Домашняя жизнь мушкетеровъ.
Когда д'Артаньянъ очутился внѣ Лувра и сталъ совѣтоваться съ своими друзьями, какъ долженъ онъ употребить свою часть изъ сорока пистолей, Атосъ посовѣтовалъ ему заказать хорошій обѣдъ въ Помъ-де-Пенъ, Портосъ -- нанять слугу, а Арамисъ -- обзавестись приличной любовницей. Обѣдъ состоялся въ тотъ же самый день, и слуга прислуживалъ за столомъ. Обѣдъ былъ заказанъ Атосомъ, а слугу досталъ ему Портосъ. Это былъ пикардіецъ, котораго доблестный мушкетеръ подцѣпилъ въ тотъ же самый день на мосту ла-Турнель въ то время, какъ тотъ плевалъ въ воду и любовался на образующіеся отъ этого кружки. Портосъ утверждалъ, что это занятіе служило доказательствомъ наблюдательнаго и разсудительнаго ума, и привелъ его безъ всякой другой рекомендаціи. Величественная наружность господина, которымъ, какъ полагалъ пикардіецъ, онъ былъ нанять для себя, соблазнила Плянше,-- такъ звали пикардійца,-- но онъ былъ немного разочарованъ, когда узналъ, что это мѣсто было уже занято его собратомъ, по имени Мускетономъ, и когда Портосъ объявилъ ему, что его домашнее хозяйство, хотя и большое, не позволяетъ ему держать двухъ слугъ, а что ему придется поступить въ услуженіе къ г. д'Артаньяну. Впрочемъ, когда ему пришлось прислуживать за обѣдомъ, даннымъ его господиномъ, и онъ увидѣлъ, какъ этотъ послѣдній вынулъ для расплаты горсть золота изъ своего кармана, онъ вообразилъ, что пріобрѣлъ состояніе, и поблагодарилъ Небо за то, что такъ удачно попалъ въ услуженіе къ Крезу; онъ упорно держался такого мнѣнія до окончанія пиршества, остатками котораго вознаградилъ себя за долгое воздержаніе. Но когда Плянше приготовлялъ вечеромъ постель своего господина, мечты его совершенно разсѣялись. Кровать была единственной мебелью въ квартирѣ, состоявшей изъ передней и спальни. Плянше легъ въ передней на одѣялѣ, стащенномъ имъ съ кровати д'Артаньяна, который съ этихъ поръ началъ обходиться безъ одѣяла.
Атосъ съ своей стороны имѣлъ слугу, котораго онъ выдрессировалъ на свой ладъ совершенно, особеннымъ образомъ; его звали Гримо. Этотъ достойный баринъ былъ очень молчаливъ -- понятно, что мы говоримъ объ Атосѣ. Въ продолженіе пяти или шести лѣтъ самой глубокой дружбы, въ которой онъ жилъ со своими товарищами, Портосомъ и Арамисомъ, эти послѣдніе часто видѣли, что онъ улыбался, но никогда не слышали, чтобы онъ смѣялся. Его слова были кратки и точны, всегда выражая только то именно, что онъ хотѣлъ сказать, и ничего болѣе, безъ прикрасъ, витіеватостей и украшеній. Разговоръ его передавалъ фактъ, какое-нибудь дѣло, безъ всякихъ вводныхъ разсказовъ.
Хотя Атосу едва было тридцать лѣтъ и онъ былъ замѣчательно красивъ и уменъ, у него не было любовницы -- онъ никогда не говорилъ о женщинахъ, но не мѣшалъ, впрочемъ, другимъ говорить о нихъ при себѣ, хотя легко можно было замѣтить, что подобный разговоръ, въ который онъ вмѣшивался только для того, чтобы вставить какое-нибудь язвительное слово или высказать мизантропическій взглядъ, былъ ему въ высшей степени непріятенъ. Его скромность, нелюдимость и неразговорчивость дѣлали его почти старикомъ, а потому, чтобы не измѣнять своимъ привычкамъ, онъ пріучилъ Гримо повиноваться его простому жесту или просто движенію губъ. Онъ говорилъ съ нимъ только въ самыхъ исключительныхъ обстоятельствахъ. Иногда Гримо, боявшемуся своего господина, какъ огня, но въ то же самое время и питавшему къ его особѣ необыкновенную привязанность и благоговѣніе къ его уму, казалось, что онъ вполнѣ понялъ желаніе своего господина, и онъ бросался, чтобы исполнить данное ему приказаніе, и дѣлалъ именно совершенію противное. Тогда Атосъ пожималъ плечами и, не сердясь, наказывалъ Гримо. И въ этихъ случаяхъ онъ говорилъ немного.
