Судьба.
Милэди, внѣ себя отъ гнѣва, бѣгала по палубѣ, точно разъяренная львица, которую отправляютъ на кораблѣ, и хотѣла броситься въ море, потому что не могла перенести мысли, что она уѣзжаетъ изъ Франціи, не отомстивъ д'Артаньяну за нанесенное ей оскорбленіе и Атосу за его угрозы. Эта мысль сдѣлалась вскорѣ для нея настолько невыносимой, что она стала умолять капитана высадить ее на берегъ, рискуя даже ужасными послѣдствіями, но капитанъ, очень спѣшившій выйти поскорѣе изъ своего ложнаго положенія, попавъ между французскими и англійскими крейсерами, какъ летучая мышь между крысами и птицами, очень торопился поскорѣе достигнуть береговъ Англіи и упорно отказывался повиноваться ея требованію, которое онъ принималъ за женскій капризъ; впрочемъ, онъ обѣщалъ своей пассажиркѣ, которая была особенно рекомендована его заботамъ кардиналомъ, высадить ее, если море и французы это позволять, въ одномъ изъ бретонскихъ портовъ: или въ Лоріанѣ, или въ Брестѣ, но пока дулъ противный вѣтеръ и море было бурное, они лавировали и старались держаться подальше отъ берега. Черезъ девять дней по отплытіи изъ Шаранты милэди, блѣдная отъ огорченія и гнѣва, увидѣла только синеватый берегъ Финистера. Она разсчитала, что для того, чтобы проѣхать этотъ уголокъ Франціи и снова вернуться къ кардиналу, ей потребуется по крайней мѣрѣ три дня; прибавьте къ этому еще день на сборы, въ итогѣ будетъ четыре дня; прибавьте эти четыре дня еще къ четыремъ другимъ на обратный путь, всего, значитъ, тринадцать!-- тринадцать потерянныхъ дней, въ продолженіе которыхъ могло произойти въ Лондонѣ столько новыхъ событій. Она подумала, что, безъ сомнѣнія, кардиналъ страшно разсердится, если она вернется, а слѣдовательно болѣе будетъ склоненъ повѣрить жалобамъ другихъ на нее, чѣмъ ея обвиненіямъ противъ нихъ. А потому, проходя мимо Лоріана и Бреста, она не настаивала больше на своемъ прежнемъ требованіи, а капитанъ со своей стороны поостерегся напомнить ей объ этомъ. Итакъ, милэди продолжала свой путь, изъ тотъ самый день, какъ Плянше отплылъ изъ Портсмута во Францію, посланница кардинала торжественно вступила въ портъ.
Весь городъ былъ въ необыкновенно сильномъ волненіи -- спускали въ море четыре большихъ, только что оконченныхъ постройкой корабля; весь расшитый золотомъ, сіявшій, по своему обыкновенію, брильянтами и драгоцѣнными камнями, въ фетровой шляпѣ съ бѣлымъ перомъ, падавшимъ ему на плечи, стоялъ на плотинѣ Букингамъ, окруженный свитой, почти такъ же блестяще одѣтой, какъ и онъ самъ. Это былъ одинъ изъ тѣхъ рѣдкихъ, прекрасныхъ зимнихъ дней, когда Англія вспоминаетъ, что на свѣтѣ есть солнце. Блѣдное, но все еще роскошное свѣтило опускалось за горизонтъ, обливая пурпурнымъ свѣтомъ въ одно время и небо, и море своими заходящими лучами и бросая на башни и старые дома города послѣдній золотой лучъ, заставлявшій блестѣть окна точно отъ отраженія пожара. Милэди, вдыхая этотъ морской воздухъ, сдѣлавшійся болѣе ощутительнымъ и мягче вслѣдствіе приближенія къ берегамъ, созерцая всѣ грозныя приготовленія, которыя ей поручено было уничтожить, все могущество этой арміи, которую должна была сокрушить она одна -- она, женщина нѣсколькими мѣшками золота, мысленно сравнила себя съ Юдиѳью, страшной еврейкой, когда та проникла въ ассирійскій лагерь и увидѣла огромную массу колесницъ, лошадей, людей и оружія, которая однимъ мановеніемъ ея руки должна была разсѣяться, какъ облако дыма.
