Съ вечера, проведеннаго имъ въ домѣ Зибеля, Гельбахъ совершенно удалился изъ общества, а такъ какъ онъ сдѣлалъ визиты только тѣмъ немногимъ семьямъ, съ которыми имѣлъ сношенія съ давнихъ поръ, то ему и не было особенно трудно устроить жизнь по собственному желанію. Чтобы охранить друга отъ назойливыхъ вторженій, Гейденъ пустилъ въ газетахъ слухъ, будто знаменитый Гельбахъ снова покинулъ Берлинъ на неопредѣленное время. Такимъ образомъ даже тѣмъ, кто упорно преслѣдовалъ художника, пришлось покориться совершившемуся факту и отказаться отъ надежды украсить свои салоны новою звѣздою.

Гельбахъ мало бывалъ въ центрѣ города и лишь въ рѣдкихъ случаяхъ посѣщалъ театры,-- и ему отлично удалось сохранить инкогнито.

. Сѣверная зима не исполнила, однако, своего долга такъ хорошо, какъ надѣялся Гельбахъ. Съ того вечера, когда онъ познакомился съ Евой и увидалъ входившаго въ комнату жениха ея, художникомъ овладѣло нервное безпокойство, сдѣлавшее его непригоднымъ къ какому-либо умственному труду и парализовавшее его творческую силу.

Часто, уже въ восемь часовъ утра, когда аристократическій и легкомысленный Берлинъ еще высыпался за темно завѣшанными окнами послѣ ночныхъ удовольствій, Гельбахъ уходилъ черезъ Бранденбургскія ворота и Тиргартенъ въ Шарлоттенбургъ, чтобы привести въ движеніе кровь, рисовавшую иногда теперь передъ его глазами странныя картины.

Гельбахъ былъ отличнымъ ходокомъ, и физическая усталость была такъ чужда ему, что трехъ, четырехъ и даже пятичасовая ходьба черезъ Грюневальдъ и дальше отнюдь не могла утомить его. Но отъ мыслей, тяготившихъ его, онъ не былъ въ состояніи отдѣлаться и на свѣжемъ, чистомъ воздухѣ, среди тишины длинныхъ, уединенныхъ дорогъ.

Постоянно видѣлъ онъ передъ собою блѣдную, красивую дѣвушку съ печальными, серьезными глазами, а рядомъ съ нею того, къ которому онъ уже простеръ было свою карающую руку, чтобы при взглядѣ на чистую дѣвичью красоту, отдавшуюся на всю жизнь этому человѣку, безпомощно опустить ее.

Если дѣйствительно онъ обреченъ на его месть, если Гельбаха не обманываетъ роковое сходство съ негодяемъ, имѣетъ-ли онъ право щадить его ради дѣвушки? Смѣетъ-ли онъ нарушить слово, данное умирающему, и выпустить месть изъ своихъ рукъ? Кто скажетъ ему, гдѣ кончается буква суроваго закона и гдѣ начинается вѣчное человѣческое право!

Когда послѣ такихъ длинныхъ походовъ Гельбахъ, полный серьезныхъ мыслей, снова возвращался въ свое уютное жилье, онъ обыкновенно торопливо бросалъ на первый попавшійся стулъ шляпу и пальто, приближался къ письменному столу, чтобы съ тревожно бьющимся сердцемъ вскрыть и пробѣжать полученныя тѣмъ временемъ письма съ итальянскимъ почтовымъ штемпелемъ.

Это были отвѣты на запросы, посланные имъ въ Неаполь, когда ему показалось, будто онъ узнаетъ въ Лезерѣ человѣка, котораго давно искалъ, но все еще не нашелъ.

Однако, содержаніе писемъ, большинство которыхъ было написано неопытными руками, крупными некрасивыми буквами и неграмотно подобранными словами, не вносило свѣта въ хаосъ.

