В ста шагах от того места, где оба друга, насторожив уши и поглядывая на дорогу, прихлебывали искрометное мальгское вино, за лысым пригорком, обглоданным солнцем и мистралями, лежало селение Каталаны.
Однажды из Испании выехали какие-то таинственные переселенцы и пристали к тому клочку земли, на котором они живут и поныне. Они явились неведомо откуда и говорили на незнакомом языке. Один из начальников, понимавший провансальский язык, попросил у города Марселя позволения завладеть пустынным мысом, на который они, по примеру древних мореходов, вытащили свои суда. Просьбу уважили, и три месяца спустя вокруг десятка судов, привезших этих морских цыган, выросло небольшое селение. В этом своеобразном и живописном селении, полумавританском, полуиспанском, и поныне живут потомки этих людей, говорящие на языке своих дедов. В продолжение трех или четырех веков они остались верны своему мысу, на который опустились, как стая морских птиц; они нимало не смешались с марсельскими жителями, женятся только между собой и сохраняют нравы и одежду своей родины так же, как сохранили ее язык.
Мы приглашаем читателя последовать за нами по единственной улице селения и зайти в один из домиков; солнце снаружи окрасило его стены в цвет опавших листьев, одинаковый для всех старинных построек этого края, а внутри кисть маляра сообщила им белизну, составляющую единственное украшение испанских posadas. [ posada -- дом (исп. ) ]
Красивая молодая девушка, с черными, как смоль, волосами, с бархатными, как у газели, глазами, стояла, прислонившись к перегородке, и в тонких, словно выточенных античным ваятелем пальцах мяла ни в чем не повинную ветку вереска; оборванные цветы и листья уже усеяли пол; руки ее, обнаженные до локтя, покрытые загаром, но словно скопированные с рук Венеры Арльской, дрожали от волнения, а легкой ножкой с высоким подъемом она нетерпеливо постукивала по полу, так что можно было видеть ее стройные, изящные икры, обтянутые красным чулком с серыми и синими стрелками. В трех шагах от нее, покачиваясь на стуле и опершись локтем на старый комод, статный молодец лет двадцати -- двадцати двух смотрел на нее с беспокойством и досадой; в его глазах был вопрос, но твердый и упорный взгляд девушки укрощал собеседника.
-- Послушай, Мерседес, -- говорил молодой человек, -- скоро пасха, самое время сыграть свадьбу... Ответь же мне!
-- Я тебе уже сто раз отвечала, Фернан, и ты сам себе враг, если опять спрашиваешь меня.
-- Ну так повтори еще, умоляю тебя, повтори еще, чтобы я мог поверить. Скажи мне в сотый раз, что отвергаешь мою любовь, которую благословила твоя мать; заставь меня понять, что ты играешь моим счастьем, что моя жизнь или смерть для тебя -- ничто! Боже мой! Десять лет мечтать о том, чтобы стать твоим мужем, Мерседес, и потерять эту надежду, которая была единственной целью моей жизни!
-- По крайней мере не я поддерживала в тебе эту надежду, -- отвечала Мерседес, -- ты не можешь меня упрекнуть, что я когда-нибудь завлекала тебя. Я всегда говорила тебе: я люблю тебя, как брата, по никогда не требуй от меня ничего, кроме этой братской дружбы, потому что сердце мое отдано другому. Разве я не говорила тебе этого, Фернан?
-- Знаю, знаю, Мерседес, -- прервал молодой человек. -- Да, ты всегда была со мной до жестокости прямодушна, но ты забываешь, что для каталанцев брак только между своими -- священный закон.
-- Ты ошибаешься, Фернан, это не закон, а просто обычай, только и всего, -- и верь мне, тебе не стоит ссылаться на этот обычай. Ты вытянул жребий, Фернан. Если ты еще на свободе, то это просто поблажка; не сегодня так завтра тебя могут призвать на службу. А когда ты поступишь в солдаты, что ты станешь делать с бедной сиротой, горемычной, без денег, у которой нет ничего, кроме развалившейся хижины, где висят старые сети -- жалкое наследство, оставленное моим отцом матери, а матерью -- мне? Вот год, как она умерла, и подумай, Фернан, ведь я живу почти милостыней! Иногда ты притворяешься, будто я тебе помогаю, и это для того, чтобы иметь право разделить со мной улов; и я принимаю это, Фернан, потому что твой отец был братом моего отца, потому что мы выросли вместе и особенно потому, что отказ мой слишком огорчил бы тебя. Но я чувствую, что деньги, которые я выручаю за твою рыбу и на которые я покупаю себе лен для пряжи, -- просто милостыня.
