Прежде всего нужно было объявитъ обществу o выходѣ энциклопедіи и подготовить его къ вѣрному пониманію ея. Въ ноябрѣ 1750 г. Дидро, въ краткомъ проспектѣ, возвелъ фасадъ огромнаго монумента; въ іюлѣ 1751 г. Даламберъ, въ "Вступительной рѣчи", построилъ, такъ сказать, грандіозный вестибюль. Въ философскихъ обзорахъ онъ объяснилъ сначала, какъ зарождались науки, однѣ послѣ другихъ и однѣ отъ другихъ, и показалъ затѣмъ, кто были у различныхъ народовъ и въ различныя историческія эпохи -- ученые и мыслители, наиболѣе содѣйствовавшіе развитію человѣческаго знанія, о богатствахъ котораго подробно будетъ говорить словарь. Постараемся же дать представленіе объ этой знаменитой рѣчи, освободивъ ее отъ всѣхъ надстроекъ, которыя создавались во время работы, отъ тѣхъ "лѣсовъ", такъ сказать, которые окружали зданіе.
Громадный трудъ, предпринятый Дидро и Даламберомь, имѣлъ двѣ различныя цѣли: онъ долженъ былъ показать порядокъ и связь человѣческихъ знанія и, во-вторыхъ, онъ является объяснительнымъ систематическимъ словаремъ и долженъ, какъ таковой, одновременно заключать въ себѣ и общіе принципы наукъ и искусствъ, и наиболѣе существенныя подробности, составляющія самое тѣло и сущность ихъ.
Различныя науки, разсматриваемыя съ первой точки зрѣнія, т.-е. съ энциклопедической, связаны другъ съ другомъ цѣлью, звенья которой и нужно найти. Но для того, чтобы лучше установить эту энциклопедическую связь наукъ между собою, Даламберъ старается сперва отыскать въ самомъ отдаленномъ прошломъ человѣчества зарожденіе наукъ и установить ихъ историческую преемственность, т.-е. тѣ причины, которыя заставляютъ ихъ появляться однѣ вслѣдъ за другими. Каждая наука только соединеніе нашихъ мыслей о рядѣ отдѣльныхъ предметовъ, и если мы хотимъ продолжить нашъ анализъ до конца и достигнуть самаго источника вашихъ знаній, то нужно захватить, такъ сказать, при ихъ рожденіи первичныя идеи, которыя возникаютъ въ васъ и, такимъ образомъ, какъ бы прослѣдить древнюю исторію человѣческаго духа. И, наконецъ, сама идея -- не первичный фактъ въ этой исторіи, такъ какъ она сама порождается ощущеніемъ. Что узнаемъ мы посредствомъ ощущенія? Прежде всего о нашемъ существованіи, такъ какъ наши ощущенія -- это мы сами; во-вторыхъ, мы познаемъ тѣла и, раньше всего, наше собственное, такъ какъ, если оно, какъ и всѣ другія, внѣ насъ, все-таки оно самое близкой къ намъ-самимъ. Затѣмъ, -- и это третье завоеваніе духа, -- необходимость сохранять наше тѣло заставляетъ насъ различать среди внѣшнихъ предметовъ, тѣ, которые могутъ быть вамъ полезны или вредны, чтобы понемногу пріобрѣтать одни и остерегаться другихъ.
Сдѣлаемъ еще одинъ шагъ: среди существъ, находящихся внѣ насъ, мы замѣчаемъ подобныя намъ и отсюда заключаемъ, что у нихъ тѣ-же нужды, что и у насъ, и что въ нашихъ и ихъ интересахъ соединиться и помогать другъ другу. И вотъ съ этой цѣлью люди создаютъ рѣчь и общество.
