XIII

КАК ТОВАРИЩИ ПУТЕШЕСТВОВАЛИ ПО СТАРИННОЙ, СТАРИННОЙ ДОРОГЕ

Приближалось время безлунных ночей, и решение короля созрело. Приготовления делались в полной тайне. Гарнизон Кале, состоявший из пятисот стрелков и еще двухсот воинов, уже мог бы выдержать осаду, но король хотел не только отразить атаку, но и взять в плен нападающих. Более всего ему хотелось найти повод к одному из тех смелых подвигов, которые прославили его имя во всем христианском мире и создали ему репутацию примерного предводителя странствующих рыцарей.

Но дело требовало большой осторожности. Прибытие какого бы то ни было подкрепления, даже приезд хотя бы одного знаменитого воина могли встревожить французов и дать им понять, что их заговор открыт. Поэтому избранные рыцари и их оруженосцы перевозились в Кале по двое, по трое в судах с провизией, постоянно ходивших от берега к берегу. Ночью приезжих проводили через шлюзы водяных ворот в замок, где они скрывались от горожан в ожидании, когда им придется действовать.

Найгель получил от Чандоса приказание присоединиться к нему в гостинице в Винчелси. За три дня перед назначенным временем он с Элвардом, оба в полном вооружении и готовые к битве, выехали из Тилфорда. Найгель, веселый и счастливый, был в охотничьем платье; его драгоценные латы и небольшой багаж лежали на спине запасной лошади, которую Элвард вел в поводу. Сам стрелок ехал на хорошей вороной лошади, тяжелой и с тихим ходом, но достаточно сильной, чтобы нести своего могучего всадника. В своей "бригандине" [Кольчуга. (Прим. ред.)] из цепочек, стальном шлеме, с прямым мечом сбоку, с громадным желтым луком, видневшимся из-за плеч, с колчаном стрел на красной перевязи, он представлял собой воина, которым мог бы гордиться всякий рыцарь. Весь Тилфорд шел за уезжающими, когда они медленно спускались по длинному, покрытому вереском лугу, который идет вдоль стен Круксберрийского храма. На вершине Найгель остановил Поммерс и оглянулся на лежавшее сзади маленькое село. Там виднелся старый, темный замок со сгорбленной одинокой фигурой, опершейся на палку и следившей за ним помутившимся взглядом. Он взглянул на высокую кровлю, деревянные стены, на длинный столб голубого дыма, поднимавшийся из единственного камина в доме, на группу огорченных старых слуг -- повара Джона, менестреля Уэзеркота и старого вояку Красного Сквайра, все еще стоявших у ворот. Через реку, среди деревьев виднелась угрюмая, серая башня Уэверли, и как раз в то время, как Найгель смотрел на нее, раздался звук железного колокола, так часто казавшийся ему хриплым, угрожающим криком врага. Теперь он призывал к молитве. Найгель снял свой бархатный берет и стал молиться. Он молился, чтобы дома царствовал мир, а в чужих краях можно было бы найти достаточно битв, чтобы приобресть славу и почести. Потом, махнув рукой провожавшим, он повернул лошадь и медленно поехал к востоку. Мгновенье спустя Элвард вырвался из группы стрелков и смеющихся девушек, которые льнули к его поводу и стременам, и также поехал, расточая поцелуи во все стороны. Таким образом товарищи -- и знатный, и простой смертный -- пустились в путь.

В этих местах по оттенкам цветов существует два времени года -- желтый, когда вся местность пылает дроками, и пурпуровый, когда она тлеет вереском. То было время вереска. Найгель ехал по узкой тропинке между папоротником и вереском, цеплявшимся к его ногам с обеих сторон. Время от времени он оглядывался назад, смотрел на окрестность, и ему казалось, что никогда, нигде он не увидит более красивой картины. Далеко на запад, словно волна за волной, блестя при утреннем свете, простирались поля румяного вереска, пока не исчезли в темных тенях Вулмерского леса и в бледных, чистых, зеленых очертаниях Бестерских меловых низин. Никогда еще Найгелю не приходилось уезжать далеко от этих мест, и леса, горы, вереск были дороги его душе. Сердце его сжалось, когда он отвернулся от этого вида, но если на западе был его родной очаг, то на востоке его ожидал обширный мир приключений, благородное ристалище, на котором каждый из его родных играл, в свою очередь, мужественную роль и оставил по себе знаменитое имя. Как часто он мечтал об этом дне! И теперь день этот наступил, и ничто не омрачало его.

Г-жа Эрминтруда находится под покровительством короля. Будущность старых слуг обеспечена. Тяжба с уэверлийскими монахами улажена. Под ним -- чудесная лошадь, у него самое лучшее оружие, сзади едет храбрый преданный слуга. А главное, он отправляется на славное дело под предводительством храбрейшего рыцаря Англии. Все эти мысли толпились у него в голове. От радости он пел и свистал, а Поммерс выступала красиво и весело из сочувствия к своему хозяину. Обернувшись, Найгель заметил, что Элвард едет с опущенными глазами и наморщенным лбом, очевидно, озабоченный чем-то. Найгель придержал лошадь, чтобы стрелок мог поравняться с ним.

-- Что такое, Элвард? -- спросил он.-- Право, сегодня мы с вами самые счастливые люди в Англии, так как уезжаем в надежде на почетный успех. Клянусь св. Павлом! Прежде чем мы снова увидим эти вересковые холмы, мы или достигнем почести, или падем с честью в погоне за ними. Это радостные мысли. Почему же ты так печален?

