Всѣ "безпринципные вольнодумцы" похожи на тѣхъ скороспѣлыхъ дѣтей, которые, освободившись слишкомъ рано отъ материнскаго присмотра, не умѣютъ еще пользоваться своей независимостью иначе, какъ въ формѣ неповиновенія. Тоже было и съ свободной мыслью, преждевременно ускользнувшей изъ подъ опеки церкви, для которой она не была опасна, пока дѣйствительно не достигла вмѣстѣ съ Декартомъ зрѣлаго возраста.
"Большинство безбожниковъ нашего вѣка, говоритъ Бурдалу, безбожники по легкомыслію, а не но глубокому разуму".
Энциклопедисты будутъ атеистами по разуму, чего недоставало первымъ, то вторые получатъ отъ Декарта; тогда какъ вольнодумцы, просто "заблудшіе умы" -- могли противопоставить католическому, т.-е. универсальному авторитету церкви, только свои частныя, отдѣльныя "мнѣнія", Декартъ обращается къ принципу, еще болѣе универсальному, чѣмъ принципъ церкви, къ "естественному чистому разуму", общему всѣмъ здравомыслящимъ людямъ; и хотя Декартъ въ то же время открыто выражалъ уваженіе къ законамъ своей страны и "религіи своего дѣтства", тѣмъ не менѣе дальновидные умы, какъ Боссюэ, предчувствовали уже громадную опасность, грозящую религіи отъ этого новаго требованія признавать за истину лишь то, что мы ясно понимаемъ, и съ ужасомъ указывали, что "противъ церкви готовится великій походъ подъ именемъ картезіанской философіи". Уже самъ Декартъ, хотя и боялся быть отмѣченнымъ церковью, далъ объясненіе строенію вселенной чисто механическое, т.-е. вполнѣ раціоналистическое. Тѣ, кто явится послѣ него, болѣе послѣдовательные и болѣе картезіанцы, чѣмъ онъ самъ, распространятъ на всю область мысли его критическій методъ; они скажутъ себѣ какъ сказалъ Малуэ: "Непостижимость тайнъ откровенія ужаснула моя разумъ; методъ Декарта, который отрицается теологами, поразилъ меня: я не могъ понять, почему его можно примѣнять въ одной области разсужденій и исключать въ другой" {Malouet, Mémoires, 1874, Plon, I, 68.}. ХVIII вѣкъ примѣнитъ этотъ методъ ко всѣмъ вопросамъ и Шамборъ восклицаетъ съ полнымъ основаніемъ: "Декартъ далъ намъ универсальное орудіе!"
Универсальный разумъ, т.-e. разумъ, провозглашенный верховнымъ судьей во всѣхъ вещахъ -- не въ этомъ-ли сущность всего XVIII вѣка? Въ литературѣ, напримѣръ, ни у энциклопедистовъ, ни у кого-либо изъ ихъ современниковъ -- нельзя искать ни поэтическаго воображенія, ни краснорѣчивой страстности Боссюэ, Расина или Паскаля.
Философія, культъ разума, вотъ что, по мнѣнію д'Аламбера, составляетъ "вкусъ вѣка". Но, главнымъ образомъ, XVIII вѣкъ былъ занятъ изслѣдованіемъ и разрѣшеніемъ картезіанскимъ методомъ политическихъ и религіозныхъ вопросовъ, оставленныхъ безъ отвѣта предыдущимъ вѣкомъ. Разумъ, примѣненный къ политикѣ, это "духъ законовъ". "Божественныя музы, -- восклицаетъ Монтескье, -- я чувствую, что вы меня вдохновляете. Вы хотите, чтобы я говорилъ только во имя разума: это самое прекрасное, самое благородное, самое тонкое чувство!" И разумъ, по своему объясняющій религію, это духъ энциклопедіи. Такимъ образомъ энциклопедисты могутъ сколько-угодно смѣяться надъ теоріей "вихрей" и спиритуализмомъ Декарта; они все же прекрасно знаютъ и моментами открыто и громко говорятъ о о томъ, чѣмъ они обязаны самому смѣлому освободителю въ мірѣ человѣческой мысли. "Энциклопедія" на первыхъ же страницахъ заявляетъ, что Декартъ "стряхнулъ гнетъ авторитета; этимъ бунтомъ онъ оказалъ философіи болѣе существенную услугу, чѣмъ всѣ тѣ, какія были ею получены отъ его знаменитыхъ послѣдователей". Декартъ освободилъ не только философію, но и вообще всю человѣческую мысль, и ни его предшественникамъ, начиная съ среднихъ вѣковъ, ни его послѣдователямъ не удалось сказать ничего болѣе новаго и болѣе революціоннаго, какъ эти простыя слова: "Я долженъ считать истиннымъ только то, что мнѣ ясно представляется таковымъ".