Едва народится это общество, какъ наиболѣе сильные ужи начинаютъ притѣснять слабыхъ; тогда послѣдніе спрашиваютъ себя, есть-ли основанія для этихъ притѣсненій и, не находя ихъ, протестуютъ. Это крикъ природы; это начало нравственности, такъ-какъ это -- утвержденіе естественнаго права, спавшаго въ глубинѣ нашего созданія и внезапно пробужденнаго первымъ насиліемъ безъ достаточной причины, а, значитъ, и безъ справедливости. Наше тѣло, которому грозятъ со всѣхъ сторонъ самые разнообразные враги, скоро заставляетъ обратитъ вниманіе на самого себя и на необходимость искать во внѣ тѣхъ союзниковъ, которые помогутъ ему прежде всего жить, затѣмъ жить удобно;-- и вотъ мы на пути прикладныхъ наукъ и полезныхъ искусствъ. По этому пути люди прошли три стадіи. На первой они изучали природу и, пытаясь извлечь изъ этого изученія пользу для себя, изобрѣли земледѣліе и медицину: вѣдь нужно было прежде всего думать, какъ прокормить себѣ и какъ сохранить свою жизнь. Но послѣ того, какъ поди долгое время реально и "на практикѣ" комбинировали тѣла, которыя они употребляли дли своихъ нуждъ, и послѣ того, какъ они создали чисто эмпирическую физику (таковы земледѣліе и медицина первыхъ вѣковъ), люди понемногу стали комбинировать только въ умѣ наиболѣе отвлеченный свойства тѣлъ, напримѣръ, протяженность и число и, такимъ образомъ, во второй стадіи возникли геометрія и ариѳметика. Наконецъ, разложивъ тѣла на ихъ составные элементы и отдѣливъ отъ нихъ идеи, которыя мы о нихъ имѣемъ, -- чтобы основать на каждой изъ этихъ абстрактныхъ идей различныя науки, мы, идя обратно но нашимъ слѣдамъ, вновь возстановляемъ понемногу физическій міръ, возвращая тѣламъ ихъ свойства, реально ихъ создающія: мы возстановляемъ, напримѣръ, ихъ непроницаемость и движеніе и получаемъ механику; затѣмъ, изслѣдуя одновременно разстояніи и движеніе небесныхъ тѣлъ, мы основываемъ астрономію, -- т.е. самое высшее примѣненіе объединенныхъ механики и геометріи.
Итакъ, наше тѣло и его нужды, требующія удовлетворенія, -- такова была отправная точка нашихъ первыхъ изслѣдованій, которыя привели, въ концѣ концовъ, къ наиболѣе общимъ свойствамъ матерія: величинѣ и протяженности. Всѣ наши относительныя знанія о тѣлахъ заключаются между этими двумя идеями. Однако эти знанія, -- если и являются, быть можетъ, по времени первыми, -- не остаются долго единственными, занимающими человѣческій духъ: дѣйствительно, выгода, которую люди увидѣли въ расширеніи и комбинированіи своихъ идей, рано показала имъ ту пользу, какую они могли бы извлечь, возведя въ искусство самое пріобрѣтеніе этихъ идей и передачу ихъ другимъ. Это искусство -- логика; затѣмъ люди, чтобы лучше сообщать другъ другу свои мысли, не ограничились тѣмъ, что стали приводить ихъ въ логическій порядокъ, а захотѣли также и выражать ихъ возможно болѣе красиво, и для этого усовершенствовали языки и дали имъ законы, выработанные грамматиками.
Но логика и грамматика обращались лишь къ уму, желая заставить его понять идеи; люди же хотѣли найти дорогу и къ сердцу себѣ подобныхъ; хотѣли заставить ближнихъ раздѣлять ихъ чувства и ихъ страсти, и тогда-то человѣческій гнѣвъ произвелъ на свѣтъ чудеса краснорѣчія.
Затѣмъ еще новый успѣхъ: до сихъ поръ жили только въ кругу своихъ современниковъ, -- теперь же захотѣли одновременно жить и въ прошломъ и говоритъ съ будущими поколѣніями. Изъ этого благородного честолюбія, побуждающаго къ расширенію нашихъ знаній и продолженію вашей дѣятельности за предѣлы настоящаго, родилась Исторія, у которой немедленно же явилось двѣ помощницы: хронологія, размѣщающая людей во времени, и географія, указывающая ихъ мѣсто въ пространствѣ.
