лучше. Вы можете быть довольно находчивым, когда захотите. Но все же вы лучше годитесь для возвышенных и скучных разговоров с моей сестрой Мэри. Она не выносит болтовни и любезности сэра Джорджа, а я люблю и то и другое. Но скажите, Найгель, зачем вы приехали сегодня в Косфорд?

-- Чтобы проститься с вами.

-- Со мной одной?

-- Нет, Эдит; с вами и вашей сестрой Мэри и со славным рыцарем, вашим отцом.

-- Сэр Джордж сказал бы, что он приехал проститься только со мной. Право, вы плохой ухаживатель в сравнении с ним. Но правда ли, Найгель, что вы едете во Францию?

-- Да, Эдит.

-- Так говорили после пребывания короля в Тилфорде. Идет молва, что король отправляется во Францию и берет вас в свою свиту. Правда это?

-- Да, Эдит. Это правда.

-- Скажите же мне, куда и когда вы едете.

-- Увы! Я не могу сказать этого.

-- Ах, в самом деле! -- Она тряхнула красивой головой и молча поехала вперед со сжатыми губами и сердитыми глазами. Найгель смотрел на нее с удивлением и печалью.

-- Эдит, вы, конечно, слишком уважаете мою честь, чтобы желать нарушения данного мною слова, -- сказал он.

-- Ваша честь принадлежит вам, а мои вкусы мне, -- сказала она. -- Держитесь своего, а я буду держаться своего.

Они молча проехали по деревне Терслей. Вдруг новая мысль пришла в голову Эдит, и в одно мгновение она забыла свой гнев и с увлечением пустилась по новому следу.

-- Что бы вы сделали, Найгель, если бы кто-нибудь оскорбил меня? Я слышала от моего отца, что, несмотря на ваш малый рост, во всей окрестности нет ни одного человека, который устоял бы перед вами. Стали бы вы моим защитником, если бы меня обидели?

-- Конечно, и я, и всякий другой человек благородной крови явились бы защитниками каждой оскорбленной женщины.

-- Вы или кто-нибудь другой... я или кто-нибудь другая, что это за слова? Вы думаете, что этот комплимент ставит меня наравне с другими? Мой вопрос касается вас и меня. Если бы меня оскорбили, будете вы моим защитником?

-- Попробуйте и увидите, Эдит.

-- Ну, так и попробую, Найгель. И сэр Джордж Брокас, и сквайр Фернгерста охотно исполнили бы мою просьбу, но я хочу обратиться к вам, Найгель.

-- Пожалуйста, скажите, что это.

-- Вы знаете Поля де ла Фосс из Шалфорда?

-- Вы говорите о маленьком горбуне?

-- Он не меньше вас, Найгель, а что касается его спины, то зато я знаю многих, которые желали бы иметь его лицо.

-- Я не могу судить об этом и не хотел быть невежливым. Что же вы хотите сказать о нем?

-- Он насмеялся надо мной -- и я хочу отомстить ему.

-- Как... этому бедному, изуродованному созданию?

-- Говорю вам, он насмеялся надо мной.

-- Но каким образом?

-- Я думала, что настоящий кавалер бросился бы на помощь мне, ни о чем не расспрашивая. Но если так нужно, я расскажу вам все. Знайте же, что он был один из тех, которые постоянно окружают меня, и говорил, что принадлежит мне. Потом только из-за того, что есть и другие, которые так же дороги мне, как и он, он бросил меня и теперь ухаживает за Мод Твинхэм, маленькой веснушчатой девчонкой из его деревни.

-- Но почему это может быть обидно для вас? Ведь он не муж вам?

-- Да, но ведь он ухаживал за мной, не так ли? И к тому же он насмехался надо мной в присутствии своей девки. Он рассказал ей про меня всякую всячину. Он сделал меня глупой в ее глазах. Да, да, я читаю это на ее шафранном лице и в ее водянистых глазах, когда мы встречаемся по воскресеньям у дверей церкви. Она улыбается... да, она улыбается при виде меня.

Найгель, подите к нему. Не убивайте его, не нужно даже, чтобы вы ранили его, а только раскроили бы ему лицо хлыстом. А после возвращайтесь ко мне и скажите, чем я могу служить вам.

Лицо Найгеля побледнело от внутренней борьбы. Кровь кипела в его жилах от горячего желания, а совесть в ужасе отступала перед таким поступком.