Итакъ, отнынѣ истиннымъ было не то, что декретировала церковь, какъ въ католицизмѣ; не то, что написано въ библіи, какъ хотѣло протестанство; истиной было только то, что человѣкъ, при свѣтѣ своего сознанія, считалъ истиннымъ.
И эту истину -- это нужно замѣтить -- должны будутъ принять всѣ скептики и сами вольнодумцы, такъ какъ Декартъ началъ сомнѣваться вмѣстѣ съ ними, для того, чтобы заставить ихъ разсуждать вмѣстѣ съ собой. "Чувства обманываютъ, говоритъ онъ имъ, человѣческія мнѣнія противорѣчатъ другъ другу, нельзя точно пронести границу между бодрствованіемъ и сномъ, однимъ словомъ, нѣтъ ничего безспорнаго, за исключеніемъ одного: я, котораго обманываетъ всѣ окружающее, который сомнѣвается во всемъ, я не могу, однако сомнѣваться въ моемъ сомнѣніи, т.-e. въ моей мысли. Сказать -- я думаю, значитъ сказать я существую (cogito ergo sum); и въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія, это непоколебимо, потому что это очевидно для разума". А этотъ разумъ ничѣмъ не отличается отъ частнаго разума вольнодумцевъ, такъ какъ Декартъ рѣшилъ не искать болѣе никакой науки кромѣ той, которая могла бы находиться въ немъ самомъ.
Такъ была провозглашено Декартомъ, въ одно и тоже время и вмѣстѣ съ вольнодумцами, и противъ нихъ (онъ принялъ ихъ скептицизмъ и превратилъ его въ его же противоположность), -- абсолютное господство разума!
Въ слѣдующемъ вѣкѣ былъ сдѣланъ еще одинъ дальнѣйшій и рѣшительный шагъ: сомнѣнія высказаны были на этотъ разъ противъ догмъ церкви; кто же подсказалъ ихъ философамъ? конечно, разумъ.
Честь и слава разуму, уничтожившему ложныхъ боговъ. Брутъ былъ нѣкогда провозглашенъ властителемъ народа за то, что убилъ тирана: восемнадцатый вѣкъ обожествилъ разумъ за то, что онъ низвергъ тиранническаго Бога Израиля и его ложныхъ пророковъ!
Изъ трехъ великихъ принциповъ восемнадцатаго вѣка -- первый природа долженъ былъ родиться среди художниковъ, влюбленныхъ въ прекрасныя формы, и ему воздала честь Италія ренесанса; второй принципъ -- разумъ появился, какъ и слѣдовало ожидать, въ странѣ здраваго смысла и въ вѣкъ, по преимуществу, классическаго разума; что касается терпимости, то она могла быть провозглашена лишь въ дѣйствительно свободной странѣ, т.-е. въ такой, которая не походила бы на Францію Людовика XIV. Въ семнадцатомъ вѣкѣ существовала маленькая страна, гдѣ царила полная свобода мысли и слова; страна, гдѣ Спиноза могъ опубликовать свой смѣлый "Теолого-политическій трактатъ"; Это была Голландія, служившая въ семнадцатомъ вѣкѣ, по выраженію Байля, оплотомъ европейской свободы.
"На мою долю выпало рѣдкое счастье -- пишетъ Спиноза въ предисловіи къ своему "Трактату" -- жить въ республикѣ, гдѣ каждому предоставлена полная свобода думать и вѣрить въ Бога, какъ онъ желаетъ".
Наконецъ, принципъ терпимости нашелъ себѣ самаго лучшаго защитника въ скептикѣ, бывшемъ довольно религіознымъ, "чтобы серьезно говорить о религіи и поддерживать ея права на уваженіе, и достаточно независимымъ въ то же время отъ различныхъ религіозныхъ формъ, чтобы думать, что истина не составляетъ привиллегіи такого-то вѣроисповѣданія или такой-то теологической школы". Въ Голландіи въ это время жилъ человѣкъ, обладавшій достаточной независимостью ума, чтобы перемѣнить два раза религію, и у котораго, въ сущности, было лишь одно твердое убѣжденіе: что никто не можетъ обладать всей истиной нераздѣльно.
Нужно замѣтить, что терпимость всегда связана съ извѣстнымъ скептицизмомъ: примѣръ этого -- Монтэнь, и Бэйль зналъ Монтэня наизусть. Тотъ, кто считаетъ себя обладателемъ абсолютной истины, не можетъ воздержаться отъ извѣстнаго презрѣнія къ людямъ, думающимъ иначе, чѣмъ онъ, что является началомъ нетерпимости.
Только скептикъ могъ писать въ XVI в. такія фразы: "Нужна огромная ясность духа, чтобы убивать людей", или "Нужно придавать весьма высокую цѣну своимъ догадкамъ, чтобы изъ-за нихъ зажарить человѣка живьемъ" {Essais liv. III chap. XI.}.
