КАК КРАСНЫЙ ХОРЕК ПОЯВИЛСЯ В КОСФОРДЕ
Старый хроникер "Деяний сэра Найгеля" жалуется, что ему часто приходилось прерывать свой рассказ благодаря тому, что его герой из тридцати одного года своей военной карьеры не менее семи лет провел, поправляясь то от ран, то от болезней, связанных с утомлением и различными лишениями.
Та же судьба постигла его в самом начале карьеры, на заре великого поприща. Распростертый на ложе в плохо убранной комнате, с низким потолком, помещавшейся в башне замка Кале, он лежал без сил и почти без сознания, между тем как под самым его окном совершались великие дела. Раненный в трех местах, с головой, разбитой рукояткой булавы Хорька, он был между жизнью и смертью; его измученное тело влекло его к могиле, молодой дух поддерживал энергию.
Словно в странном сне он слышал то, что происходило внизу, во дворе. Впоследствии все смутно припомнилось ему -- внезапные крики испуга, лязг металла, треск ломающихся больших ворот, гул множества голосов, металлический звон, словно пятьдесят веселых кузнецов били молотами по своим наковальням -- а затем шум стал постепенно утихать, раздались тихие стоны, внезапные, громкие призывания святых, размеренный ропот толпы, тяжелые шага закованных в латы ног. Вероятно, в какую-нибудь минуту этой борьбы ослабевший Найгель дотащился как-то до узкого окна и, держась за железные прутья, взглянул вниз на дикую сцену на дворе. При свете красных факелов, горевших в окнах и на крыше, он увидал водоворот людей; яркий блеск огней отражался от пылавшей меди и сверкавшей стали. Впоследствии, словно безумное видение, ему представлялась вся красота, все великолепие виденного им зрелища: украшенные драгоценными каменьями нашлемники, роскошные щиты, на которых виднелись различные гербы -- черное поле с пурпуром, серебряное с красным, кресты, ромбы, косые полосы, всевозможные символы. Все это производило впечатление пестрых цветов, то исчезавших в тени, то ярко блестевших на солнце. Там горели кроваво-красные башни Чандоса, и Найгель увидел высокую фигуру своего господина, бешено, словно громовая стрела, летевшего впереди всех. Там же, на золотом поле, виднелись три черных шеврона, принадлежавшие благородному Менни. Вот этот сильный воин, вооруженный мечом, наверно, сам царственный Эдуард, так как только у него да у быстроногого молодого человека в черных латах рядом с ним не было никаких геральдических символов. "Мевни! Менни! Св. Георгий за Англию!" -- гремел среди шума и звона битвы воинственный крик, а на него отвечал другой: "Шарньи! Шарньи! Св. Дени за Францию!"
Таковы были смутные неясные воспоминания, вертевшиеся в уме Найгеля, когда наконец рассудок вернулся к нему, и он увидел себя лежащим на низком ложе в угловой башне. Подле него сидел Элвард и своими грубыми руками отрывал ветви лаванды и разбрасывал их по полу и по простыням. Его длинный лук стоял в ногах кровати; на нем покачивался стальной шлем, а сам стрелок, сидя в нижней одежде, отгонял мух и осыпал благовонными травами своего беспомощного господина.
-- Клянусь рукояткой моего меча! -- внезапно крикнул он, и все его белые зубы сверкнули в радостной улыбке. -- Слава Святой Деве и всем святым за то, что вижу! Я не осмелился бы вернуться в Тилфорд, если бы вы умерли. Три недели пролежали вы тут, болтая всякий вздор, словно ребенок, а теперь по вашим глазам видно, что вы снова стали человеком.
-- Действительно, я был немножко ранен, -- слабым голосом проговорил Найгель. -- Но мне стыдно и грустно лежать здесь, когда есть дело для моих рук. Куда ты, стрелок?
-- Сказать доброму сэру Джону, что вы поправляетесь.
-- Нет, останься еще со мною, Элвард. Теперь я припоминаю все, что случилось. Ведь правда, что бились два маленьких судна и мне удалось встретиться с одним достойным человеком и обменяться с ним ударом-другим? Я взял его в плен, не так ли?