До сихъ поръ мы перечисляли лишь первичныя идеи, которыя мы получаемъ непосредственно отъ тѣлъ, и науки, являющіяся результатомъ этихъ идей. Но есть другой источникъ идей, не менѣе плодотворныхъ, чѣмъ первыя: это тѣ идеи, которыя образуемъ мы сами, воображая себѣ предметы, подобные тѣмъ тѣламъ, отъ которыхъ у насъ возникли первичныя идеи. Тогда -- это была сама природа, которую мы вопрошали, чтобы вырвать у нея ея тайны, и тѣ отвѣты, которые непосредственно она давала намъ, истолкованные нашимъ умомъ, становились понемногу науками о тѣлѣ и духѣ; теперь же -- природа, имитированная и преобразованная этой имитаціей лишь при посредствѣ нашего воображенія, станетъ предметомъ различныхъ искусствъ: архитектуры, живописи, скульптуры, поэзіи и музыки, общая цѣль которыхъ услаждать ужъ и чувства и украшать человѣческую жизнь. Такимъ образомъ все всходитъ отъ человѣка и все къ нему же приводятъ; созданныя человѣкомъ науки и искусства не имѣютъ другой цѣли, какъ удовлетвореніе нуждъ его тѣла и капризовъ его воображенія.
Итакъ, Даламберъ написалъ въ общихъ чертахъ исторій прогресса человѣческаго духа и сдѣлалъ это, какъ философъ, т.-е. въ виду невозможности найти свидѣтельства, онъ разсказалъ, какъ и когда науки должны были родиться и породить за собой другія; эта философическая исторія поможетъ намъ составить теперь на порогѣ энциклопедіи собственно энциклопедическую, т.-e. систематическую таблицу наукъ и искусствъ, или, какъ еще называетъ ее Даламберъ, ихъ генеалогическое древо.
Теперь вопросъ въ томъ, чтобы пользоваться этой исторіей наукъ, но не подчиняться ей, такъ какъ науки не укладываются логически въ томъ порядкѣ, въ какомъ исторически они слѣдовали одна за другой; точка зрѣнія здѣсь мѣняется: наблюдатель долженъ занять позицію, такъ сказать, надъ обширнымъ лабиринтомъ человѣческихъ знаній и оттуда обнять однимъ взглядомъ науки и искусства, замѣтить тѣ точки, гдѣ они соприкасаются, пути, ведущіе отъ однѣхъ въ другимъ, и составить какъ бы карту человѣческаго знанія.
Но какого метода надо придерживаться, чтобы хорошо начертить эту громадную карту и чтобы быть увѣреннымъ въ ея правильности и вѣрности границъ, проведенныхъ между различными странами этого интеллектуальнаго міра? Два способа предлагаетъ Даламберъ: одинъ -- расположить науки по все болѣе и болѣе возрастающей сложности ихъ предмета; второй -- расположить науки согласно тѣмъ различнымъ способностямъ человѣческаго духа, которыя затрагиваются той или иной наукой. Первая классификація болѣе естественна, потому что она покоится на самихъ реальностяхъ, которыя являются предметами наукъ; вторая -- какъ бы ее ни примѣняли -- не могла не быть нѣсколько произвольной, такъ какъ въ каждой наукѣ всегда затрагиваются нѣсколько свойствъ человѣческаго духа. Даламберъ выбралъ, однако второй методъ, такъ же какъ сдѣлалъ это и Дидро въ своемъ проспектѣ и самъ Бэконъ въ своемъ генеалогическомъ древѣ, которое служило образцомъ для Дидро и Даламбера. Послѣдуемъ за нимъ въ этомъ новомъ исканіи его ума и постараемся оцѣнить все значеніе его "рѣчи".
Нашъ духъ обладаетъ, въ сущности, тремя главными способвостями: памятью, разумомъ и воображеніемъ; мы называемъ ихъ въ томъ порядкѣ, какъ онѣ проявляются въ примѣненіи къ тѣмъ предметамъ, которые изучаетъ нашъ духъ.
Выводя отсюда тотъ историческій порядокъ, которому онъ слѣдовалъ въ первой часта и который, безъ сомнѣнія, привелъ его къ выбору этого метода раздѣленія, Даламберъ напоминаетъ, что о предметахъ мы имѣемъ сначала непосредственное знаніе, т.-e. полученное прямо и единственно отъ нихъ самихъ безъ помощи нашего размышленій, -- и способность, получающая и сохраняющая эти знанія, -- память; что касается нашей способности размышлять, -- то она обращается на предметы или для того, чтобы ихъ понять, -- тогда она носитъ названіе разума, -- или для того, что имъ подражать, имитировать ихъ и тогда это -- воображеніе. По мѣрѣ того, какъ упражняются эти три способности, развиваются также и три различныя отрасли знанія: исторія -- созданіе памяти, философія -- плодъ разума, искусство -- дитя воображенія.
