Въ десятомъ часу утра Зибель и Гельбахъ всходили по каменнымъ ступенямъ дома Лезера.
Растерянная физіономія хорошо вышколеннаго слуги, встрѣтившаго ихъ у двери квартиры, открытой прямо въ сѣни, испуганно сновавшая взадъ и впередъ прислуга, громкій плачъ женщины въ запертой комнатѣ привратника указывали на необычайную тревогу въ домѣ.
Слуга, выразительно покосившись на незнакомаго ему Гельбаха, пожалъ плечами, когда Зибель потребовалъ, чтобы доложили о немъ и его спутникѣ.
-- Я, право, не знаю, въ состояніи-ли старый баринъ... а молодого...
По коммерціи совѣтникъ уже узналъ сквозь отворенную дверь голосъ Зибеля и самъ вышелъ на площадку, чтобы позвать къ себѣ пріятеля и его товарища. Старикъ казался не менѣе взволнованнымъ, чѣмъ вся домашняя челядь.
Наивное добродушіе исчезло съ его обыкновенно спокойныхъ чертъ; тщательно холенные волосы теперь безпорядочно растрепались; на небритомъ подбородкѣ торчала неровная, сѣровато-бѣлая щетина, а ласковые глаза испуганно и пытливо озирались.
Онъ ввелъ посѣтителей въ гостиную и, не обращая особаго вниманія на присутствіе Гельбаха, нѣсколько разъ пожалъ руку Зибеля, увѣряя его, что никто на свѣтѣ не могъ бы явиться болѣе кстати, чѣмъ онъ, старый другъ.
-- Мнѣ нужно твое мнѣніе, продолжалъ коммерціи совѣтникъ, и твоя помощь... Вы извините... но совершенно исключительныя обстоятельства...
Здѣсь старикъ запнулся, замѣтивъ сострадательный взглядъ друга. Неужели онъ уже знаетъ?
Не все-ли это равно? Ему необходимо участіе! Не грустно-ли сдѣлать такой печальный опытъ въ его годы, получить такую отплату за всю свою доброту и ласку?
Зибель обмѣнялся съ Гельбахомъ быстрымъ взглядомъ.
-- Чѣмъ могу я служить тебѣ, Лезеръ?
-- Правда, вѣдь ты еще ничего не знаешь! Представьте себѣ, господа... неужели это не обидно?.. Вы замѣтили, конечно, разстройство моей прислуги... и это у хозяина, который всегда былъ такъ добръ къ подчиненнымъ... Но вѣдь никто, кромѣ домашняго вора... Въ нынѣшнюю ночь взломали мою конторку въ маленькомъ кабинетѣ и положительно всю очистили...
Зибель отвернулся; онъ не въ силахъ былъ вынести взгляда Гельбаха, который чувствовалъ на себѣ послѣ этого открытія. Снова въ немъ шевельнулось сознаніе, будто онъ сообщникъ негодяя, котораго такъ долго звалъ другомъ.
-- Есть у тебя опредѣленное подозрѣніе? Знаешь-ли ты... знаетъ-ли твой сынъ?.. бормоталъ старикъ.
-- Вотъ въ этомъ-то и дѣло. Если бы мой сынъ, мой Эгонъ, былъ здѣсь, ничего подобнаго не случилось бы. Тамъ, гдѣ надзираетъ онъ, все идетъ хорошо.
-- Вашего сына не было дома сегодня ночью, господинъ коммерціи совѣтникъ? Онъ былъ въ гостяхъ, не такъ-ли? вмѣшался Гельбахъ, видя, что Зибель не въ состояніи произнести ни слова.
-- Если бы онъ былъ въ гостяхъ, это бы еще не бѣда. Тогда онъ сдѣлалъ бы обходъ по своемъ возвращеніи и скоро отыскалъ бы вора... Часа въ три мнѣ показалось, будто я слышу его шаги, но я ошибся. Вотъ взгляните (и съ этими словами онъ вынулъ изъ бумажника письмо), надо же было, чтобы какъ разъ въ нынѣшнюю ночь, когда случилось несчастіе, дрянной мальчишка умчался по желѣзной дорогѣ. Онъ написалъ мнѣ предлинное письмо изъ клуба, что дѣло идетъ о скорѣйшемъ пріобрѣтеніи большого числа моделей. Вѣчно занятъ дѣломъ этотъ Эгонъ!
Съ этими словами коммерціи совѣтникъ раскрылъ сложенный листъ и подалъ его Зибелю.
-- Что съ тобою? Тебѣ дурно, другъ мой? Не принимай дѣла такъ къ сердцу! Нѣсколько тысячъ марокъ не раззорятъ такого человѣка, какъ я. Тутъ главное досада на то, что приходится видѣть въ собственныхъ домашнихъ обманъ и недобросовѣстность. Быть можетъ, мы еще добьемся добровольнаго признанія... Не хочется тотчасъ же обращаться къ полиціи? начнутся пересуды въ газетахъ. Прочти-ка, что пишетъ Эгонъ; это для тебя интересно; вѣдь онъ скоро сдѣлается твоимъ компаньономъ...