Портосъ, какъ могли уже видѣть, былъ совершенно противоположнаго съ Атосомъ характера; онъ говорилъ не только много, но говорилъ громко, впрочемъ -- надо отдать ему справедливость -- ему было все равно: слушаютъ его, или нѣтъ,-- онъ говорилъ изъ удовольствія говорить и самому слушать себя; онъ говорилъ обо всемъ, исключая наукъ, ссылаясь въ этомъ случаѣ на укоренившуюся въ немъ, по его словамъ, съ дѣтства ненависть къ ученымъ. Онъ не имѣлъ величественной наружности Атоса и сознаніе превосходства послѣдняго въ этомъ отношеніи въ началѣ ихъ дружбы дѣлало его часто несправедливымъ къ Атосу: онъ старался тогда превзойти его великолѣпіемъ своихъ туалетовъ.
Но въ своемъ простомъ мундирѣ мушкетера Атосъ только тѣмъ, что извѣстнымъ манеромъ закидывалъ назадъ голову и выставлялъ ногу, сейчасъ же занималъ подобающее ему мѣсто и оттѣснялъ тщеславнаго Портоса на второй планъ. Портосъ вознаграждалъ себя тѣмъ, что въ пріемной де-Тревиля и въ казармахъ безъ умолку разсказывалъ о своихъ любовныхъ похожденіяхъ и успѣхахъ, а Атосъ не говорилъ никогда о подобныхъ вещахъ. Портосъ, поступивъ на военную службу, хвасталъ своими успѣхами сначала у женщинъ болѣе простого сословія и постепенно добирался до баронессъ, а въ данную минуту велъ рѣчь ни больше, ни меньше, какъ объ иностранной принцессѣ, сулившей ему огромное состояніе. По старой поговоркѣ: "Каковъ панъ, таковъ и холопъ", перейдемъ отъ Гримо, слуги Атоса, къ Мускетону.
Мускетонъ былъ нормандецъ; его баринъ перемѣнилъ его слишкомъ обыкновенное имя Бонифаса на неизмѣримо болѣе звучное -- Мускетонъ. Онъ поступилъ на службу къ Портосу безъ жалованья, на условіи -- имѣть у своего господина только квартиру и получать платье, но зато платье это должно быть великолѣпно, а для того, чтобы добыть все остальное, необходимое для существованія, онъ выговорилъ себѣ только два часа свободы въ теченіе дня.
Портосъ согласился на это условіе, которое ему какъ нельзя болѣе подходило. Онъ отдавалъ передѣлывать свое старое платье и запасные плащи на камзолы для Мускетона, и благодаря очень ловкому, искусному портному, который, выворачивая все это старье, передѣлывалъ его заново (жену этого портного подозрѣвали въ желаніи заставить Портоса отступить отъ своихъ аристократическихъ привычекъ), Мускетонъ, какъ и его баринъ, имѣлъ всегда очень приличный видъ.
Перейдемъ къ Арамису. Съ характеромъ его, какъ кажется, мы уже достаточно знакомы, къ тому же за дальнѣйшимъ развитіемъ его характера, какъ и его товарищей, мы будемъ имѣть возможность слѣдить.
Лакея Арамиса звали Базеномъ. Арамисъ имѣлъ намѣреніе со временемъ поступить въ монахи, и потому его лакей былъ всегда одѣтъ въ черное, какъ подобаетъ слугѣ духовнаго лица. Это былъ берріецъ, лѣтъ тридцати пяти или сорока, кроткій, спокойный, толстенькій, занятый въ свободное время, которое предоставлялъ ему его баринъ, чтеніемъ благочестивыхъ книгъ; онъ умѣлъ съ замѣчательнымъ искусствомъ приготовлять обѣдъ на двоихъ изъ немногихъ блюдъ, но превкусный. Къ тому же онъ былъ нѣмъ, глухъ, слѣпъ и испытанной вѣрности.
