Первый день плѣна.
Вернемся къ милэди, которую мы, обративши наши взоры на берега Франціи, на время потеряли изъ виду. Мы найдемъ ее въ томъ же самомъ отчаянномъ положеніи, въ которомъ мы ее оставили, погруженную въ бездну самыхъ мрачныхъ размышленій, въ кромѣшный адъ, за дверями котораго она оставила почти всякую надежду, такъ какъ въ первый разъ въ жизни она сомнѣвается, въ первый разъ въ жизни она боится.
Два раза счастье измѣнило ей; въ двухъ случаяхъ ее разгадали и измѣнили, и въ этихъ обоихъ случаяхъ причиной ея неудачи былъ роковой геній, безъ сомнѣнія, посланный Всевышнимъ, чтобы сразить ее: д'Артаньянъ побѣдилъ ее, ее, эту непобѣдимую злую силу.
Онъ злоупотребилъ ея любовью, оскорбилъ ея гордость, обманулъ ея честолюбивые замыслы и теперь еще погубить ея счастье, лишивъ свободы и даже угрожая жизни. И даже болѣе того: онъ приподнялъ уголъ ея маски, этой эгиды, которой она прикрывалась и которая составляла всю ея силу. Д'Артаньянъ отвратилъ отъ Букингама,-- котораго она ненавидѣла, какъ ненавидитъ все, что прежде она любила,-- бурю, которой грозилъ ему Ришелье въ лицѣ королевы. Д'Артаньянъ выдалъ себя за Варда, къ которому она питала страсть тигрицы, неукротимую, какъ вообще страсть женщинъ подобнаго характера. Д'Арганьяну извѣстна та страшная тайна, которую, она поклялась, никто не узнаетъ, не поплатившись за это жизнью. И, наконецъ, въ эту самую минуту, какъ только ей удалось получить бланкъ, съ помощью котораго она собиралась отомстить своему врагу, этотъ бланкъ вырванъ у нея изъ рукъ, и все тотъ же д'Артаньянъ держитъ ее плѣнницей и пошлетъ ее въ какой-нибудь гадкій Ботанибей, въ какой-нибудь проклятый Тибурнъ Индѣйскаго океана,
Безъ сомнѣнія, виной всего этого былъ д'Артаньянъ: кто могъ покрыть ея голову такимъ позоромъ, какъ не имъ. Одинъ только онъ могъ сообщить лорду Винтеру всѣ эти страшныя тайны, которыя онъ открылъ одну за другой роковымъ образомъ. Онъ знаетъ ея шурина, и вѣрно это онъ написалъ ему.
Сколько излито ею ненависти! Она сидитъ неподвижно, устремивъ пристальный, горящій взоръ въ глубину своей пустынной комнаты; какъ раскаты грома вырываются по временамъ со вздохомъ изъ глубины ея груди глухіе стоны и вторятъ шуму волнъ, которыя поднимаются, шумятъ и съ воемъ разбиваются, какъ вѣчное и безсильное отчаяніе, о скалы, на которыхъ воздингнутъ этотъ мрачный, гордый замокъ! Ея умъ, озаряемый точно молніей, проблесками ея бурливаго гнѣва, составляетъ противъ г-жи Бонасъе, противъ Букингама и въ особенности противъ д'Артаньяна блестящіе планы мести, теряющіеся въ дали будущаго.
Да, но чтобы мстить -- надо быть свободной, а чтобы быть свободной, когда находишься въ плѣну, надо пробуравить стѣну, распилить рѣшетки, разломать полъ; подобныя предпріятія мыслимы еще для человѣка терпѣливаго и сильнаго, но что можетъ сдѣлать лихорадочно раздражительная женщина? Къ тому же для всего этого нужно имѣть время, мѣсяцы, годы, а у ней... у ней впереди только десять-двѣнадцать дней, какъ сказалъ ей лордъ Винтеръ, ея братолюбивый и страшный тюремщикъ. А между тѣмъ, если бы она была мужчиной, она сдѣлала бы эту попытку, и кто знаетъ, можетъ быть, она удалась бы ей: зачѣмъ же Небо такъ ошиблось, вложивши такое мужество и энергію въ слабое и нѣжное тѣло. Поэтому первыя минуты неволи были ужасны! Она не могла превозмочь нѣсколькихъ судорожныхъ движеній ярости -- женская слабость отдала дань природѣ. Но мало-по-малу она сдержала порывы своего сумасшедшаго гнѣва, нервная дрожь, овладѣвшая ею, прекратилась, и теперь она пришла въ себя и собралась съ силами, какъ уставшая змѣя, которая отдыхаетъ.