Зибель машинально взялъ бумагу изъ протянутой руки.
-- Вы уже допрашивали прислугу, господинъ Лезеръ?
-- Я призывалъ ихъ одного за другимъ; женщины воютъ, мужчины негодуютъ на подозрѣніе... это и понятно; такъ всегда бываетъ; никому, конечно, ничего неизвѣстно... Одинъ только камердинеръ утверждаетъ, будто онъ, какъ и я, слышалъ около трехъ часовъ шаги въ кабинетѣ, но когда онъ заглянулъ туда, все было тихо и темно. Я не имѣю причины не довѣрять этому человѣку, хотя мой Эгонъ иногда... Не понимаю, почему у него была такая антипатія къ старому, бдительному слугѣ...
-- Не приходило-ли вамъ въ голову, если ужъ это, по вашему, непремѣнно домашнія воръ, что кто-нибудь изъ фабрики, какой-нибудь рабочій...
При намекѣ Гельбаха на фабрику, въ умѣ Зибеля, до той поры почти апатично слушавшаго разговоръ, зародилась, казалось, внезапная мысль.
-- Гельбахъ правъ, надо бы справиться на фабрикѣ... Только не ты, Лезеръ; вѣдь такіе допросы легко возбуждаютъ неудовольствіе. Поручи это мнѣ; я хорошо знаю почти всѣхъ твоихъ рабочихъ; они уже наполовину считаютъ меня своимъ хозяиномъ. Гельбахъ будетъ такъ добръ мнѣ сопутствовать.
Коммерціи совѣтникъ согласился на это предложеніе; по желанію Зибеля, онъ вручилъ ему на всякій случаи второй ключъ отъ главной кассы, и гости удалились.
Не успѣла дверь затвориться за ними, не успѣли они очутиться на мощеномъ проходѣ, ведущемъ къ фабрикѣ, какъ мужчины остановились оба заразъ и переглянулись.
-- Никакого нѣтъ сомнѣнія, онъ и здѣсь оказался презрѣннымъ воромъ.
Гельбахъ молча кивнулъ головою.
-- Онъ спасся бѣгствомъ, и нечего терять времени, если мы хотимъ захватить его, продолжалъ Зибель. Остается еще выяснить одно, самое главное, именно состояніе его баланса. Мнѣ тяжело выговорить это, дорогой Гельбахъ, но, конечно, не одно только появленіе Тонеллы вызвало исчезновеніе Эгона; такой человѣкъ, какъ онъ, не бѣжитъ только потому, что передъ нимъ словно воскресло загубленное имъ существо.
-- Я раздѣляю ваше мнѣніе и иду даже дальше; мнѣ кажется едва-ли вѣроятнымъ, чтобы Эгонъ подвергся опасности ночного ограбленія квартиры отца, если бы главная касса представляла еще какіе-либо рессурсы... вы меня понимаете?
-- Вполнѣ, а между тѣмъ книги Лезера совершенно противорѣчатъ этому подозрѣнію. Судя по нимъ, балансъ самый блестящій. Когда вы ушли сегодня утромъ, я тотчасъ же принялся просматривать книги. Вы легко поймете, что послѣ такой ночи, я не могъ заснуть; послѣ вашихъ сообщеній меня неотразимо влекло узнать, какъ идутъ дѣла Лезера со времени его возвращенія на родину.
Гельбахъ ничего не отвѣчалъ. Но лицо его было мрачно; онъ думалъ о тѣсныхъ сношеніяхъ Лезера съ таинственнымъ адвокатомъ, хозяиномъ Стефани Орловой. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ вспомнилъ, что не долженъ говорить объ этой женщинѣ съ удрученнымъ человѣкомъ, шедшимъ рядомъ съ нимъ. Надо было хоть на время скрыть отъ него тревожную вѣсть, что, вопреки запрету, мать Евы такъ близко отъ дочери.
Такимъ образомъ они приблизились къ фабрикѣ и зашли къ начальнику бюро.
О кражѣ въ квартирѣ Лезера онъ уже давно слышалъ. Подъ предлогомъ, что это дѣлается для успокоеніи коммерціи совѣтника, Зибель выразилъ желаніе открыть въ присутствіи начальника бюро кассу вторымъ ключомъ, переданнымъ ему старикомъ и никогда не бывшимъ въ его рукахъ съ тѣхъ поръ, какъ фабрикою завѣдывалъ сынъ.
Начальникъ бюро не имѣлъ никакой причины противиться этому желанію, хотя присутствіе незнакомаго человѣка при такой и безъ того необычайной ревизіи казалось ему страинымъ.