Теперь, когда мы, хотя поверхностно, познакомились съ господами и ихъ слугами, перейдемъ къ описанію ихъ жилищъ.
Атосъ жилъ въ улицѣ Феру, въ двухъ шагахъ отъ Люксембурга; квартира его состояла изъ двухъ маленькихъ комнатъ, очень прилично убранныхъ, въ меблированныхъ комнатахъ, содержательница которыхъ, женщина еще молодая и дѣйствительно еще очень красивая, безуспѣшно строила ему глазки. Нѣкоторые остатки прежней роскоши виднѣлись еще кое-гдѣ на стѣнахъ этого скромнаго жилища: напримѣръ, шпага съ богатой золотой насѣчкой, принадлежавшая, судя по ея формѣ, ко времени царствованія Франциска I, одна рукоятка которой, покрытая драгоцѣнными камнями, могла стоить не менѣе двухсотъ пистолей и которую, тѣмъ не менѣе, даже въ самыя трудныя минуты своей жизни Атосъ никогда не соглашался ни заложить, ни продать. Эта шпага долгое время служила предметомъ зависти для Портоса. Онъ отдалъ бы десять лѣтъ своей жизни, чтобы только обладать ею.
Однажды, собираясь на свиданіе съ какой-то принцессой, онъ попросилъ ее у Атоса. Атосъ молча опросталъ свои карманы, снялъ съ себя всѣ драгоцѣнности, кошельки, аксельбанты и золотыя цѣпочки и предложилъ все это Портосу, но относительно шпаги онъ сказалъ ему, что она припечатана къ мѣсту и не должна его оставлять до тѣхъ поръ, пока ея хозяинъ самъ не оставить свою квартиру. Кромѣ шпаги, у него былъ еще портретъ, изображавшія вельможу временъ Генриха III, въ самомъ изящномъ костюмѣ, съ орденомъ Святого Духа. Этотъ портретъ напоминалъ нѣкоторыми чертами лицо Атоса, имѣлъ съ ними, такъ сказать, нѣкоторое фамильное сходство, и поэтому можно было вывести заключеніе, что этотъ важный вельможа, кавалеръ королевскихъ орденовъ, былъ его предокъ.
Наконецъ, надъ каминомъ на самой срединѣ стояла шкатулка съ великолѣпной позолотой, съ такимъ же гербомъ, какъ на шпагѣ и на портретѣ, и составляла полнѣйшую противоположность съ остальнымъ убранствомъ квартиры. Атосъ всегда носилъ съ собой ключъ отъ этой шкатулки, но одинъ разъ онъ открылъ ее при Портосѣ, и Портосъ могъ удостовѣриться, что въ этой шкатулкѣ были спрятаны только письма и бумаги: безъ сомнѣнія, это были любовныя письма и фамильныя бумаги.
Портосъ занималъ очень обширную квартиру на улицѣ "Старая Голубятня". Каждый разъ, какъ онъ проходилъ съ кѣмъ-нибудь изъ своихъ друзей мимо своихъ оконъ, у одного изъ которыхъ всегда торчалъ Мускетонъ въ парадной ливреѣ, Портосъ поднималъ голову и говорилъ: "Вотъ моя квартира". Но его никогда не заставали дома; онъ никогда никого не приглашалъ къ себѣ и никто не могъ составить себѣ представленія о томъ, какія богатства на самомъ дѣлѣ заключаетъ въ себѣ эта по виду роскошная квартира.
Арамисъ занималъ маленькую квартиру, состоявшую изъ будуара, столовой и спальни, которая, какъ, впрочемъ, и вся остальная квартира, была расположена въ нижнемъ этажѣ и выходила окнами въ маленькій садъ, свѣжій, зеленый, тѣнистый и непроницаемый для глазъ сосѣдей.
Какъ устроился д'Артаньянъ, какъ онъ жилъ, былъ помѣщенъ, мы уже знаемъ, а также уже познакомились съ его слугой -- Плянше.
