XIII.

Г-нъ Бонасье.

Во всемъ этомъ, какъ могли уже замѣтить, было одно лицо, о которомъ, несмотря на все его непріятное положеніе, казалось, очень мало безпокоились; это лицо -- г. Бонасье, почтенный мученикъ политическихъ и любовныхъ интригъ, которыя такъ удачно переплетались однѣ съ другими въ ту эпоху, славную въ одно и то же время и рыцарскими, и любовными похожденіями. Къ счастью,-- не знаю, помнить ли объ этомъ читатель?-- къ счастью, мы обѣщали не терять его изъ виду.

Сыщики, схватившіе его, отвели его прямо въ Бастилію, гдѣ, всего дрожавшаго отъ страха, провели мимо взвода солдатъ, заряжавшихъ свои мушкеты, и затѣмъ помѣстили въ полуподземную галлерею, гдѣ онъ сдѣлался предметомъ самыхъ грубыхъ обидъ и жестокаго обращенія со стороны тѣхъ, кто привелъ его. Сыщики видѣли, что имѣютъ дѣло не съ дворяниномъ, и обращались съ нимъ, какъ съ настоящимъ мошенникомъ.

Приблизительно черезъ полчаса пришелъ чиновникъ и, отдавъ приказаніе отвести г. Бонасье въ комнату, гдѣ производился допросъ, положилъ конецъ его мученіямъ, но не безпокойству. Обыкновенно допросъ арестуемыхъ производился у нихъ на дому, но съ Бонасье такъ не церемонились. Двое сторожей схватили торговца, провели его дворомъ, ввели въ коридоръ, гдѣ стояли трое часовыхъ, отворили дверь и втолкнули его въ низенькую комнату, въ которой находились только столь, стулъ и комиссаръ. Комиссаръ сидѣлъ на стулѣ у стола и писалъ. Двое сторожей подвели арестанта къ столу и по знаку, данному комиссаромъ, отошли на такое разстояніе, что не могли слышать разговаривающихъ. Комиссаръ, сидѣвшій до сихъ поръ съ опущенной головой надъ своими бумагами, поднялъ ее, чтобъ посмотрѣть, съ кѣмъ имѣетъ дѣло. Комиссаръ этотъ былъ человѣкъ отвратительной наружности, съ острымъ носомъ, съ выдающимися желтыми скулами, маленькими, но быстрыми и проницательными глазами, съ физіономіей, напоминавшей въ одно и то же время и куницу, и лисицу. Голова его, сидѣвшая на длинной и подвижной шеѣ, выдавалась изъ его широкой черной мантіи и качалась точно у черепахи, высовывающей свою голову изъ-подъ щита.

Онъ началъ съ того, что спросилъ у г. Бонасье его имя, отчество, лѣта, званіе и мѣстожительство.

Арестованный отвѣчалъ, что его зовутъ Жакъ-Мишель Бонасье, что ему пятьдесятъ одинъ годъ, по званію бывшій торговецъ и живетъ теперь въ улицѣ Могильщиковъ, въ домѣ подъ No 11.

Тогда комиссаръ, вмѣсто того, чтобы продолжать свой допросъ, произнесъ длинную рѣчь объ опасности, которая существуетъ для темнаго торговца, если онъ вмѣшивается въ общественныя дѣла.

Это вступленіе онъ осложнилъ еще объясненіемъ могущества кардинала, этого несравненнаго министра, превзошедшаго всѣхъ прежнихъ министровъ и служащаго образцомъ дтя всѣхъ будущихъ, могуществу котораго никто не можетъ противиться безнаказанно.

Послѣ этой второй части своей рѣчи, устремивъ на бѣднаго Бонасье свой ястребиный взглядъ, онъ предложилъ ему поразмыслить о затруднительности его положенія.

Торговецъ заранѣе уже все обдумалъ; онъ посылалъ къ чорту ту минуту, когда г. де-ла-Порту пришла въ голову мысль женить его на своей крестницѣ, и въ особенности ту минуту, когда эта крестница была принята кастеляншей королевы.

Основаніемъ характера Бонасье былъ глубокій эгоизмъ, съ примѣсью скаредной скупости, и ко всему этому примѣшивалась страшная трусость. Любовь, внушенная ему его молодой женой, была чувствомъ совершенно второстепеннымъ и не могла бороться съ врожденными недостатками.

Бонасье дѣйствительно задумался надъ тѣмъ, что ему только что оказали.

