XI.

Слѣпая Сесиль.

Каждое утро, прежде чѣмъ покинуть свой великолѣпный домъ и окунуться въ шумный водоворотъ ежедневныхъ трудовъ и удовольствій, толстый Динандье тихонько стучался въ дверь будуара своей слѣпой дочери Сесиль. Она издали слышала тяжелые шаги отца, несмотря на турецкіе ковры, покрывавшіе лѣстницу, и нѣжнымъ, мелодичнымъ голосомъ, заставлявшимъ трепетать сердце милліонера, отвѣчала: "войдите, папа!"

-- Здравствуй, Сесиль, хорошо ли ты спала, моя голубушка, произносилъ онъ голосомъ, напоминавшимъ шумъ кузнечныхъ мѣховъ, и входилъ въ комнату.

Тогда Сесиль вставала съ кресла, протягивала руки и прижималась къ его громадной груди. Онъ цѣловалъ ее въ обѣ щеки настолько нѣжно, насколько это было возможно подобному звѣрю, и, усадивъ ее снова на кресло, помѣщался подлѣ нея. Ихъ разговоръ длился около получаса.

Она не могла его видѣть и никогда не видала, что нѣсколько вознаграждало ее за великое несчастіе быть слѣпой. Какъ она себѣ его представляла, трудно было сказать. Ей ясно было одно: что онъ большихъ размѣровъ и что голосъ его не музыкальный, какъ у нѣкоторыхъ лицъ, а глухой, порывистый, словно онъ съ трудомъ переводилъ дыханіе. Но онъ всегда былъ добръ и нѣженъ къ ней, никогда не сказалъ ей ни одного непріятнаго слова и окружалъ ее самыми трогательными попеченіями. Потому эта хорошенькая, утонченная, высоко-образованная молодая дѣвушка двадцати двухъ лѣтъ, съ чувствами и вкусами рѣзко противоположными чувствамъ и вкусамъ Динандье, питала къ нему пламенную любовь. Чувство ея къ матери ограничивалось требованіями набожности и приличія. У г-жи Динандье отъ природы былъ не очень пріятный характеръ, а развратная жизнь мужа и рожденіе слѣпой дочери еще болѣе ожесточила ее. Она обходилась грубо съ бѣднымъ ребенкомъ, упрекала свою дочь за то, что она слѣпая, и старалась дѣлать непріятности мужу дурнымъ обращеніемъ съ дочерью. Динандье, наконецъ, вышелъ изъ терпѣнія и за нѣсколько лѣтъ передъ тѣмъ выгналъ ее изъ дома, назначивъ ей громадное содержаніе подъ условіемъ, чтобы она не безпокоила его и не мучила дочери своимъ присутствіемъ. Она вознаграждала себя за это изгнаніе обширной благотворительной дѣятельностью и постоянными жалобами на безнравственность мужа.

Съ другой стороны Динандье выказалъ въ своихъ попеченіяхъ о дочери тотъ удивительный тактъ и замѣчательную ловкость, которыя отличали его въ финансовыхъ дѣлахъ. Онъ отыскалъ даму среднихъ лѣтъ, хорошаго семейства, набожную, и высокообразованную, которой и поручилъ воспитаніе дѣвочки. Ей было довѣрено нанимать лучшихъ профессоровъ но всѣмъ отраслямъ знаній и искуствъ, къ которымъ Сесиль обнаруживала склонность. Помощницами у нея были двѣ молодыя дѣвушки, исполнявшія должности секретарей и компаньонокъ. Онѣ читали Сесилъ, разговаривали съ нею, записывали ея мысли и забавляли ее разсказами обо всемъ, что видѣли и слышали. Огецъ требовалъ только одного; чтобъ всѣ ея желанія немедленно исполнялись. Она однажды выразила желаніе слышать Альбани, пѣвшую въ то время въ Лондонѣ, и ее выписали за двадцать пять тысячъ франковъ. Въ тоже время свинообразный звѣрь имѣлъ настольно деликатности, что запрещалъ говорить дочери, какъ дорого стоили ея капризы.

Спустя нѣсколько дней, послѣ совѣщанія въ домѣ маркиза Рошерэ, Динандье, входя утромъ въ комнату дочери съ особенной теплотой произнесъ свои обычныя слова:

-- Здравствуй, Сесиль, какъ ты спала моя голубушка?

Его громовой голосъ дрожалъ отъ радостнаго волненія, и слѣпая тотчасъ это замѣтила. Она провела рукой по его лицу и нѣжно спросила?

-- Что съ вами, папа? Вы въ очень хорошемъ настроеніи духа. Случилось что-нибудь пріятное? Вамъ удалось какое нибудь крупное дѣло?

