Эгерія и Менторъ.
Въ Вернолевской улицѣ стоитъ домъ съ высокими окнами, какія бываютъ у большей части старинныхъ парижскихъ домовъ, построенныхъ еще въ то время, когда архитекторы не убавляли въ квартирахъ воздуха и свѣта, чтобы нагромоздить побольше этажей. Тяжелыя ворота, которыя, запираясь съ глухимъ грохотомъ, похожимъ на отдаленную пушечную пальбу,-- ведутъ на широкую каменную лѣстницу. Въ первомъ этажѣ -- двѣ квартиры съ низенькими потолками; лѣвая изъ нихъ -- изъ пяти комнатъ, была просто меблирована и только отличалась тщательной чистотой.
При входѣ въ залу, глаза каждаго привлекалъ къ себѣ большой портретъ Мишеля Косталлы въ его любимой позѣ на трибунѣ. Двѣ длинныя пальмовыя вѣтки перекрещивались надъ рамой. Это доказывало, что были люди, которые, не дожидаясь приговора исторіи и потомства, увѣнчивали славой великаго оратора. Рисунки, акварели, простыя гравюры, вырѣзанныя изъ иллюстрированныхъ журналовъ и изображавшія самые знаменитые эпизоды его жизни, были развѣшаны по стѣнамъ.
Еслибы посторонній человѣкъ, вошедшій въ это святилище, спросилъ, чья благоговѣйная рука, мужчины или женщины, составила эту коллекцію, то достаточно было-бы указать ему на фотографическую карточку молодого и худенькаго Косталлы, съ маргариткой въ петлицѣ, которая въ бархатной рамкѣ стояла на маленькомъ столикѣ, а передъ нею букетъ фіалокъ, перемѣняемый ежедневно,-- чтобы посѣтитель тотчасъ догадался, что только женщина могла придумать такую полную, трогательную форму для выраженія своего неизмѣннаго обожанія.
Уже нѣсколько лѣтъ квартира нанималась на имя г-жи Готье. Это была женщина лѣтъ около тридцати шести, жившая очень уединенно, Старая молчаливая служанка, очень преданная и ворчавшая на всѣ разспросы объ ея барынѣ, исполняла обязанности кухарки и горничной. Привратникъ зналъ, что его жилица любила цвѣты и птицъ, что она не ходила въ церковь, почти всегда сидѣла дома, читая газеты, и мало принимала гостей. Въ хорошую погоду, когда солнечные лучи проникали въ узкую улицу, жильцы противоположныхъ домовъ видѣли, какъ отворялись окна перваго этажа и въ нихъ показывалась худощавая женщина, съ тонкимъ профилемъ; она кормила хлѣбомъ своихъ чижиковъ, поливала цвѣты и потомъ долго сидѣла у окна съ книгой, или шитьемъ на колѣняхъ, погруженная въ мечты.
Тереза Готье была единственная дочь офицера, убитаго въ Италіи. Оставшись круглой сиротой, она обрекла себя на трудную и неблагодарную профессію учительницы; но въ 1867 году умерла ея двоюродная сестра и оставила ей маленькое состояніе. Этотъ случай измѣнилъ ея планы на будущее. Избавившись отъ необходимости зарабатывать насущный хлѣбъ, она поселилась подлѣ Люксембурга, въ домѣ, гдѣ этажемъ выше жила тетка Косталлы, которую послѣдній навѣщалъ каждую недѣлю. Это было въ то время, когда молва о немъ стала распространяться по всему латинскому кварталу. По четвергамъ, когда онъ, по обыкновенію, съ нѣсколькими друзьями обѣдалъ у своей тетки, Тереза издали слѣдила за нимъ. Романическая и сантиментальная, она но замедляла влюбиться въ молодого адвоката. Лѣтомъ, по вечерамъ, открывались у ея сосѣдки окна столовой и до Терезы, долетали громкія тирады, произносимыя звонкимъ голосомъ Косталлы, какъ-бы съ трибуны. Блѣдная, трепещущая, потрясенная этимъ опьяняющимъ краснорѣчіемъ, молодая дѣвушка, притаившись на своемъ балконѣ, жадно ловила его слова, подобно тому, какъ цвѣтокъ жадно-пьетъ дойсдевыя капли. Однажды она узнала, что онъ будетъ защищать на судѣ журналиста-республиканца и съ большимъ трудомъ достала себѣ билетъ на судебное засѣданіе. Передъ нею произнесъ онъ свою знаменитую обвинительную рѣчь противъ втораго декабря, отъ которой расшаталось во всѣхъ своихъ основахъ зданіе имперіи. Въ этотъ день она почувствовала, что принадлежитъ Мишелю и безповоротно, всецѣло отдалась ему, какъ только онъ, случайно встрѣтившись съ нею на лѣстницѣ, повелъ аттаку съ дерзкимъ нахальствомъ Донъ-Жуана латинскаго квартала.
