ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.

I.

Доносъ преступника на самого себя.

Понятно, что въ эту ночь Арно дю-Тилль уже не заснулъ. Онъ лежалъ на соломѣ, глядя во всѣ глаза, погруженный въ соображенія о своемъ положеніи, въ составленіе плана, въ изъисканіе средствъ.

Придуманный имъ проектъ, состоявшій въ томъ, чтобъ въ послѣдній разъ подмѣнить себя бѣднымъ Мартэнъ-Герромъ, былъ, конечно, смѣлъ; но по самой этой смѣлости обѣщалъ успѣхъ.

Если случай такъ чудесно помогалъ ему, измѣнитъ ли себѣ Арно чрезъ собственную свою отвагу? Нѣтъ: онъ скоро оправился, не думая, впрочемъ, готовиться къ будущимъ событіямъ и нежданнымъ обстоятельствамъ.

Когда разсвѣло, Арно осмотрѣлъ свой костюмъ, нашелъ его совершенно приличнымъ, и постарался принять видъ и осанку, которые нѣкогда изучалъ у Мартэнъ-Герра. Подражаніе было удивительно, особенно, еслибъ еще немножко добродушія занять ему у своего двойника. Надо признаться, что этотъ пройдоха былъ рожденъ превосходнымъ актёромъ.

Въ восемь часовъ утра, дверь тюрьмы отворилась. Арно дю-Тилль подавилъ въ себѣ трепетъ и принялъ видъ равнодушный и спокойный. Показался сторожъ и ввелъ графа Монгомери.

-- Чортъ возьми! вотъ минута! подумалъ Арно.-- Теперь не плошай!

Съ тоскливымъ нетерпѣніемъ онъ ждалъ перваго слова, которое вырвется у Габріэля при видѣ его.

-- Здравствуй, бѣдняжка Мартэнъ-Герръ! вдругъ произнесъ Габріэль.

Арно дю-Тилль отдохнулъ. Графъ Монгомери, называя его Мартэномъ, смотрѣлъ ему прямо въ лицо. Заблужденіе опять начиналось. Арно былъ спасенъ!

-- Здравствуйте, мой добрый, дорогой господинъ, отвѣчалъ онъ съ чувствомъ признательности, которая, сказать по правдѣ, была не совсѣмъ притворна. Онъ осмѣлился примолвить:

-- Ну, что жь новаго, сударь?

-- По всѣмъ вѣроятіямъ, приговоръ будетъ произнесенъ сегодня утромъ, отвѣчалъ Габріэль.

-- Наконецъ! слава Господу! вскрикнулъ Арно.-- Признаюсь, хочется скорѣй дождаться конца. И нѣтъ никакого сомнѣнія, бояться тутъ нечего; не правда ли, сударь? Правое дѣло возьметъ верхъ.

-- Надѣюсь, сказалъ Габріэль, глядя на Арно пристальнѣй, нежели когда-нибудь.-- Этотъ подлый Арно дю-Тилль пускается на отчаянныя средства.

-- Не-уже-ли? что жь онъ тамъ еще путаетъ? спросилъ Арно.

-- Повѣришь ли? отвѣчалъ Габріэль:-- предатель еще-таки пытается возобновить прежній подлогъ.

-- Можетъ ли быть! вскрикнулъ Арно, поднявъ руки къ небу.-- Да какъ же это, Боже мой?

-- Онъ смѣетъ увѣрять, сказалъ Габріэль:-- что вчера, по окончаніи присутствія, стража ошиблась -- отвела его въ тюрьму Арно дю-Тилля, а тебя въ его.

-- Возможно ли! проговорилъ Арно съ видомъ изумленія и негодованія.-- И на чемъ онъ, несчастный, основываетъ это безстыдное* увѣреніе?

-- Вотъ видишь ли, отвѣчалъ Габріэль.-- Вчера и его и тебя не тотчасъ повели въ тюрьму. Судьи, во время совѣщанія, могли еще потребовать къ допросу того или другаго. Но этому караульные оставили его въ подъѣздѣ, между-тѣмъ, какъ тебя оставили на площадкѣ. Теперь онъ клянется, что тутъ-то и есть причина ошибки, и что обыкновенно оставляли Арно въ подъѣздѣ, а Мартэна на площадкѣ. Караульные, отправившись за своими арестантами, по его мнѣнію, очень-естественно перемѣшали васъ. Что касается до караульныхъ солдатъ, они тѣ же самые, что вели васъ обоихъ; эти человѣческія машины знаютъ только арестанта, не разбирая личности. На такихъ-то жалкихъ доводахъ основываетъ онъ свои новыя козни. Плачетъ человѣкъ, кричитъ, зоветъ меня, хочетъ меня видѣть!

-- Вы его въ-самомъ-дѣлѣ видѣли, сударь? быстро спросилъ Арно.

-- О, нѣтъ, сказалъ Габріэль.-- Я боюсь его хитростей и уловокъ. Онъ способенъ еще меня опутать и обмануть. Этотъ плутъ такъ уменъ и такъ дерзокъ!

-- Что жь это? Вы, сударь, теперь защищаете его! возразилъ Арно дю-Тилль, притворяясь недовольнымъ.

-- Я не защищаю его, Мартэнъ, сказалъ Габріэль.-- Но согласись, что у этого человѣка преизворотливый умъ, и что еслибъ онъ употребилъ на добро хоть половину своихъ способностей...

-- Онъ низкій человѣкъ! съ жаромъ закричалъ Арно.

-- Какъ ты сегодня нападаешь на него! замѣтилъ Габріэль.-- А я, признаюсь, когда шелъ сюда, думалъ, что вѣдь онъ никого не убилъ, что если его осудили, онъ будетъ повѣшенъ на этой же недѣлѣ, что смертная казнь, можетъ-быть, будетъ слишкомъ жестокимъ наказаніемъ за его преступленія, и что, наконецъ... мы могли бы, если ты хочешь, испросить ему помилованіе.

-- Испросить ему помилованіе! повторилъ Арно дю-Тилль съ маленькой нерѣшимостью.

-- Да, я знаю, что это дѣло нужно обдумать, сказалъ Габріэль.-- Ну-ка, подумай, Мартэнъ, что ты объ этомъ скажешь?

Арно дю-Тилль, подперши подбородокъ рукою и почесывая щеку, молча размышлялъ нѣсколько минутъ. Наконецъ -- надумался.

-- Нѣтъ, нѣтъ! не надо пощады! сказалъ онъ рѣшительно.-- Не надо пощады! это будетъ лучше.

-- О! о! произнесъ Габріэль:-- не зналъ я, что ты такой безжалостный, Мартэнъ; это не въ твоемъ обычаѣ; а ты же еще вчера жалѣлъ о своемъ подмѣнщикѣ, и только одного и просилъ, Чтобъ спасти его*

-- Вчера! вчера! бормоталъ Арно:-- вчера я еще не зналъ его послѣдней выходки, которая, по моему мнѣнію, гнуснѣйшая изъ всѣхъ.

-- Это правда, сказалъ Габріэль.-- Стало-быть, твое рѣшительное мнѣніе -- смерть преступнику?

-- Боже мой! возразилъ Арно дю-Тилль:-- вы, сударь, знаете, какъ душу мою возмущаютъ насиліе, мщеніе и кровавые приговоры. У меня сердце разрывается, когда подумаю, что долженъ согласиться съ этой жестокой необходимостью. Но -- это необходимость! Сообразите, сударь, что пока живъ этотъ человѣкъ, до такой степени похожій на меня, мое существованіе не можетъ быть спокойно. Послѣдняя дерзкая выходка, на которую онъ рѣшился, доказываетъ, что онъ неисправимъ. Держите его въ тюрьмѣ -- онъ убѣжитъ; сошлите въ ссылку -- воротится! И вотъ -- я въ вѣчномъ безпокойствѣ и мучительной тревогѣ: каждую минуту жду, что онъ явится возмутить и отравить мою жизнь. Друзья мои, моя жена никогда не могутъ быть увѣрены, что имѣютъ дѣло дѣйствительно со мною. Будетъ постоянная недовѣрчивость. Прійдется постоянно ждать новыхъ стычекъ, новыхъ споровъ. Наконецъ, я никогда не буду въ состояніи увѣриться, что владѣю самъ собою. Слѣдовательно, я долженъ буду насиловать свой характеръ, сударь, бороться съ тоской, съ отчаяніемъ! Конечно, остатокъ дней моихъ будетъ отравленъ горькой мыслью, что я былъ причиною смерти человѣка; но -- тому должно быть! тому должно быть! Его сегодняшняя ложь разогнала мои послѣдніе страхи. Пусть умретъ Арно дю-Тилль! Покоряюсь этой необходимости!

-- Пусть! онъ умретъ! сказалъ Габріэль.-- То-есть, умретъ, если осужденъ, потому-что приговоръ еще не объявленъ.

-- Какъ? развѣ это еще не достовѣрно извѣстно? спросилъ Арно.

-- Вѣроятно, но не вполнѣ извѣстно, отвѣчалъ Габріэль.-- Этотъ проклятый Арно вчера говорилъ предъ судомъ рѣчь очень-ловкую и очень-убѣдительную.

-- Вдвойнѣ я былъ глупъ! подумалъ Арно.

-- Вотъ, Мартэнъ, продолжалъ Габріэль:-- теперь ты такъ краснорѣчиво, съ такой увѣренностью доказываешь мнѣ необходимость смерти Арно, а между-тѣмъ -- помнишь ли, вчера предъ судомъ не могъ найдти ни одного довода, ни одного факта въ защиту истины. Не смотря на мои убѣжденія, ты стоялъ смущенный, почти безгласный. Тебѣ, однако, внушали средства защищаться отъ противника; но ты умѣлъ только обратить ихъ на себя же.

-- Это отъ-того, сударь, возразилъ Арно:-- что при васъ мнѣ не страшно, а передъ судьями я робѣю. Впрочемъ, признаюсь вамъ, я разсчитывалъ на свою правоту. Мнѣ казалось, что правосудіе будетъ ходатайствовать обо мнѣ больше, нежели я самъ. Но, видно, не то нужно съ этими законниками. Я вижу, что они хотятъ словъ. А! еслибъ это было въ началѣ! еслибъ они согласились еще меня выслушать!..

-- Ну! что жь бы ты сдѣлалъ, Мартэнъ?

-- О! я бы немножко принудилъ себя, я бы сталъ говорить! Мнѣ бы такимъ образомъ не трудно было уничтожить всѣ доказательства и ссылки этого Арно дю-Тилля.

-- О! это еще не такъ легко! сказалъ Габріэль.

-- Извините, сударь, возразилъ Арно.-- Я видѣлъ недостатки его хитростей, можетъ-быть, такъ же ясно, какъ онъ самъ ихъ видитъ, и еслибъ я не былъ такъ робокъ, еслибъ у меня всегда доставало словъ, я бы сказалъ судьямъ...

-- Посмотримъ, что бы ты сказалъ имъ? говори.

-- Что бы я сказалъ имъ? проговорилъ Арно.-- Ну, да очень-просто, сударь; слушайте!

Тутъ Арно дю-Тилль принялся опровергать свою вчерашнюю рѣчь. Онъ распутывалъ факты и недоразумѣнія отъ двойственнаго существованія Мартэнъ-Герра тѣмъ съ большею легкостью, что они были запутаны его собственною волею. Графъ Монгомери не могъ объяснить судьямъ нѣкоторыхъ обстоятельствъ, потому-что они для него самого показались необъяснимыми. Арно дю-Тилль изложилъ ему все съ удивительной ясностью. Онъ наконецъ показалъ Габріэлю два назначенія -- честнаго человѣка и плута, такъ же рѣзко различныхъ, такъ же не соединимыхъ между собою, какъ масло съ водой.

-- Но ты, съ своей стороны, имѣешь же на что сослаться въ Парижѣ? спросилъ Габріэль.

-- Безъ сомнѣнія, сударь, возразилъ Арно:-- и, въ случаѣ нужды, воспользуюсь приготовленными доказательствами. Я не вдругъ сдамся, и если ужь прижмутъ меня до-нельзя, я съумѣю сдѣлать отчаянную вылазку.

-- Однако, замѣтилъ Габріэль; -- Арно дю-Тилль ссылался на свидѣтельство г. Монморанси, и ты на это ничего не отвѣчалъ.

-- Пожалуй, я готовъ отвѣчать, сударь. Дѣйствительно, этотъ Арно дю-Тилль служилъ коннетаблю, но его служба была низкая. Онъ былъ чѣмъ-нибудь въ родѣ шпіона; этимъ-то и можно объяснить, какимъ образомъ и для чего онъ привязался къ вамъ -- для того, чтобъ слѣдить и наблюдать за вами. Но такими людьми пользуются, а не признаютъ ихъ. Вы думаете, что г. Монморанси рѣшится отвѣчать за поступки своего клеврета? Нѣтъ! нѣтъ! Арно дю-Тилль въ самой крайности не осмѣлится обратиться къ коннетаблю, и еслибъ, въ порывѣ отчаянія, и осмѣлился, то не сдѣлаетъ этого отъ стыда: г. Монморанси отрекся бы отъ него. И такъ, я заключаю...

Въ этомъ заключеніи, логическомъ и ясномъ, Арно дю-Тилль разрушилъ въ куски, до основанія, зданіе лжи, которое самъ такъ искусно построилъ наканунѣ.

Съ такою силою убѣжденія, съ такой подвижной рѣчью, Арно дю-Тилль въ наше время былъ бы превосходнымъ адвокатомъ. Тремя стами лѣтъ поторопился онъ родиться на свѣтъ. Пожалѣемъ о его тѣни!

-- Надѣюсь, что все это неопровержимо, сказалъ онъ въ заключеніе Габріэлю.-- Какъ досадно, что судьи не слышатъ, или не слыхали меня!

-- Они тебя слышали, сказалъ Габріэль.

-- Какъ такъ?

-- Смотри!

Дверь отворилась и -- пораженный, испуганный Арно увидѣлъ стоявшихъ съ величавой неподвижностью у самаго порога -- президента суда и двухъ судей.

-- Что это значитъ? проговорилъ онъ, обращаясь къ Габріэлю.

-- Это значитъ, отвѣчалъ графъ Монгомери:-- что я опасался застѣнчивости моего бѣднаго Мартэнъ-Герра; я хотѣлъ, чтобъ судьи выслушали его неопровержимые доводы.

-- Удивительно! произнесъ отдохнувшій Арно.-- Тысячу разъ благодаренъ вамъ, сударь.

И онъ обратился къ судьямъ:

-- Могу ли думать, сказалъ онъ, стараясь выразить голосомъ робость:-- могу ли надѣяться, что слова мои успѣли доказать правоту моего дѣла тѣмъ просвѣщеннымъ умамъ, которые въ эту минуту должны рѣшить судьбу мою?

-- Да, сказалъ президентъ:-- послѣ полученныхъ нами сейчасъ доказательствъ, мы убѣждены.

-- А!.. произнесъ торжествующій Арно дю-Тилль.

-- Но, возразилъ президентъ:-- другія доказательства, не менѣе ясныя, не менѣе сильныя, заставляютъ навѣрное думать, что вчера произошла ошибка и арестанты были перемѣшаны: что Мартэнъ-Герра отвели въ твою камеру, Арно дю-Тилля; а ты находишься теперь въ его камерѣ.

-- Какъ!.. Что такое? бормоталъ остолбенѣвшій Арно.-- Что вы скажете объ этомъ, сударь? прибавилъ онъ, обращаясь къ Габріэлю.

-- Я скажу то, что зналъ, отвѣчалъ Габріэль съ строгостію.-- Повторяю тебѣ, Арно, что я хотѣлъ, посредствомъ самого тебя, утвердить доказательства невинности Мартэна и твоей преступности. Ты, несчастный, принудилъ меня взяться за роль, къ которой я чувствую отвращеніе. Но твое безстыдство дало мнѣ вчера понять, что, вступая въ борьбу съ подобными тебѣ людьми, должно дѣйствовать ихъ же оружіемъ, и что обманщика можно побѣдить только обманомъ. Впрочемъ, ты и не допустилъ меня до хлопотъ, ты такъ поторопился измѣнить самому-себѣ, что одинъ, съ своей низостью, подошелъ къ самой западнѣ.

-- Къ западнѣ, повторилъ Арно.-- Такъ тутъ западня? Но, во всякомъ случаѣ, вы во мнѣ предаете своего Мартэна; не обманывайте себя, сударь!

-- Не настаивай, Арно дю-Тилль, возразилъ президентъ.-- Ошибка въ помѣщеніи была сдѣлана умышленно, по приказанію суда. Ты обличенъ невозвратно, говорю я.

-- Но если вы говорите, что была ошибка, продолжалъ безстыдный Арно:-- то кто же васъ увѣритъ, господинъ президентъ, что не было такой же ошибки въ исполненіи вашего приказанія?

-- Свидѣтельство караульныхъ и сторожей, отвѣчалъ президентъ.

-- Они ошибаются, возразилъ Арно дю-Тилль: -- я Мартэнъ-Герръ, конюшій г-на Монгомери; я не позволю осудить себя такимъ-образомъ! Сведите насъ вмѣстѣ съ вашимъ другимъ арестантомъ, поставьте насъ рядомъ и тогда попытайтесь угадать, попытайтесь отличить Арно дю-Тилля отъ Мартэнъ-Герра! преступника отъ невиннаго! Еще ли не было запутанности въ этомъ дѣлѣ -- а вы прибавляете новое недоразумѣніе. Вамъ совѣсть не позволитъ выйдти изъ него. Не смотря ни на что, я до конца буду кричать: Я Мартэнъ-Герръ! ничто меня не изобличитъ, ничто не опровергнетъ.

Судьи и Габріэль покачивали головами и тихо, грустно улыбались, глядя на это наглое, безстыдное упрямство.

-- Еще разъ говорю тебѣ, Арно дю-Тилль, сказалъ президентъ: -- что уже нѣтъ никакой возможности смѣшать тебя съ Мартэнъ-Герромъ.

-- Отъ-чего же? спросилъ Арно: -- почему это извѣстно? по какой примѣтѣ вы отличите насъ?

-- Ты сейчасъ это узнаешь, подлый человѣкъ! произнесъ съ негодованіемъ Габріэль.