-- Можетъ быть, отвѣчалъ онъ: если ты исполнишь мое желанье.

-- Какое папа? Вы знаете, что ваше счастье для меня все на свѣтѣ.

Она повернула къ нему свое сіявшее радостью лицо. Увы! ея прекрасные голубые глаза, не имѣли никакого выраженія, но всѣ черты ея лица говорили до того краснорѣчиво, что заставляли забывать о недостаткѣ зрѣнія.

Онъ потрепалъ ее по блѣдной щекѣ своей громадной пухлой рукой и погладилъ ея великолѣпные русые волосы, ниспадавшіе роскошной волной на ея плечи. На ней былъ изящный бѣлый кашемировый халатъ на шелковой подкладкѣ, рельефно обрисовывавшій ея граціозную фигуру. Не было ничего удивительнаго, что въ присутствіи такой цѣломудренной чистоты и невинности, вся грубая сторона натуры Динандье немедленно стушевывалась.

-- Голубушка, моя Сесиль, началъ онъ нерѣшительнымъ тономъ, сознавая всю отвратительность взятой на себя задачи: ты уже женщина. Тебѣ почти двадцать два года.

-- Не почти, а уже минуло двадцать два года, три мѣсяца тому назадъ папа.

-- Я знаю... я знаю... Сесиль... а твой отецъ все старѣетъ... толстѣетъ... и уже не такъ твердъ на ногахъ, какъ бывало. Онъ не можетъ жить вѣчно.

Странно, но трогательно звучалъ глухой голосъ миліонера.

Сесиль схватила его руку, чтобъ убѣдиться, не боленъ ли онъ.

-- Вы не больны, папа? Ничего не случилось?

-- Я никогда въ жизни не чувствовалъ себя лучше, произнесъ со смѣхомъ Динандье: но это не можетъ продлиться долго. Ты знаешь, дитя мое, я долженъ думать о твоей будущности. Ты втрое моложе меня. Что будетъ съ тобою, когда меня не станетъ?

Она задумалась, зная очень хорошо, на что намекалъ ея отецъ.

-- Но я совершенно счастлива, папа, сказала она послѣ минутнаго молчанья: мнѣ ничего не надо. А еслибъ Богу угодно было призвать васъ къ себѣ, мнѣ осталась бы религія. Я все таки буду счастлива, служа Богу и молясь о васъ.

И она крѣпко сжала его руки.

Слезы показались на глазахъ Динандье, и онъ не могъ произнести ни слова отъ волненія. Сесиль это тотчасъ замѣтила.

-- Что съ вами, папа, вы плачете? спросила она.

-- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ, сдѣлавъ надъ собою усиліе: ты ангелъ, Сесиль, твой голосъ и твоя доброта трогаютъ мое сердце. Я не могу слышать, чтобы ты такъ говорила. Ты моя единственная надежда въ жизни, а ты всегда говоришь, словно ты недовольна, и желала бы другого существованія. Кажется, я старался всячески сдѣлать твою жизнь счастливой.

-- О, да, папа. Я ни въ чемъ не нуждаюсь. Только я желала бы видѣть васъ и всѣ прелести, о которыхъ мнѣ говоритъ г-жа Ортансъ, моя подруга Моника, и всѣ добрые люди, которыми ты окружаешь меня. Но право, даже неблагодарно желать этого. Вы не можете сдѣлать для меня ничего большаго, развѣ только оставаться подолѣе со мною.

-- Нѣтъ, Сесиль, я могу и долженъ сдѣлать для тебя нѣчто, безъ чего наше счастье не полно. Ты знаешь, Сесиль, что если ты умрешь, не выйдя замужъ, то я останусь безъ наслѣдника. Все мое громадное богатство пойдетъ чортъ знаетъ куда. Оно будетъ расхищено нотаріусами, судьями и другими разбойниками, которыхъ общество создало въ своей средѣ. О, проклятыя отродья древней тираніи, напустившей ихъ, какъ ужасныя трихины на политическое тѣло націи.

Онъ говорилъ съ дикимъ жаромъ, заимствуя сравненія изъ своего прежняго ремесла. По временамъ толстый Динандье смотрѣлъ ясно на предметы и, выражая радикальныя мнѣнія, гнѣвно протестовалъ противъ презрѣнія, съ какимъ относились къ нему аристократическіе и образованные классы.

-- Но, папа, отвѣчала молодая дѣвушка:-- къ чему мнѣ ваше богатство? У меня такъ мало потребностей. Послѣ же васъ можно все отдать церкви.