-- Я съ ума сошла, что такъ погорячилась, сказала она, смотрясь въ зеркало, отразившее огненный взглядъ ея глазъ, которые, казалось, смотрѣли на нее самое вопросительно.-- Не надо горячиться: гнѣвъ -- признакъ слабости. Къ тому же это средство никогда не удавалось мнѣ: можетъ быть, если бы я употребила мою силу противъ женщинъ, и случилось, что я нашла бы ихъ слабѣе и, слѣдовательно, могла бы остаться побѣдительницей, но и веду борьбу съ мужчинами, и передъ ними я не больше, какъ слабая женщина. Будемъ же бороться тѣмъ оружіемъ, какимъ природа одарила женщинъ: моя сила въ моей слабости.
Тогда, какъ бы для того, чтобы испытать и убѣдиться самой, какія измѣненія она могла придать своему выразительному и подвижному лицу, она заставила его принимать попеременно всѣ выраженія, начиная отъ гнѣва, вслѣдствіе котораго черты ея были судорожно сжаты, до самой кроткой, нѣжной, соблазнительной улыбки. Затѣмъ ея ловкія, умѣлыя руки послѣдовательно мѣняли прическу и увеличивали прелесть ея лица. Наконецъ она прошептала, вполнѣ удовлетворенная собой:
-- Ничего еще не потеряно. Я все-таки прекрасна.
Было приблизительно около восьми часовъ вечера.
Милэди замѣтила кровать; она подумала, что нѣсколько часовъ отдыха освѣжатъ не только голову и мысли, но и цвѣтъ лица. Между тѣмъ, прежде чѣмъ лечь, ей пришла въ голову еще лучшая мысль. Она вспомнила, что ей говорили объ ужинѣ. Она была уже болѣе часа въ этой комнатѣ, и надо было полагать, что его не замедлять принести ей. Плѣнница не хотѣла терять времени и рѣшилась въ этотъ же самый вечеръ попытаться и позондировать почву, чтобы познакомиться съ характеромъ людей, которымъ было поручено стеречь ее.
Въ скважинкѣ замка показался свѣтъ: этотъ свѣтъ возвѣщалъ о возвращеніи ея тюремщиковъ. Милэди, которая было встала, быстро бросилась снова въ кресло, откинувъ назадъ голову, распустивъ свои чудные волосы, съ полуоткрытой грудью подъ смятыми кружевами, положивъ одну руку на сердце, а другую опустивъ внизъ.
Засовы отодвинулись, дверь скрипнула на петляхъ, въ комнатѣ раздались шаги и приблизились.
-- Поставьте тамъ этотъ столъ, произнесъ голосъ, который плѣнница признала за голосъ Фельтона.
Приказаніе было исполнено.
-- Принесите свѣчей и смѣните часового, продолжалъ Фельтонъ.
И это второе приказаніе, отданное молодымъ лейтенантомъ однимъ и тѣмъ же лицамъ, доказало милэди, что ея прислуга состояла изъ тѣхъ же людей, которые были и ея сторожами, то-есть изъ солдатъ.
Приказанія Фельтона были, къ тому же, исполнены съ той молчаливой скоростью, которая давала самое лучшее понятіе о дисциплинѣ его подчиненныхъ.
-- А! а! сказалъ онъ,-- она спить, хорошо: проснувшись, она поужинаетъ.
И онъ сдѣлалъ нѣсколько таговъ къ выходу.
-- Нѣтъ, лейтенантъ, сказалъ солдатъ, менѣе стоикъ, чѣмъ его начальникъ, подходя къ милэди,-- эта женщина не спитъ.
-- Она не спита? спросилъ Фельтонъ,-- такъ что же она дѣлаетъ?
-- Она въ обморокѣ; она очень блѣдна, и сколько я ни прислушивался, не слышно дыханія.
-- Ваша правда, сказалъ Фельтонъ, посмотрѣвъ на милэди съ того мѣста, гдѣ остановился, не сдѣлавъ и шага къ ней: -- подите предупредить лорда Винтера, что его плѣнница лишилась чувствъ, потому что это непредвидѣнный случай, и я не знаю, что дѣлать.
Солдатъ вышелъ, чтобы исполнить приказаніе своего офицера. Фельтонъ сѣлъ въ кресло, случайно стоявшее около двери, и сталъ ожидать, не говоря ни слова, не сдѣлавъ ни одного жеста. Милэди обладала великимъ искусствомъ, изученнымъ женщинами, видѣть сквозь длинныя свои рѣсницы, не открывая глазъ: она увидѣла Фельтона, сидѣвшаго къ ней спиной; она продолжала смотрѣть на него въ продолженіе десяти минуть приблизительно, и во все время ея безстрастный сторожъ не оглянулся ни разу.