Три года прожила она счастливо, полная вѣры въ славную судьбу своего великаго Мишеля, восхищаясь имъ, можетъ быть, больше чѣмъ любя его и проникаясь его идеями, не съ тайнымъ намѣреніемъ больше ему понравиться, а потому, что въ ея глазахъ онъ сосредоточивалъ всю премудрость. Такимъ образомъ она стала свободномыслящей республиканкой, несмотря на то, что ея первоначальное воспитаніе отличалось совершенно другимъ направленіемъ. Она приняла новыя убѣжденія безъ провѣрки, безъ предварительнаго обсужденія, не потому, что они казались ей всего ближе къ абсолютной истинѣ, но просто потому, что тотъ, кого она любила, признавалъ ихъ выше другихъ. Въ первое время, не смотря на то, что Тереза, по примѣру своего друга, возставала противъ многихъ общественныхъ порядковъ, которые ее въ дѣтствѣ пріучили уважать, она пламенно желала, чтобы онъ женился на ней; но она не осмѣливалась высказать этого желанія. Ее удерживало чувство деликатности, которое, безъ сомнѣнія, строго осудятъ женщины съ рутинными правилами, сердце которыхъ никогда не билось сильнѣе, чѣмъ предписываетъ приличіе; но его пойметъ и, можетъ быть, оцѣнитъ та, кто истинно любила. Предоставляя Косталлѣ самому догадаться, что она ожидала такой награды за принесенную ему жертву, она дала себѣ слово ждать, чтобы Мишель самъ сдѣлалъ первый шагъ, а когда увидѣла, что онъ нисколько объ этомъ не думаетъ, то, вмѣсто того, чтобы обвинять Косталлу въ легкомысліи или эгоизмѣ, она стала увѣрять себя, что гражданскій бракъ болѣе соотвѣтствуетъ ихъ убѣжденіямъ, что супружество было-бы для него неудобствомъ, стѣсненіемъ и что она не имѣла права портить его жизни, такъ какъ онъ не созданъ для домашняго очага, а всецѣло принадлежитъ республикѣ, Франціи.
Помирившись съ мыслью, что она никогда не выйдетъ замужъ за Косталлу, она, по крайней мѣрѣ, надѣялась найти въ его вѣрности награду за все, чѣмъ ему пожертвовала. Но злая, насмѣшливая судьба отдала эту пламенную натуру во власть человѣка, менѣе всего способнаго понять поэзію и прелесть постоянной любви, обладающей даромъ вѣчной юности. Въ сущности его горячій темпераментъ, распущенность, усвоенная въ безпорядочно проведенной молодости, склонность къ циническимъ выходкамъ Раблэ и Лафонтена, а также къ тѣмъ произведеніямъ литературы и искусства, которыя носятъ отпечатокъ сладострастія -- должны были бы объяснить Терезѣ, что онъ принадлежалъ къ тѣмъ людямъ, отъ которыхъ нельзя требовать вѣрности, не столько изъ ихъ физическихъ инстинктовъ, сколько отъ ихъ увѣренности, что вѣрность -- нелѣпое чудовищное явленіе, нарушающее естественный законъ, въ силу котораго человѣческія существа сталкиваются, соединяются и расходятся, чтобы съ новыми существами предаваться удовольствіямъ.
Однажды она узнала, что онъ ее обманываетъ, что онъ измѣняетъ ей съ самого перваго времени. И для кого?-- для служанокъ, для трактирныхъ пѣвицъ и кокотокъ низшаго разряда, такъ что къ оскорбленію быть обманутой присоединялось еще униженіе быть побѣжденной такими недостойными соперницами. У нея хватило силъ избавить его отъ напрасныхъ слезъ и оскорбительныхъ упрековъ; она даже не перестала любить его, принадлежа къ числу тѣхъ женщинъ, которыя, полюбивъ, остаются вѣчно вѣрными; она только захворала и была при смерти. Во время ея болѣзни совершились важныя событія во Франціи. Имперія была низвергнута и нѣмецкая армія осадила Парижъ. Мишель достигшій власти, благодаря революціи 4-го сентября, организовалъ сопротивленіе въ провинціяхъ. Какая женщина но гордилась-бы тѣмъ, что была любима человѣкомъ, который далъ смѣлый отпоръ врагу-побѣдителю, заставлялъ его сомнѣваться въ побѣдѣ и уже знаменитый до начала этой борьбы, сталъ теперь героемъ? Вспомните это трагическое время: октябрь, ноябрь, декабрь 1870 г. и январь 1871 г., когда каждый день былъ отмѣченъ какой-нибудь катастрофой: взятіемъ городовъ, капитуляціями, проигранными сраженіями, когда вторженіе враговъ, какъ грозный потокъ, наводняло, потопляло, уносило все. Отдѣленный отъ остальной Франціи и всего міра, какъ островокъ, со всѣхъ сторонъ окруженный водою,-- Парижъ не зналъ даже, что совершается за осадной линіей, унизанной пушками. Но иногда сквозь проклятую сѣть, опутывавшую его со всѣхъ сторонъ, пробивался вѣстникъ съ новостями. Онъ разсказывалъ, что кто-то не отчаявался, что оставался еще одинъ голосъ, который поддерживалъ послѣднія силы истощенной Франціи и не давалъ ей умереть. Тогда на мрачномъ небѣ загоралась свѣтлая заря и вѣрилось, что еще не все погибло, что настанетъ наконецъ минута освобожденія.
Если Тереза и сохранила какую-нибудь злобу къ измѣннику, то это чувство мало-по-малу стушевалось, возраставшимъ ежедневно энтузіазмомъ къ Косталлѣ. Если она еще страдала, то ея собственное страданіе казалось ей недостойнымъ вниманія въ то время, когда вся Франція была въ траурѣ. Какъ только открылись ворота Парижа, она отправилась въ Бордо. Мишель съ трудомъ узналъ изнуренную, исхудалую, на десять лѣтъ постарѣвшую женщину.
-- Какъ, это ты, бѣдная моя Тереза! воскликнулъ онъ.