Онъ подалъ знакъ -- и Мартэнъ-Герръ показался въ дверяхъ.

Мартэнъ-Герръ безъ плаща! Мартэнъ-Герръ калѣка! Мартэнъ-Герръ съ деревянной ногой!

-- Мартэнъ, мой вѣрный конюшій, говорилъ Габріэль, обращаясь къ Арно: -- избѣжавъ висѣлицы, которую ты велѣлъ построить для него въ Нойонѣ, не могъ избѣжать, подъ Калэ, слишкомъ законнаго мщенія, которое готовилось тебѣ за одно изъ твоихъ безчестныхъ дѣлъ; онъ вмѣсто тебя былъ брошенъ въ пропасть и лишился ноги, которая, по-крайней-мѣрѣ, по таинственной волѣ Провидѣнія, послужила теперь средствомъ распознать преслѣдователя отъ жертвы. Судьи здѣсь налицо; имъ уже нечего бояться ошибки: преступника они узнаютъ по его безстыдству, праваго -- по увѣчью.

Арно дю-Тилль, блѣдный, пораженный, уничтоженный страшнымъ словомъ и грознымъ взглядомъ Габріэля, не могъ болѣе защищаться и отрекаться: видъ изувѣченнаго Мартэна-Герра разрушилъ всю его ложь.

Тяжело, какъ безжизненная глыба, опустился Арно на полъ.

-- Я погибъ! пробормоталъ онъ: -- погибъ!

II.

Правосудіе.

Арно дю-Тилль въ-самомъ-дѣлѣ погибъ. Судъ немедленно приступилъ къ рѣшенію дѣла и, черезъ четверть часа, обвиненный былъ призванъ къ выслушанію приговора, который мы выписываемъ отъ слова до слова изъ тогдашнихъ документовъ.

"По допросу, произведенному узнику рюйской тюрьмы, Арно дю-Тиллю, онъ же Сансетъ, мнимый Мартэнъ-Герръ; по показаніямъ разныхъ свидѣтелей, Мартэнъ-Герра, Бертранды де-Ролль, Карбона-Баро и другихъ, и въ особенности -- графа Монгомери;

"По признанію самого обвиненнаго, который, послѣ тщетныхъ усилій оправдаться, наконецъ повинился въ своемъ преступленіи;

"Изъ которыхъ -- допроса, показаній и признанія явствуетъ:

"Что упомянутый Арно дю-Тилль ясно и достодолжно изобличенъ въ обманѣ, во лжи, въ подмѣнѣ фамиліи и имени, даннаго при крещеніи, въ прелюбодѣяніи, въ похищеніи, въ святотатствѣ, въ разныхъ кражахъ, присвоеніяхъ и проч.

"Судъ присудилъ и присуждаетъ означеннаго Арно дю-Тилля:

"Во-первыхъ, принести покаяніе предъ артигской церковью, на колѣняхъ, въ рубашкѣ, съ непокрытою головою и босыми ногами, съ петлею на шеѣ и зажженнымъ факеломъ въ рукахъ.

"Потомъ -- публично просить прощенія у Бога, короля и суда, а также у сказанныхъ Мартэнъ-Герра и Бертранды де-Ролль.

"По окончаніи сего, упомянутый Арно дю-Тилль будетъ отданъ въ руки палача, который будетъ водить его по улицамъ и площадямъ города Артига, постоянно съ петлею на шеѣ, и приведетъ предъ домъ вышерѣченнаго Мартэна-Герра.

"Затѣмъ, ему, дю-Тиллю, на висѣлицѣ, которая по сему случаю будетъ тамъ воздвигнута, быть повѣшену, удавлену, а тѣлу его -- сожжену.

"Сверхъ-того, судъ объявилъ и объявляетъ свободными отъ сужденія вышеозначенныхъ Мартэна-Герра и Бертранду де-Ролль и отсылаетъ сказаннаго Арно дю-Тилля къ артигскому судьѣ, чтобъ онъ привелъ въ исполненіе изложенный приговоръ, согласно его формѣ и содержанію.

"Произнесенъ судебнымъ порядкомъ въ Рюѣ, во второй день іюля мѣсяца 1558 года."

Арно дю-Тилль выслушалъ эту предвидѣнную имъ сентенцію съ угрюмымъ, мрачнымъ видомъ. Впрочемъ, онъ повторилъ свои признанія, согласился въ справедливости приговора и изъявилъ нѣкоторое раскаяніе.

-- Прошу милосердія у Бога и прощенія у людей, готовъ идти на казнь съ христіанскимъ смиреніемъ.

Мартэнъ-Герръ, бывшій тутъ же, явилъ новое доказательство своей неизмѣнной доброты, проливая слезы при этихъ, можетъ-быть, и лицемѣрныхъ словахъ своего врага.

Онъ побѣдилъ даже свою обычную скромность и спросилъ президента, нѣтъ ли какого-нибудь средства вымолить прощеніе Арно дю-Тиллю, которому онъ, съ своей стороны, отъ чистаго сердца прощалъ прошлое.

Но доброму Мартэну-Герру отвѣчали, что одинъ король имѣетъ право прощать, и что за такое важное и необыкновенное преступленіе онъ непремѣнно откажетъ въ милости, хотя бы даже самъ судъ принялъ на себя ходатайство.

-- Да! ворчалъ про себя Габріэль:-- да! король отказалъ бы въ помилованіи! Нѣтъ пощады! не бывать пощадѣ! пусть будетъ одна справедливость!

Мартэнъ-Герръ, вѣроятно, думалъ не такъ, какъ его господинъ; потому-что, слѣдуя своей склонности къ прощенію, онъ тутъ же протянулъ руки къ печальной и кающейся Бертрандѣ де-Ролль.

Бертранда не имѣла даже времени повторить просьбъ и обѣщаній, съ которыми она, по послѣдней благодѣтельной ошибкѣ, обращалась къ обманщику Арно дю-Тиллю, думая, что говоритъ мужу. Мартэнъ-Герръ не допустилъ ея снова оплакивать свои заблужденія и слабости. Жаркимъ поцалуемъ заставилъ онъ ее замолчать, и торжественно, весело повелъ въ тотъ маленькій, счастливый артигскій домикъ, котораго онъ такъ давно не видалъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Предъ этимъ самымъ домикомъ, который теперь опять былъ въ рукахъ законнаго владѣтеля, Арно дю-Тилль, спустя восемь дней послѣ объявленія приговора, подвергся, согласно сентенціи суда, заслуженному наказанію.

Изъ многихъ деревень, льё за двадцать, шли жители на зрѣлище казни, и улицы бѣднаго городка Артига въ этотъ день были многолюднѣе столичныхъ улицъ.

Надо замѣтить, что виновный въ послѣднія минуты показалъ нѣкоторую твердость, и увѣнчалъ по-крайней-мѣрѣ примѣрнымъ концомъ свое недостойное существованіе.

И когда, по установленному обычаю, палачъ трижды прокричалъ народу: "Правосудіе совершено!" когда безмолвная, пораженная толпа медленно удалялась, въ домѣ жертвы одинъ человѣкъ плакалъ и одна женщина молилась: то были Мартэнъ-Герръ и Бертранда де-Ролль.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Воздухъ родной стороны, видъ знакомыхъ мѣстъ, гдѣ протекла молодость Мартэна, гдѣ ласкала его любовь родныхъ и друзей; наконецъ, попеченія Бертранды, все это въ нѣсколько дней изгладило съ лица его слѣды скорби и заботъ.

Разъ, вечеромъ, въ томъ же полѣ, послѣ тихаго, счастливо-проведеннаго дня, сидѣлъ онъ на своемъ крыльцѣ, подъ вьющимся виноградомъ. Жена занималась чѣмъ-то по хозяйству въ домѣ. Мартэну слышны были ея шаги и потому онъ былъ какъ будто не одинъ. Глаза его были обращены въ правую сторону, къ солнцу, которое закатывалось въ полномъ блескѣ и обѣщало на завтра такой же прекрасный день.

Вотъ почему Мартэнъ-Герръ не замѣтилъ человѣка, который тихо подошелъ къ нему съ лѣвой стороны.

Этотъ человѣкъ остановился на минуту и съ улыбкой любовался спокойнымъ, нѣмымъ созерцаніемъ Мартэна.

Потомъ, онъ протянулъ къ нему руку и не говоря ни слова ударилъ его по-плечу.

Мартэнъ-Герръ быстро обернулся, поднялъ руку къ шляпѣ и всталъ.

-- Какъ! это вы, сударь! сказалъ онъ смутившись.-- Извините, я не замѣтилъ какъ вы подошли.

-- Не извиняйся, мой добрый Мартэнъ, возразилъ Габріэль (потому-что это былъ онъ): -- я пришелъ не нарушить твое спокойствіе, а напротивъ, чтобъ убѣдиться въ немъ.

-- А! въ такомъ случаѣ, сударь, посмотрите на меня, сказалъ Мартэнъ.

-- Я то и дѣлаю, Мартэнъ. Стало-быть, ты счастливъ?

-- О! счастливѣе ласточки въ воздухѣ, счастливѣе рыбы въ водѣ.

-- Понятно, возразилъ Габріэль: -- ты опять нашелъ въ своемъ домикѣ изобиліе и покой.

-- Да, это, конечно, одна изъ причинъ моего блаженства. Я, кажется, довольно побѣгалъ по свѣту, столько видѣлъ битвъ, столько бодрствовалъ, постился и страдалъ на разныя манеры, что ужь имѣю право отдохнуть нѣсколько дней съ пріятностію; не правда ли, сударь? Что касается до изобилія, прибавилъ онъ съ важностію -- я нашелъ домъ въ-самомъ-дѣлѣ богатымъ, даже слишкомъ богатымъ. Эти деньги не мои, я не хочу ихъ трогать. Арно дю-Тилль ихъ принесъ, и я ожидаю случая возвратить ихъ кому слѣдуетъ. Первая и большая часть принадлежитъ вамъ, сударь, потому-что онѣ утаены отъ вашего выкупа въ Кале. Сумма эта отложена въ сторону и совсѣмъ готова для врученія вамъ. А остальныя, какимъ бы образомъ ни достались онѣ Арно дю-Тиллю, мнѣ до нихъ дѣла нѣтъ! Эти экю могутъ осквернить руки. Господинъ Карбонъ-Барра думалъ такъ же какъ и я, честный онъ человѣкъ! Не имѣя большой нужды, онъ отказался отъ недостойнаго наслѣдства своего племянника. Судебныя издержки заплачены, слѣдовательно, этотъ остатокъ долженъ принадлежать неимущимъ.

-- По этому не великъ же твой достатокъ, бѣдный Мартэнъ! сказалъ Габріэль.

-- Извините, возразилъ конюшій: -- прослуживъ такъ долго у такого щедраго господина, какъ вы, нельзя не составить себѣ какого-нибудь состоянія. Я привезъ изъ Парижа довольно-значительную сумму. Сверхъ-того, родители Бертранды имѣли кое-что и оставили ей маленькое наслѣдство. Словомъ: мы будемъ даже богачами нашего околодка, когда я очищу свои долги и поисправлю кое-какія нужды.

-- Для этихъ-то исправленій, сказалъ Габріэль -- надѣюсь, ты, Мартэнъ, не откажешься принять отъ меня то, что отказался принять отъ Арно. Прошу тебя оставить у себя, въ знакъ моей памяти и признательности, ту сумму, которая, какъ ты говоришь, принадлежитъ мнѣ.

-- Какъ, сударь! вскричалъ Мартэнъ-Герръ:-- мнѣ такой значительный подарокъ!

-- Полно! не думаешь ли ты, что я хочу заплатить за твою преданность? я навсегда останусь твоимъ должникомъ! Перестань же упрямиться, Мартэнъ, и кончимъ этотъ разговоръ. Рѣшено! ты принимаешь эту бездѣлицу, не столько для себя, сколько для меня: вѣдь ты сказалъ, что не нуждаешься въ деньгахъ; можешь жить въ довольствѣ и пользоваться уваженіемъ; что не деньги составляютъ твое счастіе. Счастіе твое -- можетъ-быть, ты этого и не подозрѣваешь -- заключается въ томъ, что ты воротился въ тѣ мѣста, которыя видѣли тебя ребенкомъ и юношею, не правда ли?

-- Вы правы, сударь, сказалъ Мартэнъ-Герръ.-- Я чувствую себя довольнымъ съ-тѣхъ-поръ, какъ живу здѣсь, и именно потому, что я здѣсь... Съ какой радостію смотрю я на домы, деревья, дороги, на которые другой и не обратилъ бы вниманія. Мнѣ кажется, дышешь хорошо только тѣмъ воздухомъ, которымъ дышалъ въ первые дни жизни.

-- А что дѣлаютъ твои друзья, Мартэнъ? спросилъ Габріэль.-- Отъискалъ ли ты ихъ?

-- А, сударь! нѣкоторые ужь умерли... Но я-еще засталъ многихъ товарищей моей молодости; всѣ они любятъ меня по-прежнему, съ удовольствіемъ видятъ во мнѣ то же чистосердечіе, ту же дружбу и преданность. Всѣ они стыдятся, что смѣшали меня съ Арно дю-Тиллемъ, который, кажется, представилъ имъ образчикъ характера, совершенно противнаго моему. Двое или трое изъ нихъ даже поссорились съ подложнымъ Мартэнъ-Герромъ за его недобрые поступки. Надо видѣть, какъ они теперь этимъ гордятся! Однимъ-словомъ: они осыпаютъ меня наперерывъ, другъ передъ другомъ, знаками уваженія и вниманія, вѣроятно, для того, чтобъ вознаградить потерянное время. И, вотъ, мы говорили, сударь, о моемъ благополучіи: увѣряю васъ, что это одна изъ самыхъ важныхъ причинъ его.

-- Вѣрю, добрый Мартэнъ, вѣрю! сказалъ Габріэль.-- Но постой, говоря о друзьяхъ, ты ничего не говоришь о своей женѣ?

-- А! о моей женѣ... возразилъ Мартэнъ-Герръ, почесывая за ухомъ.

-- Ну, да! о твоей женѣ, сказалъ встревоженный Габріэль.-- А что? развѣ Бертранда по-прежнему тебя безпокоитъ? развѣ она не исправилась? Не-уже-ли она все еще не понимаетъ твоей доброты, не благодаритъ судьбу, давшую ей такого нѣжнаго и честнаго мужа? Не-уже-ли, Мартэнъ, она своими капризами опять принудитъ тебя оставить родину, разстаться съ своими привычками.

-- Хе! напротивъ, сударь! она слишкомъ привязываетъ меня къ этимъ привычкамъ, къ этому краю! Она ухаживаетъ за мной, ласкаетъ меня, цалуетъ. Ужь теперь нѣтъ ни капризовъ, ни ссоръ! Подлинно! она такого тихаго и ровнаго характера, какого я даже не стою. Я только-что открою ротъ, она ужь и бѣжитъ. Она не дожидается, чтобъ я сказалъ; сама отгадываетъ мои желанія. Удивительно! и какъ я отъ природы совсѣмъ не гордъ, не властолюбивъ, а скорѣе тихъ и скроменъ, то мы ведемъ просто медовую жизнь, составляемъ чету, лучше которой нѣтъ на свѣтѣ.

-- Ну, слава Богу! сказалъ Габріэль:-- а то, ты было-испугалъ меня.

-- Это вотъ отъ-чего, сударь: я чувствую какую-то неловкость, замѣшательство, когда нужно говорить объ этомъ предметѣ. У меня тогда на сердцѣ что-то особенное, мнѣ становится даже стыдно. Но съ вами, сударь, я могу говорить съ полной откровенностію и чистосердечіемъ, не правда ли?

-- Конечно.

Мартэнъ-Герръ боязливо осмотрѣлся, не подслушиваютъ ли его, а главное, не слышитъ ли жена. Потомъ, понизивъ голосъ, сказалъ:

-- Такъ вотъ что, сударь? Не только я прощаю этому бѣдному Арно дю-Тиллю, но теперь даже благословляю его. Какую услугу оказалъ онъ мнѣ! изъ тигрицы сдѣлалъ овцу, изъ демона -- ангела. Я собираю плоды его грубаго обращенія, не имѣя причины упрекать себя за это. Я желаю всѣмъ мужьямъ, которыхъ терзаютъ и мучатъ жены,-- а число ихъ, говорятъ, довольно не малое... Желаю имъ двойника, и двойника такого же... убѣждающаго, какъ мой. Однимъ-словомъ, сударь, Арно дю-Тилль причинилъ мнѣ много непріятностей и горя, это правда; но онъ вознаградилъ меня за все зло, упрочивъ, своею энергическою системою, мое домашнее счастіе, и спокойствіе моихъ послѣднихъ дней.

-- Конечно! сказалъ улыбаясь графъ Монгомери.

-- Стало-быть, я правъ, весело заключилъ Мартэнъ:-- благословляя Арно, хотя и тайно, потому-что каждый часъ наслаждаюсь счастливыми плодами его сотрудничества. У меня, вы знаете, сударь, есть нѣкоторая фантазія въ характерѣ: я во всемъ вижу хорошую сторону. И потому надо сознаться, что Арно больше послужилъ мнѣ, нежели повредилъ. Онъ былъ на время мужемъ моей жены; но передалъ мнѣ ее такою милою: слаще майскаго дня; похитилъ-было у меня имущество и друзей, но, благодаря ему, имущество возвратилось ко мнѣ съ избыткомъ, а дружба стала крѣпче прежней. Онъ заставилъ меня пройдти чрезъ самыя жестокія испытанія, именно, въ Нойонѣ и Кале; за то теперешняя жизнь моя кажется мнѣ еще пріятнѣе. Итакъ, мнѣ остается только благодарить добраго Арно, и я благодарю его.

-- Благородное у тебя сердце, сказалъ Габріель!

-- О! возразилъ Мартэнъ-Герръ, принявъ снова серьёзный видъ: -- тотъ, кого прежде всего и больше всего должно благодарить и уважать -- не Арно дю-Тилля, невольнаго благодѣтеля, а васъ, сударь, васъ, которому дѣйствительно обязанъ я всѣми благами -- отечествомъ, состояніемъ, друзьями -- женой!

-- Еще разъ говорю, довольно объ этомъ, Мартэнъ, сказалъ Габріэль.-- Я желаю только, чтобъ ты пользовался всѣми этими благами. И ты ими пользуешься, не правда ли? скажи мнѣ еще разъ: ты счастливъ?