Она сообразила тогда, что придетъ лордъ Винтеръ и его присутствіе придастъ новую силу ея тюремщику: ея первый опытъ былъ неудаченъ; она перенесла это, какъ женщина, у которой еще много средствъ въ запасѣ; вслѣдствіе этого она подняла голову, открыла глаза и слабо вздохнула.
При этомъ вздохѣ Фельтонъ наконецъ оглянулся.
-- А, вотъ вы и проснулись, сударыня! сказалъ онъ,-- въ такомъ случаѣ мнѣ нечего больше здѣсь дѣлать! Если вамъ что-нибудь понадобится, позвоните.
-- Ахъ, Боже мой, Боже мой, какъ я страдаю! прошептала милэди гармоническимъ голосомъ, подобнымъ голосу древнихъ очаровательницъ, которыя околдовывали всѣхъ, кого хотѣли погубить.
И, выпрямившись въ креслѣ, она приняла еще болѣе граціозную и свободную позу, чѣмъ та, когда она лежала.
Фельтонъ всталъ.
-- Вамъ будутъ подавать кушать три раза въ день, въ слѣдующіе часы, сударыня, сказалъ онъ:-- утромъ въ девять часовъ, затѣмъ въ часъ дня и вечеромъ въ восемь. Если это распредѣленіе вамъ неудобно, вы можете назначить свои часы вмѣсто тѣхъ, которые я вамъ предлагаю, и поступлено будетъ согласно вашему желанію.
-- Неужели я всегда буду одна въ этой большой скучной комнатѣ? спросила милэди.
-- Приглашена женщина изъ окрестностей; она завтра явится въ замокъ и будетъ приходить къ вамъ каждый разъ, какъ вамъ будетъ это угодно.
-- Благодарю васъ, со смиреніемъ отвѣтила милэди.
Фельтонъ слегка поклонился и направился къ двери.
Въ ту минуту, какъ онъ готовился переступить порогъ, въ коридорѣ появился лордъ Винтеръ въ сопровожденіи солдата, который посланъ былъ сказать ему, что милэди лежитъ въ обморокѣ. У него въ рукахъ былъ флаконъ съ солями.
-- Ну-съ, что такое? Что здѣсь происходитъ? сказалъ онъ насмѣшливымъ тономъ, увидѣвъ, что его плѣнница уже встала, а Фельтонъ готовился выйти.-- Такъ эта мертвая уже воскресла? Чортъ возьми, Фельтонъ, мое дитя, развѣ ты не понялъ, что тебя принимаютъ за новичка и разыграли передъ тобою первое дѣйствіе комедіи, которую мы, безъ сомнѣнія, будемъ имѣть удовольствіе прослѣдить всю до конца?
-- Я и самъ подумалъ это, милордъ, отвѣчалъ Фельтонъ:-- но такъ какъ наша плѣнница все-таки женщина, то я и хотѣлъ отнестись къ ней съ тѣмъ вниманіемъ, которымъ обязанъ женщинѣ всякій благовоспитанный человѣкъ, если не лично для нея, то по крайней мѣрѣ для себя.
Дрожь пробѣжала по всему тѣлу милэди. Эти слова Фельтона пробѣжали холодомъ по всѣмъ ея жиламъ.
-- Итакъ, сказалъ Винтеръ, смѣясь,-- эти искусно распущенные волосы, эта бѣлая кожа и томный взглядъ не соблазнили тебя, каменное сердце!
-- Нѣтъ, милордъ, отвѣтилъ безстрастный молодой человѣкъ,-- и повѣрьте, что надо побольше, чѣмъ уловки и кокетство женщинъ, чтобы обольстить меня.
-- Въ такомъ случаѣ, мой храбрый лейтенантъ, предоставимъ милэди поискать какое-нибудь другое средство и пойдемъ ужимать... О, будь спокоенъ, у нея изобрѣтательная фантазія, и второе дѣйствіе не замедлитъ послѣдовать за первымъ.
Съ этими словами лордъ Винтеръ взялъ подъ руку Фельтона и со смѣхомъ увелъ его.
-- О, я найду, что нужно для тебя, прошептала милэди сквозь зубы:-- будь спокоенъ, бѣдный, неудавшійся монахъ, несчастный новообращенный солдатъ, превратившій свой военный мундиръ въ рясу.