-- Да, мой другъ, отвѣчала она, печально улыбаясь: я стала такою благодаря тебѣ.
Она ни на что ни жаловалась, ни въ чемъ не упрекала его. Онъ думалъ, что, простивъ его, она готова вести прежнюю жизнь; но она объявила, что впредь онъ долженъ видѣть въ ней только друга, самаго преданнаго, самаго нѣжнаго, но друга и ничего больше. Онъ улыбался, зная сколько женщинъ предавались мечтѣ быть сестрой для любимаго человѣка, и какъ всегда страсть разрушала ихъ планы. Но Тереза упорно стояла на своемъ и Мишель никакъ не могъ понять того чувства, которое руководило ею. Онъ думалъ сначала, что она просто дуется на него, но проходили мѣсяцы, проходили года, а она не сдавалась, хотя по прежнему любила его. Пришлось наконецъ признать, что Тереза поступила такъ изъ высокаго чувства нравственнаго достоинства, и онъ сталъ ее еще больше уважать. Онъ теперь понялъ настоящую цѣну этой благородной женщины, которая ему предлагала дружбу безъ всякихъ условій, отказывая ему однако въ правѣ требовать большаго. Эти оригинальныя отношенія доставляли ему болѣе возвышенное наслажденіе, чѣмъ чувственныя удовольствія, къ которымъ онъ такъ привыкъ. Его друзья знали, что онъ презрительно обходится со всѣми женщинами, считая ихъ за существа низшія, обреченныя на вѣчное подчиненіе прихотямъ мужчины и съ удивленіемъ замѣчали, что въ его обращеніи съ Терезой не было и слѣда этого презрѣнія. Тысячи мелочей, какъ напримѣръ, его манера подойти къ Терезѣ и взяты ее за руку, мягкій тонъ его голоса, когда онъ говорилъ съ нею, доказывали какую почтительную и вмѣстѣ съ тѣмъ нѣжную любовь питалъ бывшій Донъ-Жуанъ латинскаго квартала къ своему другу.
Дѣйствительно Тереза, продолжая, неизмѣнно его любить, сдѣлалась его "лучшимъ другомъ", его совѣтчицей, его Эгеріей. Онъ совѣтывался съ нею во всемъ, излагалъ ей планы своихъ рѣчей и обсуждалъ съ нею всѣ частныя измѣненія своей политики, то смѣлой, то осмотрительной, смотря по потребностямъ минуты. Тереза во многихъ отношеніяхъ раздѣляла крайніе взгляды Косталлы, но она пользовалась своимъ вліяніемъ на него лишь съ цѣлью склонить его въ пользу умѣренности, которая, по ея мнѣнію, могла лучше всего обезпечить побѣду его идеямъ. Она посвятила себя всецѣло славѣ любимаго человѣка, какъ другія посвящаютъ себя Богу и по этому маленькая квартира въ Вернёльской улицѣ, такъ походила на часовню, воздвигнутую въ честь одного святого.
Въ то самое время, когда въ палатѣ произошло бурное засѣданіе и Косталла, послѣ своей пламенной рѣчи, безсознательно бродилъ по аллеѣ Тюльерійскаго сада, двѣ особы бесѣдовали въ этой, полной имъ, комнатѣ. Одна изъ нихъ была сама Тереза: пепельно бѣлокурые, мягкіе на видъ и на ощупь, но уже сѣдѣющіе, волосы, цѣломудренно окаймляли ея молодое лицо, освященное голубыми глазами, прозрачными, какъ аквамаринъ и дышавшими меланхолической покорностью судьбѣ. Ея блѣдный цвѣтъ лица получалъ, при малѣйшемъ волненіи, нѣжный дѣвственно-розовый оттѣнокъ; руки, уши, ротъ, зубы -- были безукоризненно аристократическіе. Простое коричневое, шерстяное платье обрисовывало ея тонкій бюстъ и гибкую талію, какъ у молоденькой дѣвушки, вся ея фигура обнаруживала впечатлительное существо, въ которомъ сила воли господствовала надъ нервами. Говорила она протяжно, тихо, какъ-бы обдумывая каждое слово.
-- Такъ вамъ, мой другъ, сказала она, пришла въ голову та-же мысль, какъ и мнѣ, когда я читала утромъ эту гнусную статью "Отщепенца"?
-- Да... У простого политическаго врага не нашлось-бы такихъ выраженій ненависти... Я тотчасъ почуялъ личнаго врага Косталлы.
-- Я тоже... Замѣтили-ли вы вѣроломную двусмысленность выраженій?.. Нельзя положительно сказать о комъ идетъ рѣчь, о Мишелѣ, его братѣ, или о комъ-нибудь изъ его близкихъ.
-- Конечно... Такія неясныя обвиненія гораздо страшнѣе: негодяй, написавшій эту статью, знаетъ отлично свое ремесло. И кто повѣритъ, что ему только двадцать пять лѣтъ!..
-- Такъ вы его знаете? съ удивленіемъ воскликнула Тереза.
-- Я видѣлъ его мелькомъ, нѣсколько лѣтъ тому назадъ. Главное то, что я знаю съ кѣмъ мы имѣемъ дѣло. Прочитавъ статью, я тотчасъ-же сталъ раздумывать, кто можетъ быть ея авторъ и напалъ на его слѣдъ.
-- Кто-же это? Говорите скорѣе.
