Слѣдующій день положено было провести у Петра Ивановича, а послѣ обѣда, съ наступленіемъ прохладныхъ часовъ, я и Иванъ Петровичъ имѣли направиться къ дядѣ Борису Николаевичу, замокъ котораго находился верстахъ въ двадцати отъ нашихъ пріятелей. У меня на душѣ лежала просьба барышни Олимпіады Павловны; что же до Германа, то онъ уже съ недѣлю не былъ въ гостяхъ, и радъ былъ прокатиться не только къ моему дядѣ, но къ самому Вельзевулу. Согласно рѣшенію, лошади были готовы въ шестомъ часу вечера, но выѣхали мы гораздо позже. Во первыхъ, обѣдъ Петра Ивановича затянулся; онъ состоялъ блюдъ изъ девяти, не тяжелыхъ, это правда, но изобильныхъ. Кажется, каждое кушанье отдѣльно было изготовлено для слабыхъ желудковъ, а въ цѣломъ оказалось отяжелѣніе общее, и хозяинъ утѣшилъ себя лишь тѣмъ, что сообщилъ намъ принимаясь за пирожное: "Могу поручиться только за то, что завтра буду боленъ при смерти". Затѣмъ, невозможнымъ оказалось прервать сонъ Ивана Петровича до того часа, въ который онъ обыкновенно прерывался. Лѣнивецъ мычалъ, отмахивался руками, прикидывался больнымъ, наконецъ вставалъ съ дивана, и чуть его оставляли въ покоѣ, засыпалъ растянувшись въ креслѣ. Солнце почти садилось, когда мы простились съ Зарудкинымъ и выѣхали. Удушливый день уступалъ мѣсто ночи столько же удушливой; небо заволоклось зловѣщими, тучами; все предвѣщало проливной дождь, если не лѣтнюю грозу. И не сдѣлали мы пяти верстъ какъ насъ охватили сумерки, какія-то особенныя сумерки, мягкія и грозныя въ одно и то же время. Огромныя капли теплаго дождя закапали, застучали въ коляску; кучеръ поднялъ ея верхъ и набросилъ на себя что-то кожаное, а Иванъ Петровичъ, безъ умолка сообщавшій мнѣ разныя уѣздныя новости, былъ прерванъ сильнѣйшимъ громовымъ ударомъ. Кто способенъ не восхищаться іюньскою грозою? Кто не любилъ весенняго свѣжаго грома, и даже этихъ теплыхъ, стремительныхъ потоковъ дождя, такъ жадно впиваемаго изумрудными полями? Однако пріятнѣе было бы любоваться грозой изъ окна своего дома, и мы скоро въ томъ убѣдились: тучи повисли хуже прежняго мракъ не уменьшался, и мы съ Иваномъ Петровичемъ скоро замѣтили, что кучеръ мой ѣдетъ по какой-то ужь слишкомъ узкой дорогѣ, между лугами и перелѣсками какъ будто незнакомыми. Попался перекрестокъ, и возница, придержавши лошадей, спросилъ Ивана Петровича куда брать направо или налѣво. "Направо", отвѣчалъ тотъ съ увѣренностію. Версты на три потянулся какой-то дрянной лѣсъ, а затѣмъ опять перекрестокъ. Новый вопросъ, и на этотъ разъ нѣкоторое раздумье со стороны сосѣда. "Опять направо", сказалъ онъ, безъ прежней рѣшительности. Наконецъ мы заѣхали въ болотную трущобу, сдѣлали какой-то объѣздъ цѣликомъ по косогору, замучили лошадей, выѣхали на подлѣйшій проселокъ и все-таки оставались въ надеждѣ, что скоро увидимъ передъ собой усадьбу Бориса Николаевича. Гроза перестала, тучи раздвинулись; несмотря на позднюю пору, стало замѣтно свѣтлѣе. Вотъ, въ нѣсколькихъ стахъ шагахъ показалась деревня, правѣе еще деревня и какое-то очень высокое зданіе. Пріѣхали, подумалъ я, и однако не узнавалъ мѣста, въ особенности не могъ догадаться куда дѣвался огромнѣйшій прудъ дяди, и почему домъ, когда-то обставленный вѣковымъ паркомъ, высочайшими липовыми рощами, теперь стоитъ словно на пустырѣ. Еще я глядѣлъ во всѣ глаза и сомнѣвался, когда хохотъ Ивана Петровича сызнова загремѣлъ надъ моимъ ухомъ.