Элвард пожал своими широкими плечами, и кривая усмешка мелькнула на его суровом лице.

-- Я, правда, размяк, как мокрая тетива, -- сказал он. -- Человеку свойственно быть печальным, когда он покидает любимую женщину.

-- Что правда, то правда! -- вскрикнул Найгель, и внезапно перед ним предстали темные глаза Мэри Беттесторн, и он услышал ее тихий, нежный, серьезный голос, как слышал его в ту ночь, когда ее более слабую сестру привезли из Шалфордского замка. Этот голос пробудил в его душе все лучшие, благороднейшие порывы. -- Но вспомни, стрелок, что женщина любит в мужчине не его грубое тело, а его душу, честь, славу, подвиги, которыми он украсил свою жизнь. Поэтому, идя на войну, приобретаешь не только славу, но и любовь.

-- Может быть, -- сказал Элвард, -- но, право, у меня сердце разрывается при виде слез красивых, милых девушек и хочется плакать вместе с ними. Когда Мэри -- или то была Долли, -- нет, это рыжеволосая Марта с мельницы -- так уцепилась за мою перевязь, сердце у меня чуть не лопнуло, когда я вырвался от нее.

-- Ты говоришь то одно имя, то другое, -- сказал Найгель. -- Как же зовут девушку, которую ты любишь?

Эдвард сдвинул назад свой стальной шлем и в смущении почесал свою косматую голову.

-- Ее зовут Мзри, Долли, Марта, Сусанна, Джет, Цецилия, Теодозия, Агнеса, Иоганна, Кэт.

Найгель расхохотался при этом перечне имен.

-- Я не имел права брать тебя на войну, -- сказал юн, -- потому что -- клянусь св. Павлом -- ясно, что я оставил вдовами половину прихода. Но я видел твоего старого отца-фермера. Подумай о радости, которая наполнит его сердце, если он услышит о каком-нибудь твоем подвиге во Франции и узнает, что ты приобрел уважение в глазах всех людей.

-- Боюсь, что это уважение не поможет ему заплатить недоимку ключарю, -- сказал Элвард. -- Выгонят его на улицу, несмотря ни на какое уважение, если у него не будет денег к Крещенью. Вот если бы мне получить с кого-нибудь выкуп или участвовать в штурме богатого города, тогда старик мог бы гордиться мной. "Твой меч должен помочь моему заступу, Сэмкин",-- сказал он, целуя меня на прощанье. Ах! Действительно, счастливый будет для него день, если я вернусь с мешком на седле, полным золотых монет, а если Господу угодно, уж запущу я руку в чей-нибудь карман, прежде чем снова увижу Круксбери.

Найгель покачал головой. Бесполезно было пробовать перейти через разделявшую их пропасть. Они проехали уже большую часть пути среди вереска, и перед ними виднелся маленький холм св. Екатерины со старинным храмом на вершине. Тут они переехали дорогу, шедшую с юга в Лондон, и на перекрестке увидели двух путников, делавших им знаки. То были высокая, тонкая, темноволосая женщина на белом испанском жеребце и очень толстый краснолицый старик, под тяжестью которого изгибалась спина здоровой гнедой лошади, на которой он ехал.

-- Эй, Найгель! -- крикнул он. -- Мэри сказала мне, что вы отправляетесь сегодня утром, и мы прождали здесь более часа в надежде увидеть вас. Ну, молодец, выпьем последнюю чашу английского эля: часто среди кислых французских вин вспомянется его белая пена и славный родной вкус.

Найгель отказался от приглашения, так как для этого нужно было ехать за милю в сторону, в Гилфорд, но очень охотно согласился на предложение Мэри подняться по тропинке в церковь, чтобы там помолиться вместе в последний раз. Рыцарь и Элвард остались внизу с лошадьми, а Найгель и Мэри очутились вдвоем под торжественными готическими арками, перед темной нишей, в которой блестел золотой ковчег с мощами. В глубоком молчании они преклонили колена, помолились и затем снова вышли из мрака на свежий, залитый утренним солнцем воздух. Прежде чем сойти вниз, они посмотрели вправо и влево на прекрасные луга и на голубую реку Уэй, извивавшуюся по долине.

-- О чем вы молились, Найгель? -- спросила она.

-- Я молился о том, чтобы Бог и Его святые поддержали мой дух и чтобы я вернулся из Франции и мог бы прийти к вам и назвать вас моей.

-- Обдумайте хорошенько, что вы говорите, Найгель,-- сказала она. -- Только мое сердце знает, что вы для меня, но я согласна скорее никогда более не видеть вас, чем помешать вам хоть на один дюйм достигнуть той высоты почестей и подвигов, которые вам предназначены судьбой.

-- Но, дорогая и милая леди, как можете вы помешать мне; когда именно мысль о вас будет укреплять мою руку и поддерживать во мне бодрость духа.