На сколько черты фотографіи согласовались съ внѣшностью лезера, на столько расходились съ дѣйствительностью признаки, удостовѣренные надежными свидѣтелями, которые имѣли случай долгіе годы наблюдать жизнь и поступки преступника, на чей слѣдъ Гельбахъ, казалось, попалъ.

Тогда у художника вырывался вздохъ облегченія. Сходство было ложное. Да и мыслимо-ли, что человѣкъ въ положеніи Лезера, членъ уважаемой семьи, совершилъ такія преступленія!... Нѣтъ, слава Богу, онъ ошибся! Вѣдь всѣ письма доказываютъ ему это и будутъ и впредь доказывать.

Когда мысли и сомнѣнія надвигались на него, когда онъ чувствовалъ себя измученнымъ и утомленнымъ терзаніями совѣсти, онъ часто бѣжалъ къ своему старому товарищу по мюнхенской академіи. У Филиппа Гейдена, этого циническаго мизантропа съ золотымъ сердцемъ, и грудью, полною нѣжнѣйшихъ чувствъ, которыя онъ скрывалъ подъ колючимъ панцыремъ безпощадной ироніи, Гельбахъ большею частью вновь обрѣталъ покой.

Эти двѣ семьи, жившія въ домикѣ близъ Schiffbauerdamm'а очаровали художника; тутъ вѣяло чѣмъ-то роднымъ. Когда онъ появлялся вечеромъ за круглымъ столомъ въ гостиной Марты, ему ставили приборъ безъ долгихъ разсужденій, и Марта ласково привѣтствовала его своими добрыми, милыми глазами, заботилась о немъ столько же, какъ и о двухъ другихъ.

За этимъ маленькимъ столомъ бывало иногда очень оживлено, и Гансу Фальку приходилось отражать, не одинъ мѣткій ударъ со стороны двухъ старшихъ художниковъ. Но онъ дѣлалъ это ловко и добродушно, пока въ одинъ прекрасный день не исчезъ изъ уютной комнаты, чтобы, терзаясь ревностью, безцѣльно блуждать по салонамъ новаго кружка Елены Лакомбъ.

Тогда честные глаза Марты затуманились и стали озабоченными; замѣтно было, что ей дорого стоитъ защищать брата противъ ироническихъ нападеній Гейдена. Единственное, что еще могло хоть нѣсколько разсѣять ея встревоженную душу, была бесѣда съ Гельбахомъ.

Художникъ часто разсказывалъ ей про Тонеллу, свою пріемную дочку, и Марта безъ устали внимала его описаніямъ большого дарованія и оригинальной личности маленькой итальянки, и проявляла полное сочувствіе гордости, съ которой Гельбахъ говорилъ о миломъ существѣ съ карими глазами Миньоны, выросшемъ подъ его покровительствомъ и обѣщавшемъ вполнѣ вознаградить его за всѣ заботы и труды.

Потомъ она думала о Гансѣ, воспитавшемся подъ ея руководствомъ, какъ то чужое дитя выросло подъ защитой Гельбаха. А теперь онъ идетъ на вѣрную гибель изъ-за существа, недостойнаго его, по мнѣнію честной старой дѣвы. И Марта тихо вздыхала.

Гельбахъ опять засталъ Марту одну, когда послѣ дня, проведеннаго во внутренней борьбѣ, онъ вошелъ въ комнату, чтобы поболтать съ хозяйкой, а потомъ предпринять съ Гейденомъ длинное вечернее скитаніе по городу, обоими одинаково любимое.

Марта сидѣла за лампой, занятая починкой бѣлья Ганса. Теперь у нея были наполнены уроками всѣ дни, такъ что только подъ вечеръ могла она думать о домашнихъ обязанностяхъ.

Она встрѣтила Гельбаха съ своею неизмѣнной, товарищескою ласковостью, но онъ тотчасъ же замѣтилъ, что не отъ шитья такъ покраснѣли и вспухли ея глаза.