-- Счастливъ, сударь, повторяю вамъ, счастливъ, какъ никогда не бывалъ.

-- Вотъ все, что я хотѣлъ знать, сказалъ Габріэль.-- И теперь могу уѣхать.

-- Какъ уѣхать? вскричалъ Мартэнъ.-- Вы думаете ѣхать, сударь?

-- Да, Мартэнъ. Меня ничто здѣсь не удерживаетъ.

-- Простите! это правда. Когда же вы ѣдете?

-- Сегодня вечеромъ.

-- И вы меня не предупредили! вскричалъ Мартэнъ-Герръ.-- Ахъ, я, соня! лѣнивый! какъ я могъ забыть! Но постойте, постойте, сударь! это васъ не задержитъ! сейчасъ.

-- Что такое! спросилъ Габріэль.

-- А мои сборы къ отъѣзду! Онъ проворно вскочилъ и побѣжалъ къ дому.

-- Бертранда! Бертранда! кричалъ онъ.

-- Зачѣмъ зовешь ты жену, Мартэнъ? спросилъ Габріэль.

-- Сейчасъ уложить мои вещи и проститься со мной, сударь.

-- Но этого не нужно, добрый Мартэнъ; вѣдь ты не ѣдешь со мной.

-- Какъ! вы не берете меня съ собой! сказалъ Мартэнъ-Герръ.

-- Нѣтъ, я ѣду одинъ.

-- Съ тѣмъ, чтобъ больше не возвратиться?

-- По-крайней-мѣрѣ, чтобъ долго не возвратиться.

-- Въ такомъ случаѣ, чѣмъ же вы мной недовольны, сударь? печально проговорилъ Мартэнъ-Герръ.

-- Напротивъ, Мартэнъ, ты мой самый вѣрный, самый преданный слуга.

-- Однако, возразилъ Мартэнъ: -- обыкновенно водится такъ, что слуга слѣдуетъ за своимъ господиномъ, конюшій за всадникомъ, а вы не берете меня!

-- У меня на это три достаточныя причины, Мартэнъ.

-- Осмѣлюсь ли спросить, сударь, какія?

-- Во-первыхъ, возразилъ Габріэль: -- было бы жестоко, Мартэнъ, оторвать тебя отъ этого счастія, до котораго ты такъ поздно добился, лишить тебя отдыха, такъ справедливо заслуженнаго?

-- О, если такъ, сударь, моя обязанность за вами слѣдовать, служить вамъ до послѣдней минуты, Я готовъ бы былъ, кажется, покинуть рай для васъ.

-- Да; но я не долженъ употреблять во зло этого усердія, за которое благодарю тебя, сказалъ Габріэль.-- Притомъ, несчастный случай, котораго ты былъ жертвою въ Кале, не позволяетъ тебѣ, бѣдный Мартэнъ, оказывать мнѣ такія же дѣятельныя услуги, какъ прежде.

-- А! это правда, сударь! Я ужь не могу сражаться подлѣ васъ, не могу ѣздить верхомъ за вами. Но въ Парижѣ, въ Монгомери, или даже въ лагерѣ -- есть услуги, для которыхъ бываетъ нуженъ человѣкъ довѣренный, и эти-то услуги, надѣюсь, еы можете возложить на бѣднаго инвалида -- онъ исполнитъ ихъ со всею точностью.

-- Знаю, Мартэнъ, и можетъ-быть эгоизмъ заставилъ бы меня согласиться съ тобою, еслибъ не было еще третьей причины.

-- Могу ли я знать ее, сударь?

-- Да, отвѣчалъ Габріэль, серьёзно и задумчиво:-- но съ условіемъ, что ты, не углубляясь въ подробности, удовольствуешься тѣмъ, что я скажу, и не будешь больше усиливаться служить мнѣ.

-- Стало-быть, это что-нибудь очень-важное, повелительное, сударь?

-- Грустное и недопускающее возраженій, Мартэнъ, сказалъ Габріэль мрачнымъ голосомъ.-- До-сихъ-поръ, удѣломъ всей моей жизни была честь; а еслибъ я чаще дозволилъ произносить мое имя, жизнь моя была бы полна славы. Кажется, я оказалъ Франціи не мало услугъ; Сен-Кентенъ и Кале доказываютъ, что я благородно, доблестно заплатилъ долгъ отечеству.

-- Кто лучше меня это знаетъ! сказалъ Мартэнъ-Герръ.

-- Да; но, Мартэнъ, сколько эта первая часть моей жизни была чиста и великодушна, не боялась людей и свѣта, столько та, которую мнѣ остается пройдти -- будетъ темна, ужасна, будетъ искать тайны и мрака. Въ дѣйствіяхъ, вѣроятно, будетъ та же энергія; но причины и цѣль -- останутся скрытыми. До-сихъ-поръ предо мною было обширное поле, на которомъ я могъ открыто дѣйствовать предъ очами Бога и людей, и весело ратовать, стараясь заслужить общую благодарность. Теперь -- во мракѣ ночи долженъ я мстить врагамъ моимъ. Прежде, я сражался, теперь -- долженъ наказывать. Изъ французскаго солдата я сдѣлаюсь бичомъ.

-- Боже мой! вскричалъ Мартэнъ-Герръ, скрестивъ руки.

-- И такъ -- я долженъ быть одинъ въ этомъ тайномъ дѣлѣ; въ немъ хочу я быть одной бездушной машиной, а не существомъ мыслящимъ. И если я желаю, чтобъ въ исполненіи этого страшнаго дѣла только половина моего собственнаго существа приняла участіе, то какъ же ты хочешь, Мартэнъ, чтобъ я рѣшился принять тебя въ товарищи?

-- Вы правы; я понимаю васъ, сударь, сказалъ вѣрный конюшій, печально опустивъ голову. Благодарю васъ за это объясненіе, хотя мнѣ горько его слышать; но покоряюсь, потому-что такъ обѣщалъ.

-- Въ свою очередь и я благодарю тебя за эту покорность, сказалъ Габріэль: -- преданность здѣсь состоитъ въ томъ, чтобъ не слишкомъ увеличивать тяжелое бремя отвѣтственности, которая и безъ того давитъ меня.

-- Впрочемъ, не-уже-ли, сударь, я рѣшительно ничѣмъ не могу быть вамъ полезенъ въ этомъ случаѣ?

-- Ты можешь молить Бога, Мартэнъ, чтобы Онъ, согласно съ моимъ желаніемъ, пощадилъ меня отъ того, къ чему мнѣ такъ трудно приступить. Ты благочестивъ, честенъ и непороченъ, другъ мой, и потому мнѣ нужнѣе твоя молитва, нежели рука.

-- Я буду молиться, сударь, молиться -- и съ какимъ усердіемъ!

-- Прощай же, Мартэнъ, сказалъ Габріэль: -- прощай; я долженъ спѣшить въ Парижъ, приготовиться и ждать дня, который Богу угодно будетъ назначить. Всю жизнь мою я защищалъ правду, сражаясь за праваго. Да вспомнитъ это Господь въ тотъ страшный день, о которомъ я говорю!

И, поднявъ глаза къ небу, онъ проговорилъ:

-- Правосудіе! правосудіе!

Въ-теченіе шести мѣсяцевъ, всякій разъ, когда Габріэль открывалъ глаза, они обращались къ небу, у котораго просилъ онъ правосудія. А когда закрывалъ ихъ -- мрачная темница Шатле представлялась его воображенію еще мрачнѣе!

Спустя десять минутъ, онъ съ трудомъ освободился отъ слезныхъ прощаній Мартэна-Герра и Бертранды де-Ролль.

-- Прощай же, прощай, добрый Мартэнъ, вѣрный мой другъ! говорилъ онъ, освобождая почти насильно свои руки изъ рукъ конюшаго, который, заливаясь слезами, цаловалъ ихъ.-- Прощай! мнѣ нужно ѣхать, мы увидимся.

-- Прощайте, сударь, благослови васъ Богъ! сохрани васъ Господь!

Вотъ все, что могъ сказать бѣдный Мартэнъ-Герръ, совершенно задыхаясь отъ слезъ.,

И сквозь слезы смотрѣлъ онъ на своего господина и благодѣтеля, пока тотъ садился на лошадь и пока не исчезъ въ темнотѣ наступавшей ночи.

III.

Два письма.

По окончаніи процесса о двухъ Мартэнъ-Геррахъ, такого запутаннаго и такъ счастливо кончившагося, Габріэль Монгомери слова исчезъ на нѣсколько мѣсяцевъ и снова началъ жизнь скитальческую, неопредѣленную и таинственную. Его встрѣчали въ двадцати различныхъ мѣстахъ. Однакожь, онъ никогда не удалялся ни отъ окрестностей Парижа, ни отъ двора, скрываясь въ тѣни такимъ образомъ, что все видѣлъ, не будучи самъ замѣченъ.

Онъ выжидалъ случая, но случаи располагались не по его желанію. Умъ молодаго человѣка, весь занятый одною мыслію, еще не видѣлъ конца, котораго ждалъ.

Одно замѣчательное событіе случилось въ политическомъ мірѣ въ-теченіе этихъ нѣсколькихъ мѣсяцевъ, именно: заключеніе шатокамбрзскаго договора.

Коннетабль Монморанси, завидуя подвигамъ герцога Гиза и новымъ правамъ, которыя его соперникъ пріобрѣталъ съ каждымъ днемъ на благодарность народа и милость короля, заставилъ наконецъ Генриха II согласиться на миръ, съ помощію сильнаго вліянія Діаны Пуатье.

Договоръ былъ подписанъ 3-го апрѣля 1559. Хотя онъ былъ слѣдствіемъ одержанной полной побѣды, но не былъ выгоденъ для Франціи.

Она удержала три епископства: Мецъ, Туль и Верденъ съ ихъ округами. Кале оставленъ за нею только на восемь лѣтъ, съ обязательствомъ уплатить восемь сотъ тысячь золотыхъ экю Англіи, если эта крѣпость не будетъ возвращена по истеченіи срока (но Кале, этотъ ключъ Франціи, никогда послѣ не былъ возвращенъ, и восемь сотъ тысячь экю не были заплачены). Наконецъ, Франціи были возвращены Сен-Кентенъ и Гамъ и временно предоставлены Пьемонтъ, Туринъ и Пиньероль.

Но Филиппъ II получилъ въ безусловное владѣніе сильныя крѣпости: Тіонвиль, Маріенбуръ, Гедевъ. Онъ велѣлъ срыть Теруанъ и Ивуа, и заставилъ отдать Бульйонъ епископу люттихскому, Гэнуэзцамъ островъ Корсику, Филиберу-Савойскому большую часть Савойи и Пьемонта, завоеванныхъ въ царствованіе Франциска I. Наконецъ, онъ обнародовалъ свой бракъ съ Елизаветою, дочерью короля французскаго и бракъ герцога савойскаго съ принцессою Маргаритою. Такихъ благопріятныхъ послѣдствій онъ не могъ ожидать даже и послѣ побѣды при Сен-Лоранѣ.

Герцогъ Гизъ, взбѣшенный, прискакалъ изъ арміи и громко и не безъ причины осуждалъ Монморанси въ измѣнѣ и порицалъ слабость короля, которцій однимъ почеркомъ пера уступилъ то, чего оружіе испанское не могло бы вырвать послѣ тридцатилѣтнихъ успѣховъ.

Но дѣло было слѣлапо, и мрачное негодованіе Балафре (новое названіе Гиза отъ полученной имъ раны) ничего не поправило.

Габріэль не упустилъ изъ виду досады, которую долженъ питать и питаетъ герцогъ Гизъ, видя, какъ всѣ его геніальныя соображенія разрѣшились ничѣмъ, по милости коварныхъ происковъ.

Гнѣвъ этого новаго Коріолана можетъ при случаѣ содѣйствовать къ осуществленію намѣреній Габріэля.

Не одинъ Франсуа-Лотарингскій былъ недоволенъ правительствомъ.

Однажды Габріэль встрѣтилъ въ окрестностяхъ Пре-о-Клера барона Ла-Реноди, котораго онъ не видалъ со времени утренней конференціи въ Улицѣ-Св.-Якова.

Вмѣсто того, чтобъ скрыться отъ него, какъ онъ это обыкновенно дѣлалъ при встрѣчѣ съ знакомыми, Габріэль подошелъ къ нему.

Эти люди были созданы другъ для друга; много добрыхъ свойствъ было въ нихъ общихъ: оба -- существа энергическія, доблестныя; ихъ призваніемъ была неутомимая дѣятельность, ихъ страстью -- любовь къ правосудію.

Послѣ первыхъ привѣтствій:

-- А что, сказалъ рѣшительнымъ тономъ Ла-Реноди:-- я видѣлъ Амброаза Паре. Вѣдь ты изъ нашихъ, не такъ ли?

-- По сердцу да, но на дѣлѣ нѣтъ, отвѣчалъ Габріэль.

-- А когда же, наконецъ, ты пристанешь къ намъ совершенно и открыто? сказалъ Ла-Реноди.

-- Я не буду теперь говорить съ тобою языкомъ эгоистическимъ, который, можетъ-быть, былъ причиною твоего негодованія, возразилъ Габріэль. Я, напротивъ, скажу тебѣ, что я захочу быть вашимъ, когда вы будете нуждаться во мнѣ, и когда вы мнѣ болѣе нужны не будете.

-- Это великодушно! воскликнулъ Ла-Реподи.-- Благородный человѣкъ тебѣ удивляется: по человѣкъ, принадлежащій къ партіи, не можетъ подражать тебѣ. Если ты ждешь той минуты, когда понадобятся намъ всѣ наши друзья, то знай же, что эта минута настала.

-- Что же случилось? спросилъ Габріэль.

-- Есть тайный замыселъ противъ свободы исповѣданій, сказалъ Ла-Реноди.-- Хотятъ разомъ избавиться отъ всѣхъ протестантовъ.

-- А на чемъ основываешь ты эти слухи?

-- Да это очень-ясно, возразилъ баронъ.-- Антуанъ Минаръ, президентъ парламента, громко сказалъ на совѣтѣ въ Сен-Жерменѣ: "что надо нанести сильный ударъ, если не хотятъ увидѣть здѣсь скоро республику въ родѣ швейцарскихъ "кантоновъ"?

-- Какъ! онъ произнесъ слово республика? вскричалъ удивленный Габріэль.-- Но, безъ сомнѣнія, онъ хотѣлъ усилить мѣры къ спасенію, и преувеличилъ опасность?

-- Немногимъ, отвѣчалъ Ла-Реноди, понизивъ голосъ.-- Немногимъ, по правдѣ сказать, онъ ее преувеличилъ. Мы тоже нѣсколько перемѣнились со времени нашего собранія въ комнатѣ Кальвина. Теоріи Амброаза Паре не показались бы намъ теперь такими смѣлыми; впрочемъ, ты видишь, насъ доводятъ до крайности.

-- Если такъ, живо отвѣчалъ Габріэль: -- я буду вашимъ, можетъ-быть, гораздо-скорѣе, чѣмъ думалъ.

-- И слава Богу! вскричалъ Ла-Реноди.

-- На которую же сторону должно мнѣ обратить глаза? спросилъ Габріэль.

-- На парламентъ, гдѣ завязался споръ по поводу этого вопроса, сказалъ баронъ.-- Евангелическая партія насчитываетъ тамъ немного голосовъ въ свою пользу: Анна Дюбургъ, Анри Дюфоръ, Никола Дюваль, Эсташъ Де-ла-Портъ и еще человѣкъ двадцать... Но сильны эти голоса и страшна партія! Верховнымъ совѣтомъ домогаются гопенія на еретиковъ; приверженцы кальвинизма отвѣчаютъ, что по смыслу копстанцскаго и базельскаго уставовъ дѣла религіозныя должны быть рѣшаемы на генеральномъ соборѣ. Они имѣютъ на своей сторонѣ законъ; поэтому прійдется употребить противъ нихъ насиліе. Но мы бодрствуемъ, бодрствуй же и ты съ нами.

-- Довольно, сказалъ Габріэль.

-- Оставайся въ Парижѣ въ своемъ домѣ, чтобъ можно было извѣстить тебя въ случаѣ нужды, продолжалъ Ла-Реноди.

-- Это для меня будетъ дорого стоить, но я останусь, сказалъ Габріэль: -- съ тѣмъ только, чтобъ вы не долго заставили меня томиться. Вы уже много говорили и писали, теперь пора исполнять и дѣйствовать.

-- Это и мое мнѣніе, сказалъ Ла-Реноди.-- Будь наготовѣ и успокойся.

Они разстались. Габріэль задумчиво удалился.

Въ порывѣ гнѣва, совѣсть его не совращалась ли съ пути? Не дѣлался ли онъ однимъ изъ виновниковъ междоусобной войны?

Но обстоятельства не благопріятствовали его планамъ, и потому онъ принужденъ былъ примѣняться къ обстоятельствамъ.

Въ тотъ же день, Габріэль вернулся въ свой домъ въ Улицѣ-Жарденъ-Сенъ-Поль. Здѣсь нашелъ онъ только свою вѣрную Алоизу. Мартэна-Герра не было. Андре остался у г-жи де-Кастро. Жанъ и Бабета Пекуа возвратились въ Кале, съ намѣреніемъ отправиться въ Сен-Кентенъ, врата котораго шато-камбрэскій трактатъ открылъ ткачамъ-патріотамъ.

Возвращеніе хозяина въ свой опустѣлый домъ на этотъ разъ было еще печальнѣе обыкновеннаго. Но кормилица не любила ли его одна за всѣхъ? Невозможно представить себѣ радость доброй женщины, когда Габріэль сказалъ ей, что пришелъ сюда на нѣсколько дней. Онъ будетъ жить самымъ скрытнымъ образомъ, въ совершенномъ уединеніи; будетъ постоянно дома, выходить очень-рѣдко; Алоиза будетъ его видѣть, будетъ ходить за нимъ. Давно уже не была она такъ счастлива.

Габріэль завидовалъ съ печальной улыбкой этому счастію души любящей. Онъ не могъ раздѣлять его. Отнынѣ жизнь его была для него ужасною загадкою, разрѣшенія которой страшился онъ и въ то же время нетерпѣливо ожидалъ.

