Въ маленькомъ домѣ близъ Шифбауэрдаима царило такое радостное возбужденіе, какое не замѣчалось въ немъ уже много мѣсяцевъ.
Былъ теплый, ароматическій майскій день, и Гансъ долженъ былъ предпринять въ обществѣ своихъ двухъ надежныхъ нянекъ, Марты и Гейдена, и кромѣ того еще Тонеллы, Евы и старика Лакомба свой первый выѣздъ.
Около четырехъ часовъ все общество хотѣло собраться въ саду передъ мастерской Гейдена.
Подъ вліяніемъ радостнаго настроенія Гансъ явился первымъ на мѣсто сборища и сѣлъ на скамейку въ тѣни цвѣтущей сирени, чтобы дождаться Евы и профессора.
Съ грядъ и покрытыхъ цвѣтами кустовъ распространялся опьяняющій запахъ. Гансъ зажмурился и жадно вдыхалъ теплый вѣтерокъ, доносившій до него ароматъ. Мечтательная улыбка блуждала по его губамъ.
На этой скамьѣ сидѣлъ каждое теплое майское утро Гансъ съ Тонеллой, прежде чѣмъ она уходила брать урокъ. Своимъ мелодическимъ голосомъ она читала вслухъ книжку объ искусствѣ, пока Марта распоряжалась на верху по хозяйству. Изъ открытой двери мастерской по временамъ вырывался звукъ молотка или рѣзца, или какое нибудь добродушно задуманное, но сердито звучавшее восклицаніе Гейдена прерывало чтеніе.
Гансъ рѣдко слушалъ внимательно то, что читала Тонелла.
Взоры его не отрывались отъ стройной, какъ у эльфа, фигуры дѣвушки, отъ нѣжнаго овала ея головки и черныхъ, какъ бархатъ, рѣсницъ, покоившихся на смуглыхъ, покрытыхъ легкимъ румянцемъ щечкахъ, и онъ спрашивалъ себя, долго-ли еще продлится этотъ сонъ, долго-ли будетъ свѣтить ему та звѣздочка, подъ чьимъ вліяніемъ онъ пробудился къ новой жизни.
Ежедневно могъ вернуться Гельбахъ и увезти дѣвушку въ чужой, недоступный Гансу міръ. И рѣчи никогда не заходило о томъ, чтобы художникъ остался въ Берлинѣ долѣе, чѣмъ до лѣта, или чтобы здѣшнія занятія Тонеллы не были лишь временными.
Голосъ ея съ каждымъ днемъ становился все полнѣе и богаче; ея искусство ежедневно переходило со ступени на ступень совершенства; немного придется ждать, и она, прославленная пѣвица, боготворимая толпою и носимая на рукахъ, будетъ стоять на концертной эстрадѣ или на сценѣ, и мимолетная идиллія въ саду скромнаго домика, чудное сновидѣніе подъ цвѣтущей сиренью будутъ забыты.
А онъ?.. Ему придется выздоравливать какъ можно скорѣе, чтобы снова приняться за работу и снять тяжесть съ плечъ тѣхъ, кто такъ преданно несъ ее ради него. Онъ не долженъ допускать въ себѣ никакихъ мыслей, способныхъ замедлить его выздоровленіе и помѣшать ему работать. Новые планы и замыслы ежедневно мелькали въ его головѣ, но рука, пытавшаяся удержать ихъ на бумагѣ, еще дрожала и не могла владѣть карандашомъ.
Тѣмъ не менѣе, чего ни далъ-бы онъ, чтобы стоять теперь за высокими стеклами мастерской съ рѣзцомъ въ рукахъ и воспроизводить образъ, день за днемъ мелькавшій передъ его взорами! Стройна, легка поступью, какъ ребенокъ, была эта фигура; платье, надѣтое на ней, развѣвалъ вѣтеръ, обнаруживая тонкія, босыя ножки; оно застегивалось на молодой, только что распускавшейся груди, надъ которою на стройной шеѣ красовалась головка, едва имѣвшая силу поддерживать тяжесть косы.
Чего-бы ни далъ Гансъ, чтобы быть вполнѣ здоровымъ, съ обезпеченной будущностью, и имѣть возможность предстать передъ оригиналомъ этой полу-женщины, полу-ребенка и спросить: имѣю-ли я право начать борьбу за себя и противъ твоего искусства? Хочешь и можешь-ли ты выбрать между любовью и славой?
