Было около семи часовъ вечера, когда Гансъ Фалькъ заперъ дверь фабричной конторы и, минуя домъ Зибеля, направился по длинному, мощенному проходу къ высокимъ, чугуннымъ, рѣшетчатымъ воротамъ, отдѣлявшимъ владѣнія Зибеля отъ улицы.
Онъ зажегъ сигару, еще разъ взглянулъ на окна дома, за которыми сегодня не вспыхивали огни, и быстро выйдя изъ тяжелыхъ воротъ, съ трескомъ закрывшихся за нимъ, направился вдоль канала къ Потсдамскому мосту.
Ломовые, дрожки, торопливо ѣхавшіе къ станціямъ, вагоны конной желѣзной дороги, толпы рабочихъ, возвращавшихся по домамъ, неся въ мозолистыхъ рукахъ жестяныя кружки, продавцы газетъ, служанки, бѣжавшія за покупками, попадались ему на улицѣ и тротуарахъ, то перегоняя его, то идя медленно, чуть не ползкомъ, или наталкиваясь на него, такъ что онъ съ трудомъ проложилъ себѣ дорогу среди этой сутолоки до Потсдамскаго моста.
Гораздо тише стало вокругъ него, когда онъ перешелъ на ту сторону канала и свернулъ въ Victoria Strasse.
Вскорѣ передъ нимъ предстала темная масса Тиргартена; надъ могучими купами деревъ парила озаренная лучами мѣсяца богиня побѣды.
. Онъ замедлилъ шаги, сдвинувъ съ высокаго лба шляпу съ широкими полями и нѣсколько разъ глубоко вздохнулъ. Потомъ онъ засмѣялся, точно пробуждающееся дитя, стряхивающее съ себя непріятное сновидѣніе. Что мутило его всѣ эти дни? Пестрая ли бабочка съ развѣвающимися золотистыми волосами, которая уже такъ давно носилась передъ нимъ и не давалась въ руки, или то переходное состояніе его души, гдѣ постоянно поднимался вопросъ, остаться ли ему вѣрнымъ прикладной сторонѣ его искуства, стремиться ли занять первое мѣсто на зибелевской фабрикѣ, или же отдаться этому дорогому искуству всецѣло?
Рѣшительная минута ежедневно надвигалась все ближе. Но у Ганса Фалька было безпечное сердце, не такъ легко пугавшееся передъ рѣшеніемъ. Кромѣ того, благодѣтельная судьба дала ему двухъ спутниковъ въ жизни, на которыхъ онъ могъ безусловно положиться. Одинъ изъ нихъ -- его сестра, лучшая, преданнѣйшая сестра на всемъ свѣтѣ; другой -- его сосѣдъ, Филиппъ Гейденъ, скульпторъ старой, серьезной, добросовѣстной школы, сманившій молодого, талантливаго рисовальщика съ чугуннолитейной фабрики въ свою мастерскую.
Эти два человѣка заботились о немъ, точно отецъ съ матерью, и, подобно ребенку, онъ принималъ всю ихъ любовь и заботливость безсознательно, какъ нѣчто принадлежащее ему по праву.
Снова грудь его поднялась, точно освобожденная отъ тяжести. Будь, что будетъ, эта лунная ночь все таки очаровательна... А Елена Лакомбъ?...
Но и бабочка дастъ удержать себя, когда вокругъ ея нѣжныхъ крылышекъ обовьется прочная цѣпь изъ лавровъ и золота.
Пробиваясь сквозь изгороди, на вѣтвяхъ которыхъ еще дрожали отдѣльныя, нетронутыя ночными бурями листья, мѣсяцъ бросалъ шаловливые лучи на обширныя полосы газона Königsplatz'а. Сквозь легкій туманъ мерцали тусклые фонари дрожекъ, длинными рядами выстроившихся передъ театромъ Кроля, за желтыми стѣнами котораго самый модный и изящный изъ всѣхъ чтецовъ чужихъ мыслей, водилъ въ это время по заламъ своихъ жертвъ изъ-за антиспиритическихъ цѣлей.
Съ минуту Гансъ колебался, не войти ли ему туда. Нѣтъ; Марта ждетъ его съ ужиномъ, и, зашагавъ бодрѣе, онъ оставилъ позади себя Königsplatz и направился къ мосту черезъ Шпрее.