-- Экъ мы куда протѣсали! провозгласилъ онъ вглядываясь по одному со мной направленію: -- вѣдь до Бориса Николаича отсюда пятнадцать верстъ слишкомъ! Это Евдокимовская мыза Гривки, и придется здѣсь пристать на ночь.
Я отвѣчалъ, что вовсе не знакомъ съ Евдокимовымъ, что ночевать въ незнакомомъ домѣ опасно, по части сѣверныхъ скорпіоновъ и тарантуловъ, и что наконецъ неловко въ такую позднюю пору вторгаться въ чужое жилище.
-- А проѣхать развѣ будетъ ловко? возразилъ Иванъ Петровичъ:-- это приметъ Евдокимовъ за личную обиду. Наконецъ, если продолжать путь, необходимо нанять лошадей; ваши деликатныя лошадки едва духъ переводятъ.
Кучеръ подтвердилъ эти слова. Мы остановились невдалекѣ отъ барскаго двора и послали встрѣчнаго караульщика доложить о нашемъ появленіи.
Пока крестьянинъ исполнялъ данное порученіе, я глядѣлъ на домъ господина Евдокимова. Извѣстно, что всѣ большія деревянныя зданія имѣютъ печальную наружность; деревянная постройка непремѣнно должна имѣть малый объемъ и уютность: нѣсколько этажей и широкіе размѣры никакъ не поладятъ съ нею. Можетъ быть вслѣдствіе вечерняго сумрака, но вѣрнѣе вслѣдствіе своего объема незнакомый господскій домъ показался мнѣ не то сараемъ, не то фабрикой. Въ окнахъ его еще мелькали огни, причемъ легко усматривалось, что окна не украшены ни сторами, ни занавѣсями. Передъ главнымъ фасадомъ дома красовалось что-то въ родѣ партера, только безъ цвѣтовъ, и какъ оказалось поутру, полнаго сорною травою. Садъ казался большимъ, но деревья были такъ тощи и малы, что на тѣнь ихъ не позволялось разсчитывать; по увѣренію Ивана Петровича, садъ былъ насаженъ давно и, одинъ чортъ знаетъ почему, все оставался въ одномъ положеніи. Болѣе разсматривать было нечего и некогда, потому что около дома началось движеніе, ворота распахнулись и на крыльцо съ бѣлыми на подобіе флейточекъ колоннами, расточая намъ горячія привѣтствія, вышелъ самъ хозяинъ.
-- Добро пожаловать, дорогіе гости! Давно искалъ случая, Сергѣй Ильичъ, съ вами познакомиться. Вотъ спасибо грозѣ такъ спасибо!
И возглашая эти слова Аполлонъ Андреевичъ Евдокимовъ выказывалъ свое энергическое къ намъ радушіе всѣми зависящими отъ него путями. Когда я выходилъ изъ коляски, онъ безъ всякой надобности поднялъ меня на руки какъ перышко и поставилъ на земь; потомъ совершилъ тоже съ тучнымъ Иваномъ Петровичемъ; потомъ пожелалъ самъ тащить изъ экипажа мой чемоданчикъ и дорожный мѣшокъ моего спутника. Отворивши дверь, онъ побѣжалъ передъ нами вверхъ по лѣстницѣ, оглянулся, сбѣжалъ внизъ и сдѣлалъ вторичное восхожденіе вмѣстѣ съ нами. Напрасно намекнулъ я ему о желаніи оправиться отъ дороги гдѣ нибудь въ особой комнатѣ, онъ прокричалъ: "къ чорту церемоніи!" и провелъ насъ прямо въ большую комнату, гдѣ сидѣли его жена, двѣ большія дочери, одна племянница и одна гувернантка. Всѣ эти дамы не показались мнѣ очень красивыми, въ особенности супруга Аполлона Андреевича по наружности своей могла бы зваться его матерью, даже бабушкой. Самъ Евдокимовъ, несмотря на волоса съ сильною просѣдью, имѣлъ видъ молодцеватаго, красиваго мальчика, тоненькій, мускулистый, безпокойный, онъ, казалось, каждую минуту куда-то порывался, собирался куда-нибудь бѣжать или отхватить нѣкую совершенно неожиданную штуку руками и ногами. Комната, въ которую вошли мы, не опозорила бы собой барака Ивана Петровича: мебели въ ней находилось такъ мало, что хозяинъ самъ приволокъ два стула изъ сосѣдняго аппартамента. За то на одной стѣнѣ висѣлъ огромнѣйшій портретъ Екатерины II, во весь ростъ, а на другой, маслянными же красками изображалась охота за тигромъ. На каминѣ стоялъ большой серебрянный кубокъ, очевидно выигранный на конской скачкѣ.