-- Не все ли мне равно, Мерседес! Бедная и одинокая, ты мне дороже, чем дочь самого гордого арматора или самого богатого банкира в Марселе! Что надобно нам, беднякам? Честную жену и хорошую хозяйку. Где я найду лучше тебя?
-- Фернан, -- отвечала Мерседес, покачав головой, -- можно стать дурной хозяйкой, и нельзя ручаться, что будешь честной женой, если любишь не мужа, а другого. Будь доволен моей дружбой, потому что, повторяю, это все, что я могу тебе обещать, а я обещаю только то, что могу исполнить наверное.
-- Понимаю, -- сказал Фернан, -- ты терпеливо сносишь свою нищету, но боишься моей. Так знай же, Мерседес, если ты меня полюбишь, я попытаю счастья. Ты принесешь мне удачу, и я разбогатею. Я не останусь рыбаком; я могу наняться конторщиком, могу и сам завести торговлю.
-- Ничего этого ты не можешь, Фернан; ты солдат, и если ты сейчас в Каталанах, то только потому, что нет войны. Оставайся рыбаком, не строй воздушных замков, после которых действительность покажется тебе еще тягостней, и удовольствуйся моей дружбой. Ничего другого я тебе дать не могу.
-- Да, ты права, Мерседес, я буду моряком; надену вместо дедовской одежды, которую ты презираешь, лакированную шляпу, полосатую фуфайку и синюю куртку с якорями на пуговицах. Ведь так должен быть одет человек, который сможет тебе понравиться?
-- Что ты хочешь сказать? -- спросила Мерседес, с гордым вызовом взглянув на него. -- Что ты хочешь сказать? Я не понимаю тебя.
-- Я хочу сказать, Мерседес, ты так сурова и жестока со мной только потому, что ждешь человека, который одет, как я описал. А вдруг тот, кого ты ждешь, непостоянен, а если не он, непостоянно море?
-- Фернан, -- вскричала Мерседес, -- я думала, что ты добрый, но я ошиблась. Ты злой, если на помощь своей ревности призываешь божий гнев! Да, я не скрываю: я жду и люблю того, о ком ты говоришь, и если он не вернется, я не стану упрекать его в непостоянстве, а скажу, что он умер, любя меня.
Каталанец яростно сжал кулаки.
-- Я тебя поняла, Фернан: ты хочешь отомстить ему за то, что я не люблю тебя. Ты хочешь скрестить свой каталанский нож с его кинжалом! И что же? Ты лишишься моей дружбы, если будешь побежден; а если победишь ты, то моя дружба обернется ненавистью. Поверь мне, искать ссоры с человеком -- плохое средство понравиться женщине, которая этого человека любит. Нет, Фернан, ты не поддашься дурным мыслям. Раз я не могу быть твоей женой, ты привыкнешь смотреть на меня, как на друга, как на свою сестру. Притом же, -- прибавила она с влажными от слез глазами, -- не спеши, Фернан: ты сам сейчас сказал -- море коварно, и вот уже четыре месяца как он уехал, а за четыре месяца я насчитала много бурь!
Фернан остался холоден; он не старался отереть слезы, бежавшие по щекам Мерседес; а между тем за каждую ее слезу он отдал бы стакан своей крови. Но эти слезы лились из-за другого!
Он встал, прошелся по хижине и остановился перед Мерседес; глаза его сверкали, кулаки были сжаты.
-- Послушай, Мерседес, -- сказал он, -- отвечай еще раз: это решено?
-- Я люблю Эдмона Дантеса, -- спокойно ответила девушка, -- и, кроме Эдмона, никто не будет моим мужем.
-- И ты будешь всегда любить его?
-- До самой смерти.
Фернан со стоном опустил голову, как человек, потерявший последнюю надежду; потом вдруг поднял голову и, стиснув зубы, спросил:
-- А если он умер?
-- Так и я умру.
-- А если он тебя забыл?
-- Мерседес! -- раздался веселый голос за дверью. -- Мерседес!
-- Ах!.. -- вскричала девушка, не помня себя от счастья и любви. -- Вот видишь, он не забыл меня, он здесь!
Она бросилась к двери и отворила ее, крича:
-- Сюда, Эдмон! Я здесь!
Фернан, бледный и дрожащий, попятился, как путник, внезапно увидевший змею, и, наткнувшись на свой стул, бессильно опустился на него.