Слишкомъ деликатный, чтобы допытываться о причинѣ ея горя, онъ попробовалъ разсѣять Марту старымъ средствомъ, разсказами о Тонеллѣ.

Тонелла писала ему сегодня, но въ ея письмѣ было что-то, не понравившееся Гельбаху. Онъ не зналъ, что это; между наивными строками проглядывала неопредѣленная тоска, которую дѣвушка старалась скрыть. Художественное-ли это, или же личное неудовлетвореніе? Искусство или жизнь уже начали задавать ребенку загадки? Гельбахъ желалъ знать мнѣніе старой пріятельницы.

Она прочла письмо и вернула его.-- Дѣвочка тоскуетъ по васъ, сказала она съ слабой улыбкой. Вамъ можно позавидовать.

И при этихъ словахъ слеза медленно скатилась на руку, державшую работу.

Гельбахъ пристально вглядывался въ мелкій, еще дѣтскій почеркъ письма.

-- Охотно выписалъ бы я сюда Тонеллу и отдалъ подъ ваше покровительство, еслибъ у васъ не было такого молодого, красиваго и пылкаго брата.

Марта только что готовилась отвѣтить, что ей, вѣроятно, недолго придется сохранить при себѣ этого молодого, красиваго и пылкаго брата, какъ дверь съ шумомъ растворилась, и Гейденъ вошелъ съ свойственною ему рѣзкостью.

-- Я слышалъ, что ты тутъ, Гельбахъ. Если ты уже довольно налюбезничался съ сестрицей Мартой, мы могли бы отправиться. Кстати, съ тѣхъ поръ, какъ ты здѣсь всесилепъ, мои дѣла пошли прескверно; всѣ женщины на одинъ ладъ; имъ всѣмъ нужно новенькое.

Гельбахъ засмѣялся.

-- Твой приходъ намъ дѣйствительно очень не кстати, Гейденъ, да и кто же врывается такъ въ комнату, если подозрѣваетъ нѣжныя отношенія? Однако, разъ ты уже тутъ, пусть будетъ по твоему. Куда направимъ мы свои стопы?

-- Этотъ избалованный мальчишка Гансъ, который опять улизнулъ куда-то во фракѣ и бѣломъ гастухѣ, поручилъ мнѣ доставить старику Лакомбу сдѣланные для него рисунки. Чортъ знаетъ что такое? За что ни возьмется негодяй, все ему удается.

Марта печально улыбнулась.

-- Такъ какъ старикъ влюбленъ въ свой трудъ, мы не заставимъ его, я полагаю, долго ждать этихъ иллюстрацій, а отнесемъ ихъ сейчасъ же. Ты не раскаешься въ своемъ визитѣ, Вильфридъ. Лакомбъ -- ученый добраго стараго времени, съ виду напоминающій профессорскіе портреты Крюгера изъ тридцатыхъ годовъ. Вообще онъ фанатикъ исторіи французской колоніи въ Берлинѣ, этого оригинальнаго государства въ государствѣ, о которомъ ты, вѣроятно, знаешь такъ же мало, какъ и большинство смертныхъ, не входящихъ въ его составъ.

-- Если ты думаешь, что я не обезпокою старичка, я охотно провожу тебя, Гейденъ. Какъ тебѣ извѣстно, у меня какая-то страсть къ этимъ чужестраннымъ общинамъ, точно снѣгъ упавшимъ въ самое сердце дружескаго къ нимъ государства.

Они простились съ Мартой, и она осталась одна.

-- Прескверная исторія съ этимъ мальчишкой Гансомъ, началъ Гейденъ еще прежде, чѣмъ они успѣли повернуться спиной къ дому.

-- А что съ нимъ?

