ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.

ДОМА И ВЪ СУДѢ.

I.

До чего доходила экономія генерала Джобсона.

Въ блѣдныя, сѣрыя сумерки ранняго іюльскаго утра, шелъ по Кларджесъ-Стриту къ Мэферу человѣкъ, повергнутый или въ уныніе или въ отчаяніе. Отъ духоты онъ снялъ шляпу и лицо его было блѣдное, испитое. Рѣдѣющія, съ просѣдью волосы, нахмуренныя брови, приподнятыя къ верху ноздри, темныя линіи подъ глазами, выпуклыя жилы на вискахъ, преждевременныя морщины въ углахъ рта, крѣпко сжатыя губы, и вообще всѣ черты его лица дышали напряженіемъ мысли и чувствъ, безпокойствомъ, гордостью и сознаніемъ силы.

Это былъ Тадеусъ Джобсонъ.

Прошло болѣе четырехъ лѣтъ и онъ возвращался домой съ поздняго засѣданія палаты общинъ, гдѣ засѣдалъ въ качествѣ депутата Линчестера.

Его жизнь во все это время была трудовая, дѣятельная, самоуничтожающая, что ясно видно по его лицу и слегка сгорбленной спинѣ. Довольно было взглянуть на него, чтобъ сказать, что этотъ человѣкъ мыслилъ, а слѣдовательно страдалъ.

Нельзя мыслить, не страдая, потому что мысль просвѣтляетъ человѣка, научаетъ его видѣть добро и зло, сознавать правду и неправду. Джобсонъ жилъ на свѣтѣ не для того, чтобъ быть жертвою его минутныхъ настроеній, но чтобъ изучать свѣтъ и если возможно руководить имъ. И онъ изучалъ свѣтъ съ благородной цѣлью усовершенствовать его. Но еслибъ онъ когда-нибудь имѣлъ время предложить вопросъ Пиѳіи, возсѣдающей во внутреннемъ святилищѣ каждой человѣческой души, то она отвѣтила бы ему, что онъ изучалъ свѣтъ также и для того, чтобъ властвовать надъ нимъ. Онъ отличался тѣмъ духомъ властительства, который такъ рѣдко торжествуетъ и тайной, быть можетъ, безсознательной силой, руководившей его жизнью, было стремленіе достичь власти, сдѣлаться вожакомъ людей, ради достиженія идеальной цѣли общаго блага. Впрочемъ, не одна эта сила побуждала его къ дѣятельности; онъ былъ человѣкъ религіозный, хотя его религія состояла не въ слѣпой вѣрѣ или суевѣріяхъ, а въ глубокомъ, сознательномъ убѣжденіи, что есть Богъ и что люди могутъ достичь идеальнаго совершенства. Его кругозоръ не былъ ограниченъ временемъ и онъ открыто признавалъ, что конечное и высшее развитіе жизни внѣ міра сего. Высказывая подобное убѣжденіе, онъ доказывалъ, что имъ руководитъ не одно самолюбіе, такъ какъ на него смотрѣли за это съ циничнымъ презрѣніемъ многіе, содѣйствіе и сочувствіе которыхъ были необходимы для его торжества.

Однимъ изъ принциповъ его религіи была искренность, а искренность порождаетъ много враговъ.

Работая за троихъ и будучи въ одно и тоже время писателемъ, мыслителемъ, политическимъ дѣятелемъ, членомъ общества, главою семьи и прихожаниномъ своей церкви, онъ оставался тѣмъ же честнымъ, великодушнымъ и смѣлымъ человѣкомъ, какимъ мы его видѣли до сихъ поръ. Его смѣлость была изъ тѣхъ, которыя въ случаѣ успѣха называются геніемъ, а въ случаѣ неудачи безуміемъ.

Джобсонъ засѣдалъ въ парламентѣ уже четыре сессіи. Мануфактурное населеніе Линчестера въ Ланкаширѣ избрало его своимъ представителемъ ради его замѣчательныхъ способностей, радикальныхъ убѣжденій и смѣлой энергіи. Они послали его въ парламентъ и предоставили ему полную свободу дѣйствія. Впрочемъ, еслибъ не нашлись въ Англіи избирателей оказавшихъ ему такое полное довѣріе, то Джобсонъ никогда не вступилъ бы палату. Онъ не принадлежалъ къ тому разряду людей, которые маршируютъ по-ротно и по-взводно подъ командою предводителя своей партіи. Избиратели знали его хорошо, любили его и упорно стояли за него, несмотря на всѣ насмѣшки журналистовъ и прихвостней враждебныхъ партій.

Каждый на мѣстѣ Джобсона могъ бы гордиться своимъ положеніемъ, но, благодаря этому положенію, нашъ герой чувствовалъ себя вполнѣ одинокимъ. Дѣлать то, что повелѣваетъ разумъ и совѣсть, исполнять свой долгъ хорошо и смѣло, и въ тоже время знать, что большинство считаетъ тебя дуракомъ, что друзья молчатъ, а враги радуются твоему безумію -- нестерпимо тяжело, особенно человѣку, съ потребностью любить и быть любимымъ.

Повернувъ въ Грэтъ-Чарльсъ-Стритъ, Джобсонъ остановился передъ небольшимъ домомъ и бросилъ грустный взглядъ на верхній этажъ. Тамъ спали его жена и дѣти. Онъ тяжело вздохнулъ. Ни одно человѣческое существо, кромѣ Джобсона, не подозрѣвало причины этого тяжелаго вздоха. Онъ былъ гордъ и никогда не показывалъ своихъ ранъ ни врагамъ, ни друзьямъ.

Въ то утро, когда Джобсонъ узналъ о выходѣ замужъ миссъ Чайльдерлей за лорда Сваллотэля, онъ спокойно удалился въ свою комнату, подвергнулъ строгому анализу свои чувства и нашелъ, что онъ никогда еще не любилъ. Убѣдившись въ этомъ, онъ пересталъ думать о непріятной исторіи и не сказалъ ни слова ни Бертѣ, ни Винистуну. Онъ предчувствовалъ, что это событіе сильно подѣйствуетъ на всю его жизнь и былъ очень радъ, что избавился отъ большого соблазна. Еслибъ онъ женился на дочери мистера Чайльдерлея, то потерялъ бы свою свободу и попалъ бы въ сѣти виговъ, откуда вырваться было бы невозможно. Собственно, потеря миссъ Чайльдерлей его нисколько не огорчала, но его гордость была оскорблена, его вѣра въ дружбу честь и благодарность людей, называвшихъ себя джентльмэнами, была поколеблена. Онъ былъ слишкомъ гордъ, чтобъ спросить объясненія этой тайны. Мистеръ Чайльдерлей и лордъ Сваллотэль стали для него какъ бы незнакомыми людьми. Они, съ своей стороны, считая, что поступали благородно, также молчали и не искали случай объясниться. Такимъ образомъ, узы, связывавшія его съ вигами, были порваны и онъ естественно сталъ независимымъ либераломъ. Онъ напечаталъ другую книгу, въ которой подвергнулъ политику виговъ еще болѣе строгой критикѣ, и разрывъ съ ними сталъ окончательнымъ. Хотя онъ сидѣлъ въ палатѣ за вожаками ихъ партіи, но они смотрѣли на него косо, еле признавали его за союзника, старались помѣшать его дѣятельности и относились къ нему съ холоднымъ презрѣніемъ. Неудивительно что при такихъ обстоятельствахъ, въ немъ развилась присущая ему сила ироніи, которая сверкала и жгла тѣмъ болѣе, что теперь онъ уже обращался съ своимъ краснорѣчивымъ возваніемъ не къ одной Англіи, а ко всему свѣту. Его книги читались повсюду, куда проникалъ англійскій языкъ, а мыслящіе либералы въ другихъ странахъ переводили ихъ на свой языкъ для просвѣщенія своихъ соотечественниковъ. Но его сочиненія но формѣ и содержанію были такого рода, что всегда возбуждали гнѣвныя критики. Старый свѣтъ не любитъ, чтобъ его учили уму-разуму молодые мыслители. Однако, стиль Джобсона далеко не отличался высокомѣріемъ: онъ просто былъ убѣжденъ въ справедливости того, что высказывалъ, и потому всегда выражалъ свои мысли прямо, смѣло, ясно, рѣзко. Эта смѣлость, и рѣзкость были не особенно пріятны людямъ противоположныхъ убѣжденій, которыхъ онъ немилосердно бичевалъ; даже многіе изъ тѣхъ, которые сочувствовали его идеямъ, относились враждебно къ автору, потому что онъ былъ такъ проницателенъ и самоувѣренъ.

Геніи въ наши дни должны говорить съ міромъ, снявъ шляпу, преклонивъ колѣно и въ самомъ заискивающемъ тонѣ или напротивъ вступить съ нимъ въ открытую борьбу и заставить силою подчиниться ихъ власти. Эту истину понялъ нѣкто, по имени Дизраэли, и велъ упорную борьбу въ то самое время, когда Джобсонъ также бралъ съ боя каждый шагъ на пути къ своей цѣли. Но для нашего героя борьба была труднѣе: ему мѣшали, его задерживали принципы. Онъ боролся за добро, за правду, боролся честнымъ, благороднымъ оружіемъ. Онъ зналъ, что дѣйствуетъ искренно, но враги называли его лицемѣромъ и, что еще хуже, гаеромъ.

Вѣрнѣе всего описалъ тогдашнее положеніе Джобсона его отецъ.

Въ семьѣ Джобсоновъ уже была вторая титулованная особа. Сэръ Артуръ Джобсонъ, первый министръ Канады, пріѣхалъ въ Лондонъ съ политическимъ порученіемъ. Благоразумный, видный обходительный, онъ произвелъ хорошее впечатлѣніе на оффиціальныя сферы. Его умѣренные взгляды вызвали общее сочувствіе въ Англіи, гдѣ уважаютъ умѣренность болѣе геніальности.

"Чѣмъ глубже я изучаю характеръ нашего милаго сына, писалъ онъ женѣ:-- тѣмъ болѣе радуюсь и безпокоюсь. Какъ широки, свободны и благородны его взгляды! Онъ дышетъ энтузіазмомъ, а разговоръ его блещетъ умомъ и силой. Но онъ слишкомъ смѣлъ и отваженъ. Я намекнулъ ему объ этомъ вчера ночью. Я былъ въ палатѣ и слушалъ пренія о тайной подачѣ голосовъ, которую двое или трое радикаловъ выдвигаютъ впередъ, какъ единственное средство уничтожить подкупы на выборахъ. Рѣчь Тадди была по формѣ великолѣпна, краснорѣчива и строго логична; отрадно было слушать его послѣ пустыхъ, цвѣтистыхъ фразъ его противниковъ. Но онъ недовольствовался защитой поддерживаемаго имъ принципа. Онъ пошелъ далѣе. Онъ сталъ настаивать на расширеніи избирательныхъ правъ, на распространеніи въ народѣ серьёзнаго образованія, на освобожденіи земли и на тому подобныхъ революціонныхъ мѣрахъ, которыя привели бы насъ Богъ знаетъ куда. Подобная рѣчь, да еще произносимая молодымъ человѣкомъ, неимѣющимъ значительнаго политическаго или общественнаго положенія, вызвала конечно, неодобреніе и насмѣшки большинства палаты. Но я удивился, какъ онъ увѣренъ въ себѣ; онъ пришелъ ко мнѣ на галлерею пэровъ и съ улыбкой сказалъ:-- "Вы видите, отецъ, что не къ чему быть пророкомъ; я сегодня боролся со звѣрями". Я ничего не отвѣчалъ. Но мое сердце было переполнено и я боюсь, что слезы выступили на моихъ глазахъ. Рядомъ съ нами сидѣлъ лордъ Кэнамъ, очень образованный и любезный молодой джентльмэнъ; хотя онъ въ очень холодныхъ отношеніяхъ съ Тадди, но ради старой дружбы между нашими семьями, принялъ меня очень радушно. Лэди Пилькинтонъ говоритъ, что между ними были непріятности по поводу какой-то француженки mademoiselle де-Лосси, о которой, помнишь, такъ много намъ писала Берта. Я не спрашивалъ подробностей, такъ какъ молодые люди всегда остаются молодыми людьми. Но при первомъ нашемъ свиданіи, лордъ Кэнамъ сказалъ мнѣ: "Вы, вѣроятно, знаете, что мы съ вашимъ сыномъ не такіе друзья, какъ прежде. Онъ сталъ революціонеромъ, намъ даже неловко встрѣчаться и мы разошлись. Вамъ бы слѣдовало его урезонить. Вѣдь онъ портитъ себѣ карьеру; съ его блестящими способностями онъ могъ бы достигнуть всего". Я вспомнилъ эти слова лорда Кэнама, когда онъ, услыхавъ замѣчаніе Тадди, презрительно взглянулъ на него. Тадди это замѣтилъ, но остался совершенно спокойнымъ. Онъ или удивительно владѣетъ собою, или чрезвычайно добродушенъ, или, какъ говорятъ враждебныя ему газеты, страшно самонадѣянъ. Послѣдняго, конечно, ни ты, ни я не допустимъ въ нашемъ сынѣ. У него есть одно рѣдкое и очень важное для общественнаго дѣятеля качество: онъ совершенно хладнокровно относится къ своимъ многочисленнымъ и злобнымъ критикамъ, не читаетъ ихъ статей и никогда имъ не отвѣчаетъ, что еще болѣе ихъ сердитъ.