Вошли въ рейдъ; но въ ту минуту, какъ только готовились бросить якорь, небольшой куттеръ (одномачтовое военное судно) подошелъ къ купеческому кораблю и, выдавая себя за сторожевое судно, спустилъ на море шлюпку, которая и направилась къ трапу. Въ этой шлюпкѣ были офицеръ боцманъ и восемь гребцовъ; только офицеръ взошелъ на корабль, на которомъ онъ былъ принятъ со всѣмъ уваженіемъ, внушаемымъ формой. Офицеръ поговорилъ нѣсколько минуть съ хозяиномъ судна, далъ ему прочитать какія-то бумаги, по предъявленіи которыхъ, по приказанію купца, который въ одно и то же время былъ и капитаномъ, весь экипажъ судна и пассажыры были вызваны на палубу.
Когда это приказаніе было исполнено, офицеръ спросилъ громко о томъ, откуда отплылъ бригъ, какого курса онъ держался, о скорости хода, и на всѣ эти вопросы капитанъ отвѣтилъ безъ колебанія и безъ всякой запинки. Тогда офицеръ сталъ осматривать всѣхъ пассажировъ, одного за другимъ, и, остановившись на милэди, посмотрѣлъ на нее съ большимъ вниманіемъ, не сказавъ ей ни слова. Затѣмъ онъ снова обратился къ капитану и сказалъ ему нѣсколько словъ; съ этой минуты какъ будто онъ вступилъ въ управленіе кораблемъ и отдалъ приказаніе исполнить одинъ маневръ, что экипажъ тотчасъ же и исполнилъ. Тогда судно отправилось далѣе въ сопровожденіи маленькаго куттера, который плылъ бокъ-о-бокъ съ нимъ, угрожая ему жерлами своихъ шести пушекъ, между тѣмъ какъ шлюпка шла позади, слѣдомъ за кораблемъ, представляя изъ себя, рядомъ съ этой массой, маленькую точку.
Въ то время какъ офицеръ разсматривалъ милэди, эта послѣдняя, чему легко повѣрять, съ своей стороны, пожирала его глазами. Но какъ ни велика была проницательность этой женщины, привыкшей читать въ сердцахъ людей, тайны которыхъ ей нужно было знать, на этотъ разъ она встрѣтила такое безстрастное лицо, что ея проницательность не помогла ей ничего открыть. Офицеръ, остановившійся передъ ней и молча, съ такимъ вниманіемъ разглядывавшій ее, не могъ быть старше двадцати пяти, двадцати шести лѣтъ; у него было блѣдное лицо, съ свѣтло-голубыми, немного впалыми глазами, неподвижный ротъ съ тонкими, хорошо очерченными губами; страшно выдавшійся подбородскъуказывалъ на его сильную волю, которая въ простонародномъ британскомъ типѣ переходитъ скорѣе даже въ упрямство; лобъ, подавшійся назадъ, какъ у поэтовъ, людей увлекающихся и у солдатъ, оставался почти открытымъ изъ-подъ короткихъ, рѣдкихъ волосъ, которые, какъ и его борода, покрывавшая нижнюю часть лица, были прекраснаго темно-каштановаго цвѣта.
Была уже ночь, когда вошли въ гавань. Туманъ еще болѣе увеличивалъ темноту и образовывалъ около маяковъ и береговыхъ фонарей круги, похожіе на тѣ, которые окружаютъ луну передъ наступленіемъ дождливаго времени. Воздухъ былъ сырой и холодный. Милэди, эта крѣпкая, здоровая женщина, невольно чувствовала дрожь.
Офицеръ потребовалъ, чтобы ему указали вещи милэди, велѣлъ отнести ея багажъ въ свою шлюпку, и когда все это было исполнено, онъ пригласилъ сойти и ее предложивши руку.
Милэди посмотрѣла на него и не рѣшалась сойти.