-- Позволяетъ этой продувной маленькой Лакомбъ -- ты вѣдь видѣлъ ее у Зибеля -- водить себя по цѣлымъ годамъ за носъ. Онъ увѣрилъ самого себя, будто чувствуетъ сильную склонность къ дѣвушкѣ, которая даже и не помышляетъ серьезно связываться съ бѣднякомъ, какимъ долженъ еще пока считаться этотъ геніальный малый. Гансъ утверждаетъ, что она дала ему слово, и кричитъ поэтому о вѣроломствѣ и оскорбленной чести, когда видитъ Елену въ другихъ кружкахъ на короткой ногѣ съ какимъ-то молодымъ биржевикомъ.

-- Ему слѣдуетъ бросить ее. Она разсчетливая кокетка.

-- Тебѣ хорошо говорить, Гельбахъ! Бросить ее, въ его-то годы, да еще когда такъ влюбленъ, точно чортъ какой въ него влѣзъ! Ужъ одно тщеславіе и темпераментъ Ганса этого не допускаютъ. О настоящей склонности и страсти я даже и не говорю; ихъ онъ, слава Богу, не чувствуетъ, хотя и воображаетъ себя влюбленнымъ. При теперешнемъ порядкѣ вещей я вовсе не удивился бы, еслибъ въ одну прекрасную ночь онъ ввалился въ мою берлогу и объявилъ: Гейденъ, завтра утромъ ты будешь у меня секундантомъ. Я долженъ прострѣлить эту проклятую биржевую рожу.

-- Ну, до этого, надо надѣяться, не дойдетъ.

Во время разговора они добрели до небольшой Mauerstrasse. На узкомъ тротуарѣ сводчатаго прохода близъ Unter den Linden имъ попалась на встрѣчу густо завѣшанная вуалемъ дама. Ея нарядное темное платье коснулось пальто Гельбаха и при этомъ бѣгломъ прикосновеніи ему почудилось, будто его обдалъ тонкій запахъ амбры, знакомый ему еще изъ Рима и Мюнхена.

Съ минуту постоялъ онъ, удивленно глядя вслѣдъ спокойно удалявшейся фигурѣ, пока она не затерялась во мракѣ сводчатой арки.

Стефани! Что за мысль! Врядъ-ли скрыла бы она отъ него свое присутствіе. Мозгъ его слишкомъ возбужденъ, и онъ видитъ призраки.

Успокоенный, онъ пошелъ дальше и черезъ нѣсколько мгновеній уже поравнялся съ Гейденомъ.

Немного погодя, они, бросивъ взглядъ на пестрый, довольно малоцѣнный товаръ въ лавкѣ старьевщика подъ квартирой Лакомба, поднялись по узкой, чисто вымытой деревянной лѣстницѣ къ квартирѣ стараго ученаго.

Фрау Дуленъ, ласковая, опрятная женщина, управлявшая хозяйствомъ Лакомба, открыла имъ дверь и впустила ихъ къ старику, сидѣвшему въ простомъ, уютно устроенномъ кабинетѣ за длиннымъ, покрытымъ рукописями, картами и планами столомъ, который занималъ середину комнаты почти во всю ея ширину.

Гейденъ былъ правъ; внѣшность старика въ длинномъ, черномъ узкомъ сюртукѣ, похожемъ на священническое одѣяніе, съ гладкими бѣлыми волосами, низко падавшими на затылокъ, съ чисто выбритымъ подбородкомъ, съ затуманенными голубыми глазами, всегда обращенными, казалось, на другой міръ, а не на окружавшій его, дѣйствительно напоминала старинный портретъ.

Лакомбъ привѣтствовалъ гостей съ искреннѣйшей радостью; послѣ посѣщеній его ненаглядной Евы пріятнѣйшимъ разнообразіемъ его трудовыхъ дней, по большей части одинокихъ, было все, что являлось къ нему изъ маленькаго домика близъ Schiffbauerdamm'а.

По обыкновенію, внучки не было дома.