Въ такомъ-то состояніи безпокойства и ожиданія прожилъ онъ болѣе мѣсяца.

По обѣщанію, данному кормилицѣ, онъ не покидалъ дома; только иногда вечеромъ ходилъ побродить вокругъ замка, и возвращаясь запирался на долгое время въ темный подземный склепъ, куда однажды ночью неизвѣстные носильщики принесли тайно трупъ его отца.

Габріэль находилъ мрачное удовольствіе напоминать себѣ такимъ-образомъ день обиды, и поддерживать въ себѣ мужество и злобу.

При видѣ мрачныхъ стѣнъ замка, и еще болѣе при видѣ мраморной гробницы, гдѣ успокоился благородный страдалецъ, ему представлялось во всемъ ужасѣ то страшное утро, когда онъ закрылъ глаза убитому отцу.

Тогда руки его судорожно сжимались, волосы становились дыбомъ, грудь подымалась и страшное воспоминаніе обновляло его ненависть.

Въ эти минуты, Габріэль жалѣлъ, зачѣмъ откладывалъ свою месть до удобнаго случая: ждать становилось ему невыносимо.

Онъ остается въ бездѣйствіи, а убійцы торжествуютъ и веселятся! Коннетабль богатѣетъ на-счётъ нищаго народа! Діана де-Пуатье беззавѣтно тѣшится съ своими любовниками... Но это не можетъ такъ продолжаться!

Увлекаемый непреодолимымъ движеніемъ, онъ хватался за шпагу и порывался идти...

Но тогда приходило ему на память письмо Діаны де-Кастро, письмо, написанное изъ Кале, гдѣ она убѣждала его не карать самопроизвольно, не наносить удара виновнымъ, если только онъ не будетъ въ этомъ случаѣ орудіемъ чужой воли.

Габріэль перечитывалъ это трогательное письмо и опускалъ шпагу.

И онъ опять рѣшался -- ждать...

Габріэль въ-самомъ-дѣлѣ былъ одинъ изъ тѣхъ людей, которые способны дѣйствовать, но не направлять дѣйствія. Его энергія была удивительная, когда при немъ была цѣлая армія, или партія, или даже одинъ необыкновенный человѣкъ.

Но онъ ни по происхожденію, ни по натурѣ не былъ способенъ безъ всякаго посторонняго участія совершить необыкновенный подвигъ, будь то даже подвигъ благости, и тѣмъ болѣе злодѣяніе. Ему не доставало на то силы.

Подъ вліяніемъ Колиньи и герцога де-Гиза онъ совершалъ удивительные подвиги. Но теперь, какъ онъ намекалъ объ этомъ Мартэну-Герру, его роль очень перемѣнилась: ему приходилось не сражаться съ непріятелемъ, а строить новые ковы. И на этотъ разъ никто не возьмется помочь ему въ страшномъ дѣлѣ!

Но онъ еще надѣялся на тѣхъ самыхъ людей, въ силѣ которыхъ убѣдился на опытѣ, на Колиньи -- протестанта, и на герцога Гиза -- честолюбца.

По утру 13 іюня, Габріэль получилъ почти въ одно время два письма.

Первое было принесено около пяти часовъ пополудни таинственнымъ человѣкомъ, который хотѣлъ непремѣнно вручить письмо ему прямо въ руки, и отдалъ его не прежде, какъ сличивъ черты габріэлева лица съ точнымъ описаніемъ примѣтъ, которое имѣлъ при себѣ.

Вотъ что заключало въ себѣ это письмо:

"Другъ и братъ.

"Насталъ часъ; гонители сняли съ себя личину. Благословимъ Бога! Мученичество ведетъ къ побѣдѣ.

"Сегодня же вечеромъ, въ девять часовъ, ступай на площадь Моберъ, отъищи дверь темносиняго цвѣта, подъ 11.

"Ударь три раза въ дверь съ ровными перемежками, тогда человѣкъ тебѣ отворитъ и скажетъ: не входи, тутъ темно. Отвѣчай на это: свѣтъ со мной. Человѣкъ поведетъ тебя по лѣстницѣ: до семьнадцати ступеней ты подымешься въ потьмахъ. Тутъ другой человѣкъ подойдетъ къ тебѣ съ вопросомъ: что вамъ нужно? отвѣчай: то, что справедливо. Потомъ введутъ тебя въ пустую комнату, въ которой нѣкто скажетъ тебѣ на ухо пароль: Женева, отвѣчай ему лозунгомъ: Слава; послѣ чего ты очутишься съ тѣми, которымъ ты теперь нуженъ.

"Прощай, братъ и другъ -- до вечера. Сожги эту записку. Скромность и мужество!

"Л. P."

Габріэль велѣлъ подать лампу, сжегъ письмо въ глазахъ посланнаго и отпустилъ его съ отвѣтомъ:

-- Я пріиду.

Человѣкъ поклонился и вышелъ.

-- Ладно! сказалъ про себя Габріэль:-- наконецъ-то реформаторы потеряли терпѣніе!

Около восьми часовъ, когда онъ все еще размышлялъ о приглашеніи Ла-Реноди, Алоиза ввела къ нему пажа, украшеннаго гербомъ герцога лотарингскаго.

Пажъ принесъ письмо слѣдующаго содержанія:

"Любезный товарищъ.

"Вотъ уже шесть недѣль, какъ я воротился въ Парижъ изъ той арміи, гдѣ мнѣ болѣе нечего дѣлать.

"Меня увѣряютъ, что съ нѣкотораго времени и вы также должны быть дома. Отъ-чего я до-сихъ-поръ васъ не вижу? Не-уже-ли и вы забыли меня въ эту пору неблагодарности и забвенія? Нѣтъ, я васъ знаю! это невозможно!

"Приходите же: я буду ждать васъ, если угодно, даже завтра утромъ въ десять часовъ, у себя на квартирѣ въ Турнели.

"Приходите: по-крайней-мѣрѣ, утѣшимъ себя взаимно въ томъ, что сдѣлали они изъ нашихъ успѣховъ.

"Вашъ усердный другъ

"Франсуа-Лотарингскій."

-- Прійду, сказалъ Габріэль пажу.

И когда юноша ушелъ, онъ подумалъ:

-- Вотъ и честолюбецъ пробуждается!

Обольщенный двойною надеждой, Габріэль чрезъ четверть часа отправился на площадь Моберъ.

IV.

Сборище протестантовъ.

Домъ подъ 11, на площади Моберъ, который Ла-Реноди, въ письмѣ своемъ, назначалъ Габріэлю мѣстомъ свиданія, принадлежалъ адвокату Труильяру. Объ этомъ домѣ ходила въ народѣ темная молва, какъ о мѣстѣ сборища еретиковъ. Отдаленное пѣніе псалмовъ, слышанное иногда вечеромъ сосѣдями, подтверждало это опасное мнѣніе. Но то была только молва, и тогдашней полиціи еще не приходило въ голову убѣдиться въ истинѣ.

Габріэль безъ труда отъискалъ дверь темносиняго цвѣта и, слѣдуя наставленіямъ письма, сдѣлалъ три мѣрные удара.

Дверь отворилась какъ-будто сама собой; но чья-то рука въ потьмахъ коснулась руки Габріэля и чей-то голосъ проговорилъ:

-- Не входите, здѣсь темно.

-- Мой свѣтъ со мной, отвѣчалъ Габріэль, помня наставленія.

-- Ну, войдите, сказалъ голосъ: -- слѣдуйте за рукой, которая поведетъ васъ.

Габріэль повиновался; но чрезъ нѣсколько шаговъ невидимая рука оставила его руку и голосъ произнесъ:

-- Теперь ступайте.

Габріэль ощупалъ ногой первую ступень лѣстницы. Поднялся на семнадцатую и остановился.

-- Что вамъ нужно? спросилъ другой голосъ.

-- То, что справедливо, отвѣчалъ онъ.

Дверь тутъ же отворилась и Габріэль вошелъ въ слабо-освѣщенную комнату.

Въ ней былъ только одинъ человѣкъ, который подошелъ къ Габріэлю и тихо сказалъ ему:

-- Женева!

-- Слава! отвѣчалъ графъ Монгомери.

Незнакомецъ ударилъ по металлической доскѣ, и Ла-Реноди явился чрезъ потаенную дверь.

Онъ подошелъ къ Габріэлю и пожалъ ему руку.

-- Знаешь ли ты, что произошло сегодня въ парламентѣ? спросилъ онъ.

-- Я не выходилъ изъ дома, отвѣчалъ Габріэль.

-- Здѣсь ты все узнаеши, примолвилъ Ла-Реноди.-- Ты еще не соединился съ вами; нужды нѣтъ, мы сами соединимся съ тобою. Ты узнаешь наши намѣренія, измѣришь наши силы; ничто въ нашихъ дѣйствіяхъ не будетъ для тебя тайною. Но ты по-прежнему будешь свободенъ: отъ тебя будетъ зависѣть дѣйствовать ли отдѣльно, или вмѣстѣ съ нами. Ты сказалъ мнѣ, что ты нашъ по сердцу -- этого довольно; я даже не требую отъ тебя честнаго слова хранить въ тайнѣ то, что ты здѣсь увидишь и услышишь. Съ тобой ненужна эта предосторожность.

-- Благодарю за довѣренность! съ чувствомъ сказалъ Габріэль.-- Я не заставлю васъ раскаиваться въ ней.

-- Пойдемъ со мной, продолжалъ Ла-Реноди:-- и не отходи отъ меня; я назову тебѣ тѣхъ изъ нашихъ братій, которыхъ ты не знаешь! Объ остальномъ суди самъ. Пойдемъ же.

Онъ взялъ Габріэля за руку, подавилъ незамѣтную пружину потаенной двери, и они очутились въ большой продолговатой залѣ, въ которой было около двухъ-сотъ человѣкъ.

Нѣсколько свѣчей, разставленныхъ тамъ-и-сямъ, едва вполовину освѣщали движущіяся группы. Но -- ни мебели, ни обоевъ, ни скамеекъ; одна только каѳедра изъ грубаго дерева для проповѣдника или оратора: вотъ и все.

Присутствіе десятковъ двухъ женщинъ объясняло (но никакъ не оправдывало) клевету, которую порождали между католиками эти ночныя таинственныя собранія реформаторовъ.

Никто не замѣтилъ, какъ вошли Габріэль и его спутникъ. Глаза и мысли всѣхъ обращены были на стоявшаго въ эту минуту на каѳедрѣ реформатора съ печальнымъ лицомъ и важною рѣчью.

Ла-Реноди сказалъ Габріэлю его имя.

-- Это парламентскій совѣтникъ Никола Дюваль, шепнулъ онъ ему.-- Онъ сейчасъ началъ говорить о томъ, что произошло сегодня у августинцевъ. Слушай:

Габріэль сталъ слушать.

"-- Наша дворцовая обыкновенная зала, говорилъ ораторъ -- была полна разными приготовленіями по случаю празднованія бракосочетанія принцессы Елизаветы; мы въ первый разъ временно засѣдали у августинцевъ и, не знаю почему, видъ этой странной залы внушилъ намъ темное предчувствіе какихъ-то тоже странныхъ явленій.

"Впрочемъ, президентъ Жиль Леметръ открылъ собраніе обыкновеннымъ порядкомъ, и ничто, казалось, не могло внушить намъ опасеній.

"Снова принялись за вопросъ, о которомъ разсуждали въ прошедшую среду. Онъ относился до религіозныхъ мнѣній. Антуанъ Фюме, Поль де-Фуа и Эсташъ Де-ла-Портъ одинъ за другимъ говорили въ защиту вѣротерпимости, и ихъ сильныя, твердыя рѣчи, казалось, произвели живое впечатлѣніе на многихъ слушателей.

"Эсташъ Де-ла-Портъ только-что успѣлъ занять свое мѣсто среди рукоплесканій, а Генрихъ Дюфоръ начиналъ рѣчь при неумолкавшихъ еще крикахъ одобренія, какъ вдругъ главная дверь отворилась и парламентскій швейцаръ громко провозгласилъ:-- Король!

"Президентъ, казалось, нисколько не изумился и торопливо сошелъ съ каѳедры, встрѣтить короля. Всѣ присутствующіе поднялись въ безпорядкѣ, одни совершенно изумленные, другіе безмолвные и какъ-будто заранѣе ожидавшіе того, что случилось.

"Король вошелъ въ сопровожденіи кардинала лотарингскаго и коннетабля.

"-- Я пришелъ не помѣшать вашимъ занятіямъ, господа члены парламента, сказалъ онъ:-- я пришелъ помогать вамъ.

"И, сказавъ нѣсколько незначительныхъ привѣтствій, король кончилъ такъ:

"-- Миръ заключенъ съ Испаніею; но, по случаю войнъ, вредныя ереси проникли въ наше государство; ихъ надо потушить, какъ потушили мы войну. Зачѣмъ вы не подтвердили эдикта противъ лютеранъ, который я сообщилъ вамъ? Впрочемъ, повторяю, продолжайте смѣло въ моемъ присутствіи начатыя разсужденія.

"Анри Дюфоръ, начавшій передъ тѣмъ говорить, исполнилъ волю короля; онъ защищалъ право свободы совѣсти и даже прибавилъ къ этой смѣлой защитительной рѣчи нѣсколько строгихъ и печальныхъ истинъ на-счетъ правительства.

"Тогда всталъ Анна Дюбуръ и произнесъ упреки еще гораздо прямѣе, еще суровѣе.

"-- Я знаю, сказалъ онъ: -- что есть преступленія, которыя должно безжалостно наказывать -- развратъ, богохульство, клятвопреступничество -- но они каждый день поощряются безпорядками и преступными страстями. Въ чемъ же обвиняютъ тѣхъ, которыхъ предаютъ въ руки палачей? Въ оскорбленіи величества? Никогда не исключали они имени короля изъ своихъ молитвъ! Никогда не замышляли они ни возмущеній, ни измѣнъ! Что я говорю! они, водимые свѣтомъ божественнаго писанія, открыли тяжкіе грѣхи и темныя дѣянія римской власти, они требовали ея исправленія и -- это ли достойное сожженія вольнодумство?

"Хотя король все еще оставался неподвиженъ, но, казалось, слышно было, съ какимъ трудомъ удерживалъ онъ свой гнѣвъ.

"Президентъ Жиль Леметръ униженно польстилъ этой молчаливости.

"-- Дѣло идетъ объ еретикахъ! вскричалъ онъ съ притворнымъ негодованіемъ.-- Пускай же поступятъ съ-ними, какъ съ Альбигойцами, которыхъ Филиппъ-Августъ велѣлъ жечь по шести сотъ въ день.

"Это наглое слово подѣйствовало сильнѣе, нежели умѣренная твердость нашихъ. Стало ясно, что равновѣсіе мнѣній наконецъ готово было нарушиться.

"Генрихъ II понялъ это и ловкимъ ударомъ хотѣлъ все покончить.

"-- Господинъ президентъ правъ, сказалъ онъ.-- Пора положить конецъ еретикамъ. И для начала, господинъ коннетабль, велите сейчасъ же арестовать этихъ двухъ мятежниковъ.

"Онъ показалъ рукою на Анри Дюфора и Анна Дюбура, и быстро вышелъ, какъ-будто не въ силахъ былъ долѣе удерживать свои гнѣвъ.

"Считаю излишнимъ говорить вамъ, друзья и братья, что г-нъ Монморанси тотчасъ исполнилъ повелѣніе короля. Дюбура и Дюфора схватили и арестовали въ полномъ собраніи парламента; мы всѣ были поражены...

"У одного Жиля Леметра достало духа еще прибавить:

"-- Вотъ правосудіе! Да покараетъ оно такъ всякаго, кто посягнетъ на оскорбленіе правительства!

"-- Но, какъ-будто въ опроверженіе его, снова вошли солдаты въ святилище законовъ и арестовали Де-Фуа, Фюме и Де-ла-Порта, которые говорили передъ приходомъ короля; по рѣчи ихъ ограничивались защитою вѣротерпимости; противъ правительства они не произнесли ни малѣйшаго намека.

"Итакъ, ясно, что не за оскорбленіе правительства, а за религіозныя мнѣнія пять неприкосновеннымъ членовъ парламента подверглись уголовному обвиненію."

Никола Дюваль умолкъ. Ропотъ скорби и гнѣва, нѣсколько разъ прерывавшій оратора, шумно разразился по окончаніи разсказа объ этомъ бурномъ собраніи, въ которомъ намъ издали чудится иное собраніе, имѣвшее другой конецъ.

Послѣ Дюваля, вступилъ на каѳедру пасторъ Давидъ.

-- Братья! сказалъ онъ:-- прежде, нежели приступимъ къ совѣщанію, воспоемъ псаломъ Богу, да просвѣтитъ Онъ мысли наши духомъ истины.

-- 40-й псаломъ! кричали многіе изъ реформатовъ.

И всѣ запѣли 40-й псаломъ.

Выборъ псалма не соотвѣтствовалъ цѣли -- возстановить душевное спокойствіе. Это пѣніе было скорѣй похоже на угрозу, чѣмъ на молитву.

Но въ эту минуту негодованіе разлилось въ душахъ присутствующихъ, и всѣ глубоко трогательнымъ голосомъ пѣли слѣдующія строки, которымъ душевное волненіе пѣвцовъ придавало характеръ поэзіи:

Gens insensés, où avez-vous les coeurs

De faire guerre à Jésus-Christ?

Pour soutenir cet Anti-Christ,

Jusques à quand serez persécuteurs?

Traîtres abominables!

Le service des diables

Vous allez soutenant;

Et de Dieu les édits

Par vous sont interdits

А tout homme vivant.

(Безумные! гдѣ ваши сердца? вы ведете брань съ Іисусомъ, чтобъ поддержать антихриста! Долго ли будете вы гонителями?тгнусные предатели! Вы покровительствуете бѣсовскому служенію, а законъ Бога истиннаго запрещаете всѣмъ людямъ живущимъ). Послѣдняя строфа была особенно замѣчательна.

N'empêchez plus la prédication

De la parole et vive voix

De notre Dieu, le roi des rois!

Ou vous verrez за malédiction

Sur vous, prompte, s'étendre;

Qui vous fera descendre

Aux enfers ténébreux,

Où vous serez punis

Des maux qu'avez commis

Par tourments douloureux.

