Въ своей гостиной, отличавшейся обветшалой и поблеклой пышностью, сидѣла Стефани Орлова и скучала.
На столѣ передъ нею находилась лампа, покрытая краснымъ абажуромъ и разливавшая на ея черты, днемъ слишкомъ блѣдныя, свѣжій розовый колоритъ.
Одѣта была Стефани въ черное кружевное платье и, когда она проходила мимо освѣщеннаго трюмо, чтобъ взять съ рабочаго столика у окна прядь яркаго шелка, она остановилась, очарованная собственнымъ видомъ. Въ этотъ вечеръ она дѣйствительно казалась обворожительно молодой и прекрасной, и тяжелый вздохъ вырвался изъ ея пышныхъ губъ.
Для кого такъ красива она среди уединенія, въ которомъ живетъ уже нѣсколько недѣль? Единственнымъ обществомъ ея были нѣсколько второстепенныхъ и даже третьестепенныхъ актеровъ и журналистовъ, да еще Венскій, котораго она предпочитала всѣмъ, не смотря на его отталкивающую внѣшность.
Онъ умѣлъ лучше остальныхъ говорить остроумно и весело, зналъ до мелочей все, что дѣлалось въ различныхъ общественныхъ слояхъ Берлина; никогда не спрашивалъ назойливо, откуда и куда она ѣдетъ, а, главное, доставлялъ ей среди убійственной скуки этой уединенной жизни развлеченіе биржевой игры, для которой она мало по малу передала ему довольно значительныя суммы.
Спекуляціи служили для Стефани въ Берлинѣ спортомъ, возбужденіемъ нервовъ, какъ были тѣмъ же для нея кокетство въ римскихъ салонахъ, охота за лисицами въ Шотландіи, парусныя гонки судовъ въ Трувиллѣ, съ тою только разницей, что спекуляціями она занималась негласно, и что эта забава грозила обойтись Сергѣю Орлову дороже, чѣмъ всѣ ея остальныя увлеченія.
Когда, за нѣсколько недѣль передъ тѣмъ, послѣ исцѣленія ея раны, Стефани въ припадкѣ запоздавшей материнской любви внезапно рѣшилась поселиться тайно въ Берлинѣ, чтобъ подъ покровомъ уединенія приблизиться къ дочери-невѣстѣ, видѣть ее хоть издали и самоотверженно наслаждаться ея счастьемъ, этотъ фантастическій замыселъ казался ей несравненно занимательнѣе. Стефани думала только о романической сторонѣ положенія, а отнюдь не о сопряженныхъ съ нею жертвахъ, которыя сдѣлались бы для нея уже черезъ нѣсколько дней невыносимыми, еслибъ она не знала, что Гельбахъ въ Берлинѣ.
Вымышленный слухъ, пущенный Гейденомъ въ газетахъ, не обманулъ Стефани. Она не только хорошо знала, что знаменитый художникъ еще въ Берлинѣ, но даже лично или при помощи другихъ, изучала его ежедневныя привычки и часто сталкивалась съ нимъ среди сутолоки главныхъ улицъ, когда онъ совершалъ съ Гейденомъ свои длинныя вечернія странствія по городу.
Но чувства ея къ нему существенно измѣнились съ той ночи въ долинѣ Изара, когда они встрѣтились подъ покровомъ его матери. Убѣжденіе, къ которому наконецъ пришла она, что никогда не подчинить ей своимъ чарамъ этого человѣка, вызвало въ ней непонятную ей самой объективность относительно его.
Интересовалась она имъ, пожалуй, еще больше прежняго, но это былъ скорѣе интересъ ума, чѣмъ сердца.
Ея страстное влеченіе къ этому человѣку испарилось, казалось, вмѣстѣ съ кровью, лившеюся изъ ея раны, и съ раскаяніемъ, испытаннымъ ею въ ту ночь. Теперь ей только хотѣлось знать, другая-ли глубокая страсть или-же природная холодность Гельбаха приготовили ей это первое и самое тяжкое пораженіе.