Д'Артаньянъ, отъ природы очень любопытный, какъ, впрочемъ, всѣ люди, одаренные геніемъ интриги, употребилъ всѣ старанія, чтобы узнать, кто такіе въ дѣйствительности были Атосъ, Портосъ и Арамисъ, такъ какъ было очевидно, что подъ этими вымышленными воинственными именами каждый изъ молодыхъ людей скрывалъ свое настоящее имя дворянина, въ особенности Атосъ, въ которомъ аристократъ чувствовался за цѣлую милю. Онъ обратился съ этой цѣлью къ Портосу, чтобы получить свѣдѣнія объ Атосѣ и Арамисѣ, а къ Арамису -- чтобы узнать что-нибудь о Портосѣ.
Къ несчастію, Портосъ самъ о жизни своего молчаливаго товарища зналъ только то, что было извѣстно всѣмъ. Говорили, что онъ былъ очень несчастливъ въ любовныхъ похожденіяхъ и что ужасная измѣна навсегда отравила жизнь этого благороднаго человѣка.
Что это была за измѣна?-- никто этого не зналъ.
Жизнь Портоса, настоящее имя котораго, равно какъ и двухъ его товарищей, было извѣстно одному только де-Тревилю, не представляла ничего таинственнаго. Тщеславный и болтливый, онъ весь былъ какъ на ладони. Единственно, что могло бы ввести въ заблужденіе наблюдателя, это -- если бы онъ вѣрилъ всему, что Портосъ разсказывалъ о себѣ.
Арамисъ, не имѣвшій, повидимому, никакихъ тайнъ, на самомъ дѣлѣ былъ сама таинственность; онъ мало сообщалъ въ отвѣтъ на вопросы, которые ему задавали относительно другихъ, и избѣгалъ отвѣчать на тѣ, которые касались лично его. Однажды д'Артаньянъ, послѣ долгихъ разспросовъ о Портосѣ, узнавши отъ него объ удачномъ волокитствѣ мушкетера за какою-то принцессой, о чемъ всѣ говорили, захотѣлъ узнать также что-нибудь и о любовныхъ похожденіяхъ своего собесѣдника.
-- А вы, любезный товарищъ, спросилъ онъ его,-- вы сами, который разсказываете только о чужихъ графиняхъ, баронессахъ и принцессахъ?
-- Извините, прервалъ Арамисъ,-- я разсказывалъ вамъ то, что самъ Портосъ говорилъ и во всеуслышаніе разсказывалъ при мнѣ обо всѣхъ этихъ приключеніяхъ. Но повѣрьте, любезный г. д'Артаньянъ, что если бы я зналъ объ этомъ изъ другого источника или если бы онъ самъ довѣрилъ мнѣ это, то не было бы болѣе скромнаго исповѣдника, чѣмъ я.
-- Я въ этомъ не сомнѣваюсь, возразилъ д'Артаньянъ,-- но мнѣ кажется, что вы сами довольно коротко знакомы со знатью, доказательствомъ чего служить вышитый платокъ, которому я обязанъ честью быть знакомымъ съ вами..
На этотъ разъ Арамисъ нисколько не разсердился, но съ самымъ скромнымъ видомъ дружелюбно отвѣтилъ:
-- Не забывайте, мой любезный, что я хочу быть служителемъ церкви и что поэтому я избѣгаю всякихъ свѣтскихъ приключеній. Платокъ, который вы видѣли у меня, вовсе не былъ подаренъ мнѣ,-- его забылъ у меня одинъ изъ моихъ друзей. Я долженъ былъ взять его, чтобы не компрометировать его и даму, которую онъ любить. Я самъ не имѣю и не хочу имѣть любовницы, слѣдуя въ этомъ случаѣ примѣру въ высшей степени разсудительнаго Атоса, который такъ же не имѣетъ любовницы, какъ и я.
-- Но, чортъ возьми, разъ вы мушкетеръ, вы -- не аббатъ!
-- Мушкетеръ только на время, любезный, какъ говорить кардиналъ, мушкетеръ поневолѣ, но душой я принадлежу церкви, повѣрьте мнѣ. Атосъ и Портосъ втянули меня, чтобы чѣмъ-нибудь отвлечь меня: въ то самое время, какъ меня чуть не постригли въ монахи, случилось небольшое столкновеніе съ... Но это нисколько васъ не интересуетъ и я отнимаю у васъ драгоцѣнное время.
-- Напротивъ, это меня очень интересуетъ! вскричалъ д'Артаньянъ,-- и въ настоящую минуту мнѣ абсолютно нечего дѣлать.