"Возвращаясь домой изъ палаты я позволилъ себѣ указать ему на излишнюю горячность его рѣчи и на то, что онъ вообще своими крайними взглядами портитъ себѣ карьеру и возбуждаетъ въ политическихъ кружкахъ сомнѣніе насчетъ его здраваго смысла, играющаго въ Англіи первую роль. Онъ выслушалъ меня спокойно и потомъ, остановившись, воскликнулъ: "Къ чему ведетъ ваша рѣчь? Вы, желая мнѣ добра, упрекаете меня за то, что я говорю открыто, прямо и искренно то, что думаю. Вы принимаете сторону моихъ друзей, смотрящихъ на меня какъ на сумасшедшаго и вѣчно проповѣдующихъ мнѣ важность великой добродѣтели -- благоразумія. Но, простите меня, то, что вы называете благоразуміемъ, но моему, есть лицемѣріе и трусость. Вы хотите, чтобъ я, убѣжденный въ справедливости извѣстныхъ идей, которыми будетъ руководствоваться слѣдующее поколѣніе, не исполнялъ своего долга, не старался бы всѣми силами распространить эти идеи, а прикинулся бы, что вѣрю въ идеи и принципы, мнѣ вполнѣ антипатичныя, только для того, чтобъ получить высокое мѣсто на государственной лѣстницѣ. Признаюсь, я очень самолюбивъ и вполнѣ убѣжденъ, что могу достичь, какъ говорятъ мои друзья, высокого поста, но въ настоящее время это возможно только дорогой цѣной: я долженъ пожертвовать честью, совѣстью и христіанскимъ долгомъ. Мои друзья вамъ скажутъ, что не стоитъ портить блестящей карьеры и брать на себя роль пророка изъ-за такихъ избитыхъ и пустыхъ идей, какъ тѣ, которыя я защищаю. Я вполнѣ сознаю, что неспособенъ на такую великую роль, но твердо рѣшился говорить и дѣйствовать согласно моимъ убѣжденіямъ и никогда не буду лицемѣромъ и льстецомъ, хотя бы мнѣ за это обѣщали портфель перваго министра".

"Тутъ же на улицѣ я обнялъ его и прижалъ къ своей груди.

"Сынъ мой, сказалъ я:-- я заслужилъ твой упрекъ. Прости меня. Ты благороднѣе и честнѣе меня. Мнѣ далеко до тебя". Онъ отвѣчалъ на это очень нѣжно: "Нѣтъ, милый отецъ, вы напрасно заставляете меня краснѣть. Я не заслужилъ вашихъ похвалъ. Я очень слабъ. Не надо имѣть большой силы, чтобъ исполнить свой долгъ. Истинный путь не трудно найти и не трудно идти по немъ. Вотъ людямъ хитрымъ и ловкимъ, обманывающимъ свое поколѣніе, работа потруднѣе. Я живу для будущаго, а они для настоящаго".

"Такимъ образомъ, милая Маріанна, мы должны быть благодарны Богу, что Онъ послалъ намъ такого сына. Если онъ и дуракъ, какъ его многіе называютъ, то дуракъ благородный. Прочти это письмо нашему другу Роджеру; онъ будетъ въ восторгѣ и, быть можетъ, признаетъ, что его уроки принесли достойный плодъ".

Изъ этихъ словъ сэра Артура Джобсона ясно видно, что нашъ герой игралъ одинокую роль на политической аренѣ, къ величайшему сожалѣнію его друзей и къ презрительной радости его враговъ. Онъ страдалъ отъ обычнаго геніямъ удѣла -- его не понимали.

Но рѣдкіе геніи находились въ такомъ благопріятномъ положеніи для достиженія своей цѣли, какъ Джобсонъ. Онъ женился на богатой и наслѣдовалъ значительное состояніе. Генералъ сэръ Гарри Джобсонъ уже четыре года, какъ покоился въ могилѣ. Онъ исчезъ изъ "сей юдоли плача" очень оригинально. Спустя годъ послѣ разрыва Джобсона съ миссъ Чайльдерлей, генералъ сдѣлался жертвою мучительнаго и опаснаго недуга, который, однако, далъ ему много времени на устройство своихъ дѣлъ. Онъ написалъ очень длинное и цвѣтисто выраженное духовное завѣщаніе, по которому оставилъ порядочныя суммы своему слугѣ Вансу и старому другу майору Толбойсу, который вскорѣ затѣмъ умеръ отъ запоя, а все остальное свое состояніе раздѣлилъ на двѣ части между Бертою и Тадеусомъ Джобсономъ.

Онъ до послѣдней минуты оставался экономнымъ и наканунѣ смерти, узнавъ отъ доктора, что ему не прожить болѣе двадцати-четырехъ часовъ, одѣлся и поѣхалъ въ контору извѣстныхъ гробовщиковъ Вельями и Кроссъ, въ улицѣ Сент-Джемсъ. Опираясь на руку своего вѣрнаго Ванса, онъ съ трудомъ вышелъ изъ кареты и потребовалъ хозяина, который немедленно явился, потирая руки отъ удовольствія, что такой почтенный воинъ удостоилъ его фирму своимъ посѣщеніемъ.

-- Чѣмъ могу вамъ служить, сэръ Гарри? произнесъ онъ:-- я надѣюсь, что вы не понесли никакой потери...

-- Сэръ, перебилъ его генералъ:-- я умираю.

Мистеръ Вельями вздрогнулъ; во всю его долголѣтнюю практику ему не приходилось видѣть у себя своего будущаго кліента, на краю могилы.

-- Я надѣюсь, что вы выздоровѣете, генералъ Джобсонъ, отвѣчалъ онъ, любезно раскланиваясь.

-- Не перебивайте меня, сэръ. Я желаю заказать мои похороны.

Мистеръ Вельями поблѣднѣлъ, видя, что генералъ упорно стоялъ на своемъ.

-- Я не желаю, чтобъ гробовщики обворовали моихъ наслѣдниковъ. Я вамъ скажу въ двухъ словахъ, какія я желаю похороны, и вы дадите мнѣ счетъ, который я заплачу. Въ моемъ завѣщаніи сказано, чтобъ наслѣдники не смѣли платить ни пенса за мои похороны. Гробъ будетъ совершенно простой, изъ чернаго дерева...

-- Извините, сэръ Гарри, произнесъ мистеръ Вельями, вынимая изъ кармана записную книжку:-- вашъ ростъ?

-- Шесть футовъ, четыре дюйма.

-- Гробъ изъ чернаго дерева въ шесть футъ десять дюймовъ длины и въ два фута два дюйма ширины. Это будетъ очень дорого, сэръ Гарри.

-- Позвольте мнѣ самому быть судьею, какого я стою гроба, отвѣчалъ съ гордымъ достоинствомъ генералъ:-- слышите, гробъ изъ чернаго дерева, совершенно простой и съ маленькой гладкой серебряной пластинкой, на которой вы напишете черными буквами: "Гарри Джобсонъ".

-- И года, конечно, сэръ Гарри?

-- Нѣтъ! грозно воскликнулъ генералъ: -- довольно и того, если я откликнусь на послѣдней перекличкѣ; къ чему тутъ статистика, сэръ?

-- Простите меня, сэръ Гарри, но эта надпись слиткомъ проста для такого заслуженнаго генерала. Неужели вы не позволите упомянуть всѣхъ заслуженныхъ вами знаковъ отличія?

-- Къ чему упоминать знаки отличія, сэръ, на ящикѣ съ костями, изъѣденными червями? Вансъ?

-- Сэръ Гарри?

-- Слышите! Ни слова болѣе. Если прибавятъ хоть одинъ слогъ, то оторвите надпись собственными руками.

-- Слушаю, сэръ Гарри, отвѣчалъ Вансъ, глотая слезы.

-- Дроги самыя простыя въ двѣ лошади и двѣ траурныя кареты, да еще шелковый англійскій флагъ, которымъ покрыть гробъ,

-- Все будетъ исполнено, сэръ Гарри. Прикажете трауръ на шляпы?

-- Да, для трехъ: для моего друга майора Толбойса, для племянника и для этого вѣрнаго слуги.

И онъ оперся на руку Ванса, стоявшаго подлѣ кресла, въ которое тяжело опустился больной старикъ при входѣ въ магазинъ.

-- Остальные будутъ военные въ мундирахъ.

-- Надо шесть факельщиковъ, сэръ Гарри.

-- Къ чорту факельщиковъ! воскликнулъ генералъ и шопотомъ прибавилъ: -- Боже, прости меня, не вытерпѣлъ передъ самой смертью! я не хочу нанимать плакальщиковъ. Я хочу, чтобъ меня похоронили, какъ простого стараго солдата; на гробъ положатъ, сверхъ флага, мое оружіе и, конечно, меня проводятъ шесть старыхъ товарищей. Вотъ и все.

"Еще перчатки", прибавилъ мысленно гробовщикъ и, поспѣшно сдѣлавъ счетъ, произнесъ съ почтительнымъ поклономъ:

-- Мы вамъ все это сдѣлаемъ, сэръ, въ лучшемъ вкусѣ за двѣсти пятьдесятъ фунтовъ.

-- Двѣсти пятьдесятъ фунтовъ! грозно воскликнулъ генералъ, вскочивъ и вытянувшись во весь ростъ: -- двѣсти пятьдесятъ фунтовъ за то, чтобъ закопать въ землю стараго солдата! Нѣтъ, я скорѣе вовсе откажусь отъ похоронъ, чѣмъ заплачу такія безумныя деньги. Вансъ, пойдемте отсюда.

И онъ пошелъ къ дверямъ, шагая съ прежней энергіей.

-- Позвольте, сэръ Гарри, я, можетъ быть, ошибся. Сдѣлайте милость, присядьте, я еще разъ сдѣлаю разсчетъ. Гробъ изъ чернаго дерева очень дорогъ. Позвольте мнѣ посовѣтоваться с моимъ компаніономъ. Можетъ быть, мы сдѣлаемъ скидку.

-- И очень значительную, отвѣчалъ генералъ:-- я подожду двѣ минуты, сэръ.

Не прошло и минуты, какъ мистеръ Вельями вернулся съ своимъ компаніономъ.

-- Сэръ Гарри, сказалъ онъ:-- мой компаніонъ, знающій эту часть лучше меня, говоритъ, что я слишкомъ дорого цѣнилъ черное дерево и работу. Сдѣлавъ новый разсчетъ, мы можемъ исполнить всѣ ваши желанія за полтораста фунтовъ.

-- Хорошо, сэръ, это красная цѣна. Напишите счетъ, налѣпите марку, роспишитесь, что получили сполна и пришлите въ мой домъ въ Аллингтонской улицѣ, а я вамъ пришлю чекъ. Но помните, не смѣйте обращаться къ моимъ наслѣдникамъ. Прощайте, сэръ, я боюсь, что ваши услуги мнѣ понадобятся черезъ нѣсколько часовъ.

Генералъ съ трудомъ добрался до кареты и тяжело опустился на подушки.

На слѣдующее утро прислали за мистеромъ Вельями. Предчувствіе сэра Гарри Джобсона оказалось справедливымъ.

II.

Дома.

Каждаго члена парламента ожидаетъ ежедневно за завтракомъ не очень пріятная и не легко сваримая пища. Мы не говоримъ о всегдашнихъ ингредіентахъ обыкновеннаго англійскаго завтрака -- жирной свининѣ, пережаренной печенкѣ, вареныхъ яйцахъ, холодныхъ поджаренныхъ ломтяхъ хлѣба и т. д.; большинство членовъ парламента отличается прекраснымъ пищевареніемъ и благополучно поѣдаетъ эту тяжелую пищу, заливая ее дряннымъ англійскимъ кофе. Но ихъ ожидаетъ на бѣлой скатерти стола еще иная пища въ видѣ значительной груды газетъ, парламентскихъ синихъ книгъ, рукописей неизвѣстныхъ авторовъ, прошеній о помощи, приглашеній на политическіе митинги, писемъ и записокъ отъ избирателей, друзей и враговъ со всѣхъ концовъ свѣта.

Взойдя, въ 11 часовъ утра, въ свою изящно меблированную столовую въ Чарльсъ-Стритѣ, одной изъ самыхъ спокойныхъ улицъ аристократическаго Мэфера, Джобсонъ улыбнулся. Его лицо, имѣвшее за минуту передъ тѣмъ серьёзное выраженіе, мгновенно просіяло. Столъ былъ накрытъ чисто, красиво; посрединѣ возвышается ваза съ цвѣтами, а за подносомъ съ серебряной посудой сидитъ молодая мистрисъ Джобсонъ, славная, почти красивая женщина, въ бѣломъ утреннемъ платьѣ и крошечномъ чепцѣ на роскошныхъ каштановыхъ волосахъ. Подлѣ нея стоитъ маленькая златокудрая дѣвочка, кокетливо старающаяся пяткой одной ноги смять пальцы другой, а на коврикѣ передъ каминомъ валяется наслѣдникъ и гордость дома, веселый мальчуганъ, съ мокрымъ сухаремъ въ рукѣ, который онъ поперемѣнно суетъ то въ ротъ, то въ коврикъ.