-- Подумайте еще, мой благородный лорд, и не считайте себя связанным каким бы то ни было словом. Пусть воспоминание обо мне будет словно легкий ветерок, что обвевает наши лица и проносится мимо. Ваша душа жаждет почестей. Она всегда стремилась к ним. Есть ли в ней место и для любви и можно ли тому и другому занимать одинаково высокое место в одном сердце. Не вспоминаете ли вы, что Гаралд и другие великие рыцари старого времени устраняли из своей жизни женщин для того, чтобы отдать всю свою душу и силу на приобретение почестей и славы? Разве я не могу стать обузой для вас? Быть может, ваше сердце остановится перед какой-нибудь благородной задачей из боязни, что ее выполнение может быть рискованно и печально для меня? Подумайте хорошенько, прежде чем ответить, мой благородный лорд, так как мое сердце действительно разобьется, если из-за любви ко мне не исполнятся ваши высокие надежды и ожидания.

Найгель взглянул на нее сверкающими глазами. Вся ее душа отражалась на ее смуглом лице и придала ей красоту более величественную и редкую, чем красота ее пустой сестры. Он преклонился перед величием этой женщины и прижался губами к ее руке.

-- Вы похожи на путеводную звезду, которая ведет меня, -- сказал он. -- Наши души вместе стремятся к славе, и как можем мы задерживать друг друга, когда у нас общая цель?

Она покачала своей гордой головой.

-- Так кажется вам теперь, благородный лорд, но с годами может быть иное. Чем вы докажете, что я помощь, а не помеха вам?

-- Я докажу это моими делами, прекрасная и дорогая леди, -- сказал Найгель. -- Здесь, у алтаря св. Екатерины, в праздник св. Маргариты даю клятву, что в честь вас, прежде чем мы снова увидимся, я совершу три подвига в доказательство моей сильной любви. И эти три подвига должны убедить вас, что, как ни горяча моя любовь, мысль о вас не будет стоять между мной и подвигом.

Лицо ее вспыхнуло от любви и гордости.

-- Я также даю клятву, -- сказала она, -- и даю ее именем св. Екатерины, алтарь которой так близко к нам. Клянусь, что сохраню себя для вас до тех пор, пока вы не совершите этих трех подвигов и мы снова не встретимся с вами; если же -- упаси милосердый Христос -- вы погибнете при исполнении их, я поступлю в Шалфордский монастырь и не взгляну более в лицо мужчин. Дайте мне вашу руку, Найгель.

Она сняла с руки тонкий золотой браслет филигранной отделки, надела на его смуглую руку и громко прочла выгравированный на старофранцузском языке девиз: "Fais се que dois - adviegne que pourra -- c'est commande au chevalier" [Делай, что должно, а там будь что будет -- вот что заповедано рыцарю (фр.).]. Затем на одно мгновение они упали в объятия друг друга и между поцелуев любящий мужчина и нежная женщина дали клятву принадлежать друг другу. Но старый рыцарь нетерпеливо звал их снизу, и они поспешно сошли по извилистой тропинке к песчаному утесу, под которым их ждали лошади.

Сэр Джон ехал рядом с Найгелем до Шалфордского перекрестка и давал ему множество советов относительно охоты. Особенно он беспокоился, чтобы Найгель не смешал самку оленя с самцом или ланью. Когда путники подъехали наконец к окаймленному тростником берегу реки Уэй, старый рыцарь и его дочь придержали лошадей. Прежде чем углубиться в темные леса Чентри, Найгель оглянулся и увидел, что они все еще продолжают смотреть вслед ему и приветствовать его рукою. Потом дорога пошла между деревьями, и он потерял их из виду. Однако гораздо позже, когда через просеку снова показались Шалфордские луга, Найгель увидел, что старик на гнедом коне медленно ехал к горе св. Екатерины, а девушка на том же месте, где он видел ее в последний раз, наклонилась в седле и, напрягая зрение, смотрела в темный лес, скрывавший от нее ее возлюбленного. То было мимолетное видение среди листвы деревьев, но впоследствии, в печальные, трудные дни в далеких странах эта картинка -- зеленый луг, тростник, медленно текущая, голубая река и нетерпеливо наклонившаяся вперед грациозная фигура на белой лошади -- была для Найгеля самым ясным и дорогим видением той Англии, которую он оставил за собой.

Но если друзья Найгеля узнали, что он уезжает в это утро, то и враги его были настороже. Всадники только что выехали из лесов Чентри и стали спускаться по извивающейся дорожке, которая ведет вверх к часовне мученика, как вдруг длинная белая стрела со свистом, похожим на шипенье разгневанной змеи, пролетела под брюхом Поммерс и, дрожа, вонзилась в покрытый травой торф. Вторая просвистела мимо уха Найгеля, когда он обернулся, но Элвард сильно ударил боевого коня по ляжке, и он унес всадника на несколько сот ярдов, прежде чем тому удалось удержать лошадь. Элвард ехал насколько возможно скорее, низко наклонясь к шее своей лошади, а стрелы так и свистели вокруг него.

-- Клянусь св. Павлом! -- сказал Найгель, весь бледный от гнева. -- Они не смеют гонять меня, словно испуганную лань. Стрелок, как ты смел ударить мою лошадь, когда я хотел обернуться и поехать навстречу им?

-- И хорошо, что я сделал это, -- сказал Элвард, -- а не то -- клянусь костями моих десяти пальцев -- наше путешествие началось и окончилось бы в один и тот же день! Я видел, по крайней мере, с дюжину их в кустах. Посмотрите, как лучи солнца блестят на их стальных уборах в папоротнике под большим буком.