-- Ну-съ, драгоцѣнный нашъ Аполлонъ Андреичъ, началъ мой спутникъ, послѣ первыхъ разспросовъ, предложеній чая и рекомендацій:-- давненько мы таки съ вами не видались. Какъ живется въ вашемъ краѣ? Нынче сами знаете, на всякихъ десяти верстахъ что-нибудь есть особливое. Что работы? не гадитъ ли посредникъ? тихо ли по сосѣдству?
При вопросахъ этихъ, дамы начали смѣяться, а племянница хозяина, дѣвица бойкая и, должно быть, всѣми признаваемая за умницу, произнесла:
-- Штрафъ, штрафъ съ Ивана Петровича!
Я освѣдомился о томъ, чѣмъ провинился мой пріятель.
-- Это ужь у насъ такое условіе, отвѣчала дѣвица, закуривая папироску на лампѣ, при чемъ табакъ посыпался въ огонь и причинилъ какое-то разстройство свѣтильнѣ: -- всю зиму въ уѣздѣ столько говорили о крестьянскомъ вопросѣ; мы наслушались такихъ отсталыхъ и однообразныхъ сужденій, что для огражденія себя согласились больше не говорить ни о крестьянахъ, ни о хозяйствѣ, ни о Положеніи. За нарушеніе закона вотируется, по большинству голосовъ, какое нибудь взысканіе.
-- Это все вздоръ и женская чепуха, добавилъ Аполлонъ Андреевичъ: -- взыскивайте себѣ съ тѣхъ, кто не развязался со старымъ порядкомъ, а для меня и моего имѣнія крестьянскій вопросъ, дѣло прошлое. Я могу разсуждать о немъ, какъ разсуждаетъ какой нибудь Испанецъ или Англичанинъ. Я развязался съ мужиками еще до февраля мѣсяца, я благословилъ барщинниковъ на всѣ четыре стороны, я ввелъ у себя вольный трудъ, я купилъ машинъ на три тысячи цѣлковыхъ и знать не знаю никакихъ затрудненій!
-- Слышалъ я, слышалъ о вашихъ нововведеніяхъ, замѣтилъ Иванъ Петровичъ: -- только не погорячились ли вы на первыхъ порахъ; человѣкъ-то вы черезчуръ ретивый!
-- Ретивость еще не большой порокъ, смѣясь сказалъ Аполлонъ Андреевичъ.
-- Гдѣ же вы добыли вольныхъ рабочихъ: изъ Финляндіи, или можетъ въ Пруссію посылали?
-- Изъ Пруссіи придетъ артель къ осени...
-- Самое время, а до той артели?
-- Да что вы, Иванъ Петровичъ, будто по своему сосѣдству рабочихъ не стало?
-- Не то что не стало, а ихъ просто никогда не было. Спросите у мужиковъ, легко ли дается имъ нанять въ семью работника, или казака, какъ они называютъ? При удобствѣ всякаго рода заработковъ, въ нашемъ краѣ свободный парень не такъ-то охочъ до полевой каторги. Да и вообще у насъ большой охоты къ земледѣлію не имѣется. Придется выбирать изъ людей дрянныхъ, пустодомовъ, или изъ гулякъ, которыхъ своя семья держитъ на привязи.