-- Но, г. комиссаръ, хладнокровно сказалъ онъ,-- повѣрьте, что я признаю и цѣню больше всякаго другого несравненныя заслуги его высокопреосвященства, подъ управленіемъ котораго мы имѣемъ честь находиться.

-- Въ самомъ дѣлѣ? спросилъ комиссаръ тономъ, въ которомъ слышалось сомнѣніе,-- но если бы это было такъ въ дѣйствительности, за чти же вы попали въ Бастилію?

-- Какъ попалъ я сюда или, скорѣе, за что я попалъ сюда? возразилъ г. Бонасье,-- вотъ это я положительно не въ состояніи объяснить вамъ но той причинѣ, что я и самъ этого не знаю; но навѣрно ужъ не за то, что оскорбилъ, по крайней мѣрѣ умышленно, кардинала.

-- А между тѣмъ, должно быть, вы совершили какое-нибудь преступленіе, если васъ обвиняютъ въ государственной измѣнѣ.

-- Въ государственной измѣнѣ! вскричалъ Бонасье въ ужасѣ,-- въ государственной измѣнѣ! Но какъ можете вы допустить, чтобы бѣдный торговецъ, ненавидящій гугенотовъ и гнушающійся испанцевъ, могъ быть обвиняемъ въ государственной измѣнѣ? Подумайте только, вѣдь это дѣло по существу своему совершенно невозможно.

-- Г. Бонасье, сказалъ комиссаръ, глядя на обвиняемаго такъ, точно его маленькіе глаза обладали способностью читать въ тайникахъ сердца,-- г. Бонасье, у васъ есть жена?

-- Да, отвѣчалъ весь дрожа торговецъ, чувствуя, что тутъ именно дѣла его запутываются,-- т. е. у меня была жена.

-- Какъ у васъ была жена! Что же вы съ ней сдѣлали, если теперь у васъ больше нѣтъ ея?

-- У меня ее похитили, милостивый государь.

-- Ее у васъ похитили? произнесъ комиссаръ.-- А!

При этомъ "а" Бонасье почувствовалъ, что дѣло все болѣе и болѣе запутывается.

-- Ее у васъ похитили! продолжалъ комиссаръ,-- и вы знаете человѣка, который совершилъ это похищеніе?

-- Я думаю, что знаю.

-- Кто же это?

-- Примите во вниманіе, что я ничего не утверждаю, г. комиссаръ, а только высказываю подозрѣніе.

-- Кого вы подозрѣваете? Скажите откровенно.

Бонасье находился въ страшномъ смущеніи: долженъ ли онъ отъ всего отпереться, или сказать все. Если онъ отъ всего отопрется, можно подумать, что онъ знаетъ слишкомъ много для того, чтобы признаться, а если скажетъ все, онъ докажетъ свое усердіе.

Итакъ, онъ рѣшился сказать все.

-- Я подозрѣваю, сказалъ онъ,-- высокаго брюнета внушительной наружности, имѣющаго видъ вельможи: онъ много разъ слѣдилъ за нами, какъ мнѣ казалось, когда я ждалъ мою жену у калитки Лувра, чтобы проводить ее домой.

Комиссаръ, казалось, почувствовать нѣкоторое безпокойство.

-- А какъ его имя? спросилъ онъ.

-- О, его имени я не знаю, но если я его когда-нибудь встрѣчу, я тотчасъ же его узнаю, ручаюсь вамъ за это, будь это хоть среди тысячи людей.

Лобъ комиссара омрачился.

-- Вы говорите, что узнали бы его среди тысячи? спросилъ онъ.

-- То-есть, сказалъ Бонасье, замѣтившій, что сбился съ пути,-- то-есть...

-- Вы отвѣтили, что узнали бы его, сказалъ комиссаръ,-- это хорошо... На сегодня довольно: надо, прежде, чѣмъ мы пойдемъ дальше, чтобы кой-кто былъ предупрежденъ, что вы знаете похитителя вашей жены.

-- Но я не говорилъ вамъ, что я его знаю! вскричалъ Бонасье въ отчаяніи.-- Я сказалъ вамъ, напротивъ...

-- Уведите преступника, сказалъ комиссаръ двумъ сторожамъ.

-- А куда нужно отвести его? спросилъ сторожъ.

-- Въ тюрьму.

-- Въ которую?

-- Ахъ, Боже мой, да въ первую попавшуюся, лишь бы она крѣпко запиралась, отвѣчалъ комиссаръ съ равнодушіемъ, охватившимъ ужасомъ бѣднаго Бонасье.