Эти три разряда знаній образуютъ три главныя вѣтви, идущія отъ общаго ствола человѣческаго разуѵѣнія; въ свою очередь они также подраздѣляются на нѣсколько вѣтвей, смотря по тому, являются ли предметами ихъ изученія матеріальныя или духовныя явленія.
Такъ, напримѣръ, при изученіи Бога, человѣка и природы -- исторія можетъ имѣть слѣдующія подраздѣленія: священная исторія, относящихся къ Богу; общественная исторія, изучающая человѣка; затѣмъ исторія искусствъ и ремеслъ, т.-е.того употребленія, которое сдѣлать человѣкъ изъ твореній природы. Тоже можно сказать о другихъ способностяхъ -- разумѣ и воображеніи. Это распредѣленіе нашихъ званій, согласно тремъ нашимъ способностямъ, даетъ намъ еще одно интересное преимущество: оно можетъ дать намъ три параллельныя дѣленія всего писательскаго міра на ученыхъ, философовъ и поэтовъ, такъ какъ намять -- достояніе первыхъ, разумъ -- главная способность вторыхъ, а третьи -- отличаются по преимуществу воображеніемъ.
Таково генеалогическое древо человѣческихъ знанія, возвышающееся не безъ извѣстной величественности у входа въ энциклопедію и на которое современники смотрѣли съ большимъ удивленіемъ.
Но произведеніе Дидро и его друзей не должно было быть только "энциклопедіей", т.-e. трудомъ, гдѣ можно было найти цѣпь человѣческихъ знаніи; оно должно было представлять собою нѣчто большее: какъ мы уже сказали, трудъ этотъ долженъ былъ быть объяснительнымъ систематическимъ словаремъ, откуда читатели знакомились бы въ области и искусствъ, и наукъ съ принципами, положенными въ ихъ основаніе, и одновременно съ наиболѣе важными деталями, составляющими предметъ тѣхъ и другихъ. Философское изложеніе происхожденія и связи наукъ, которымъ начинается "Вступительная рѣчь", служило Даламберу для созданія его генеалогическаго древа, только что вами разсмотрѣннаго;-- точно также теперь историческое изложеніе нашихъ знаній въ томъ порядкѣ, какомъ они слѣдовали другъ за другомъ, будетъ служить ему для того, чтобы придать общій смыслъ и указать общую цѣль этого словаря и руководить самими авторами въ той манерѣ, съ какой они должны будутъ передавать всѣ эти знанія своимъ читателямъ. Но исторія нашихъ знаній почти совпадаетъ съ исторіей великихъ геніевъ, освѣщавшихъ путь человѣчеству, такъ какъ имъ обязана наука своими самыми блестящими завоеваніями, а "энциклопедія" своими самыми интересными страницами; вполнѣ естественно, что Даламберъ написалъ на фронтонѣ энциклопедическаго словаря самыя славныя имена мыслителей, которымъ онъ долженъ былъ воздать должное отъ имени науки и человѣчества.
Восходя затѣмъ къ эпохѣ Возрожденія (какъ это дѣлали и мы сами когда искали -- хотя и съ другой точки зрѣнія -- предшественниковъ энциклопедіи), Даламберъ показываетъ, какъ человѣческій духъ, послѣ долгаго сна въ средніе вѣка, обогатился сперва эрудиціей, затѣмъ заблисталъ въ искусствахъ и литературѣ и достигъ, наконецъ, зрѣлости въ изученіи философіи. Если здѣсь мы не находимъ, правда, того порядка, въ которомъ появлялись впервые главныя знанія (плоды воображенія предшествовали вмѣсто того, чтобы слѣдовать, -- какъ было выше, -- за пріобрѣтеніями разума) -- то это потому, что, вслѣдствіе долгаго невѣжества среднихъ вѣковъ, которымъ предшествовали вѣка свѣта, -- возрожденіе идей въ эпоху Ренессанса должно было необходимо отличаться отъ первоначальнаго процесса ихъ возникновенія. Для этого, дѣйствительно, было очень много причинъ: найдены произведенія древнихъ, изобрѣтено книгопечатанье и тотчасъ же засіяло со всѣхъ сторонъ знаніе. Стали изучать не природу, какъ дѣлали первые люди, -- а книги, тѣ древнія книги, которыя, казалось, достаточно было открыть, чтобы стать ученымъ; а, кромѣ того, всегда вѣдь читать было "легче, чѣмъ видѣть". Появились тѣ ученый Ренессанса, которые черпали обѣими руками изъ произведеній древности все, что было въ нихъ хорошаго и посредственнаго, но передавали намъ все это вмѣстѣ, они давали въ то-же время возможность отдѣлить золото отъ менѣе драгоцѣнныхъ веществъ: такимъ образомъ, кропотливая ученость была необходима, чтобы привести насъ къ художественной литературѣ.