Праздныя мысли! Онъ еще только начинающій, неискусный новичекъ; онъ боленъ и бѣденъ; ему нечего предложить ей кромѣ своего сердца и честнаго имени, а онъ слишкомъ хорошо знаетъ, какое это жалкое приданое.
Гансъ поднялъ глаза на находившееся передъ нимъ окно мастерской, за которымъ должны были созрѣть его художественныя мечты.
У незавѣшаннаго окна еще стояла медицейская Венера, какъ стояла она въ ту холодную зимнюю ночь, когда онъ вернулся съ веселаго пира, устроеннаго пріятелями въ честь награды, полученной имъ за этюдъ головы, и во славу его новаго призванія.
Тогда, прижавшись лицомъ къ стекламъ окна, онъ глядѣлъ на оголенный зимою садъ. Широкій лучъ свѣта падалъ на затылокъ Венеры, и изъ этого затылка, казалось, выростала статуя величавой, вполнѣ расцвѣтшей женщины. Мраморъ сверкалъ и переливался подъ лучами мѣсяца; все новые образы вставали вокругъ той женщины изъ громадной мраморной глыбы, образы миѳическіе и историческіе, мужчины геркулесовскаго сложенія, нѣжныя дѣти, красивыя, полу-распустившіяся дѣвушки. А изъ-подъ глыбы и между этими статуями пылалъ огонь доменныхъ печей, лились багровые потоки чугуна; но мраморныя фигуры подавляли пламя и огненные потоки и тушили ихъ своею могучею силой. Лишь за очертаніями чудной женщины, выросшей изъ затылка медицейской Венеры, пламя еще разъ вспыхнуло и надъ огненнымъ языкомъ порхнула бабочка съ немного опаленными крылышками и безпечно понеслась надъ головами мраморныхъ статуй въ темную ночь, къ невѣдомой цѣли...
Та бабочка, что тогда была блестящею, очаровательною, опьяняющею красою его жизни, нашла себѣ цѣль; самъ-же онъ только тогда отказался отъ погони за ея пестрыми крылышками, когда потекла его кровь, и съ послѣднею излившеюся каплей изгладилось изъ сердца юнаго безумца и послѣднее воспоминаніе о той радужной красотѣ. Пламя доменныхъ печей потухло, но величавая, чудно разцвѣтшая женщина стояла сиротливо, печально склонивъ голову, потому что мраморная глыба рядомъ съ нею все еще оставалась безжизненнымъ камнемъ.
Въ эту минуту въ саду послышался мелодическій голосъ и, когда Гансъ поднялъ глаза и увидалъ бѣлѣвшее среди кустовъ платье, взоры его загорѣлись; теперь онъ зналъ, что вмѣсто мимолетной бабочки надъ головою его музы взошла блестящая звѣзда, которая будетъ неизмѣнно и вѣчно освѣщать его жизнь.
Онъ всталъ, чтобы идти на встрѣчу Тонеллѣ.
Надъ бѣлымъ платьемъ возвышалась большая бѣлая шляпа съ развѣвающимися свѣтло-голубыми лентами, оттѣняя тонкое личико и темные, влажные, блестящіе глазки.
-- Мнѣ кажется, вы опять размечтались здѣсь подъ яркимъ полуденнымъ солнцемъ, улыбаясь, сказала дѣвушка. Пойдемте; всѣ уже готовы! Фрейлейнъ Ева... (о, вы не повѣрите, какъ красива она опять сегодня!) заѣхала за старикомъ профессоромъ въ собственномъ экипажѣ. Я сяду съ ними, а вы поѣдете съ Мартой и Гейденомъ.
Смѣясь и болтая такимъ образомъ, повлекла она его темными сѣнями на улицу, вовсе не замѣчая, что внезапная тѣнь затуманила его сіяющіе глаза.
Старый профессоръ и не подозрѣвалъ даже, по какому поводу и съ кѣмъ дрался Гансъ Фалькъ. Онъ пользовался всѣмъ досугомъ, остававшимся у него отъ изученія исторіи французской колоніи, чтобы справляться о здоровьѣ молодого человѣка и утѣшать Марту съ Гейденомъ,-- и, какъ ни стѣснительны были имъ сначала его посѣщенія, они все-таки не могли уклониться отъ сердечнаго участія старика, у котораго было такъ мало внутренняго сродства съ его вѣтренной, поверхностной внучкой, что только благодаря ироніи судьбы они носили, казалось, одно и то же имя и въ ихъ жилахъ текла родственная кровь.