-- Она на вечерѣ у своихъ новыхъ знакомыхъ, сказалъ старикъ, глядя при этомъ такъ простодушно и ласково, что Гейденъ не могъ рѣшиться встревожить его какимъ-нибудь замѣчаніемъ на счетъ этихъ новыхъ знакомыхъ и страннаго поведенія Елены: въ ихъ обществѣ.

Послѣ того, какъ Гейденъ и Гельбахъ усѣлись противъ старика, скульпторъ развернулъ рисунки, сдѣланные Фалькомъ для будущей книги. Глаза Лакомба вспыхнули, пока онъ перебиралъ листы. Гансъ далеко превзошелъ его ожиданія; рисунки послужатъ значительнымъ украшеніемъ его труда.

Гельбахъ, еще не видавшій этихъ набросковъ, очень заинтересовался ими, и старикъ передавалъ ему одинъ листъ за другимъ, сопровождая ихъ объясненіями.

Онъ горячо говорилъ приблизительно съ полчаса, не смущаясь присутствіемъ фрау Дуленъ, накрывавшей въ амбразурѣ окна скромный чайный столъ.

Она воспользовалась маленькимъ перерывомъ въ разговорѣ, чтобы пригласить гостей закусить, такъ какъ никогда не могла оставить своего стараго, трудолюбиваго барина безъ "подкрѣпленія" позднѣе восьми часовъ, а на башнѣ чешской церкви какъ разъ пробило восемь, когда она взошла съ подносомъ.

Но мужчины слишкомъ увлеклись своимъ занятіемъ, чтобы послѣдовать добродушному предложенію фрау Дуленъ, и въ виду превосходства непріятельскихъ силъ, добрая женщина не отважилась на этотъ разъ вступить въ борьбу съ своимъ злѣйшимъ врагомъ, "колоніею", съ которымъ обыкновенно умѣла воевать хоть въ часы трапезъ.

Покорно удалилась она въ кухню, и Лакомбъ только что принялся описывать организацію благотворительныхъ учрежденій колоніи, какъ фрау Дуленъ снова сунула голову въ дверь.

-- Господинъ профессоръ, теперь я вынуждена помѣшать вамъ. Фрейлейнъ Ева только что подъѣхала.

Старикъ бросилъ въ кучу книги, вскочилъ съ юношескою легкостью, и съ сіяющимъ отъ радости лицомъ пошелъ на встрѣчу дѣвушкѣ, появившейся вслѣдъ за экономкой.

Первый взглядъ Евы упалъ на Гельбаха, и густая краска изумленія и смущенія разлилась по ея щекамъ. Но она быстро оправилась и прежде всего ласково поздоровалась съ профессоромъ, а потомъ и съ двумя остальными.

-- Надѣюсь, я не мѣшаю вамъ, дорогой дѣдушка, цо отступить я уже не могу, потому что и дядя, и карета исчезли, а Іоганнъ зайдетъ за мною только черезъ полчаса.

Тѣмъ временемъ Гейденъ помогалъ ей снять длинную, сѣрую, плотно облегавшую ее шубу, между тѣмъ какъ, стоя немного сбоку, Гельбахъ слѣдилъ за быстро смѣнявшейся краской нА ея щекахъ.

Фрау Дуленъ поставила новый приборъ и не успокоилась, пока любимица ея стараго барина не согласилась присѣсть къ чайному столу хоть на полчасика.

Ева уступила, чтобы не нарушить общаго мира, хотя ея смущеніе при неожиданной встрѣчѣ съ Гельбахомъ росло съ минуты на минуту.

Со времени ея перваго и единственнаго свиданія съ художникомъ она не могла совладать съ мыслью, что онъ, выказывавшій такое высокое пониманіе истины и чести и такъ проникавшій взглядомъ въ человѣческое сердце, навѣрно прочелъ и въ ея собственномъ, что она готовится вступить въ бракъ безъ любви.

Лезеръ богатъ; онъ слыветъ за лучшую партію во всемъ кружкѣ. Не долженъ ли Гельбахъ думать, что она отдается нелюбимому человѣку ради внѣшнихъ благъ?