-- Помните исторію, о которой я говорилъ вамъ когда-то?.. Лѣтъ восемь или девять тому назадъ я однажды вышелъ съ Мишелемъ изъ палаты. Вдругъ передъ нами выросла фигура женщины, тащившей за руку мальчика, лѣтъ пятнадцати. Какъ теперь помню ея высокій ростъ, крупныя формы, лицо въ рубцахъ; космы сѣдыхъ волосъ, жестокихъ какъ грива, выбивающихся изъ подъ краснаго капюшона; ея блестящіе фанатизмомъ глаза. Въ особенности врѣзался въ моей памяти худой блѣдный ребенокъ, съ злыми глазами, который дико, прижимался къ своей матери... Эта фурія, указывая пальцемъ на Мишеля, сказала мальчугану:-- "ты хочешь знать кто твой отецъ?.. Смотри хорошенько на этого подлеца: это -- онъ!.. Ну, дорогая моя, ребенокъ выросъ, пишетъ и подписывается Виндексомъ въ "Отщепенцѣ"... Вотъ и все... Что вы на это скажете?..
-- Возможно-ли!.. Какъ! этотъ ребенокъ... этотъ ребенокъ... Но вѣдь это низко! Ахъ, Камиллъ, это неправда, женщина лгала!..
-- Въ одномъ я могу васъ увѣрить,-- что Мишель не былъ одинъ у Орели, когда у ней родился ребенокъ. Надѣюсь, вы нестанете безпокоиться изъ-за такой давнишней исторіи? Онъ такъ сомнѣвался въ своихъ отеческихъ правахъ, что охотно согласился быть крестнымъ отцомъ и рѣшительно объявилъ Орели, чтобы она и не думала требовать отъ него большаго. Она не настаивала, и онъ на нѣсколько лѣтъ потерялъ ее изъ вида. Послѣ коммуны, въ которой, кажется, она принимала участіе, г-жа Видадинъ впала въ крайнюю нищету и должна была гдѣ-то скрываться; она обратилась тогда къ Мишелю за помощью и онъ исполнилъ ея желаніе. Я имѣю нѣкоторыя основанія думать, что деньги шли отчасти на расходы по воспитанію крестника, который теперь съ успѣхомъ сотрудничаетъ въ "Отщепенцѣ". Письма Орели, осмѣливавшейся требовать, чтобы Мишель призналъ этого молодого негодяя, наконецъ вывели его изъ терпѣнія. Онъ прекратилъ выдачу небольшой пенсіи, которую имѣлъ глупость платить имъ. Вотъ тогда она и явилась къ бурбонскому дворцу, чтобы устроить скандалъ, о которомъ я вамъ только что разсказалъ. За письмами матери вскорѣ послѣдовали письма сына, полныя грубыхъ требованій и угрозъ. Мишель не отвѣчалъ. Потомъ, довольно долгое время ни тотъ, ни другая не подавали о себѣ никакихъ признаковъ жизни. Теперь преслѣдованіе возобновляется въ другой формѣ... Болѣе, милый другъ, я ничего не знаю.
Человѣкъ, съ которымъ Тереза вела этотъ разговоръ, былъ Камиллъ Фаржассъ, самый старый и близкій другъ Косталлы. Мишель познакомился съ нимъ лѣтъ двадцать тому назадъ у стараго адвоката Дюріэ, у котораго они оба служили секретарями, намѣриваясь посвятить себя политической дѣятельности и пробовали силы своего краснорѣчія въ "говорильняхъ", именно въ собраніяхъ Молэ, гдѣ практиковались молодые адвокаты. Со своими, безцвѣтными бѣлокурыми бакенбардами, тонкими смѣющимися губами, ямочками на подбородкѣ, слегка вздернутымъ носомъ, близорукими, голубоватыми, моргающими и насмѣшливыми глазами, Фаржассъ походилъ на хитраго нормандскаго сельскаго нотаріуса, но не имѣлъ ни одного изъ тѣхъ внѣшнихъ преимуществъ, которыя составляютъ необходимую принадлежность оратора. Онъ обладалъ тонкимъ, острымъ, проницательнымъ умомъ и необыкновенными способностями вести дѣла, распознавать ихъ слабыя и сильныя стороны, находить рѣшительные аргументы какъ для защиты, такъ и для обвиненія. Его рѣчь была всегда умная, содержательная, богатая остротами и глубокими мыслями; но этотъ грозный діалектикъ, смѣлый до крайности въ философскихъ спорахъ, былъ одержимъ странною слабостью. Блестящій, дѣльный импровизаторъ въ тѣсномъ кружкѣ друзей, онъ терялъ въ судѣ обычную гибкость и смѣлость своего вдохновенія. Съ первыхъ же словъ мысли его начинали путаться, умѣло распредѣленный порядокъ его рѣчи нарушался, онъ говорилъ растянуто, безцвѣтно, а безпричинный, безумный страхъ до того овладѣвалъ имъ, что, чудно составленная, рѣчь выходила жалкой, безцвѣтной. Многочисленные, всегда несчастные опыты, доказали, что его недугъ былъ неизлѣчимъ и Фаржассъ навсегда отказался отъ званія адвоката. Это рѣшеніе было тѣмъ непріятнѣй для него, что онъ зналъ себѣ цѣну, видѣлъ какъ незаслуженно пользовались извѣстностью нѣкоторые ораторы. Но ему и въ голову никогда не приходило завидовать своему счастливцу товарищу, который, несмотря на свою молодость, блистательно начиналъ карьеру, которая для него была навсегда закрыта. Напротивъ, онъ восхищался этимъ человѣкомъ, такъ богато одареннымъ тѣми способностями, которыхъ ему недоставало: сильнымъ голосомъ, величественными жестами, гордымъ достоинствомъ и непоколебимою увѣренностью въ самомъ себѣ. Это восхищеніе сдѣлалось главнымъ основаніемъ его дружбы съ Косталлой. Онъ перенесъ на него всѣ свои неудавшіяся честолюбивый стремленія, всю жажду славы, которою, когда-то, билось его собствеиное сердце. Онъ поставилъ себѣ цѣлью упорядочить ораторскую силу, клокотавшую, какъ лава, въ пламенной душѣ его молодого товарища, облагородить его замѣчательный умъ, который казался ему нѣсколько вульгарнымъ, обогатить его знаніями, которыхъ ему не доставало и умѣрить излишнее богатство выраженій и образовъ, которое угрожало заглушить самыя идеи.