-- Да, но мнѣ нужно прочитать требникъ, отвѣчалъ Арамисъ,-- затѣмъ сочинить стихи, о которыхъ меня просила госпожа д'Егильонъ, потомъ мнѣ нужно еще сходить въ улицу Сентъ-Оноре купить румянъ для госпожи де-Шеврезъ: такимъ образомъ, вы видите, мой дорогой другъ, что если не вы, то я очень спѣшу.
И Арамисъ дружески протянулъ р.уку своему молодому пріятелю и простился съ нимъ.
Д'Артаньянъ не могъ, несмотря на всѣ свои старанія, узнать ничего болѣе о своихъ новыхъ товарищахъ, а потому онъ принялъ рѣшеніе вѣрить всему, что говорилось объ ихъ прошедшемъ, надѣясь сдѣлать болѣе вѣрныя и подробныя открытія въ будущемъ, а пока онъ считалъ Атоса -- Ахиломъ, Портоса -- Аяксомъ, а Арамиса -- Іосифомъ.
Впрочемъ, жизнь молодыхъ людей была веселая: Атосъ игралъ, и всегда несчастливо, а между тѣмъ онъ никогда ни копейки не занималъ у своихъ друзей, хотя его кошелекъ былъ всегда къ ихъ услугамъ, и когда случалось ему играть на слово, онъ всегда приходилъ будить своего кредитора въ шесть часовъ утра, чтобы заплатить ему долгъ, сдѣланный наканунѣ.
У Портоса были временами увлеченія: въ подобные дни, если онъ выигрывалъ, онъ дѣлался заносчивъ и роскошничалъ; если онъ проигрывалъ, то совершенно пропадалъ на нѣсколько дней, по прошествіи которыхъ снова являлся съ блѣднымъ, вытянутымъ лицомъ, но съ деньгами въ карманѣ.
Арамисъ не игралъ никогда. Онъ былъ самый плохой мушкетеръ и самый непріятный гость, какого только можно вообразить. Онъ всегда былъ занятъ дѣломъ. Иногда, посреди обѣда, когда всѣ, увлеченные виномъ и жаркимъ разговоромъ, располагали провести еще два-три часа за столомъ, Арамисъ смотрѣлъ на часы, вставалъ съ пріятной улыбкой и прощался съ обществомъ, чтобы пойти, какъ онъ говорилъ, посовѣтоваться съ какимъ-то богословомъ, съ которымъ у него назначено свиданіе. Въ другой разъ онъ возвращался къ себѣ домой писать диссертацію и просилъ пріятелей не развлекать его. Между тѣмъ Атосъ улыбался той меланхоличной прекрасной улыбкой, которая такъ хорошо шла къ его благородному лицу, а Портосъ пилъ и божился, что Арамисъ никогда не пошелъ бы дальше приходскаго священника.
Плянше, слуга д'Артаньяна, въ первое время велъ себя хорошо; онъ получалъ тридцать су въ день, въ продолженіе цѣлаго мѣсяца возвращался въ квартиру навеселѣ, какъ зябликъ, и быль чрезвычайно предупредителенъ. Но когда подулъ противный вѣтеръ и счастливые дни миновали въ квартирѣ улицы Могильщиковъ, т. е. когда сорокъ пистолей короля Людовика XIII были истрачены или почти истрачены, начались со стороны Плянше жалобы, которыя Атосъ находилъ дерзкими, Портосъ -- неприличными и Арамисъ -- смѣшными. Атосъ совѣтовалъ отпустить негодяя; Портосъ полагалъ, что его сначала необходимо проучить, а Арамисъ утверждалъ, что баринъ долженъ слушать только хорошее, что говорится про него.
-- Вамъ легко говорить, возразилъ д'Артаньянъ:-- вамъ, Атосъ, который живете съ Гримо, какъ нѣмой, запрещаете ему говорить и, слѣдовательно, никогда не слышите отъ него жалобъ; и вамъ, Портосъ, вы ведете роскошный образъ жизни, и вашъ Мускетонъ смотритъ на васъ, какъ на божество; и, наконецъ, вамъ, Арамисъ, вы всегда поглощены вашими богословскими занятіями и внушаете глубокое уваженіе своему Базену, человѣку кроткому и религіозному; но я -- какъ человѣкъ, не имѣющій прочнаго положенія, ни средствъ, еще не мушкетеръ, даже не гвардеецъ, что я могу сдѣлать, чтобы внушить расположеніе, страхъ или уваженіе своему Плянше?