Онъ ввелъ посѣтителей въ личный кабинетъ хозяина, осторожно заперъ за собою и гостями дверь съ матовыми стеклами и собственноручно отперъ тяжелый, сложный замокъ денежнаго шкафа. Замокъ щелкнулъ, съ шумомъ повернулась дверь на петляхъ, ясно стала видна обширная внутренность шкафа,-- онъ былъ пустъ, совершенно пустъ. Никакихъ векселей или цѣнныхъ бумагъ, ни одного пфеннига наличныхъ денегъ не оказалось въ немъ; только нѣсколько клочковъ разорванной бумаги, да въ углу смятая и, вѣроятно, забытая впопыхахъ маленькая, сѣрая, секретная книга, за нѣсколько недѣль передъ тѣмъ переданная Эгономъ Венскому и, должно быть, возвращенная имъ одновременно съ подложными книгами.
Всѣ трое стояли молча, пораженные этимъ зрѣлищемъ. Начальникъ бюро, ошеломленный ужаснымъ событіемъ, котораго онъ никакъ не могъ объяснить себѣ, бормоталъ сквозь стучавшіе отъ страха зубы едва слышныя увѣренія, что вторженіе посторонняго здѣсь немыслимо, что никого изъ служащихъ не слѣдуетъ подозрѣвать, что все это лишь преднамѣренный поступокъ самого принципала...
Зибель горько улыбнулся и сдѣлалъ ему знакъ молчать, потомъ взялъ секретную книгу, цвѣтъ которой едва отличался отъ внутренности шкафа, съ напряженнымъ вниманіемъ пробѣжалъ послѣдніе годовые итоги, кивнулъ головою, точно ничего другого и не ожидалъ, сунулъ книгу въ карманъ и шепнулъ Гельбаху:
-- Полнѣйшее раззореніе... Книги, представленныя мнѣ, подложныя... Необходимо тотчасъ же увѣдомить полицію...
Гельбахъ вызвался немедленно съѣздить къ президенту. Начальника бюро обязали честнымъ словомъ молчать о случившемся до поры до времени.
Зибель заперъ шкафъ и комнату, положилъ ключъ въ карманъ и приступилъ къ самому тяжелому дѣду во всей своей жизни,-- къ страшной задачѣ сказать прямо въ лицо отцу: любимый, обожаемый сынъ, которому ты вѣрилъ, который былъ для тебя высшимъ счастьемъ на землѣ -- недостойный мошенникъ, низкій преступникъ, безчестный воръ и будетъ отданъ въ руки правосудія.
Гельбахъ сѣлъ въ дрожки и поѣхалъ на Molkenmarkt. Президентъ, знавшій знаменитаго художника не только по имени, но и встрѣчавшійся съ нимъ въ берлинскомъ обществѣ, тотчасъ же принялъ его и самъ выслушалъ его докладъ.
Нѣсколько часовъ спустя личный кабинетъ Эгона Лезера уже былъ опечатанъ, телеграфъ дѣйствовалъ во всѣ направленія Европы, чтобы посредствомъ тайныхъ агентовъ задержать бѣглеца на станціяхъ желѣзныхъ дорогъ, на пристаняхъ или въ гостинницахъ.
Послѣ того какъ Гельбахъ вернулся на фабрику Лезера въ сопровожденіи одного изъ высшихъ полицейскихъ чиновниковъ и окончилъ тамъ свое дѣло, онъ тотчасъ же отправился къ Венскому.
Адвокатъ вернулся поутру съ польскимъ графомъ изъ поѣздки, предпринятой для покупки имѣнія, и былъ очень польщенъ возможностью у себя принять великаго художника, насчетъ личности котораго "рыжая русская" уже давно и достаточно просвѣтила его.
Такъ какъ Лезеръ къ тому же успѣлъ уже увѣдомить его по телеграфу о своемъ бѣгствѣ, то адвокатъ имѣлъ такія преимущества передъ Гельбахомъ, что испытанная его ловкость и хладнокровіе ни на минуту не покидали его.
Онъ искренно выказалъ соболѣзнованіе о громадномъ несчастьи, поразившемъ домъ Лезера, и вмѣстѣ съ тѣмъ и семью Зибеля, жалѣлъ о своемъ другѣ (Эгонъ дѣйствительно былъ его другомъ, какъ совершенно вѣрно сообщила художнику госпожа Орлова), выразилъ полную увѣренность, что разъясненіе всѣхъ странно совпавшихъ обстоятельствъ не замедлитъ, и казался до того проникнутымъ важностью катастрофы, такъ гуманно относился къ ней, что Гельбахъ ушелъ, если и не убѣжденный въ его невиновности, то совершенно сбитый съ толку и не унося съ собой ни малѣйшей улики для начала полицейскаго преслѣдованія противъ адвоката. Полный тяжелыхъ мыслей, шелъ онъ по улицѣ, съ глубочайшимъ горемъ думая о старикѣ, чьи надежды были въ эту минуту совсѣмъ разбиты и повергнуты въ прахъ. Думалъ онъ и объ Евѣ, чистымъ сердцемъ своимъ раньше всѣхъ понявшей виновность человѣка, съ которымъ ее обручили, думалъ о Тонеллѣ, у которой негодяй отнялъ отца, сестру и домашній очагъ; вспомнилось ему и проклятіе Николо Оронте, которому наконецъ суждено разразиться надъ головой преступника.