-- Взяли, сэр.
-- А где он теперь?
-- Внизу, в замке.
Улыбка мелькнула на бледном лице Найгеля.
-- Знаю, что сделаю с ним, -- сказал он.
-- Лежите, пожалуйста, спокойно, сэр, -- с тревогой сказал Элвард. -- Собственный врач короля навестил вас сегодня утром и сказал, что если вы сорвете повязку с головы, вы умрете.
-- Ну, я не буду двигаться, добрый стрелок. Но расскажите мне, что произошло на шкуне.
-- Мало что есть рассказывать вам, добрый сэр. Не будь этот Хорек своим собственным оруженосцем и не провозись так долго со своими латами, вероятно, французы одолели бы нас. Он вступил в бой, когда его товарищи уже лежали на спинах. Мы взяли на "Марию-Розу" только его, так как он ваш пленник. Другие же ничего не стоили, и мы бросили их в море.
-- Живых и мертвых?
-- Всех до одного.
-- Это было дурное дело.
Элвард пожал плечами.
-- Я хотел было спасти одного мальчишку, -- сказал он, -- но Кок Беддинг не согласился, а Черный Симон и другие поддержали его. "Таков уж здесь в проливе обычай, -- сказал он, -- сегодня -- их черед, завтра -- наш". И мальчишку насильно оторвали от мачты, за которую он схватился, и, несмотря на его крики, перебросили через борт. Клянусь рукояткой моего меча, не люблю я ни моря, ни его обычаев и не желаю более вступить на палубу корабля после того, как он донесет меня обратно в Англию.
-- Ну, нет; на кораблях можно совершить великий подвиг и встретить много достойных людей, -- сказал Найгель. -- Куда ни отправиться подальше по морю, всюду найдешь людей, с которыми приятно встретиться. Если переправиться через Узкое море [Пролив Ламанш.], вот как мы, например, встречаешься с Французами, а они необходимы нам, потому что как иначе нам завоевать славу? Отправишься на юг -- оттуда можно надеяться добраться до земли неверных, где бывают славные схватки и где можно достигнуть больших почестей. Подумай только, стрелок, что за чудная жизнь, когда имеешь возможность отправиться на поиски за славой в надежде встретить достойных рыцарей, стремящихся к одинаковой цели, а если потерпеть поражение -- то умрешь за веру, и перед тобой откроются врата небесные. И Северное море -- также помощник тому, кто жаждет подвига, потому что ведет к землям, где живут язычники, не желающие принять Св. Евангелие. Там тоже можно найти поле для подвигов и, клянусь св. Павлом, Элвард, если французы не нарушат перемирия и добрый сэр Джон позволит нам, я охотно отправлюсь в эти страны. Море -- добрый друг рыцаря: оно несет его туда, где он может выполнить данные им обеты.
Элвард покачал головой. Воспоминания о море были еще слишком свежи в нем, но он ничего не сказал, так как в эту минуту дверь в комнату отворилась и вошел Чандос. С выражением радости на лице он подошел к Найгелю и взял его за руку. Потом он шепнул что-то на ухо Элварду, и тот вышел из комнаты.
-- Pardieu! Как приятно видеть вас, -- сказал рыцарь. -- Надеюсь, вы скоро уже будете на ногах.
-- Прошу вас, досточтимый лорд, простите меня, что я не был с вами, -- сказал Найгель.
-- Мне самому было грустно за вас, Найгель, потому что вы пропустили такую ночь, какая редко бывает в жизни человека. Все произошло, как мы задумали. Задние ворота были открыты, и туда вошел отряд, но мы ожидали неприятелей и некоторых из них взяли в плен, других убили. Но большинство французов осталось на равнине Ниелле, поэтому мы сели на лошадей и поскакали туда. Они удивились, когда увидели нас, но тотчас же стали перекликаться, ободряя друг друга: "Если мы побежим, то потеряем все. Лучше сразиться в надежде, что это наш день". Наши передовые отряды услыхали эти слова и, в свою очередь, крикнули: "Св. Георгий свидетель, что вы говорите правду. Плохо будет тому, кто вздумает бежать". Французы держались достойным образом в продолжение часа, и много было между ними людей, с которыми всегда приятно встретиться, -- сам сэр Жофруа и сэр Пепин де Верр, сэр Жан де Ланда, старый Бальель Желтый Зуб и его брат Гектор Леопард. Но особенно сэр Жюст де Рибемон старался отразить нас. Он долго бился с королем. Потом, перебив иных и взяв в плен остальных, мы пригласили пленников на пир, и английские рыцари прислуживали им за столом и веселились вместе с ними. И всем этим мы обязаны вам, Найгель.