-- Церкви? воскликнулъ Динандье, забывшись и топая ногой такъ сильно, что вся комната затряслась. Никогда! Отдать мои милліоны церкви? Чтобъ она расточала ихъ развратнымъ патерамъ, блестящимъ кардиналамъ и монастырямъ...

Тутъ онъ внезапно остановился.

Сесиль, закрывъ лицо руками и горько рыдая, произносила сквозь слезы:

-- Боже мой! Боже мой! Прости ему это прегрѣшенье!

Динандье былъ внѣ себя отъ отчаянія.

-- О, Сесиль, Сесиль, успокойся, воскликнулъ онъ: не принимай моихъ словъ за серьёзное. Я только пошутилъ. Я сдѣлаю все, что ты пожелаешь, только перестань плакать и прости своего стараго отца.

Онъ всталъ и хотѣлъ позвать на помощь г-жу Ортансъ, но Сесиль схватила его за руку.

-- Нѣтъ, промолвила она: -- уже прошло. Я виновата, что такъ беру все къ сердцу, но вы знаете, папа, что на счетъ религіи мы съ вами не сходимся.

-- Это проклятый аббатъ Дюпрэ напичкалъ ее такими нелѣпостями, подумалъ старикъ: я его спущу подъ какимъ-нибудь предлогомъ.

-- Сесиль, будь благоразумна, произнесъ онъ громко:-- я беру назадъ свои слова, повторяю, что не хочу оставить своего богатства церкви. Я лучше брошу его въ море. Но, голубушка, хорошо бы было передать его наслѣднику, красивому мальчику или хорошенькой дѣвочкѣ -- моему внуку или внучкѣ. Что ты на это скажешь? Развѣ не было бы высшимъ счастьемъ имѣть маленькаго ребенка, съ твоими голубыми, но зрячими глазками, который бѣгалъ бы вокругъ тебя, топая крошечными ноженками, обнималъ бы тебя пухлыми рученками и кричалъ бы: мама! мама!

Толстый Динандье дошелъ до настоящаго краснорѣчія, благодаря искренности, своего желанія имѣть наслѣдника, и его слова сильно подѣйствовали на Сесиль, пылкое воображеніе которой дополнило набросанную отцомъ картину.

-- Правда, это было бы большее счастье, отвѣчала она съ тяжелымъ вздохомъ и качая головой; но для меня оно невозможно.

-- Отчего же моя радость? воскликнулъ старикъ Динандье:-- это совершенно возможно. Подумай, еслибъ еще этотъ ангелъ назывался княземъ гм! княземъ Бальтазаромъ?

-- Княземъ Бальтазаромъ? Какъ странно!

-- Развѣ ты слыхала объ этомъ молодомъ человѣкѣ?

-- Неужели, папа, въ настоящее время существуетъ человѣкъ, по имени князь Бальтазаръ?

-- Да, живетъ и процвѣтаетъ. Это самый изящный свѣтскій франтъ, членъ Джокей-Клуба, рослый, красивый. Онъ принадлежитъ къ одному изъ древнѣйшихъ родовъ Венгріи, и владѣетъ цѣлымъ княжествомъ въ двѣсти тысячъ гектаровъ, очень мало приносящихъ, но незаложенныхъ евреямъ. Но отчего ты спросила, существуетъ ли князь Бальтазаръ?

-- Такъ ничего, глупость. Нѣсколько времени тому назадъ, Моника читала мнѣ одну англійскую поэму, въ которой говорилось о "гордомъ князѣ Бальтазарѣ".

-- Такъ что же?

-- Однажды, Моника, Флорибелла и я, для шутки, вздумали придумывать, какимъ именемъ желали бы мы, чтобъ назывались наши женихи.

-- А, вы иногда думаете о женихахъ? воскликнулъ, съ сіяющимъ лицомъ, Динандье.

-- Такъ, для смѣха! Надо же иногда подурачиться.

-- Конечно.

-- Ну, я и выбрала себѣ Бальтазара, думая что такого имени теперь уже болѣе нѣтъ.

-- Ah! la! la! воскликнулъ Динандье торжественнымъ голосомъ, заставившимъ вздрогнуть молодую дѣвушку:-- какое счастливое предзнаменованіе! Такъ знай, Сесиль, что князь Артусъ Бальтазаръ не только существуетъ...

-- Артусъ?

-- Да, такъ что же?

Сесиль закрыла лицо руками, чтобы скрыть румянецъ, покрывшій ея щеки.

-- Это одно изъ любимѣйшихъ моихъ именъ. Оно встрѣчается у Тенисопа.

-- Какого Тенисона?

-- А это англійскій поэтъ.

-- Я тебя не понимаю. Ты все живешь среди англичанъ, нѣмцевъ, итальянцевъ. Точно не довольно Виктора Гюго? Ну, кто же былъ твой Артусъ?