-- Ты, сказалъ онъ однажды своему другу, мой отыгранный у жизни проигрышъ. Между нами, я былъ раздраженъ тѣмъ, что не могъ найти дѣла по моимъ способностямъ, а ты мнѣ его доставилъ. Когда я познакомился съ тобою, ты былъ даровитымъ юношей, необработаннымъ брилліантомъ. Но ты былъ настоящій марсельскій носильщикъ. Я соскоблилъ съ тебя эту грубость и теперь могу съ удовольствіемъ сказать, что я кое-что сдѣлалъ, чтобы доставить тебѣ первую роль, которая теперь неоспоримо принадлежитъ тебѣ, хотя самъ я и остался въ неизвѣстности, что, впрочемъ, мнѣ очень нравится: Смотря на тебя, я вполнѣ доволенъ, что въ сорокъ восемь лѣтъ я только старый богатый холостякъ, скептикъ, обжора и подагрикъ. Твои политическія идеи, или то что ты называешь этимъ именемъ, твоя всеобщая подача голосовъ, твоя демократія, твои новые слои и т. п. кажутся мнѣ, говоря откровенно, безсмысленными, дикими. Я человѣкъ практическій, буржуазный до мозга костей, я "золотая середина" и я горжусь этимъ! Я нотаріусъ не только тѣломъ, но и душою; я инстинктивно люблю все среднее, все правильное, все традиціонное; я уважаю приличія и форму, которыя ты такъ дешево цѣнишь, потому что ты, какъ родился, такъ и умрешь цыганомъ. Я національный гвардеецъ 1840 года и вольтеріанецъ, но консерваторъ, пойми ты это, мятежникъ!.. Только вотъ что, ты меня болѣе интересуешь, чѣмъ сердишь и я съ большимъ удовольствіемъ слѣжу за твоей игрой, совѣтую тебѣ ходы. Я къ тому же люблю тебя и благодаренъ тебѣ за восхитительно сложное чувство, которое ты во мнѣ возбуждаешь, нѣчто въ родѣ того, что долженъ былъ ощущать утонченный умный римлянинъ къ одному изъ тѣхъ грубыхъ варваровъ, которые низвергнули Римъ. Я презираю тебя за отсутствіе внѣшней формы культуры и критическаго ума, но обожаю тебя, потому что ты -- сила... Когда ты начинаешь говорить, я воздѣваю очи горѣ и вздыхаю! "Боже мой! какой заурядный человѣкъ"! Но если я продолжаю тебя слушать, то вскорѣ долженъ прибавить: "Боже мой! какой это могучій человѣкъ"! И тогда мнѣ чудится, что я въ Годбекѣ, моей родинѣ и смотрю на сильный морской приливъ...
Несмотря на постоянныя подтруниванья, дружба Фаржасса къ Косталлѣ была неподдѣльно искренняя. Тереза это знала. Вѣрнымъ инстинктомъ любящей женщины она чувствовала, что въ немъ Мишель имѣетъ не только вѣрнаго друга, но и безцѣннаго совѣтника. Такъ какъ, съ своей стороны, Камиллъ признавалъ въ Терезѣ приблизительно тѣ-же самыя достоинства, какія она находила въ немъ, то ихъ взаимная симпатія съ теченіемъ времени, обратилась въ доброе товарищество. Ежедневно отъ пяти до шести часовъ они мѣнялись своими мыслями на счетъ ихъ общаго любимца.
-- Но, наконецъ, возразила Тереза, какая-же можетъ быть цѣль у негодяя, написавшаго эту статью?.. Мишеля ни въ чемъ нельзя упрекнуть!..
-- Безъ сомнѣнія... Только вы знаете такъ-же хорошо, какъ и я, что окружающіе его не похожи на него.
-- Вы говорите объ Эдуардѣ?
-- Да, чортъ возьми, объ Эдуардѣ! Этотъ проклятый Эдуардъ -- болячка, живая рана нашего друга. Вы сейчасъ говорили, что намеки "Отщепенца" -- двусмысленны, это совершенно вѣрно! но всякому, кто умѣетъ читать между строкъ, ясно, что дѣло идетъ объ Эдуардѣ...
-- Это правда, я тотчасъ-же подумала о немъ.
