Всѣ великіе писатели того вѣка поочередно вопрошали природу: Бюффонъ написалъ "Естественную Исторію"; Дидро -- свое "Толкованіе", Гольбахъ, самый неустрашимый и, не смотря на свои заблужденія и на грубый языкъ, самый логичный изъ всѣхъ, построилъ "Систему природы", и всѣмъ ямъ природа дала одинъ отвѣтъ: существуютъ только вторичныя причины и необходимые законы; тѣ, "которые воображаютъ, что ссылкой на конечныя причины они отвѣчаютъ на вопросъ, говорить мудрый Бюффонь, не замѣчаютъ, что они принимаютъ дѣйствіе за причину. Первичныя причины навсегда останутся скрытыми отъ насъ; все, что мы можемъ, это -- замѣчать нѣкоторыя частныя дѣйствія" {Бюффонъ: Естественная исторія, Первая рѣчь. }.
Каждый шагъ науки, въ частности науки o природѣ, великой разрушительницы суевѣрій, отодвигаетъ ихъ на задній планъ; отчасти въ виду этого восемнадцатый вѣкъ страстно отдается этой наукѣ, и большинство философовъ естественники. Дѣйствительно, въ средніе вѣка естественныя науки занимали очень незавидное положеніе; "теологія была прирожденнымъ врагомъ опыта, поэтому она всегда мѣшала зарожденію естественныхъ наукъ, которыя на своемъ пути всегда натыкались на нее" { Syst. de la nature, II. 311.}? Незачѣмъ обращаться къ особенно далекимъ временамъ, посмотрите какъ въ XVII вѣкѣ, въ вѣкѣ вѣры, -- Янсеніусъ запрещаетъ "изслѣдовать тайны природы, до которыхъ намъ нѣтъ ни малѣйшаго дѣла" и "въ которыхъ, кромѣ того, мы ровно ничего не понимаемъ", -- съ удовольствіемъ прибавлялъ М. Сэнглей. Послушайте Портъ Ройяль, который учитъ въ своей Логикѣ, что "люди рождены не для того, чтобы изучать различныя движенія земли, такъ какъ жизнь ихъ слишкомъ коротка для занятія такими пустяками". Для восемнадцатаго вѣка, напротивъ, самымъ важнымъ предметомъ, на которомъ можетъ остановить свои взоры умъ дѣйствительно философскій и дѣйствительно свободный, была именно наука о природѣ, убивающая заблужденія, такъ какъ "не существуетъ, -- по словамъ Кондорсе, -- ни такой метафизической системы, ни такой сверхъестественной нелѣпости, которая не покоилась бы на незнаніи законовъ природы". Наконецъ, Мерсье, этотъ отголосокъ вѣка, вознеся до небесъ Академію наукъ, восклицаетъ: "Безъ наукъ человѣкъ стоялъ бы ниже животнаго" {Въ устахъ Бюффона наука о природѣ становится даже эквивалентомъ счастья. Говоря о самомъ первобытномъ народѣ, который вычислилъ шестисотъ-лѣтній лунно-солнечный періодъ, что предполагаетъ безконечный рядъ астрономическихъ наблюденій и изученій, Бюффонъ заключаетъ: "Этотъ первый народъ былъ очень счастливъ, такъ какъ онъ былъ очень ученъ". (Epoques de la nature, VII).}).