-- Клянусь св. Павлом, Эдит! -- вскрикнул он. -- Я не вижу ни чести, ни подвига в том, что вы просите меня сделать. Могу ли я ударить калеку? Как мужчина я не могу сделать этого и потому прошу вас, дорогая леди, дайте мне какую-либо иную задачу.

Она взглянула на него презрительным, сверкающим взглядом.

-- И вы -- воин! -- вскрикнула она с горьким, презрительным смехом. -- Вы боитесь человечка, который еле может ходить! Да, да; говорите что хотите, но я всегда буду думать, что вы слышали о его уменье фехтовать, о его храбрости, а потому и струсили. Вы правы, Найгель, Исполни вы мою просьбу, он убил бы вас... Итак, вы доказали свою мудрость.

Найгель вспыхнул и нахмурился при этих словах, но ничего не ответил. В душе его шла страшная борьба. Он изо всех сил старался удержать в ней возвышенный образ женщины. И было одно мгновение, когда образ этот казался близким к падению. Невысокий мужчина и величественная женщина, рыжая боевая кобыла и белый испанский жеребец в полном безмолвии ехали рядом по песчаной извивающейся дороге между папоротниками и терновником в человеческий рост.

Скоро дорога привела к воротам, украшенным кабаньими головами герба Беттесторнов; показался низкий, широко раскинувшийся дом, сложенный из толстых балок, и послышался громкий лай собак. Румяный рыцарь, хромая, вышел с протянутой рукой и проговорил громовым голосом:

-- Ага, Найгель! Добро пожаловать! Я думал, что вы совсем забыли таких бедных друзей, как мы, после того как король так любезно отнесся к вам. Эй, слуга, взять лошадей, а не то мой костыль прогуляется по вашим спинам! Тише, Лидиард! Куш, Пеламон! Я еле слышу свой голос из-за вашего лая. Мэри, кубок вина для молодого сквайра Лорина.

Она стояла в замке дверей -- высокая, таинственная, безмолвная, со странным, печальным лицом; ее глубокая душа отражалась в темных, полных вопроса глазах. Найгель поцеловал ее протянутую руку, и при взгляде на нее к нему вернулась вся его вера в женщину и все уважение к ней. Ее сестра проскользнула сзади и смотрела через ее плечо на Найгеля с улыбкой прощения на красивом лукавом лице. Рыцарь Депплина тяжело оперся на руку молодого человека и, хромая, прошел по громадной зале с высокой крышей к своему громадному дубовому креслу.

-- Сюда, сюда, стул, один! -- крикнул он. -- Господи помилуй! У этой девушки голова набита поклонниками, как житница крысами. Ну, Найгель, странные вещи слыхал я про ваш турнир в Тилфорде и про посещение короля. Каков у него вид? А мой старый приятель Чандос?.. Много счастливых часов провели мы с ним в лесах; а Менни? Он был всегда смелым и неутомимым наездником... что скажете про всех их?

Найгель рассказал старому рыцарю все случившееся; не говоря много о своих успехах, он пространно описывал свои неудачи, но глаза сидевшей за вышиванием прислушивающейся к его словам смуглой женщины загорелись более ярким блеском. Сэр Джон слушал рассказ, прерывая его градом ругательств, молитв, ударов громадного кулака и размахиванием костыля.

-- Ну, ну, мой мальчик, вы и не могли ожидать, что усидите в седле, борясь с Менни, а вели вы себя хорошо. Мы гордимся вами, Найгель. Ведь вы вполне наш; вы выросли в нашей местности. Но мне, право, стыдно, что вы недостаточно посвящены в тайны лесов, хотя я и учил вас, и ведь в целой Англии не найдется равного мне по искусству. Пожалуйста, наполните кубок, а я воспользуюсь немногим оставшимся нам временем, чтобы поделиться с вами моими познаниями.