Съ такими мыслями направлялся онъ домой въ ожиданіи вѣстей, которыя обѣщалъ сообщить ему Зибель, лишь только въ мучительной ситуаціи наступитъ какая-нибудь важная перемѣна.
-----
Тонелла провела утро у Марты Фалькъ, и Гейденъ ни за что не хотѣлъ отказаться отъ удовольствія проводить до дому стройную дѣвушку, на которую обращалось на улицѣ столько дерзкихъ и восхищенныхъ взглядовъ. Тонелла смѣялась, правда, надъ его заботливостью, однако приняла его покровительство, и теперь скульпторъ сидѣлъ рядомъ съ нею, съ восторгомъ глядя на ея профиль и молча дожидаясь возвращенія Вильфряда.
Съ той поры, когда много лѣтъ тому назадъ Филиппъ Гейденъ, сердясь и ворча, схоронилъ въ своемъ добромъ, честномъ сердцѣ юношескую любовь, онъ въ первый разъ почувствовалъ, глядя на Тонеллу, что онъ еще несовсѣмъ старикъ, не покончилъ навсегда разсчеты съ жизнью, какъ думалъ это долгіе годы.
Прелесть ея стройной фигурки съ дѣтскими, неразвитыми формами, хорошенькая головка съ каштановыми косами, большіе глаза, такъ невинно и вопросительно глядѣвшіе на жизнь, привели сначала его художественные вкусы, а тамъ и его повидимому столь холодное, доступное одной только дружбѣ сердце въ величайшій восторгъ.
Наперерывъ съ Гельбахомъ старался онъ вызвать радостный блескъ въ этихъ глазкахъ, заставить задорно смѣяться красиво очерченныя губки, и Марта, умная, разсудительная Марта, такъ хорошо читавшая во всѣхъ ихъ сердцахъ, нѣсколько грустно улыбалась при этомъ.
Дѣлала она такъ не потому, чтобы завидовала расположенію къ Тонеллѣ этого славнаго человѣка, еще менѣе вслѣдствіе той причины, что она сама, старый, преданный, испытанный другъ, не казалась теперь такою необходимою Филиппу Гейдену, какъ въ теченіе долгихъ лѣтъ, когда она была ему сестрою, хозяйкою и пріятельницей въ одно и тоже время. Въ комнатѣ, все еще полузавѣшанной, у нея вѣдь лежитъ ея больной, поглощающій все ея вниманіе и не желающій знать о раздѣлѣ ея привязанности съ кѣмъ бы то ни было, развѣ только съ чужой итальянкой, чей голосъ навѣвалъ на него такія сладкія грезы и о чьихъ волшебныхъ глазкахъ, мелькнувшихъ передъ нимъ однажды сквозь дверную щель, онъ бредилъ наяву.
Ради этого больного и его грезъ такъ тоскливо, иногда сквозь слезы, улыбалась Марта, замѣчая склонность Гейдена, невѣдомо для него самого проглядывавшую. Въ дѣвушкѣ, которую она полюбила, какъ дочь, она нашла столько сходства съ откровенной натурой Ганса, и рядомъ съ этими сходными чертами столько другихъ, дополнявшихъ ихъ, что для ея заботливой сестриной любви было бы отрадно, еслибы Тонелла оставалась свободною, пока Гансъ не увидитъ ее вблизи и не найдетъ въ этомъ восхитительномъ существѣ полнаго возмездія за то, чего онъ, казалось, лишился въ Еленѣ Лакомбъ.
Но Марта знала, что не имѣетъ права терзаться. Гансъ почти чудомъ остался въ живыхъ, и врачи подавали надежду на полное исцѣленіе, если онъ гдѣ нибудь на югѣ избавится отъ послѣдствій ранъ, чего хотѣла, чего могла она еще требовать отъ судьбы?
Когда вошелъ Вильфридъ, Гейденъ, нарушивъ наконецъ молчаніе, говорилъ съ Тонеллой именно объ этомъ утѣшительномъ приговорѣ докторовъ.
Дѣвушка не встрѣчалась съ Гельбахомъ со вчерашняго вечера, когда онъ такъ внезапно увезъ ее домой до конца оперы, и испугалась при видѣ изнуреннаго и совершенно обезсиленнаго человѣка.
Нѣжно прижалась она къ нему и заботливо спросила, что съ нимъ. Но онъ ласково освободился изъ ея объятій, поцѣловалъ ее въ лобъ и, обрадованный присутствіемъ Гейдена, ушелъ съ пріятелемъ въ кабинетъ.
Прошло съ часъ. Тонелла держала на колѣнахъ оперную партитуру, но не глядѣла на нее; взоры ея печально скользили въ сторону запертой двери дяди Бидьфрида, изъ-за которой до нея доносились по временамъ громкіе проклятія и возгласы, произносимые грубымъ голосомъ Гейдена.