Такимъ образомъ, свободной Голландіи, и въ Голландіи скептику Бэйлю, -- было какъ бы предопредѣлено провозгласить міру, -- такъ долго ее не признававшему, -- религіозную терпимость.
Бэйль, дѣйствительно, былъ не только, -- какъ его называетъ Жозефъ де-Мэстръ, "отцомъ современнаго безвѣрія" изъ этомъ смыслѣ, самымъ крупнымъ предтечей Энциклопедіи и Вольтера, -- онъ былъ также и первымъ глашатаемъ той благородной идеи гуманности, которая станетъ затѣмъ честью восемнадцатаго вѣка. Было бы слишкомъ долго перечислять заимствованія всякаго рода, какія дѣлали наши философы изъ "Dictionnaire critiqne": въ концѣ концовъ не отъ вина, если Бэйль говорилъ обо всемъ. Развѣ Де-Мэстръ и Бональдъ не пользовались сами аргументами Бэйля противъ разума и невѣрія? Всѣ они запасались провизіей на томъ большомъ "рынкѣ", который былъ открытъ Бэйлемъ для всѣхъ другихъ партій.
Было бы однако большой ошибкой считать энциклопедистовъ простыми продолжателями Бэйля, потому что въ нѣкоторыхъ вопросахъ они говорили какъ разъ обратное тому, что доказывалъ онъ. Если мы отбросимъ мелкія заимствованія, сдѣланный "энциклопедіей" изъ "критическаго словаря" (аргументы противъ библіи, чудесъ, и пр.), и остановимся -- какъ всегда дѣлали въ этомъ изслѣдованіи -- только на дѣйствительно новомъ, что принесъ Бэйль свободной мысли -- то мы должны будемъ воздать ему честь за слѣдующія три великія открытія: онъ, прежде всего, ясно отдѣлилъ нравственность отъ религіи. Бсть-ли вѣра единственный или даже лучшій способъ быть честнымъ человѣкомъ? Бэйль категорически отвѣчаетъ -- нѣтъ! "Неронъ былъ набоженъ; былъ ли онъ отъ этого менѣе жестокъ? Крестоносцы, совершавшіе жестокія опустошенія въ Болгаріи, не были развѣ вѣрными сынами церкви? Солдаты, которые грабятъ, насилуютъ и убиваютъ {"Pensées sur la Comète".}, развѣ они деисты или философы"?
По мнѣнію Бэйля, вполнѣ можно быть еретикомъ или даже атеистомъ и оставаться добродѣтельнымъ. Можно было бы сослаться на его собственный примѣрь: когда онъ былъ честнымъ человѣкомъ? Когда былъ католикомъ или когда перешелъ въ протестанство? Можно сказать, что онъ первый смѣло секуляризировалъ нравственность: философы будутъ только продолжателями Бэйля, когда приступятъ къ разработкѣ ученія естественной нравственности.
Итакъ, нравственность независима отъ религіи: къ счастью для нравственности, -- такъ какъ религія не основывается на разумѣ, и въ этомъ другое открытіе Бэйля: онъ не только различаетъ религію отъ разума, но онъ ихъ формально противополагаетъ другъ другу. Повидимому, говоритъ Бэйлъ, "религія служитъ только для того, чтобы разрушить небольшое количество здраваго смысла, который мы получили отъ природы" {Critique générale, 110.}. И далѣе: "какихъ только опустошеній не дѣлаютъ въ человѣческомъ умѣ религіозные предразсудки. Они настолько вытѣсняютъ изъ него естественныя идеи справедливости, что люди дѣлаются неспособными отличать добрые поступки отъ дурныхъ" {Nouvelles de la République des lettres, 356.}.
Здѣсь Бэйль идетъ не только дальше Декарта и его учениковъ (которые пытались согласить разумъ и вѣру), но даже дальше самого Локка, для котораго религія выше разума; по мнѣнію Бэйля, она противоположна ему.
Но каково же заключеніе Бэйля? Приносить ли онъ вѣру въ жертву разуму? Нѣтъ.
Если вѣра не разумна, то разумъ "развратенъ и безпокоенъ" и не ведетъ никуда; намъ только кажется, что онъ руководитъ людьми, въ дѣйствительности ими управляютъ страсти и предразсудки. Вѣра, какова бы она ни была, даже вполнѣ абсурдная, -- заслуживаетъ, чтобы ее сохранили; къ такому заключенію -- серьезно или нѣтъ -- приходитъ Бэйль.
Не таковъ выводъ философовъ.