-- Оно можетъ быть и такъ, весь воодушевившись возразилъ Аполлонъ Андреевичъ: -- а хозяинъ-то на что? Его дѣло воодушевить, пріучить, направить рабочаго, наградить тамъ, взыскать здѣсь, подать примѣръ дѣятельности. Я, конечно, не въ правѣ считать себя большимъ мастеромъ; но я чувствую, что судьба предназначила меня быть земледѣльцемъ, производителемъ, изобрѣтателемъ...
Тутъ исхудалая и сморщенная супруга хозяина тяжело вздохнула; должно быть ей хорошо было извѣстно, къ чему судьба предназначила Аполлона Андреевича.
-- Да, продолжалъ господинъ Евдокимовъ, совершенно упившійся своимъ краснорѣчіемъ:-- О вольномъ трудѣ говорятъ и пишутъ много вздора, да болтунамъ ли, дряннымъ ли писакамъ безъ кола и двора понимать это дѣло? Для меня, господа, вольный трудъ то же что военное обученіе для хорошаго начальника. Я самъ служилъ въ кавалеріи. Поглядите, когда въ эскадронъ приведутъ рекрутъ -- дрянныхъ, гнилыхъ такихъ, что иной и къ лошади подойдти не смѣетъ. И что жь? отъ взгляда, отъ слова, отъ хорошаго воодушевленія, вы потомъ не узнаете тѣхъ же рекрутъ, молодцы да и только! Вотъ если у тебя оказывается такое призваніе, такъ и берись за хозяйство. Очень, очень, всей душой и радъ, господа, что вы заглянули въ наше уединеніе. Завтра, если будемъ живы, я надѣюсь вамъ показать, что такое значитъ вольный трудъ въ рукахъ искуснаго хозяина.
Послѣдовали новый вздохъ супруги и новая импровизація со стороны Аполлона Андреевича. Онъ говорилъ такъ горячо и задорно, что дамы, начавшія было свой разговоръ со мною, прекратили его очень скоро: хозяинъ, кажется, не любилъ постороннихъ бесѣдъ во время своего одушевленія. Когда подали ужинъ, дѣло дошло до того, что господинъ Евдокимовъ собирался взять въ аренду всѣ запашки, кинутыя помѣщиками по губерніи, перепархивая съ рабочими изъ усадьбы въ усадьбу, воздѣлать поля по лучшему способу, подготовить огромныя массы хлѣба и направить ихъ частію въ Петербургъ, частію за границу. Операція обѣщала сто на сто, а если взять въ соображеніе неизбѣжное возвышеніе цѣнъ съ будущимъ годомъ, то и гораздо болѣе. Къ удовольствію моему, ужинъ былъ и коротокъ и невкусенъ; безъ этого намъ, можетъ быть, пришлось бы увѣдать и не о такихъ громадныхъ замыслахъ.
-- Странный человѣкъ вашъ Евдокимовъ, сказалъ я Ивану Петровичу, когда насъ оставили однихъ въ пустой комнатѣ безъ сторъ, кроватей и столовъ, съ постелями посланными на узенькихъ диванчикахъ. Мое ложе, говоря къ слову, было покрыто вмѣсто одѣяла халатомъ, довольно засаленнымъ.
-- Нисколько не странный, отвѣчалъ Иванъ Петровичъ, покуда я вынималъ изъ мѣшка пледъ и замѣнялъ имъ халатъ, не соблазнявшій меня нисколько: -- вовсе не странный. Онъ просто дуракъ, только къ сожалѣнію дуракъ до крайности добрый и дѣятельный. У простого человѣка различные дурацкіе планы обыкновенно остаются въ головѣ и кончаются разговоромъ, а этотъ чудачина такъ и рвется примѣнять ихъ къ дѣлу. Видѣли вы призовой кубокъ на каминѣ? онъ стоить Евдокимову половины состоянія. Аполлону Андреичу когда-то вообразилось, что выгодно завести конскій заводъ, въ нашемъ краѣ, при нашихъ урожаяхъ и цѣнахъ хлѣба! Ранѣе того, онъ придумалъ пароходство по такой рѣкѣ, какую въ лѣтніе мѣсяцы куры въ бродъ переходятъ. Теперь онъ отдался вольному труду, и, конечно, не броситъ своихъ дѣлъ, покуда не запутается съ руками и ногами. Хорошо еще, что у него тесть съ толстою сумой, извѣстный откупщикъ Сапожищевъ; безъ того давно бы ему сидѣть гдѣ нибудь въ темницѣ, другимъ мудрецамъ на поученіе.