-- Кстати, сказалъ Винтеръ, остановившись на порогѣ двери,-- желательно, чтобы эта неудача не отняла у васъ аппетита. Попробуйте этого цыпленка и этихъ рыбокъ, которыя, клянусь честью, не отравлены. Я доволенъ своимъ поваромъ, и такъ какъ онъ не ожидаетъ отъ меня наслѣдства, я имѣю къ нему полное и безграничное довѣріе. Послѣдуйте моему примѣру. Прощайте, милая сестра! До слѣдующаго вашего обморока!
Это было болѣе, чѣмъ могла перенести милэди: ея руки судорожно ухватились за кресло, зубы глухо заскрежетали, глаза слѣдили за движеніемъ двери, которая затворялась за лордомъ Винтеромъ и Фельтономъ, и когда она осталась одна, ее обуялъ новый приступъ отчаянія; она бросила взглядъ на столъ, увидѣла блестѣвшій ножъ бросилась къ нему и схватила его, но ея разочарованіе было ужасно: лезвіе было изъ гибкаго серебра съ закругленнымъ концомъ.
За неплотно закрытой дверью раздался взрывъ хохота, И дверь снова отворилась.
-- Ага! вскричалъ лордъ Винтеръ,-- ну, вотъ ты самъ видишь, мой храбрый Фельтонъ, самъ видишь, что я тебѣ говорилъ: этотъ ножъ былъ для тебя; она убила бы тебя, мое дитя. Видишь ли, это одна изъ ея странностей -- отдѣлываться такъ или иначе отъ людей, которые ей мѣшаютъ. Если бы я тебя послушался и велѣлъ подать ей острый стальной ножъ, тогда Фельтона ужъ не существовало бы больше -- она зарѣзала бы тебя, а послѣ тебя всѣхъ насъ! Видишь, Джонъ, какъ хорошо она умѣетъ владѣть ножомъ.
Дѣйствительно, милэди держала еще наступательное оружіе въ судорожно сжатой рукѣ, но эти послѣднія слова, это высшее оскорбленіе, заставили ея руки разжаться: силы и воля оставили ее.
Ножъ упалъ на землю.
-- Вы правы, милордъ, сказать Фельтонъ тономъ глубокаго отвращенія, который проникъ до глубины сердца милэди:-- вы правы, я ошибался.
И оба вышли снова.
На этотъ разъ милэди прислушалась съ большимъ вниманіемъ, чѣмъ въ первый разъ, и она слышала, какъ они удалились и шаги ихъ затихли въ коридорѣ.
-- Я погибла, прошептала она,-- я попала въ руки людей, которыхъ могу тронуть такъ же мало, какъ бронзовыя или гранитныя статуи; они отлично изучили меня и защищены броней противъ всѣхъ моихъ уловокъ. Но нельзя допустить, чтобы все это кончилось такъ, какъ они желаютъ!
Въ самомъ дѣлѣ, ни инстинктивное возвращеніе къ надеждѣ, ни страхъ, ни слабость не овладѣвали надолго этой сильной душой. Милэди сѣла за столъ, поѣла нѣкоторыя кушанья, выпила немного испанскаго вина и почувствовала, что къ ней явилась вся энергія.
Прежде чѣмъ лечь спать, она уже сообразила, проанализировала, обдумала и изучила все со всѣхъ сторонъ: слова, поступки, жесты, каждое движеніе включительно до молчанія своихъ собесѣдниковъ, и результатомъ этого глубокаго всесторонняго изслѣдованія получилось убѣжденіе, что изъ двухъ ея мучителей Фельтонъ былъ все-таки болѣе уязвимъ.
Одно слово особенно обратило на себя вниманіе плѣнницы:
-- Если бы я тебя послушался, сказалъ лордъ Винтеръ Фельтону.
Значитъ Фельтонъ говорилъ въ ея пользу, потому что лордъ Винтеръ его не послушался.
Маленькая или большая, повторяла милэди,-- но у этого человѣка есть, слѣдовательно, въ душѣ какая-нибудь искра жалости ко мнѣ; изъ этой искры я раздую пожаръ, который уничтожитъ его. Ну, а лордъ Винтеръ знаетъ меня; онъ боится меня и знаетъ, чего можетъ ожидать отъ меня, если мнѣ когда-нибудь удастся ускользнуть изъ его рукъ, а потому совершенно безполезно пытаться подѣйствовать на него. Но Фельтонъ -- это совсѣмъ другое дѣло, это наивный молодой человѣкъ, чистый душой и, кажется, добродѣтельный, съ этимъ есть возможность справиться.
И милэди легла и заснула съ улыбкой на губахъ; если бы кто-нибудь увидѣлъ ее спящей, то могъ бы подумать, что это -- молодая дѣвушка и что ей снится вѣнокъ изъ цвѣтовъ, которымъ она украсить себя на первомъ предстоящемъ праздникѣ.