Я проснулся раньше обыкновеннаго, отъ какого-то шороха или скорѣе стуканья въ сосѣдней комнатѣ. Я крикнулъ: -- кто тамъ? Но отвѣта не было, однако стуканье, должно быть очень тяжелыхъ сапоговъ, не прекратилось. Я крикнулъ во второй разъ, и ко мнѣ немного переминаясь, вошли сельскій старшина Павелъ Еремѣевъ и мой староста Власъ Васильевъ.
Сельскаго старшину я зналъ очень мало. Онъ считался хорошимъ мужикомъ, должностію своею тяготился, и былъ правь, потому что жалованье еще не было назначено, а времени пропадало много. Сверхъ того съ крестьянами, привыкшими къ слабому управленію, ладить могъ не всякій, въ Петровскомъ же было до пятидесяти дворовъ, и старшинамъ остальныхъ деревень жилось не въ примѣръ легче. Власъ Васильевъ, величественнѣйшаго вида старикъ, принадлежалъ къ числу особъ, о которыхъ говорятъ: добръ какъ курица. Съ лица онъ глядѣлъ строго и мрачно, напоминая иногда Мазепу, иногда Іоанна Грознаго; почему Мазепу? почему Грознаго?-- не умѣю сказать, ихъ портретовъ я не знаю, но память о сихъ историческихъ герояхъ для меня неразлучна съ лицомъ Власа Васильева. При такомъ грозномъ лицѣ, Власъ обладалъ безпредѣльною добротой, и происходившею отъ нея большою популярностью. Вкусы его были буколическіе и бабьи: въ свободные дни онъ любилъ ходить за грибами и удить рыбу. Онъ считался великимъ богачомъ, и кромѣ звонкой монеты въ сундукахъ, имѣлъ ежегодную пенсію отъ одного купеческаго семейства, въ которомъ выслужилъ двадцать лѣтъ безукоризненно. Единственною слабою стороною Власа, могли назваться его гулянки, происходившія два раза въ годъ (на Рождествѣ и въ храмовой праздникъ), длившіяся по недѣлѣ и весьма раззорительныя. Въ эту торжественную пору, домъ его открывался для позванныхъ и званныхъ; ѣды и питья истреблялось безмѣрное количество; самъ же Власъ лежалъ мертвецки пьяный, но горе сыновьямъ и невѣсткамъ, если они, понадѣясь на хмѣль старика, скупились на кушанье и пиво, или неласково встрѣчали вновь явившагося гостя! Иногда на седьмой, иногда на десятый, иногда на двѣнадцатый день гульбы, съ старикомъ дѣлалось что-то чудное. Проснувшись, онъ брался за стаканъ вина, выплевывалъ его съ отвращеніемъ и дѣлался золъ какъ тигръ бенгальскій. Опытные гости тутъ же убѣгали, не докончивъ начатаго ведерка съ пивомъ; неопытныхъ или назойливыхъ старикъ билъ кулаками и чѣмъ попало, а потомъ съ позоромъ выталкивалъ на улицу. Правда, что и гости послѣднихъ дней отчасти стоили своей печальной участи: послѣ ихъ исчезновенія въ домѣ не оказывалось полотенцевъ, топора, а иногда и болѣе цѣнной рухляди. Разсправившись съ гуляками, Власъ приказывалъ топить баню; выскочивъ изъ нея, долго вытягивался на снѣгу, и, освѣжившись такимъ образомъ, снова обращался въ тихаго, благолѣпнаго, кроткаго старца, неспособнаго обидѣть муху.
Но всѣмъ работамъ и порученіямъ, онъ оказывался не въ примѣръ исправнѣе прикащика Михайлы, оставленнаго за штатомъ. Онъ не былъ способенъ на суровость, даже брань, ибо помянуть имя чорта считалъ грѣхомъ великимъ, но его богатство, честная жизнь и гостепріимство давали Власу авторитетъ, котораго не признавали лишь отъявленные негодяи.
-- Записка отъ Владиміра Матвѣича, сказалъ сельскій старшина, подавая мнѣ бумажку.
"Любезный другъ, такъ писалъ посредникъ, по моему крайнему разумѣнію, при размѣрѣ оброка вашихъ крестьянъ, самый щекотливый филантропъ не возстанетъ противъ шести дней смѣшанной повинности, вамъ слѣдующей. Будьте же спокойны; я далъ старостѣ особенный письменный приказъ, а такъ какъ мнѣ надо побывать у васъ по сосѣдству, то я самъ загляну къ вамъ утромъ или къ обѣду. В. М."