-- Чортъ возьми! И весь свѣтъ сдѣлалъ или сдѣлаетъ то же. но только не Мишель! Попробуйте сказать ему, что его милый Эдуардъ занимается грязными дѣлишками. Развѣ онъ повѣрилъ намъ хоть разъ, когда мы пробовали открыть ему глаза? Развѣ онъ вамъ повѣритъ, развѣ онъ мнѣ повѣритъ сегодня больше, чѣмъ прежде? И думать объ этомъ нечего! Вѣдь вы знаете, до чего онъ слѣпъ во всемъ, что касается этой аптипатичной личности? Онъ расхохочется намъ въ лицо и скажетъ, что мы ревнуемъ его къ Эдуарду. И если будутъ разоблачать интриги, которыя изподтишка ведетъ эта хитрая лисица, какъ гражданинъ Виндексъ намѣренъ это сдѣлать, я держу пари, что Мишелъ готовъ будетъ броситься въ воду, чтобы спасти брата, хоть-бы самому пришлось утонуть вмѣстѣ съ нимъ. Вотъ этого-то я и боюсь!..
Раздался громкій звонокъ, они смолкли, смотря другъ на друга съ мучительнымъ безпокойствомъ. Въ передней скрипнулъ полъ подъ тяжелыми шагами; вошелъ Косталла съ осунувшимся лицомъ, съ котораго не могла согнать слѣдовъ волненія его продолжительная прогулка. Онъ молча протянулъ обоимъ руку, тяжело опустился въ кресло и тихо промолвилъ:
-- Ахъ, друзья мои, я пропалъ!..
Фаржассъ привскочилъ.
-- Гмъ!.. Что?.. Что случилось? коротко спросллъ онъ.
Косталла, въ нѣсколькихъ словахъ, сообщилъ о происшедшемъ, о своемъ раздраженіи, когда ему сообщили о статьѣ "Отщепенца", о колкихъ намекахъ правой, вынудившей его взойти на трибуну, объ оскорбительныхъ восклицаніяхъ, которыя посыпались на него со всѣхъ сторонъ палаты, о томъ какъ сначала онъ хладнокровно отражалъ удары своихъ противниковъ, а затѣмъ, поддавшись гнѣву, закончилъ хорошо начатую рѣчь ярой бранью.
-- Успокойся, другъ мой, прошу тебя, сказала нѣжно Тереза; ты ужъ довольно надѣлалъ себѣ вреда... не говори больше... помолчи...
И она пожимала его неподвижно свѣсившуюся, руку, тихо отирала платкомъ его лобъ, между тѣмъ Камиллъ ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, засунувъ руки въ карманы жилета, и бѣшено ворчалъ:
-- Проклятая глотка!.. Вѣчно орудовать только глоткой!.. Скоро понадобиться надѣвать тебѣ намордникъ всякій разъ, какъ ты пойдешь въ палату. Ты испортилъ все дѣло.
-- Послушайте, Камиллъ, теперь, право, не время такъ огорчать его, сказала Тереза.
-- Не желаете-ли, чтобы я говорилъ ему комплименты?.. Теперь пиши пропало. Ты хочешь управлять Франціей, быть государственнымъ человѣкомъ, настоящимъ, какіе были прежде, во времена реставраціи іюльской монархіи, а между тѣмъ, бросаешься глупо, какъ быкъ на всякую тряпку, красную или бѣлую, какой тебя дразнятъ... Ахъ! твой крестникъ можетъ похвастать, что не даромъ потерялъ время сегодня.
При этихъ словахъ Косталла выпрямился и произнесъ съ удивленіемъ.
-- Мой крестникъ? На кой чортъ ты его приплелъ.
-- И ты объ этомъ спрашиваешь? Эхъ, мой милый, да вѣдь онъ герой сегодняшняго дня!.. Привѣтствуй, пожалуйста, въ его лицѣ блестящаго сотрудника "Отщепенца", автора статьи, которая такъ прекрасно на тебя подѣйствовала..
-- Какъ!.. Это онъ?.. Мнѣ слѣдовало-бы догадаться. Неужели я на каждомъ шагу буду встрѣчаться съ этимъ негодяемъ?
-- Я боюсь этого... Но не въ томъ дѣло... Ты видѣлъ твоего брата?
-- Нѣтъ, онъ не былъ въ палатѣ.
-- Неудивительно, онъ такъ занятъ! Поэтому ты еще не знаешь, что думаетъ объ этой статьѣ Эдуардъ?
-- Онъ долженъ думать какъ я, какъ весь свѣтъ, что это безчестная клевета.
-- Очевидно... Но мнѣ все-таки было интересно знать его личное мнѣніе.
-- Почему-же непремѣнно его, а никого другого?
Камиллъ пристально посмотрѣлъ ему въ лицо и послѣ минутнаго колебанія сказалъ:
-- Почему? ты спрашиваешь почему?.. Ну такъ, мой другъ, изъ простаго любопытства... Не будемъ больше говорить объ этомъ. Я сейчасъ полечу въ палату: мнѣ интересно знать, какъ окончилось засѣданіе послѣ твоего ухода. Не могу утверждать, но мнѣ кажется, что тамъ всѣ передрались. Подожди меня здѣсь, въ полчаса я успѣю съѣздить, навести справки и вернуться.
Выходя изъ залы, онъ остановился и держась за ручку полуотворенной двери прибавилъ:
-- По крайней мѣрѣ, ты хорошо-ли работалъ глоткой, скотина?
-- На этотъ счетъ можешь быть спокоенъ... Я былъ въ голосѣ! отвѣтилъ Мишель, невольно улыбаясь.
-- Въ такомъ случаѣ дѣло можетъ быть не такъ плохо, какъ ты думаешь, отвѣчалъ Фаржассъ.
-- Молодецъ, сказалъ Косталла по уходѣ друга и, помолчавъ минуту, прибавилъ: еслибъ ты знала, милая Тереза, какъ я нуждаюсь въ его любви, а еще болѣе въ твоей, въ критическіе часы моей жизни.