Лихорадочная потребность разрѣшить загадку овладѣла ею, но до сихъ поръ Стефани не посчастливилось ни съ этимъ, ни съ другими предпринятыми ею изслѣдованіями.
Ни разу не удалось ей еще видѣть дочь, а получить удовлетворительныя свѣдѣнія о Гельбахѣ, казалось, почти невозможнымъ при его уединенной жизни. Приблизиться къ нему сама она пока не отваживалась; съ ихъ послѣдней встрѣчи въ долинѣ Изара къ ея чувствамъ къ "ледяному царю" примѣшивалась значительная доля страха.
-----
Отъ скуки Стефани принялась за покровъ для алтаря мюнхенской церкви, за которымъ работала въ теченіи своихъ многочисленныхъ досужихъ часовъ. При этомъ ей подумалось,-- когда-же исполнитъ свое обѣщаніе Венскій, который хотѣлъ привести къ ней своего кліента, Эгона Лезера, самъ не подозрѣвая, кого онъ хочетъ представить ей.
-- Онъ женихъ, gnädige Frau, пояснилъ Венскій нѣсколько дней тому назадъ, когда Стефани спросила его объ обѣщанномъ визитѣ. Лишь это одно можетъ извинить его медлительность.
И на красивыхъ губахъ "рыжей русской", какъ Венскій продолжалъ величать Стефани (хотя ее, какъ истую вѣнку, крестили въ боковомъ придѣлѣ собора св. Стефана), промелькнула улыбка, которую даже Венскій, не смотря на свое почти непогрѣшимое знаніе людей, не съумѣлъ понять.
Въ ту минуту, когда Стефани готовилась пропустить послѣднюю золотую нить въ одѣяніе милосердой Богоматери, въ передней постучали, и горничная доложила о приходѣ адвоката и незнакомаго господина.
При этой счастливой неожиданности Стефани готова была далеко закинуть работу, но во-время вспомнила, какое впечатлѣніе произведетъ на Лезера, при ея своеобразныхъ отношеніяхъ къ нему, внушенная благочестіемъ работа. Поэтому она спокойно удержала шитье въ рукахъ и, поздоровавшись съ мужчинами, впередъ извинилась за религіозное рвеніе, съ которымъ она, съ позволенія гостей, будетъ продолжать свое дѣло. "Алтарь церкви, находящейся въ предмѣстьѣ, прибавила Стефани, до того плохо обставленъ, что состраданіе сдѣлало-бы неутомимой труженицею даже и менѣе набожную христіанку". Говоря это, она осматривала Лезера долгими, пытливыми взглядами, и во время своей маленькой лекціи о внутреннемъ церковномъ убранствѣ уже черезъ нѣсколько минутъ пришла къ убѣжденію, что во всякомъ случаѣ не сошлась-бы во вкусѣ при выборѣ супруга съ одной близко стоящей къ ней молодой барышней.
Вовсе не изъ потребности въ очаровательномъ знакомствѣ рѣшился Лезеръ на сегодняшній визитъ къ рыжей русской, которой онъ уже былъ обязанъ не одною, весьма цѣнною въ его положеніи, сторублевою ассигнаціею. Его скорѣе загнало къ Стефани пренепріятное расположеніе духа. Въ этотъ день все шло ему наперекоръ.
Онъ имѣлъ длинный разговоръ съ Зибелемъ, ясно доказавшій, что хотя осторожный дѣловой человѣкъ былъ по прежнему весьма склоненъ вступить съ нимъ бъ компанію, онъ намѣревался, однако, дѣйствовать очень осмотрительно и неторопливо, такъ какъ, по его мнѣнію, дѣло не спѣшное и къ нему можно приступить одновременно со свадьбой, назначенной въ концѣ лѣта.