Эдмон и Мерседес бросились друг другу в объятия. Палящее марсельское солнце, врываясь в раскрытую дверь, обливало их потоками света. Сначала они не видели ничего кругом. Неизмеримое счастье отделяло их от мира; они говорили несвязными словами, которые передают порывы такой острой радости, что становятся похожи на выражение боли.
Вдруг Эдмон заметил мрачное лицо Фернана, которое выступало из полумрака, бледное и угрожающее; бессознательно молодой каталанец держал руку на ноже, висевшем у него на поясе.
-- Простите, -- сказал Дантес, хмуря брови, -- я и не заметил, что нас здесь трое. -- Затем, обращаясь к Мерседес, он спросил: -- Кто этот господин?
-- Этот господин будет вашим лучшим другом, Дантес, потому что это мой друг, мой брат, Фернан, тот человек, которого после вас, Эдмон, я люблю больше всех на свете. Разве вы не узнали его?
-- Да, узнал, -- отвечал Эдмон, и, не выпуская руки Мерседес, он сердечно протянул другую руку каталанцу.
Но Фернан, не отвечая на это дружеское движение, оставался нем и недвижим, как статуя.
Тогда Эдмон испытующе посмотрел на дрожавшую Мерседес и на мрачного и грозного Фернана.
Один взгляд объяснил ему все. Он вспыхнул от гнева:
-- Я не знал, когда спешил к тебе, Мерседес, что найду здесь врага.
-- Врага! -- вскричала Мерседес, гневно взглянув на двоюродного брата. -- Найти врага у меня, в моем доме! Если бы я так думала, я взяла бы тебя под руку и ушла в Марсель, покинув этот дом навсегда.
Глаза Фернана сверкнули.
-- И если бы с тобой приключилась беда, мой Эдмон, -- продолжала она с неумолимым спокойствием, которое показывало Фернану, что Мерседес проникла в самую глубину его мрачных мыслей, -- я взошла бы на мыс Моржион и бросилась со скалы вниз головой.
Фернан побледнел, как смерть.
-- Но ты ошибся, Эдмон, -- прибавила она, -- здесь у тебя нет врагов; здесь только мой брат Фернан, и он сейчас пожмет тебе руку, как преданному другу.
И девушка устремила повелительный взгляд на каталанца, который, как завороженный, медленно подошел к Эдмону и протянул ему руку.
Ненависть его, подобно волне, бешеной, но бессильной, разбилась о неодолимую власть, которую эта девушка имела над ним.
Но едва он дотронулся до руки Эдмона, как почувствовал, что сделал все, что мог, и бросился вон из дому.
-- Горе мне! -- стонал он, в отчаянии ломая руки. -- Кто избавит меня от этого человека! Горе мне!
-- Эй, каталанец! Эй, Фернан! Куда ты? -- окликнул его чей-то голос.
Фернан круто остановился, озираясь по сторонам, и увидал Кадрусса, сидевшего с Дангларом за столом под деревьями.
-- Что же ты не идешь к нам? -- сказал Кадрусс. -- Или ты так спешишь, что тебе некогда поздороваться с друзьями?
-- Особенно когда перед ними еще почти полная бутылка! -- прибавил Данглар.
Фернан бессмысленно посмотрел на них и не ответил ни слова.
-- Он совсем ошалел, -- сказал Данглар, толкая Кадрусса ногой. -- Что, если мы ошиблись и вопреки нашим ожиданиям Дантес торжествует победу?
-- Сейчас узнаем, -- отвечал Кадрусс и, повернувшись к молодому человеку, сказал: -- Ну что же, каталанец, решаешься или нет?
Фернан отер пот с лица и вошел в беседку; ее тень как будто немного успокоила его волнение, а прохлада освежила истомленное тело.
-- Здравствуйте, -- сказал он, -- вы, кажется, звали меня? -- И он без сил опустился на один из стульев, стоявших вокруг стола.
-- Я позвал тебя потому, что ты бежал, как сумасшедший, и я боялся, что ты, чего доброго, бросишься в море, -- сказал, смеясь, Кадрусс. -- Черт возьми! Друзей не только угощают вином; иной раз им еще мешают наглотаться воды.
Фернан не то вздохнул, не то всхлипнул и уронил голову на руки.
-- Знаешь, что я тебе скажу, Фернан, -- продолжал Кадрусс, начиная разговор с грубой откровенностью простых людей, которые от любопытства забывают все приличия. -- Знаешь, ты похож на отставленного воздыхателя! -- И он громко захохотал.
-- Нет, -- отвечал Данглар, -- такой молодец не для того создан, чтобы быть несчастным в любви. Ты шутишь, Кадрусс.