Мистрисъ Джобсонъ уже давно встала и занималась хозяйствомъ, какъ достойная дочь практичнаго провинціальнаго пастора. Она оборачивается и подставляетъ свою щеку подъ поцѣлуй Джобсона. Потомъ онъ цѣлуетъ болтушку Этти, треплетъ по головѣ маленькаго Артура, который суетъ свой сухарь ему въ глаза и, наконецъ, садится съ тяжелымъ вздохомъ черезъ силу работающаго человѣка за столъ, гдѣ его ожидаютъ жаренная рыба, утреннія газеты и письма. Вся эта сцена дышитъ мирнымъ счастіемъ и всякій посторонній посѣтитель позавидовалъ бы этой милой четѣ.

-- Тимпани приходилъ? спросилъ Джобсонъ, взглянувъ на груду конвертовъ.

-- Нѣтъ еще, мой другъ. Вотъ твой кофе. Попробуй рыбу. Она свѣжая и превкусная. Ты ждешь новой работы. (Джобсонъ киваетъ головой изъ-за газеты "Post", которую онъ начинаетъ пробѣгать глазами). Ты убиваешь себя.

Онъ ничего не отвѣчалъ. Его вниманіе сосредоточено на статьѣ, стиль и тонъ которой ему давно знакомы.

-- "Какъ могутъ виги соединяться съ революціонной партіей -- я рѣшительно не могу понять, читаетъ онъ вслухъ:-- имъ, по крайней мѣрѣ, есть что терять, именно собственность, столь драгоцѣнную всѣмъ любящимъ хорошее правительство, всѣмъ лучшимъ политическимъ мыслителямъ. Собственность -- камень основанія всего общественнаго строя. Безъ собственности общество распалось бы на свои составные атомы. И противъ этого священнаго права возстаютъ союзники виговъ. Сегодня они предлагаютъ уничтожить пошлину на привозный хлѣбъ, завтра они поднимутъ крикъ противъ всѣхъ пошлинъ и налоговъ, послѣ завтра предложатъ раздѣлъ земли. Самымъ крайнимъ комунизмомъ и самыми дикими теоріями о правительствѣ отличается эта новая школа, завоевавшая себѣ мѣсто въ современной англійской политикѣ. Вчера въ парламентѣ по поводу билля о тайной подачѣ голосовъ одинъ изъ самыхъ нахальныхъ и наименѣе способныхъ изъ членовъ этой радикальной шайки, съ его обычной глупостью, отсутствіемъ такта и презрѣніемъ къ интересамъ своей партіи, подробно развилъ свои коммунистическія теоріи. Почтенному и серьёзному сэру Артуру Джобсону, сидѣвшему въ галлереѣ, было, вѣроятно, тяжело и грустно слушать, нелѣпую, невѣжественную рѣчь сына, обнаруживающую въ каждомъ словѣ свое американское поверхностное воспитаніе".

-- Какой вздоръ! воскликнулъ Джобсонъ:-- но какой низкій, діавольски хитрый мошенникъ этотъ Скирро!

-- "И можете себѣ представить, продолжалъ онъ читать:-- этотъ самонадѣянный щенокъ, окончивъ свой революціонный лай, въ которомъ онъ совѣтовалъ всеобщимъ образованіемъ пошатнуть преданность народа высшимъ классамъ, освобожденіемъ земли ограбить землевладѣльцевъ и т. д., подошелъ къ отцу съ гордой улыбкой и громко сказалъ: "Я боролся съ звѣрьми!"

Джобсонъ бросилъ газету и принялся за яйцо. Жена взглянула на него. Лицо его не было омрачено ни малѣйшимъ облакомъ.

-- Гдѣ мы обѣдаемъ сегодня? спросилъ онъ спокойно.

Покончивъ съ яйцомъ, онъ принялся распечатывать письма.

Одно изъ нихъ, довольно длинное, обратило на себя его вниманіе. Онъ прочелъ его два раза и бросилъ на столъ съ презрительнымъ жестомъ, который замѣтила его жена, повидимому, не спускавшая глазъ съ дѣтей. Онъ слегка покраснѣлъ, а она вспыхнула. Она очень хорошо знала содержаніе письма, хотя не взламывала печати.

-- Это отъ твоего отца. Онъ очень скандализированъ моей книгой "Quaestio Quaestioniim" и считаетъ меня атеистомъ.

-- Я этому нисколько не удивляюсь, голубчикъ, отвѣчала мистрисъ Джобсонъ:-- я была увѣрена, что ты оскорбишь этой книгой своихъ лучшихъ друзей. Это перчатка, брошенная всѣмъ вѣрующимъ; можетъ быть, все, что ты говоришь, и правда, но эта книга дурно отзовется на твоей карьерѣ.

Джобсонъ опустилъ голову и посмотрѣлъ въ свою чашку. Слова его жены ясно доказывали, что она ему не сочувствовала.

Дѣйствительно, она была женщина очень самолюбивая. Ея отецъ, ректоръ Каверлея, былъ также самолюбивъ; онъ имѣлъ одно изъ самыхъ доходныхъ мѣстъ въ англиканской церкви и, кромѣ того, хорошее состояніе. Но ему было мало этого, и онъ не могъ простить вигамъ, которымъ онъ преданно служилъ въ свободное время отъ службы Богу, что ему не дали вакантной митры салисбюрійскаго епископа. Онъ возненавидѣлъ ихъ за это и сдѣлался изъ мести завзятымъ торіемъ.

Его дочь, такая же способная, какъ отецъ, была одушевлена его духомъ. Умная, привлекательная, она поразила Джобсона съ перваго взгляда тѣмъ благоразуміемъ и здравымъ смысломъ, которые впослѣдствіи такъ часто выводили его изъ себя; а на нее произвели большое впечатлѣніе его блестящія способности и ожидавшія его въ будущемъ почести. Болѣе нѣжныя чувства не играли тутъ никакой роли. Уваженіе, сочувствіе и потомъ нѣкоторая привязанность были элементами этого брака. Она принесла мужу величественную внѣшность, англійскій здравый смыслъ, способность къ дѣловой, практической жизни, самолюбивое желаніе быть женою великаго человѣка и тридцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ, полученныхъ ею въ наслѣдство отъ дяди. Не было никакого сомнѣнія, что она любила Джобсона, любила его такимъ, какимъ онъ былъ теперь и какимъ могъ сдѣлаться впослѣдствіи. Но бракъ -- это древо познанія добра и зла; онъ открываетъ глаза супруговъ на внутреннія стороны ихъ характеровъ, а съ точки зрѣнія мистрисъ Джобсонъ, ея мужъ былъ человѣкомъ непрактичнымъ. Онъ любилъ успѣхъ, но это не было въ немъ главнымъ руководящимъ побужденіемъ. Она начинала это теперь вполнѣ сознавать и ея оцѣнка побужденій мужа не ускользнула отъ его вниманія.

"Quaestio Quaestionum" было небольшое сочиненіе, полу-сатирическое и полу-историческое, въ которомъ авторъ, въ качествѣ безпристрастнаго мыслителя, задалъ себѣ вопросъ: "Стоитъ ли сохранить библію?" Ясно, смѣло, логично изложилъ онъ исторію христіанства по отношенію къ принципамъ этого авторитетнаго кодекса. Онъ указалъ на безконечныя расири, возбужденныя библіей въ націяхъ, обществахъ, сектахъ, семьяхъ; на кровопролитныя войны, которыя велись съ безумной яростью для распространенія того или другого взгляда на принципы библіи. Онъ представилъ многочисленныя доказательства того несомнѣннаго факта, что "тамъ, гдѣ всего болѣе чтили библію, всего менѣе руководились ея лучшими принципами, и, напротивъ, эти принципы примѣнялись на практикѣ тамъ, гдѣ всего менѣе признавался ея авторитетъ". Въ концѣ-концовъ, онъ приходилъ къ ироническому заключенію, что "книга, бывшая причиной столькихъ несчастій, распрей, войнъ, предательствъ и безчеловѣчныхъ жестокостей, не заслуживала того, чтобъ ее сохранили."

Серьёзный тонъ, который Джобсонъ придалъ своей сатирѣ, заставилъ многихъ не очень развитыхъ людей принять все, что онъ говорилъ, за чистую монету, не замѣчая его ироніи. Большинству набожныхъ посредственностей его книга казалась нечестивой и опасной клеветой на христіанство. Она непріятно поразила его тестя и особливо его тещу. Его отецъ восторгался широтой и силой его критики, но, качая головой, спрашивалъ себя:

-- Хорошо ли сдѣлалъ Тадди напечатавъ такую книгу? Она создастъ ему зтного враговъ.

Только Роджеръ въ длинномъ письмѣ говорилъ съ восторгомъ: "Постарѣлъ умъ и полемическая сила ослабла, но ваша книга сдѣлала мнѣ много добра. Чѣмъ глубже и искреннѣе моя вѣра въ Бога, тѣмъ я съ большимъ отвращеніемъ смотрю на то, что дѣлается въ такъ называемомъ религіозномъ мірѣ. Вы оказали громадную услугу истинной религіи. Но я боюсь, что люди, которымъ слѣдовало бы прочитать вашу книгу, никогда ея не прочтутъ, а тѣ, которые ею восторгаются, будутъ сочтены за враговъ христіанства".

Джобсонъ молча смотрѣлъ въ свою чашку, потому что онъ не хотѣлъ вступать въ споръ съ женою, зная, что между ними существуетъ глубокій разладъ. Она была честная, женщина, но не довольно умна, чтобъ схватить сложную нить его мыслей. Она ему не сочувствовала, никогда не поняла бы всей искренности руководившаго имъ побужденія. Поэтому, любя ее и дорожа ею онъ боялся, чтобъ между ними не возникло рокового недоразумѣнія. Любовь не играетъ большой роли въ интелектуальномъ спорѣ. Мужъ и жена должны или питать одни вѣрованія, или слабѣйшій изъ нихъ долженъ довольствоваться любовью и предоставлять сильнѣйшему полную свободу мыслить какъ онъ желаетъ.

-- Ты молчишь, Тадди, но это не хорошо. Развѣ ты не цѣнишь мнѣнія твоей жены? Ты напечаталъ эту книгу вопреки моему совѣту, и видишь теперь, что я была права.

Каждое ея слово рѣзало его уши, но онъ взглянулъ на нее своими спокойными, ясными голубыми глазами.

-- Сильвія, если я напечаталъ эту книгу вопреки твоему совѣту, то значитъ меня побудило къ этому сознаніе долга. Какъ ты этого не понимаешь? Зачѣмъ ты спрашиваешь меня, цѣню ли твое мнѣніе? Конечно, цѣню, или долженъ цѣнить. Но зачѣмъ возбуждать такіе странные вопросы. Я полагаю, что ты не права; съ моей точки зрѣнія, я правъ. Я готовъ ждать торжества моихъ идей хоть послѣ моей смерти, а ты хочешь немедленнаго успѣха.

-- Нѣтъ, я права. Ты не цѣнишь моего мнѣнія, иначе ты слѣдовалъ бы ему.

-- Милая Сильвія, развѣ ты не понимаешь, что я могу уважать твое мнѣніе и все-таки считать своимъ долгомъ не слѣдовать ему?

-- Я вотъ это и говорю. Ты ставишь выше всего свое собственное мнѣніе и презираешь мое мнѣніе.

-- Но я только что сказалъ, что уважаю твои мнѣнія, произнесъ Джобсонъ, начиная выходить изъ себя.

-- Ты не можешь уважать то, что ты презираешь. Ты всегда поступаешь прямо противъ моего совѣта. Я тебѣ совѣтывала не давать въ займы пяти тысячъ фунтовъ мистеру Белькелю -- гдѣ же эти деньги? Я тебя постоянно просила не выражать такихъ крайнихъ мнѣній, но ты меня не слушался и теперь всѣ умѣренные люди смотрятъ на тебя какъ на республиканца и коммуниста. Ясно, что ты ни во что не ставишь моего мнѣнія.

-- Повторяю еще разъ, что я уважаю твои мнѣнія, даже придаю имъ излишнюю цѣну, но иногда высшія побужденія...

-- Ты придаешь моимъ мнѣніямъ излишнюю цѣну! Еще бы! Я знала, что въ твоихъ глазахъ мои мнѣнія ничего не стоятъ, иначе ты не дѣйствовалъ бы всегда противъ моего совѣта. Какія у тебя высшія побужденія? Не можетъ быть выше побужденія, какъ стремиться къ обезпеченію счастья своей семьи, будущности своихъ дѣтей.

-- А честь, а совѣсть, а долгъ, а правда! воскликнулъ Джобсонъ, возвышая голосъ и сверкая глазами.-- Ты думаешь только объ успѣхѣ, о власти, о славѣ, о почестяхъ. Я также не прочь отъ всего этого, если оно заслужено исполненіемъ долга; но для меня дороже всего -- одобреніе моей совѣсти.