Книги онъ, понятно, просмотритъ тотчасъ-же какъ только доставитъ ихъ Лезеръ; но, если это не будетъ сдѣлано въ теченіи будущей недѣли, изученіе лезеровскаго баланса и инвентаря, въ блестящемъ состояніи которыхъ онъ, Зибель, впередъ убѣжденъ, будетъ отложено до его возвращенія изъ продолжительнаго дѣлового путешествія. При этихъ словахъ дрожь пробѣжала по спинѣ Лезера; съ трудомъ скрылъ онъ отъ Зибеля крупныя капли пота, выступившія на его лбу, и смертельную блѣдность лица.
Онъ тотчасъ-же поспѣшилъ къ Венскому.
Изъ срока въ три или четыре недѣли, назначеннаго Венскимъ для изготовленія подлоя;наго документа, двѣ недѣли уже прошли. Когда дней пять, шесть тому назадъ Лезеръ видѣлся съ адвокатомъ, работа была въ полномъ ходу.
Лезеръ твердо рѣшился убѣдить Венскаго во что-бы то ни стало представить книги раньше условленнаго времени. Вѣдь адвокатъ долженъ-же самъ видѣть, что опасность, нависшая надъ Лезеромъ, угрожаетъ ему гибелью.
Но Лезеръ ошибся въ разсчетѣ. Онъ засталъ Венскаго за конторкой, съ осунувшимися чертами и мутными глазами. Пять дней пролежалъ въ постели адвокатъ; работа остановилась; пять дней пропало безповоротно. Тѣмъ не менѣе онъ обѣщалъ сдѣлать все возможное, чтобы кончить книги въ недѣлю.
На половину утѣшенный, Лезеръ зашелъ къ ювелиру Unter den Linden, чтобы купить колье изъ сапфировъ для Полли. Сегодня былъ день ея рожденія.
Она желала, правда, имѣть нитку жемчуга съ замкомъ изъ брилліантовъ, но это превосходило его силы; Полли придется довольствоваться, въ ожиданіи лучшаго, и сапфирами.
Но Полли этимъ не удовольствовалась. Она находила сапфиры старомодными и неблагородными; жемчугъ и брилліанты, напротивъ, какъ-бы созданы для ея шеи и цвѣта лица. Сцена кончилась, по обыкновенію, тѣмъ, что Полли гнѣвно кинула колье подъ ноги Лезеру. Покорно сунувъ его въ карманъ, онъ тутъ-же рѣшилъ поднести его Евѣ, какъ свадебный подарокъ.
Когда часовъ въ девять вечера онъ вернулся къ Венскому, Лезеръ дѣйствительно засталъ значительную часть работы уже сдѣланною, а такъ какъ въ промежутокъ между двумя визитами онъ провелъ скучный часъ за чайнымъ столомъ невѣсты, то, чтобы какъ нибудь убить вечеръ злополучнаго дня (идти къ Полли не дозволялъ ему гоноръ), онъ не прочь былъ пойти съ Венскимъ къ Орловой.
Видъ красивой женщины дѣйствительно скоро успокоилъ его взволнованную душу.
Венскій сдержитъ слово, думалъ онъ, да кромѣ того кто-же можетъ заставить его откладывать свадьбу до поздняго лѣта? Какъ жениху, ему несомнѣнно подобаетъ торопить бракомъ съ красавицей Евой. Госпожа Зибель будетъ, конечно, его заступницей. Онъ зналъ,-- хотя и не подозрѣвалъ причины,-- какъ важно для нея по возможности скорѣе отдѣлаться отъ нравственной отвѣтственности за племянницу.
Бесѣда въ розовато-освѣщенной гостиной меблированной квартиры Стефани вскорѣ пошла живо.
Венскій разсказывалъ пикантныя исторійки изъ театральнаго міра и разнообразнѣйшихъ слоевъ Берлина, и Стефани хохотала такъ искренно, что ея бѣлые зубки сверкали, точно бисеръ, между пухлыми губами, а черные глаза блистали отъ удовольствія.