(Не препятствуйте изустно и громогласно исповѣдывать нашего Бога, Царя-Царей! Или -- внезапно падетъ на васъ Его проклятіе, которое низринетъ васъ въ темный адъ, гдѣ страшныя муки будутъ вамъ казнью за совершенное вами зло).

Это пѣніе, казалось, успокоило сердца: тишина возстановилась и стало можно начать совѣщаніе.

Ла-Реноди первый началъ излагать сущность дѣла.

-- Братья, сказалъ онъ, оставаясь на своемъ мѣстѣ: -- передъ нами событіе неслыханное, которое убиваетъ всякую мысль о правѣ и правосудіи; мы должны теперь рѣшить, какъ вести себя реформатской партіи. Терпѣть ли намъ еще, или уже дѣйствовать? И въ такомъ случаѣ -- какъ мы поступимъ? Вотъ вопросы, которые каждый изъ насъ долженъ здѣсь разсмотрѣть и рѣшить по совѣсти. Вы видите, что наши гонители имѣютъ въ виду не что иное, какъ всеобщее убійство; они хотятъ всѣхъ насъ вычеркнуть изъ списка живыхъ существъ, какъ вычеркиваютъ дурно-написанное слово изъ книги. Будемъ ли мы спокойно ждать смертельнаго удара, или, видя нарушеніе закона и справедливости, почтемъ себя въ правѣ поддержать ихъ, оказать самимъ-себѣ справедливость и... на время замѣнить законъ силою?... Отвѣчайте, друзья и братья.

Ла-Реноди остановился, какъ-бы давая время страшному предложенію проникнуть въ умы слушателей; потомъ онъ продолжалъ, желая скорѣе объяснить дѣло и -- заключить:

-- Двѣ партіи -- къ-несчастію, всѣ мы это хорошо знаемъ -- раздѣляютъ тѣхъ, которыхъ дѣло реформы и истины должно бы было соединить: между нами есть партія дворянъ и партія женевская; но въ минуту опасности, передъ лицомъ общаго непріятеля, намъ нужно слиться въ одно, такъ, чтобъ у насъ было одно сердце, одна воля. Члены обѣихъ партій здѣсь; тѣхъ и другихъ просятъ высказать мнѣнія, указать средства. И то мнѣніе, которое совѣтъ найдетъ лучшимъ, должно быть принято всѣми, какой бы партіи оно ни принадлежало. Теперь, говорите, друзья и братья, говорите съ полной свободой и увѣренностію.

Рѣчь Ла-Реноди произвела довольно-продолжительное колебаніе между слушателями.

Въ самомъ дѣлѣ, у нихъ не доставало свободы и довѣренности.

Не смотря на одушевлявшее всѣхъ негодованіе, реформаторы неосмѣливались вдругъ откровенно и ясно высказать свои мысли объ энергическомъ возстаніи. Вмѣстѣ, они были и рѣшительны и преданы общему дѣлу; но каждый порознь при первомъ движеніи старался отклонить отъ себя отвѣтственность. Всѣ желали слѣдовать за движеніемъ, но никто не хотѣлъ самъ начать.

Кромѣ того, какъ замѣтилъ Ла-Реноди, они не довѣряли другъ другу; одна сторона не знала, куда поведетъ ее другая; виды обѣихъ были такъ различны, что нельзя имъ было оставаться равнодушными при выборѣ пути и руководителя.

Въ-самомъ-дѣлѣ: сторона женевцевъ втайнѣ желала республики, а сторона дворянства -- только измѣненія королевской власти.

Избирательныя формы кальвинизма, начало равенства, вездѣ распространяемое новою церковію, вели прямо къ республиканской системѣ, съ условіями, принятыми въ швейцарскихъ кантонахъ. Но дворянство не хотѣло идти такъ далеко и, согласно съ видами Елизаветы, королевы англійской, довольствовалось низверженіемъ Генриха II и замѣненіемъ его другимъ королемъ, кальвинистомъ. Заранѣе говорили подъ рукой о принцѣ Конде.

Изъ этого видно, какъ трудно было направить къ одному общему дѣлу два такіе противоположные элемента.

Габріэль, послѣ рѣчи Ла-Реноди, съ сожалѣніемъ замѣтилъ, что двѣ партіи, почти непріязненныя, озирали другъ друга недовѣрчивымъ взглядомъ и не думали выводить заключенія изъ силлогизма, такъ смѣло высказаннаго.

Двѣ или три минуты длился смутный ропотъ, тяжелая нерѣшительность; Ла-Реноди спрашивалъ самого-себя, ужь не уничтожилъ ли онъ своей рѣзкой откровенностію дѣйствія рѣчи Дюваля. Но, попавъ разъ на эту дорогу, онъ готовъ былъ отважиться на все, только бы спасти все, и, обратясь къ стоявшему въ ближней толпѣ маленькому человѣку, худощавому, щедушному, съ густыми бровями и жёлчнымъ лицомъ, Ла-Реноди сказалъ:

-- Что же, Линьеръ? не скажете ли чего-нибудь нашимъ братьямъ? не скажете ли имъ, что у васъ на сердцѣ!

-- Пожалуй, отвѣчалъ маленькій человѣкъ, томный взглядъ котораго вдругъ воспламенился.-- Но я буду говорить, ничего не скрывая, ничего не измѣняя.

-- Говорите, вѣдь вы среди друзей, возразилъ Ла-Реноди, и пока Линьеръ всходилъ на каѳедру, онъ сказалъ на ухо Габріэлю:

-- Я употребляю опасное средство. Линьеръ фанатикъ, простодушный или хитрый -- не знаю. Онъ пускается въ крайности и скорѣе возбуждаетъ отвращеніе, нежели симпатію! Но все равно! Во что бы то ни стало, надо рѣшить, что намъ дѣлать, не правда ли?

-- Да; нужно вырвать истину изъ этихъ закрытыхъ сердецъ, сказалъ Габріэль.

-- Будь спокоенъ, возразилъ Ла-Реноди.-- Линьеръ и его женевское ученье не дадутъ ей дремать!

Ораторъ въ-самомъ-дѣлѣ сдѣлалъ совершенно-неожиданный приступъ.

-- Законъ самъ осуждаетъ себя, сказалъ онъ.-- Какая надежда послѣ этого остается намъ? Надежда на силу и больше ни на что! Вы спрашиваете, что намъ дѣлать? Если я на этотъ вопросъ не дамъ вамъ отвѣта, то вотъ эта вещица будетъ отвѣчать за меня.

Онъ поднялъ руку и показалъ серебряную медаль.

-- Эта медаль, продолжалъ онъ:-- будетъ говорить краснорѣчивѣе меня. Тѣмъ, которые издали не могутъ разглядѣть ее, я разскажу, Что на ней представлено: она изображаетъ огненный мечъ, посѣкающій лилію; стебель лиліи клонится, падаетъ.

Линьеръ, какъ-бы боясь, что его не поймутъ, примолвилъ:

-- Обыкновенныя медали служатъ для воспоминанія о минувшихъ дѣлахъ: эта да будетъ пророчествомъ будущихъ! Больше я ничего не скажу.

Въ-самомъ-дѣлѣ, Линьеръ сказалъ довольно! Онъ сошелъ съ каѳедры среди рукоплесканія немногихъ и ропота большинства.

Но общее расположеніе собранія было какое то нѣмое оцѣпенѣніе.

-- Нѣтъ! шепнулъ Ла-Реноди Габріэлю: -- нѣтъ, не эта струна издастъ звукъ между дами. Надо затронуть другую.

-- Господинъ баронъ де-Кастельно, проговорилъ онъ громко, обращаясь къ молодому, хорошо-одѣтому и задумчивому человѣку, стоявшему прислонясь къ стѣнѣ, шагахъ въ десяти отъ него: -- баронъ де-Кастельно, не имѣете ли вы въ свою очередь сказать что-нибудь?

-- Мнѣ бы, можетъ-быть, нечего было говорить, еслибъ не пришлось отвѣчать, сказалъ молодой человѣкъ.

-- Мы слушаемъ, сказалъ Ла-Реноди.

-- Этотъ, прибавилъ онъ на ухо Габріэлю: -- принадлежитъ къ партіи дворянъ, и вы, вѣроятно, его видѣли въ Луврѣ, въ тотъ день, когда пріѣзжали съ извѣстіемъ о взятіи Кале. Кастельно чистосердеченъ, честенъ и храбръ. Онъ водрузитъ такъ же смѣло свое знамя, какъ Линьеръ, и мы посмотримъ, будетъ ли онъ лучше принятъ.

Кастельно остановился на одной изъ ступенекъ каѳедры и оттуда сталъ говорить.

-- Я начну, сказалъ онъ:-- такъ же, какъ предъидущіе ораторы. Насъ поразили неправдой и мы будемъ защищаться неправдой. Будемъ вести войну въ открытомъ полѣ подъ броней, какъ вели въ парламентѣ подъ красными плащами!.. Но въ остальномъ я не согласенъ съ г. Линьеромъ. У меня также есть медаль и я вамъ покажу ее. Вотъ она. Издали кажется она вамъ похожею на экю, что у насъ въ кошелькахъ. Это правда; на ней также есть изображеніе короля. Только вмѣсто: Henricus II rex Galliae -- написано: Ludovicus XIII rex Galliae {Обѣ эти странныя и любопытныя медали хранятся въ королевскомъ кабинете.}. Вотъ все, что я хотѣлъ сказать.

Баронъ де-Кастельно гордо сошелъ съ своего мѣста. Намекъ на принца Лудовика Конде былъ сказанъ во-время. Тѣ, которые рукоплескали Линьеру, стали роптать, а которые роптали, теперь изъявляли громкое одобреніе. Но масса все еще оставалась неподвижною и нѣмою.

-- Чего жь они хотятъ? тихо спросилъ Габріэль у Ла-Реноди.

-- Я боюсь, что они ничего не хотятъ, отвѣчалъ баронъ.

Въ эту минуту, адвокатъ Дез-Авенель просилъ позволенія говорить.

-- Это, кажется, ихъ органъ, шепнулъ Ла-Реноди.-- Дез-Авенель мой хозяинъ, когда я бываю въ Парижѣ; онъ честенъ и уменъ, но слишкомъ благоразуменъ, даже слишкомъ-робокъ. Его мнѣніе будетъ для нихъ закономъ.

Дез-Авенель съ самаго начала оправдалъ предсказаніе Ла-Реноди.

-- Мы сейчасъ слышали, сказалъ онъ:-- смѣлыя и даже слишкомъ-отважныя рѣчи. Но настала ли пора произносить ихъ. Не слишкомъ ли мы поторопились? Намъ указываютъ цѣль, но не говорятъ о средствахъ. Средство можетъ быть только одно -- преступленіе. Больше нежели у кого-либо, ноетъ у меня душа отъ притѣсненій, которыя заставляютъ насъ переносить. Но когда намъ предстоитъ побѣдить столько предразсудковъ, должны ли мы осквернить дѣло реформаціи гнуснымъ преступленіемъ? Да, преступленіемъ, потому-что инымъ путемъ нельзя достигнуть цѣли, которую осмѣлились намъ предложить.

Рукоплесканія почти всеобщія прервали рѣчь Дез-Авенеля.

-- Не правду ли я сказалъ? ворчалъ Ла-Реноди.-- Этотъ адвокатъ ихъ истинный представитель!

-- Эхъ! шепнулъ Ла-Реноди Габріэлю: -- теперь я жалѣю, что пригласилъ тебя. Ты составишь себѣ о насъ жалкое мнѣніе.

Но задумчивый Габріэль говорилъ про себя:

-- Нѣтъ, я не могу упрекать ихъ въ слабости, потому-что эта слабость похожа на мою. Какъ я втайнѣ разсчитывалъ на нихъ, такъ, кажется, и они разсчитываютъ на меня.

-- Что же вы намѣрены дѣлать? закричалъ Ла-Реноди своему торжествующему хозяину.

-- Оставаться въ тѣни и ожидать! отвѣчалъ рѣшительно адвокатъ.-- Анна Дюбуръ, Анри Дюфоръ и трое изъ нашихъ парламентскихъ друзей схвачены; но кто сказалъ намъ, что осмѣлятся ихъ судить и осуждать? Мое мнѣніе то, что насиліе съ нашей стороны можетъ вызвать насиліе со стороны власти. Почему знать, что наша скромность не послужитъ дѣйствительно къ спасенію жертвъ! Будемъ оставаться въ спокойномъ сознаніи собственныхъ силъ и правоты своего дѣла. Пусть будетъ неправда на сторонѣ нашихъ гонителей. Подождемъ.

Дез-Авенель замолчалъ, рукоплесканія раздались снова.

Гордый адвокатъ хотѣлъ довершить свою побѣду.

-- Пусть подымутъ руки, сказалъ онъ:-- всѣ согласные съ моимъ мнѣніемъ.

Почти всѣ руки поднялись, въ доказательство, что голосъ Дез-Авенеля былъ -- голосъ всего собранія.

-- Итакъ, сказалъ онъ:-- рѣшеніе принято...

-- Чтобъ совсѣмъ ничего не рѣшить, перебилъ де-Кастельно.

-- Чтобъ отложить до болѣе-благопріятной минуты крайнее средство, возразилъ Дез-Авенель, бросивъ грозный взглядъ на противника.

Проповѣдникъ Давидъ предложилъ еще пропѣть псаломъ, и испросить у Бога освобожденіе бѣдныхъ узниковъ.

-- Уйдемъ отсюда, сказалъ Ла-Реноди Габріэлю.-- Все это бѣситъ меня.

Они вышли на улицу молча, погрузившись каждый въ свои мысли.

На мосту Notre-Dame они разошлись; Ла-Реноди поворотилъ въ Сен-Жерменское-Предмѣстье, а Габріэль къ арсеналу.

-- Прощайте же, господинъ д'Эксме, говорилъ Ла-Реноди.-- Мнѣ жаль, что я заставилъ васъ потерять время. Но повѣрьте, это еще не послѣднее наше рѣшеніе. Колиньи и нашихъ лучшихъ головъ сегодня не доставало.

-- Я не потерялъ времени, сказалъ Габріэль:-- и, можетъ-быть, вы скоро въ этомъ убѣдитесь.

-- Тѣмъ лучше, тѣмъ лучше! возразилъ Ла-Реноди.-- Впрочемъ, сомнѣваюсь...

-- Не сомнѣвайтесь; мнѣ нужно было знать, дѣйствительно ли протестанты начали терять терпѣнье. И для меня важнѣе, нежели вы думаете, убѣдиться, что они еще терпятъ...

V.

Еще попытка.

Отъ недовольства реформаторовъ немногаго могъ ожидать Габріэль для своей цѣли; оставалась еще одна надежда -- на честолюбіе герцога Гиза.

И вотъ, на другой день, ровно въ десять часовъ, явился онъ въ Турнельскій-Дворецъ, гдѣ Францискъ Лотарингскій назначилъ ему свиданіе.

Графа Монгомери ждали. Какъ только онъ пришелъ, его тотчасъ ввели къ тому, кто, благодаря его отвагѣ, слылъ теперь покорителемъ Кале.

Балафр е поспѣшилъ на встрѣчу Габріэлю и ласково пожалъ ему руку.

-- Наконецъ-то, забывчивый другъ! сказалъ онъ.-- Я долженъ былъ искать васъ, преслѣдовать; а безъ того -- Богъ-знаетъ, когда бы мнѣ удалось съ вами увидѣться! Что это значитъ? Отъ-чего вы давно не пришли ко мнѣ?

-- Тяжелыя заботы, герцогъ... проговорилъ Габріэль тихимъ голосомъ.

-- А! вотъ что! Я въ этомъ былъ увѣренъ! прервалъ герцогъ Гизъ.-- Они тоже не исполнили данныхъ вамъ обѣщаній? не правда ли? Они обманули, огорчили, оскорбили васъ? Васъ, спасителя Франціи! Я сильно подозрѣвалъ тутъ какое-нибудь вѣроломство! Мои братъ, кардиналъ лотарингскій, который присутствовалъ при вашемъ вступленіи въ Лувръ, услышавъ, что васъ называютъ графомъ Монгомери, отгадалъ своею кардинальскою тонкостію, что вы или будете обмануты, или сдѣлаетесь жертвою этихъ людей. Зачѣмъ вы не обратились къ нему, Габріэль? Онъ помогъ бы вамъ безъ меня.

-- Благодарю васъ, герцогъ, медленно произнесъ Габріэль:-- но, увѣряю васъ, вы ошибаетесь. Всѣ условія со мною были соблюдены въ точности.

-- О, другъ мой! вы говорите такимъ тономъ...

-- Я говорю, ваша свѣтлость, какъ чувствую, и готовъ повторить, что ни на что не жалуюсь, что обѣщанія, на которыя я разсчитывалъ, всѣ выполнены... въ точности. Не будемъ же болѣе говорить обо мнѣ, умоляю васъ! Вы знаете, что этотъ предметъ разговора всегда мнѣ былъ непріятенъ; а сегодня онъ для меня тяжелѣй, чѣмъ когда-нибудь... Еще разъ, герцогъ, прошу у васъ какъ милости -- не настаивать въ вашихъ благосклонныхъ вопросахъ.

Герцога Гиза поразилъ грустный тонъ, которымъ говорилъ Габріэль.

-- Довольно, другъ мой, я не буду больше разспрашивать васъ о вашихъ дѣлахъ, чтобъ невольно не растревожить какой-нибудь еще не закрывшейся раны.

-- Благодарю, герцогъ, сказалъ Габріэль съ чувствомъ.

-- Помните только, примолвилъ Балафре:-- что вездѣ и во всякое время, для чего бы то ни было, мое вліяніе, достояніе и жизнь -- къ вашимъ услугамъ; когда я буду вамъ нуженъ, протяните только руку, и встрѣтите мою.

-- Благодарю, ваша свѣтлость, благодарю еще разъ! повторилъ Габріэль.

-- Рѣшено! сказалъ герцогъ Гизъ.-- О чемъ же намъ теперь говорить?

-- О васъ, герцогъ, отвѣчалъ Габріэль:-- о вашей славѣ, о вашихъ планахъ,-- вотъ что меня занимаетъ! Этотъ магнитъ заставляетъ меня летѣть на первый зовъ вашъ!