Прошу вас, добрый господин, сверните с дороги. Какие шансы у человека, едущего по открытому месту против тех, кто лежит себе спокойно в кустах? Если вы не думаете о себе, то подумайте о вашей лошади, которой всадят стрелу в бок, прежде чем она доберется до леса.

-- Что же, мне служить целью для стрельбы, вроде той, что бывает на ярмарке, и быть убитым первым попавшимся негодяем или разбойником, который прицелился в меня из своего лука? -- крикнул Найгель. -- Клянусь св. Павлом, Элвард! Я надену латы и исследую дело. Пожалуйста, помоги мне отвязать их.

-- Нет, добрый господин, я не стану способствовать вашей гибели. Борьба между всадником на болоте и стрелками в лесу похожа на игру фальшивыми костями. Но эти люди не разбойники, потому что те не осмелились бы стрелять в трех милях от гилдфордского шерифа.

-- Я думаю, что ты прав, Элвард, -- сказал Найгель,-- Может быть, это люди Поля де ла Фосса, который имеет причину недолюбливать меня. Ах, да вот и он сам.

Они сидели на лошадях спиной к большому склону, который ведет вверх к старой часовне на горе. Перед ним виднелась темная опушка леса, в тени которого там и сям блестели стальные головные уборы скрывавшихся врагов. Внезапно раздался протяжный звук рога, и сразу около десятка стрелков в простых одеждах выбежали из-за деревьев, рассыпались в линию и быстро погнались за путниками. Посреди них на большой лошади сидел маленький уродливый человек. Он кричал, словно подгоняя собак на барсука, поворачивал голову во все стороны, гикал и указывал на путешественников, приказывая своим стрелкам подыматься по склону горы.

-- Увлекайте их дальше, дорогой господин, увлекайте дальше, пока они не выйдут на открытое место, -- кричал Элвард с блестящими от радости глазами. -- Еще пятьсот шагов, и мы можем померяться с ними, а держите их все время на таком расстоянии, чтобы стрела не могла попасть в вас до тех пор, пока не наступит наша очередь.

Найгель весь дрожал от нетерпения и, положив руку на рукоятку меча, смотрел на спешащих врагов. В уме у него внезапно мелькнули слова Чандоса о том, что холодный рассудок для воина лучше, чем горячее сердце. То, что говорил Элвард, было верно и умно. Найгель повернул Поммерс, и среди насмешливых криков, раздававшихся сзади них, товарищи поехали по холму. Стрелки бросились за ними, а их предводитель кричал и размахивал руками еще бешенее, чем прежде. Элвард постоянно оборачивался на преследователей.

-- Еще немного дальше! Еще подальше! -- бормотал он. -- Ветер в их сторону, и дураки забыли, что я могу попасть в них на расстоянии пятидесяти шагов. Ну, добрый господин, прошу вас, подержите минутку наших лошадей. Сегодня мое оружие пригодится больше, чем ваше. Им будет не до смеха прежде, чем они доберутся до леса.

Он соскочил с лошади и продел тетиву в нижнее ушко своего страшного боевого лука. Затем с быстротой молнии поставил стрелу. Его живые голубые глаза грозно блистали из-под нахмуренных бровей. С широко расставленными толстыми ногами, с туловищем, наклоненным к луку, с неподвижной, словно одеревенелой рукой, тогда как на правой вздулась двойная дуга мускулов, он натянул белую, хорошо навощенную тетиву. При виде такого искусного соперника нападающие остановились на одно мгновение. Два-три из них спустили стрелы, но они тяжело полетели против ветра и упали на жесткую траву в нескольких десятках шагов от цели. Только один из нападавших, низенький человек с кривыми ногами, коренастая фигура которого говорила о громадной силе мускулов, быстро выбежал вперед и выстрелил из длинного лука так сильно, что стрела, дрожа, упала у самых ног Элварда.

-- Это Черный Билл из Линчемера, -- сказал стрелок. -- Много раз боролись мы с ним, и я хорошо знаю, что никто другой на Серрейских болотах не мог бы так хорошо пустить стрелу. Надеюсь, что ты причащался и исповедовался, Виль, а то я так давно знаю тебя, что мне не хотелось бы иметь на душе твоего осуждения на вечные муки.

Говоря это, он поднял свой лук, и стрела издала богатый, глубокий, музыкальный звук. Элвард оперся на свой лук, зорко наблюдая за быстрым полетом стрелы, легко скользившей по воздуху.

-- В него! В него! Нет, клянусь, через него! -- кричал он. -- Ветер сильнее, чем я думал. Нет, нет, друг мой, теперь я знаю расстояние, и не надейся еще раз спустить стрелу.

Черный Билл вложил стрелу и собирался поднять лук, когда вторая стрела Элварда пронзила плечо его протянутой руки. От боли и гнева он с громким криком уронил свой лук и в ярости грозил кулаком и изрыгал проклятия своему противнику.

-- Я мог бы убить его, но не хочу, потому что хорошие стрелки встречаются не так-то часто, -- сказал Элвард. -- А теперь, добрый господин, нам нужно ехать дальше, так как они обходят нас с обеих сторон, и если им удастся зайти сзади нас, то наше путешествие внезапно окончится. Но прежде чем ехать, мне бы хотелось пристрелить джентльмена, который предводительствует ими.

-- Нет, пожалуйста, Элвард, оставь его, -- сказал Найгель. -- Хотя он и негодяй, но все же джентльмен из рыцарского рода и должен умереть от другого оружия, чем твое.