Покровъ для алтаря давно безцѣльно покоился на ея колѣнахъ, и бѣлые пальчики, лишь играя перебирали теперь тяжелыя красныя шелковыя нити.
По обыкновенію, Лезеръ говорилъ немного, за то дерзкими глазами пожиралъ изящный бюстъ Стефани и красновато-золотистые волосы, падавшіе на затылокъ пышнымъ узломъ. Лезеръ уже впередъ наслаждался той минутой, когда онъ доведетъ Полли до бѣшенства описаніемъ своей новой очаровательной знакомой.
Среди оживленныхъ разсказовъ Венскій произнесъ вдругъ имя Гельбаха. Стефани жадно подхватила его и освѣдомилась, что говорятъ въ Берлинѣ о знаменитомъ портретистѣ, очень хорошемъ ея знакомомъ, нарисовавшемъ ея портретъ въ Римѣ.
-- Ошибаюсь я, Лезеръ, или ты говорилъ мнѣ, что Гельбахъ бываетъ у Зибеля? спросилъ Венскій.
Стефани насторожила уши и такъ сильно прикусила губы, что небольшая капля крови выступила между сжатыми зубками.
-- Что онъ бываетъ тамъ, этого я не говорилъ: ты вѣдь знаешь, Зибель очень разборчивъ. Я всего разъ провелъ съ художникомъ полчаса на темпельгофской виллѣ; съ меня и этого довольно. У него престранная манера разглядывать людей,-- быть можетъ, это связано съ его ремесломъ.
-- Ну, если онъ заглядывался на тебя, а не на твою невѣсту, Лезеръ, съ этимъ мы еще можемъ примириться, съ цинической усмѣшкой замѣтилъ Венскій.
-- Вотъ вздоръ! О моей невѣстѣ онъ и не думалъ даже,-- да я бы этого и не позволилъ.
Стефани вздохнула съ видимымъ облегченіемъ.
-- Быть можетъ, онъ желалъ нарисовать тебя по памяти и ради этого такъ жадно упивался твоими чертами.
-- Это весьма вѣроятно, совершенно оправившись, вмѣшалась въ разговоръ Стефани. Мой пріятель Гельбахъ вѣчно въ погонѣ за интересными и характерными физіономіями.
Лезеръ наклонился надъ ея ручкой и прижалъ ее къ своимъ губамъ.
-- Gnädigste Frau, вы просто конфузите меня! воскликнулъ онъ, а когда она не сразу отняла у него свои пальчики, онъ запечатлѣлъ второй, уже болѣе пылкій поцѣлуй на ея бѣлой рукѣ немного повыше кисти.
Стефани страшно вспыхнула и отдернула руку. Въ пылу разговора она совершенно забыла, какъ неприлично ей принимать ухаживаніе этого человѣка.
Въ эту минуту вошла горничная и освѣдомилась, не прикажетъ ли барыня накрыть чаи здѣсь, въ гостиной, и Стефани, обрадованная перерывомъ, начала суетиться вокругъ чайнаго стола на другомъ концѣ большой комнаты.
-- Были ли у тебя какія-нибудь столкновенія съ этимъ Гельбахомъ, Лезеръ? вполголоса спросилъ Венскій.
-- Нѣтъ. Какъ это тебѣ въ голову пришло?
-- Да потому, что ты конфузился его взглядовъ, а этого съ тобой обыкновенно не бываетъ.
-- У него нестерпимая, я готовъ сказать, угрожающая манера глядѣть на человѣка... Къ тому же въ этотъ вечеръ я пріѣхалъ прямо изъ Монте-Карло и чувствовалъ себя нервнымъ вслѣдствіе большого проигрыша. Отъ этого я произошло, вѣроятно, мое смущеніе, небрежно прибавилъ Лезеръ.
-- Не обыгралъ ли ты его когда-нибудь или нѣтъ ли у него въ рукахъ твоего векселя? Подумай хорошенько; мы должны быть осторожны.