-- Кто вы такой, спросила она,-- и почему вы такъ добры и такъ особенно заботитесь обо мнѣ?
-- Вы можете догадаться, сударыня, объ этомъ по моему мундиру: я офицеръ англійскаго флота, отвѣтилъ молодой человѣкъ.
-- Но развѣ офицеры англійскаго флота обыкновенно такъ услуживаютъ своимъ соотечественницамъ, когда онѣ вступаютъ въ какой-нибудь изъ портовъ Великобританіи, и простираютъ свою любезность даже до того, что провожаютъ ихъ и на сушѣ?
-- Да, милэди, это дѣлается обыкновенно не изъ любезности, но изъ предосторожности, и во время войны иностранныхъ посѣтителей провожаютъ въ извѣстную, указанную ужъ гостиницу, гдѣ до тѣхъ поръ, пока о нихъ не соберутъ самыхъ точныхъ свѣдѣній, они остаются подъ надзоромъ правительства.
Эти слова сказаны были съ изысканной вѣжливостью и самымъ спокойнымъ тономъ. Тѣмъ не менѣе, ими не удалось успокоить милэди.
-- Но я не иностранка, сказала она самымъ чистымъ англійскимъ языкомъ, который когда-либо раздавался отъ Портсмута до Манчестера.
-- Эта мѣра общая для всѣхъ, милэди, и вы напрасно станете пытаться избавиться отъ нея.
-- Въ такомъ случаѣ, я послѣдую за вами.
И, опираясь на предложенную ей офицеромъ руку, она начала спускаться по лѣстницѣ, внизу которой ее ожидала шлюпка. Офицеръ сѣлъ въ шлюпку вслѣдъ за ней; на кормѣ былъ разостланъ большой плащъ, офицеръ усадилъ ее на него и самъ сѣлъ рядомъ.
-- Гребите, приказалъ онъ матросамъ.
Восемь веселъ сразу опустились къ воду, и шлюпка, казалось, полетѣла но водѣ. Черезъ пять минутъ пристали уже къ берегу.
Ихъ ожидала карета.
-- Эта карета приготовлена для насъ? спросила милэди.
-- Да, сударыня, отвѣтилъ офицеръ.
-- Развѣ гостиница очень далеко?
-- На другомъ концѣ города.
-- Ѣдемте!
И она, не колеблясь болѣе, сѣла въ карету.
Офицеръ позаботился о томъ, чтобы всѣ ея вещи и чемоданы были аккуратно привязаны позади кареты, и когда все было готово, сѣлъ въ карету около милэди и затворилъ дверцу.
Кучеръ, не дожидаясь никакихъ дальнѣйшихъ приказаній и указаній, куда именно ѣхать, пустилъ лошадей галопомъ, и карета быстро покатилась по улицамъ города.
Такой странный пріемъ заставилъ милэди сильно призадуматься; замѣтивъ, что молодой офицеръ, казалось, вовсе не былъ расположенъ къ разговору, она откинулась въ уголъ кареты и перебирала всевозможныя предположенія, которыя представлялись ея уму.
Между тѣмъ, по прошествіи четверти часа, удивляясь, что они такъ долго уѣдутъ, не останавливаясь, она нагнулась къ окну дверцы, чтобы посмотрѣть, куда ее везутъ. Домовъ уже больше не видно было; деревья казались въ темнотѣ какими-то большими черными привидѣніями, которыя бѣжали одни за другими.
Милэди вздрогнула.
-- Однако мы уже не въ городѣ, замѣтила она. Молодой офицеръ продолжалъ молчать.
-- Я не поѣду дальше, если вы не скажете мнѣ, куда вы меня везете, предупреждаю васъ!
Эта угроза осталась также безъ всякаго отвѣта.
-- О, это уже слишкомъ! вскричала милэди.-- На помощь ко мнѣ! на помощь!
Никто не отозвался на ея крикъ, карета продолжала ѣхать съ прежней быстротой, а офицеръ, казалось, превратился въ статую.