Когда эта мысль приходила ей на умъ, она часто говорила себѣ: "Какое тебѣ дѣло, что думаетъ о тебѣ незнакомый человѣкъ, если ты сама не чувствуешь себя виноватою?" Но въ ея ушахъ постоянно раздавался презрительный тонъ, которымъ въ тотъ первый вечеръ художникъ осуждалъ общественную ложь и лицемѣріе, и говорилъ о женщинахъ, изъ тщеславія и трусости преклоняющихся передъ этими кумирами.

Гельбахъ замѣтилъ, что сѣрые глаза Евы, такъ смѣло и ясно глядѣвшіе на него во время ихъ перваго разговора, опускались сегодня передъ его взорами, точно отъ стыда.

Сердце его судорожно сжалось. Если это правда, и она уже знаетъ, и даже, быть можетъ, лучше, чѣмъ онъ самъ, кому отдается!..

-- Нѣтъ, тысячу разъ нѣтъ!

Души этого чистаго существа не коснулись грязныя страсти и грѣховные помыслы, и глаза Гельбаха такъ искренно молили дѣвушку о прощеніи, что легкая краска счастья покрыла ея блѣдное лицо.

Пока Ева и Гельбахъ предавались своимъ мыслямъ, остальные два продолжали бесѣду, и время пролетѣло быстрѣе, чѣмъ считала бы возможнымъ дѣвушка.

Она попросила фрау Дуленъ, ходившую взадъ и впередъ, освѣдомиться о каретѣ, которая, вѣроятно, уже вернулась изъ клуба, куда поѣхалъ дядя и гдѣ проводилъ этотъ вечеръ и Лезеръ.

Экономка вернулась съ отвѣтомъ, что никакого экипажа еще не видно. Пусть фрейлейнъ Ева подождетъ и еще немного покушаетъ вкуснаго чайнаго печенья, составлявшаго гордость фрау Дуленъ; сегодня гололедица, и бѣжать скоро лошадямъ никакъ нельзя.

Лакомбъ также обрадовался этой небольшой проволочкѣ, оставлявшей ему его любимицу еще на нѣсколько минутъ, между тѣмъ какъ Ева, охваченная нервной тревогой, потребовала отъ Гейдена свою шубу и, прислонившись головою къ стеклу, ожидала кареты.

Такъ проходила минута за минутой.

Гейденъ долженъ былъ явиться въ девять часовъ въ клубъ художниковъ; ему уже пора было идти, но онъ не желалъ тревожить Евы своимъ уходомъ. Вѣдь наступитъ же наконецъ благопріятное мгновеніе...

Евѣ минуты казались вѣчностью. Она была такъ пріучена постоянно располагать каретою и лакеями, тетка такъ боязливо удерживала ее отъ всякаго свободнаго, самостоятельнаго поступка, что она не видала никакого исхода, если карета не вернется скоро, или, быть можетъ, даже совсѣмъ не пріѣдетъ.

И дѣйствительно, на сосѣдней башнѣ пробило девять.

Гельбахъ подошелъ къ дѣвушкѣ. Она невольно взглянула на него вопросительно и какъ бы ища у него помощи.

-- Если вы согласны довѣриться моему покровительству, я буду очень счастливъ предложить вамъ свои услуги.

Ева съ минуту колебалась. Въ его тонѣ было что-то, дѣлавшее отказъ невозможнымъ.

-- Если это не обезпокоитъ васъ, я съ удовольствіемъ приму ваше любезное предложеніе. Очень глупо съ моей стороны бояться. Какъ мало людей родятся на свѣтъ съ каретами и лошадьми! шутливо продолжала она; сколько тысячъ принуждены надѣяться только на себя! Меня слишкомъ изнѣжили.

Гейдену пришлось разстаться съ ними уже съ самаго подъѣзда. Онъ обѣщалъ прислать имъ въ догонку карету, если она ему попадется.