-- Куда уносится твоя фантазія, Венскій! Этотъ прославленный пачкунъ навѣрно такъ же мало слышалъ обо мнѣ, какъ я о немъ.
-- Наше положеніе требуетъ, чтобъ ты велъ передо мною открытую игру, Лезеръ.
-- Перестань наконецъ надоѣдать мнѣ съ этимъ человѣкомъ; онъ меня не болѣе интересуетъ, чѣмъ я его.-- Ты, однако, не преувеличилъ, Венскій; Орлова дѣйствительно обворожительная женщина.
-- Ну, и отісровенно же выказалъ ты ей свое восхищеніе!
-- Слишкомъ ясно?
-- Ничего. Она можетъ вынести, мнѣ кажется, больше, чѣмъ я сначала полагалъ.
Въ эту минуту приблизилась Стефани и попросила ихъ выпить съ нею стаканъ чаю.
На столѣ кипѣлъ самоваръ; рядомъ съ нимъ стояло нѣсколько бутылокъ шампанскаго и блюда съ устрицами, икрой, копченою лососиною, сардинками и холоднымъ жаренымъ.
Лезеръ всецѣло отдался наслажденію ѣды и созерцанію красивой хозяйки. Венскій слѣдилъ за нимъ, иронически улыбаясь своими толстыми губами.
Черезъ часъ кавалеры простились съ Стефани и нѣсколько минутъ спустя потухла въ гостиной лампа подъ краснымъ абажуромъ.
Лезеръ колебался, не пойти ли ему разсказать Полли событія вечера, но наконецъ рѣшился приберечь до завтра удовольствіе посердить ее своимъ знакомствомъ съ Стефани и лучше заглянуть на часокъ въ клубъ.
Венскій утверждалъ, будто ему необходимо еще поработать за книгами Лезера; они разстались передъ дверью Стефани, и адвокатъ поднялся къ себѣ, но не успѣла щелкнуть выходная дверь за его кліентомъ, какъ онъ одѣлся и вышелъ на улицу черезъ нѣсколько минутъ послѣ него.
Венскій направилъ свои шаги въ Kaiserhof, гдѣ съ двѣнадцати часовъ у него было назначено свиданіе съ какимъ-то польскимъ аристократомъ, дѣла котораго, болѣе прибыльныя и надежныя, чѣмъ дѣла Лезера, онъ велъ съ недавняго времени.
Онъ сѣлъ за одинъ изъ круглыхъ маленькихъ столиковъ, потребовалъ чернаго кофе, коньяку и кипу газетъ, и принялся ожидать своего довѣрителя, обѣщавшаго незамѣтно удалиться съ какого-то національнаго торжества.
Какъ разъ отъ двѣнадцати до двухъ пестрая, смѣшанная публика обыкновенно стекается въ Kaiserhof послѣ вечеринокъ или театральныхъ ужиновъ въ нарядныхъ столичныхъ ресторанахъ.
Вскорѣ всѣ маленькіе столики вокругъ Венскаго наполнились.
По имени или съ лица онъ зналъ большую часть мало по малу притекавшей публики, остальныхъ же искусно умѣлъ подводить подъ рубрики.
Рядомъ съ нимъ завязался оживленный политическій споръ, вращавшійся вокругъ участи партіи картеля. По другую сторону, между нимъ и еще незанятымъ большимъ столомъ, стоявшимъ у самой отдаленной поперечной стѣны залы, двое литераторовъ обсуждали удачное первое представленіе какой-то пьесы въ Берлинскомъ театрѣ съ третьимъ литераторомъ, который не только былъ всѣми признаннымъ комическимъ писателемъ, но и доставлялъ себѣ еще удовольствіе держать бичъ критики надъ головою своихъ коллегъ. Отрадно было слышать, какъ усердно и безъ всякой зависти или себялюбія эти три человѣка ратовали за преуспѣяніе нѣмецкаго драматическаго искусства и за произведенія моднаго писателя in loco, чьими гостями у Дресселя они были за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ.