-- Моя слава? мои планы? проговорилъ Францискъ-Лотарингскій, качая головою.-- Увы! для меня это также непріятный предметъ разговора.

-- О! что вы говорите, герцогъ, вскричалъ Габріэль.

-- Истину, другъ мой! Признаюсь, я надѣялся, что заслужилъ нѣкоторую извѣстность; мнѣ казалось, что мое имя дѣйствительно могло быть произносимо съ уваженіемъ во Франціи, со страхомъ въ Европѣ. Блестящее прошедшее внушало мнѣ мысли о будущемъ; я мечталъ о славѣ, о великихъ дѣлахъ, и для отечества и для меня-самого. Мнѣ казалось, что я совершилъ бы ихъ!..

-- И что жь, ваша свѣтлость? спросилъ Габріэль.

-- Что? возразилъ герцогъ Гизъ.-- Въ-продолженіе шести недѣль, съ-тѣхъ-поръ, какъ воротился къ этому двору, я пересталъ думать о славѣ, отказался отъ всѣхъ своихъ предпріятій.

-- Отъ-чего же, Боже мой?

-- Но развѣ вы не знаете, на какой постыдный договоръ употребили они наши побѣды! Еслибъ мы принуждены были снять осаду Кале, еслибъ Англичане владѣли еще портами Франціи, еслибъ наше пораженіе на всѣхъ пунктахъ обличило недостаточность нашихъ силъ и невозможность продолжать неровную борьбу, то и тогда нельзя было бы рѣшиться на такой невыгодный, такой позорный миръ, какой заключили они въ Шато-Камбрези.

-- Вы правы, ваша свѣтлость, сказалъ Габріэль:-- всѣ жалѣютъ, что мы собрали такъ мало плодовъ съ такой обильной жатвы.

-- Ну, вотъ! возразилъ герцогъ:-- какъ же вы хотите, чтобъ я сталъ сѣять для людей, которые такъ худо умѣютъ собирать? Притомъ, не они ли принуждаютъ меня къ бездѣйствію этимъ прекраснымъ миромъ? И вотъ моей шпагѣ долго суждено оставаться въ ножнахъ! Война тухнетъ вездѣ, во что бы то ни стало; тухнутъ въ то же время и всѣ мои блестящія мечты; а это, между нами будь сказано, это одна изъ цѣлей, которыхъ они добивались.

-- Но, герцогъ, вы и въ этомъ спокойствіи также могущественны, сказалъ Габріэль.-- Дворъ васъ уважаетъ, народъ боготворитъ, внѣшніе непріятели боятся.

-- Да, я вѣрю, что меня любятъ Французы, боятся чужестранцы, отвѣчалъ герцогъ: -- но не говори, другъ мой, что въ Луврѣ меня уважаютъ, когда явно уничтожаютъ несомнѣнные плоды нашихъ побѣдъ, даже подкапываются подъ меня лично... Когда я возвратился сюда -- кого, ты думаешь, нашелъ я всего болѣе въ милости? нашего Монморанси, разбитаго при Сенъ-Лоранѣ, Монморанси, котораго я такъ презираю!..

-- Вѣрно не больше, чѣмъ я! шепталъ про себя Габріэль.

-- Чрезъ него и для него заключенъ этотъ миръ, за который мы всѣ краснѣемъ. Недовольный тѣмъ, что унижалъ мои побѣды, онъ умѣлъ еще позаботиться при заключеніи трактата и о собственныхъ выгодахъ; умѣлъ возвратить вдвое, если не втрое, свой выкупъ въ Сен-Лоранѣ. Онъ извлекаетъ выгоду даже изъ собственнаго позора!

-- И такого-то соперника терпитъ герцогъ Гизъ! проговорилъ Габріэль съ презрительной улыбкой.

-- Это его бѣситъ, другъ мой! по что же дѣлать? Ты видишь, что конетаблю покровительствуетъ нѣчто сильнѣе славы! Ты знаешь, что мои услуги никогда не могутъ сравняться съ услугами Діаны де-Пуатье -- да поразитъ ее громъ небесный!

-- О! да услышитъ васъ Господь! возразилъ Габріэль.

-- И къ довершенію оскорбленія, продолжалъ герцогъ Гизъ:-- знаешь ли, другъ мой -- кромѣ ужаснаго шато-камбрсскаго договора -- знаешь ли, какую награду получилъ я здѣсь, воротясь изъ арміи? Увольненіе отъ званія главнокомандующаго. Говорятъ, что это достоинство безполезно во время мира. И, не предупредивъ меня, не поблагодаривъ, отняли у меня это титло, какъ выкидываютъ совершенно ни къ чему негодную мебель.

-- Возможно ли? и не оказали вамъ никакой почести? спросилъ Габріэль, желая раздуть огонь въ этой оскорбленной душѣ.

-- Зачѣмъ излишнее уваженіе къ лишнему слугѣ!-- сказалъ герцогъ Гизъ, стиснувъ зубы.-- Вотъ, что касается до господина Монморанси, это дѣло другое. Онъ былъ и останется конетаблемъ! У него не отнимаютъ этого званія, которое онъ такъ хорошо заслужилъ сорокалѣтними промахами! Да! Но клянусь лотарингскимъ крестомъ, если снова подуетъ вѣтеръ войны, если еще разъ пріидутъ просить меня, заклинать, называть спасителемъ отечества!.. я пошлю ихъ къ конетаблю. Пусть онъ спасаетъ ихъ, если можетъ! То его долгъ, обязанность его званія. А что касается до меня -- они осуждаютъ меня на бездѣйствіе, и я покоряюсь, буду отдыхать до другаго, лучшаго времени.

Послѣ минутнаго молчанія, Габріэль произнесъ съ важностію:

-- Печально ваше рѣшеніе, герцогъ; мнѣ горько его слышать, потому-что я пришелъ именно за тѣмъ, чтобъ сдѣлать вамъ предложеніе...

-- Напрасно, другъ мой! напрасно! сказалъ Балафре.-- Я рѣшился. Повторяю тебѣ, да ты и самъ знаешь: сколько надеждъ отнялъ у насъ этотъ миръ.

-- Извините, ваша свѣтлость, возразилъ Габріэль: -- этотъ-то миръ и дѣлаетъ мое предложеніе исполнимымъ.

-- Право? произнесъ Францискъ-Лотарнигскій:-- ну, это что-то смѣлое, въ родѣ осады Кале?...

-- Да, ваша свѣтлость! еще смѣлѣе.

-- Какъ такъ? возразилъ удивленный герцогъ:-- признаюсь, ты сильно подстрекаешь мое любопытство.

-- Позволите говорить? спросилъ Габріэль.

-- Конечно, даже прошу.

-- Мы совершенно одни здѣсь?

-- Совершенно; ни одна живая душа не можетъ насъ подслушать.

-- Такъ вотъ что я хотѣлъ сказать вамъ, герцогъ, проговорилъ Габріэль рѣшительно.-- Ненавистники ваши хотятъ обойдтись безъ васъ,-- оставьте же и вы ихъ. Они отняли у васъ титулъ главнокомандующаго -- вы пріймите его снова!

-- Какъ? Объяснитесь! сказалъ герцогъ.

-- Герцогъ! Иностранныя державы васъ боятся, народъ васъ любитъ, войско предано вамъ. Скажите повелительное слово -- и всѣ будутъ вамъ послушны. Будетъ ли Генрихъ II сильнѣе въ Луврѣ, нежели вы въ вашемъ лагерѣ? Говорящій теперь съ вами почтетъ себя счастливымъ, будетъ гордиться тѣмъ, что первый назоветъ васъ: ваше величество.

-- Ужь подлинно смѣлое предпріятіе, Габріэль, сказалъ герцогъ Гизъ.

Но онъ, казалось, не разсердился. Онъ даже улыбался, притворяясь изумленнымъ.

-- Я дѣлаю это дерзкое предложеніе великой душѣ, сказалъ Габріэль твердымъ голосомъ.-- Я дѣлаю его для блага Франціи. Ей нуженъ великій Человѣкъ... Развѣ не бѣда, не зло, что всѣ ваши планы ко благу и славѣ Франціи -- безстыдно разрушены капризами фаворитки, или завистью придворнаго? Еслибъ вы стали полнымъ повелителемъ, на чемъ остановился бы вашъ геній? Вы воскресили бы время Карла-Великаго.

-- Ты знаешь, что домъ лотарингскій происходитъ отъ него! быстро произнесъ Балафре.

-- Никому не прійдетъ въ голову сомнѣваться въ этомъ, кто увидитъ васъ дѣйствующимъ, отвѣчалъ Габріэль.-- Будьте же для Валуа новымъ Гуго Капетомъ!

-- Да! но если я буду конетаблемъ Бурбономъ! сказалъ герцогъ Гизъ.

-- Вы клевещете на себя, герцогъ. Конетабль-Бурбонъ позвалъ на помощь чужеземныхъ враговъ. А вы употребите только силы своего отечества.

-- Но эти силы, которыми я, по вашему мнѣнію, могу располагать,-- гдѣ же онѣ?

-- Двѣ партіи готовы предаться вамъ.

-- Какія же?.. я, въ-самомъ-дѣлѣ, говорю съ вами объ этомъ, какъ-будто это и не химера. Какія же эти двѣ партіи?

-- Армія и реформація, герцогъ, отвѣчалъ Габріэль.-- Вы сейчасъ же можете быть полководцемъ.

-- Похитителемъ престола, замѣтилъ Балафре.

-- Скажите: завоевателемъ! Или, если угодно, будьте королемъ гугенотовъ.

-- А принцъ Конде? сказалъ улыбаясь герцогъ.

-- У него любезность и ловкость, а у васъ слава и блескъ. Вы думаете, что Кальвинъ будетъ колебаться между вами? Скажите слово -- и завтра же увидите въ своемъ распоряженіи тридцать тысячь реформатовъ.

-- Но, Габріэль, я католическій принцъ.

-- Религія такихъ людей, какъ ваша свѣтлость -- слава.

-- Я поссорюсь съ Римомъ.

-- Это будетъ поводомъ покорить его.

-- Другъ мой, другъ мой! возразилъ герцогъ Гизъ, пристально смотря на Габріэля:-- ты слишкомъ ненавидишь враговъ своихъ.

-- Столько же, сколько васъ люблю, отвѣчалъ молодой человѣкъ въ порывѣ откровенности.

-- Уважаю эту искренность, Габріэль, съ важностью возразилъ Балафре:-- и, чтобъ доказать тебѣ это, буду самъ говорить откровенно.

-- Сердце мое сохранитъ навсегда вашу тайну, сказалъ Габріэль.

-- Слушай же! началъ Францискъ-Лотарингскій.-- Признаюсь, иногда воображеніе рисовало предо мной то, что ты мнѣ сейчасъ предлагалъ; но ты безъ сомнѣнія согласишься, другъ мой, что, идучи къ такой цѣли, надо быть увѣреннымъ, что достигнешь ее; что преждевременно пойдти къ ней -- значитъ хотѣть ее потерять?..

-- Это правда, сказалъ Габріэль.

-- Послѣ этого, продолжалъ герцогъ Гизъ:-- думаешь ли ты въ-самомъ-дѣлѣ, что мое честолюбіе возмужало, и что пришла пора?.. Такія сильныя потрясенія приготовляются заранѣе! Нужно, чтобъ умы были совершенно готовы къ принятію ихъ! Или ты думаешь, что такъ всѣ сейчасъ и привыкнутъ къ мысли о перемѣнѣ правленія?

-- Привыкли бы! сказалъ Габріэль.

-- Сомнѣваюсь, возразилъ герцогъ Гизъ.-- Я командовалъ войсками, защищалъ Мецъ, взялъ Кале, два раза былъ главнокомандующимъ. Но этого еще недовольно. Еще не такъ я близокъ къ королевской власти. Конечно, есть недовольные; но партіи -- не народъ. Генрихъ II молодъ, уменъ и храбръ. Онъ сынъ Франциска I. Нѣтъ причины думать, что онъ можетъ лишиться престола.

-- Такъ вы колеблетесь, ваша свѣтлость? спросилъ Габріэль.

-- Не только колеблюсь, мой другъ, даже отказываюсь, отвѣчалъ Балафре.-- Вотъ, еслибъ завтра Генрихъ II умеръ?..

-- И онъ то же! подумалъ Габріэль.

-- А еслибъ этотъ непредвидѣнный ударъ совершился, герцогъ? сказалъ онъ въ-слухъ:-- что бъ вы тогда сдѣлали?

-- Тогда, отвѣчалъ герцогъ Гизъ:-- при молодомъ, неопытномъ, порученномъ мнѣ королѣ, я бы сдѣлался нѣкоторымъ образомъ правителемъ королевства. И еслибъ королева-мать или господинъ конетабль осмѣлился мнѣ противиться; еслибъ реформаторы возмутились; еслибъ, наконецъ, государство, угрожаемое опасностью, требовало твердой руки, -- обстоятельства сами указали бы что дѣлать; я бы сталъ тогда почти необходимымъ! И твои предложенія, мой другъ, были бы, можетъ-быть, кстати, и я бы послушался тебя.

-- Но до-тѣхъ-поръ? сказалъ Габріэль.

-- Покоряюсь судьбѣ, мой другъ. Буду довольствоваться приготовленіемъ будущаго. И если мои завѣтныя мечты осуществятся только на моемъ сынѣ -- значитъ, такъ опредѣлено волею Божіею.

-- Это ваше послѣднее слово, герцогъ?

-- Мое послѣднее слово, отвѣчалъ герцогъ Гизъ.-- Но я все-таки благодарю васъ, Габріэль, за ваше довѣріе и участіе къ моей судьбѣ.

-- А я, ваша свѣтлость, сказалъ Габріэль: -- я благодарю васъ за увѣренность въ моей скромности.

-- Да, примолвилъ герцогъ:-- все это, конечно, останется между нами.

-- Теперь, сказалъ Габріэль вставая: -- позвольте мнѣ удалиться.

-- Какъ! вы ужь уходите!

-- Да, ваша свѣтлость; я узналъ, что мнѣ надо было знать; буду помнить ваши слова. Они замерли въ душѣ моей, но я ихъ буду помнить. Прощайте.

-- До свиданія, мой другъ.

Габріэль оставилъ Турнельскій-Дворецъ еще съ большей грустью, съ большимъ безпокойствомъ, нежели вошелъ туда.

-- И вотъ! говорилъ онъ про-себя:-- изъ двухъ опоръ, на которыя я разсчитывалъ, ни одна мнѣ не послужитъ.

VI.

Опасный поступокъ.

Діана де-Кастро, въ своемъ королевскомъ Луврѣ, жила въ постоянной скорби и мучительномъ страхѣ. Она тоже ждала. Но ея чисто-страдательная роль была, можетъ-быть, еще тяжеле роли Габріэля.

Не смотря на то, союзъ между ею и любившимъ ее существомъ оставался неразрывнымъ. Почти всякую недѣлю пажъ Андре ходилъ въ Улицу-Жарденъ-Сен-Поль и спрашивалъ Алоизу о Габріэлѣ.

Новости, приносимыя имъ Діанѣ, были нисколько не утѣшительны. Графъ Монгомери былъ по-прежнему молчаливъ, мраченъ, безпокоенъ. Кормилица говорила о немъ не иначе, какъ блѣднѣя и со слезами на глазахъ.

Діана долго колебалась; потомъ, въ одно іюньское утро, приняла рѣшительныя мѣры положить конецъ своимъ опасеніямъ.

Она накинула на себя самый простенькій плащъ, накрылась вуалемъ и, въ тотъ часъ, когда еще въ замкѣ едва просыпаются, вышла изъ Лувра въ сопровожденіи одного Андре и отправилась къ Габріэлю.

Габріэль убѣгалъ ея; Габріэль молчалъ, и вотъ она шла къ нему, она хотѣла наконецъ узнать причину его молчанія.

Почему же сестрѣ не посѣтить брата? Не была ли она даже обязана предостеречь или даже утѣшить его?

Къ-несчастію, вся твердость, которою вооружилась Діана, сбираясь на отчаянный подвигъ, осталась напрасною.

Габріэль, для своихъ странствованій, отъ которыхъ еще не отвыкъ, выбиралъ также ранніе часы.

Когда Діана дрожащею рукой постучала у дверей Габріэля, его уже болѣе получаса не было дома.

Ждать ли ей его? Никто по обыкновенію не зналъ, скоро ли онъ воротится. А слишкомъ-долгое отсутствіе Діаны изъ Лувра могло навлечь на нее клеветы...

Нужды нѣтъ! она употребитъ на ожиданіе по-крайней-мѣрѣ то время, которое хотѣла посвятить ему.

Она спросила Алоизу. Ей нужно было видѣть и Алоизу: ей нужно было самой разспросить ее.

Андре провелъ свою госпожу въ отдаленную комнату и побѣжалъ за кормилицей.

Послѣ счастливыхъ дней Монгомери и Вимутье, Алоиза и Діана -- простолюдинка и дочь короля -- ни разу не видались. Но однѣ и тѣ же мысли занимали ихъ обѣихъ; одни и тѣ же безпокойства и страхи томили ихъ днемъ, заставляли проводитъ безсонныя ночи.

И когда Алоиза, торопливо вбѣжавъ въ комнату, хотѣла поклониться госпожѣ де-Кастро, Діана по-прежнему кинулась къ ней на шею и, какъ прежде, проговорила:

-- Милая мамушка!..

-- Какъ, сударыня! сказала Алоиза со слезами на глазахъ: -- вы еще помните меня? вы узнали меня?..

-- Помню ли тебя! узнала ли тебя! возразила Діана:-- какъ-будто я могу не помнить дома Энгерана! Какъ-будто мнѣ можно не узнать замка Монгомери!

А между-тѣмъ, Алоиза, не сводя глазъ, любовалась Діаной и наконецъ всплеснула руками.

-- Какъ вы хороши! проговорила она, улыбнувшись и вздохнувъ въ одно и то же время.

Она улыбнулась, потому-что очень любила ту дѣвушку, которая теперь превратилась въ такую прекрасную даму; она вздохнула, потому-что поняла всю силу скорби Габріэля.

И Діана поняла взглядъ Алоизы, взглядъ и печальный и радостный, и тутъ же примолвила, слегка покраснѣвъ:

-- Я, кормилица, пришла говорить не о себѣ.