-- Такъ значитъ у меня нѣтъ совѣсти, Тадди, воскликнула Сильвія съ чисто женской логикой.

-- Полно, будь же логична и понимай, что тебѣ говорятъ, отвѣтилъ Джобсонъ, вставая изъ-за стола.

Въ эту минуту, маленькій Гарри очень кстати расплакался и мать, схвативъ его на руки, вышла изъ комнаты.

Джобсонъ собралъ свои бумаги и отправился въ кабинетъ. Онъ былъ очень задумчивъ. Впервые глубокій разладъ между мужемъ и женою такъ обострился. Только пламенная любовь можетъ сдержать и скрыть такой разладъ, но, какъ мы видѣли, такого идеальнаго чувства они не питали другъ къ другу. Джобона пугала возможность окончательнаго разрыва и онъ рѣшился всѣми силами остаться вѣрнымъ женѣ, которую обязался чтить и уважать. Но подобное рыцарство рѣдко встрѣчается въ женщинѣ и потому Сильвія весь день гнѣвно обдумывала утренній разговоръ съ мужемъ.

III.

Какъ опасно быть искреннымъ.

-- Сильвія, воскликнула Берта Джобсонъ, входя въ комнату:-- вы еще не одѣты, и такая блѣдная. Что вы нездоровы?

-- У меня болитъ голова, я сегодня не поѣду съ вами. Объ вашемъ здоровьѣ нечего и спрашивать: вы прелестны.

Берта слегка покраснѣла и, нагнувшись, поцѣловала мистрисъ Джобсонъ, которая полулежала на кушеткѣ. Роскошные волосы Берты уже начинали сѣдѣть и на ея прелестномъ лицѣ стали показываться морщины, но она все-таки была удивительно свѣжа и прелестна.

-- У васъ голова горячая, я останусь и выпью съ вами чаю:.

Съ этими словами Берта сняла шляпку, позвонила лакея и велѣла отпустить свой экипажъ. Она продолжала жить въ Арлингтонской улицѣ, одна, съ горничной, кухаркой и кучеромъ.

-- Что Тадди? Онъ слишкомъ много работаетъ и слишкомъ искренно берется за все. Онъ очень блѣденъ и утомленъ. Мнѣ иногда приходитъ въ голову, не озабоченъ ли онъ, не огорченъ ли чѣмъ-нибудь?

Мистрисъ Джобсонъ вздрогнула и пристально посмотрѣла на тетку своего мужа, но въ ея спокойномъ свѣтломъ взорѣ не видно было ни малѣйшаго слѣда ироніи.

-- Онъ всегда ставитъ себя въ невозможныя положенія, отвѣчала она.-- Я постоянно прошу его думать болѣе о своихъ интересахъ и объ интересахъ своей семьи. Какъ можетъ быть счастливъ человѣкъ, вѣчно волнующійся и принимающій въ каждомъ вопросѣ не ту сторону, которую слѣдуетъ?

Берта широко открыла глаза отъ удивленія.

-- Сильвія! воскликнула она взволнованнымъ голосомъ:-- что это значитъ? Тадди Джобсонъ благороднѣйшій человѣкъ на свѣтѣ и мужественно, стойко борется за правду и реформы. Неужели жена ему въ этомъ не сочувствуетъ?

Послѣднія слова Берты были произнесены съ невольной горечью и ужалили въ самое сердце мистрисъ Джобсонъ, сознававшую вполнѣ, что она виновата.

-- Я полагаю, Берта, отвѣчала она съ гордымъ достоинствомъ:-- что мнѣ излишне распространяться о томъ, что я сочувствую всему благородному и люблю своего мужа, но я не дура и вижу слабыя стороны человѣка, особливо когда онъ, благодаря своимъ заблужденіямъ, портитъ свою карьеру, теряетъ общее уваженіе и даже лишается работы. Тадди не милліонщикъ-лордъ, который можетъ для потѣхи развивать радикальныя идеи. Мы далеко не богаты и человѣкъ съ его способностями могъ бы уже давно достичь въ парламентѣ гораздо высшаго положенія. Тимпани приходилъ сюда сегодня съ извѣстіемъ, что Креденсы, извѣстные стряпчіе, отказали Тадди въ дальнѣйшемъ веденіи громаднаго дѣла Сура съ корпораціей золотыхъ дѣлъ мастеровъ. По словамъ Тимпани, очень сметливаго молодого человѣка, главный конторщикъ фирмы прямо сказалъ, что причиной этого разрыва съ Тадди его книга "Quaestio Quaestionum". Креденсы имѣютъ въ числѣ своихъ кліентовъ половину богатыхъ диссентеровъ и сектантовъ Лондона; конечно, они не могутъ пользоваться услугами адвоката, подозрѣваемаго въ атеизмѣ.

-- Вы говорили объ этомъ Тадди? спросила спокойно Берта, хотя по морщинамъ на ея лбу и блеску глазъ было ясно, что она съ трудомъ сдерживаетъ свой гнѣвъ противъ жены, слушающей сплетни людей, служащихъ у ея мужа.

-- Конечно. Я говорила съ нимъ очень серьёзно, потому что, увѣряю васъ, мнѣ не до шутокъ. Мой отецъ сильно огорченъ его книгой, Тадди получаетъ ежедневно самыя непріятныя письма отъ своихъ старыхъ друзей, имѣющихъ высокое положеніе въ церкви, а газеты все болѣе и болѣе предаютъ его имя позору. А онъ не обращаетъ никакого вниманія на всѣ мои слова, прибавила мистрисъ Джобсонъ, начиная плакать:-- и право, я не знаю, что мнѣ дѣлать.

Берта крѣпко сжала свои руки и не пыталась утѣшить плакавшую передъ нею женщину. Это была жена Тадди! Бѣдный Тадди! Она считала своего племянника совершенствомъ и любила его жену, главнымъ образомъ, потому, что его выборъ остановился на ней. Вмѣстѣ съ тѣмъ, она восхищалась сильнымъ, энергичнымъ характеромъ Сильвіи; но теперь она была поражена неожиданнымъ открытіемъ, что между мужемъ и женою существуетъ такой глубокій разладъ. Она знала, сколько Джобсону приходилось переносить въ жизни, но не имѣть поддержки въ женѣ было тяжелѣе всего, и неудивительно, что онъ казался такимъ унылымъ, мрачнымъ. Въ глазахъ Берты поведеніе этой женщины, нетолько не защищавшей мужа, но обвинявшей его, жаловавшейся на него другому человѣку, хотя и самому близкому -- было низкой измѣной.

-- Тадди вашъ мужъ, Сильвія, сказала она, наконецъ, поборовъ свое волненіе:-- я надѣюсь, что вы никогда такъ не говорите о немъ въ присутствіи постороннихъ людей.

Произнеся эти слова, она встала, надѣла шляпку и вышла изъ комнаты, не поцѣловавъ мистрисъ Джобсонъ.

Слова Сильвіи о мужѣ, ясно произнесенныя не подъ впечатлѣніемъ минутной вспышки или скоро проходящей ссоры, иногда случающейся между самыми горячо любящими существами, а въ силу холоднаго, рѣзкаго осужденія принциповъ и поступковъ мужа, глубоко запали въ сердце Берты. Но что ей было дѣлать? Она боялась заговорить о такомъ щекотливомъ предметѣ съ самимъ Тадди. Кромѣ того, что онъ былъ очень сдержанъ и несообщителенъ относительно всего, что касалось его личныхъ и семейныхъ дѣлъ, она знала, что его глубоко оскорбитъ это обнаруженіе женою священной тайны ихъ супружескихъ отношеній. Тѣмъ менѣе могла она посовѣтоваться съ кѣмъ-либо другимъ. Она узнала тайну, которую ей не слѣдовало знать, а потому не должна была сообщать ее даже самымъ сердечнымъ своимъ друзьямъ, какъ лэди Пилькинтонъ и Винистуну, съ которыми она могла быть гораздо откровеннѣе, чѣмъ даже съ сэромъ Артуромъ Джобсономъ. Ея отношенія къ Винистуну послѣ того памятнаго дня, когда она отказала ему въ своей рукѣ, были самыми искренними и теплыми. Она непремѣнно спросила бы его мнѣнія о всемъ, что касалось бы ея самой, и онъ, съ своей стороны, часто совѣтывалея съ нею въ затруднительныхъ случаяхъ. Не было на свѣтѣ братьевъ и сестеръ, которые соединялись бы узами такой истинной дружбы. Это была идеализація этого чувства. Но въ настоящемъ случаѣ она сознавала, что не можетъ раздѣлить съ нимъ мучившей ее тревожной мысли. Конечно, ей оставалось одно: серьёзно переговорить съ самой Сильвіей, но она никакъ не могла на это рѣшиться.

Такъ прошло два дня и въ Чарльсъ-Стритѣ начали удивляться ея продолжительному отсутствію. На третье утро, Джобсонъ вбѣжалъ въ ея будуаръ въ Арлингтонской улицѣ.

-- Что съ вами, тётя? воскликнулъ онъ:-- я уже два дня не имѣлъ удовольствія васъ поцѣловать.

-- Я была очень занята и не совсѣмъ здорова.

-- Вѣроятно, отъ жары.

-- Можетъ быть, отвѣчала Берта, пристально смотря на грустное, задумчивое лицо племянника:-- но ты, Тадди, не хорошъ. Ты слишкомъ много работаешь.

-- Да, произнесъ мрачно Джобсонъ:-- но каждый человѣкъ долженъ исполнять свой долгъ и примириться съ своей судьбой.

Сказавъ это, онъ сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.

-- Тебя что-нибудь тревожитъ?

-- Нѣтъ... да... у всякаго есть заботы, произнесъ Джобсонъ, твердо рѣшившійся ни за что не открыть даже Бертѣ мучившей его тайны:-- я кажется вскорѣ потеряю всю свою адвокатскую практику.

-- Пустяки.

-- По несчастію, это фактъ. Бѣдный Тимпани въ отчаяніи. Мое лучшее дѣло Креденсы у меня отняли и передали Пильстону, а мистеръ Скирро сдѣлался правой рукой моихъ лучшихъ кліентовъ, которые перестаютъ поручать мнѣ дѣла. Говорятъ, что стряпчіе не могутъ пользоваться услугами радикальнаго и атеистическаго адвоката.

Онъ произнесъ эти слова съ горькой ироніей.

Дѣйствительно, не за долго передъ этимъ, Тимпани, который продолжалъ царить въ адвокатской конторѣ Джобсона и въ сердцѣ миссъ Анджелины Бопсъ, узналъ черезъ нее, что Скирро получилъ мѣсто перваго конторщика у извѣстныхъ стряпчихъ Прумпль, Блокъ и Ньюсонъ, отъ которыхъ Джобсонъ получалъ большую часть своихъ судебныхъ дѣлъ. Сметливый юноша тотчасъ понялъ, что Томъ Скирро, столько лѣтъ старавшійся вредить Джобсону путемъ рѣзкихъ статей въ "Post" и распространеніемъ противъ него низкихъ клеветъ въ мелкой прессѣ, могъ теперь дѣйствительно сдѣлать ему много вреда. Онъ тотчасъ сообщилъ объ этомъ своему патрону и, къ его неописанному ужасу, дѣйствительно Крумпль, Блокъ и Ньюсонъ уже болѣе не присылали новыхъ дѣлъ.

-- Это пустяки, отвѣчала Берта:-- ты можешь прожить и безъ дѣлъ.

-- Нѣтъ, это не пустяки. Это неудача и мое самолюбіе страдаетъ.

-- Ты не правъ, Тадди, воскликнула Берта съ свѣтлой улыбкой:-- если ты теряешь свою адвокатскую практику по указанной тобою причинѣ, то ты долженъ только гордиться. Ты страдаешь отъ того, что свято исполняешь свой долгъ.

Лицо Джобсона омрачилось еще болѣе прежняго. Хотя онъ вполнѣ сознавалъ, что исполняетъ свой долгъ, но онъ также ясно видѣлъ, что теряетъ пріобрѣтенное имъ вліяніе. Три года тому назадъ, онъ былъ однимъ изъ самыхъ популярныхъ людей въ Англіи, какъ въ свѣтскихъ, такъ и въ религіозныхъ кружкахъ. Теперь же на него смотрѣли съ подозрѣніемъ тѣ и другіе. Не сдѣлалъ ли онъ большой ошибки, пропустивъ случай имѣть успѣхъ въ жизни? Этотъ вопросъ въ послѣднее время часто возникалъ въ его умѣ и онъ каждый разъ заглушалъ его словами:-- "Я поступаю по совѣсти и долженъ терпѣть послѣдствія". Но подобная теорія близка къ фатализму. Берта выразила теперь ту же теорію и ея слова нетолько не успокоили его, но еще болѣе смутили.

-- Имѣетъ ли право человѣкъ жертвовать своимъ положеніемъ и вліяніемъ для того, чтобъ явиться глашатаемъ великихъ истинъ? промолвилъ онъ:-- разрѣшите мнѣ этотъ вопросъ.

-- Да, отвѣчала она рѣшительнымъ тономъ.

-- Это правило безъ исключеній?

Берта задумалась.