Писатели эпохи возрожденія сперва переводили, затѣмъ подражали тѣмъ несравненнымъ учителямъ древности, всѣ попытки сравняться съ которыми всегда оставались тщетными; понемногу, однако, стали стараться, по примѣру-же древнихъ, думать самостоятельно и на собственномъ языкѣ и "воображеніе современныхъ писателей обновилось воображеніемъ древнихъ".
Поэзія, которая расправила свои крылья съ Ронсаромъ, съ Малербомъ окончательно опредѣлила свой полетъ; тогда какъ Бальзакъ придалъ нашей прозѣ особую плавность и благородство. Нашъ языкъ быль готовъ для шедевровъ и родился великій вѣкъ, -- по преимуществу вѣкъ литературы, т.-е. артистическаго воображенія, за которымъ послѣдовалъ вѣкъ разума и философскихъ наукъ.
Главными учителями этого вѣка знанія, которые приготовили пришествіе философіи, были въ Англіи -- Бэконь, во Франціи -- Декартъ. Бэконъ, -- первый изъ тѣхъ, кто въ тишинѣ работалъ надъ расширеніемъ человѣческихъ знаній, долженствовавшихъ понемногу просвѣтить міръ, -- краснорѣчивый философъ, который, сдѣлавъ перечисленіе всѣхъ наукъ, осмѣлился сказать людямъ: "Вотъ то немногое, что вы узнали, и все то, что вамъ остается еще изслѣдовать", -- предтеча и прямой вдохновитель энциклопедіи. Декартъ отважный, смѣлый умъ, который, свергнувъ гнетъ схоластики и авторитета, своимъ счастливымъ возмущеніемъ "оказалъ философіи услугу, быть можетъ, болѣе существенную чѣмъ всѣ, которыми она обязана его знаменитымъ послѣдователямъ".
Такимъ образомъ, Даламберъ имѣлъ право заявить далѣе (воздавъ должную честь генію Ньютона и мудрости Локка), что "Англія обязана намъ знаніемъ той философіи, которую мы получили отъ нея".
Въ данный моментъ, говоритъ онъ въ концѣ, Франція имѣетъ своихъ ученыхъ (и онъ могъ бы назвать самаго себя) и своихъ великихъ художниковъ слона и даже -- а это не малое преимущество -- первые говорятъ языкомъ вторыхъ: назовемъ только "Естественную исторію", полную величія и благородства; "Духъ Законовъ", "безсмертный памятникъ успѣховъ разума въ этомъ просвѣщенномъ вѣкѣ" и, наконецъ, "писателя, умѣвшаго лучше всѣхъ говорить обо всемъ и для всѣхъ, который былъ, и поэтомъ, и прозаикомъ, и философомъ, и ученымъ и обладалъ даромъ находить, безъ всякого усилія, для каждой мысли свойственное ей выраженіе". Нужно-ли пояснять что рѣчь идетъ о Вольтерѣ.