Бэйль, судя по крайней мѣрѣ по его писаніямъ, -- и скептикъ, и вѣрующій въ одно и то-же время. Энциклопедисты же, наоборотъ, будутъ раціоналистами " атеистами, лишь только осмѣлятся, какъ Дидро и Гльбахъ, быть послѣдовательными до конца. Если они отрицаютъ Бога, то вѣрятъ въ науку и въ безконечный прогрессъ человѣчества, посредствомъ завоеваній науки;-- все это отрицаетъ авторъ "Dictionaire critique"; тогда какъ дли Бэйля самое большое удовольствіе было унизить человѣка, дѣломъ чести философовъ было освобожденіе и въ то же время возвышеніе его.
Переходимъ, наконецъ, къ третьему открытію Бэйля: оно, какъ намъ кажется, вытекаетъ логически изъ двухъ первыхъ. Если атеистъ можетъ быть честнымъ человѣкомъ, какое право имѣетъ государство его преслѣдовать? И затѣмъ, если религія, если всякая религія не разумна -- то не глупо-ли преслѣдовать васъ за то, что мы ее отрицаемъ?
Изъ этого ясно видно, какъ относительный скептицизмъ Бэйля приводить его къ терпимости.
"Какъ права истины могутъ измѣряться только на индивидуумахъ, такъ и истина можетъ дѣйствовать лишь тогда, когда сдѣлается частной (даже терминъ вольнодумцевъ!) и такъ сказать индивидуальной". Естественный выводъ изъ этой относительности знанія (какъ станутъ говорить позднѣе) -- таковъ: "Какая же истина должна быть обязательна для человѣка? Та-ли, которая прилагается къ Петру и Ивану и становится частной, особой для Ивана и Петра? А такъ какъ истины самой но себѣ, абсолютной, не существуетъ среди людей, то какъ же она можетъ быть обязательной?" И Бэйль прибавляетъ слѣдующія весьма многозначительныя слова: "Сражаться съ заблужденіями ударами палокъ, не такая-же ли это нелѣпость, какъ вести осаду бастіоновъ съ помощью рѣчей и силлогизмовъ?" Бэйль въ своей борьбѣ съ фанатизмомъ прибѣгаетъ къ помощи насмѣшекъ, совершенно вольтеровскихъ по духу и тому.
"Великій князь московскій, Василій, приказалъ принести себѣ тысячу блохъ; приказъ людямъ вѣрить въ ту или иную религію равносиленъ по невозможности московскому приказанію" {*) Commentaire philosophique, chap. VI, 2-me portis. О Бэйлѣ: Фаге (Dixhuitiéme siècle) и главнымъ образомъ Брюнетьеръ (Etudes critiques zur l'Histoire de la littérature franèaise, V-e série), который первый показалъ съ своей обычной ясностью все то, чѣмъ обязанъ Бэйлю Вольтеръ и его друзья. Статья "Терпимость" въ Энциклопедіи отсылаетъ насъ къ "Compelle intrare". Бэйль первый дѣйствительно понимаетъ терпимость, потому что онъ проповѣдуетъ ее и гугенотамъ, и католикамъ. Если онъ обвиняетъ герцога де-Гиза, то не щадить и принца Конде; считая, что Варфоломеевская ночь останется вѣчнымъ позоромъ для католической религіи, онъ въ то-же время думаетъ, что казнь Серве является гнуснымъ пятномъ на первыхъ временахъ реформаціи. Но "даже у протестантовъ можно прослыть за еретика, если будешь горячо говорить о терпимости, какъ это дѣлалъ я".}.
Мы показали, какъ, выходя изъ католическихъ среднихъ вѣковъ, міръ вновь нашелъ -- или изобрѣлъ три великія идеи -- природы, разума и человѣчности, -- которыя Энциклопедія противопоставляетъ доктринѣ церкви, ея всемогуществу и нетерпимости. Если къ именамъ, который мы уже называли, прибавимъ имя Фонтенелля, скромно подготовлявшаго антирелигіозную философію восемнадцатаго вѣка и обучавшаго его искусству сдѣлать ее понятной для всѣхъ, даже для маркизъ, -- то мы будемъ имѣть почти полный списокъ авангарда арміи энциклопедистовъ {О Фонтенеллѣ у La Harpe, Corresp. lit. II, 263; Faget (XVII Siècle) J. Denis (Le ХVIII siècle dans le XVII, Caen); Brunetiére (Manoel de l'Histoire de la littérature franèaise 229). Брюнетьеръ отмѣчаетъ вполнѣ справедливо двѣ идеи, завѣщанныя Фонтенеллемъ вѣку энциклопедистовъ: общность наукъ и постоянность законовъ природы.}.
Однако большинство историковъ и сами энциклопедисты утверждаютъ, что своими революціонными идеями и лучшими орудіями борьбы энциклопедія обязана англійскимъ деистамъ и свободной Англіи. Постараемся точно опредѣлить теперь мѣсто англійскаго деизма въ исторіи свободной мысли наканунѣ появленія энциклопедистовъ.