Что могло случиться съ дядей, отчего онъ сталъ такъ грустенъ и разстроенъ? Опираясь головою на руку, она мысленно оглядывалась назадъ. Не вернулся ли онъ уже вчера встревоженнымъ, чтобы везти ее въ оперу, а она въ своей эгоистической радости не обратила на это вниманія, не хотѣла этого замѣтить?
Не привело ли его въ странное возбужденіе появленіе шведа въ ложѣ противъ нихъ? Неужели именно Тонелла обратила его глаза на врага или противника, и будетъ виною, если благодаря этому случится большое несчастье? Дядя Вильфридъ всю ночь не возвращался домой. Служанка сообщила Тонеллѣ, что постель его осталась несмятою. Тысячи тревожныхъ мыслей и пугливыхъ, фантастическихъ комбинацій перекрещивались въ ея молодой головкѣ.
Неужели дверь комнаты дяди никогда не откроется!
Въ эту минуту внизу позвонили.
Тонелла осушила глаза и вздохнула съ видомъ облегченія. Теперь дядя навѣрно выйдетъ, страшные возгласы скульптора прекратятся.
Но надежды бѣдной, испуганной дѣвочки были снова обмануты.
Кабинетъ Гельбаха открылся съ противоположной стороны, давъ очевидно доступъ новому посѣтителю. По крайней мѣрѣ гулъ голосовъ за стѣною сталъ еще таинственнѣе и неопредѣленнѣе прежняго.
Тонелла прижалась головой къ стеклу и тихо заплакала. Она чувствовала себя такою покинутою, лишнею на свѣтѣ! Отчего нѣтъ у нея болѣе ни родителей, ни сестры? Она знала только, что всѣ они умерли внезапно; ничего другого не было ей извѣстно о ихъ жизни или кончинѣ.
Чѣмъ могла она быть для Гельбаха, который жилъ своей жизнью и не. дѣлился съ Тонеллой ни своими радостями, ни горестями!
Отчего не оставилъ онъ ее въ долинѣ Изара у своей матери, такъ нѣжно любившей ее и такъ радовавшейся ея обществу? Вѣдь никогда не сдѣлаться ей знаменитой пѣвицей; для этого она слишкомъ боится свѣта, слишкомъ тоскуетъ по преданному сердцу, съ которымъ могла бы совсѣмъ сродниться.
Марта Фалькъ?.. Да, она любитъ Тонеллу, но сердце и заботливость ея прежде всего принадлежатъ больному, лежащему въ полутемной комнатѣ, ея любимому брату.
Только однажды видѣла его Тонелла сквозь щель въ двери лежащимъ на бѣлыхъ подушкахъ; но благородная голова, ясные глаза, такъ горячо и прямодушно взглянувшіе на нее, навсегда запечатлѣлись въ ея памяти, и когда ей хотѣлось съ благодарностью подумать о Гейденѣ, окружавшемъ ее такою нѣжною заботливостью, отгадывавшемъ всѣ ея желанія еще прежде, чѣмъ она ихъ высказывала, ясные голубые глаза Ганса Фалька постоянно мелькали между нею и ея искусственно придуманными чувствами къ скульптору, съ глубокою привязанностью котораго она играла по дѣтски недогадливо.
Тонелла не сознавала, сколько времени стояла она въ полудремотѣ, прислонясь лицомъ къ стекламъ, пока ее не пробудило громкое восклицаніе Гейдена и звукъ собственнаго ея имени, кѣмъ то произнесеннаго. Она внимательно прислушалась и ясно разобрала слова.
-- Ты во всякомъ случаѣ долженъ сейчасъ же вернуться въ Неаполь и постараться купить для Тонеллы виллу Монти.
Послѣ этого чей-то незнакомый голосъ продолжалъ:
-- Я тоже думаю, что это будетъ лучшей услугой, которую можно оказать моему бѣдному Лезеру. Прежде, чѣмъ онъ потерялъ сознаніе, онъ постоянно твердилъ: "Только бы вернуть бѣдной дѣвочкѣ ея достояніе! Помоги мнѣ, Зибель, возьми мой послѣдній грошъ, лишь бы поправить зло".
Вслѣдъ затѣмъ Тонелла слышала, какъ открылась наружная дверь; потомъ водворилась внезапная, глубокая тишина; незнакомецъ, вѣроятно, вышелъ изъ дому, и въ кабинетѣ Гельбаха долгое время раздавался равномѣрный звукъ шаговъ, двигавшихся взадъ и впередъ по комнатѣ. Во время этой ходьбы одинъ изъ двухъ собесѣдниковъ, должно быть, машинально задѣлъ за ручку замка; дверь, выходившая въ гостиную, гдѣ сидѣла Тонелла, тихо пріотворилась, и послышался голосъ Гельбаха.
-- Теперь ты все знаешь. Я уѣхалъ бы сегодня вечеромъ, если бы мнѣ не было страшно за Еву. Боюсь, какъ бы Стефани не воспользовалась ужасной суматохой и внезапнымъ отъѣздомъ фрау Зибель, чтобъ постараться сблизиться съ дочерью.