-- Как хотите, -- сказал Элвард, нахмурясь. -- Мне говорили, что в последние войны многие французские принцы и бароны не были слишком горды для того, чтобы получить смертельную рану от стрелы английского иомена, а английские вельможи с удовольствием смотрели на это зрелище.

Найгель печально покачал головой.

-- Ты говоришь правду, стрелок, и действительно это не новость: добрый рыцарь Ричард Львиное Сердце умер таким низменным образом, а также и Гаралд Саксонский. Но это дело частное, и я не хочу, чтобы ты направлял на этого рыцаря свой лук, И сам не могу выехать против него, так как он слаб телом, хотя опасен духом. А потому мы поедем дальше, раз здесь нельзя ожидать ни выгод, ни почестей, ни надежды на подвиг.

Во время этого разговора Элвард вынул стрелу из лука, сел на лошадь, и путешественники, быстро проехали мимо часовни Мученика на вершину горы. Оттуда они оглянулись назад. Раненый стрелок лежал на земле; вокруг него собралась кучка его товарищей. Другие бесцельно взбирались на гору, но все далеко отстали от путников. Предводитель неподвижно сидел на своей лошади. Когда путники оглянулись, он поднял руку и громко прокричал им проклятие. Через мгновенье изгиб дороги скрыл их из виду. Так, среди ненависти и любви, Найгель простился с домом своей юности.

Теперь наши приятели ехали по той старой, старой дороге, которая идет по югу Англии и нигде не поворачивает к Лондону по той простой причине, что в то время, когда прокладывали дорогу, Лондон был еще бедной деревушкой. Старинная большая дорога шла от Винчестера, главного города Саксов, к Кентербери, священному городу Кента, а из Кентербери к узкому проливу, откуда в ясную погоду можно было видеть отдаленный берег моря. Вдоль этой дороги с начала исторического времени провозились металлы с запада и проходили лошади, нагруженные товарами, которые галлы посылали в обмен. Старинная дорога старее и христианства, и римлян. К северу и югу от нее тянутся леса и болота, и только на сухой высокой местности с меловой почвой можно было проложить такую ровную дорогу. И до сих пор ее называют "путем пилигримов", но пилигримы последними стали пользоваться ею; она существовала с незапамятных времен, прежде чем смерть Фомы дала новый повод к паломничеству к месту его убийства.

С холма Вестонского леса путники могли видеть длинную белую полосу, которая, то спускаясь, то поднимаясь, изгибалась над зеленой равниной, причем направление ее отмечалось даже во впадинах линией старых тисов, которые окаймляли ее. Найгель и Элвард отъехали еще недалеко от родных мест. Теперь они ехали с легким сердцем и с любопытством смотрели на разнообразные картины природы и на проезжавших мимо них людей. Налево тянулась холмистая местность, покрытая вереском и лесами, прерываемая иногда прогалинами вокруг какой-нибудь фермы. Хекгорстская долина, горы Хенлей и Ренмор подымались и опускались, сливаясь друг с другом. Но направо, после того, как путешественники проехали через деревню Шер и мимо старой Гомшеллской церкви, вся южная страна, казалось, лежала у их ног. Перед ними расстилался громадный Уилдский лес -- непрерывный ряд дубов, тянувшийся до южных холмов, оливково-зеленый цвет листвы которых ясно вырисовывался на глубоком синем небе. Под этим зеленым шатром жили странные люди и творились злые дела. В чащах леса обитали дикие племена, мало отличавшиеся от своих старинных предков, которые танцевали вокруг алтаря Тора, и благо было мирному путешественнику, что он мог ехать по открытой дороге, тянувшейся по меловой возвышенности, не имея необходимости направляться по опасному тракту, где мягкая глина, густая чаща лесов и дикие люди могли мешать его пути.

Но кроме волнистой местности справа и покрытой лесами равнины слева, на самой дороге было многое, что могло привлечь внимание путешественников. На всем пути встречались толпы народа. Насколько глаз мог рассмотреть, на узкой белой полосе виднелись черные точки. Иногда двигались одинокие путники, иногда их шло несколько в ряд, иногда целые толпы, когда куча пилигримов соединялась для взаимной охраны или какой-нибудь дворянин желал показать свое высокое положение числом слуг, которых он тащил за собой. В то время на главных дорогах бывало всегда много народа, потому что в стране было много странствующего люда. Люди всякого сорта и рода непрерывным потоком проходили перед глазами Найгеля и Элварда. Все они сходились между собой только в том, что с головы до ног были покрыты серой меловой пылью. Тут были монахи, направлявшиеся из одного монастыря в другой, бенедиктинцы в их черных верхних рясах, поднятых так, что из-под них виднелись нижние белые рубахи, картезианцы в белом и капуцины в капюшонах. Затем "братья" трех бродячих орденов -- доминиканцы в черном, кармелиты в белом и францисканцы в сером. Монахи, жившие в монастырях, и свободные бродячие ордена смотрели друг на друга как на соперников за приношения верующих и проходили по дороге с видом кошек, встречающихся с собаками, с подозрительными взглядами и сердитыми лицами. Кроме духовных тут были и торговые люди; купцы в пыльных плащах и фландрских шляпах ехали впереди караванно-вьючных лошадей. Если купец ехал на восток, то он вез корнуоллское железо, шерсть с запада или железо из Сассекса; если на запад, то он вез с собой генуэзский бархат, венецианские товары, французские вина, итальянское или испанское вооружение. Пилигримы встречались повсюду, большей частью бедняки; они шли, еле передвигая ноги, поникнув головами, с толстыми палками в руках и узлами за плечами. Там и сям, на нарядно убранной лошади или в роскошных конных носилках, появлялась леди с запада, спокойно отправлявшаяся на поклонение св. Фоме. Среди всех этих путешественников лился целый поток странных бродяг: менестрели, переходившие с ярмарки на ярмарку, бесстыдная, дурно пахнувшая толпа; фокусники и акробаты, шарлатаны и зубодеры, студенты и нищие, свободные рабочие в поисках большого жалованья и беглые крепостные, которые были бы рады всякому заработку. Такова была толпа, которая поднимала облака белой пыли, начиная от Винчестера до узкого пролива.