Молодой человек вспыхнул от удовольствия при этих словах.
-- Нет, досточтимый лорд, я сделал так мало. Но я благодарю Бога и св, Деву, что мог оказать вам хоть какую-нибудь услугу, раз вы удостоили взять меня с собой на войну. Если случится...
Но слова замерли на устах Найгеля. Он откинулся назад, и его глаза, горевшие на бледном лице, с изумлением устремились на отворившуюся дверь его комнатки. Кто был этот высокий, величественный человек с благородной осанкой, высоким лбом, длинным красивым лицом, темными, мрачными глазами -- кто иной, как не благородный Эдуард Английский?
-- Ага, маленький петушок с Тилфордского моста, я не забыл вас, -- сказал он. -- Очень был рад слышать, что к вам вернулся рассудок, и надеюсь, что не буду причиной того, что вы снова потеряете его.
Улыбка появилась на устах короля при виде изумленного взгляда Найгеля. Молодой человек, запинаясь, пробормотал несколько слов благодарности за оказанную ему честь.
-- Ни слова, -- сказал король. -- Но, право, я был искренно рад, что сын моего старого товарища Юстэса Лорина держал себя так храбро. Если бы шкуна с вестями о нашем отплытии пришла раньше нас, все наши труды пропали бы даром, и ни один француз не явился бы в Кале в ту ночь. Но особенно благодарю вас за то, что вы отдали мне в руки человека, которого я поклялся наказать, так как никто не причинил нам столько зла, как он. Я дважды поклялся, что Питер Красный Хорек будет повешен, несмотря на благородство его крови и оружия, если попадется мне в руки. Теперь пришло его время, но я не казню его до тех пор, пока вы, кто взял его, не будете в состоянии присутствовать при его смерти. Нет, не благодарите меня, я не мог поступить иначе: ведь только благодаря вам он попался в мои руки.
Но Найгель вовсе не искал слов благодарности. Трудно было ему выразить свои мысли словами, но все же их следовало сказать.
-- Государь, -- пробормотал он, -- конечно, мне не пристало противиться вашей воле...
Сильный гнев, гаев Плантагенета омрачил высокое чело короля и засверкал в его строгих, глубоко сидевших глазах.
-- Клянусь величием Бога, еще не родился человек, который противился бы моей воле и остался в живых. Ну, молодой сэр, что значат эти слова, к которым мы мало привыкли? Берегитесь, потому что вы беретесь за далеко не шуточное дело.
-- Государь, -- сказал Найгель -- во всем, чем я волен располагать, я всегда ваш верный подданный, но есть вещи, которых нельзя делать.
-- Как? -- крикнул король. -- Хотя бы это была моя воля?
-- Хотя бы это была ваша воля, государь, -- сказал Найгель, приподымаясь на ложе. Лицо его было бледно; глаза сверкали.
-- Клянусь св. Девой! -- прогремел разгневанный король, -- Вот до чего мы договорились. Вас слишком долго держали дома, молодой человек. Застоявшаяся лошадь всегда брыкается. Недрессированный сокол летит куда попало. Обрати внимание на это, Чандос; он твой и ты должен переломить его. А чего же не может сделать Эдуард Английский, мастер Лорин?
Найгель взглянул на Чандоса; лицо его было так же сурово, как лицо его повелителя.
-- Вы не можете казнить Красного Хорька.
-- Pardieu! А почему же?