-- Увы! увы! сказалъ онъ самъ себѣ,-- несчастіе пало на мою голову; моя жена совершила, вѣроятно, какое-нибудь страшное преступленіе; меня считаютъ ея сообщникомъ и накажутъ вмѣстѣ съ ней: она сказала, она призналась, что сказала мнѣ все; женщина такъ слаба! Тюрьма первая попавшаяся! Именно такъ! Скоро пройдетъ ночь, и завтра меня колесуютъ, вздернутъ на висѣлицу! О, Боже мой! Боже мой! сжалься надо мною!

Не обращая ни малѣйшаго вниманія на вопли Бонасье, вопли, къ которымъ, къ тому же, они, должно быть, привыкли, два сторожа подхватили арестанта подъ руки и увели, между тѣмъ какъ комиссаръ торопливо писалъ письмо, котораго ожидалъ чиновникъ.

Бонасье всю ночь не смыкалъ глазъ не потому, что ему его тюрьма была ужъ слишкомъ непріятна, но потому что его безпокойство было очень велико. Онъ всю ночь просидѣлъ на своей скамейкѣ, вздрагивая при малѣйшемъ шумѣ, и когда первые лучи солнца проникли въ его комнату, ему показалось, что заря приняла зловѣщій оттѣнокъ.

Вдругъ онъ услышалъ, что отодвигаютъ засовъ. Онъ подумалъ, что идутъ, чтобы отвести его на эшафотъ, и сдѣлалъ ужасный скачокъ, но потомъ, когда увидѣлъ, что, вмѣсто палача, котораго онъ ожидалъ, вошли только комиссаръ и сторожъ, которыхъ онъ видѣлъ наканунѣ, то такъ обрадовался, что готовъ былъ броситься имъ на шею.

-- Ваше дѣло очень осложнилось со вчерашняго вечера, любезный, сказалъ ему комиссаръ,-- и я вамъ совѣтую сказать всю правду, потому что только полное раскаяніе можетъ отвратить гнѣвъ кардинала.

-- Но я готовъ сказать все! вскричалъ Бонасье.-- По крайней мѣрѣ все, что мнѣ извѣстно. Прошу васъ, дѣлайте мнѣ вопросы!

-- Гдѣ ваша жена, прежде всего?

-- Но я уже сказалъ вамъ, что ее похитили.

-- Да, но вчера вечеромъ она убѣжала.

-- Моя жена убѣжала! вскричалъ Бонасье.-- О, несчастная! Если она въ самомъ дѣлѣ убѣжала, увѣряю васъ, я въ этомъ не виноватъ.

-- Зачѣмъ же вы, въ такомъ случаѣ, отправились къ д'Артаньяну, вашему сосѣду, съ которымъ днемъ вы очень долго совѣщались?

-- Ахъ, да, г. комиссаръ, да, это правда, и я сознаюсь, что виноватъ въ этомъ. Я былъ у г. д'Артаньяна.

-- Какую цѣль имѣло это посѣщеніе?

-- Попросить его помочь мнѣ отыскать жену. Я думалъ, что имѣю право требовать ее назадъ; но, кажется, я ошибался, и прошу васъ извинить меня въ этомъ.

-- И что отвѣтилъ д'Артаньянь?

-- Д'Артаньянъ обѣщалъ мнѣ помощь, но я скоро увидѣлъ, что онъ мнѣ измѣняетъ.

-- Вы обманываете правосудіе! Д'Артаньянъ заключилъ съ вами условіе и въ силу этого условія онъ прогналъ полицейскихъ, которые арестовали вашу жену и освободилъ ее отъ допроса.

-- Д'Артаньянъ похитилъ мою жену!? Быть не можетъ! Вы мнѣ разсказываете невозможныя вещи!

-- Къ счастью, д'Артаньянъ находится въ нашихъ рукахъ, и васъ поставятъ съ нимъ на очную ставку.

-- Честное слово, я не желаю ничего лучшаго, вскричалъ Бонасье:-- я буду не прочь увидѣть знакомое лицо!

-- Введите д'Артаньяна, приказалъ комиссаръ двумъ сторожамъ.

Сторожа ввели Атоса.

-- Господинъ д'Артаньянъ, сказалъ комиссаръ, обращаясь къ Атосу,-- объясните, что произошло между вами и этимъ господиномъ.

-- Но, вскричалъ Бонасье,-- это вовсе не д'Артаньянъ!