Но из всех путешественников солдаты более всего интересовали Найгеля. Много раз товарищам приходилось проезжать мимо маленьких отрядов стрелков или воинов, ветеранов, возвращавшихся из Франции. Получив отставку, они возвращались на родину, в южные провинции. Все они были навеселе, так как другие путники угощали их пивом в многочисленных гостиницах и пивных по дороге. Старые вояки все время весело пели и кричали. Они осыпали Элварда громкими, грубыми шутками, а он поворачивался в седле и, в свою очередь, громко высказывал им свое мнение о них, пока они могли слышать его. Однажды пополудни им встретился отряд в сто стрелков, во главе которого ехали два рыцаря. Отряд ехал из Гилдфордского замка в Рейгэтский, где он стоял гарнизоном. Найгель проехал несколько времени с рыцарями и намекнул им, что если кто-либо из них ищет случая отличиться, или совершить небольшой подвиг, или выполнить какой-нибудь обет, то может воспользоваться возможностью исполнить свое желание. Но оба были серьезные, пожилые люди, серьезно занятые своим делом и не любившие дорожных приключений; поэтому Найгель пришпорил своего коня и обогнал их.

Они оставили позади себя Коклил, Хедли и Хесс, и перед ними среди деревьев уже подымались башни Рейгэта, когда они догнали толстого весельчака с красным лицом и разделенной надвое бородой, который ехал на резвом коне и обменивался поклоном и веселым словцом со всеми проезжими. Наши путники доехали с ним до Блетчингли, и Найгель много смеялся речам нового товарища. Однако под его насмешками чувствовалось много серьезности и мудрости. Он рассказал, что странствует не спеша по стране, так как у него достаточно денег для того, чтоб не нуждаться во время пути. Он говорит на всех трех наречиях Англии -- северном, среднем и южном, так что чувствует себя вполне дома с обитателями всех графств и может выслушивать их горести и радости. Повсюду, говорил он, беспокойно, и в городе, и в деревне, бедному народу надоели его господа -- и церковные, и светские, и скоро в Англии произойдет нечто невиданное. Но более всего незнакомец восставал против церкви, ее огромных богатств, ее владений, занимающих более трети страны, ее ненасытной алчности, в то время как она кричит о своей бедности и смирении. Он бичевал также монахов и братьев, их мошеннические проделки, их леность и хитрость. Он доказывал, что богатство монахов и высокомерных лордов основано на труде бедного, смиренного земледельца, который работает в поле и в дождь, и в холод, представляя из себя мишень для всеобщих насмешек, и в то же время несет бремя всего мира на своих усталых плечах. Он передавал все это в прекрасных притчах и распевал некоторые из своих стихов, отбивая такт указательным пальцем. Найгель и Элвард ехали по бокам и, наклонив головы, слушали с одинаковым вниманием, но разными чувствами. Найгель, неприятно пораженный таким нападением на власть, Элвард, внутренне посмеиваясь над так верно выраженными чувствами его класса. Наконец незнакомец остановил свою лошадь в Гаттоне у харчевни "Пяти ангелов".

-- Это хорошая гостиница, и я издавна знаком с элем, который здесь продается, -- сказал он. -- Я написал стихотворение "Греза Питера Пахаря", и вот вам его последние строчки:

Ну, теперь я закончил мою песню,

И да благословит Бог того, кто даст мне выпить. Прошу вас зайти со мной и разделить бутылочку пивца.

-- Нет, -- сказал Найгель, -- нам необходимо ехать дальше, так как нам предстоит дальний путь. Но скажите ваше имя, мой друг; мы провели веселый часок, слушая ваши рассказы.

-- Берегитесь! -- сказал незнакомец, покачивая головой. -- Вы и люди вашего класса проведут невеселые часы, когда эти слова станут делом и пахарь Питер устанет работать в поле и возьмется за лук и дубину, чтобы привести в порядок нашу страну.

-- Клянусь св. Павлом! Думаю, что мы сумеем образумить Питера и тех, кто вбивает ему в голову такие дурные мысли, -- сказал Найгель. -- Поэтому еще раз прошу вас сказать ваше имя, чтобы знать его на случай, если вас повесят.

Незнакомец добродушно расхохотался.

-- Можете называть меня Томасом Безземельным, -- сказал он, -- я был бы Томасом Безумным, если бы назвал вам свое настоящее имя, так как много разбойников и в черных рясах, и в стальных латах были бы рады отправить меня на небо тем способом, о котором вы только что говорили. Итак, доброго дня, сквайр, а также и вам, стрелок; желаю вам возвратиться с войны невредимыми.