-- Вы не имеете права убить его, государь, потому что он принадлежит мне. Потому что я обещал сохранить ему жизнь, и вы, государь, хотя вы и король, не можете принудить человека благородной крови нарушить данное им слово и потерять честь.
Чандос положил руку на плечо молодого человека.
-- Извините его, государь, -- сказал он, -- он еще слаб от ран. Может быть, мы слишком долго пробыли у него, а доктор предписал ему полное спокойствие.
Но нелегко было успокоить разгневанного короля.
-- Я не привык к таким оскорблениям, -- горячо сказал он. -- Он ваш оруженосец, мастер Джон. Как же вы можете стоять тут, слушая его дерзкие речи, и не скажете ни слова, чтобы остановить его? Разве вы не внушали ему, что на каждое обещание должно быть согласие короля, от которого зависит жизнь и смерть каждого подданного? Если он болен, то вы-то здоровы? Почему же вы молчите?
-- Государь,-- серьезно сказал Чандос,-- я прослужил вам более двадцати лет и пролил столько крови за вас, что, думаю, вы не примете моих слов в дурную сторону. Я чувствовал бы себя недостаточно правдивым, если бы не сказал вам, что сквайр Найгель -- хотя он и говорил резче, чем бы ему следовало, -- все же прав в этом деле, а не правы вы. Потому что вспомните, государь...
-- Довольно! -- крикнул еще более взбешенный король. -- Каков господин, таков и слуга. Мне бы следовало понять, почему этот дерзкий оруженосец осмеливается так говорить со своим государем. Он повторяет только то, что слышал. Джон, Джон, вы становитесь слишком смелым. Но говорю вам -- и вам также, молодой человек, -- что прежде, чем зайдет солнце, Красный Хорек будет висеть на самой высокой башне Кале, как предупреждение всем шпионам и предателям. Пусть каждый корабль в Узком море и каждый человек на десять миль в окружности видят, как он качается, пусть все узнают, как тяжела рука английского короля!
Бросив взгляд разъяренного льва, он вышел из комнаты, шумно захлопнув за собой окованную железом дверь. Чандос и Найгель печально взглянули друг на друга. Потом рыцарь погладил обвязанную голову своего оруженосца.
-- Вы отлично держали себя, Найгель. Лучше нельзя. Не бойтесь. Все будет хорошо.
-- Мой дорогой и досточтимый лорд! -- крикнул Найгель. -- У меня тяжело на сердце. Я не мог поступить иначе, а между тем я навлек на вас неприятности.
-- Нет, тучи скоро рассеются. Если он действительно прикажет убить этого француза, то вы сделали все, что могли, и сердце ваше должно успокоиться.
-- Молю небо, чтобы оно успокоилось в раю, -- сказал Найгель,-- потому что в ту минуту, как я услышу, что я обесчещен, а мой пленник убит, я сорву повязку с головы и таким образом все будет кончено. Я не хочу жить, раз мое слово не будет сдержано.
-- Ну, сынок, вы слишком принимаете все к сердцу, -- сказал Чандос с серьезным выражением лица. -- Когда человек делает все, что может, о бесчестии не может быть и речи. У короля доброе сердце, хотя и горячая голова, и, может быть, если я повидаюсь с ним, мне удастся уговорить его. Вспомните, как он клялся, что повесит шесть здешних бюргеров, а затем простил их. Не падайте же духом, сынок, а я еще приду к вам до вечера с добрыми вестями.
В продолжение трех долгих часов, по мере того как тени на стене становились все выше и выше в свете заходящего солнца, Найгель лихорадочно метался на своем ложе, напряженно прислушиваясь, не войдет ли Элвард или Чандос и не принесет ли ему вестей о судьбе пленника. Наконец дверь быстро распахнулась, и перед Найгелем очутился человек, которого он менее всего ожидал видеть. Ничье появление не могло бы доставить ему больше радости. То был сам Красный Хорек, свободный и полный радости, и, став на колени у ложа Найгеля, поцеловал его опущенную руку.