Попытаемся теперь, -- ознакомивъ читателей, какъ могли, съ ея содержаніемъ, -- оцѣнить эту "Вступительную рѣчь", бывшую дѣйствительно въ XVIII в. литературнымъ событіемъ и о которой даже враги энциклопедіи говорили съ почтительнымъ удивленіемъ. Въ наше время хвалить ее безъ всякихъ оговорокъ уже невозможно; тотъ самыя прогрессъ науки, о которомъ съ такимъ энтузіазмомъ говорить Даламберъ и которому онъ самъ весьма содѣйствовалъ своими работами, -- открылъ намъ, понемногу, нѣкоторые недостатки его произведенія. Одни изъ нихъ должны быть приписаны тому вѣку, который не могъ и подозрѣвать для выдвинутыхъ энциклопедистами великихъ задачъ тѣхъ новыхъ рѣшеній, которыя были найдены позднѣе, съ помощью наукъ тогда еще совершенно неизвѣстныхъ имъ: таковы, напримѣръ, историческая критика и филологія.
Что же касается ошибокъ или произвольныхъ утвержденій, за которыя отвѣтственность должна падать больше на Даламбера, то одни происходятъ вслѣдствіе его принадлежности къ партіи, нѣкоторые предразсудки и несправедливости которой нашли отраженіе и въ его "рѣчи"; его усилія возвыситься до спокойнаго безпристрастія рѣдко достигали цѣли. Другія ошибки были, наконецъ, просто ошибками вкуса, какъ, напримѣръ, сужденія о великихъ писателяхъ семнадцатаго вѣка, Даламберъ писалъ о нихъ кратко и сухо и мы ясно видимъ здѣсь математика, говорящаго о чуждой ему области -- поэзіи. Такъ. напримѣръ, Даламберъ полагалъ, что онъ вполнѣ охарактеризованъ Боссюэ, просто сказавъ, что тотъ не уступаетъ Демосфеву, и отдалъ должное Лафонтэну, замѣтивъ, что онъ почти заставляетъ забыть Эзопа и Федра.
Подобныя сужденія со стороны того, кто бралъ на себя долгъ размѣстить великихъ геніевъ человѣчества по соотвѣтствующимъ имъ рангамъ, врядъ ли могли внушить его читателямъ довѣріе къ его мнѣніямъ и его литературному вкусу.
Какъ философъ, Даламберъ дѣлаетъ не менѣе грубыя ошибки, чѣмъ литераторъ: онъ ставилъ въ вину Деварта, -- о которомъ въ другомъ мѣстѣ своей "рѣчи" говоритъ съ большой похвалой, -- то, что онъ мало сдѣлалъ въ области математики, тогда какъ его математическія работы "составляютъ теперь самую прочную и самую безспорную часть его славы". Здѣсь Даламберъ говоритъ, какъ "энциклопедистъ", и если онъ былъ по отношенію къ Декарту, даже въ своей "вступительной рѣчи" болѣе справедливъ, чѣмъ вся его партія, во тѣмъ не менѣе онъ все же не можетъ ни принести Декарта въ жертву Локку, такъ какъ Локкъ, по его мнѣнію, "создалъ метафизику". Протестантскій пасторъ Давидъ Булье краснорѣчиво отмститъ за всѣ дерзости энциклопедистовъ, сказанныя ими по адресу автора "Discours sur la Methode": "всѣ тѣ, кто со времени Декарта думаютъ и разсуждаютъ, обязаны ему этимъ драгоцѣннымъ даромъ разсужденія, который далъ вамъ уже рядъ превосходныхъ работъ. Ньютоны, Бейли, Лейбницы, Фонтенели (и самъ Локкъ, могъ бы онъ прибавить), всѣ они только ученики Декарта: кто можетъ похвалиться, -- что сдѣлалъ въ области духа такъ много, какъ онъ" {Pièces philosophiques et littéraires, par. М. Bouillier, 1754.}.
Кромѣ неловкостей литератора или несправедливостей человѣка партіи (мы могли бы привести еще много примѣровъ и тѣхъ и другихъ) въ "Рѣчи" можно еще найти -- какъ мы уже сказали -- и ошибки, которыхъ Даламберъ не могъ не сдѣлать, будучи сыномъ своего вѣка. Такъ, напримѣръ, ставя первыхъ людей лицомъ къ лицу съ природой, онъ намъ представляетъ ихъ -- какъ дѣлали это всѣ писатели восемнадцатаго вѣка -- занятыми исключительно полезнымъ, и не замѣчаетъ, что на ряду съ практическими званіями было еще съ самаго начала мѣсто для вещей, не менѣе цѣнныхъ. для первыхъ людей, хоти и совершенно безполезныхъ, -- а именно для грезъ и поэзій. Этотъ исключительный утилитаризмъ, которымъ онъ надѣлялъ первыя человѣческія существа, заставлялъ его дѣлать другую ошибку, также весьма распространенную въ его время: -- онъ заявлялъ, что первые люди, убѣдившись въ выгодахъ, которыя дастъ объединеніе, создали, чтобы усилить и укрѣпить это единеніе, -- рѣчь и общество.