-- Ну, сказалъ я нашимъ сельскимъ сановникамъ; -- могли бы вы и не будить меня съ этою запиской.
-- Дѣло не въ запискѣ, батюшка Сергѣй Ильичъ, отвѣчалъ Власъ Васильевъ.-- Мы пришли за приказаніемъ; оброчники не хотятъ ѣхать въ поле.
-- Какъ такъ? а бумага посредника?
-- Къ бумагѣ и придрался этотъ окоянный Кондратій, возразилъ староста.-- Всему міру насказалъ, что бумага облыжная.
-- Бумага облыжная! Что за чертовщина?
-- Говоритъ, глядите ребята; все на листѣ писано одною рукой, а подпись другая. Вызвалъ грамотныхъ, поглядѣли и говорили -- точно разныя руки.
И старшина вынулъ листъ изъ-за пазухи. Владиміръ Матвѣичъ, безъ сомнѣнія, продиктовалъ приказъ писарю, и подписалъ его, нисколько не думая, что посланіе его подвергнется такому толкованію.
-- Да вѣдь ты же самъ, сказалъ я старшинѣ.-- взялъ бумагу отъ Владиміра Матвѣича.
-- Самъ взялъ.
-- Станетъ ли онъ сочинять облыжныя бумаги?
-- Не станетъ, ужь это какъ Богъ святъ!
-- Такъ какъ же не растолковалъ ты крестьянамъ...
-- Батюшка Сергѣй Ильичъ, вступилъ въ разговоръ Власъ Васильевъ;-- тутъ растолковывать нечего. Вчера ты далъ покуражиться Кондрашкѣ Егорову, а сегодня тридцать горлановъ хотятъ надъ тобой куражиться. Спустить сегодня, такъ и барщина разойдется; да и какъ съ нея работу требовать, когда оброчникамъ дана льгота? Ты знаешь, что я мужика не тѣсню и зла ему не дѣлалъ, а тутъ мямлить нечего, вели заложить телѣгу, да отошли Кондрашку къ исправнику.
-- Что къ исправнику? перебилъ сельскій старшина.-- Къ посреднику ближе. Владиміръ Матвѣичъ смиренъ, а прикрутитъ лучше твоего исправника.
-- А пуще всего, батюшка, продолжалъ староста Власъ: -- избавь ты и меня, и міръ, и сельскаго старшину отъ этого Егорова Кондратья. Мы отъ тебя не выйдемъ, пока ты не велишь намъ его связать и отправить куда ужь тамъ придется.
Какъ ни нужно было поскорѣе условиться насчетъ неповиновенія оброчниковъ, но оградить молодого и неосторожнаго крикуна отъ совершенной погибели мнѣ казалось нужнѣе. Для меня вся потеря ограничилась бы нѣсколькими сотнями рублей на наемъ рабочихъ, даже предполагая, что оброчники не образумятся; Кондратія же его азартный поступокъ велъ къ уголовному наказанію. Съ помощію Положенія и законовъ, я пытался передать Власу и старшинѣ всю жестокость ихъ просьбы, но они понимали дѣло и безъ толкованія: безжалостность этихъ двухъ людей, можетъ быть самыхъ разумныхъ во всемъ селѣ, меня поразила.-- Знаемъ, что ему придется круто, сказали Власъ и старшина, ни мало не заминаясь: да будетъ хуже, если изъ-за него на вотчину полиція наѣдетъ! Мнѣ живо припомнилась другая исторія, случившаяся года за три, исторія тоже замѣчательная по бѣзжалостности, не однихъ сельскихъ властей, но всего міра. Больного и почти слѣпого бобыля, Антона Семенова, сосѣди заподозрили въ корчемствѣ и уличили: извѣстно, какія бѣды влечетъ за собой для цѣлаго селенія корчемство, еслибъ его какъ нибудь пронюхало винное начальство. Міръ собрался, и положилъ, отобрать избу и огородъ Антона, его же выгнать на большую дорогу и не пускать въ село на вѣчное время. Не безъ большихъ хлопотъ удалось старостѣ Власу устроить это дѣло и снасти провинившагося отъ шатанья по міру.