-- Конечно, есть великія истины, которыя не всегда необходимо и удобно высказывать...

-- Напримѣръ, что лордъ Мьюборнъ хитрый, безсовѣстный политическій гаеръ, а Дизраэли -- нахальный искатель приключеній.

-- Ты смѣешься надо мною, Тадди, а я тебѣ сколько разъ говорила, что непочтительно смѣяться надъ теткой. Есть дѣйствительно великіе принципы, которые заявлять неблагоразумно: для этого бываютъ особыя благопріятныя эпохи; даже въ интересахъ самой истины не слѣдуетъ проповѣдывать ее всегда и вездѣ безъ разбора.

-- Вы говорите, тетя, какъ книга, или лучше, какъ іезуитъ, воскликнулъ Джобсонъ:-- мнѣ часто приходятъ въ голову эти мысли, какъ всякому слабому человѣку, не желающему исполнять своего долга. Положимъ, что вы правы и примѣните свою теорію къ Тадди Джобсону. Поступалъ ли я неблагоразумно и безтактно, издавая свою книгу? Не забудьте, что это очень важный для меня вопросъ. Весь христіанскій міръ, за исключеніемъ очень немногихъ простыхъ, истинно религіозныхъ людей, источенъ червями лицемѣрія и ханжества. Поэтому, во всякое время было бы неудобно и опасно высказывать мои мысли. Почему же мнѣ было не высказать ихъ теперь?

-- Но для чего тебѣ ихъ высказывать?

-- Потому что это мое убѣжденіе, оно жгло мою душу и умъ.

-- Вотъ и отвѣтъ, милый Тадди. Ты чувствовалъ необходимость высказать свои убѣжденія, значитъ ты исполнилъ свой долгъ, а если ты исполнилъ свой долгъ, то долженъ быть доволенъ собою.

-- А если ты доволенъ собою, то молчи. Нечего сказать, вы убійственно логичны, тетя. Но дѣло въ томъ, что мои слова и поступки должны находить свое оправданіе нетолько въ справедливости моихъ принциповъ, но и въ томъ, какъ я ихъ высказывалъ. Если мой протестъ и моя критика слабы, то я сдѣлалъ болѣе вреда, чѣмъ добра, уже не говоря о томъ, что навсегда повредилъ своимъ собственнымъ интересамъ. Если, напротивъ, мои выстрѣлы попали въ цѣль, что надо заключить, судя по крику, поднятому противъ меня, то я вполнѣ оправдываюсь, какъ съ принципіальной, такъ и съ практической точки зрѣпія. Но я долженъ сознаться, что все-таки мнѣ былъ предложенъ вопросъ одной особой, которую я не назову:-- не дуракъ ли, что такъ поступилъ?

-- Кто тебѣ предложилъ этотъ вопросъ? спросила наивно Берта, желая вызвать его на откровенность.

Джобсонъ смѣшался и промолвилъ, заикаясь:

-- Одинъ пріятель, очень безпокоящійся о томъ, чтобы я не испортилъ своей карьеры. Признаюсь, его вопросъ заставилъ меня задуматься.

-- Не думай, Тадди, воскликнулъ Берта съ жаромъ: -- не унывай и дѣлай то, что тебѣ велитъ твой долгъ. Вѣкъ отъ тебя отсталъ, вотъ и все.

-- И въ одинъ прекрасный день, Джобсонъ исчезнетъ, а вѣкъ его перегонитъ. Ахъ, милая тетя, какъ бы я желалъ, чтобы вы всегда были при мнѣ.

И, поцѣловавъ ее, онъ удалился. Берта сѣла къ своему письменному столику и написала нѣсколько строкъ въ Винистуну, спрашивая, отчего онъ такъ долго у нея не былъ. Онъ явился на слѣдующій день.

-- Видались вы часто съ Тадди въ послѣднее время? спросила она между прочимъ.

-- Нѣтъ. Онъ ужасно занятъ. Я право не понимаю, какъ онъ успѣваетъ писать книги, говорить рѣчи, вести дѣла въ судѣ.

-- Онъ работаетъ легко.

-- И хорошо, но слишкомъ много.

-- Что вы хотите этимъ сказать?

-- Я слышу о немъ много отзывовъ отъ друзей и враговъ. Въ палатѣ имъ восторгаются, но его не любятъ. Онъ не имѣетъ успѣха, и это понятно: наше общество старое и не терпитъ молодыхъ вожаковъ. Джобсонъ никогда не уступаетъ, никогда не идетъ на сдѣлки, безжалостно бичуетъ своихъ старыхъ друзей виговъ (это онъ напрасно дѣлаетъ, хотя, конечно, имѣетъ на то причину), съ презрѣніемъ относится къ противоположнымъ мнѣніямъ, упорно отстаиваетъ свои принципы и даже въ частной жизни недостаточно мягокъ. Но его рѣдкія способности должны одержать верхъ надъ всѣми преградами. Главная бѣда въ томъ, что онъ не знаетъ удержа въ своей дѣятельноети. Часто искренно сочувствующій ему другъ рукоплещетъ его протесту противъ какого-нибудь вопіющаго зла, а онъ вдругъ, обращается на него и разноситъ его въ прахъ. Напримѣръ, церковь всегда считала его великимъ человѣкомъ, а теперь вы знаете, какъ его духовные друзья отзываются объ его послѣдней книгѣ.

-- Они не понимаютъ ея, замѣтила Берта:-- онъ никогда подумалъ издѣваться надъ религіей.

-- То-есть надъ истинной религіей, но онъ издѣвается надъ ихъ религіей, а они этого не могутъ простить. Это лучшее и умнѣйшее изъ его сочиненій, но онъ навсегда будетъ проклятъ церковью. Я надняхъ обѣдалъ съ комфордскимъ епископомъ у Леди Гревиль. Зашелъ разговоръ о Джобсонѣ, и епископъ гнѣвно воскликнулъ: "Это вредный радикалъ, какъ въ политикѣ, такъ и въ религіи. Его Quaestio Quaestionum клевета на христіанскую религію, церковь и духовенство". "Но согласитесь, что это книга очень умная, возразила Лэди Гревиль, желая помучить епископа:-- она показалась мнѣ столь справедливой, что я послала экземпляръ нашему старому пастору въ Мозлеѣ, совѣтуя ему почерпнуть изъ нея матеріалъ для новыхъ проповѣдей, такъ какъ онъ все жуетъ однѣ и тѣже проповѣди, съ тѣхъ поръ, какъ я ребенкомъ ходила въ его церковь". "Я очень сожалѣю, что вы такъ легко относитесь къ такому серьёзному предмету, отвѣчалъ епископъ:-- я никогда не читалъ такой скандальной книги. Мы можемъ терпѣть критику, но не издѣвательство надъ тѣмъ, что свято. Я, по крайней мѣрѣ, былъ бы очень радъ, еслибы его книга была сожжена палачемъ."

-- Такъ говорятъ главы христіанскаго духовенства въ девятнадцатомъ вѣкѣ! воскликнула съ ужасомъ Берта.

Ее пугала мысль, что тысячи духовныхъ и свѣтскихъ людей раздѣляли ненависть епископа къ ея племяннику.

-- Не поговорить ли съ нимъ? промолвила она:-- не посовѣтуете ли вы мнѣ...

-- Что? не высказывать своихъ убѣжденій?

-- Нѣтъ, но быть благоразумнѣе.

-- Благоразуміе въ глазахъ Джобсона -- лицемѣріе. Нѣтъ, оставьте его. Пусть онъ борется. Я сомнѣваюсь, выйдетъ ли онъ изъ борьбы побѣдителемъ, но онъ умретъ честнымъ человѣкомъ и заслужитъ славу героя.

-- Какія ужасныя вещи пишутъ про него въ газетахъ!

-- Это ничего. Газетныя нападки только доказываютъ, что онъ замѣчательная личность. Но и въ этомъ отношеніи онъ несчастливъ. Его ссора съ фирмой Спильманъ возстановила противъ него всѣ журналы и газеты, всѣхъ литераторовъ и критиковъ, имѣющихъ хоть какое-нибудь отношеніе къ Спильманамъ. Позорно, что печать нисходитъ до такой постыдной роли, но это фактъ.

-- Что же дѣлать? спросила Берта, бросая нѣжный взглядъ на доброе, умное лицо Винистуна, окаймленное уже серебристой рамкой.

-- Тадди -- наше общее дѣтище, отвѣчалъ онъ очень мягко: -- будемъ слѣдить за нимъ зорче прежняго. Вотъ и все.

IV.

Миссъ Реймондъ.

Дѣло о наслѣдствѣ Арматвэтъ или на судебномъ языкѣ, дѣло Сандана и другихъ съ Реймондъ, имѣло само по себѣ и по отношенію къ Джобсону чисто романическій характеръ. Истинная исторія этого дѣла, почерпнутая мною изъ подлинныхъ документовъ и изъ разсказа одпаго изъ главныхъ дѣйствующихъ лицъ, представитъ любопытный примѣръ практическаго примѣненія той сложной и зловредной системы, которую англійская цивилизація называетъ закономъ, а первобытныя общества называли грабежомъ. Одинъ изъ моихъ друзей написалъ съ злобной ироніей и нѣкоторой справедливостью слѣдующую филиппику противъ примѣненія закона въ Англіи: "Ни въ одной странѣ на свѣтѣ этотъ законъ не представляется въ такой чистой формѣ, какъ въ Англіи -- такъ говорятъ англійскіе авторы, тщетно старающіеся распутать его крючкотворную путаницу, и англійскіе судьи, въ мозгахъ которыхъ большая часть его находится въ необработанномъ видѣ. По истинѣ же, благодаря неопредѣленности и несвязности его принциповъ, ловкости его жрецовъ и подлости холоповъ, называемыхъ стряпчими -- законъ въ Англіи, самая хитро придуманная машина несправедливости и обмана, когда-либо существовавшая на земномъ шарѣ. Для богатаго человѣка это орудіе грабежа, для бѣднаго это страшное проклятіе. Его безграничная эластичность, столь восхваляемая многими льстецами, придаетъ удивительную шаткость и во многихъ важныхъ дѣлахъ, затрогивавшихъ самые коренные юридическіе принципы, судьи, одинаково компетентные, подавали въ ровномъ числѣ прямо противоположныя мнѣнія. Но этого мало, вокругъ такой шаткой и сложной системы, вѣчно измѣняющейся отъ капризовъ, предразсудковъ, политическихъ, религіозныхъ и нравственныхъ или безнравственныхъ мнѣній судей, развелись во множествѣ разбойники, въ интересѣ которыхъ еще болѣе усложнить и затемнить эту систему, пользуясь ею какъ орудіемъ грабежа. Бѣднякъ, путешествовавшій нѣкогда изъ Іерусалима въ Іерихонъ, былъ счастливцемъ въ сравненіи съ человѣкомъ, попадающимъ въ руки стряпчихъ, и папа могъ бы смѣло избавить отъ чистилища тѣхъ лицъ, которыя имѣли дѣло въ англійскихъ судахъ".

Какая это пытка для женщины, права которой, подлежавшія признанію закона, вполнѣ безспорны, ясны и справедливы, испытывала на себѣ миссъ Флоренсъ Реймондъ, отвѣтчица въ знаменитомъ дѣлѣ о наслѣдствѣ Арматвэтъ.

На третій годъ своей супружеской жизни, во время парламентскихъ и судебныхъ каникулъ, Джобсонъ отправился съ женою на нѣсколько недѣль въ Швейцарію. Въ Лозанѣ они встрѣтили старыхъ друзей отца Сильвіи, лорда и лэди Братлингъ. Лордъ Братлингъ отставной дипломатъ, произведенный въ пэры министерствомъ лорда Мильборна, былъ завзятый вигъ. Ему вздумалось, для забавы, изучить, какъ диковину, крайняго, самонадеяннаго радикала, какимъ считала Джобсона его партія, и онъ, къ удивленію, нашелъ въ Джобсонѣ истиннаго джентльмэна. Лэди Братлингъ была очень умная и пріятная свѣтская женщина; она любила общество, любила рисовать красивые виды, любила болтать даже о скандальныхъ предметахъ, и, несмотря на свои зрѣлые годы, любила молодежь. Ея сердечнымъ другомъ была миссъ Флоренсъ Реймондъ, которая и сопровождала ее въ Швейцарію. Лэди Братлингъ не скрывала, что ей шестой десятокъ, а миссъ Реймондъ была моложе ея, по крайней мѣрѣ, на двадцать лѣтъ. Эта молодая особа тотчасъ вступила въ самыя дружескія отношепія съ Джобсономъ и его женою.

Она была хорошенькая, особенно когда яркій румянецъ покрывалъ ея щеки, большіе черные глаза сверкали огнемъ, и губы обнаруживали жемчужный рядъ зубовъ. Однако, ея лобъ былъ низкій, носъ не замѣчательный и лицо круглое, добродушное и нимало не эстетическое; но руки и ноги у нея были маленькія, изящныя, а фигура стройная, граціозная. Обладая всѣми этими качествами и, кромѣ того, безукоризненными манерами, доказывавшими, что она привыкла къ хорошему обществу, и живымъ, веселымъ характеромъ, миссъ Реймондъ очень естественно была немного кокеткой, хотя это нисколько не мѣшало ей быть самой искренней, доброй, нравственной и непорочной молодой дѣвушкой.