Наконецъ, влюбленный въ абстракціи, какъ и всѣ философы его времени, Даламберъ видитъ даже, какъ рождаются эти абстракціи раньше времени, въ слишкомъ скороспѣломъ умѣ первыхъ людей, которые, по его словамъ, "отвлекаютъ отъ тѣлъ протяженность и опредѣляютъ свойства протяженности, -- что является предметомъ геометріи". Онъ не думаетъ, что первый геометръ -- гораздо менѣе философъ, чѣмъ онъ воображаетъ -- былъ тотъ, кто измѣрялъ поле или стволы деревьевъ, чтобы сдѣлать себѣ изъ нихъ хижину, и что первый, положившій основаніе ариѳметикѣ, былъ вѣроятно дикарь, считавшій плоды съ своихъ деревьевъ или пойманныя имъ рыбы. Даламберъ полагаетъ, что первый математикъ былъ тотъ, который "изобрѣлъ счетъ, чтобы сдѣлать болѣе легкими комбинаціи протяженія".
И это еще не все. Можно критиковать также и эту классификцію наукъ, которая составляетъ существенную часть его "Вступительной рѣчи", и было бы не трудно поколебать даже корни его генеалогическаго древа. Даламберъ называетъ, -- по мѣрѣ того какъ онѣ нарождаются, -- различныя науки, относя первыя (исторію) къ памяти; вторыя (философію) къ разуму, а послѣднія (искусства) къ воображенію. Но спрашивается, почему же воображеніе слѣдуетъ послѣ разума, хотя, какъ это уже умно замѣтилъ Фьеве, "человѣкъ чувствуетъ и мечтаетъ раньше, чѣмъ размышляетъ; онъ испытываетъ страсти ранѣе, чѣмъ комбинируетъ отвлеченныя понятія; онъ удивляется красотамъ природы ранѣе, чѣмъ составляетъ уравненія: словомъ, онъ раньше молодъ, а потомъ старъ".
Но предшествуетъ ли пробужденіе разума игрѣ воображенія, или идетъ вслѣдъ за нимъ, все же весьма большимъ заблужденіемъ является также стараніе Даламбера отнести каждую науку къ какой-либо изъ нашихъ способностей; какъ мы увидимъ, Дидро также своей "системой" обрекъ себя на это прокустово ложе и насильно втаскивалъ въ одну клѣтку теологію и садоводство по той причинѣ, что обѣ эти науки усваиваются одной и той-же способностью человѣческаго духа -- разумомъ. Но эти ошибки классификаціи къ счастью не имѣли большого значенія для всего содержанія энциклопедіи. Важно-ли было, напримѣръ, что для сохраненія цѣльности научной системы Дидро установилъ какое-то энциклопедическое родство между теологами и садовниками! Главное было въ томъ, что читатель все же находилъ въ приличномъ раздѣленіи въ однѣхъ статьяхъ толкованіе догмъ, а въ другихъ -- описаніе овощей.
Маніей вѣка было не только классифицировать науки, но и разсматривать всѣ существа и всѣ предметы сообразно тому, какія человѣческія способности затрогиваютъ эти науки и какія болѣе или менѣе искусственныя отношенія поддерживаютъ эти существа съ человѣкомъ.
Бюффонъ самъ писалъ въ 1749 г., т"-е. въ то время, когда. Даламберъ работалъ надъ своей "Вступительной рѣчью": "Намъ кажется легче, пріятнѣе и полезнѣе разсматривать всѣ вещи въ связи съ нами, чѣмъ при какой-либо другой точкѣ зрѣнія... Не лучше ли было бы на лошадью, которая принадлежитъ въ однокопытнымь животнымъ, помѣстить собаку многокопытную, которая имѣетъ обыкновеніе въ жизни дѣйствительно слѣдовать за лошадью (!), чѣмъ зебру, весьма мало намъ извѣстную и которая не можетъ имѣть никакой другой связи съ лошадью кромѣ однокопытности".