-- Если такъ, мой другъ, отчего же ты не приходишь сюда чаще? Вчера я разсчитывала, что ты завернешь изъ парламента. Вѣдь я жду тебя каждый день, каждый часъ! Кажется, у тебя было дѣло въ Суази... Ты очень часто ѣздишь туда, въ Суази... я не упрекаю тебя за это, избави Боже! Ты имѣешь полное право: проводи тамъ всѣ вечера, если это тебѣ нравится. Только зачѣмъ же говорить тогда, что тебѣ хорошо здѣсь. Ты самъ видишь, что тебѣ лучше въ другихъ мѣстахъ. Это совершенно естественно и я не хочу стѣснять тебя.
Мелодичный голосъ Терезы всегда дѣйствовалъ на Косталлу успокоительно, какъ бы тихо убаюкивалъ его. Нѣжный упрекъ, слышавшійся въ словахъ Терезы, ея блѣдное, печальное лицо, преждевременно посѣдѣвшіе волосы, воспоминаніе о прежнихъ счастливыхъ дняхъ, среди которыхъ увядала ея жизнь, все говорило Мишелю, какъ еще сильно любила его эта женщина.
-- Ахъ! отвѣчалъ онъ съ такимъ чувствомъ, которое она не привыкла слышать въ его голосѣ,-- я очень виноватъ передъ тобою, бѣдная моя Тереза!.. Ты была счастье, прочное, спокойное, глубокое, я пожертвовалъ тобою для другихъ, которыя были... что... По правдѣ сказать тебѣ, я даже этого не понимаю: минутный капризъ, моментъ наслажденія и затѣмъ пустота... Простишь ли ты меня, Тереза?
-- Это ужъ давно прошло, дорогой другъ. Оставь въ покоѣ прошедшее, прошу тебя, не буди во мнѣ злыхъ чувствъ, не омрачай той свѣтлой, какъ кристаллъ, привязанности, которую я теперь питаю къ тебѣ. Будь умникъ, не говори объ этомъ, даже не думай. Ты слишкомъ возбужденъ сегодня, ты не понимаешь, что говоришь, но вѣрь мнѣ... Хочешь подушку подъ голову?.. Вотъ эта очень мягкая, прислонись къ ней. Такъ... Закрой глаза... И теперь спи, я не буду шумѣть...
Лежа съ полузакрытыми глазами, Косталла видѣлъ, какъ она тихо ходила по комнатѣ. Когда она подкладывала ему подъ голову подушку, онъ почувствовалъ на лбу легкое прикосновеніе ея пальцевъ, которое въ первый разъ въ жизни заставило его понять всю прелесть цѣломудренной ласки. Но онъ не заснулъ, снова заговорилъ медленно, съ прежнимъ нѣжнымъ чувствомъ:
-- Послушай, дорогой другъ, я утомленъ, утомленъ честолюбіемъ, интригами, безплодною борьбою; мнѣ надоѣла популярность, мнѣ опротивѣло все, кромѣ любви. Если хочешь -- уѣдемъ отсюда... Я увезу тебя въ счастливый край, гдѣ я родился. Мнѣ хотѣлось бы показать тебѣ также Италію, Венецію, Флоренцію, Римъ, Неаполь, всѣ тѣ чудныя мѣста, гдѣ легче живется и слаще любится.
И пошелъ, и пошелъ... Онъ говорилъ о музеяхъ, дворцахъ, чудесныхъ садахъ, величественныхъ развалинахъ, которыя они будутъ посѣщать вмѣстѣ, начавъ жить общею жизнью. Какъ ни усталъ и ни ослабѣлъ Косталла въ этотъ убійственный для него день, но его мозгъ еще работалъ механически, почти безъ всякаго участія воли и мысли. Образы продолжали возникать въ его мысляхъ, хотя эти мысли но дѣлали ровно ничего, чтобы ихъ вызвать, находясь въ такомъ же оцѣпенѣніи, какъ и его тѣло; а плавныя фразы лились у него безъ всякаго усилія, подобно тому, какъ бьетъ вода изъ неисчерпаемаго родника.
Его слова сначала вызвали улыбку на лицѣ Терезы; тайное чувство, подсказываемое глубокимъ знаніемъ этого человѣка, предостерегало ее не относиться серьезно къ соблазнительному плану путешествія вдвоемъ. Но мало-по-малу, она бросила вышивку въ рабочую корзину, перестала улыбаться, перестала находить, что его слова безуміе. Она стала слушать его внимательно, увлеклась, какъ онъ самъ, рисуемыми имъ, чудными картинками; ея лицо засіяло невыразимымъ счастьемъ, которое онъ ей сулилъ. Нагнувшись впередъ, чтобы лучше слышать своего друга, съ блестящими, влажными, полными небесной радости глазами, она чувствовала, какъ ея мысль, витая вслѣдъ за его мыслью черезъ горы, моря и равнины, паритъ въ свѣтлыхъ пространствахъ. Снова побѣжденная обманчивыми чарами краснорѣчивыхъ словъ любимаго человѣка, она шепчетъ:-- еслибъ это была правда!.. Уѣхать, уѣхать съ нимъ, какое счастье!!...
Вдругъ дверь отворилась и Фаржассъ, какъ вихрь, влетѣлъ въ комнату.
-- Великая новость, дѣти мои, кричалъ онъ, министерство болѣе не существуетъ! Честь имѣю привѣтствовать господина перваго министра, прибавилъ онъ, низко кланяясь Мишелю.