Восемнадцатый вѣкъ разрабатываетъ науку о природѣ съ такимъ увлеченіемъ не только потому, что она разгоняетъ суевѣрія, но еще и потому, что она учитъ многимъ прекраснымъ и полезнымъ вещамъ и открываетъ въ будущемъ все новые горизонты. Начиная съ XVI вѣжа, свидѣтеля возрожденія этой науки, она не переставала дѣлать все новыя и новыя завоеванія; чтобы убѣдиться въ этомъ, стоитъ только раскрыть Энциклопедію. Успѣхи, сдѣланные въ XVIII вѣкѣ экспериментальными науками уже не разъ описывались {Ог. Контъ: Позит. философія, I. Whewel; Hist. of the induct. sсіепcе. II, III.}. Эти быстрые успѣхи объясняются тѣмъ, что, со смертью прежней вѣры въ душѣ многихъ, наука стала какъ бы новой религіей, имѣвшей своихъ поклонниковъ и даже фанатиковъ. Развѣ не называли неистоваго Гольбаха фанатикомъ атеистомъ? Не раздѣляя его, такъ сказать, личной ненависти къ отвлеченному догмату католической религіи и ея служителямъ, многіе, благодаря наукѣ, испытывала своего рода восторгъ, сопровождавшій открытія и вызванный употребленіемъ новаго метода мышленія { Elém. de philosophie, Belin, I, 121.}". Когда энциклопедисты прославляютъ науку и ея побѣды надъ старыми заблужденіями людей, какъ. будто слышишь хвалебныя пѣсни, которыя слагалъ послѣдователь Эпикура своему учителю, вступившему въ бой съ суевѣріемъ и силой генія и дерзновеніемъ побѣдившему боговъ: "Я трепещу, восклицаетъ Лукрецій, и испытываю глубокое наслажденіе при видѣ того, какъ, подъ твоей мощной рукой, бездны природы разверзаются и становятся со всѣхъ сторонъ доступными дневному свѣту". Точно также и въ восемнадцатомъ вѣкѣ казалось будто природа мало-по-малу открываетъ передъ очами своихъ новыхъ послѣдователей свои таинственныя глубины, полныя откровеній и тайны. "Что можетъ быть благороднѣе того восторга, восклицаетъ Бюффонъ, который охватываетъ всякаго при мысли, что человѣкъ способенъ познать всѣ силы и раскрыть, благодаря своимъ трудамъ, всѣ тайны природы".
Въ другомъ мѣстѣ, передавая исторію первыхъ вѣковъ человѣчества, онъ заканчиваетъ такъ: "Вездѣ, гдѣ человѣкъ поступалъ умно, онъ слѣдовалъ указаніямъ природы, пользовался ея примѣрами, употреблялъ ея средства и выбиралъ изъ громаднаго разнообразія ея предметовъ всѣ тѣ, которые могли ему служитъ или доставить удовольствіе. Руководимый природой, "человѣкъ сперва подчинилъ себѣ животныхъ, а затѣмъ, съ помощью ихъ, измѣнилъ внѣшній видъ земли".
А вотъ еще и другіе уроки, данные этой первой наставницей человѣческаго рода, восемнадцатому вѣку. Для того, кто умѣетъ ее вопрошать, "природа, -- говоритъ Кондорсе, -- во всемъ ея объемѣ, подчинена правильнымъ законамъ; поэтому во всякомъ кажущемся безпорядкѣ скрывается порядокъ, котораго нашъ глазъ не смогъ замѣтить" {Condorcet: Oeuvres, édit. Didot, I. 418.}. Въ этихъ словахъ заключается провозглашеніе основъ тератологіи, науки объ уродахъ, которую потомъ изобрѣли оба Жоффруа Сентъ-Илера. Она доказывала, что, дѣйствительно, "появленіе уродовъ предполагаетъ не безпорядокъ, а новый порядокъ". Но надо вспомнить, что Жоффруа Сенть-Илеръ не могли дать научное объясненіе этимъ страннымъ произведеніямъ природы, пока въ лицѣ знаменитаго Вольфа XVIII вѣкъ ни создалъ науку о животной эмбріологія.