У окна той же залы сидѣло большое общество мужчинъ и дамъ въ вечеровыхъ туалетахъ; оживленно шла между ними бойкая бесѣда.
Венскій узналъ въ мужчинахъ различныхъ членовъ дипломатическаго корпуса, а въ молодыхъ, красивыхъ и нарядныхъ дамахъ -- любимицъ придворныхъ сферъ.
За маленькими столиками вдоль средняго прохода сидѣли разныя парочки: актрисы съ своими кавалерами, бойкіе студенты то одни, то съ веселыми спутницами, оскудѣвшіе матеріаломъ репортеры, жадно высматривавшіе добычу.
Уже пробило часъ; высшее общество стало расходиться, а Венскій, видѣвшій съ своего" мѣста входную дверь, все еще ждалъ кліента.
Не смотря на постоянный приливъ и отливъ публики, столъ у отдаленной поперечной стѣны кафе по прежнему оставался не занятымъ, какъ вдругъ около двухъ часовъ компанія изъ восьми или десяти молодыхъ людей съ воспаленными лицами шумно вторглась въ комнату и усѣлась вокругъ стола, заказавъ себѣ кофе, пива и пуншу.
Изъ первыхъ, заплетающимся языкомъ произнесенныхъ словъ Венскій понялъ, что молодые люди явились съ блестящаго бала въ домѣ какого-то банкира на Фоссовой улицѣ. Неудивительно было поэтому, что во время короткаго перехода до Kaiserhofa рѣзкій мартовскій воздухъ не имѣлъ возможности исполнить свою обязанность и освѣжить разгоряченныя танцами и виномъ головы.
Адвокатъ опытнымъ взглядомъ осмотрѣлъ небольшое общество: оно состояло изъ двухъ, трехъ молодыхъ художниковъ, среди которыхъ онъ узналъ Ганса Фалька, рисовальщика съ Зибелевской фабрики, далѣе изъ нѣсколькихъ банкировъ и молодыхъ негоціантовъ, хорошо извѣстныхъ ему на биржѣ. Между ними онъ прежде всего узналъ молодого Шифманна, главу большой банкирской конторы, занявшаго мѣсто противъ Фалька недалеко отъ стола Венскаго, но слишкомъ возбужденнаго, чтобъ обратить вниманіе на кого-либо изъ сосѣдей.
Правильныя, тонкія черты Фалька, его честные голубые глаза также горѣли, казалось, болѣе сильнымъ огнемъ, чѣмъ обыкновенно бываетъ послѣ танцевъ и вина.
Онъ не обнаруживалъ никакого интереса къ разговору, вращавшемуся вокругъ угощенія на балу и красивыхъ женщинъ. Руки его нервно крошили вѣнское печенье, лежавшее передъ нимъ въ чемъ-то въ родѣ высокой корзины; всякій разъ, когда онъ полагалъ, что за нимъ не наблюдаютъ, глаза его злобно искали красивое, незначительное лицо его vis-à-vis, принимавшаго участіе въ разговорѣ, громко, но принужденно смѣясь.
-- Это годилось бы для твоей кисти, Альфенъ, донеслось до Венскаго.
-- Или еще лучше для рѣзца Фалька.
-- Что хотите вы сказать? вспылилъ Гансъ, обращаясь къ говорившимъ на другомъ концѣ стола.
Они расхохотались и подтолкнули другъ друга.
-- Бѣда только, что Шифманнъ этого не потерпитъ! дерзко воскликнулъ одинъ молодой человѣкъ, уже не владѣвшій собою и не обращавшій вниманія на знаки товарищей.
-- Чего не потерпитъ господинъ Шифманнъ? закричалъ Гансъ хриплымъ, возбужденнымъ голосомъ.
Никакого отвѣта не послѣдовало.