-- Какъ! это не д'Артаньянъ? вскричалъ комиссаръ.

-- Совсѣмъ не онъ, отвѣчалъ Бонасье.

-- Какъ зовутъ этого господина? спросилъ комиссаръ.

-- Не могу вамъ сказать, я его не знаю.

-- Какъ? вы его не знаете?

-- Нѣтъ.

-- Вы никогда его не видѣли?

-- Напротивъ, видѣлъ, но я не знаю, какъ его зовутъ.

-- Ваше имя? спросилъ комиссаръ.

-- Атосъ, отвѣтилъ мушкетеръ.

-- Но это не человѣческое имя, это чортъ знаетъ что такое! вскричалъ бѣдный комиссаръ, начинавшій терять голову.

-- Это мое имя, спокойно сказалъ Атосъ.

-- Но вы сказали, что васъ зовутъ д'Артаньяномъ?

-- Я?!

-- Да, вы.

-- То есть, это мнѣ сказали: "Вы -- д'Артаньянъ". Я отвѣчалъ: "Вы полагаете?" Полицейскіе сказали, что они въ этомъ убѣждены. Ну, если они убѣждены, что жъ мнѣ противорѣчить имъ? Къ тому же, я могъ ошибаться.

-- Вы, милостивый государь, смѣетесь надъ правосудіемъ его величества.

-- Нисколько, спокойно сказалъ Атосъ.

-- Вы -- д'Артаньянъ.

-- Ну, вотъ: опять вы говорите мнѣ то же самое.

-- Но, въ свою очередь вскричалъ Бонасье,-- я говорю вамъ, г. коммисаръ, что тутъ не можетъ быть ни одной минуты сомнѣнія. Г. д'Артаньянъ -- мой жилецъ, вслѣдствіе этого... онъ не платитъ мнѣ денегъ за квартиру... и даже именно по этой причинѣ я долженъ его знать. Д'Артаньянъ -- молодой человѣкъ, лѣтъ девятнадцати, двадцати, не болѣе, а этому господину по крайней мѣрѣ -- тридцать. Д'Артаньянъ служить въ ротѣ г-на Дезессара, а этотъ господинъ -- въ ротѣ мушкетеровъ г-на де-Тревиля: взгляните на форму, г-нъ комиссаръ, взгляните на форму!

-- Это правда, прошепталъ комиссаръ; -- это, чортъ возьми, правда.

Въ эту самую минуту быстро отворилась дверь, и вошелъ, въ сопровожденіи помощника смотрителя Бастиліи, вѣстовой и вручилъ комиссару письмо.

-- О, несчастная! вскричалъ комиссаръ, прочитавъ письмо.

-- Какъ? что вы говорите? о комъ вы говорите? Надѣюсь, не о моей женѣ?

-- Напротивъ, о ней. У васъ славная затѣя, нечего сказать.

-- То есть какъ? вскричалъ выведенный изъ себя торговецъ.-- Сдѣлайте одолженіе, скажите мнѣ, мое, личное мое дѣло можетъ принять болѣе скверный оборотъ стъ того, что моя жена дѣлаетъ въ то самое время, когда я сижу въ тюрьмѣ?

-- Потому что она дѣйствуетъ по плану, по адскому плану, сообща съ вами обдуманному.

-- Клянусь вамъ, г-нъ комиссаръ, вы глубоко заблуждаетесь. Мнѣ ровно ничего не было извѣстно, да и теперь неизвѣстно, изъ того, что должна была сдѣлать моя жена. Клянусь вамъ, что нимало непричастенъ тому, что она натворила, и если она натворили глупостей, я отъ нея отрекусь, я уличу ее во лжи, я ее прокляну.

-- Однако, обратился Атосъ къ комиссару,-- если я вамъ больше здѣсь не нуженъ, отошлите меня куда-нибудь: вашъ Бонасье невыносимо скученъ.

-- Отведите арестованныхъ въ ихъ камеры, приказалъ комиссаръ, указывая однимъ жестомъ на Атоса и на Бонасье,-- и пусть ихъ стерегутъ какъ можно строже.

-- Никакъ не возьму въ толкъ, замѣтилъ Атосъ съ обычнымъ спокойствіемъ:-- если у васъ дѣло къ д'Артаньяну, какимъ образомъ я могу замѣнить его?

-- Дѣлайте, что я приказываю вамъ! закричать комиссаръ,-- и чтобы все было подъ величайшимъ секретомъ! Слышите!