Къ тому-же, Елена въ весьма скоромъ времени превратилась въ фрау Шифмапнъ, и старикъ почти не упоминалъ о своей внучкѣ, разговаривая съ обитателями домика близъ Шифбауэрдамма.
Все его вниманіе раздѣлялось между его работой, молодымъ больнымъ и любимицей старика Евой, на долю которой выпала послѣ крушенія Лезеровскаго дома тяжелая задача быть опорой и утѣшеніемъ дяди, и съ неизмѣннымъ терпѣніемъ доказывать старымъ, убитымъ горемъ родителямъ преступника, что она не питаетъ никакой злобы противъ тѣхъ, кто такъ усердно ковалъ цѣпь, которая должна была на вѣки связать ее съ этимъ презрѣннымъ человѣкомъ.
Не смотря на трудныя обязанности, принятыя на себя Евой, казалось, будто она освободилась отъ тяжкой ноши, и на губахъ ея и сегодня мелькала молодая, радостная улыбка, пока она здоровалась съ Гансомъ и привлекала къ себѣ Тонеллу.
Нѣсколько минутъ спустя, оба экипажа двинулись въ путь, и черезъ площадь Побѣды, гдѣ къ громадному памятнику прижимались, подобно благоухающему одѣянію, цвѣтущіе кустарники и молодой, свѣжій газонъ, они выѣхали на Шарлоттенбургское шоссе.
Липы, окаймлявшія дорогу съ обѣихъ сторонъ, блестѣли свѣтлою, майскою зеленью и сливались вдали въ густую аллею, въ концѣ которой золоченый куполъ замка вырѣзывался точно сквозь колеблющійся зеленый покровъ.
Солнце роняло шаловливые лучи на озера и пруды Тиргартена, разстилавшіеся по обѣ стороны дороги и окруженные ивами, а ниспадавшія вѣтви деревъ отражали въ водѣ пгриво мелькавшія тѣни.
Веселыя дѣти радостно прыгали на боковыхъ дорожкахъ; молодые люди шутливо махали шляпами, привѣтствуя проѣзжавшіе экипажи. Всюду замѣтны были жизнь, беззаботность, движеніе.
Гансъ упивался благоухающимъ воздухомъ и молодою жизнью природы, вновь возродившейся вмѣстѣ съ его собственною жизнью. Тѣни давно исчезли изъ его глазъ. Какъ хорошъ міръ, въ которомъ онъ снова можетъ свободно дышать! Сколько прекраснаго таится въ этомъ мірѣ! Гансъ слегка повернулъ голову назадъ, и передъ нимъ мелькнули бѣлый вуаль и конецъ голубой ленты. Что за прелесть жизнь!
Марта не могла оторвать глазъ отъ брата. Какъ онъ красивъ, какъ нѣжно зарумянились его блѣдныя щеки, какъ ровно дышетъ онъ! Марта почувствовала, что онъ спасенъ.
Въ ихъ счастливомъ настроеніи оба не замѣчали, какъ мало гармонировало съ искреннимъ весельемъ этого дня выраженіе покорной печали въ глазахъ Гейдена.
Онъ также видѣлъ развѣвающійся бѣлый вуаль и конецъ голубой ленты, но его хорошее, честное сердце болѣзненно сжалось, когда онъ замѣтилъ сверкающій взглядъ своего молодого друга, устремленный на эти незначительные предметы.
Не въ первый разъ видѣлъ онъ подобный блескъ въ веселыхъ свѣтло-голубыхъ глазахъ Ганса; не въ первый разъ казалось Гейдену, что онъ замѣчаетъ отраженіе этого блеска въ другихъ, черныхъ какъ ночь, зрачкахъ.
Старѣющій человѣкъ отлично понималъ, что майскія утра, проведенныя подъ цвѣтущею сиренью, совершили свое чудо надъ молодыми сердцами, и его собственное, столь бѣдное радостями сердце, съ послѣднею надеждою, послѣднею преданною привязанностью обратившееся къ чужеземному, еще только распускавшемуся цвѣтку, болѣзненно сжалось передъ этимъ откровеніемъ.
Никто, кромѣ Марты, не замѣтилъ этого разцвѣта и увяданія въ сердцѣ стараго друга, но ни однимъ взглядомъ или словомъ не обнаружила она того, что подмѣтила. Только забота о немъ стала еще нѣжнѣе, взглядъ ея теплѣе, еще ласковѣе рука ея предупреждала всѣ его мелкія потребности. Старая дѣвушка молила Бога, чтобы привязанность скульптора къ Тонеллѣ оказалась одною только мечтой, столь-же прелестной, какъ и мимолетной, и чтобы счастье, которое она призывала для брата, не поразило его друга въ самую глубь сердца.