Красива была парочка, шедшая теперь по улицѣ, и не одинъ взглядъ останавливался на гордой, прелестной дѣвушкѣ и на исполинской фигурѣ ея спутника. Но Ева, къ которой относились восторженные взгляды прохожихъ, не обращала на нихъ вниманія.

Уже послѣ первыхъ же шаговъ она совладала съ смущеніемъ, неизбѣжнымъ въ такомъ непривычномъ для нея положеніи. Ее радовало, что она свободно идетъ наконецъ вечеромъ по освѣщеннымъ и еще очень люднымъ улицамъ, вмѣсто того чтобы быстро проноситься по городу въ закрытой каретѣ далеко отъ горячо-бившагося пульса жизни.

Восторгъ передъ всѣмъ непривычнымъ, что представлялось ея взорамъ, наслажденіе свѣжимъ воздухомъ, такъ пріятно и живительно проникавшимъ ее, читались на ея слегка зарумянившемся лицѣ, выглядывавшемъ изъ-подъ мѣховой шапочки.

Гельбахъ не спускалъ глазъ съ дѣвушки, которая такъ легко и увѣренно шла рядомъ съ нимъ по гладко замерзшей улицѣ, точно ея нога никогда не попирала иной почвы. Мысли его уносились далеко, къ роднымъ вершинамъ съ ихъ ледниками и снѣговыми полями, и думалъ онъ, что для него высшимъ наслажденіемъ въ жизни было бы очутиться среди откосовъ и льдовъ нагорной страны вдвоемъ, съ этимъ красивымъ, такъ эластически и быстро выступавшимъ сущѣствомъ, и глядѣть на разнообразный міръ горъ, лѣсовъ, рѣкъ, городовъ и полей, который разстилается въ безпредѣльную даль у подножія высокихъ кряжей.

И вдругъ среди этихъ грезъ внезапно возстала передъ нимъ щедушная фигура того, кого онъ всего только одинъ разъ видѣлъ рядомъ съ дѣвушкой. Дрожь потрясла его.

-- Ужъ не поскользнулись-ли вы? смѣясь спросила Ева. Я нахожу, что на этой гладкой почвѣ идти гораздо лучше, чѣмъ я воображала. Какъ хорошо хоть разъ зависѣть отъ собственной силы и ловкости! Еще ребенкомъ завидовала я маленькимъ дѣвочкамъ, которыя имѣли право свободно бѣгать по снѣгу и льду, въ то время какъ мнѣ никогда не позволяли выходить безъ провожатаго и очень рѣдко пускали пѣшкомъ.

-- А между тѣмъ вы ступаете такъ увѣренно и ловко, точно выросли среди горъ, и ваши ноги съ раннихъ лѣтъ привыкли ко льду и снѣговымъ равнинамъ.

-- Я никогда не бывала въ горахъ и рѣдко выѣзжала изъ города.

Онъ чуть было не сказалъ: бѣдная плѣнница! но подавилъ это желаніе.

-- Нѣтъ ничего прекраснѣе горнаго воздуха, замѣтилъ онъ.

-- Поймете-ли вы меня, если я вамъ тѣмъ не менѣе признаюсь, что болѣе, чѣмъ по горамъ, я тоскую по морю.

-- И, быть можетъ, не безъ основанія. Молодости свойственно увлекаться неизмѣримыми пространствами, безграничной, вѣчно волнующейся стихіей. Желалъ бы первымъ показать вамъ море, тихо прибавилъ онъ.

Она ничего не отвѣчала. Гельбахъ почувствовавъ, что зашелъ слишкомъ далеко, и не желая, чтобъ водворилось молчаніе, началъ разсказывать про свои родныя горы и, прежде чѣмъ замѣтилъ, какъ это случилось, дошелъ въ своемъ описаніи до маленькаго домика въ долинѣ Изара.