-- Вовсе не шучу, ты лучше послушай, как он вздыхает. Ну-ка, Фернан, подними нос да отвечай нам. Невежливо не отвечать друзьям, когда они спрашивают о здоровье.
-- Я здоров, -- сказал Фернан, сжимая кулаки, но не поднимая головы.
-- А! Видишь ли, Данглар, -- сказал Кадрусс, мигнув своему приятелю, -- дело вот в чем: Фернан, которого ты здесь видишь, добрый и честный каталанец, один из лучших марсельских рыбаков, влюблен в красавицу по имени Мерседес, но, к несчастью, красавица, со своей стороны, по-видимому, влюблена в помощника капитана "Фараона", а так как "Фараон" сегодня воротился в порт, то... понимаешь?
-- Нет, не понимаю, -- отвечал Данглар.
-- Бедняга Фернан получил отставку, -- продолжал Кадрусс.
-- Ну так что ж? -- сказал Фернан, подняв голову и поглядывая на Кадрусса как человек, ищущий, на ком бы выместить досаду. -- Мерседес ни от кого не зависит, не так ли? И вольна любить, кого ей угодно.
-- Если ты так на это смотришь, тогда другое дело! -- сказал Кадрусс. -- Я-то думал, что ты каталанец; а мне рассказывали, что каталанцы не из тех людей, у которых можно отбивать возлюбленных; при этом даже прибавляли, что Фернан особенно страшен в своей мести.
Фернан презрительно улыбнулся.
-- Влюбленный никогда не страшен, -- сказал он.
-- Бедняга! -- подхватил Данглар, притворяясь, что жалеет его от всего сердца. -- Что ж делать? Он не ожидал, что Дантес воротится так скоро. Он думал, что Дантес, быть может, умер, изменил, -- как знать? Такие удары тем более тяжелы, что приходят всегда неожиданно.
-- Как бы там ни было, -- сказал Кадрусс, который все время пил и на которого хмельное мальгское вино начинало действовать, -- как бы там ни было, благополучное возвращение Дантеса досаждает не одному Фернану, верно, Данглар?
-- Верно, и я готов поручиться, что это кончится для него плохо.
-- Тем не менее, -- продолжал Кадрусс, наливая Фернану и наполняя в восьмой или десятый раз свой собственный стакан, между тем как Данглар едва пригубил свое вино, -- тем не менее он женится на красавице Мерседес; по крайней мере он для этого воротился.
Все это время Данглар проницательным взором смотрел на Фернана и видел, что слова Кадрусса падают ему на сердце, как расплавленный свинец.
-- А когда свадьба? -- спросил Данглар.
-- О! До свадьбы еще дело не дошло! -- прошептал Фернан.
-- Да, но дойдет, -- сказал Кадрусс. -- Это так же верно, как то, что Дантес будет капитаном "Фараона". Не правда ли, Данглар?
Данглар вздрогнул при этом неожиданном выпаде, повернулся к Кадруссу и пристально посмотрел на него, чтобы узнать, с умыслом ли были сказаны эти слова, но он не прочел ничего, кроме зависти, на этом лице, уже поглупевшем от опьянения.
-- Итак, -- сказал он, наполняя стаканы, -- выпьем за капитана Эдмона Дантеса, супруга прелестной каталанки!
Кадрусс отяжелевшею рукою поднес стакан к губам и одним духом осушил его. Фернан схватил свой стакан и разбил вдребезги.
-- Стойте! -- сказал Кадрусс. -- Что там такое на пригорке, по дороге из Каталан? Взгляни-ка, Фернан, у тебя глаза получше. У меня уже двоится в глазах. Ты знаешь, вино -- предатель. Точно двое влюбленных идут рядышком рука об руку. Ах, боже ты мой! Они не подозревают, что мы их видим, и целуются!
Данглар следил за каждым движением Фернана, лицо которого приметно искажалось.
-- Знаете вы их, Фернан? -- спросил он.
-- Да, -- отвечал он глухим голосом, -- это Эдмон и Мерседес.
-- А! Вот оно что! -- сказал Кадрусс. -- А я и не узнал их. Эй, Дантес! Эй, красавица! Подите-ка сюда и скажите нам, скоро ли свадьба. Фернан такой упрямец, не хочет нам сказать.
-- Да замолчишь ли ты? -- прервал его Данглар, делая вид, будто останавливает Кадрусса, который с упрямством пьяницы высовывался из беседки. -- Держись крепче на ногах и оставь влюбленных в покое. Бери пример с Фернана: он по крайней мере благоразумен.