Видя, что всѣ мои доводы во поводу Кондратія Егорова возбуждаютъ лишь одно презрѣніе въ старшинѣ и Власѣ, я рѣшительно объявилъ, что до пріѣзда посредника не намѣренъ принимать никакихъ мѣръ, строгихъ или не строгихъ. "Отъ одного утра мы еще не пропадемъ, сказалъ я. Если толки не кончены, то прочитайте оброчникамъ записку Владиміра Матвѣича на мое имя: узнавъ, что онъ самъ будетъ на мѣстѣ, они можетъ быть поберегутся. А затѣмъ ступайте съ Богомъ и оставьте дѣло до его пріѣзда."
Старики ушли, взявъ записку съ ворчаньемъ и неудовольствіемъ, а я остался одинъ, въ самомъ дрянномъ и тревожномъ состояніи духа. "Лучше бы мнѣ растерять весь дохода, за годъ, или продать имѣніе за безцѣнокъ, думалъ я, нежели попасть въ такую яму! Вотъ тебѣ и добрый совѣтъ -- не давать льготъ ничтожныхъ. О моихъ хорошихъ намѣреніяхъ насчетъ составленія грамоты никто не знаетъ, а изъ-за мелкаго вопроса я въ необходимости или осрамиться въ конецъ, или поднять скверное дѣло по случаю общаго неповиновенія. Легко быть общимъ благодѣтелемъ, сидя у себя въ кабинетѣ, но тамъ, гдѣ слабость клонитъ къ неустройству, и ограждая одною, ведетъ къ бѣдствію для многихъ, имѣю ли я право ограждать виноватаго? Не обязанъ ли я, но смыслу самого Положенія, предоставить все дѣло его законному ходу, тѣмъ болѣе, что законъ самъ выгораживаетъ меня отъ всякой роли при столкновеніяхъ, подобныхъ сегодняшнему?" Послѣднее соображеніе сильно меня искушало, но я ему не поддался. Кромѣ того, что послѣ вчерашняго дня я былъ совѣстью моею обязанъ не принимать никакихъ мѣръ во вредъ Егорову, какой-то внутренній голосъ говорилъ мнѣ, что молодого питерскаго бахвала нельзя смѣшивать съ людьми злонамѣренными, желающими безпорядка и подстрекающими другихъ на безпорядокъ. Въ такихъ размышленіяхъ проходило для меня утро, можетъ быть самое скверное въ моей жизни. Посредника я ждалъ съ нетерпѣніемъ и между тѣмъ боялеи его прибытія. Я зналъ, что Матвѣевъ, какъ человѣкъ закона и человѣкъ дѣла, питалъ порядочное презрѣніе къ нравственнымъ дилеммамъ и общимъ соображеніямъ, къ которымъ такъ наклоненъ человѣкъ слова. Меня онъ считалъ съ основаніемъ можетъ быть, за доброю чудака, который, занимаясь иностранною политикой и современною книжной болтовней, не знаетъ русской жизни ни на волосъ. Сверхъ того онъ былъ вспыльчивъ, и я не посовѣтовалъ бы ни самому могущественному, ни самому беззащитному изъ людей назвать одну строку его руки облыжною. Припомнивъ это, я сообразилъ, что Власъ и сельскій старшина, при появленіи Матвѣева у околицы, не преминуть передать ему приключенія утра. Надо было предупредить ихъ усердіе я велѣлъ сѣдлать лошадь, чтобы ѣхать навстрѣчу посреднику.
Когда я выходилъ на крыльцо и готовился сѣсть на лошадь, по дорогѣ, ведущей къ паровому полю и скотному двору, быстро проѣхало большое количество народа вг двуколесныхъ телѣгахъ. Вслѣдъ за тѣмъ у воротъ показались староста Власъ и сельскій старшина съ лицами прояснившимися.
-- Выѣхали, батюшка, сказалъ Власъ Васильевъ, возвращая мнѣ записочку посредника: -- чуть узнали, что будетъ сюда Владиміръ Матвѣичъ, присмирѣли мигомъ.
-- Какъ камень съ плечъ свалился, прибавилъ старшина, измученный хлопотами утра и непривычною отвѣтственностью. (А ужь какой камень у меня свалился съ сердца, о томъ могутъ догадаться читатели).
-- Вотъ видите, сказалъ я, стараясь казаться равнодушнымъ:-- и безъ крутыхъ мѣръ можно поправлять дѣло.