-- Гм! Логика твоя не лишена основательности, другъ мой! Такъ эта барынька улетѣла! Очень полезно для старой вѣдьмы, что изъ ея спѣсиваго, чопорнаго круга вышелъ такой мерзавецъ! Отъ души радуюсь ея пораженію и вполнѣ понимаю, что ей не хотѣлось показываться на глаза ни одному порядочному человѣку, а всего меньше дѣвицѣ Евѣ... Быть можетъ, тебѣ удастся убрать сначала куда нибудь ея милую мамашу, чтобъ она не набѣдокурила; вѣдь, говорятъ, она по уши влюблена въ тебя. А о Тонеллѣ, слегка запинаясь, прибавилъ Гейденъ, тебѣ нечего безпокоиться; о ней позаботимся мы съ Мартой.
-- Знаю, старый другъ! Ты правъ; я попытаюсь убѣдить Стефани Орлову,-- только боюсь, какъ-бы это не было напрасно. А между тѣмъ мнѣ самому хотѣлось бы уѣхать какъ можно скорѣе. У меня точно предчувствіе, что Лезеръ опять скрывается въ какомъ нибудь итальянскомъ уголкѣ, и что благословенію, призванному Николо Оронте на мою мстящую руку, суждено, наконецъ, осуществиться.
-- Относительно здѣшнихъ результатовъ преслѣдованія негодяя я, понятно, постоянно буду извѣщать тебя. Боюсь, что Лезеръ причинитъ полиціи не мало хлопотъ. А пока -- addio! пріятель. Тебѣ надо отдохнуть. Выпусти меня въ эту дверь и сообщи, когда мы можемъ ждать Тонеллу на Шифбауэрдаммѣ.
-----
Послѣ ухода Гейдена, Гельбахъ еще не выходилъ изъ своего кабинета, какъ снова позвонили у наружной двери.
На этотъ разъ художникъ не замѣтилъ, очевидно, звонка, потому что Тонелла, которую потрясающія событія повергли въ большое волненіе и напряженіе, не слыхала никакого шороха въ сосѣдней комнатѣ. За то горничная открыла дверь гостиной и, не видя среди сильно сгустившихся сумерекъ молодой дѣвушки, вошла къ Гельбаху.
Тонелла слышала короткій вопросъ и отвѣтъ; потомъ дверь опять отворилась, и самъ Гельбахъ появился съ служанкой.
Отославъ ее въ сѣни къ посѣтителю, о которомъ она доложила, Гельбахъ взялъ Тонеллу за руку.
-- Милое дитя, предоставь мнѣ, пожалуйста, на короткое время гостиную. Мнѣ надо принять здѣсь гостью, которую я неохотно ввелъ бы въ свой кабинетъ и еще менѣе охотно познакомилъ-бы съ тобою.
Тонелла поднялась съ своего мѣста у окна. Много дала-бы она, чтобы заглянуть въ лицо Гельбаха; голосъ его былъ спокойнѣе, но еще печальнѣе, чѣмъ за нѣсколько часовъ передъ тѣмъ. Но художникъ отворачивалъ отъ нея голову, и дѣвушкѣ прилилось покинуть комнату, не успокоившись относительно его душевнаго состоянія.
Когда она готовилась затворить за собою дверь, съ противоположной стороны вошла служанка, неся лампу, свѣтъ которой прямо упалъ на нарядную даму. Черты ея не были незнакомы Тонеллѣ, и еще прежде, чѣмъ затворила она дверь, въ ея головѣ, точно молнія, пронеслось воспоминаніе о томъ, гдѣ она уже видѣла эти темные глаза, эти пышные, золотисто-красные волосы. Это была та дама, которую рисовалъ въ Римѣ дядя Вильфридъ, та, о которой консерваторки болтали, будто онъ влюбленъ въ эту красавицу. Передъ Тонеллой же она уже предстала разъ, въ деревнѣ на берегу Изара, сидя верхомъ на конѣ, указывая хлыстомъ на домъ на откосѣ горы и спрашивая, это ли жилище знаменитаго художника Гельбаха. Какъ попала она сюда и что надо ей отъ дяди Вильфрида?
Дѣйствительно, чего хотѣла отъ Гельбаха Стефани Орлова? Онъ и самъ спрашивалъ это у себя, когда она такъ неожиданно снова появилась передъ нимъ, и его обдалъ тонкій запахъ амбры, распространявшійся ея одеждой. Когда видѣлъ онъ ее въ послѣдній разъ? Только вчера, не болѣе сутокъ тому назадъ, во время которыхъ надъ нимъ разразилась цѣлая вереница событій.
Она подала ему руку и оглянулась.
-- Какъ хорошо у васъ, дорогой Гельбахъ! Вы позволите мнѣ присѣсть?
Съ этими словами она бросилась на кресло.
-- Отчего не были вы еще сегодня у меня? продолжала она. Развѣ это по дружески? Я ждала васъ все утро.