-- Такъ о немъ? спросила Алоиза.

-- О комъ же, какъ не о немъ? Тебѣ я могу открыть все. Какое несчастіе, что я его не застала! Я пришла утѣшить его, да и себя также. Каковъ онъ? очень-мраченъ и грустенъ, не правда ли? Зачѣмъ онъ ни разу не пришелъ ко мнѣ въ Лувръ? Что говоритъ онъ? Что дѣлаетъ? Говори! говори же, мамушка.

-- А! сударыня! возразила Алоиза:-- вы угадали: онъ точно задумчивъ и грустенъ. Представьте себѣ...

Діана перебила кормилицу.

-- Постой, добрая Алоиза, у меня есть къ тебѣ просьба; видишь ли, я готова до завтра оставаться здѣсь и слушать тебя безъ устали, не замѣчая, какъ летитъ время. Но мнѣ надо воротиться въ Лувръ прежде, чѣмъ замѣтятъ мое отсутствіе. И потому, обѣщай мнѣ: какъ только минетъ часъ съ-тѣхъ-поръ, какъ я здѣсь -- прійдетъ ли онъ или не прійдетъ -- скажи, что пора; прогони меня?

-- Но, сударыня, отвѣчала Алоиза:-- я также могу не замѣтить, какъ пройдетъ часъ; я не больше устану разсказывать, чѣмъ вы слушать!

-- Какъ же намъ это сдѣлать? спросила Діана.

-- Поручимъ эту тяжелую должность третьему, сказала Алоиза.

-- Хорошо!.. Андре!

Пажъ, остававшійся въ сосѣдней комнатѣ, обѣщалъ постучать въ дверь, когда пройдетъ часъ.

-- Теперь, сказала Діана, садясь подлѣ кормилицы: -- поговоримъ на свободѣ, спокойно, хоть и невесело.

Но этотъ разгодоръ, очень-занимательный для обѣихъ собесѣдницъ, представлялъ много затрудненій и горечи.

Во-первыхъ, ни одна изъ нихъ не знала навѣрное, сколько другой было извѣстно изъ страшныхъ фамильныхъ тайнъ Монгомери.

Сверхъ-того, во всемъ, что Алоиза знала изъ жизни Габріэля, было много безпокоившихъ ее пропусковъ, которые она боялась толковать. Какъ объяснить его исчезновенія, внезапныя возвращенія, задумчивость, молчаніе?

Наконецъ, кормилица разсказала Діанѣ все, что знала, по-крайней-мѣрѣ все, что видѣла, и Діанѣ отрадно было ее слушать; но въ то же время -- печальный разсказъ наводилъ на нее грусть.

Дѣйствительно, откровенность Алоизы не могла уменьшить страданій госпожи де-Кастро, а, напротивъ, скорѣй могла возбудить ихъ: этотъ живой, чувствующій свидѣтель отчаянія графа ярко изображалъ Діанѣ всѣ муки бурной жизни.

Діана все болѣе-и-болѣе убѣждалась, что если хочетъ спасти любимаго, то пришла пора и ей дѣйствовать.

Въ радушной, хотя бы и грустной бесѣдѣ, долго ли пройдти часу! Собесѣдницы вздрогнули отъ удивленія, когда Андре постучалъ въ дверь.

-- Какъ! уже! вскрикнули онѣ въ одинъ голосъ.

-- О! тѣмъ хуже! прибавила Діана: -- я еще останусь хоть четверть часа.

-- Берегитесь, сударыня! отвѣчала кормилица.

-- Въ-самомъ-дѣлѣ, мамушка, я должна, я хочу уйдти. Только одно слово: изъ всего, что ты мнѣ разсказала о Габріэлѣ, ты пропустила... кажется... онъ никогда не говоритъ обо мнѣ?

-- Никогда, сударыня, увѣряю васъ.

-- О! онъ хорошо дѣлаетъ! сказала вздохнувъ Діана.

-- А еще бы лучше онъ сдѣлалъ, еслибъ никогда и не думалъ о васъ.

-- Такъ онъ думаетъ обо мнѣ, кормилица? съ живостью спросила госпожа де-Кастро.

-- Въ этомъ я слишкомъ увѣрена, сударыня, сказала Алоиза.

-- Впрочемъ, онъ убѣгаетъ меня, убѣгаетъ Лувра.

-- Если онъ убѣгаетъ Лувра, сударыня, сказала Алоиза, покачивая головой -- то, конечно, не отъ-того, что любитъ.

-- Понимаю, подумала съ трепетомъ Діана:-- отъ-того, что ненавидитъ.

-- О! произнесла она вслухъ: -- мнѣ нужно видѣть его, непремѣнно нужно!

-- Если вамъ угодно, сударыня, сказала Алоиза:-- я ему передамъ отъ вашего имени, чтобъ онъ пришелъ къ вамъ, въ Лувръ.

-- Нѣтъ, нѣтъ, не въ Лувръ! вскричала въ испугѣ Діана: -- пусть не приходитъ въ Лувръ! Я буду искать. Я найду опять такой же случай. Я сама прійду сюда.

-- А если онъ опять уйдетъ, сказала Алоиза:-- по-крайней-мѣрѣ, въ какой день это будетъ? Не можете ли назначить? Онъ конечно бы подождалъ васъ.

-- Увы! сказала Діана: -- бѣдная я дочь короля! Какъ могу я знать, въ какой день буду свободна? Но если будетъ можно, я пришлю впередъ Андре.

Въ эту минуту, пажъ, думая, что его не слыхали, опять постучалъ въ дверь.

-- Сударыня, закричалъ онъ: -- по улицамъ начинаетъ ходить народъ.

-- Иду, иду, отвѣчала госпожа де-Кастро.

-- Прощай! Надо разстаться, добрая мамушка, сказала она громко Алоизѣ.-- Обними меня покрѣпче, знаешь, какъ тогда, когда я была ребенкомъ, когда я была счастлива.

И между-тѣмъ, какъ Алоиза, не имѣвшая силы проговорить ни слова, крѣпко сжимала Діану въ своихъ объятіяхъ, она шепнула ей на ухо:

-- Смотри за нимъ, береги его хорошенько...

-- Какъ тогда, когда онъ былъ ребенкомъ, когда онъ былъ счастливъ, сказала кормилица.

-- О! больше, больше прежняго, Алоиза; тогда онъ не такъ нуждался въ этомъ.

Діана ушла, когда Габріэль еще не возвращался.

Черезъ полчаса, она была ужь въ Луврѣ. Когда нечего стало бояться послѣдствій смѣлаго поступка, тогда неизвѣстныя намѣренія Габріэля сильнѣй овладѣли ея пугливымъ воображеніемъ. Предчувствіе любящей женщины -- самое вѣрное и самое ясное предсказаніе...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Габріэль довольно-поздно воротился домой. День былъ жаркій. Онъ усталъ тѣломъ, а еще больше духомъ.

Но когда Алоиза произнесла имя Діаны и разсказала о ея посѣщеніи, онъ выпрямился, ожилъ и задрожалъ.

-- Чего она хотѣла?... что она говорила?... что дѣлала?... О! зачѣмъ меня тогда не было! Но говори, разскажи мнѣ все, Алоиза, всѣ ея слова, опиши всѣ движенія.

Теперь и онъ въ свою очередь принялся съ жадностью разспрашивать кормилицу, не давая ей времени отвѣчать порядкомъ.

-- Она хочетъ видѣть меня? Хочетъ что-то сказать мнѣ? но не знаетъ, когда ей можно будетъ прійдти? О! у меня не станетъ силъ ждать въ такой неизвѣстности -- ты понимаешь это, Алоиза. Я сейчасъ пойду въ Лувръ.

-- Въ Лувръ, Господи! вскричала съ ужасомъ кормилица.

-- Да, конечно! спокойно отвѣчалъ Габріэль.-- Я, надѣюсь, еще не изгнанъ изъ Лувра; кто въ Кале освободилъ госпожу де-Кастро, тотъ имѣетъ полное право засвидѣтельствовать ей свое почтеніе въ Парижѣ.

-- Безъ сомнѣнія, сказала трепещущая Алоиза.-- Но госпожа де-Кастро очень просила, чтобъ вы не приходили къ ней въ Лувръ.

-- Развѣ тамъ есть для меня опасность? тѣмъ болѣе я долженъ туда идти.

-- Нѣтъ, отвѣчала кормилица:-- госпожа де-Кастро, вѣроятно, боится больше за себя?

-- Ея репутація больше пострадала бы, еслибъ узнали, что она украдкой была здѣсь, нежели пострадаетъ отъ-того, что я открыто, среди бѣлаго дня пріиду къ ней... и я пойду къ ней сегодня, сейчасъ же.

Габріэль спросилъ одѣваться.

-- Но, сударь, сказала бѣдная Алоиза, не находя больше убѣжденій: -- вы сами избѣгали до-сихъ-поръ Лувра; госпожа де-Кастро замѣтила это. Вы ни разу не хотѣли посѣтить ее съ-тѣхъ-поръ, какъ возвратились.

-- Я не ходилъ къ госпожѣ де-Кастро, когда она не звала меня, сказалъ Габріэль.-- Я избѣгалъ Лувра, когда не имѣлъ никакого повода идти туда. Но сегодня -- что-то непреодолимое влечетъ меня туда. Госпожа де-Кастро желаетъ меня видѣть. Я поклялся, Алоиза, не напрягать своей воли, а предоставить все на произволъ судьбы и... сейчасъ отправляюсь въ Лувръ.

Такъ поступокъ Діаны произвелъ совершенно противное тому, чего она желала.

VII.

Опасная предосторожность.

Габріэль прошелъ въ Лувръ безъ всякаго препятствія. Со времени осады Кале, имя молодаго графа Монгомери повторялось такъ часто, что его не могли не впустить въ покои госпожи де-Кастро. Въ это время, Діана была съ одной изъ своихъ женщинъ и что-то вышивала. Часто рука ея упадала, и она погружалась въ раздумье, вспоминая свой разговоръ съ Алоизой.

Вдругъ вошелъ Андре, весь встревоженный.

-- Сударыня! виконтъ д'Эксме... (Ребенокъ не отвыкъ еще называть этимъ именемъ своего прежняго господина.)

-- Кто? Г. д'Эксме здѣсь! повторила Діана въ волненіи.

-- Сударыня, онъ идетъ за мной, сказалъ пажъ.-- Вотъ онъ.

Габріэль показался въ дверяхъ, скрывая сколько могъ свое смущеніе. Онъ низко поклонился госпожѣ де-Кастро, которая такъ была поражена, что не отвѣчала на его поклонъ.

Но она дала пажу и служанкѣ знакъ выйдти.

Оставшись вдвоемъ, Діана и Габріэль подошли другъ къ другу, протянули и крѣпко пожали другъ другу руки.

Съ минуту стояли они молча, смотря другъ на друга.

-- Вы были у меня, Діана, сказалъ наконецъ Габріэль взволнованнымъ голосомъ.-- Вы хотѣли видѣть меня, говорить со мною, и я поспѣшилъ...

-- Развѣ вы только изъ моего посѣщенія узнали, Габріэль, что мнѣ нужно васъ видѣть? Прежде вы этого не знали?

-- Діана, отвѣчалъ Габріэль съ грустной улыбкой:-- были случаи, въ которыхъ я успѣлъ доказать свое мужество, и потому могу сказать, что прійдти сюда, въ Лувръ, я побоялся бы...

-- Побоялись бы? Кого? спросила Діана и сама испугалась своего вопроса.

-- Побоялся бы васъ... побоялся бы себя! отвѣчалъ Габріэль.

-- И вотъ почему, сказала Діана:-- вы рѣшились лучше забыть наши старыя отношенія... я говорю о законной старинѣ нашихъ отношеній, прибавила она.

-- Признаюсь, Діана, я бы скорѣе рѣшился забыть все, нежели снова войдти самому въ этотъ Лувръ, Но я не выдержалъ... и доказательство этому...

-- Доказательство?

-- Доказательство то, что я искалъ васъ вездѣ; что, убѣгая васъ, я въ то же время готовъ былъ отдать все на свѣтѣ, чтобы хоть издали, хоть на минуту увидѣть васъ; что, бродя въ Парижѣ, Фонтенбло и Сен-Жерменѣ вкругъ королевскихъ дворцовъ, я ждалъ, не увижу ли вашего кроткаго образа, не мелькнетъ ли гдѣ-нибудь между деревьями или на террассѣ ваше платье; что васъ одну призывалъ я мысленно, васъ сторожилъ; что, наконецъ, вамъ стоило только сдѣлать шагъ ко мнѣ, чтобы долгъ благоразумія, ужасъ -- все было забыто мною. И вотъ я опять въ Луврѣ, откуда долженъ бы бѣжать. И я отвѣчаю на всѣ ваши вопросы! Чувствую, что все это опасно, безразсудно; все-таки дѣлаю это, Діана!.. Довольно ли доказательствъ!

-- Да, да, Габріэль, быстро проговорила трепещущая Діана.

-- Ахъ! зачѣмъ не устоялъ я въ своемъ твердомъ намѣреніи -- никогда не видѣть васъ, бѣжать -- если вы будете звать меня, молчать -- если вы будете спрашивать. Это было бы благоразумнѣе, лучше и для меня и для васъ; вѣрьте мнѣ, Діана, я зналъ, что дѣлалъ. Я все-таки предпочиталъ для васъ безпокойства огорченіямъ. Зачѣмъ, Боже мой! зачѣмъ не могу я устоять противъ вашего голоса, противъ вашего взгляда!

Діана начинала понимать, что она въ-самомъ-дѣлѣ некстати захотѣла выйдти изъ своей смертельной нерѣшительности. Всякій разговоръ ихъ былъ страданіемъ, всякій вопросъ -- опасность. Между этими существами, созданными, можетъ-быть, для счастья -- отнынѣ, благодаря людямъ, будутъ существовать только недовѣрчивость и опасность.

Но, вызвавъ судьбу на бой, Діана уже не хотѣла отступить; она должна была измѣрить всю бездну до дна, хотя бы нашла на немъ только отчаяніе и смерть!

Послѣ минутнаго задумчиваго молчанія, она сказала:

-- Я желала видѣть васъ, Габріэль, по двумъ причинамъ. Вопервыхъ, мнѣ должно было объясниться съ вами, потомъ -- попросить у васъ объясненія...

-- Говорите, Діана, отвѣчалъ Габріэль: -- терзайте мое сердце сколько угодно: оно принадлежитъ вамъ.

-- Прежде всего, мнѣ надо было сказать вамъ, Габріэль, отъ-чего, получивъ ваше посланіе, я тотчасъ не приняла покрывала, которое вы мнѣ возвращали, и не вступила тогда же въ монастырь, какъ думала во время нашего послѣдняго, горестнаго свиданія въ Кале.

-- Развѣ я упрекалъ васъ въ этомъ, Діана? возразилъ Габріэль.-- Я передалъ вамъ черезъ Андре, что я возвращаю вамъ ваше обѣщаніе. Это было съ моей стороны не пустое слово, но дѣйствительное намѣреніе.

-- Сдѣлаться монахиней -- было у меня также дѣйствительнымъ намѣреніемъ, Габріэль и -- это намѣреніе только на время отложено... не забудьте!

-- Зачѣмъ, Діана? зачѣмъ отказываться отъ свѣта, для котораго вы созданы?

-- Пусть ваша совѣсть будетъ спокойна въ этомъ отношеніи, другъ мой! Не столько для того, чтобъ исполнить данную вамъ клятву, сколько для удовлетворенія тайнаго желанія души моей, рѣшаюсь я оставить свѣтъ, гдѣ такъ страдала. Повѣрьте, мнѣ нуженъ миръ и покой! и только съ Богомъ могу я найдти ихъ. Не завидуйте моему послѣднему убѣжищу!

-- О! да! я завидую ему! произнесъ Габріэль.

-- Одно помѣшало моему намѣренію: я хотѣла видѣть, исполните ли вы просьбу, которая заключалась въ моемъ послѣднемъ письмѣ.

-- Я надѣюсь, наконецъ, продолжала Діана: -- въ случаѣ нужды, броситься между людьми, которыхъ я люблю, и которые ненавидятъ другъ друга, и -- кто знаетъ?-- можетъ-быть, отклонить несчастіе или преступленіе. Сердитесь вы на меня, Габріэль, за эту мысль?

-- Можно ли сердиться за то, что свойственно вашей природѣ? Діана, вы были великодушны -- это понятно.

-- Я даже не знаю, была ли я великодушна, возразила госпожа де-Кастро:-- или, по-крайней-мѣрѣ, если была, то въ какой степени. Я прощала на обумъ. И объ этомъ-то намѣрена я разспросить васъ, Габріэль, потому-что хочу узнать свою судьбу -- во всей ея наготѣ.

-- Діана, Діана! это гибельное любопытство!

-- Все равно; я не останусь ни дня въ этомъ ужасномъ недоумѣніи. Скажите мнѣ, Габріэль, убѣдились ли вы, наконецъ, что я дѣйствительно ваша сестра; или вы потеряли всякую надежду разузнать эту страшную тайну? Отвѣчайте! я прошу, я умоляю васъ.

-- Я буду отвѣчать, печально сказалъ Габріэль.-- Діана! есть испанская пословица, которая говоритъ: всегда должно ожидать худшаго; и, во время нашей разлуки, я пріучилъ себя думать о васъ, какъ о сестрѣ; но не нашелъ никакихъ новыхъ доказательствъ, и нѣтъ у меня никакой надежды, никакого средства найдти ихъ.

-- Боже мой! вскричала Діана.-- Но тотъ, кто долженъ былъ представить вамъ эти доказательства... развѣ онъ ужь не существовалъ, когда вы возвратились въ Кале.

-- Онъ существовалъ, Діана.

-- Стало-быть, обѣщаніе, которое вамъ дали, не было выполнено! Впрочемъ, кто это сказалъ мнѣ, что король прекрасно принялъ васъ?...

-- Все, что обѣщали мнѣ, исполнили въ точности, Діана!

-- О! Габріэль, съ какимъ мрачнымъ видомъ вы говорите это! Какая страшная загадка еще кроется тутъ, Матерь Божія!