Быть может, Фернан, выведенный из себя, подстрекаемый Дангларом, как бык на арене, не удержался бы, ибо он уже встал и, казалось, вот-вот кинется на соперника, но Мерседес, веселая и непринужденная, подняла прелестную головку и окинула всех светлым взором. Он вспомнил ее угрозу -- умереть, если умрет Эдмон, -- и бессильно опустился на стул.
Данглар посмотрел на своих собеседников -- на отупевшего от вина и на сраженного любовью.
-- От этих дураков я ничего не добьюсь, -- прошептал он, -- боюсь, что я имею дело с пьяницей и с трусом. Вот завистник, который наливается вином, между тем как ему следовало бы упиваться желчью; вот болван, у которого из-под носа похищают возлюбленную и который только и знает, что плачет и жалуется, как ребенок. А между тем у него пылающие глаза, как у испанцев, сицилийцев и калабрийцев, которые так искусно мстят за себя; у него такие кулаки, что размозжат голову быку вернее всякого обуха. Положительно, счастье улыбается Эдмону; он женится на красавице, будет капитаном и посмеется над нами, разве только... -- мрачная улыбка искривила губы Данглара, -- разве только я тут вмешаюсь.
-- Эй! -- продолжал кричать Кадрусс, привстав и опершись кулаком о стол. -- Эй, Эдмон! Не видишь ты, что ли, друзей или уж так загордился, что не хочешь и говорить с ними?
-- Нет, дорогой Кадрусс, -- отвечал Дантес, -- я совсем не горд, я счастлив, а счастье, очевидно, ослепляет еще больше, чем гордость.
-- Дело! -- сказал Кадрусс. -- Вот это объяснение! Здравствуйте, госпожа Дантес!
Мерседес чинно поклонилась.
-- Меня так еще не зовут, -- сказала она. -- У нас считается, что можно накликать беду, если называть девушку по имени ее жениха, когда этот жених еще не стал ей мужем; поэтому называйте меня Мерседес, прошу вас.
-- Сосед Кадрусс не так уж виноват, -- сказал Дантес, -- он ненамного ошибся!
-- Так, значит, свадьба будет скоро? -- спросил Данглар, раскланиваясь с молодой парой.
-- Как можно скорее. Сегодня сговор у моего отца, а завтра или послезавтра, никак не позже, обед в честь помолвки здесь, в "Резерве". Надеюсь, будут все друзья: это значит, что вы приглашены, господин Данглар; это значит, что и тебя ждут, Кадрусс.
-- А Фернан? -- спросил Кадрусс, смеясь пьяным смехом. -- Фернан тоже будет?
-- Брат моей жены -- мой брат, -- сказал Эдмон, -- и мы, Мерседес и я, были бы глубоко огорчены, если бы его не было с нами в такую минуту.
Фернан хотел ответить, но голос замер у него в горле, и он не мог выговорить ни слова.
-- Сегодня помолвка... завтра или послезавтра обручение... черт возьми, вы очень спешите, капитан!
-- Данглар, -- отвечал Эдмон с улыбкой, -- я вам скажу то же, что Мерседес сказала сейчас Кадруссу: не наделяйте меня званием, которого я еще не удостоен; это накличет на меня беду.
-- Прошу прощения, -- отвечал Данглар. -- Я только сказал, что вы очень спешите. Ведь времени у нас довольно: "Фараон" выйдет в море не раньше как через три месяца.
-- Всегда спешишь быть счастливым, господин Данглар, -- кто долго страдал, тот с трудом верит своему счастью. Но это не только себялюбие, -- я должен ехать в Париж.
-- Вот как! В Париж! И вы едете туда в первый раз?
-- Да.
-- У вас там есть дело?
-- Не мое: надо исполнить последнее поручение бедного нашего капитана Леклера. Вы понимаете, Данглар, это дело святое. Впрочем, будьте спокойны, я только съезжу и вернусь.
-- Да, да, понимаю, -- вслух сказал Данглар.
Потом прибавил про себя:
"В Париж, доставить по назначению письмо, которое ему дал маршал. Черт возьми! Это письмо подает мне мысль. А, Дантес, друг мой! Ты еще не значишься в реестре "Фараона" под номером первым!"
И он крикнул вслед удалявшемуся Эдмону:
-- Счастливого пути!
-- Благодарю, -- отвечал Эдмон, оглядываясь через плечо и дружески кивая головой.
И влюбленные продолжали путь, спокойные и счастливые, как два избранника небес...