Затѣмъ физіократы (мы перечисляемъ только новые пути, открытые философами натуралистами ХVIII в.), убѣдившись, что между всѣми экономическими явленіями существуютъ естественныя и необходимыя соотношенія, поддающіяся точному измѣренію и обоснованію, первые въ своихъ строго-точныхъ трудахъ дѣлаютъ попытку построить на. тѣхъ же законахъ природы настоящую науку объ управленіи {Въ другомъ мѣстѣ (гл. III, Критика злоупотребленій) мы показали, что Энциклопедія была колыбелью политической экономіи.}. Подъ вліяніемъ того же научнаго духа изобрѣтаютъ способъ подчинять математическимъ вычисленіямъ факты человѣческой жизни, которые, какъ до сихъ поръ казалось, не поддаются ни законамъ, ни классификаціи. Построенная на этихъ данныхъ наука названная сперва политической ариѳметикой, въ серединѣ вѣка получаетъ названіе статистики и подъ этимъ именемъ вскорѣ совершаетъ переворотъ въ исторіи {Названіе Статистики встрѣчается уже въ сочиненіи Ашенваля: Constitution des Etats de l'Europe, 1749. Срав. любопытное изложеніе мотивовъ знаменитаго постановленія Тюрго (отъ 13-го сентября 1774) относительно монополіи на продовольствіе зерномъ.}.
Та же наука о явленіяхъ природы значительно раздвигаетъ рамки самой исторіи. Помимо статей, вродѣ статей Вольтера и Энциклопедіи о "китайцахъ", которыя не мало забавляли и читателей, и насъ въ томъ числѣ, были и серьезныя изслѣдованія обычаевъ чужихъ народовъ, въ особенности, дикихъ. Что же они дали въ XVIII вѣкѣ? Выдающіеся путешественники того времени, Бугевниль, Кукъ и Лаперузъ, своими точными сообщеніями даютъ возможность ученымъ, какъ Гоге (Gognet), построить теорію трехъ вѣковъ -- каменнаго, мѣднаго и желѣзнаго. Свою теорію авторъ излагаетъ ужи довольно послѣдовательно и основываетъ ее на новѣйшихъ археологическихъ находкахъ и данныхъ "сравнительной этнографіи" {Goguet: De l'origine des lois, des arts, des sciences et de leurs progrиs chez les anciens peuples, 1748.}. Другой трудъ, вышедшій нѣсколько лѣтъ спустя послѣ труда Гоге (Описаніе всѣхъ народовъ россійской имперіи) рисуетъ вѣрную картину условій жизни Финновъ, которая устанавливала сходство между этими племенами и нашими отдаленными предками эпохи сѣвернаго оленя. Этотъ трудъ послужилъ "первой основой для исторической этнографіи" {Cartailhac.: La France préhistorique, Bailliére, p. 61. Около этого же времени Бюффонъ писалъ: "Прочтите у Тацита о нравахъ германцевъ: это картина нравовъ Гуроновъ или, скорѣе, привычекъ всего человѣческаго рода, выходящаго изъ естественнаго состоянія". (Septième époque de la Nature). }. Ужи въ 1723 г., въ памятной запискѣ, поданной въ Академію наукъ, ли Жюсье, сравнивая камни, происшедшіе, согласно народному повѣрію, отъ грома (громовыя стрѣлы), съ камнями, найденными на островахъ Америки и въ Канадѣ, утверждалъ, что какъ тѣ, такъ и другіе обтесаны просто на просто дикарями. Затѣмъ, Жюсье отстаивалъ ту мысль, что народы Франціи и Германіи, до открытія желѣза, были такими же первобытными дикарями, такъ какъ въ почвѣ обѣихъ этихъ странъ находили подобныя же кремневыя орудія. "Такимъ образомъ спала завѣса, скрывавшая отъ насъ каменный вѣкъ, и онъ занялъ свое мѣсто въ исторіи" {Gortailhac, ibid., p. 12.}.