За дальнимъ концомъ стола, смѣясь, зажали ротъ только что говорившему молодому человѣку, который такъ сопротивлялся этому стѣсненію свободы слова, что розлилъ пиво своихъ сосѣдей.
Гансъ не смутился шумомъ.
-- Чего не потерпитъ господинъ Шифманнъ? снова крикнулъ онъ и глаза его сверкнули.
Но пока онъ все еще глядѣлъ на конецъ стола, откуда желалъ получить отвѣтъ, его vis-à-vis произнесъ съ вызывающей улыбкой: -- Я не потерпѣлъ бы, чтобъ вы вылѣпили затылокъ фрейлейнъ Лакомбъ.
-- Браво, Шифманнъ, браво! Великолѣпная острота! ревѣли сидѣвшіе на далекомъ концѣ стола.
Гансъ высоко выпрямился и, тяжело опершись кулакомъ объ столъ, стоялъ теперь передъ молодымъ банкиромъ. Хотя передъ его глазами все было красно, онъ еще владѣлъ голосомъ.
-- Кто вы такой, милостивый государь, что осмѣливаетесь...
-- Я отвѣчу вамъ тѣмъ же. Вы пачкуны, съ вашими жалкими, мраморными осколками...
-- Пачкуны! Ого! Мы тоже художники!.. раздалось въ концѣ стола.
Гансъ такъ ударилъ по столу, что онъ задрожалъ.
-- Данте говорить! дайте говорить! ревѣли остальные, съ пьяныхъ глазъ считавшіе все это отличной шуткой.
Гансъ сдѣлался смертельно блѣднымъ и дрожалъ отъ головы до пятъ, но глаза его горѣли. Обида пришлась ему кстати; онъ жаждалъ борьбы съ этимъ человѣкомъ, подозрѣвая, что тотъ укралъ у него сердце, въ сущности никогда Гансу не принадлежавшее.
-- Пачкуны! язвительно воскликнулъ онъ. Какъ, смѣете вы это говорить! Малѣйшій кусочекъ мрамора, принимающій подъ руками художника образъ красоты, дороже всѣхъ вашихъ мѣшковъ съ деньгами, отнятыми у бѣдняковъ, и которыми вы ослѣпляете и ловите неопытныхъ дѣвушекъ...
-- Мѣшковъ съ деньгами! Слушайте, слушайте! Ого!..
-- Мѣшковъ съ деньгами, повторяю я; а кто еще знаетъ, честно-ли нажиты тѣ деньги, которыми вы всѣ кичитесь, и вотъ этотъ больше остальныхъ!
-- Ого! Ого!
-- Ростовщичествомъ и обманомъ наполняете вы свои кошели...
-- Милостивый государь, еще одно слово, и я...
-- Поберегите свои слова! Они не чище вашихъ денегъ.
Онъ размахнулся.
-- Вотъ это за имя Лакомбъ, произнесенное вашими губами, а это за "пачкуна".
И онъ дважды ударилъ Шифманна перчаткой по лицу.
Водворилось минутное гробовое молчаніе. Даже самые пьяные отрезвились при такомъ серьезномъ исходѣ дѣла.
Вслѣдъ затѣмъ, дрожа отъ бѣшенства, оскорбленный бросился на своего противника съ растопыренными пальцами, такъ что стаканы съ шумомъ упали между ними на полъ.
Но, какъ ни быстро было это движеніе, остальные предупредили его и точно желѣзными тисками удержали дрожавшаго отъ злобы Шифманна, который, не владѣя теперь своими членами, могъ только задыхаясь произнести.
-- Завтра пришлю я вамъ своихъ секундантовъ.
-- Я ихъ жду! отвѣтилъ Гансъ, и голосъ его прозвучалъ по комнатамъ, точно надтреснутый колоколъ.
Вслѣдъ затѣмъ онъ схватилъ шляпу и, тяжело дыша, выбѣжалъ въ темную ночь, еще прежде чѣмъ кто либо успѣлъ послѣдовать за нимъ.