Эту ночь товарищи провели в Годстонском монастыре. На следующий день рано утром они уже снова ехали по пути пилигримов. В Титсее они услышали, что шайка вилланов появилась в Вестергэмском лесу и третьего дня убила троих людей. Таким образом Найгель мог сильно надеяться на какую-нибудь схватку. Однако разбойников и следа не было, хотя путешественники нарочно поехали не по прямой дороге, а по опушке леса. Дальше они нашли следы дел рук разбойников: там, где тропинка пробегала вдоль холма у основания меловой каменоломни, в одной из ее выемок они увидели мертвого человека. По его изувеченному, разбитому телу легко было видеть, что он сброшен сверху, а вывернутые наружу карманы указывали на причину убийства. Товарищи. проехали, не обратив особенного внимания на труп: в то время мертвые тела были довольно обычным явлением на королевской дороге, а если бы шериф и судья подвернулись в это время, то проезжий рисковал запутаться в сетях закона.

У "Семи Дубов" дорога сворачивала со старинного Кентерберийского тракта и направлялась на юг к морскому берегу; тут меловая почва оканчивалась и начиналась глина. То была плохая, прорезанная колеями дорога для мулов, проходившая среди густых лесов; по временам в прогалинах виднелись маленькие кентские деревеньки. Грубые крестьяне, с целой копной волос на голове, в широких кожаных штанах, смотрели на путников смелым, завистливым взглядом. Один раз, справа от дороги, они увидели издали башни Пенчгерста, а в другой услышали глубокий звук колоколов Бейгэмского монастыря, но все остальное время им попадались только дикари крестьяне, убогие хижины да бесконечные стада свиней, кормившихся желудями. Толпы путешественников, покрывавшие старую дорогу, исчезли. Только там и сям они встречали или перегоняли какого-нибудь купца или гонца, направлявшегося в аббатство "Битвы", Певенсейский замок или в южные города. В эту ночь они спали в отвратительной гостинице, переполненной крысами и блохами, в миле расстояния от деревни Мэйфилдт. Элвард ожесточенно почесывался и яростно ругался, Найгель лежал безмолвно и неподвижно. Для человека, подчинившего себя законам древнего рыцарства, не существовали мелочи жизни. Замечать их считалось ниже его достоинства. Холод и жара, голод и жажда -- подобного рода вещи должны были не замечаться джентльменом. Броня его души была непроницаема не только для великих зол жизни, но и даже для маленьких, и Найгель, искусанный блохами, лежал суровый и неподвижный, тогда как Элвард корчился на своем ложе.

Теперь они уже были близко к месту своего назначения. На следующее утро, лишь только они отправились в путь по лесу, с ними случилось приключение, вызывающее в душе Найгеля самые безумные надежды. Вдоль узкой, извивающейся тропинки среди больших дубов ехал высокий бледный человек в ярко-красной одежде поверх лат. Он так громко трубил в серебряную трубу, что звук ее был слышен гораздо раньше, чем путники увидели его. Он ехал медленно, останавливаясь через каждые пятьдесят шагов, чтобы испустить воинственный звук, раздававшийся по всему лесу. Товарищи поехали навстречу ему.

-- Прошу вас сказать мне, кто вы, -- сказал Найгель, -- и почему вы трубите в эту трубу?

Незнакомец покачал головой, тогда Найгель повторил свой вопрос на французском языке, обычном языке рыцарства, на котором говорили тогда все дворяне Европы.

Незнакомец снова приложил губы к трубе и, прежде чем ответить, издал продолжительный звук.

-- Я -- Гастон де Кастриэ, -- сказал он, -- и смиренный оруженосец достойнейшего и храброго рыцаря Рауля де Тюбье, де Пестель, де Гримсар, де Мресэ, де Леон, де Бастанак, который называется также и лордом де Понс. По его приказанию я всегда еду на милю вперед, чтобы предупредить всех о его появлении, а трубить он велит мне не из тщеславия, а ради величия духа, чтобы всем, желающим помериться с ним силами, было известно о его приближении.

Найгель с радостным криком соскочил с лошади и начал расстегивать свой колет.

-- Скорей, Элвард, скорей! -- сказал он. -- Он едет... едет странствующий рыцарь! Какой шанс отличиться и совершить подвиг! Сними вооружение со спины лошади, а я сброшу одежду. Добрый сэр, прошу вас предупредить вашего благородного и храброго господина, что бедный английский сквайр просит обратить на него свое внимание и сразиться с ним.

Лорд де Понс уже показался на дороге. То был человек громадного роста, сидевший на громадной лошади, так что вместе они словно наполнили весь темный длинный свод под дубами. Он был одет в доспехи медного цвета, так что виднелось только лицо, да и из него видна была лишь пара смелых глаз и большая черная борода, которая ниспадала из-под приподнятого забрала на грудные латы. К верхушке шлема была привязана маленькая темная перчатка, колебавшаяся из стороны в сторону. В руке у него было длинное копье с красным квадратным знаменем, над которым возвышалась голова кабана. Тот же символ был выгравирован и на его щите. Он медленно ехал по лесу, напыщенный, грозный, копыта его лошади глухо стучали, и при каждом ее движении слышался лязг металла. А впереди него все время раздавался звук серебряной трубы, призывавшей всех очистить путь для его величия, чтобы не быть сметенным с него. Никогда и во сне Найгелю не приводилось видеть такого чудного видения, и, поспешно сбрасывая одежду и не сводя глаз с удивительного путешественника, он бормотал благодарственные молитвы св. Павлу, который оказал такую благость своему недостойному слуге и дал ему возможность встретиться с таким превосходным и любезным джентльменом.