Но обратимся къ исторіи въ собственномъ смыслѣ. И въ этой области восемнадцатый вѣкъ оказался не менѣе смѣлымъ и не менѣе счастливымъ въ своихъ новшествахъ, несмотря на то, что его постоянно обвиняютъ въ незнаніи исторіи. Прежде всего, благодаря Вольтеру, область исторіи одновременно и расширяется и обогащается: Вольтеръ, первый во Франціи, въ 1765 году, употребляетъ выраженіе: "философія исторіи" въ своемъ Введеніи въ "Очеркѣ изслѣдованія нравовъ". Гердеръ заимствуетъ отъ него этотъ заманчивый терминъ, озаглавивъ въ 1774 году свою книгу: "Еще одна философія исторіи". А, вѣдь, одно это слово само по себѣ есть уже прогрессъ, такъ какъ оно связываетъ и заставляетъ итти рука объ руку двѣ науки, которыя до сихъ поръ шли совершенно разными дорогами. Этого мало: въ "Очеркахъ изслѣдованія нравовъ" Вольтеръ первый даетъ образчикъ того, что впослѣдствіи было названо исторіей цивилизаціи, и нѣмцы, написавшіе съ тѣхъ поръ много прекрасныхъ книгъ въ томъ же родѣ (Culturgeschichteri), воздаютъ, однако, честь Вольтеру за это расширеніе историческихъ рамокъ: "Вольтеръ первый показалъ, въ большомъ масштабѣ, какъ должно связывать съ историческимъ разсказомъ описаніе всего, что составляетъ духовную жизнь народа. Со времени появленія "Очерковъ" можно считать установленнымъ новый методъ пониманія всеобщей исторіи, и первый, кому пришла мысль ввести этотъ методъ, былъ Вольтеръ" {I. Jodl.; Die Culturgeschtungsschreioung. ihre Entuticklung und ihr Problem, Leipzig, 1878.}.
Но, вѣдь, еще за сто лѣтъ до Вольтера, Боссюэ написалъ, въ чисто философскомъ духѣ, превосходную исторію человѣчества? Но тутъ-то и обнаруживается разница между этими двумя писателями, и ярко выступаетъ отличительная черта вѣка, которую я хочу освѣтить и подчерпнуть въ настоящей главѣ. Я говорю о стремленіи свести къ естественной исторіи всѣ науки, даже, такъ называемыя, нравственныя и соціальныя.
Вольтеръ не только устраняетъ, въ своей исторіи, сверхъестественные вмѣшательства провидѣнія, которое навязываетъ Боссюэ, но, вѣрный духу времени, смѣло исключаетъ изъ разсказа все, что кажется ему противорѣчащимъ природѣ вещей и природѣ человѣка: "Мы живемъ въ такомъ вѣкѣ, когда почти всѣ заблужденія въ области явленій природы разсѣяны. Теперь нельзя говорить объ эмпиреяхъ, о хрустальныхъ небесахъ, объ огненной сферѣ въ кругѣ луны. Съ какой же стати мы будемъ позволять Роллену убаюкивать насъ сказками изъ Геродота и повторять намъ сказочную исторію о Кирѣ, о его мелкихъ продѣлкахъ, о той граціи, съ которой онъ давалъ нить своему папашѣ Астіагу, никогда не существовавшему?.. Читая Тацита и Светонія, я задавалъ себѣ иногда вопросъ: да вѣрны-ли всѣ эти жестокія сумасбродства, приписываемыя Тиверію, Калигулѣ и Нерону? Такія чудовищныя гнусности противорѣчатъ природѣ" { Le pyrrhonisme de l'histoire, ch. II, et XII.}. Въ другомъ мѣстѣ онъ говоритъ: "Аббатъ Базенъ страстно любилъ истину; все, чего нѣтъ въ природѣ, казалось ему нелѣпостью" { La défense de mon onde: exorde. Замѣтьте, что Вольторъ впослѣдствіи отвергаетъ, во имя тѣхъ же принциповъ, чудовищныя, а потому невѣроятныя исторіи, измышленныя фанатизмомъ современниковъ; по поводу Каласа и Сирвена онъ говоритъ: "Не согласно съ природой, чтобы отцы и матери рѣзали своихъ дѣтей въ угоду Богу", и умоляетъ судей "больше обращаться къ свѣту разума и прислушиваться къ голосу природы". (La méprise d'Arras). Вообще Вольтеръ хочетъ этимъ сказать, что критеріумомъ правдивости историческихъ свидѣтельствъ служитъ психологія: "Не зная, что природа человѣческая вездѣ однородна, -- пишетъ одинъ нашъ современникъ, -- наши ученые своимъ легковѣріемъ напоминаютъ подчасъ древнихъ историковъ, принимавшихъ за достовѣрное невозможныя вещи". (Lacombe; De l'histoire considérée comme science. Hachette, 2894, p. 27).