Во второмъ экипажѣ, тамъ, гдѣ развѣвался бѣлый вуаль и мелькала голубая лента на большой соломенной шляпкѣ, покрывавшей темно-каштановыя косы Тонеллы, было шумнѣе.
Старикъ Лакомбъ посвящалъ маленькую итальянку въ тайны исторіи колоніи, и она слушала улыбаясь, какъ онъ хвалилъ рисунки, сдѣланные для его труда Гансомъ Фалькомъ еще до болѣзни.
Вслѣдъ затѣмъ разговоръ внезапно перешелъ на Гельбаха.
-- Гадкій дядя давно уже не пишетъ, надувъ губки, обратилась Тонелла къ Евѣ; по крайней мѣрѣ мнѣ онъ не пишетъ, а господинъ Гейденъ до того скрытничалъ съ своимъ послѣднимъ письмомъ, что не далъ мнѣ даже заглянуть въ него.
Зонтикъ Евы вдругъ перенесся на тѣневую сторону, гдѣ сидѣла Тонелла. Потомъ дѣвушка спросила странно глухимъ голосомъ:
-- Но господину Гельбаху живется хорошо?
-- Вѣроятно. Онъ вѣдь такъ любитъ Италію! На возвратномъ пути онъ хотѣлъ еще навѣстить свою мать въ долинѣ Изара. О, еслибъ вы знали, какъ славно у доброй мамочки!
Ева охотно разспросила-бы еще о матери Гельбаха и домикѣ въ долинѣ Изара, но у ея стараго разговорчиваго друга было слишкомъ много на сердцѣ, чтобы онъ позволилъ дѣвушкамъ завязать разговоръ, не относившійся до его конька.
-- У меня есть отличная мысль! воскликнулъ онъ, вы должны выучить нашу старую пѣсню колонистовъ, Тонелла -- "Où peut on être mieux qu'au sein de за famille":
Tout est content, le coeur, les yeux;
Vivons, aimons, vivons, aimons,
Comme nop bons ayeux!
напѣвалъ добрый старикъ, и кроткіе глаза его искрились.
-- И знаете-ли вы, милыя молодыя барышни, продолжалъ Лакомбъ, не замѣчая вовсе, что обѣимъ слушательницамъ не до того, откуда происходитъ пѣсенка? Мелодія заимствована изъ прекраснаго квартета оперы "Lucile" Гретри. Первая строфа текста -- оригинальное произведеніе либреттиста Мармонтеля; остальные стихи сочинены неизвѣстнымъ поэтомъ. Я завтра-же пришлю вамъ романсъ.
Тонелла едва успѣла обѣщать старому, ревностному эмигранту непремѣнно пропѣть ему его любимую пѣсню, какъ коляски остановились передъ воротами шарлоттенбургскаго дворцоваго сада, цѣли ихъ поѣздки.
Сидѣвшіе въ первомъ экипажѣ уже вышли. Марта, держа на рукѣ корзину, изъ которой предательски выглядывали горлышки бутылокъ, ласково кивнула подъѣзжавшимъ, а Гансъ и Гейденъ подошли къ дверцѣ, чтобъ помочь дамамъ высадиться.
Тонелла только едва дотронулась до руки Ганса и спрыгнула легко, какъ эльфъ; Ева пошла за ними съ Гейденомъ и Лакомбомъ. По старикъ вскорѣ углубился въ изученіе статуй прошлаго столѣтія, наполнявшихъ тѣнистыя аллеи, и Ева осталась одна со скульпторомъ. Они успѣли сдѣлать лишь немного шаговъ, когда Ева, принявъ внезапное рѣшеніе, взглянула на спутника и спросила своимъ тихимъ, задушевнымъ голосомъ:
-- Вы имѣли извѣстія отъ вашего друга; мнѣ это сказала Тонелла. Достигъ онъ цѣли?
Съ минуту Гейденъ удивленно глядѣлъ на взволнованную дѣвушку рядомъ съ собой. Знала-ли она, ради чего уѣхалъ Гельмахъ? Было-ли ей извѣстно, что онъ преслѣдуетъ негодяя, нѣкогда очень близко стоявшаго къ ней?