Онъ изобразилъ свою старую мать, посѣдѣвшую въ тяжкомъ трудѣ, но не притупившую свои умственныя силы, нерѣдкія у крестьянъ той мѣстности и сопровождаемыя значительнымъ запасомъ здравой житейской философіи и мѣткой наблюдательности. Онъ благодарилъ судьбу, даровавшую ему счастье доставить этому дорогому существу спокойную, свѣтлую, безмятежную жизнь на склонѣ лѣтъ.

Темная тѣнь заволокла глаза Евы.

-- Вы имѣете право любить свою мать, чуть слышно прошептала она, а я и этого не смѣю. Меня разлучили съ ней, дали мнѣ другихъ, чужихъ родителей, и даже еслибъ я знала, гдѣ ее найти, я не смѣла бы поспѣшить къ ней, потому что дала слово.

Невольно взялъ онъ ея руку и. пожалъ.

Съ минуту Ева не отнимала ея. Нѣмое участіе художника было ей невыразимо отрадно.

Молча шли они нѣкоторое время рядомъ. Гельбахъ ломалъ себѣ голову надъ тѣмъ, почему дѣвушку дважды связали обѣщаніемъ: въ первый разъ запретивъ ей любить мать, а во второй приказавъ ей отдаться безъ любви чужому.

Мысли Евы витали далеко, около домика на откосѣ горы, и думала она, какъ хорошо было бы почувствовать въ своей рукѣ смуглую, загрубѣвшую отъ работы руку старушки.

Около площади Belle-Alliance къ Гельбаху подошла женщина съ корзиной, полной мартовскихъ фіалокъ.

Онъ опустилъ мимоходомъ въ ея руку монету и взялъ изъ корзины пучекъ цвѣтовъ. Ева не замѣтила этого движенія.

-- Вы позволите? умоляющимъ тономъ спросилъ онъ, идя далѣе и подавая ей благоухающій букетъ.

Она сама того не знала, что ея глаза засвѣтились живѣйшей радостью, пока она брала фіалки изъ его руки. Поблагодаривъ его, она склонила надъ ними свое пылающее лицо, жадно вдыхая нѣжный,-- сладкій ароматъ.

Съ тѣхъ поръ, какъ она сдѣлалась невѣстой, ей каждое утро присылали изъ оранжерей Лезера дорогой, но безжизненный букетъ. Сначала эти цвѣты, насаженные на проволоку и такъ скоро увядавшіе, оскорбляли ея взоры и чувства. Потомъ она перестала глядѣть на букетъ и предоставила горничной замѣнять имъ каждое утро вчерашній и помѣщать его, куда ей хотѣлось.

Но бѣдныя, маленькія фіалки она нѣжно спрятала между складками сѣрой шубки, и Гельбаху показалось, точно не смотря на снѣгъ и ледъ рядомъ съ нимъ выступала молодая благоухающая весна.

Черезъ нѣсколько минутъ они уже стояли передъ рѣшеткой зибелевской виллы.

Ихъ встрѣтилъ лакей, уже готовившійся выйти, и сообщилъ, что съ лошадью случилось несчастье. Она упала среди города, и кучеръ съ большимъ трудомъ только что доставилъ домой захромавшее животное. Лакей собирался идти въ Краузенштрассе за барышней.

Съ этими словами онъ скромно удалился, и Ева осталась еще на мгновенье одна съ Гельбахомъ.

Та-же мысль волновала одновременно сердца обоихъ: когда и гдѣ увидимся мы опять? Но нѣмыя губы не произнесли этихъ словъ.

Грустно глядѣли они другъ другу въ глаза, потомъ Ева, краснѣя, потупила взоры и, войдя за рѣшетку, пошла по мощеному проходу.

Когда тяжелыя желѣзныя ворота заперлись за нею, на ея душѣ было точно у плѣнника, за которымъ послѣ короткаго, очаровательнаго мига свободы снова закрылась дверь тюрьмы.