Тотъ же писатель говоритъ далѣе: "Начиная съ XVIII в., былъ открыть истинный путь къ историческимъ законамъ и достигнуты въ этомъ направленіи даже нѣкоторые успѣхи. Когда Тюрго, напр., почти формулировалъ законъ трехъ умственныхъ состояній, который Контъ впослѣдствіи развилъ и точно опредѣлилъ словами: состояніе религіозное, состояніе метафизическое, состояніе научное, когда Тюрго ожидалъ отъ этого закона объясненія цѣлой обширной области историческихъ явленій, развѣ въ его словахъ не скрывалось признаніе истиннаго метода -- необходимости обращаться къ природѣ? Ibid., p. 33).}.
Надо замѣтить, что здѣсь важно не только при помощи простого здраваго смысла -- какъ это дѣлалъ часто самъ Вольтеръ и, иногда, къ сожалѣнію, съ очень узкой точки зрѣнія, -- отвергнутъ баснословные разсказы или нелѣпые факты. Дѣло было въ томъ, чтобы написать естественную исторію человѣчества, прилагая къ ней естественнонаучный методъ. "Мы принимаемъ здѣсь во вниманіе только вторичныя причины", повторяетъ безпрестанно Вольтеръ въ своемъ "Философскомъ Словарѣ"; этими вторичными причинами служатъ чувства и мнѣнія людей, а въ особенности прирожденныя имъ страсти; онѣ-то, встрѣчая или преграду, или помощь во внѣшнихъ силахъ природы, опредѣляютъ ходъ исторіи: "Если люди, появившіеся послѣ потопа, стали хуже своихъ предковъ, и если они съ вѣками становятся преступнѣе, то въ этомъ проявляется дѣйствіе Провидѣнія; но мы не проникаемъ въ это страшное Святая святыхъ; мы разсматриваемъ здѣсь только обыкновенную природу" { Diction, philosophique: art. Changements arrivés dans le globe. }. А она различна въ человѣкѣ и въ животномъ не по существу, а только по степени, такъ какъ, -- говоритъ позднѣе Кондорсе, -- животныя хоть и грубо, но чувствуютъ, разсуждаютъ и, наконецъ, живутъ обществомъ. Поэтому, -- продолжаетъ тотъ же философъ, -- для объясненія прогресса человѣческаго рода не къ чему искать какой-то существенной разницы между человѣкомъ и животными. Бюффонъ, приступая къ своей естественной исторіи, заявляетъ, что "человѣкъ долженъ отнести самого себя къ классу животныхъ". Но еще раньше Бюффона, Кондорсе и Вольтера, авторъ Духа законовъ своей теоріей климатовъ ввелъ въ науку государственнаго права (въ широкомъ смыслѣ) понятіе о детерминизмѣ, заимствуя его у наукъ естественныхъ. Своимъ знаменитымъ опредѣленіемъ: "Законы суть необходимыя отношенія, вытекающія изъ природы", онъ говоритъ, что законы не произвольный выдумки, а несомнѣнно вызваны естественными причинами, каковы: "природа человѣка", климатъ, религія, или, выражаясь точнѣе, соотношенія всѣхъ этихъ вещей между собой. Такимъ образомъ, законы людей, исторія этихъ законовъ и даже ихъ происхожденіе объясняются естественными причинами также точно, какъ происхожденіе, нравы, самыя общества животныхъ. Существованіе американскихъ племенъ, являвшихся какъ бы живымъ опроверженіемъ моногенетической