Но увы! Как часто в последнюю минуту чаша ускользает от уст! Радостной надежде на отличие суждено было внезапно превратиться в неожиданное и смешное несчастье, настолько смешное, что во всю свою жизнь Найгель краснел при воспоминании о нем. Он поспешно срывал с себя свой охотничий костюм и с лихорадочной поспешностью скинул сапоги, панталоны, шляпу, колет и плащ, так что остался только в розовом камзоле и шелковых подштанниках. В то же самое время Элвард поспешно распаковывал груз, чтобы постепенно подавать своему барину все его доспехи, как вдруг оруженосец протрубил последний раз из своей трубы в самое ухо вьючной лошади Найгеля. В одно мгновение она взвилась на дыбы и помчалась назад по той дороге, по которой только что приехали путники. Элвард вскочил на свою лошадь, вонзил ей в бока шпоры и поскакал галопом за беглянкой. Таким образом в одно короткое мгновение Найгель лишился своего достоинства, потерял своих двух лошадей, слугу и доспехи и стоял обезоруженным, в рубашке и подштанниках, на дорожке, по которой медленно приближалась громадная фигура лорда де Понса.

Странствующий рыцарь, мысли которого были вполне заняты девушкой, оставшейся в Сен-Жане -- той, кому принадлежала перчатка, видневшаяся на его шлеме, -- ничего не заметил. Поэтому все, что представилось его взору, была благородная рыжая лошадь, привязанная к дереву, и молодой человек небольшого роста, должно быть, сумасшедший, так как он почему-то раздевался в чаще леса и теперь, с выражением нетерпения и тревоги на лице, стоял в нижнем белье среди разбросанных предметов своей одежды. Величественный лорд де Понс не мог обратить внимания на подобного рода личность, и потому он бесстрастно поехал дальше, устремив в пространство свой смелый взгляд и помышляя о девушке в Сен-Жане. Он смутно сознавал, что маленький сумасшедший в нижнем белье долго бежал в чулках рядом с его лошадью и что-то доказывал, просил и молил о чем-то. "Только один час, славный сэр, самое большое, и бедный английский сквайр будет навеки обязан вам. Снизойдите ко мне; удержите вашу лошадь, пока я не получу назад моих доспехов. Не соблаговолите ли вы показать мне ваше искусство? Молю вас, благородный сэр, уделите мне немного вашего времени и один, два удара, прежде чем вы отправитесь в дальнейший путь". Лорд де Понс нетерпеливо отмахнулся рукой в латной рукавице, как отмахиваются от назойливой мухи, но когда Найгель в отчаянии стал громко кричать, лорд пришпорил своего большого боевого коня и тот поскакал по лесу с громким топотом копыт, похожим на звук цимбал. Так величественно ехал он еще два дня, пока не был убит лордом Реджиналдом Кобгэмом в поле вблизи Вейбриджа.

Когда после долгой скачки Элвард поймал наконец лошадь и привел ее назад, он нашел своего господина сидящим на упавшем дереве, с лицом, закрытым руками, пораженным унижением и горестью. Положение было таково, что его нельзя было выразить словами, и потому путники поехали дальше в угрюмом молчании. Но вскоре они увидели зрелище, отвлекшее Найгеля от его горьких мыслей. Прямо перед ними возвышалась башня большого здания, с маленькой серой деревней на склоне. От прохожего они узнали, что то были деревня и аббатство "Битвы". Оба сразу остановились на низкой вершине горы и посмотрели вниз, на ту долину смерти, от которой до сих пор словно подымаются испарения крови. Внизу у этого грозного озера и посреди кустарников, разбросанных там и сям по обнаженному склону длинного хребта, произошла та продолжительная борьба между благородными противниками, призом которой была великая Англия. Тут, внизу и вверху, по низкому холму с каждым часом страшная борьба то возрастала, то ослабевала, пока саксонская армия не погибла на том месте, где стоял король, его двор, придворный карлик,-- все в том ряду, где сражались. А теперь, после всех усилий и трудов, после тирании, дикого восстания, жестокого подавления, исполнилась воля Божия: норманн Найгель и саксонец Элвард, полные дружелюбных чувств, ехали под одним знаменем ради одной и той же цели -- сражаться за свою старую мать Англию.

Теперь их длинный путь был кончен. Перед ними было синее море, на котором белыми пятнами выдавались белые паруса кораблей. Снова от низменности, густо поросшей лесом, дорога пошла на меловое плато, покрытое жесткой травой. Далеко справа подымалась угрюмая крепость Певенсей, приземистая и могучая, словно один громадный обломок грубого камня; стены ее сверкали железными шапками и были увенчаны королевским знаменем Англии. Перед путешественниками расстилалась низменность, поросшая тростниками, посреди которой возвышался только один лесистый холм, увенчанный башнями; дальше к югу над зеленой поляной подымался целый лес мачт. Найгель, прикрыв рукой глаза, посмотрел на этот холм и пустил рысью Поммерс. То был город Винчелси, где посреди массы домов ожидал его храбрый Чандос.