И старый рыцарь начал длинную и скучную лекцию о том, когда следует охотиться и на какую птицу или какое животное, пополняя ее множеством анекдотов, иллюстраций, предостережений и исключений, являвшихся результатом его долголетнего опыта. Он говорил также о различных разрядах и ступенях охоты, о том, что зайцу, шестигодовалому оленю и кабану должны отдавать преимущество перед самцом и самкой лани, лисицей и косулей; последние в свою очередь выше барсука, дикой кошки и выдры, которые представляют собой обыкновенную чернь в мире животных. Говорил он и о пятнах крови, о том, как опытный охотник с одного взгляда может решить, какова рана; если кровь темна и пенится -- то рана смертельна, если жидка и чиста -- стрела попала в кость,

-- По этим признакам, -- сказал он, -- бы наверно можете узнать, нужно ли спускать собак на раненого оленя. Но больше всего прошу вас, Найгель, быть осторожным в употреблении терминов охоты, чтобы не сделать ошибки за столом. Не то знатоки будут смеяться над вами, а нам, любящим вас, будет стыдно.

-- Ну, сэр Джон, -- сказал Найгель, -- я думаю, после вашей науки я не уступлю другим.

Старый рыцарь с сомнением покачал своей седой головой.

-- Тут столькому нужно учиться, что не найдется ни одного человека, который бы знал все, -- сказал он. -- Вот, например, Найгель, знаете ли вы, что для каждого сборщика лесных животных и для каждого скопления птиц есть свое особое название, которое не следует смешивать с другими?

-- Знаю, сэр.

-- Вы знаете об этом, Найгель, но, наверно, не знаете всех названий, или же вы умнее, чем я думал. По правде сказать, никому не известны все названия; хотя я на пари при дворе насчитал их до восьмидесяти шести, а говорят, главный охотник бургундского насчитал и более сотни. Да я думаю, он сам придумал их, благо некому оспаривать его. Ну-ка, мой мальчик, как бы вы сказали, если бы увидели в лесу, скажем, десять барсуков?

-- Компания барсуков, сэр.

-- Хорошо, Найгель... Клянусь честью, хорошо! Ну а если бы вы шли по Кульмерскому лесу и увидели много лисиц, что бы вы сказали?

-- Засада лисиц.

-- А если бы это были дикие свиньи?

-- Конечно, гурт свиней?

-- Нет, нет, мой мальчик. Право, грустно, как мало вы знаете. Ваши руки, Найгель, были всегда лучше вашей головы. Ни один человек благородного происхождения не станет говорить о гурте свиней. Это крестьянское выражение. Если свиней гонят -- это гурт. Если охотятся за ними -- это нечто другое. Ну, как ты назовешь их в этом случае, Эдит?

- Право, не знаю,-- беспечно ответила девушка. Ее правая рука сжимала смятую записку, принесенную конюхом, а голубые глаза были устремлены в темные тени под потолком.

-- А ты, Мэри, можешь сказать нам?

-- Конечно, дорогой сэр, в таком случае говорят "стадо свиней".

Старый рыцарь рассмеялся с торжеством.

-- Вот ученица, которая никогда не посрамит меня, -- сказал он. -- Когда зайдет речь о законах рыцарства, о геральдии, о лесном искусстве или о чем-либо ином, я всегда обращаюсь к ней. Она может пристыдить многих мужчин.

-- В том числе и меня, -- сказал Найгель.

-- Ну, мой милый, вы -- Соломон перед ними. Вот на прошлой неделе у меня был этот дурак, молодой лорд Брокас и рассказывал, что он видел в лесу стаю фазанов. Однако такого разговора при дворе достаточно, чтобы погубить молодого человека. Как бы сказали вы, Найгель?

-- Конечно, "выводок фазанов", благородный сэр.

-- Хорошо, Найгель! "Выводок фазанов"! Говорят "стая гусей", "партия уток" и т. д. Но "стая фазанов"! Что это за выражение? Я усадил его там, где вы теперь сидите, Найгель, и осушил два кубка с рейнским, прежде чем отпустить его. Но боюсь, что он все же не воспользовался моими уроками, потому что все время таращил свои глупые глаза на Эдит, вместо того чтобы слушать ее отца. Но где она?

-- Она вышла из комнаты, отец.

-- Она всегда уходит, когда предстоит возможность научиться чему-либо. Но ужин скоро будет готов, и я попрошу вас, Найгель, помочь мне покончить со свежим кабаньим окороком и с куском оленины, добытой во время охоты самого короля. Загонщики и ловчие еще не забыли меня, и моя кладовая всегда полна. Протруби в рог три раза, Мэри, чтобы слуги приготовили стол. Все увеличивающаяся темнота и мой пояс, становящийся все шире и шире, указывают, что пора ужинать.