-- Вы спасли меня, благороднейший сэр! -- сказал он. -- Виселица уже была приготовлена и веревка накинута, когда добрый лорд Чандос сказал королю, что вы лишите себя жизни, если меня казнят. "Черт побери этого упрямого, как осел, сквайра",-- крикнул король. "Ради Бога, отдайте ему его пленника, и пусть он делает с ним, что ему угодно, только бы не тревожил меня". И вот я явился к вам, милостивый сэр, чтобы спросить вас, что я должен делать.
-- Пожалуйста, присядьте ко мне и успокойтесь, -- сказал Найгель. -- В коротких словах я скажу вам, чего жду от вас. Я сохраню у себя все ваши доспехи в воспоминание о встрече с таким храбрым джентльменом. Мы с вами приблизительно одного роста, и я думаю, что ваши латы будут мне впору. Потом я попрошу у вас тысячу крон выкупа.
-- Нет, нет, -- крикнул Хорек, -- печально было бы, если человек стоил менее пяти тысяч.
-- Довольно и тысячи, благородный сэр, чтобы уплатить мои военные издержки. А вы не будете шпионить и вредить нам, пока перемирие не нарушено?
-- Клянусь вам.
-- Наконец, вам придется отправиться в путешествие.
Лицо француза вытянулось.
-- Я должен ехать, куда вы прикажете, -- сказал он, -- но, прошу вас, не посылайте меня в Святую Землю.
-- Нет, я не пошлю вас туда, но в землю, которая священна для меня. Вы отправитесь назад в Саутгэмптон.
-- Я хорошо знаю этот город. Несколько лет тому назад я помогал сжечь его.
-- Советую вам не упоминать об этом, когда будете там. Вы поедете из Саутгэмптона по Лондонской дороге до прекрасного города, называемого Гилфорд.
-- Слышал о нем. Там королевская охота.
-- Вот именно. Спросите дорогу к помещичьему дому Косфорд. Он в двух милях от Гилфорда на склоне большого холма.
-- Постараюсь не забыть.
-- В Косфорде вы увидите доброго рыцаря по имени сэр Джон Беттесторн и скажите ему, что вам надо поговорить с его дочерью леди Мэри.
-- Хорошо. А что я должен сказать леди Мэри, которая живет в Косфорде, на склоне большого холма?
-- Передайте ей мое приветствие и скажите, что св. Екатерина была добра ко мне. Только это и ничего более. А теперь, пожалуйста, уходите: голова у меня тяжела и мне хочется уснуть.
Таким образом, почти через месяц, накануне праздника св. Мэтью, леди Мэри, выйдя из ворот Косфорда, встретила незнакомого всадника в роскошной одежде. Слуга ехал за ним. Незнакомец внимательно оглядывался вокруг своими проницательными голубыми глазами, горевшими на красном веснушчатом лице. При виде леди Мэри он снял шляпу и остановил коня.
-- Вероятно, это Косфорд, -- сказал он. -- Может быть, вы леди Мэри, которая живет в этом доме?
Молодая девушка наклонила свою гордую темноволосую голову.
-- Ну, так сквайр Найгель Лорин присылает вам свое приветствие и просит сказать вам, что св. Екатерина была добра к нему. -- Потом он повернулся к своему слуге и крикнул: -- Эй, Рауль, наша задача окончена. Твой господин снова свободен. Ну, малый, теперь скорее к ближнему порту, а оттуда во Францию! Го-ла! Го-ла! Го-ла!
И, не прибавив ни слова, господин и слуга пришпорили своих лошадей и, как безумные, пронеслись по холму, так что леди Мэри увидела только две черные точки, наполовину исчезавшие в вереске и папоротнике.
Она повернулась назад к дому. Улыбка играла на ее губах. Найгель прислал ей привет через какого-то француза. Француз стал свободным за то, что исполнил данное им поручение. Св. Екатерина была добра к Найгелю, У ее алтаря он поклялся, что исполнит три подвига раньше, чем увидится с Мэри. В уединении своей комнаты Мэри опустилась на колени перед аналоем и от всей души благодарила св. Деву, что один из подвигов уже совершен. Но и тут радость ее омрачилась мыслью о предстоявших ему еще двух подвигах.