Вслѣдъ за этимъ приговоромъ нашъ Иванъ Петровичъ захрапѣлъ. И я бы совершилъ то же съ большимъ удовольствіемъ, но къ несчастію я засыпаю медленно, а двѣ или три минуты на изготовленномъ для меня диванѣ достаточно показали, что въ домъ Аполлона Андреевича безъ персидскаго порошка ѣздить невозможно. Къ довершенію несчастія, солнце стало всходить (по случаю поздняго пріѣзда мы и разошлись поздно), красные лучи его били прямо въ нашу комнату. Проклиная судьбу, я поскорѣе одѣлся, зажегъ сигару, сѣлъ у окна и сталъ глядѣть на жидкій садишко, съ этой стороны примыкавшій къ дому. Давно не видалъ я мѣстности болѣе унылой и сада до такой степени безтолковаго. Прямо подъ окнами шла аллея чахлыхъ березокъ, ея песчаная дорожка вся заросла цѣпкими травами, а немного правѣе шла другая дорога, вновь засыпанная краснымъ пескомъ съ остатками выведенныхъ по немъ узоровъ. Около забора, за небольшимъ прудомъ, виднѣлось строеніе въ родѣ бани, гнилое, покривившееся; шагахъ въ сорока отъ него стоялъ новенькій китайскій павильонъ, носившій на стѣнахъ всѣ цвѣты радуги. Сигара моя кончалась, и я начиналъ дремать въ жосткомъ креслѣ, когда надъ ухомъ моимъ раздались страшныя проклятія, и я увидалъ предъ собой Ивана Петровича, въ ночномъ уборѣ, однимъ прыжкомъ очутившагося далеко отъ своей постели.-- Подлецъ! каторжникъ! душегубецъ! шумѣлъ онъ, это низость оставлять у себя гостей, не имѣя комнаты опрятной! Глядите на мои руки, я весь искусанъ! Велимте закладывать, Сергѣй Ильичъ. Ѣдемъ сію же минуту! Съ такими разбойниками нечего церемониться!
Не безъ большихъ усилій убѣдилъ я Ивана Петровича, что если проѣхать мимо мызы Евдокимова вчера казалось ему неловкимъ, то покинуть эту мызу, въ самую средину ночи, значило нанести ея хозяину кровавое оскорбленіе и что наконецъ наносить ближнимъ кровавыя оскорбленія изъ-за негодныхъ клоповъ, не приходится. Поспоривъ нѣсколько времени, мы согласились провести остатокъ ночи въ креслахъ и утромъ уѣхать послѣ чая.
Часу въ восьмомъ, неугомонный господинъ Евдокимовъ уже влетѣлъ въ нашу несчастную спальню. Его нисколько не удивило то, что онъ засталъ насъ дремлющими въ креслахъ, и даже то, что Иванъ Петровичъ, на вопросъ о томъ какъ ему спалось, отвѣчалъ съ озлобленіемъ: -- чрезвычайно скверно! Лѣтомъ спать вредно, сказалъ Аполлонъ Андреевичъ, я самъ уже три часа на ногахъ и два раза обошелъ все по хозяйству. Самъ не понимаю, что со мной дѣлается! И въ молодости былъ я живымъ, въ полку звали меня непосѣдой, а теперь право сталъ я еще хуже. Вотъ такъ и не сидится, такъ бы все копалъ, ломалъ, строилъ, распоряжался. Хоть бы сегодня: самъ поднялъ рабочихъ всѣхъ до единаго, самъ разставилъ косцовъ, да за то какъ же пошла и работа! Просто огонь, а не люди! И думаю, теперь рядовъ-то, рядовъ-то сколько навалили! Право, хоть самому стать впереди и косить --
"Ты коса жъ моя,
Коса острая,
Не тупися ты.
О младу траву!
-- Вотъ ужь пятый десятокъ пошелъ, а все не могу уходиться!