Тихо и мечтательно журчала подъ нимъ еще не скованная морозомъ рѣка, окаймленная ярко освѣщенными рядами оконъ. Справа, таинственно вырѣзываясь на вечернемъ небѣ, сверкали озаренныя голубоватымъ свѣтомъ крыши Dorotheenstadt'а, надъ которыми высился, отливая серебромъ, стеклянный куполъ желѣзнодорожной станціи.
За нѣсколько шаговъ до моста находился домъ, гдѣ Гансъ и его сестра занимали три комнаты, выходившія въ садъ.
Подобную же квартиру имѣлъ въ тѣхъ же сѣняхъ и Филиппъ Гейденъ. Просторная мастерская художника находилась въ саду, красиво пріютившись между кустами сирени.
Когда Гансъ поднимался по первымъ ступенямъ лѣстницы, дверь второго этажа распахнулась, изъ нея высунулась рѣзко очерченная, почти мужская голова, внимательно прислушалась и привѣтствовала входившаго такою ласковою улыбкою, что легко можно было забыть, какъ неизящны и немоложавы черты, по которымъ эта улыбка скользила, окрашивая ихъ точно солнечный лучъ.
Въ этотъ день Марта особенно нетерпѣливо поджидала брата.
Едва давъ ему время спять шляпу и пальто, она съ радостной поспѣшностью потащила его въ общую комнату, самую просторную изъ всей маленькой квартиры.
Потомъ она становилась передъ нимъ, выпрямилась, радостно и нѣжно поглядѣла въ его ясные глаза, самодовольно потрепала его по плечу и съ торжествомъ начала:
-- Гейденъ уже два раза былъ здѣсь, дрянной мальчишка. Нашъ этюдъ головы подучилъ портретную премію. Быть намъ скульпторомъ.
Гансъ звонко разсмѣялся и привлекъ добрую, старую, честолюбивую сестру къ себѣ на грудь.
-- Неужели это правда? спросилъ онъ.
-- Значитъ, такъ тому и быть. Да благословитъ тебя Господь! прибавила старая дѣвушка и нѣжно прижала къ губамъ руку брата.
Въ эту минуту довольно рѣзко постучались въ дверь, и, не дожидаясь отвѣта, Гейденъ появился на порогѣ.
Ему уже было за сорокъ, и рядомъ съ юношеской внѣшностью друга онъ выглядѣлъ почти старикомъ, но въ его живыхъ глазахъ сверкалъ неугасимый пылъ молодости, когда онъ, схвативъ обѣ руки Ганса и потрясая ихъ въ тактъ сверху внизъ, закричалъ голосомъ Стентора:
-- Что скажешь ты объ этомъ, старый пріятель. Изъ насъ будетъ скульпторъ!
-- И кому обязанъ я этимъ, какъ не тебѣ, отвѣтилъ Гансъ, растроганный такой любовью и добротой, и крѣпко сжимая руку Гейдена; кому, какъ не тебѣ!...
-- И ей! прибавилъ Гейденъ, указывая черезъ плечо на Марту, стоявшую позади и стиравшую нѣсколько едва замѣтныхъ слезинокъ съ своихъ маленькихъ умныхъ глазъ.
-- А главное, безъ лишнихъ словъ, мой милый и... гм! гм! сестрица Марта, влагу то мы предпочли бы въ другой формѣ. Въ честь событія мы устроимъ здѣсь ужинъ на общій счетъ и обдумаемъ при этомъ, какъ намъ поскорѣе вызвать этого негоднаго мальчика изъ его чугунно-литейной карьеры. Вѣдь теперь, когда рѣшеніе ужъ принято, надо дѣйствовать энергически.
Между тѣмъ какъ Марта ходила взадъ и впередъ, чтобы, въ честь случая, болѣе празднично устроить простую трапезу (сегодня ей обѣщали двухъ новыхъ ученицъ для фортепіано; значитъ можно позволить себѣ маленькое излишество), друзья совѣщались относительно ближайшаго будущаго молодого скульптора.
Выяснилось, что раньше 1 іюля Гансъ не можетъ покинуть фабрики Зибеля, не нарушивъ своего слова и не причинивъ принципалу серьезныхъ непріятностей.
Зная однако строгую, сдержанную, но все-таки добрую натуру Зибеля, Гансъ надѣялся склонить его взять къ 1 апрѣля второго рисовальщика и этимъ наполовину убавить его собственные рабочіе часы.
Тогда у него останется довольно времени, чтобы въ теченіи первыхъ лѣтнихъ мѣсяцевъ устроить себѣ въ мастерской Гейдена рабочій уголокъ и выполнить на глазахъ стараго друга заказъ, доставшійся начинающему художнику вмѣстѣ съ преміею.