Точно угадавъ его сомнѣнія, Ева продолжала:
-- Говорите спокойно, я все знаю. Гельбахъ отправился отыскивать того преступника, чье имя я должна была носить, и хочетъ предать его въ руки правосудія. Что за позоръ!
На ея лицѣ и въ ея словахъ опять сказывалась вся горечь стыда, всегда овладѣвавшаго ею при мысли объ участи, готовившейся ей и которой она подчинялась съ летаргическою покорностью.
-- Видите-ли, я все знаю, уже мягче продолжала она. Напалъ онъ на его слѣдъ?
-- Нѣтъ. Гельбахъ даромъ выбивается изъ силъ. До сихъ поръ всѣ предположенія, догадки, наиболѣе ловко разсчитанные маневры оказывались обманчивыми.
-- Ужъ не бѣжалъ-ли онъ въ Америку?
-- Это невозможно. Съ двѣнадцати часовъ въ день его бѣгства изъ Берлина полиція уже слѣдила за всѣми гаванями; въ теченіи-же утра ни одно судно не вышло въ море. Вплоть до нынѣшняго дня тщательнѣйшимъ образомъ наблюдаютъ за каждымъ отъѣзжающимъ пассажиромъ, но о Лезерѣ нѣтъ ни слуха, ни духа.
-- Вашему другу слѣдовало-бы вернуться. Онъ тратитъ свое драгоцѣнное время и здоровье на тяжелую, быть можетъ, неосуществимую задачу. Не знаете-ли вы, тихо спросила она, удалось-ли ему выкупить виллу Монти?
-- Вамъ и это извѣстно?
-- И это также, чуть слышно отвѣтила она и склонила свою молодую головку. Бѣдная Моника!.. Бѣдная Тонелла!
-- Она ничего не подозрѣваетъ.
-- Слава Богу!
-- Но вы! Боже мой, зачѣмъ сообщили вамъ все это?
-- Я просила дядю сказать мнѣ всю правду и благодарна ему за то, что онъ ничего не утаилъ. Постыдное сознаніе, что я была невѣстой подобнаго человѣка, не усилится отъ увеличенія его преступности и не уменьшится съ ея уменьшеніемъ.
Гейденъ утвердительно склонилъ голову.
-- Искупленіе, котораго такъ страстно желалъ несчастный отецъ преступника, хоть до нѣкоторой степени осуществлено Гельбахомъ. Онъ купилъ для Тонеллы виллу Монти.
Ева свободнѣе вздохнула.
-- Если старый коммерціи совѣтникъ хоть сколько-нибудь въ состояніи понять это извѣстіе, оно доставитъ ему большое облегченіе. Не странно-ли, продолжала дѣвушка, слегка покачивая красивой головкой, какъ дѣлала всегда, когда ее поглощала какая-нибудь мысль,-- не странно-ли, что все такъ случилось, и что тотъ, кому Николо Оронте поручилъ свою месть, попалъ въ нашъ далекій отъ него кружокъ и нашелъ въ немъ продолженіе нити, которую уже считалъ порванною самой судьбой! И разъ все случилось именно такъ, я и впредь буду вѣрить въ высшее правосудіе. Судьба Лезера должна совершиться. Никакое божество, никакая власть, какъ-бы мы ни понимали и ни звали ту великую, невѣдомую намъ силу, не можетъ желать, чтобъ такое пятно осталось несмытымъ съ образа и подобія человѣка.
Говоря такимъ образомъ, они шли подъ темными соснами къ мавзолею, а оттуда уклонились влѣво, въ болѣе открытую и не такъ тщательно содержимую часть дворцоваго парка.
На холмѣ, около котораго полукругомъ росли кусты сирени, они застали всю компанію. Всѣ расположились на откосѣ, обращенномъ къ обширной, усѣянной цвѣтами лужайкѣ, и глядѣли на бѣлые паруса, подобно большимъ водянымъ птицамъ скользившіе по Шпрее.
Запоздалыхъ привѣтствовали шутками и насмѣшками.
Гейденъ подсѣлъ къ Мартѣ, оставшейся наверху холма на скамейкѣ и весело глядѣвшей на группу у ея ногъ. Ева опустилась рядомъ съ Тонеллой на откосѣ и пропустила руку дѣвушки подъ свою. Тонелла нѣжно прижималась къ старшей подругѣ. Антигона и Исмена, подумалъ Гансъ, глядя, какъ дѣтская, похожая на эльфа, фигурка Тонеллы опиралась на цвѣтущую, вполнѣ развившуюся красоту Евы.