теоріи человѣчества, ставило въ затрудненіе ученыхъ ХVIII вѣка, и Вольтеръ замѣтилъ, что этотъ фактъ нисколько не удивительнѣе существованія въ Америкѣ мухъ. Итакъ XVIII вѣкъ отводитъ должное мѣсто во вселенной -- землѣ, "этому комочку грязи", а на землѣ -- человѣку, "человѣку-животному", по выраженію Кондорсе. Человѣкъ не представляется больше существомъ, стоящимъ особнякомъ и какъ бы чудеснымъ среди другихъ формъ бытія. Это существо, принадлежащее природѣ, несомнѣнно болѣе совершенно, чѣмъ другія; но всѣ его совершенства, все то, чѣмъ онъ возвышается надъ животными, объясняется только медленнымъ развитіемъ его прирожденныхъ способностей. Въ наше время выражаются такъ: "Намъ также невозможно, изслѣдуя основы нашей психической и соціальной жизни, замыкаться въ границахъ нашей породы, какъ невозможно понять физическое состояніе человѣка, не принимая въ разсчетъ состояніе низшихъ животныхъ" {Westermarck: Origine du mariage dans l'espиce humaine, Alcan, p. 10.}.
Безъ всякаго сомнѣнія, этотъ афоризмъ даже въ наши дни еще оспаривается. Вотъ другое положеніе, съ которымъ всѣ согласны, -- что науки взаимно помогаютъ другъ другу и что ученые нуждаются также другъ въ другѣ. А между тѣмъ энциклопедисты не только распространили эту идею, ставшую съ тѣхъ поръ взбитой истиной, но и доказали всѣмъ ея очевидность и плодотворность. На каждой страницѣ большого словаря они ссылаются на безпрестанныя заимствованія, которыя дѣлаютъ другъ у друга науки, не имѣвшія, казалось, между собою ничего общаго: "очевидная услуга, которой нельзя оспаривать у энциклопедіи, это то, что она сблизила всѣ отрасли знанія" {Lemontoy: Eloge de Morellet. }. Итакъ, пусть ученые не уединяются, какъ бывало раньше, и не замыкаются въ свои спеціальности, не вѣдая остальныхъ и пренебрегая ими, такъ какъ, если они не знакомы со смежными науками, они не знаютъ даже собственной: "Если не знаешь всего (Дидро хочетъ сказать: но немногу обо всемъ), не знаешь толкомъ ничего: не знаешь, куда клонится одно, откуда происходитъ другое, куда нужно помѣстить ту или иную вещь" {Дидро. V, 425. Уже Паскаль сказалъ: "Такъ какъ всѣ вещи -- и причины и слѣдствій, и посредственны и непосредственны, и всѣ другъ друга поддерживаютъ при помощи естественной и незамѣтной нити, связующей вещи самыя отдаленныя и самыя различныя, я считаю невозможнымъ познать части, не познавъ цѣлаго, точно также, какъ не считаю возможнымъ познавать части независимо одну отъ другой". (Edit. Havet, I, 7). Но для Паскаля это именно я служитъ окончательнымъ подтвержденіемъ нашего безсилія познать вещи. Позднѣе, въ своемъ Предисловіи къ Histoire de l'Académie des sciences (исторія академіи наукъ) (1699), Фонтенель утверждалъ существованіе "солидарности между науками" и, въ то время, "постоянства законовъ природы" (см. Brunetière, Manuel, 231), и провозглашалъ, такимъ образомъ, основные принципы энциклопедіи.}.