Марта по временамъ вмѣшивалась въ разговоръ, вмѣстѣ съ тѣмъ устанавливая на чистой скатерти небольшія блюда съ холодной закуской и вареными яйцами, и не малое число бутылокъ пива.
Потомъ она передала забытое на радостяхъ извѣстіе, что профессоръ Лакомбъ заходилъ послѣ обѣда узнать, есть-ли у Ганса время набросать для его очерковъ исторіи французской колоніи нѣсколько архитектурныхъ рисунковъ стараго Берлина.
Не успѣла Марта произнести имя Лакомба, какъ Гейденъ съ лукавой улыбкой посмотрѣлъ на друга; однако, предупрежденный быстрымъ взглядомъ молодого человѣка, тутъ же сдержалъ насмѣшки, просившіяся на его уста.
Скромный ужинъ, сопровождаемый смѣхомъ, шутками и розовыми планами для будущаго (Марта, самая страшная идеалистка изъ всѣхъ трехъ, уже видѣла въ обожаемомъ братѣ современнаго Фидія), прошелъ очень весело. Стаканы, полные пива, безпрерывно глухо чокались въ честь такого длиннаго ряда будущихъ произведеній, что на выполненіе ихъ потребовалось бы болѣе двухъ человѣческихъ жизней.
Въ одиннадцать часовъ Марта встала и, подъ предлогомъ усталости, отослала обоихъ друзей.
Въ сущности ея ясные, умные глаза глядѣли еще очень весело изъ подъ густыхъ бровей, но она отлична знала, что Гансъ не покинетъ ее въ этотъ вечеръ безъ ея особаго требованія, но что именно сегодня его неотразимѣе, чѣмъ когда либо влекло въ небольшую, закопченную пивную, гдѣ его ждали друзья и товарищи.
Гейденъ и Гансъ шли сначала молча по заснувшимъ улицамъ. Только подойдя къ Unter den Linden, Гансъ заговорилъ:
-- Ты, конечно, отлично понялъ, Гейденъ, почему я просилъ тебя не произносить словъ, вертѣвшихся у тебя на губахъ? Мнѣ не хотѣлось испортить Мартѣ вечера... а... ты вѣдь знаешь, ей непріятно, что я связываю свою будущность съ мыслью объ Еленѣ Лакомбъ.
Гейденъ не сразу отвѣчалъ. Съ минуту пытливо глядѣлъ онъ на своего молодого друга, потомъ проворчалъ съ свойственной ему грубоватостью.
-- Ужъ не думаешь-ли ты, мой милый, что мнѣ пріятно видѣть, какъ ты гонишься за мотылькомъ, который желаетъ попасться въ совершенно иные оковы, а вовсе не въ твои! Повѣрь, тѣ цѣпи, которыми она дастъ связать себя, должны быть изъ хорошаго, прочнаго, тяжелаго золота.
-- Но, Гейденъ, я разбогатѣю и обезпечу Еленѣ блестящую будущность...
-- Сдѣлай мнѣ единственную милость, другъ мой, и не говори вздора. У тебя есть талантъ, это вѣрно, но въ искусствѣ это еще вовсе не одно и то же, что богатство. Если ты мечтаешь о деньгахъ, оставайся лучше при своемъ чугунѣ. Къ тому же, продолжалъ расходившійся Гейденъ, своимъ выборомъ ты не выказалъ блестящаго вкуса для скульптора. Что касается формъ, то бюстъ еще, пожалуй, туда сюда...
-- Однако, Гейденъ!
-- Но бюстомъ все и кончается. Талія искусственно перетянута, черты лица... ну, объ этомъ, кажется, я имѣю право говорить?.. далеко не классическія. Маленькій вздернутый носъ, ротъ, очень привлекательный, пока онъ свѣжъ, но который черезъ десять лѣтъ будетъ совсѣмъ старушечій.
-- Зачѣмъ говоришь ты мнѣ все это? нетерпѣливо прервалъ его Гансъ.
-- Зачѣмъ? Ты очень наивенъ, мой милый,-- затѣмъ, что это правда. Вотъ, еслибъ ты влюбился въ Еву Варнеръ безъ памяти, до сумасшествія, я бы тебя понялъ, хотя это и было бы величайшей глупостью съ твоей стороны. Эта дѣвушка похожа на оживившуюся статую. Стройный и вмѣстѣ съ тѣмъ пышный станъ, маленькій, бѣлый, классическій лобъ, чудныя линіи носа, благородный, дѣвственный ротъ...