Она роняла слова, улыбаясь, но за ея улыбкой Гельбаху чудилось что-то, ему не понравившееся, какая-то совершенно опредѣленная, серьезная цѣль, ради которой Стефани, вѣроятно, и пришла къ нему.
Ужъ не разстроятъ-ли намѣренія этой своенравной женщины тѣхъ плановъ, которые онъ самъ составилъ для нея?
Ничего мучительнѣе для него не могло-бы случиться, какъ если бы Стефани Орлова осталась вблизи Евы въ его отсутствіе. Тогда бы путешествіе стало-бы для него истиннымъ терзаніемъ, задачею только на половину исполнимою, если ей не отдаться всецѣло. Но, чтобы выиграть партію и удалить Стефани, онъ прежде всего не долженъ становиться къ ней въ оппозицію; красивая, избалованная, пустая женщина эта выноситъ все, только не противорѣчіе.
-- Я никакъ не могъ быть у васъ, Стефани; не сердитесь на меня за это... Случилось неожиданное, печальное событіе, касающееся и васъ...
-- Однако, именно вслѣдствіе этого событія вы были сегодня въ моемъ домѣ, прервала она его, и прошли мимо моей двери, не постучавшись... Венскій все мнѣ выдалъ.
-- Такъ вамъ извѣстно?...
Она слегка кивнула головою, точно вопросъ касался бездѣлицы.
-- Что Лезеръ раззоренъ, сказала она.
-- И бѣжалъ, серьезно и выразительно произнесъ Гельбахъ.
-- Тѣмъ лучше для моей дочери. Такимъ образомъ расторженіе брака становится понятнымъ само собой и избавляетъ всѣхъ отъ сценъ и объясненій.
Всего охотнѣе отвѣтилъ бы ей Гельбахъ, что, не дожидаясь публичнаго позора, Ева раньше всѣхъ прочла на лицѣ этого человѣка его вину. Но зачѣмъ сталъ бы онъ это говорить? Никогда не понять Стефани Орловой того внутренняго голоса, который руководилъ ея собственной дочерью. Вслѣдствіе этого Гельбахъ ограничился тѣмъ, что только подтвердилъ ея мнѣніе.
Стефани покачивала головкой, точно подъ вліяніемъ какой-то веселой мысли, потомъ, положивъ руку, съ которой сняла перчатку, на руку Гельбаха, улыбаясь, сказала:
-- Вы все-таки неисправимый скептикъ, Гельбахъ. Послѣ того, какъ я вчера Богъ знаетъ чего ни наговорила вамъ, чтобы доказать добросовѣстность Венскаго, сегодня, вслѣдъ за крушеніемъ Лезера, вашъ первый визитъ былъ къ адвокату, чтобы подвергнуть его легонькому допросцу насчетъ его причастности къ дѣлу. Развѣ такъ вѣрятъ словамъ пріятельницы?
Пока губы ея, улыбаясь, произносили это, глаза ея такъ зорко и пытливо глядѣли на художника, что онъ испугался. Ужъ не знаетъ ли она про виновность Венскаго и явилась, чтобъ предостеречь Гельбаха? Или она была орудіемъ обоихъ сообщниковъ и пришла только для того, чтобы сбить его съ настоящаго пути?
На ея вопросъ онъ отвѣтилъ встрѣчнымъ вопросомъ.
-- Развѣ не вы первая обратили мое вниманіе на отношенія Лезера къ Венскому? Не сами-ли вы мнѣ сказали, что Венскій его повѣренный и ведетъ его дѣла? И вы еще удивляетесь, что послѣ такой катастрофы мой первый визитъ былъ къ адвокату!
-- Не слѣдовало идти туда съ подозрѣніемъ, такъ какъ я вамъ сказала, что Венскій -- почтенный человѣкъ и пользуется моимъ полнымъ довѣріемъ, раздражительно отвѣтила она. Вѣдь вы знаете, я поручила ему значительную часть моего состоянія.
Послѣднее было сказано съ такимъ смущеніемъ, которое плохо вязалось съ пресловутымъ довѣріемъ Стефани къ адвокату.
Гельбахъ все болѣе и болѣе убѣждался въ томъ, что она сильно подозрѣваетъ Венскаго, однако никогда не сознается въ этомъ.
Надо постараться разслѣдовать дѣло; если оно и не броситъ свѣта на Лезеровскую катастрофу, по крайней мѣрѣ доставитъ, быть можетъ, предлогъ удалить Стефани изъ Берлина.
-- Ну, и какъ же идутъ ваши спекуляціи? маступила-ли со вчерашняго дня какая-нибудь перемѣна въ вашихъ шансахъ на биржѣ?