Еще не успѣлъ истечь восемнадцатый вѣкъ, какъ уже систематическій взглядъ на человѣческія знанія сталъ проникать въ жизнь при помощи одного грандіознаго произведенія по вѣрному и краснорѣчивому выраженію Лемонте: "Родился институтъ, и энциклопедія ожила". Извѣстно, кромѣ того, какое большое мѣсто было отведено въ энциклопедіи описанію ремеслъ, и сколько кропотливаго труда приложилъ Дидро къ редактированію техническихъ статей и къ улучшенію рисунковъ. И вотъ результатъ: консерваторія искусствъ и ремеслъ является самымъ разительнымъ примѣромъ вліянія энциклопедистовъ; это, такъ сказать, (по выраженію директора этой школы) "сама энциклопедія въ дѣйствіи" {Сообщеніе полковника Лосседа (Laussédat), сдѣланное въ Бордо, 1887, Нац. тип.}. Декретъ Конвента, основавшаго консерваторію (19 вандеміера, III года), говорилъ: "Въ ней будутъ объяснять устройство и употребленіе орудій и машинъ, полезныхъ для искусствъ и ремеслъ". Это и есть именно то, что сдѣлалъ Дидро, и сдѣлалъ первый, въ своихъ удивительныхъ статьяхъ въ энциклопедіи: "энциклопедисты какъ будто хотѣли дать полное описаніе существующихъ знаній съ той цѣлью, чтобы облегчить послѣдующіе ихъ успѣхи" {Laussédat. Рѣчь при открытіи научнаго конгресса въ Оравѣ, въ 1888 г. Revue scientifique. 31 м. 1888.}.
А въ наше время, наши возрождающіеся университеты, по духу своего преподаванія, развѣ не живая энциклопедія? Подробности по этому слишкомъ общественному вопросу были бы здѣсь излишни, мы ограничимся ссылкой на лицо, наиболѣе авторитетное въ этой области: "Планъ высшаго образованія, введенный у насъ революціей, былъ составленъ подъ вліяніемъ философій восемнадцатаго вѣка. Высшее образованіе съ его научнымъ направленіемъ было для раціоналистической истины тѣмъ же, чѣмъ были въ средніе вѣка университеты съ ихъ теологическимъ направленіемъ для истины религіозной. Относительно этого начала Конституанта, Законодательный Корпусъ, Конвентъ, Совѣтъ пяти сотъ держатся одного мнѣнія. Все, что съ тѣхъ поръ было сдѣлано во Франціи, при всѣхъ режимахъ, для развитія высшаго образованія, коренится въ революціи и восходитъ къ той эпохѣ" {L. Liard: L'Enseigneme nt supérieur en France, 1789--1889, I, 310.}.
Таковы были практическіе результаты этого обширнаго научнаго синтеза, который попытался выработать энциклопедію. Она хотѣла представить читателю въ сжатомъ видѣ весь запасъ знаніи, добытыхъ о мірѣ, а развѣ наши университеты не представляютъ того, что Дону (Daunou) сказалъ объ институтѣ: "Онъ будетъ собраніемъ всей наличной учености".
Но мы позволимъ себѣ напомнить слѣдующее: чтобы составить этотъ великій систематическій и толковый словарь, чтобы доказать, какъ это сдѣлали его составители, взаимную зависимость наукъ между собою, недостаточно было быть, какъ Дидро, Даламберъ и Вольтеръ, только энциклопедистами, т.-е. имѣть очень разнообразный и почти универсальныя знанія. Нужно было еще понимать, какъ это превосходно сказалъ Даламберъ въ заголовкѣ энциклопедіи, что "вселенная для того, кто сумѣлъ бы охватить ее однимъ взоромъ, представляетъ одно цѣльное явленіе одной великой истины". Итакъ, недостаточно сказать, что въ XVIII вѣкѣ всѣ науки роднятся между собой; для этихъ философскихъ умовъ въ сущности есть только одна наука, это, еще разъ повторяю, наука о природѣ.