-- Но я ее не люблю, а люблю Елену.
-- Ты любишь ее... ну, конечно, ты ее любишь!
-- А почему бы и нѣтъ? Она мила, весела, пикантна...
-- И водитъ тебя за носъ, дружокъ, помяни меня.
-- Гейденъ!
Гансъ рѣзко топнулъ ногой.
-- Ну, ну!
-- Прости, но ты выводишь меня изъ себя.
-- Лучше, чтобъ я выводилъ тебя теперь изъ терпѣнія, чѣмъ чтобъ это сдѣлала впослѣдствіи она.
-- Ты не знаешь ея такъ хорошо, какъ я.
-- Можетъ быть. Мы, бродячій народъ, не имѣемъ чести вращаться въ зибелевскомъ кружкѣ, если мы не украшены случайно орденомъ. Остерегайся, Гансъ; когда ты оффиціально примкнешь къ нашему цеху, когда ореолъ чугуна не будетъ болѣе придавать тебѣ правоспособности по части ухаживанія, тебя вѣжливѣйшимъ образомъ выбросятъ за дверь.
Гансъ ничего не отвѣчалъ.
Гейденъ громко расхохотался.
-- Что за капризная вещь кровь! когда видишь вмѣстѣ этихъ двухъ дѣвушекъ,-- во имя священнаго Фидія, я желалъ бы, чтобъ гречанка почаще появлялась у старика Лакомба,-- кто повѣритъ, что маленькая, подвижная барышня съ дерзкимъ вздернутымъ носомъ происходитъ изъ солидной, буржуазной семьи, между тѣмъ, какъ бабушка этой благородной, классической красавицы была шансонетной пѣвицей. Какъ смотрятъ, по твоему, въ вашемъ спѣсивомъ, замкнутомъ кружкѣ на такое наслѣдіе крови?
Гансъ не успѣлъ ничего отвѣтить. Они уже стояли передъ низкими, доходящими почти до земли окнами пивной въ Французской улицѣ.
Казалось, ихъ ждали. Дверь распахнулась нзинутри, и громкіе клики привѣтствовали ихъ...
-----
Было около двухъ часовъ, когда Гансъ снова стоялъ у окна своей комнатки, глядя въ садъ на оголенныя верхушки деревьевъ.
Онъ оперся головой о холодныя стекла и думалъ объ Еленѣ и о своемъ пріятелѣ.
Конечно, онъ любилъ Елену, но она не необходима для его жизни; онъ можетъ обойтись безъ нея и для своего искусства.
Смутно сознавалъ онъ это уже раньше, но никогда такъ ясно, какъ въ эту минуту. Назрѣло ли въ немъ это сознаніе подъ безпощадной критикой Гейдена, или же оно коренилось въ странномъ свойствѣ его привязанности къ дѣвушкѣ, этого Гансъ не зналъ даже теперь.
Зналъ онъ только, что любитъ Елену и что она составляетъ блестящее, опьяняющее, очаровательное украшеніе его досуговъ среди трудовой жизни.
Грудь его вздымалась и опускалась быстрѣе. Пристально вглядывался онъ въ ночь. Широкая полоса луннаго свѣта падала на затылокъ медицейской Венеры внизу, за незавѣшаннымъ окномъ мастерской Гейдена.
Изъ этого залитаго мѣсячнымъ свѣтомъ затылка выростала статуя величественной, вполнѣ разцвѣтшей женщины. Мраморъ сверкалъ и переливался подъ сіяніемъ луны; вокругъ женщины вставали изъ громадной мраморной глыбы новые образы, миѳическіе и историческіе -- мужчины геркулесовскаго сложенія, нѣжныя дѣти, прелестныя, полурасцвѣтшія дѣвушки.
А изъ-подъ мраморной глыбы между всѣми этими образами вспыхивало яркое пламя доменныхъ печей, лились багровые потоки чугуна, но могучія мраморныя фигуры подавляли и пламя, и огненныя рѣки, и тушили ихъ своею исполинскою силою.
Только позади фигуры чудной женщины, выросшей изъ затылка медицейской Венеры, пламя вспыхнуло еще разъ; надъ огненнымъ языкомъ порхнула бабочка съ полу-опаленными крылышками и беззаботно улетѣла надъ головами мраморныхъ статуй въ ночную темноту, къ невѣдомой цѣли...