Ева смотрѣла на берегъ рѣки. Взглядъ ея выражалъ глубокую серьезность, но въ немъ и слѣда не было безпредметной, безнадежной печали, напомнившей когда-то Гансу другое классическое сравненіе -- образъ тоскующей Аріадны.
Когда посреди чопорнаго, наряднаго общества онъ передалъ, ей нѣкогда, какое впечатлѣніе производитъ на него ея внѣшность, на ея красивыхъ губахъ мелькнула грустная улыбка.
Глаза, глядѣвшіе сегодня вдаль, не устремлялись безсознательно въ туманное прошлое, а мужественно обращались впередъ, на дѣйствительную жизнь.
Тонелла и старый ученый уже углубились было въ полусерьезный, полушутливый споръ насчетъ развитія французской оперной музыки, какъ Марта пригласила всѣхъ наверхъ, чтобъ втихомоку подкрѣпиться стаканомъ вина, и вмѣстѣ съ тѣмъ напомнила имъ, что среди нихъ находится выздоравливающій и что поэтому нельзя слишкомъ медлить отъѣздомъ.
Маленькое общество не ждало вторичнаго приглашенія выпить, и пока Гейденъ раскупоривалъ бутылки, а Марта разливала крѣпкое красное вино въ маленькіе стаканчики, Ева глядѣла въ открытое пространство между кустами сирени, на дворцовый паркъ, на старыя, могучія группы деревьевъ, цвѣтущія клумбы и обширныя лужайки, между которыми, точно зеркало, сверкали небольшіе пруды и озера.
Въ этой части парка было почти совсѣмъ пустынно. Только по временамъ доносились издали, изъ широкихъ аллей, ведущихъ къ замку, смѣхъ и крики дѣтей.
Ева, защищая глаза рукою, съ минуту созерцала мирную картину, какъ вдругъ на извилистой боковой дорожкѣ, соединявшей главныя аллеи съ разстилавшимися позади ихъ лугами, она увидала мужскую фигуру, прямо направлявшуюся на поросшій сиренью холмъ.
Свѣтлосѣрое пальто было свободно накинуто на плеча одинокаго путника; онъ шелъ такъ быстро, точно у него была опредѣленная цѣль, которой ему не терпѣлось достигнуть.
Въ это мгновенье Тонелла подошла къ Евѣ. Легкій крикъ изумленія вырвался одновременно у обѣихъ; глаза ихъ радостно блеснули; минуту спустя Тонелла уже бѣжала внизъ по холму съ крикомъ восторга и устремилась по лужайкѣ на встрѣчу одинокому пѣшеходу.
При радостномъ возгласѣ Топеллы всѣ быстро обернулись къ Евѣ, но должны были сначала удовольствоваться тѣмъ, что увидали, какъ дѣвочка исчезла далеко внизу въ складкахъ сѣраго пальто. Неясно произнесенныя Евою поясненія пролили мало свѣта на происшествіе.
Черезъ нѣсколько минутъ, держась за руку Гельбаха и сіяя радостью, появилась на вершинѣ холма Тонелла.
Гансъ навѣрно посердился-бы на эти сверкающіе глазки, еслибъ, устремившись на него, они не подѣлились съ нимъ молча своею радостью и не просили его: порадуйся съ нами!
Гельбаха осыпали вопросами относительно его внезапнаго возвращенія и непостижимаго появленія въ отдаленномъ дворцовомъ паркѣ. Одна только Ева стояла въ сторонѣ съ дрожащими губами. Она тревожилась объ отсутствующемъ и довѣряла эту тревогу его другу, пока тотъ еще былъ далеко; теперь-же, когда онъ былъ тутъ, прежнее мучительное чувство стыда снова овладѣло ею.
Она не видала художника со времени бѣгства Лезера и полагала, что онъ навѣрно думаетъ, будто бракъ ея разстроился лишь послѣ открытія преступленія. Чувство жгучей боли снова охватило ее при мысли, что въ глазахъ Гельбаха она не лучше тѣхъ тысячъ женщинъ, которыя продаютъ себя первому встрѣчному. Онъ несомнѣнно воображаетъ, что она не разглядѣла клейма грѣха на его лбу, или безстыдно не захотѣла увидать его.
Сначала Гельбахъ только бѣгло взглянулъ на нее. Встрѣча эта потрясла его глубоко, хотя онъ и зналъ, что Ева участвуетъ въ поѣздкѣ, и приготовился къ этому свиданію.