Атосъ послѣдовалъ за стражей, пожавъ плечами, а Бонасье -- испуская вопли, которые способны были бы смягчить сердце тигра.

Торговца отвели въ ту самую камеру, гдѣ онъ провелъ ночь, и оставили тамъ на весь день. Цѣлый день Бонасье проплакалъ, какъ настоящій торговецъ; онъ самъ признавался, что онъ -- человѣкъ не военный. Вечеромъ, часовъ около девяти, въ ту минуту, какъ онъ рѣшился лечь въ постель, онъ услышалъ шаги въ коридорѣ. Шаги приблизились къ его камерѣ, дверь отворилась, вошли сторожа.

-- Слѣдуйте за нами, обратился къ Бонасье полицейскій, который пришелъ вслѣдъ за сторожами.

-- Слѣдовать за вами! сказалъ Бонасье,-- слѣдовать за вами въ такой часъ! Но куда это, Боже мой?

-- Куда намъ приказано отвести васъ.

-- Но это вовсе не отвѣть.

-- А между тѣмъ это все, что мы можемъ вамъ сказать.

-- Ахъ, Боже мой, Боже мой, прошепталъ бѣдный торговецъ,-- на этотъ разъ я погибъ!

И онъ машинально, безъ сопротивленія послѣдовалъ за сторожами.

Онъ пошелъ тѣмъ же коридоромъ, которымъ проходилъ раньше, пересѣкъ первый дворъ, затѣмъ второй корпусъ дома; наконецъ, у выходныхъ воротъ увидѣлъ карету, окруженную четырьмя конными конвойными. Его посадили въ карету, полицейскій сѣлъ съ нимъ рядокъ, дверцу кареты заперли на ключъ, и оба очутились въ темницѣ, покатившейся на колесахъ.

Карета двигалась медленно, точно погребальная колесница. Сквозь рѣшетку, запертую на замокъ, плѣнникъ видѣлъ только дома и мостовую, но какъ настоящій парижанинъ, Бонасье узнавалъ каждую улицу по тумбамъ, вывѣскамъ, фонарямъ. Въ ту минуту, какъ они подъѣзжали къ мѣсту, гдѣ казнили осужденныхъ въ Бастиліи, онъ чуть не лишился чувствъ и дважды перекрестился. Онъ думалъ, что карета должна остановиться тамъ, а между тѣмъ они поѣхали дальше.

Еще далѣе имъ также овладѣлъ большой страхъ, именно когда они ѣхали мимо кладбища Св. Іоанна, гдѣ хоронили государственныхъ преступниковъ. Одно обстоятельство, немного успокоившее его, было то, что прежде, чѣмъ ихъ хоронили, обыкновенно имъ рубили голову, а его собственная голова была еще у него на плечахъ. Но когда онъ увидѣлъ, что карета направляется по Гревской дорогѣ, когда онъ замѣтилъ остроконечныя крыши ратуши, когда карета въѣхала подъ сводъ,-- онъ вообразилъ, что все кончено для него, хотѣлъ исповѣдываться полицейскому и послѣ его отказа поднялъ такіе жалобные крики, что полицейскій объявилъ ему, что если онъ не перестанетъ оглушать его, то ему заткнутъ ротъ.

Эта угроза немного успокоила Бонасье: если бы хотѣли казнить его на Гревской площади, не стоило бы труда затыкать ему ротъ, такъ какъ почти уже доѣхали до мѣста казни. Дѣйствительно, карета проѣхала роковое мѣсто, не остановившись. Теперь оставалось только опасаться площади Трауарскаго Креста: карета повернула именно по направленію къ ней.

На этотъ разъ не оставалось ни малѣйшаго сомнѣнія: у Трауарскаго Креста казнили преступниковъ низшаго разряда. Бонасье воображалъ себя достойнымъ казни только на площади Св. Павла или на Гревской площади, а между тѣмъ онъ кончалъ свое земное странствованіе и свою участь у Трауарскаго Креста! Онъ еще не могъ видѣть этотъ несчастный крестъ, но чувствовалъ, какъ будто бы тотъ шелъ ему навстрѣчу. Когда онъ былъ не болѣе, какъ на разстояніи шаговъ двадцати отъ него, онъ услышалъ шумъ, и карета остановилась. Это было выше того, что могъ перенести бѣдный Бонасье, и безъ того уже подавленный столькими волненіями: онъ издалъ слабый стонъ, который можно было принять за послѣдній вздохъ умирающаго, и лишился чувствъ.