Изъ всѣхъ нашихъ критическихъ замѣчаній это послѣднее наиболѣе серьезно, такъ какъ оно касается самыхъ основъ "Вступительнои рѣчи". Однако, Даламберъ -- и вполнѣ резонно -- не былъ имъ особенно задѣтъ. Его бѣглый историческій очеркъ успѣховъ человѣческаго духа, а затѣмъ классификація наукъ, которую онъ попытался сдѣлать, вдохновляясь тѣми же самыми успѣхами, могли быть только временными и приблизительными. По мѣрѣ того, какъ съ теченіемъ времени совершенствовались древнія науки и появлялись новыя, не только расширялся духовный горизонтъ человѣчества, но и измѣнялось положеніе отдѣльныхъ областей знанія, такъ какъ время уничтожало барьеры, возведенные нашимъ ученымъ невѣжествомъ между фактами, сходство которыхъ мы замѣтили только позднѣе.
"Мы прекрасно понимаемъ, -- весьма умно замѣтилъ Даламберъ, -- что произвольность всегда будетъ царить въ подобномъ раздѣленіи (онъ говоритъ о своемъ генеалогическомъ древѣ) и, конечно, не можемъ думать, что наша система будетъ единственной или даже лучшей". Лучшей она безъ сомнѣнія была для той эпохи, въ которую была написана своимъ авторомъ, и о ней можно было бы сказать то же, что прекрасно сказалъ Даламберъ o картезіанскихъ вихряхъ: а именно, что "нельзя было тогда вообразить ничего лучшаго, такъ какъ нужно было пройти черезъ вихри, чтобы придти къ истинной системѣ міра". Кто могъ бы отрицать дѣйствительно, что "Рѣчь" Даламбера ни ведетъ насъ прямо въ классификаціи наукъ Огюста Конта; когда мы читаемъ у Littré, что "философія науки заключаетъ подчиненность наукъ между собою, законъ ихъ послѣдовательнаго развитія въ исторіи", то не кажется ли намъ, что это отрывокъ изъ "Вступительной рѣчи". И именно въ этомъ развитіи философіи науки произведеніе Даламбера занимаетъ видное мѣсто: это могучій синтезъ, -- и во многихъ отношеніяхъ весьма оригинальный, -- человѣческаго знанія. Спокойнымъ взоромъ охватываетъ Даламберъ огромную область, медленно завоеванную человѣческимъ умомъ; какъ бы для того, чтобы дать отдыхъ читателю отъ этого быстраго путешествія по такимъ обширнымъ и разнообразнымъ странамъ, онъ разбрасываетъ по пути множество интересныхъ подробностей и остроумныхъ замѣчаній.
Затѣмъ, время отъ времени, какъ бы для того, чтобы показать намъ, до какой степени онъ остается хозяиномъ своего предмета, онъ напоминаетъ намъ, что, съ одной стороны, "вселенная для того, кто сумѣлъ бы охватитъ ее однимъ взглядомъ, была бы однимъ фактомъ и одной великой истиной", и что, съ другой стороны, всѣ различныя науки, объединяющія, каждая по своему, вселенную, не что иное, какъ "вѣтви, идущія отъ одного ствола -- человѣческаго духа".
Итакъ, вся природа, "объединенная" человѣческимъ разумомъ, вотъ высшая цѣлъ, къ которой стремились въ теченіе многихъ вѣковъ ученые и мыслители всѣхъ странъ, сознательно или безсознательно. На какомъ разстоянія отъ этой цѣли находились ученые XVIII вѣка -- это мы хотѣли дать понять въ общихъ чертахъ при бѣгломъ обзорѣ "Вступительной рѣчи", подробнѣе мы ознакомимся съ этимъ вопросомъ изъ тщательнаго изученія содержанія словаря. Тамъ мы должны найти, систематически размѣщенными всѣ тѣ богатства человѣческаго духа, о которыхъ говоритъ Даламберь къ своимъ вступленіи. Эта "Вступительная рѣчь" является для читателя какъ бы чекомъ, который будетъ оплаченъ "Энциклопедіей", постепенно, томъ за томомъ.