-- Ужь это, батюшка, тебѣ лучше извѣстно, отвѣчалъ Власъ, какъ отвѣчаютъ взрослые люди разсуждающему ребенку, и, оборотясь къ сельскому старшинѣ, прибавилъ: -- смотри же, Павелъ Еремѣичъ, не прозѣвай у околицы. Мнѣ пора въ поле, а ты гляди въ оба.
Ясно было, что ни Власъ, ни старшина не оставили своихъ намѣреній насчетъ Кондратія, и что Матвѣевъ у околицы будетъ встрѣченъ разсказомъ о происшествіяхъ утра, съ ихъ точки зрѣнія. Надо было спѣшить. Я тронулъ лошадь, и, чтобы не подать подозрѣнія нашимъ сановникамъ, выѣхалъ на дорогу окольною тропинкой. Мнѣ было очень стыдно. Я сознавалъ, что нахожусь въ положеніи школьника и ругалъ себя съ такимъ самообличеніемъ, что стоилъ лавроваго вѣнца отъ всѣхъ любителей этого, будто бы но преимуществу русскаго качества. "Терпи, терпи, говорилъ я самъ себѣ. Все это тобой подготовлено и заслужено, господинъ добрый помѣщикъ. Ты правилъ имѣніемъ такъ умно, и столько лѣтъ такъ заботился объ его положеніи! Ты такъ умѣлъ сблизиться съ своими крестьянами, что они глядятъ на тебя какъ на юродиваго. Ты пріобрѣлъ себѣ такое уваженіе, что вынужденъ прятаться отъ старосты и забѣгать раньше его къ посреднику. При первомъ замѣшательствѣ въ порядкѣ работъ, тебѣ пришлось запереться въ домѣ, чтобы твое присутствіе не надѣлало еще худшей путаницы! Хорошее начало; господинъ благонамѣренный землевладѣлецъ. Тьфу, какая гадость, какой поганый плодъ лѣности и неумѣнья! Всякій сапожникъ, твердо владѣющій шиломъ, и счастливѣй и почтеннѣе меня въ эту минуту."
-- Что съ вами, Сергѣй Ильичъ, что у васъ за меланхолическая посадка? раздался возлѣ меня знакомый голосъ.
Не глядя на дорогу, я отъѣхалъ версты четыре отъ Петровскаго, и встрѣтивъ легонькую бричку посредника, и поровнялся бы съ нею, и проѣхалъ бы мимо, еслибы не вышеприведенные вопросы. Послѣ первыхъ привѣтствій, Владиміръ Матвѣевичъ хорошо увидѣлъ, что я чѣмъ-то сконфуженъ и недоволенъ. Онъ предложилъ мнѣ пройдтись немного пѣшкомъ, бричкѣ велѣлъ ѣхать за нами, а лошадь мою поручилъ писарю. Я разсказалъ посреднику событія послѣднихъ двухъ дней, не утаивши даже того, что скрываюсь отъ Власа Васильева и обманулъ бдительность Павла Еремѣева, ждущаго у околицы. Зная вспыльчивость Владиміра Матвѣевича, я позволилъ себѣ лишь одно: придать исторіи наиболѣе комическій характеръ, хотя мнѣ было совсѣмъ не до смѣха. Заключилъ я, впрочемъ, серіознымъ моимъ рѣшеніемъ стоять противъ всякихъ мѣръ строгости въ имѣніи, во-первыхъ, потому что и безъ нихъ до сей поры мы жили, а во-вторыхъ, но4 тому что въ распущенности бывшихъ моихъ крестьянъ я самъ первый виновникъ, и по всѣмъ законамъ разума долженъ быть и отвѣтчикомъ.
-- Оно не совсѣмъ идетъ къ дѣлу, спокойно отвѣчалъ посредникъ.-- Предположите вспышку серіознаго неповиновенія, и тогда ни съ вашею отвѣтственностью, ни съ законами разума не уйдешь отъ закона необходимости. Къ счастію, дѣло кажется мнѣ не важнымъ, за Кондратіемъ же Егоровымъ я конечно буду слѣдить строго, хотя не считаю его ни злонамѣреннымъ, ни опаснымъ.
Мнѣ было пріятно слышать, что мой взглядъ, совершенно инстинктивный и не основанный ни на чемъ, совпадалъ со взглядомъ такого опытнаго человѣка. Мы сѣли въ бричку и направились въ Петровское.