-- Дѣло серьезное, отвѣтили три друга,-- но это относится къ домашнему хозяйству: слугу, какъ и горничную, необходимо сразу поставить на ту ногу, на которой желаютъ, чтобы они оставались. Итакъ, подумайте объ этомъ.
Д'Артаньянъ размыслилъ и рѣшился сильно наказать Плянше, хорошенько поколотивъ его, что и было исполнено д'Артаньяномъ такъ же добросовѣстно, какъ онъ поступалъ во всемъ. Затѣмъ, хорошо отдубасивши слугу, онъ запретилъ ему оставлять службу у него безъ позволенія.
-- Потому что, прибавилъ онъ,-- мое положеніе невѣрное не замедлитъ перемѣниться; вскорѣ я буду въ лучшихъ обстоятельствахъ. Твое счастье будетъ въ такомъ случаѣ совершенно обезпечено, если только ты останешься у меня: я слишкомъ добрый баринъ, чтобы дать тебѣ возможность упустить твое счастіе, отпустивъ тебя, какъ ты этого просишь.
Такой образъ дѣйствій внушилъ мушкетерамъ большое уваженіе къ распорядительности д'Артаньяна. Это привело въ неменьшій восторгъ Плянше, и онъ больше не говорилъ о своемъ желаніи уйти.
Жизнь наши молодые люди стали вести общую; д'Артаньянъ, не имѣвшій никакихъ привычекъ, такъ какъ онъ только что пріѣхалъ изъ провинціи и попалъ въ совершенно для него новый міръ, тотчасъ же перенялъ привычки своихъ друзей.
Они вставали зимою около восьми часовъ, лѣтомъ -- около шести и шли за приказаніями и какъ будто по дѣламъ къ де-Тревилю.
Д'Артаньянъ, хотя и не былъ еще мушкетеромъ, исполнялъ службу съ трогательной точностью: онъ постоянно стоялъ въ караулѣ, потому что всегда для компаніи былъ съ тѣмъ изъ своихъ друзей, который былъ на очереди дежурнымъ. Его знали въ отелѣ мушкетеровъ и всѣ считали хорошимъ товарищемъ; де-Тревиль, оцѣнившій его съ перваго взгляда и чувствовавшій къ нему искреннее расположеніе, не переставалъ рекомендовать его королю.
Съ своей стороны, три мушкетера очень полюбили молодого товарища. Дружба, соединявшая этихъ четырехъ людей, и потребность видѣться три или четыре раза въ день, то изъ-за дуэли, то по дѣламъ или для удовольствія заставляли ихъ безпрестанно бѣгать другъ за другомъ, точно тѣни, и можно было всегда встрѣтить этихъ неразлученъ, искавшихъ другъ друга по дорогѣ отъ Люксембурга къ площади св. Сюльпиція, или отъ улицы Старой Голубятни къ Люксембургу.
А между тѣмъ обѣщанія де-Тревиля исполнялись своимъ чередомъ. Въ одинъ прекрасный день король приказалъ капитану Дезессиру принять д'Артаньяна младшимъ гвардейцемъ въ свою роту. Д'Артаньянъ надѣлъ, вздыхая, этогъ мундиръ, который бы онъ хотѣлъ цѣною десяти лѣтъ своей жизни промѣнять на мундиръ мушкетера. Но де-Тревиль обѣщалъ ему эту милость послѣ двухлѣтней службы, которая, впрочемъ, могла быть сокращена, если бы д'Артаньяну представился случай оказать королю какую-нибудь услугу или совершить какой-нибудь блестящій подвигъ.
Д'Артаньянъ утѣшился этимъ обѣщаніемъ и началъ службу. Тогда пришла очередь Атоса, Портоса и Арамиса ходить на караулъ съ д'Артаньяномъ, когда онъ бывалъ дежурнымъ. Такимъ образомъ, кавалеръ Дезессаръ въ тотъ день, какъ принялъ къ себѣ д'Артаньяна, вмѣсто одного человѣка увеличилъ свою роту четырьмя!.