-- Вы требовали -- и узнаете все, Діана, сказалъ Габріэль.-- Посмотримъ, что вы подумаете объ этомъ открытіи; будете ли вы потомъ упорствовать въ своемъ великодушіи; не измѣнятъ ли, по-крайней-мѣрѣ, этимъ словамъ вашъ видъ, ваше лицо, ваши движенія. Слушайте!

-- Слушаю и дрожу, Габріэль!

Тутъ Габріэль задыхающимся голосомъ разсказалъ госпожѣ де-Кастро все -- пріемъ короля, доводы, которые представляли ему госпожа де-Пуатье и коннетабль; какую ужасную, лихорадочную ночь онъ, Габріэль, провелъ тогда; второй визитъ его въ Шатле; его сошествіе въ адъ зачумленной тюрьмы, мрачное повѣствованіе г-на Сазерака -- наконецъ все!

Діана слушала не прерывая, не вскрикивая, не двигаясь съ мѣста, нѣмая и блѣдная, какъ мраморная статуя, съ устремленнымъ на Габріэля неподвижнымъ взглядомъ, съ поднявшимися на головѣ волосами.

Долгое молчаніе послѣдовало за мрачнымъ разсказомъ Габріэля. Потомъ -- Діана хотѣла говорить, но не могла. Голосъ ея замиралъ. Габріэль смотрѣлъ на ея ужасъ съ какой-то злобной радостью. Наконецъ -- у нея вырвался крикъ ужаса...

Въ эту минуту кто-то слегка постучалъ въ дверь.

-- Кто тамъ? Чего еще хотятъ отъ меня, Боже мой! произнесла г-жа де-Кастро. Андре отворилъ дверь.

-- Простите, сударыня, сказалъ онъ:-- но... письмо отъ короля..

-- Отъ короля! повторилъ Габріэль, и глаза его заблистали.

-- Зачѣмъ приносить мнѣ это письмо, Андре?

-- Мнѣ сказали, что оно нужное.

-- Подай... Ступай, Андре. Если будетъ отвѣтъ -- я позову.

Андре вышелъ. Діана распечатала письмо и съ возрастающимъ ужасомъ прочла про себя слѣдующее:

"Милая Діана.

"Мнѣ сказали, что вы въ Луврѣ. Прошу васъ, не выходите, пока я не буду у васъ. Я въ совѣтѣ, который кончится черезъ нѣсколько минутъ. Отсюда я прямо къ вамъ. Ждите меня каждую минуту. Я такъ давно не видалъ васъ одну. Мнѣ грустно; мнѣ хотѣлось бы поговорить нѣсколько минутъ съ моей милой дочерью. До свиданья!

"Генрихъ."

Діана поблѣднѣла и судорожно сжала письмо въ рукахъ.

Что было ей дѣлать?

Отпустить Габріэля? но если онъ встрѣтится съ королемъ, который того-и-гляди могъ прійдти?

Удержать Габріэля? но король увидитъ его. Предупредить короля, значило возбудить въ немъ подозрѣнія. Предупредить Габріэля -- значило подвергнуться вспышкѣ, которой она такъ боялась. Встрѣча эта казалась теперь неизбѣжною; и виновницею этой роковой встрѣчи была она, Діана, которая отдала бы жизнь свою, чтобъ отвратить бѣдствіе...

-- Что пишетъ вамъ король, Діана? спросилъ Габріэль, притворяясь спокойнымъ, хотя дрожащій голосъ измѣнялъ ему.

-- Ничего, право, ничего, отвѣчала Діана.-- Приглашеніе къ нынѣшнему вечеру...

-- Я, можетъ-быть, безпокою васъ, Діана, сказалъ Габріэль.-- Я ухожу.

-- Нѣтъ, нѣтъ! останьтесь! быстро возразила она.-- А впрочемъ, если какія-нибудь дѣла требуютъ васъ, я не хочу васъ удерживать.

-- Письмо встревожило васъ, Діана. Я боюсь быть вамъ въ тягость, и потому уйду.

-- Вы мнѣ въ тягость, другъ мой! можете ли вы это думать? Не сама ли я, нѣкоторымъ образомъ, привела васъ сюда; увы! можетъ-быть, это было безразсудно... и я боюсь! Я васъ увижу еще; но не здѣсь -- у васъ. Какъ только я буду свободна, я тотчасъ прійду къ вамъ, возобновить этотъ ужасный и сладкій разговоръ. Я обѣщаю вамъ. Считайте на меня. Теперь же -- вы правы -- немного озабочена, немного страдаю... у меня какъ-будто лихорадка.

-- Я вижу это, Діана, и оставляю васъ, печально сказалъ Габріэль.

-- До свиданья, другъ! не на долго! Идите... идите...

И она шла за нимъ къ дверямъ комнаты.

-- Если я удержу его, думала она, провожая его:-- король непремѣнно увидитъ его; если онъ удалится сейчасъ же, есть еще надежда, что они не встрѣтятся...

И, однакожь, она все еще колебалась и дрожала.

-- Извините, Габріэль! одно послѣднее слово... сказала она внѣ себя, на порогѣ комнаты.-- Боже мой! вашъ разсказъ такъ встревожилъ меня! Я едва могу собрать мысли. Что я хотѣла спросить васъ? Да! одно только слово -- одно важное слово... Вы не сказали мнѣ, что вы намѣрены дѣлать?

-- Я еще ничего не знаю, сказалъ Габріэль съ мрачнымъ видомъ.-- Ввѣряю себя Богу, обстоятельствамъ и случаю.

-- Случаю! повторила съ трепетомъ Діана.-- Случаю! что вы хотите этимъ сказать? О! войдите, войдите. Я не отпущу васъ, Габріэль, пока вы не объясните мнѣ этого слова: случаю! Останьтесь... заклинаю васъ.

И, взявъ Габріэля за руку, она ввела его въ комнату.

-- Если онъ встрѣтитъ короля, думала бѣдная Діана:?-- они будутъ съ-глазу-на-глазъ... По-крайней-мѣрѣ, если я тутъ... Габріэль долженъ остаться.

-- Я чувствую себя лучше, сказала она вслухъ.-- Габріэль, возобновимъ нашъ разговоръ... я жду вашего объясненія... Мнѣ теперь гораздо-лучше.

-- Нѣтъ, Діана, теперь вы еще больше встревожены, возразилъ Габріэль:-- и знаете ли, что приходитъ Мнѣ на мысль? знаете ли, что кажется мнѣ причиной вашего волненія...

-- Нѣтъ... Габріэль... не продолжайте... Оставьте меня, оставьте Лувръ. Я прійду къ вамъ докончить разговоръ. Идите, другъ мой, идите. Вы видите, какъ я стараюсь васъ удержать. И, говоря это, она проводила его до передней. Тамъ былъ пажъ. Діана хотѣла-было приказать ему проводить Габріэля изъ Лувра; но эта предосторожность опять обнаружила бы ея недовѣрчивость. Но она не могла удержаться, не позвать знакомъ Андре и не спросить его на ухо:

-- Ты не знаешь, совѣтъ кончился?

-- Нѣтъ еще, сударыня, шопотомъ отвѣчалъ Андре.-- Я не замѣтилъ, чтобъ совѣтники выходили изъ большой залы.

-- Прощайте, Габріэль, громко и живо сказала Діана.-- Прощайте, другъ мой. Вы принуждаете меня почти выгнать васъ, чтобъ доказать, что я васъ не удерживаю. Прощайте, по не надолго.

-- Ненадолго, съ задумчивой улыбкой сказалъ Габріэль, пожимая ей руку.

Онъ ушелъ. Діана провожала его глазами, пока послѣдняя дверь не затворилась за нимъ.

Потомъ, войдя въ свою комнату, она, со слезами на глазахъ, съ біющимся сердцемъ упала на колѣни передъ налоемъ.

VIII.

Предвѣщанія.

Недѣли черезъ двѣ послѣ описаннаго нами посѣщенія, въ Луврѣ начались приготовленія къ великолѣпнымъ пиршествамъ, которыя Король собирался дать своему доброму городу Парижу, по случаю счастливыхъ бракосочетаній дочери своей Елизаветы съ Филиппомъ II и сестры Маргариты съ герцогомъ савойскимъ.

Дѣйствительно, то были счастливые браки! стоило отпраздновать ихъ всевозможными удовольствіями! Поэтъ донъ-Карлоса разсказалъ о первомъ такъ, что уже нечего договаривать. Теперь мы увидимъ, какъ готовился второй.

Брачный договоръ Филибера Эммануэля съ принцессой Маргаритой долженъ быль заключиться 28-го іюня.

Генрихъ объявилъ, что въ этотъ и два слѣдующіе дня, въ Typнелли будутъ происходить турниры и другія рыцарскія игры.

И, подъ предлогомъ желанія лучше почтить двухъ супруговъ, а въ сущности съ цѣлію удовлетворить собственной страсти къ подобнымъ забавамъ, король сказалъ, что самъ будетъ въ числѣ бойцовъ.

Но утромъ 28-го іюня, королева Катерина Медичи, все это время не выходившая изъ своего убѣжища, настойчиво потребовала свиданія съ королемъ.

Генрихъ, само-собою разумѣется, тотчасъ согласился на желаніе своей супруги.

Катерина, вся взволнованная, вошла въ комнату короля.

-- А, государь! сказала она, завидѣвъ его:-- именемъ Бога заклинаю васъ, до конца іюня не выходите изъ Лувра.

-- Почему? спросилъ Генрихъ, изумленный такимъ быстрымъ приступомъ.

-- Государь, въ эти дни вамъ готовится несчастіе, отвѣчала флорентинка.

-- Кто вамъ сказалъ это? произнесъ король.

-- Ваша звѣзда, государь, которую въ прошлую ночь наблюдала я съ моимъ итальянскимъ астрологомъ: мы видѣли признаки грозящей опасности, смертельной опасности.

Надо знать, что Катерина Медичи въ эту пору начинала предаваться тѣмъ занятіямъ магіею и астрологіею, которыя, если вѣрить современнымъ сказаніямъ, рѣдко обманывали ее въ-продолженіе всей ея жизни.

Но Генрихъ II вовсе не вѣрилъ звѣздамъ, и потому смѣясь отвѣчалъ:

-- Э, королева! если моя звѣзда предвѣщаетъ несчастіе, то это несчастіе постигнетъ меня и въ Луврѣ точно такъ же, какъ внѣ Лувра.

-- Нѣтъ, государь, отвѣчала Катерина:-- бѣда ждетъ васъ только подъ небомъ, на открытомъ воздухѣ.

-- Въ-самомъ-дѣлѣ? такъ, можетъ-быть, не грозитъ ли мнѣ бѣдой какой-нибудь порывъ вѣтра? проговорилъ Генрихъ.

-- Государь, не шутите подобными вещами! возразила королева:-- звѣзды -- это слова, начертанныя Богомъ.

-- Вы, не правда ли, видѣли въ небесномъ начертаніи, что моя жизнь подвергнется опасности, если я оставлю Лувръ?

-- Да, государь.

-- Хорошо! Форкатель въ прошедшемъ мѣсяцѣ видѣлъ совсѣмъ другое.-- Вы, я думаю, уважаете Форкателя?

-- Да, отвѣчала королева: -- это ученый человѣкъ! онъ читаетъ тамъ, гдѣ мы еще едва различаемъ буквы.

-- Такъ знайте же, сударыня, возразилъ король:-- что Форкатель прочелъ для меня въ вашихъ звѣздахъ слѣдующій прекрасный стихъ, въ которомъ только одинъ недостатокъ -- непонятность:

"Si ce n'est Mars, redoutez son image".

("Если это не Марсъ, боитесь его изображенія".)

-- Чѣмъ же это предсказаніе опровергаетъ то, которое я вамъ принесла? сказала Катерина.

-- Позвольте! возразилъ Генрихъ.-- У меня есть гдѣ-то мой гороскопъ, составленный въ прошломъ году. Вы помните, что онъ мнѣ предсказывалъ?

-- Очень смутно, государь.

-- По этому гороскопу, мнѣ опредѣлено погибнуть на дуэли; оно, конечно, ново и рѣдко для короля! Но дуэль, мнѣ кажется, не изображеніе Марса, а самъ Марсъ.

-- Что жь вы заключаете изъ этого, государь? спросила Катерина.

-- То, что всѣ предсказанія противорѣчатъ одно другому, и потому лучше всего не вѣрить ни одному изъ нихъ. Вы видите, что они сами-себя изобличаютъ во лжи!

-- И ваше величество оставите Лувръ въ эти дни? спросила Катерина.

-- При всякихъ другихъ обстоятельствахъ, отвѣчалъ король:-- я былъ бы счастливъ, оставшись на это время съ вами. Но я обѣщалъ и уже объявилъ всенародно, что буду на этихъ празднествахъ. Я долженъ быть на нихъ.

-- По-крайней-мѣрѣ, государь, вы не выйдете на арену турнира? возразила Катерина.

-- Къ-сожалѣнію, данное слово заставляетъ меня отказать вамъ и въ этомъ. Но что за опасность въ этихъ играхъ? я отъ всей души благодаренъ вамъ за вашу заботливость, и при всемъ томъ, позвольте мнѣ сказать, что эти страхи -- совершенная химера, что уступить имъ значитъ внушить ложную мысль объ опасности благородныхъ, веселыхъ турнировъ: я не хочу, чтобъ они изъ-за меня были отмѣнены.

-- Государь, сказала побѣжденная Катерина Медичи: -- я привыкла покоряться вашей волѣ; покорюсь и теперь, но съ скорбью и ужасомъ въ душѣ.

-- И вы будете въ Турнелли, не правда ли? спросилъ Генрихъ, цалуя руку королевы: -- вы прійдете рукоплескать моимъ ударамъ и побѣдить въ себѣ эти слѣпые страхи?

-- Я буду повиноваться вамъ до конца, государь, сказала королева удаляясь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Катерина Медичи, дѣйствительно, со всѣмъ дворомъ, кромѣ Діаны де-Кастро, присутствовала на первомъ турнирѣ, въ которомъ Генрихъ цѣлый день ломалъ копья съ каждымъ встрѣчнымъ.

-- Ну, что же? ваши звѣзды ошиблись? смѣясь говорилъ онъ вечеромъ королевѣ.

Королева грустно покачивала головой.

-- Увы! іюнь еще не кончился, сказала она.

Но на другой день, 29-го іюня, было то же самое: Генрихъ не оставлялъ арены, былъ и отваженъ и счастлвъ.

-- Вотъ, видите ли, говорилъ онъ опять королевѣ цо возвращеніи въ Лувръ:-- звѣзды и на нынѣшній день обманули.

-- А, государь! я всего больше боюсь за третій день! сказала королева.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Этому послѣднему дню турнировъ, 30-го іюня, средѣ, слѣдовало быть самымъ торжественнымъ, самымъ блестящимъ заключеніемъ перваго праздника.

Бойцовъ было четверо.

Король, который былъ одѣтъ въ бѣлое и черное -- цвѣта г-жи де-Пуатье.

Герцогъ Гизъ-въ бѣломъ и аломъ.

Альфонсъ д'Эсте, герцогъ Феррарскій -- въ желтомъ и красномъ, Жакъ савойскій, герцогъ немурскій -- въ желтомъ и черномъ. "То были", говоритъ Брантомъ: "четыре принца, лучшіе воины, "какихъ только можно найдти не только во Франціи, во и въ другихъ странахъ. И всѣ они въ тотъ день были такіе чудные, что и не знали, кому изъ нихъ отдать преимущество, хотя король былъ одинъ изъ самыхъ лучшихъ, изъ самыхъ ловкихъ всадниковъ въ своемъ королевствѣ".

Въ-самомъ-дѣлѣ, счастіе колебалось между этими четырьмя ловкими, славными рыцарями; поединки смѣнялись, время шло и неизвѣстно было, кому достанется честь турнира.

Генрихъ II былъ весь одушевленъ, весь взволнованъ. Тутъ, въ этихъ играхъ, въ этихъ бранныхъ потѣхахъ, онъ чувствовалъ себя въ своей сферѣ; здѣсь онъ дорожилъ побѣдой, можетъ-быть, столько же, какъ на полѣ настоящей битвы.

Но вотъ, приближался вечеръ и трубы прозвучали послѣдній поединокъ.

Онъ остался за герцогомъ Гизомъ, при громкихъ рукоплесканіяхъ дамъ и собравшейся толпы.

Потомъ, королева, у которой отлегло на сердцѣ, встала. То былъ знакъ разъѣзда.

-- Какъ! ужь кончено? вскрикнулъ разгорячившійся король.-- Постойте, ваше величество, постойте! не моя ли теперь очередь?

Г. Вьелльвиль замѣтилъ королю, что онъ первый открылъ турниръ; что всѣ четыре рыцаря получили ровное число вызововъ, что, правда, счастіе осталось между ними равнымъ и побѣдителя не было; но что, наконецъ, арена закрыта, день прошелъ.

-- Э! возразилъ съ нетерпѣніемъ Генрихъ:-- если король вошелъ первымъ, то онъ долженъ выйдти послѣднимъ. Я не хочу, чтобъ это такъ кончилось. Вотъ же еще два полные поединка.

-- Но, государь, возразилъ Вьелльвиль: -- ужь больше нѣтъ соперниковъ.

-- Будто! продолжалъ король; -- а вотъ тотъ, который все время оставался съ опущеннымъ забраломъ и ни разу не бился? Кто это такой, Вьелльвиль?

-- Государь, я не знаю... я не замѣтилъ... отвѣчалъ Вьелльвиль.

-- Э! милостивый государь, кричалъ король, подходя къ незнакомцу:-- не угодно ли вамъ переломить копье, послѣднее копье, со мною?

Незнакомецъ нѣсколько времени не отвѣчалъ; потомъ важнымъ, проникающимъ душу, взволнованнымъ голосомъ проговорилъ:

-- Ваше величество, позвольте мнѣ отказаться отъ этой чести.

Генрихъ не могъ дать себѣ отчета, отъ-чего этотъ голосъ примѣшалъ странную тревогу къ одолѣвавшему его нетерпѣнію.

-- Позволить вамъ отказаться! нѣтъ, я вамъ этого не позволю, милостивый государь, проговорилъ онъ въ порывѣ нервическаго гнѣва.

Незнакомецъ молча поднялъ наличникъ.

Король увидѣлъ блѣдное, мертвенно-холодное лицо Габріэля Монгомери.