Видя что Аполлонъ Андреевичъ по случаю лирическихъ порывовъ совершенно забылъ о всей житейской мелочи, мой спутникъ сошелъ внизъ, добылъ какого-то мальчишку, тазъ, воду и рукомойникъ, потомъ потребовалъ чаю и послѣ долгихъ хлопотъ получилъ желаемое, причемъ былъ напоенъ чаемъ и самъ хозяинъ. М-me Евдокимова и другія дамы, какъ оказалось изъ разспросовъ, вставали не ранѣе перваго часа. Чайный приборъ, намъ поданный, какъ нельзя болѣе гармонировалъ со всею обстановкой мызы: чайникъ былъ прекрасный, старый берлинскій, хотя съ отбитымъ носикомъ; вмѣсто молочника предстояла красная глиняная кружка, а на одной изъ чашекъ было написано синими буквами: "въ знакъ пріязни и дружбы".
-- Ну господа, теперь въ поле! закричалъ хозяинъ, еще не допивши до половины свой стаканъ чая: -- въ поле, на работу, здѣсь духота и бабье! Что за воздухъ послѣ вчерашней грозы, просто конфеты. На покосъ, на покосъ! вы не уѣдете, не увидавши моего хозяйства. Кабы всѣ трудились какъ нашъ братъ, не было бы слышно о томъ, что тамъ кидаютъ запашку, тамъ распродаютъ скотъ... тьфу, какое малодушіе! Ну, беремте шапки, идти не далеко, съ полверсты, налѣво, за перелѣскомъ.
И мы вышли. Утро точно было превосходное, только даже оно никакъ не могло украсить собою помѣстій Аполлона Андреевича. Трехъ-этажный деревянный домъ съ желтыми стѣнами и красною крышой, былъ просто гадокъ. Роща около знаменитаго покоса казалась красивою, но отъ скудости ли почвы, отъ тѣсноты ли, ея деревья лѣзли вверхъ, не пріобрѣтая ничего въ толщину. Впрочемъ на прогулку я не жалуюсь; Евдокимовъ три раза покидалъ насъ, забѣгая то на конюшню, то въ кузницу, то въ сарай, куда поставили молотильную машину. Всякій разъ онъ приглашалъ насъ съ собою, но мы уклонялись, и Аполлонъ Андреевичъ, окончивъ обозрѣнія, догонялъ насъ бѣглымъ шагомъ.
Молотильная машина заняла хозяина довольно долго, такъ что мы успѣли пройдти рощу, маленькій перелѣсокъ за нею, и дойдти до косцовъ, такъ великолѣпно открывшихъ свою работу. Къ удивленію нашему, мы увидѣли скошеннымъ лишь самый непримѣтный клочокъ луга; рабочіе же, не взирая на раннюю пору, казалось, сами себя наградили полнѣйшимъ отдыхомъ. Описывая обязанный трудъ крестьянъ въ Петровскомъ, я упомянулъ, что въ немъ имѣлось нѣчто кислое и госпитальное; въ сельцѣ Гривкахъ Евдокимова, напротивъ того, вольный трудъ походилъ на картину сельскаго увеселенія. Люди, отставивши косы, сидѣли по двое и по трое, бесѣдуя подъ деревьями; въ сторонѣ, два весьма чахлые парня боролись при общемъ смѣхѣ, двѣ бабы, пробиравшіяся по дорогѣ, свернули на покосъ, и около никъ образовался кружокъ, повидимому, очень веселый. Если у меня лѣнились такъ неловко и невыгодно для самихъ лѣнивцевъ, то здѣсь наука праздности имѣла уже нѣчто удалое и самоувѣренное. Не доставало лишь гармоники и присутствія большаго числа лицъ изъ прекраснаго пола, чтобы составить нѣчто въ родѣ дивертисемента или "имянинъ благодѣтельнаго помѣщика". Я остановился на краю луга и глядѣлъ съ изумленіемъ. Иванъ Петровичъ расхохотался, и придвинувшись къ борцамъ, сталъ громкими восклицаніями поощрять удачные маневры атлетовъ...