Она очень сблизилась съ Джобсономъ, такъ какъ всего чаще бывала съ нимъ вмѣстѣ, гуляя по берегамъ озера, катаясь въ лодкѣ, обозрѣвая древній соборъ и т. д. Мистрисъ Джобсонъ, находясь въ интересномъ положеніи, выходила рѣдко, а лордъ и лэди Братлингъ не любили прогулокъ. Сердце нашего героя было всегда склонно къ дружбѣ съ женщинами, если только онѣ были умныя, пріятныя и умѣли его привлечь къ себѣ, а въ этомъ отношеніи миссъ Реймондъ хоть кого заткнула бы за поясъ. Она удивлялась его уму, смѣялась его шуткамъ, съ интересомъ слушала его мнѣнія о серьёзныхъ вопросахъ и любовалась его красивымъ лицомъ, открытыми, ясными, блестящими глазами. Но ихъ дружба, даже интимность была самаго невиннаго характера. Джобсонъ находилъ удовольствіе въ обществѣ этой умной, живой, видимо сочувствовавшей ему молодой дѣвушки и болѣе ничего.

Обѣ семьи посѣтили вмѣстѣ Геную, Шамуни, Аостскую долину и разстались въ Бернѣ. Наканунѣ отъѣзда Джобсона съ женою въ Англію, онъ сдѣлалъ съ миссъ Реймондъ длинную прогулку. Она была очень задумчива и молчалива, что вовсе на нее не походило. Джобсонъ долго одинъ поддерживалъ разговоръ, и наконецъ воскликнулъ:

-- Что съ вами, миссъ Реймондъ: -- вы почти не открываете рта! Вы не можете же быть такъ огорчены нашимъ отъѣздомъ.

-- Нисколько, сэръ, если вы выражаетесь какъ редакторы, замѣняя единственное я множественнымъ мы. Видныхъ, словоохотливыхъ джентльменовъ съ пріятнымъ лицомъ и голубыми глазами на континентѣ столько же, сколько французскихъ лакеевъ.

-- Остроумно, но я ни слова не говорилъ о себѣ. Я старался только объяснить необъяснимое. Я никогда еще не видалъ васъ въ такомъ мрачномъ настроеніи.

-- Я думаю.

-- Неудивительно, что вы мрачны. Дамы веселы и блестящи только когда онѣ не думаютъ.

-- Довольно болтать вздоръ, мистеръ Джобсонъ. Дайте мнѣ вашу руку. Я хочу съ вами поговорить серьёзно, откровенно, какъ съ другомъ. Но обѣщайте мнѣ, что это останется тайной между нами и вы никому не передадите моихъ словъ.

Джобсонъ молчалъ, недоумѣвая, въ чемъ была эта тайна.

-- Отчего вы колеблетесь? воскликнула Миссъ Реймондъ, покраснѣвъ отъ гнѣва и выдергивая свою руку изъ его руки: -- вы не истинный другъ.

-- Я, право, не знаю, что вамъ отвѣчать, миссъ Реймондъ. Простите меня. Но о чемъ вы хотите со мною говорить откровенно?

-- Вы меня допрашиваете не на судѣ, господинъ адвокатъ. Не бойтесь, я васъ не скомпрометирую своей откровенностью. Благодарю за урокъ.

И она хотѣла удалиться.

-- Подождите, миссъ Реймондъ. Меня только испугала мысль быть духовникомъ молодой дѣвушки. Теперь я вижу, какъ нелѣпы были мои подозрѣнія, прошу прощенія и обѣщаю свято сохранить вашу тайну.

-- Хорошо, сказала миссъ Реймондъ, и, снова взявъ его руку, начала свой разсказъ.-- Вы знаете, что я сирота и хотя у меня было много братьевъ, но я должна была сама печься о себѣ. Мнѣ нечего вамъ разсказывать о своей жизни до двадцати двухъ нѣтъ -- я была легкомысленна, кокетлива, и имѣла настолько финансовыхъ средствъ, что могла прилично одѣваться и бывать въ хорошемъ обществѣ. У меня была школьная подруга Дженни Арматвэтъ, умная, славная молодая дѣвушка, но очень болѣзненная. Мы были сердечными друзьями и почти никогда не разставались. Въ городѣ я видалась съ нею каждый день, а въ деревнѣ гостила у нея по недѣлямъ. Отецъ ея, мистеръ Арматвэтъ, быль вдовецъ лѣтъ пятидесяти и очень богатъ. Онъ всегда былъ чрезвычайно добръ ко мнѣ и обходился со мною скорѣе какъ съ дочерью, чѣмъ какъ съ чужою. Однажды лѣтомъ онъ предложилъ мнѣ ѣхать съ нимъ и Дженни въ Швейцарію и Италію. Я согласилась, и такъ какъ Дженни была въ то время очень слаба, то я обыкновенно одна съ ея отцомъ осматривала достопримѣчательности посѣщаемыхъ нами мѣстъ. Онъ всегда былъ очень учтивъ, предупредителенъ и сдержанъ. Прибывъ въ Венецію, мы остановились въ отелѣ Демолли и тамъ застали трехъ личностей, которыя, повидимому, ждали мистера Арматвэта и приняли его какъ стараго друга. Вечеромъ они явились къ намъ и вели себя очень странно, словно были дома; мистеру Арматвэту очевидно было неловко въ ихъ обществѣ, а Дженни никакъ не могла понять грубой фамильярности этихъ незнакомцевъ. Ихъ было, какъ я уже сказала, трое: мать, дочь и сынъ: фамилія ихъ была Чаплинъ и мистеръ Арматвэтъ объяснилъ, что мистеръ Чаплинъ былъ его старымъ другомъ. Мать, сорокапятилѣтняя матрона, съ краснымъ лицомъ и невозможнымъ туалетомъ, ясно, не принадлежала къ порядочному обществу. Дочь была самое незначащее существо, слабая копія матери. Но самымъ противнымъ изъ этой троицы былъ сынъ, молодой докторъ съ хитрыми маленькими глазами, громадной головой, рыжими волосами, непріятнымъ, злымъ выраженіемъ лица и самыми грубыми, вульгарными манерами.

-- Вы отлично рисуете портреты, замѣтилъ Джобсонъ.

-- Не перебивайте меня. Эта почтенная троица совершенно поселилась у насъ. Мистрисъ Чаплинъ объявила, что она возьметъ Джона подъ свое попеченіе, а сынъ ея самовольно сталъ ухаживать за Дженни въ качествѣ доктора. Они были противны бѣдной больной, а я удивлялась, что мистеръ Арматвэтъ, обыкновенно очень рѣшительный человѣкъ, молча поддался дерзкому нахальству этихъ людей. Однако, когда они стали слишкомъ приставать къ Дженни, и та, выйдя изъ терпѣнья, сдѣлала имъ сцену, то мистеръ Арматвэтъ грубо выпроводилъ ихъ изъ квартиры и на другой день мы, никому не сказавъ ни слова, уѣхали во Флоренцію. Тамъ провели нѣсколько недѣль совершенно спокойно и счастливо. Дженни стала живо поправляться и мы уже собирались ѣхать далѣе, въ Туринъ, какъ наканунѣ нашего отѣзда снова явились Чаплины. Мистеръ Арматвэтъ пришелъ въ неописанную ярость, но не рѣшился ихъ прогнать. Онъ видимо ихъ боялся. Дженни тотчасъ слегла въ постель, и я съ ея горничной должны были прибѣгнуть просто къ силѣ, чтобы не допустить въ ея комнату непрошенныхъ гостей. Три дня послѣ ихъ прибытія, мистеръ Арматвэтъ, сильно измѣнившійся и пришедшій въ какое-то мрачное уныніе, попросилъ меня пойти съ нимъ погулять. Мы отправились по берегу Арно. Онъ былъ очень взволнованъ и все время оглядывался по сторонамъ, какъ бы опасаясь, чтобы за нами не слѣдили.

-- "Миссъ Реймондъ, сказалъ онъ:-- вы благоразумны не по годамъ и я рѣшился быть откровеннымъ съ вами. Простите меня, если васъ непріятно поразятъ мои слова, но я дѣлаю это ради Дженни, сестрой которой я васъ считаю. Вы, конечно, замѣтили, какъ нахальны люди, преслѣдующіе насъ, и какъ я безпомощенъ противъ нихъ. Дѣло въ томъ, что они низкіе интриганы и хотятъ корыстно воспользоваться несчастнымъ обстоятельствомъ, предавшимъ меня въ ихъ руки. За много лѣтъ до моей свадьбы, когда я былъ богатымъ юношей, я имѣлъ связь съ гувернанткою, жившей въ домѣ одного изъ моихъ друзей. Я жилъ съ нею нѣсколько лѣтъ и съ тѣхъ поръ она не даетъ мнѣ покоя. Она сосетъ мою кровь, какъ вампиръ. Я далъ ей приданое и она вышла замужъ за негодяя, по фамиліи Чаплина, достойныхъ дѣтей котораго вы знаете. Въ продолженіи многихъ лѣтъ я содержалъ ихъ за-грапицею, и посылалъ большія суммы на воспитаніе ихъ дѣтей, но, конечно, эти деньги шли на совершенно другое. Теперь они пристаютъ ко мнѣ, чтобы я не забылъ ихъ въ своемъ завѣщаніи; этотъ негодяй докторъ, который, слава Богу, не мой сынъ, какъ бы старая вѣдьма ни клялась въ противномъ, увѣряетъ, что я не долго проживу. Въ этомъ онъ правъ. У меня болѣзнь сердца и я умру когда-нибудь внезапно. Онъ, сверхъ того, намекнулъ мнѣ, что бѣдная Дженни не въ своемъ углѣ, и что ее надо отдать на попеченіе доктора спеціалиста. Услыхавъ это я едва не убилъ его на мѣстѣ. Вы можете себѣ представить, что я чувствую, сознавая, что мнѣ не долго остается жить и что моя бѣдная дочь, не имѣя покровителей и защитниковъ, сдѣлается жертвой этихъ презрѣнныхъ негодяевъ. Они будутъ преслѣдовать насъ повсюду, и если я умру, то одному Богу извѣстно, что они сдѣлаютъ съ Дженни. Она ничего не знаетъ объ этой тайнѣ и вы понимаете, что открытіе ея убьетъ бѣдняжку. Вотъ почему я доселѣ откупался отъ нихъ и, боясь скандала, не обращался къ помощи стряпчихъ. Теперь вся моя надежда на васъ. Вы лучшій другъ Дженни и мужественное, рѣшительное существо. Если что-нибудь случится со мною, та я вамъ ее довѣряю. Обѣщайте мнѣ, что вы защитите ее отъ этихъ коршуновъ. Если я умру за-границей, то уѣзжайте тотчасъ въ Лондонъ съ моимъ тѣломъ и, главное, ни въ какомъ случаѣ не допускайте рыжаго негодяя въ комнату Дженни. Онъ способенъ на всякое преступленіе".

Мистеръ Арматвэтъ былъ ужасно взволнованъ, слезы текли по его щекамъ. Я должна была согласиться на его желаніе, хотя меня пугала мысль принять на себя такую тяжелую отвѣтственность.

-- "Благодарю васъ, благодарю, воскликнулъ онъ, цѣлуя мои руки:-- вы сдѣлали меня счастливымъ. У меня нѣтъ родственниковъ, кромѣ одного двоюроднаго брата, котораго я никогда не видалъ. Онъ наслѣдовалъ бы моему состоянію въ случаѣ смерти Дженни, и вы понимаете, что онъ былъ бы очень радъ такому счастливому для него событію. По возвращеніи домой, я измѣню свою духовную и назначу васъ своей единственной наслѣдницей на случай смерти Дженни. Съ этой минуты, Флора, вы моя вторая дочь.

-- Мы вернулись домой. Мистеръ Арматвэтъ былъ въ очень веселомъ настроеніи и, встрѣтивъ у дверей отеля доктора Чаплина, который фамильярно объявилъ, что вся его семья обѣдаетъ у насъ, рѣзко отвѣчалъ, что это невозможно, такъ какъ мы обѣдаемъ въ комнатѣ Дженни. Мы дѣйствительно обѣдали одни и провели очень пріятно весь вечеръ. Мистеръ Арматвэтъ былъ необыкновенно разговорчивъ и любезенъ. Но на слѣдующее утро я не успѣла встать, какъ въ мою дверь постучался его слуга Ренни и позвалъ меня къ своему господину, который, по его словамъ, былъ сильно нездоровъ. Черезъ минуту я уже была у постели мистера Арматвэта. Онъ лежалъ съ раскрытыми глазами и едва дышалъ. Услыхавъ, что я вошла въ комнату, онъ промолвилъ шепотомъ: "помните" и, вздрогнувъ всѣмъ тѣломъ, умеръ.

V.

Окончаніе разсказа миссъ Реймондъ.