Косталла вскочилъ.
-- Ты съ ума сошолъ?! воскликнулъ,
-- Не больше тебя, великій человѣкъ!.. Послѣ твоего ухода засѣданіе продолжалось. Собирали голоса о проектѣ уменьшенія налога на сахаръ, представленномъ министерствомъ и которымъ онъ очень дорожилъ. Союзъ правой съ крайней лѣвой, только что заключенный на зло тебѣ, не успѣлъ еще расторгнуться. Кабинетъ оказался въ меньшинствѣ... Онъ выходитъ въ отставку... А такъ какъ въ палатѣ ты одинъ только можешь составить новый кабинетъ и твоя рѣчь, не смотря на бѣшеный ея конецъ, содержала въ себѣ, какъ всѣ говорятъ, настоящую государственную программу, то президентъ республики волей неволей, долженъ поручить тебѣ образованіе новаго кабинета... Ну, что скажешь объ этомъ періодѣ? Если-бы я такъ же хорошо говорилъ передъ публикой, какъ теперь, то я также былъ бы министромъ!..
Мишель, стоя, слушалъ его съ величайшимъ вниманіемъ. Онъ сдѣлалъ ему еще нѣсколько вопросовъ такимъ отрывочнымъ тономъ, который выдавалъ его сильное внутреннее волненіе и затѣмъ принялся ходить взадъ и впередъ по комнатѣ. Усталость, которая за минуту передъ тѣмъ выражалась на его лицѣ и во всей его фигурѣ, вдругъ исчезла. Онъ гордо поднялъ голову, закинулъ назадъ волосы и сталъ поглаживать бороду; его широкія ноздри надменно раздувались, какъ будто-бы власть, которой онъ такъ долго добивался и теперь, но видимому достигъ, наполняла ихъ восхитительнымъ ароматомъ. Возвращеніе Камилла, важныя вѣсти, которыя онъ принесъ, возвратили къ дѣйствительности его умъ, предававшійся пустымъ мечтамъ. И теперь его безпокойныя измѣнчивыя мысли полетѣли безъ оглядки въ совершенно противуположное направленіе.
При первыхь словахъ Фаржасса и при видѣ, какъ выпрямился Мишель, Тереза поняла, что напрасно она дозволила своему сердцу увлечься несбыточной надеждой. Она откинулась назадъ, тихо, какъ гнется лилія, когда ломается стебель, прижала руку къ сердцу и поблѣднѣла, какъ полотно. Но эти нѣмыя страданія не привлекали вниманія мужчинъ: они говорили очень оживленно и не думали о Терезѣ, смотрѣвшей на нихъ помутившимся, полнымъ отчаянія, взоромъ. Прижавшись въ глубь кресла, она сидѣла неподвижно, оцѣпенѣвъ, какъ птичка, пораженная въ небѣ громовымъ ударомъ. И зачѣмъ она вѣрила въ возможность того счастья, о которомъ онъ теперь, конечно, забылъ? Но въ этомъ, героическое созданіе винило не его, а самое себя.-- Зачѣмъ, думала она, зачѣмъ было слушать его? Зачѣмъ я повѣрила тому, чѣму онъ самъ не вѣрилъ"?-- Она вздохнула, провела рукой но лицу, и тѣмъ все кончилось. Когда она снова взяла работу и стала вышивать, Косталла обернулся къ ней съ сіяющимъ лицомъ.
-- Ну, Тереза, сказалъ онъ, ты молчишь... Какъ думаешь ты о томъ, что мнѣ предстоитъ?
Она подняла голову, и пристально смотря на него своими спокойными глазами, отвѣтила:
-- Я думаю, что незачѣмъ было говорить мнѣ объ Италіи, и что ты не имѣлъ ни малѣйшей охоты туда ѣхать.
Онъ смутился, но черезъ минуту произнесъ:
-- Ты ошибаешься... Правда, я немного увлекся, но, клянусь тебѣ, я говорилъ искренно.
-- Да, мой другъ, я знаю это... Я хорошо тебя знаю!.. Ты всегда искрененъ, но только часто мѣняешь свою искренность, вотъ и все.
-- Это, вскричалъ Фаржасъ, расхохотавшись, прекрасное опредѣленіе оппортунизма въ чувствахъ... Браво, Тереза!.. А теперь, Мишель, за дѣло! Устраивай твое министерство... Прощайте мой другъ, вы ангелъ, я вамъ говорю это... потому что онъ, неблагодарный, этого не говоритъ вамъ.
Мишель подошелъ къ ней и протянулъ руку.
-- Совершенная правда, сказалъ онъ, я и въ отношеніи тебя дурно велъ себя сегодня, милая Тереза... Не понимаю какъ это происходитъ... Это, просто, фатализмъ... Еслибъ ты только знала, какъ нѣжно я люблю тебя!
Она встала и, съ благороднымъ достоинствомъ, промолвила:
-- Постарайся быть великимъ человѣкомъ: вотъ все, чего я отъ тебя требую!..
Они ушли. Она осталась одна въ комнатѣ и стояла неподвижно, пока глухой стукъ запиравшейся двери не раздался по всему дому. Тогда она бросилась на диванъ, надъ которымъ висѣлъ большой портретъ ея друга и, уткнувъ лицо въ подушку, горько зарыдала. А онъ, въ золоченой рамѣ, изъ лавровыхъ листьевъ, казалось, давилъ своею атлетическою силой распростертое у ногъ его слабое, любящее существо.