Когда онъ объяснилъ, что желалъ сдѣлать друзьямъ сюрпризъ своимъ возвращеніемъ и, найдя гнѣздышко пустымъ и вывѣдавъ отъ служителя Гейдена всѣ тайны праздничной программы, поспѣшилъ за ними, чтобы скрасить торжество своею запыленною фигурою, онъ подошелъ къ Евѣ, стоявшей, опираясь о скамейку, и подалъ ей руку, въ которую она робко вложила свою.
-- Вашъ дядя сообщилъ мнѣ, что вамъ все извѣстно, вполголоса сказалъ онъ. Я могу поэтому, конечно, дать вамъ для него порученіе?
Она утвердительно наклонила голову.
-- Мое путешествіе въ Италію и всѣ мои поиски были напрасны. Я имѣю основательныя причины думать, что Лезеръ выѣхалъ изъ Франціи черезъ испанскую границу.
-- Вы сдѣлали болѣе чѣмъ достаточно, торопливо отвѣтила она. Предоставьте другимъ выполненіе подобной задачи.
Онъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на нее. Ужъ не дорожитъ-ли она тѣмъ, чтобъ тотъ спасся?
Казалось, Ева прочла вопросъ на его лбу. Только не это, Боже мой! Все, только не это!
Яркій румянецъ разлился по ея блѣднымъ чертамъ.
-- Я хочу сказать, что вы сдѣлали достаточно! Ваше время, искусство, здоровье, все это важнѣе погони за обманщикомъ и убійцей.
Въ эту минуту Тонелла повисла, смѣясь, на рукѣ Гельбаха.
-- Ева! дядя Вильфридъ! обратилась она къ нимъ, сестрица Марта уже подала сигналъ къ отступленію. Она находитъ, что становится свѣжо для паціента, а намъ предстоитъ еще довольно продолжительная прогулка паркомъ, прежде чѣмъ мы доберемся до экипажей. Дядя Вильфридъ, ты поѣдешь съ нами? Неправда-ли, Ева, мы не выпустимъ его? Онъ долженъ разсказывать намъ страшныя путевыя приключенія.
Небольшая компанія двинулась въ дорогу. Марта овладѣла Гансомъ и Тонеллой, которые шли рядомъ съ нею, беззаботно болтая. Лакомбъ углубился съ Гейденомъ въ разговоръ объ искусствѣ. Ева и Гельбахъ молча слѣдовали за ними.
Оба погрузились въ глубокую думу.
Немного мѣсяцевъ прошло съ той поры, когда они шли рядомъ морозною зимнею ночью.
Сколько перемѣнъ произошло съ того времени!
Теперь Ева свободна отъ недостойныхъ, тяжелыхъ узъ, но Гельбаху казалось, будто во время ея плѣненія взоры ея довѣрчивѣе обращались къ нему. Онъ чувствовалъ, что теперь между ними есть что-то, чего прежде не было.
Неужели она, все-таки жалѣетъ о погибшемъ и сердится на Гельбаха за то, что онъ содѣйствовалъ разоблаченію его преступленій?
Гельбахъ зналъ жизнь; онъ уже не разъ видалъ, какъ самыя чистыя, цѣломудренныя женщины отдаютъ сердце недостойнымъ людямъ. Но она?.. Нѣтъ, это невозможно! Вѣдь она порвала всѣ оковы собственною рукою еще прежде, чѣмъ обнаружилась преступность Лезера.
Съ минуту смотрѣлъ онъ на нее украдкой, испытующимъ взглядомъ. Новая страшная мысль потрясла его.
Что если Стефани уже высказалась, сблизилась съ дочерью? Что если (даже страшно продумать это до конца) она стала между нимъ и Евою?
Съ вечера, предшествовавшаго его отъѣзду въ Неаполь, онъ ничего не слыхалъ о Стефани. Почемъ знать, дѣйствительно-ли "на уѣхала въ Петербургъ къ Сергѣю Орлову, или не задержала-ли ее въ Берлинѣ страсть къ спекуляціямъ, для которой она нашла въ Венскомъ такую прекрасную опору? Увѣренъ-ли Гельбахъ, что "на не улучила минуты, чтобы открыться дочери, и что это новое возбужденіе не служитъ ей отвлеченіемъ отъ страсти къ игрѣ?