Миссъ Реймондъ перевела дыханіе и Джобсонъ предложилъ ей сѣсть на скамью, съ которой открывалась великолѣпная панорама. Они сѣли и черезъ нѣсколько минутъ миссъ Реймондъ продолжала свой разсказъ:

-- Я была поражена ужасомъ, а Ренни, служившій у покойнаго двадцать лѣтъ, громко зарыдалъ. Вдругъ дверь отворилась и въ комнату вошелъ докторъ Чаплинъ. Онъ молча подошелъ къ постели и, убѣдившись, что все кончено, сказалъ, обращаясь къ Ренни:

"-- Вы никого не впустите въ эту комнату. Я беру на свое попеченіе миссъ Арматвэтъ, а вы, миссъ Реймондъ, вѣроятно, пожелаете тотчасъ вернуться въ Лондонъ.

"-- Нѣтъ, сэръ, отвѣчала я рѣшительнымъ тономъ: -- я поѣду въ Лондонъ только съ миссъ Арматвэтъ. Она совершеннолѣтняя и единственная наслѣдница послѣ отца, который просилъ меня взять ее на свое попеченіе. Я вовсе не нуждаюсь въ вашихъ услугахъ.

"-- Вы! воскликнулъ онъ, дерзко смотря на меня съ головы до ногъ: -- вы сами едва ли съумѣете сберечь себя, а гдѣ же вамъ печься о съумасшедшей. Я ея естественный попечитель и защитникъ. Я сынъ покойнаго.

Ренни съ ужасомъ и удивленіемъ смотрѣлъ на меня и на дерзкаго негодяя.

"-- Это не правда, Ренни, отвѣчала я:-- посмотрите на этого человѣка, есть ли у него хоть одна черта, похожая на вашего покойнаго господина. Мастеръ Арматвэтъ мнѣ самъ сказалъ вчера, что этотъ самозванецъ не сынъ его и умолялъ меня защитить миссъ Дженни отъ его козней. Вы мнѣ въ этомъ поможете, Ренни? прибавила я, взявъ его за руку.

"-- Увидимъ чья возьметъ, произнесъ Чаплинъ, злобно взглянувъ на меня и поспѣшно вышелъ изъ комнаты.

"Мы съ Ренни взяли тотчасъ всѣ драгоцѣнности и бумаги, находившіяся у покойнаго, и заперли въ столъ въ моей комнатѣ; потомъ я объявила хозяину гостинницы о случившемся и послала за докторомъ. По счастью, явился докторъ Пальма, женатый на англичанкѣ, отлично говорившій по-англійски и уважаемый всѣми за честность и знанія. Благодаря его добрымъ попеченіямъ, Дженни сравнительно легко перенесла ужасный ударъ; а онъ принялъ на себя всѣ распоряженія относительно набальзимированія и отправки въ Англію тѣла покойнаго мистера Арматвэта. Ему же мы были обязаны тѣмъ, что отдѣлались отъ доктора Чаплина. Спустя нѣсколько часовъ, онъ явился съ полицейскимъ чиновникомъ и двумя докторами для освидѣтельствованія Дженни подъ тѣмъ предлогомъ, что она съумасшедшая, а онъ, Чаплинъ, сынъ покойнаго. Докторъ Пальма, который хорошо зналъ этихъ трехъ джентльмэновъ, объяснилъ имъ, въ чемъ дѣло, поручившись своей честью, что Чаплинъ не сынъ мистера Арматвэта, и что миссъ Дженни совершеннолѣтняя и единственная наслѣдница покойнаго, обладающая полнымъ разумомъ. Конечно, его свидѣтельству была дана полная вѣра и вся семья Чаплинъ была удалена изъ дома. Спустя двадцать четыре часа, мы уѣхали съ Дженни въ Ниццу, гдѣ остановились на день отдохнуть. Но, къ нашему великому ужасу, вслѣдъ за нами явились Чаплины, и рыжій докторъ хотѣлъ ворваться насильно съ полицейскимъ чиновникомъ въ комнату Дженни. По счастію, въ отелѣ, въ которомъ мы остановились, было много англичанъ и въ томъ числѣ старый пріятель мистера Арматвэта, майоръ Добсъ. Они заступились за насъ и обратили въ бѣгство нашихъ преслѣдователей, а майоръ Добсъ любезно предложилъ проводить насъ до Парижа. Такимъ образомъ, мы благополучно добрались до Лондона. Съ тѣхъ поръ, я ни на минуту не покидала ея до самой ея смерти. Но вы не можете себѣ представить, какую ужасную жизнь мы вели впродолженіи этихъ трехъ лѣтъ. Докторъ Чаплинъ послѣдовалъ за нами въ Лондонъ и розыскалъ мистера Сайдона, двоюроднаго брата мистера Арматвэта, который по закону былъ прямымъ наслѣдникомъ Дженни. Эти два негодяя взяли себѣ на помощь одного изъ самыхъ почтенныхъ лондонскихъ стряпчихъ и, подъ предлогомъ заботы о болѣзненномъ положеніи ихъ родственницы, старались всячески обманомъ или силой ворваться съ докторами въ комнату Дженни, чтобъ освидѣтельствовать ее и посадить въ съумасшедшій домъ. Они прибѣгали ко всевозможнымъ хитростятъ, и я, право, удивляюсь, откуда они брали деньги на уплату всѣхъ расходовъ, такъ какъ мистеръ Арматвэтъ оставилъ мистрисъ Чаплинъ только пенсіонъ въ 300 ф. ст. Они пытались подкупить Ренни и горничную Дженни, всюду насъ преслѣдовали и не успѣвали мы переѣхать изъ Лондона въ Торкэ, Гастингсъ или Батъ, какъ тотчасъ туда являлись рыжій докторъ съ своей отвратительной матерью. Конечно, мы, съ своей стороны, также принимали мѣры и насъ ни на минуту не покидалъ переодѣтый полицейскій сыщикъ, нанятой стряпчими Дженни для ея защиты. Но представьте себѣ подобное существованіе, которому не было возможности положить конецъ. Жизнь положительно стала въ тягость бѣдной Дженни и ея нервы до того разстроились, что она дѣйствительно могла сойти съума. Къ концу второго года она до того ослабѣла, что доктора посовѣтывали ей переѣхать въ Южную Францію. Мы отправились въ путь тайкомъ и такъ искусно обманули своихъ враговъ, что благополучно провели три мѣсяца въ Э. Бѣдная Дженни стала быстро поправляться и начала даже посѣщать общество, какъ вдругъ въ одно прекрасное утро сынъ мэра, очень ухаживавшій за нею, объявилъ намъ, что къ его отцу явился какой-то рыжій англичанинъ съ двумя докторами, чтобъ взять миссъ Арматвэтъ, которую они признаютъ за съумасшедшую. Конечно, этотъ новый натискъ былъ также побѣдоносно отраженъ, какъ прежніе; но Дженни снова занемогла отъ испуга и потребовала, чтобъ мы немедленно вернулись въ Лондонъ. Я должна была согласиться, чтобъ ее успокоить, хотя знала, какой опасностью ей грозило возвращеніе въ Англію въ мартѣ мѣсяцѣ. Дѣйствительно, какъ только мы пріѣхали въ Лондонъ, я послала за докторами и въ томъ числѣ за сэромъ Генри Голландомъ, и они объявили, что ей остается жить не болѣе нѣсколькихъ дней. Она сама предчувствовала свою смерть и сказала мнѣ въ первый день нашего пріѣзда:

"-- Я пріѣхала въ Лондонъ, чтобъ умереть, Флори. Эти люди меня убиваютъ, и жизнь мнѣ опротивѣла; но я не хочу, чтобъ они извлекли изъ моей смерти какую-нибудь выгоду. Я послѣдую примѣру отца и оставлю тебѣ все мое состояніе".

По ея просьбѣ, я пригласила къ ней стараго друга ея отца, почтеннаго сэра Эдварда Белькнопа и ея стряпчаго, мистера Бланда. При нихъ написано было духовное завѣщаніе и Бландъ увезъ его къ себѣ. На слѣдующій день, бѣдная Дженни умерла. Я была внѣ себя отъ горя. Послѣ ея похоронъ, мистеръ Бландъ прочиталъ ея завѣщаніе. Она оставила не большія суммы двумъ или тремъ друзьямъ, слугамъ и религіознымъ обществамъ, а все остальное состояніе въ 40,000 ф. ст.-- мнѣ. Мистеръ Сандонъ и докторъ Чаплинъ имѣли дерзость присутствовать при чтеніи духовнаго завѣщанія и, спутся нѣсколько дней, заявили черезъ своихъ стряпчихъ, что они оспорятъ духовное завѣщаніе, какъ совершенное не въ здравомъ умѣ и подъ вліяніемъ насилія.

Миссъ Реймондъ вдругъ остановилась и спросила Джобсона:

-- Однако, вы, можетъ быть, устали слушать мой разсказъ?

-- О, нѣтъ! воскликнулъ Джобсонъ: -- онъ интереснѣе всякаго романа, хотя очень грустенъ. Неужели дѣло не рѣшено до сихъ поръ?

-- Нѣтъ, и я желаю попросить вашей помощи, мистеръ Джобсонъ. Мой дальнѣйшій разсказъ будетъ еще страннѣе того, что вы уже слышали. Кажется, трудно себѣ представить болѣе простое и ясное дѣло, какъ этотъ пресловутый процессъ о духовномъ завѣщаніи миссъ Арматвэтъ. Въ продолженіи многихъ мѣсяцевъ ее пользовали извѣстные доктора. Сэръ Генри Голландъ видѣлъ ее за нѣсколько дней до смерти; сэръ Эдвардъ Белькнопъ и мистеръ Бландъ совѣщались съ нею о содержаніи духовнаго завѣщанія; при нихъ и въ моемъ отсутствіи оно было написано старшимъ клеркомъ мистера Бланда, который вмѣстѣ съ своимъ патрономъ и подписали его въ качествѣ свидѣтелей. По совѣту сэра Эдварда, я просила мистера Бланда быть моимъ стряпчимъ и онъ тотчасъ объявилъ мнѣ, что одного его свидѣтельства достаточно для признанія дѣйствительности духовной. И, несмотря на все это, мое дѣло до сихъ поръ не разрѣшено судомъ, оно откладывается изъ сессіи въ сессію, капиталъ находится подъ арестомъ и процентами пользуются только стряпчіе и адвокаты.

-- Врядъ ли послѣдніе, замѣтилъ Джобсонъ:-- мы болѣе дѣйствуемъ на вѣру.

-- Отвѣтъ на жалобу истца Сапдона писалъ самъ мистеръ Бландъ. Я полагала, что мы можемъ смѣло явиться въ судъ съ нашими свидѣтелями, но онъ объявилъ мнѣ, что пошлютъ комиссію для спроса свидѣтелей въ Э, Ниццу и Венецію. Это былъ отличный случай съѣздить на чужой счетъ за-границу. Мистеръ Бландъ, стряпчій противной стороны, три адвоката и предсѣдатель комиссіи провели три мѣсяца въ Италіи. По ихъ возвращеніи, мистеръ Бландъ послалъ за мною. Я обыкновенно видѣлась съ нимъ въ его конторѣ, въ Буклерсбюри. Вы его знаете, мистеръ. Джобсонъ, это глава одной изъ самыхъ почтенныхъ фирмъ въ Лондонѣ: Бландъ и Смеркъ?

-- Нѣтъ, я никогда его не видалъ, отвѣчалъ Джобсонъ.

-- Ему лѣтъ за пятьдесятъ; это типъ семейнаго стряпчаго; толстый мужчина во фракѣ, съ краснымъ лицомъ, сѣдоватыми волосами, почтительными манерами и хитрыми глазами. Онъ принялъ меня, какъ всегда, очень любезно, но, сажая меня подлѣ себя, такъ странно, пристально посмотрѣлъ на меня, что я невольно вздрогнула.

"-- Какъ вы поживаете, милая миссъ Реймондъ? Я надѣюсь, что вы не очень безпокоитесь о вашемъ дѣлѣ. Все кончится благополучно. Вы увѣрены въ своей невинности и правотѣ"?

Онъ продолжалъ держать мою руку въ своихъ мягкихъ ладоняхъ, но я поспѣшно ее вырвала.

"-- Что вы сдѣлали въ вашей комиссіей, мистеръ Бландъ? спросила я съ нѣкоторымъ смущеніемъ.

"-- Я полагаю.. т. е. могу смѣло сказать... послѣ основательнаго обсужденія...

"-- Длившагося три мѣсяца...

"-- Нѣтъ... вотъ вы и ошибаетесь... нельзя обсуждать свидѣтельскія показанія во время допроса. Повторяю, что послѣ основательнаго обсужденія всей очень объемистой работы комиссіи я и вашъ первый адвокатъ сэръ Антони Спитло... одинаково полагаемъ, что дѣло значительно... очень значительно подвинулось въ вашу пользу.

"-- Я полагала, что оно будетъ рѣшено комиссіей! воскликнула я съ нетерпѣніемъ.-- Вѣдь вы ничего не могли узнать новаго, чего бы вы не знали прежде.,

"-- О, какъ вы ошибаетесь. Мы узнали много новаго. Гм! по правдѣ сказать, представилось небольшое затрудненіе, лично касающееся до васъ, и притомъ очень щекотливаго характера.