-- Нельзя этого сказать,-- но видите ли, другъ мой, хотя вы и не дѣлецъ, а художникъ, все-же столько-то вы смыслите въ спекуляціяхъ, чтобы понять, что надо быть терпѣливымъ и умѣть выжидать. Для этого терпѣнія требуется, правда, еще нѣчто.-- нерѣшительно продолжала она,-- именно деньги, чтобы поддержать терпѣніе. Сергѣй, какъ вамъ извѣстно, человѣкъ богатый, но съ капризами; онъ увѣряетъ, будто я непростительно... Ну, да все равно, что бы онъ тамъ ни говорилъ... Я только думала... видите-ли, дорогой Гельбахъ... вѣдь вы мой лучшій другъ... (съ этими словами она придвинула кресло близко къ нему и кокетливо сунула свою мягкую ручку въ его руку)... я думала...
-- Что я долженъ попытать свое счастье и свое старинное вліяніе на Сергѣя Орлова?
-- Вотъ это-то именно я и хотѣла сказать. Какъ вы умѣете читать въ моемъ сердцѣ, Гельбахъ! Сергѣй все еще любитъ меня; если я сама попрошу его помочь мнѣ... я вѣдь еще достаточно красива, а Сергѣй...
-- Сдѣлайте это во что бы то ни стало, и именно теперь, Стефани. Выполненіе такой прекрасной мысли не слѣдуетъ отсрочивать. Легко могу представить себѣ, какъ велика должна быть сила вашей обаятельной красоты на Сергѣя Орлова.
Въ своемъ пылкомъ рвеніи разлучить Стефани съ Евой Гельбахъ вовсе не замѣтилъ, какой фривольный образъ дѣйствій онъ, совѣтовалъ и поддерживалъ, уговаривая женщину, тысячу разъ обманывавшую мужа, вернуться къ нему ради презрѣнныхъ денегъ.
Но сознаніе, что, быть можетъ, одного слова его достаточно, чтобъ между матерью и дочерью легло значительное число миль, положительно опьяняло Гельбаха и не давало зародиться въ немъ никакой иной мысли, кромѣ мысли объ этой возможности.
-- Когда уѣдете вы, Стефани?
Она съ улыбкой поглядѣла ему въ глаза.
-- Какъ вамъ хочется отъ меня отдѣлаться, Гельбахъ! Но ликуйте,-- мой отъѣздъ совершенно въ вашихъ рукахъ.
И она вкрадчиво прибавила:
-- Я не могу уѣхать... безъ вашей помощи, Гельбахъ.
Вся ситуація сразу стала ясна художнику. Теперь онъ зналъ, что привело ее къ нему. Такъ вотъ та скрытая цѣль, которую онъ читалъ въ ея чертахъ. Слава Богу, что она такъ совпадаетъ съ его желаніями! Стефани временно безъ гроша. Долго продержаться такъ она не можетъ... Почемъ знать, не замѣшана ли она все-таки въ дѣло Лезера и Венскаго, и не желаетъ ли скрыться отъ слѣдствія... Поѣдетъ ли она въ самомъ дѣлѣ къ Сергѣю Орлову, или нѣтъ -- не все-ли равно, лишь-бы она исчезла.
-- Если я правильно догадываюсь, gnädige Frau, вы во временномъ затрудненіи... Это вполнѣ понятно... Прежде чѣмъ вы успѣете увѣдомить Орлова, пройдетъ много времени... Какъ старый другъ, я прошу у васъ позволенія помочь вамъ въ этомъ затрудненіи, если только вы будете столь любезны мнѣ сказать...
-- О, отвѣтила она съ напускнымъ равнодушіемъ, точно нужда не душила ее и вся ея судьба не зависѣла въ эту минуту отъ помощи Гельбаха, вы очень добры; это дѣйствительно лишь временное затрудненіе; я тотчасъ же расквитаюсь съ вами изъ Петербурга. Еслибъ я попросила у васъ двадцать тысячъ марокъ, я легко могла-бы выѣхать завтра.
Гельбахъ поклонился утвердительно. Онъ извинился, что оставитъ ее на нѣсколько минутъ, написалъ въ сосѣдней комнатѣ чекъ на имя своего банкира, вручилъ Стефани бумагу и принялъ для виду росписку, хотя твердо зналъ, что никогда не видать ему этихъ денегъ.
Стефани тоже, казалось, смотрѣла на великодушный поступокъ Гельбаха лишь съ дѣловой стороны, и видѣла въ немъ нѣкоторое возмездіе за многочисленныя разочарованія, причиненныя ей этимъ красивымъ, недоступнымъ человѣкомъ. Равнодушно сунула она чекъ въ изящный кошелекъ изъ крокодиловой кожи и холоднѣе простилась съ Гельбахомъ, чѣмъ дѣлала даже тогда, когда предстояла лишь кратковременная разлука.
На слѣдующее утро Стефани отправилась въ Петербургъ, къ Сергѣю Орлову; она уѣзжала съ фридштадтскаго вокзала въ то самое время, когда, напутствуемый прощальными привѣтствіями Тонеллы и Гейдена, Вильфридъ съ римскимъ поѣздомъ уѣзжалъ на югъ изъ обширной станціи ангальтской желѣзной дороги.