Милэди взглянула на офицера съ тѣмъ страшнымъ выраженіемъ, которое иногда появлялось на ея лицѣ и въ рѣдкихъ случаяхъ не производило должнаго впечатлѣнія; глаза ея сверкали въ темнотѣ отъ гнѣва. Молодой человѣкъ оставался попрежнему безстрастнымъ зрителемъ.
Милэди хотѣла открыть дверцу и выскочить.
-- Берегитесь, сударыня, хладнокровно сказалъ молодой человѣкъ:-- если выскочите, то убьетесь.
Милэди опять сѣла, дрожа отъ гнѣва; офицеръ наклонился, поглядѣлъ на нее и, казалось, былъ удивленъ при видѣ этого лица, прежде такого красиваго, а теперь искаженнаго бѣшенымъ гнѣвомъ и сдѣлавшагося почти отвратительнымъ. Хитрое созданье сообразило, что она вредитъ себѣ, давая возможность видѣть состояніе души своей; черты лица ея прояснились, и она сказала жалобнымъ голосомъ:
-- Ради Бога, скажите мнѣ, должна ли я приписать вашему правительству или какому-нибудь моему врагу то насиліе, которому я подверглась?
-- Вамъ не дѣлаютъ никакого насилія, сударыня, и все, чему вы подверглись, есть только простая мѣра предосторожности, которую мы обязаны принимать относительно всѣхъ пріѣзжающихъ въ Англію.
-- Такъ вы меня не знаете вовсе?
-- Я въ первый разъ имѣю честь видѣть васъ.
-- И, скажите по совѣсти, у васъ нѣтъ никакой личной причины ненавидѣть меня?
-- Никакой, клянусь вамъ.
Въ голосѣ молодого человѣка было столько спокойствія, хладнокровія и даже нѣжности, что милэди успокоилась.
Наконецъ, проѣхавши приблизительно около часу, карета остановилась передъ желѣзною рѣшеткой, за которой дорога вела къ массивному, уединенному, строгаго стиля старинному замку. Въ то время, какъ колеса покатились по мелкому песку, до милэди донесся сильный шумъ, въ которомъ она узнала ревъ волнъ, ударявшихся о крутой берегъ. Карета проѣхала подъ двумя сводами и наконецъ остановилась въ закрытомъ съ четырехъ сторонъ темномъ дворѣ; тотчасъ же дверца кареты отворилась, молодой человѣкъ легко выпрыгнулъ и предложилъ руку милэди, которая на нее оперлась и вышла довольно спокойно.
-- Все-таки, сказала милэди, поглядѣвъ вокругъ себя и переведя свой взглядъ на молодого офицера съ самой пріятной улыбкой,-- я плѣнница; но это ненадолго, я въ этомъ увѣрена, прибавила она,-- моя совѣсть и ваша любезность ручаются мнѣ въ этомъ.
Какъ ни былъ лестенъ этотъ комплиментъ, офицеръ все-таки ничего не отвѣтилъ, но, вынувъ изъ-за пояса маленькій серебряный свистокъ, похожій на тѣ, которые употребляются боцманами на военныхъ корабляхъ, онъ свистнулъ три раза на разные тона; тогда появились нѣсколько человѣкъ, распрягли усталыхъ лошадей, отъ которыхъ шелъ паръ, и поставили карету въ сарай.
Послѣ этого офицеръ со своей прежней спокойной вѣжливостью пригласилъ плѣнницу войти въ домъ. Она, съ тою же улыбкой на лицѣ, взяла его подъ руку и вошла съ нимъ въ низкую со сводомъ дверь, которая только въ глубинѣ была освѣщена и вела къ каменной круглой лѣстницѣ; затѣмъ они остановились передъ массивной дверью; молодой человѣкъ вложилъ въ замокъ ключъ, бывшій при немъ; дверь тяжело повернулась на петляхъ и передъ ними открылась комната, назначенная для милэди.
Бѣглымъ взглядомъ плѣнница окинула комнату во всѣхъ ея подробностяхъ.