-- Король. Онъ учредилъ знаменитый орденъ Круглаго Стола.

-- Что же, играли въ винтъ или въ преферансъ на кругломъ столѣ? Артусъ тоже силенъ въ картахъ.

-- О нѣтъ, они были благородные рыцари, и считалось величайшей честью принадлежать къ этому ордену.

-- Гм! промолвилъ Динандье, пожавъ плечами.

Онъ не могъ сказать, чтобъ новѣйшій Артусъ былъ благороднѣйшимъ рыцаремъ, но, во всякомъ случаѣ, годился ему въ зятья. Князь Бальтазаръ имѣлъ блестящее положеніе въ Парижѣ. Мать его была француженка изъ древняго аристократическаго рода въ Анжу, и въ гербѣ венгерскаго князя были геральдическіе знаки французскихъ королей. Но какъ узналъ объ этомъ толстый Динандье? Ему сообщилъ эти подробности Галюшэ, по словамъ котораго князь Бальтазаръ, имѣвшій самыя блестящія связи въ Парижѣ, Будапестѣ, Вѣнѣ и Лондонѣ, былъ какъ бы созданъ для того, чтобъ сдѣлаться его зятемъ.

Но Сесиль инстинктивно поняла, что эта романическая идиллія заходитъ слишкомъ далеко.

-- Вотъ видите, папа, какъ опасно читать слишкомъ много романтичныхъ поэтовъ, сказала она: -- это стеченіе обстоятельствъ очень странное, но серьёзнаго тутъ нѣтъ ничего. Этотъ князь Артусъ или Бальтазаръ никогда не можетъ жениться на мнѣ.

-- Напротивъ, это дѣло очень серьёзное. Князь Артусъ Бальтазаръ проситъ твоей руки.

Это была неправда, но Динандье такъ желалъ выдать замужъ свою дочь за князя, что не много опередилъ событія.

-- Папа! промолвила слѣпая, вспыхнувъ.

-- Да. Нотаріусъ Галюшэ, очень серьёзный человѣкъ, предложилъ мнѣ это дѣльце.

-- Какъ ужасно! Онъ меня не знаетъ и никогда меня не видалъ. Отъ него скрыли, конечно, что я слѣпа.

-- Онъ все знаетъ! Онъ видалъ тебя въ Булонскомъ лѣсу и знаетъ, что ты ангелъ.

-- Погодите, произнесла она повелительнымъ тономъ: -- онъ знаетъ также, что я богата. Я все теперь понимаю. Если вы меня любите, папа, то избавите отъ этого униженія. Пожалѣйте хоть мою слѣпоту: я не акція, нельзя меня продавать и покупать. Не будемъ болѣе говорить объ этой глупости. Господь прямо отмѣтилъ, что я не невѣста. Я это всегда понимала. Хотя... еслибъ...

Она задумалась и передъ ея слѣпыми глазами, казалось, носилось какое-то счастливое видѣнье.

-- Хотя что?

-- Нѣтъ, произнесла она, словно очнувшись, и голосъ ея звучалъ твердо и рѣшительно:-- это невозможно. Вы, дѣйствительно, любите меня, папа?

-- Люблю ли я тебя, Сесиль?

И въ его голосѣ было столько чувства, что она, не дожидаясь прямого отвѣта, продолжала.

-- Такъ никогда не говорите мнѣ болѣе объ этомъ. Это меня оскорбляетъ.

-- Хорошо, Сесиль. Я не хочу тебя огорчать, но не огорчай и ты меня. Однако, я заболтался съ тобою. Меня ждутъ въ одинадцать часовъ.

Онъ видѣлъ, что въ настоящую минуту не слѣдовало болѣе настаивать, но ни мало не отказался отъ осуществленія своей завѣтной мысли, тѣмъ болѣе, что слова Сесиль "хотя... еслибъ" подавали ему большую надежду. Старый милліонеръ былъ хитрый человѣкъ и онъ мысленно окончилъ эту начатую фразу: "хотя... еслибъ онъ дѣйствительно меня видѣлъ и искренно полюбилъ меня, то можно было бы подумать объ его предложеніи".

Онъ не очень ошибался. Бѣдная слѣпая жаждала любви, и религіозный мистицизмъ ея не удовлетворялъ.

-- Да, разсуждалъ самъ съ собою Динандье, спускаясь по великолѣпной лѣстницѣ своего роскошнаго дома: -- ихъ надо случайно свести и пусть блестящій членъ Джокей-Клуба самъ постарается взять призъ.

И среди всѣхъ трудовъ и удовольствій, наполнявшихъ обычный день милліонера, онъ не разставался съ этой мыслью.