-- Вашъ Кондратій, говорилъ мнѣ дорогою Владиміръ Матвѣевичъ:-- человѣкъ петербургскій и пришлый. Я его немного знаю, да наконецъ его продѣлка съ моею бумагой показываетъ въ немъ человѣка чужого. Вы вѣроятно замѣчали странное обстоятельство -- крестьянинъ нашего края охотно ведетъ дѣла съ Петербургомъ, но къ самому городу имѣетъ какое-то презрѣніе. О Москвѣ онъ всегда отзывается хорошо, о Питерѣ -- съ вѣчною насмѣшкой. Человѣкъ петербургскій въ нашемъ краѣ можетъ распустить скверный слухъ, получить временное вліяніе на мужика, только ни въ чемъ дѣльномъ мужикъ ему не поддастся. Въ нѣсколько дней онъ выдохнется и на него плюнутъ, а если онъ захочетъ ломаться, то пожалуй и вздуютъ, чтобы не зазнавался. Даю вамъ слово двѣ недѣли не заниматься Кондратьемъ Егоровымъ, вы увидите надолго ли его станетъ.
Я радостно перевелъ духъ; самая щекотливая часть дѣла была рѣшена хорошо, или по крайней мѣрѣ отсрочена.
Должно быть вздохъ мой былъ уже слишкомъ выразителенъ, потому что посредникъ разсмѣялся.
-- Однако, сказалъ онъ: -- не хорошо будетъ, если и вы станете убиваться изъ-за всякой маленькой исторійки по имѣнію. Въ какіе нибудь три дня вы измѣнились и поблѣднѣли. Развлекитесь немного, побывайте у сосѣдей, повидайтесь съ друзьями, поглядите какъ и другіе хлопочутъ. Распредѣлите сегодня работы дня на три, а я все это время долженъ разъѣзжать въ околодкѣ, стало быть и у васъ буду разъ-другой, взгляну на работы. Теперь дѣло пойдетъ, насколько идти можетъ, а вы не надсаживайтесь,-- великимъ хозяиномъ все-таки не будете.
Мы уже подъѣзжали къ дому.
-- Не знаю какъ и благодарить васъ, дорогой другъ, отвѣчалъ я, пожимая руку посреднику.-- Вы меня ободрили и успокоили, а надо признаться, день начался для меня крайне скверно.
-- За то кончится отлично, улыбаясь отвѣтилъ Матвѣевъ, и указалъ мнѣ на небольшую, но пузатую голубую карету, которая отъѣхала отъ крыльца, и пустая, направилась къ конюшнямъ.-- Или видъ этой колесницы ничего не говоритъ вашему сердцу?
-- Олимпіада Павловна, Олимпіада Павловна у сестры, воскликнулъ я съ выраженіемъ непритворной радости.
-- Это дѣлаетъ вамъ честь, вы знаете законы дружбы, сказалъ посредникъ, сбрасывая пальто въ передней.
-- Только наша добрая пріятельница сегодня не въ духѣ: я слышу гнѣвные раскаты ея голоса.
И мы весело вошли въ гостинную...
На этомъ мѣстѣ я пріостанавливаю мой разсказъ, чтобы докончить исторію оратора Кондратія Егорова, исторію, вполнѣ оправдавшую зоркость нашего посредника. Прошло дней десять послѣ спора нашего о смѣшанной повинности. Я сдѣлалъ кой-какія поѣздки и вернулся домой. Работы въ это время шли вяло, но безостановочно; крестьяне выѣзжали въ поле исправно, только трудились такъ, что я рѣшился уменьшить запашку на третью долю. Ни споровъ, ни сходовъ не происходило, и Кондратія видѣлъ я раза два или три, въ полѣ или на улицѣ; сельскій старшина и староста Власъ продолжали на него хмуриться; со мною спорить было не о чѣмъ, но по словамъ этихъ сановниковъ, Егоровъ горланилъ на всякомъ совѣщаніи по каждому мірскому дѣлу, ругался съ стариками, въ семьѣ своей со всѣми ссорился, подбивалъ молодыхъ, только что оженившихся парней выдѣляться изъ семей, все-таки пользовался въ деревнѣ очень большимъ вліяніемъ.