Они миновали одну изъ большихъ липовыхъ аллей и достигли изящно выгнутаго аркою мостика, по лѣвую сторону котораго разстилалось обширное пространство воды. Съ царственнымъ величіемъ плыли по ней два бѣлыхъ лебедя; вѣтви изъ граціозно "пускались въ самую глубь свѣтлыхъ струй; слегка дрожащими очертаніями отражались мелкія вѣтки вершинъ на спокойной поверхности. На западѣ небо окрасилось нѣжнымъ алымъ отблескомъ, переходившимъ къ низу въ блѣдно-желтое сіяніе. Картина была такая мирная и красивая, что Ева и Гельбахъ, точно по уговору, замедлили шаги и взглянули черезъ перила на тихо катившуюся воду.
Ева сняла шляпку съ головы. Теплый вечерній воздухъ слегка игралъ ея коротко остриженными на лбу черными волосами, а въ водѣ казалось, будто западный вѣтерокъ несетъ ея вьющіяся кудри къ отражавшейся въ гладкомъ зеркалѣ пруда мужской фигурѣ, чья голова такъ близко наклонилась къ ея головкѣ тамъ, внизу.
Гельбахъ не въ силахъ былъ долѣе выносить томительнаго молчанія; оно душило его. Онъ долженъ непремѣнно знать, заявила-ли Стефани свои права на эту чистую дѣвушку. Онъ чувствовалъ, что его вопросъ опечалитъ ее, но не могъ долѣе сдерживать слова, вертѣвшагося на его губахъ.
-- Меня долго не было здѣсь, тихо началъ онъ. Имѣли вы тѣмъ временемъ вѣсти отъ вашей матери?
Она подняла на него глаза. Онъ ошибся. Участіе его было ей безконечно пріятно. Или, быть можетъ, въ немъ говоритъ только состраданіе, чувство, которое можно испытывать и къ тѣмъ, кого мы не считаемъ болѣе достойными уваженія?
-- Нѣтъ, отвѣтила она, никакихъ.
Охотно поблагодарила бы она его за вопросъ, но какъ знать: нужна-ли ему ея благодарность?
Гельбахъ вздохнулъ, точно избавился отъ тяжкой, удручающей ноши. Слава Богу, онѣ еще не видались; а теперь онъ снова тутъ, чтобы защитить ее. Его исполинская фигура выпрямилась, грудь приподнялась, словно новая кровь влилась въ его жилы.
Ева хотѣла поспѣшить за остальными.
Гельбахъ слегка дотронулся до ея руки, свѣсившейся черезъ перила.
-- Еще одну минуту, попросилъ онъ,-- мнѣ хочется поблагодарить васъ. Знаю, что мои чувства для васъ довольно безразличны; тѣмъ не менѣе, позвольте мнѣ сказать вамъ, какъ счастливъ я былъ, узнавъ, что вы порвали свои оковы собственной рукой, по собственной свободной волѣ!
-- Вамъ извѣстно, задыхаясь начала она, что прежде чѣмъ...
-- Вашъ дядя сказалъ мнѣ это въ ту же ночь. Вы не раскаиваетесь?
-- Раскаиваюсь-ли я? Да, во всемъ, что было до этого часа, въ каждой минутѣ дня и ночи. Что я прогнала его по собственному побужденію, было самое малое, что я могла сдѣлать.
-- Вы... Смѣю я васъ объ этомъ спросить?.. вы...
Она едва замѣтно кивнула головою.
-- Вы никогда не любили его?
-- Если бы я его любила, на мнѣ не было бы вины; но меня принуждали къ браку безъ любви... Какой позоръ, что я дала себя принудить!..
Онъ снова взялъ ея руку, все еще дрожа опиравшуюся о перила, точно ища опоры.
-- Не мучьтесь долѣе, Ева; не вините себя ни въ чемъ. Вы имѣете на это право, такъ какъ своимъ чистымъ взглядомъ всегда видѣли Лезера насквозь, и только приносили себя въ жертву ложно понятому чувству долга.
Слеза медленно скатилась на руку, все еще покоившуюся въ его рукѣ.
Возможно-ли, что онъ вполнѣ понялъ ее, что онъ постигъ всѣ невысказанныя терзанія, всю неясную борьбу, нѣмую покорность ея сердца?
Лучъ надежды сверкнулъ въ ея глазахъ, точно она разомъ освободилась отъ неволи, томившей ее всю жизнь. Неужели все-таки существуетъ тотъ безмолвный языкъ сердца, то пониманіе другъ друга безъ словъ, то свободное влеченіе, о которомъ она мечтала?
А Гельбахъ склонился надъ слезою, упавшею на ея ручку, и благоговѣйно прижался къ ней губами.