Убранство этой комнаты въ одно и то же время подходило и къ тюрьмѣ, и къ жилищу свободнаго человѣка; впрочемъ, желѣзныя рѣшетки у оконъ и наружные замки у дверей указывали скорѣе на то, что это была тюрьма. На одну минуту всѣ силы этого созданья, закаленнаго самыми сильными испытаніями, оставили ее; она упала въ кресла, скрестила руки и опустила голову, ожидая, что каждую минуту войдетъ судья и станетъ ее допрашивать.
Но ннкто не входилъ, кромѣ двухъ или трехъ матросовъ, которые внесли чемоданы и дорожные ящики, поставили ихъ въ уголъ комнаты и удалились, не сказавъ ни слова.
Офицеръ присутствовалъ при всемъ этомъ съ прежнимъ спокойствіемъ, лично не произнося ни слова и отдавая приказанія жестомъ руки или свисткомъ.
Можно было подумать, что для этого человѣка и его подчиненныхъ не существуетъ разговорнаго языка, или что онъ для нихъ сталъ совершенно безполезенъ.
Наконецъ милэди долѣе не выдержала и нарушила молчаніе.
-- Ради Бога, милостивый государь, спросила она:-- объясните, что все это означаетъ? Разрѣшите мое недоумѣніе: я буду имѣть довольно твердости перенести всякую опасность, всякое несчастіе, которое я предвижу и понимаю. Гдѣ я и въ качествѣ кого я здѣсь? Если я свободна, зачѣмъ эти желѣзныя рѣшетки и двери? Если я плѣнница, то скажите, какое преступленіе я совершила?
-- Вы въ комнатѣ, которая для васъ назначена, сударыня. Я получилъ приказаніе взять васъ съ корабля и препроводить васъ въ этотъ замокъ. Я исполнилъ, мнѣ кажется, это приказаніе со всею точностью солдата и вмѣстѣ со всею вѣжливостью дворянина. Этимъ оканчивается, по крайней мѣрѣ въ настоящее время, возложенная на меня обязанность по отношенію къ вамъ,-- остальное касается другого лица.
-- А кто это другое лицо? спросила милэди: -- не можете ли вы мнѣ назвать его?
Въ эту минуту на лѣстницѣ раздались звуки шпоръ и голоса нѣсколькихъ человѣкъ, затѣмъ все смолкло и только слышенъ былъ шумъ шаговъ приближавшагося къ дверямъ человѣка.
-- Вотъ это другое лицо, сударыня, сказалъ офицеръ, отходя отъ двери и сторонясь съ почтительнымъ и покорнымъ видомъ.
Отворилась дверь, и на порогѣ появился человѣкъ.
Онъ былъ безъ шляпы, со шпагой на боку, а въ рукахъ держалъ платокъ, который судорожно сжималъ между пальцами.
Милэди, казалось, узнала его и въ темнотѣ; она оперлась рукой о ручку кресла и вьггянула голову, чтобы убѣдиться въ своемъ предположеніи.
Тогда незнакомецъ медленно подошелъ, и по мѣрѣ того, какъ онъ входилъ въ полосу свѣта, бросаемаго лампой, милэди невольно отодвигалась.
Когда уже не было никакого сомнѣнія, она, въ высшей степени удивленная, вскричала:
-- Какъ, мой братъ! такъ это вы?!
-- Да, моя красавица! отвѣтилъ лордъ Винтеръ, дѣлая ей полу любезный, полунасмѣшливый поклонъ:-- я самый.
-- Что значитъ этотъ замокъ?
-- Онъ принадлежитъ мнѣ.
-- Эта комната?
-- Ваша.
-- Такъ я ваша плѣнница?
-- Почти.
-- Вѣдь это страшное злоупотребленіе силой!
-- Безъ громкихъ словъ. Сядемте и поговоримъ спокойно, какъ подобаетъ брату и сестрѣ.
Затѣмъ, обернувшись къ двери и увидѣвъ, что молодой человѣкъ ожидаетъ его приказаній, онъ сказалъ:
-- Хорошо, благодарю васъ! теперь, г-нъ Фельтонъ, оставьте насъ.