Какъ-то въ началѣ іюля мѣсяца, передъ обѣдомъ, вернувшись съ прогулки, я засталъ въ домѣ великую суматоху. Сестра, съ давнихъ поръ имѣвшая большую медицинскую практику во всей окрестности, пробѣжала мимо меня со стклянкою, полною какою-то бурдой противнаго вида. "Арнику, скорѣе отыщи арнику," дорогою закричала она встрѣтившейся горничной, а у горничной тоже красовалась въ рукахъ банка съ летучею мазью. Въ довершеніе дурныхъ симптомовъ, по двору важно прошелъ фельдшеръ села Петровскаго, мужъ, исполненный безпредѣльнаго самодовольствія, но до того отупѣвшій отъ прожорства и лежанья на боку, что его появленіе съ рожковымъ ящикомъ вызывалось только какою-нибудь крайнею необходимостью. Догадавшись, что кто-нибудь изъ домашнихъ или крестьянъ занемогъ опасно, я прошелъ въ большую комнату, возлѣ кухни, служившую сестрѣ какъ бы пріемною камерой для медицинскихъ консультацій. Въ комнатѣ этой находилась сама Вѣра, да сверхъ того горничныя со стклянками, плачущія бабы и нѣсколько крестьянъ, замѣтно сконфуженныхъ. Возлѣ окна, на лавкѣ, лежалъ человѣкъ съ распухшимъ лицомъ, разбитымъ носомъ и глазами, едва-едва раскрывавшимися. Онъ тяжело переводилъ духъ, но не стоналъ и не произносилъ никакихъ жалобъ, обычныхъ простымъ людямъ при внезапной болѣзни. Черты его были такъ обезображены, что только по красивымъ бѣлокурымъ кудрямъ, могъ узнать я въ бѣднякѣ бойкаго Кондратія Егорова.
Исторія несчастной катастрофы была весьма проста и несложна. Крестьяне Петровскаго сошлись толковать о вопросѣ, слишкомъ долго откладывавшемся, то-есть, о размѣрахъ ежедневнаго содержанія для сельскаго старосты и кой-какихъ должностныхъ лицъ. Старики сперва назвали сумму до того ничтожную, что за нее не нанялся бы мальчишка къ пастуху въ помощники. Кондратій Егоровъ, имѣвшій поводъ не любить сельскаго старшину, не смотря на это, сталъ говорить о необходимости содержанія порядочнаго, сообразно величинѣ села и трудной должности. Онъ былъ совершенно правъ, но уже быстро проходилъ періодъ его кратковременнаго вліянія на совѣтъ общій. Его не послушались, онъ вспылилъ и сталъ говорить старикамъ обидныя слова, звать ихъ кукушками, жидами, сколдырниками. Дядя Кондратія, старикъ лѣтъ восьмидесяти, подошелъ къ нему и на него прикрикнулъ; онъ сказалъ дядѣ крѣпкое словцо и толкнулъ его въ грудь такъ, что тотъ едва на ногахъ удержался. Этого было довольно,-- весь запасъ накопившагося въ мірѣ раздраженія, прорвался наружу; къ нему присоединилась и зависть молодыхъ парней; и, можетъ быть, ревнивыя воспоминанія о грѣшкахъ по любовной части. Кондратія окружили и притиснули къ стѣнѣ той самой родимой избы, въ которую онъ такъ недавно явился изъ города такимъ богатымъ, бойкимъ и самоувѣреннымъ. Онъ защищался какъ слѣдуетъ молодому силачу, но нашлись бойцы сильнѣе, и самая сила защиты сдѣлала потасовку задорнѣе. Къ счастью, на гвалтъ прибѣжалъ патріархъ и крезъ села Петровскаго, Власъ Васильевъ; онъ уже засталъ что Егорова повалили на земь и били, сколько хотѣли.
Кондратій Егоровъ прохворалъ дня четыре и оправился. Но ни вліяніе его, ни уваженіе къ нему крестьянъ не вернулись. Пѣсня его была спѣта, міръ получилъ къ нему отвращеніе. На бѣду изъ Питеръ нельзя было идти; меньшій братъ занемогъ и при домѣ понадобился новый работникъ. Такъ кончилось общественное поприще Кондратія, и никто бы не подумалъ, видя его, въ концѣ лѣта, постоянно одинокимъ и удаляющимся отъ всякой собравшейся кучки сосѣдей,-- что этотъ человѣкъ первенствовалъ на сходкахъ и когда-то возбуждалъ опасеніе въ сельскихъ властяхъ.