-- Бездѣльники, дармоѣды! Такъ-то вы работаете, негодяи! раздался неподалеку громовый голосъ, и господинъ Евдокимовъ, весь красный, съ сжатыми кулаками, выбѣжалъ на лугъ изъ перелѣска. Онъ былъ дѣйствительно страшенъ въ эту минуту; при пустой головѣ и вспыльчивости, Аполлонъ Андреевичъ не имѣлъ недостатка въ самолюбіи, и горько показалось ему, что гости, только что наслушавшись хвастливыхъ его рѣчей, вдругъ наткнулись на подобное рабочее безобразіе. Подобно вихрю, ворвался онъ въ кружокъ, составившійся около двухъ бабенокъ, и кружокъ мгновенно разскочился; одинъ парень изъ него упалъ на четвереньки, а бабы стрѣлой побѣжали къ дорогѣ. Потомъ Евдокимовъ схватилъ за шиворотъ какого-то сановитаго мужика въ кафтанѣ, повидимому подрядчика или старосту (остальные косцы, числомъ до двадцати, были въ рубашкахъ), потресъ его изо всей силы и кинулъ на земь. Рабочіе взялись за косы и, не очень торопясь однако, заняли покинутыя мѣста; только боровшіеся парни, въ жару состязанія, не послѣдовали общему примѣру. Аполлонъ Андреевичъ очутился и тутъ, съ криками и бранью, передать которые, конечно, мое перо не въ силахъ. Старшій изъ парней получивъ добраго тумака, тотчасъ же кинулся на работу, но меньшой, какъ кажется, чахоточный и задорный, только посторонился и сказалъ хозяину: "драться-то баринъ нынче не положено" Никогда не видалъ я даже на картинахъ лица, сколько нибудь похожаго на лицо Аполлона Андреевича тотчасъ послѣ этого отвѣта. "Убью!" глухо крикнулъ онъ, какъ-то подался впередъ всею грудью и поднялъ налившіяся кровью глаза на смѣлаго парня. Тотъ не выдержалъ взгляда и кинулся бѣжать какъ сумасшедшій не къ рабочимъ, не къ дорогѣ, а черезъ болото, къ рѣчкѣ и стоявшему за ней еловому лѣсу. Евдокимовъ кинулся за бѣгущимъ, прыгая черезъ кочки, опускаясь въ трясины по колѣно, но предъидущіе подвиги его утомили, онъ плюнулъ, вернулся и направился къ намъ, отирая потъ, катившійся градомъ. Мы съ Иваномъ Петровичемъ стояли, какъ вкопаные, стыдясь, возмущаясь душой и все-таки чувствуя всю комическую сторону сценъ, такъ неожиданно передъ нами разыгравшихся.
Евдокимовъ добрался до насъ. "Совсѣмъ уморился" проговорилъ онъ, и въ голосѣ его не было слышно даже малѣйшихъ слѣдовъ недавняго гнѣва. "Трудъ-то, пожалуй, себѣ вольный, а все-таки острастка ему не мѣшаетъ. Глядите, глядите-ка, какъ пошли откалывать, прибавилъ онъ, указывая на косцовъ, которые въ самомъ дѣлѣ начали косить не худо.
-- Работаютъ-то они ничего, только такими острастками вы себя уморите въ одинъ мѣсяцъ, замѣтилъ Иванъ Петровичъ.
-- Не говоря о томъ, что растеряете всѣхъ рабочихъ, добавилъ я, не скрывая чувства отвращенія.
-- Рабочихъ растеряю? съ веселымъ смѣхомъ возразилъ Аполлонъ Андреевичъ: -- на этотъ счетъ безпокоиться не извольте. Или вы думаете, что мужику не вкусно получать, на всемъ на готовомъ, по восьми цѣлковыхъ, да еще ничего не дѣлая.
-- Аполлонъ Андреичъ! со смѣхомъ же сказалъ Иванъ Петровичъ:-- послѣ настоящаго великаго изреченія нѣтъ никакой надобности въ дальнѣйшемъ осмотрѣ вашихъ нововведеній. Теперь мы оба видимъ и понимаемъ вполнѣ, какое великое дѣло вольный трудъ въ рукахъ искуснаго хозяина!!!