-- "Что вы хотите сказать, сэръ? воскликнула я, вспыхнувъ.

-- "Пожалуйста успокойтесь, миссъ Реймондъ, отвѣчалъ онъ:-- всякій, имѣющій процессъ, долженъ всегда быть готовъ ко всевозможнымъ сплетнямъ и клеветамъ. Это даже входитъ въ нашу тактику.

"-- Я не хочу знать вашей тактики, но если кто нибудь осмѣлился въ этой глупой комиссіи затронуть мою честь, то клянусь, что я отомщу ему. Скажите мнѣ, въ чемъ дѣло?

"-- Пожалуйста, не тревожьтесь, хотя гнѣвъ вамъ очень къ лицу, милая миссъ Реймондъ. Успокойтесь, это дѣло поправимое. Но позвольте мнѣ, конечно, только для одной проформы, такъ какъ будьте увѣрены, эта низкая клевета нимало не уменьшила моего уваженія къ вамъ -- позвольте мнѣ спросить васъ, вы были въ очень дружескихъ отношеніяхъ съ покойнымъ отцомъ наслѣдодательницы?

-- Конечно... онъ оставилъ свою дочь на мое попеченіе.

-- Гм! Ваше благородное самоотверженіе вполнѣ заслуживало практической благодарности и она, если не ошибаюсь, выразилась въ сорока тысячахъ фунтахъ. Гм! гм! Не помните-ли вы, чтобъ во время вашего путешествія по Италіи... онъ когда нибудь поставилъ васъ въ неловкое, компрометирующее васъ положеніе?

-- Никогда, онъ былъ очень почтенный и приличный человѣкъ.

-- Не помните-ли вы, чтобъ онъ... гм... однажды цѣловалъ ваши руки на улицѣ во Флоренціи.

-- Вотъ вздоръ-то! Онъ поцѣловалъ мнѣ руки, разсказавъ свою исторію, которую вы знаете, и взявъ съ меня слово, что я никогда не покину его дочери. Это было наканунѣ его смерти.

-- Совершенно вѣрно. И тутъ нѣтъ ничего предосудительнаго. Но не помните-ли вы слугу, по имени Луиджи, въ отелѣ, гдѣ вы останавливались во Флоренціи?

-- Помню. Мистеръ Арматвэтъ разъ вытолкалъ его изъ комнаты за дерзость.

-- Гм! Этотъ Луиджи... показалъ комиссіи нѣсколько иначе, чѣмъ вы говорите. Вотъ прочитайте его показаніе, и чтобъ вамъ не было совѣстно, я выйду изъ комнаты на нѣсколько минутъ.

-- Пустяки, мистеръ Бландъ, воскликнула я: -- неужели вы думаете, что я покраснѣю отъ какой-бы то ни было клеветы презрѣннаго негодяя, котораго выгнали изъ отеля за то, что онъ грозилъ убить мистера Арматвэта?

-- О какъ вы хороши въ эту минуту, миссъ Реймондъ! Какое мужество! Какая увѣренность въ своей невинности! Вы были бы прекрасной героиней или прекрасной женой! Вы никогда объ этомъ не думали? прибавилъ онъ, пристально смотря на меня.

-- Нѣтъ, сэръ, отвѣчала я, съ нетерпѣніемъ пробѣжавъ глазами протянутую мнѣ бумагу:-- вамъ нечего объ этомъ безпокоиться; слуга мистера Арматвэта Ренни и горничная Дженни, служащая теперь у меня, легко опровергнутъ эту клевету.

-- Я никогда въ этомъ и не сомнѣвался, милая миссъ Реймондъ. Я слишкомъ высокаго объ васъ мнѣнія, чтобъ повѣрить такой низости. Но, миссъ Реймондъ, вы молоды... очаровательны... и, благодаря вашему покойному другу, богаты и должны беречь свою добрую славу, а, по несчастью, невинность невсегда остается непорочной послѣ скандальнаго, хотя-бы вполнѣ несправедливаго обвиненія. Простите меня, но я говорю съ вами, какъ другъ, съ перваго свиданія почувствовавшій къ вамъ самую горячую симпатію. Повѣрьте, миссъ Реймондъ, что если я принялся за ваше дѣло съ такой энергіей и ревностью, то нетолько по обязанности, а движимый болѣе теплымъ чувствомъ. Я видѣлъ, что такое прелестное, безпомощное существо можетъ сдѣлаться жертвою хитрыхъ интригановъ; это возбудило во мнѣ съ перваго взгляда сердечное къ вамъ сочувствіе, которое только увеличивалось, чѣмъ болѣе я васъ видѣлъ, и перешло въ...

-- Довольно, мистеръ Бландъ! воскликнула я.

-- Нѣтъ, я долженъ кончить, милая миссъ Реймондъ... Милая Флоренсъ, я люблю васъ и предлагаю вамъ свою руку. Конечно, я старше васъ, но моя жизненная опытность дѣлаетъ меня вполнѣ достойнымъ васъ мужемъ. Я имѣю хорошее положеніе, хорошую практику и могу сдѣлать вашу жизнь спокойной, счастливой. Подумайте, миссъ Реймондъ, что въ ту самую минуту, когда противъ васъ предъявлено скандальное обвиненіе -- я вамъ говорю, что я вѣрю въ вашу невинность -- я, честный Джонъ Бландъ, защищу васъ отъ всего свѣта, отъ позора и униженія. Согласны вы? прибавилъ онъ, вставая и взявъ меня за руку.

"-- Это слишкомъ глупо, воскликнула я, вырвавъ свою руку: -- въ ваши годы вы должны-бы быть благоразумнѣе.

Онъ опять хотѣлъ взять мою руку, но я его грубо оттолкнула.

"-- Мистеръ Бландъ, если вы не оставите меня въ покоѣ, то я закричу.

"-- Такъ вы рѣшительно мнѣ отказываете? спросилъ онъ, поблѣднѣвъ и сжавъ губы.

"-- Да, сэръ.

"-- Хорошо, миссъ Реймондъ. Но помните, вы въ этомъ раскаетесь! Я отказываюсь отъ вашего дѣла и умываю руки. Найдите кого нибудь другого для защиты васъ отъ обвиненія, серьёзно компрометирующаго васъ. Не лучше-ли вамъ обдумать мое предложеніе?

"-- Вы старый негодяй! воскликнула я:-- вы низкій подлецъ! Я васъ ненавижу и презираю.

-- И, отворивъ, дверь я выбѣжала изъ его конторы, къ удивленію всѣхъ, находившихся въ ней. Спустя недѣлю, я получила отъ фирмы Бландъ и Смеркъ бумагу, дьявольски ловко составленную. Въ ней говорилось, что мои стряпчіе, зрѣло обсудивъ результатъ работъ комиссіи очень компрометирующаго для меня характера, пришли къ тому убѣжденію, что такъ какъ это дѣло, по всей вѣроятности, возбудитъ много непріятныхъ, чисто личныхъ вопросовъ для меня и для покойнаго отца наслѣдовательницы, то для всѣхъ сторонъ выгоднѣе окончить процессъ мировой сдѣлкой. На этомъ основаніи, они испрашивали моего согласія вступить въ переговоры съ истцомъ и указывали на то, что это мнѣніе главы фирмы мистера Бланда, одного изъ главныхъ моихъ свидѣтелей. Что мнѣ было дѣлать? Сэръ Эдвардъ Белькнопъ былъ за-границей и мнѣ не съ кѣмъ было посовѣтываться. Я рѣшилась обратиться къ помощи стряпчихъ моей семьи: Гокъ и Ширеръ. Я разсказала имъ всю исторію и они объявили, что мистера Бланда слѣдуетъ исключить изъ числа стряпчихъ за такое недостойное поведете, марающее все ихъ сословіе. Я просила, чтобъ они взяли на себя трудъ подвергнуть его этому вполнѣ заслуженному наказанію. Но они отказались, говоря, что такое серьёзное дѣло нельзя начать на основаніи одного моего показанія. Мистеръ Бландъ былъ очень ловкій человѣкъ и могъ сдѣлать мнѣ много вреда. Къ тому-же я только распространила-бы взведенную на меня клевету. И они были правы; этотъ старый негодяй былъ также ненаказуемъ, какъ королева или лордъ канцлеръ. Мнѣ даже стоило большого труда вырвать у его фирмы мое дѣло и передать его Боку и Ширеру. Они потребовали болѣе тысячи фунтовъ вознагражденія за труды и Бландъ нахально грозилъ обнародовать всѣ факты, если мы сдѣлаемъ хоть малѣйшую скидку. Мои новые стряпчіе совѣтовали мнѣ уступить, счетъ былъ уплаченъ и послѣ трехмѣсячныхъ переговоровъ, переписокъ и препирательствъ они повели дѣло. Вотъ въ какомъ положеніи я нахожусь по истеченіи двухъ лѣтъ; меня грабятъ закономъ признанные разбойники, мои безспорныя права и мое честное имя подвергнуты сомнѣнію. Моя жизнь стала мнѣ нестерпима и я съ радостью отказалась-бы отъ этого дѣла, но я не могу, я должна доказать свою невинность и правоту. Согласны вы помочь мнѣ? Изъ постороннихъ лицъ вы первый, которому я откровенно разсказала все. Если вы возьметесь за мое дѣло, то я увѣрена, что выиграю его.

Джобсона польстили слова, довѣріе и нѣжная просьба, сіявшая въ прелестныхъ глазахъ молодой дѣвушки. Онъ былъ достаточно свѣтскимъ человѣкомъ, чтобъ сразу понять, въ какомъ онъ будетъ находиться опасномъ положеніи. Ему предстояло вести ея дѣло нетолько какъ адвокату, но и какъ ея близкому другу. Миссъ Реймондъ была увлекающимся существомъ и обстоятельства невольно компрометировали ее. Она конечно будетъ требовать отъ него нетолько адвокатскихъ совѣтовъ, но и дружескаго сочувствія. Однако, эти соображенія, если и пришли въ голову Джобсону, то тотчасъ исчезли передъ простымъ фактомъ, что миссъ Реймондъ была чистымъ, невиннымъ, безпомомощнымъ существомъ, попавшимъ въ паутину закона. Онъ долженъ былъ спасти ее во что бы-то нистало и какъ-бы ни злословилъ объ этомъ свѣтъ. Поэтому онъ согласился быть вторымъ адвокатомъ отвѣтчицы въ великомъ дѣлѣ о наслѣдствѣ Арматвэтъ.

Прошелъ еще годъ и дѣло все откладывалось подъ различными благовидными предлогами, несмотря на всѣ усилія Джобсона. Къ величайшему негодованію Рока и Ширера, онъ нетолько не старался извлечь пользы изъ этого доходнаго дѣла, но еще изощрялъ свое остроуміе, чтобъ сократить и удешевить процессъ. Онъ мужественно сопротивлялся всякимъ проволочкамъ, и напрягалъ всѣ свои способности и знанія, чтобъ подвинуть дѣло впередъ.

Результатомъ его дѣйствій былъ слѣдующій разговоръ между мистеромъ Рокомъ и его помощникомъ мистеромъ Спеллингомъ. Однажды утромъ, сидя въ конторѣ они перелистывали свою записную книгу и подводили впередъ сумму предполагаемой наживы въ этотъ день.

-- Отчего вы не назначили сегодня совѣщанія съ адвокатами по дѣлу о наслѣдствѣ Арматвэтъ? Что-то сегодня мало работы.

-- Я говорилъ съ писцомъ мистера Джобсона, сэръ, чтобъ назначить часъ совѣщанія, но онъ отвѣчалъ письменно, что мистеръ Джобсонъ не находитъ нужнымъ совѣщаніе и самъ напишетъ необходимыя бумаги.

-- Чортъ-бы его побралъ! Я никогда не видывалъ такого не достойнаго поведенія. Неужели два стряпчихъ, два старшихъ адвоката, и четыре младшихъ, уже не говоря о писцахъ, должны оставаться безъ дѣла потому, что мистеру Джобсону угодно дѣлать экономіи своей богатой кліенткѣ. Если въ слѣдующій разъ онъ опять выкинетъ такую штуку, то вы настойте на своемъ. Помилуйте, благодаря его безумію, его товарищи лишились пятидесяти гиней. Это просто подло! При первой возможности, мы его спустимъ изъ этого дѣла.

-- Наврядъ-ли вамъ это удастся, сэръ, отвѣчалъ съ улыбкой мистеръ Спеллингъ:-- наша кліентка очень дружна съ мистеромъ Джобсономъ. Она совѣтуется съ нимъ о дѣлѣ частнымъ образомъ въ его конторѣ. Я видѣлъ, какъ она разъ выходила изъ Помпъ-Корта, гдѣ контора мистера Джобсона, но я не могъ ничего добиться отъ его писца, мистера Тимпани, чрезвычайно ловкаго молодца.

-- О! отвѣчалъ мистеръ Гокъ: -- она красива и съ Божьей помощью будетъ богата. Но вѣдь мистеръ Джобсонъ женатъ и это было-бы слишкомъ скандально. Впрочемъ, она не очень строгаго поведенія и намъ трудно было до сихъ поръ бороться съ компрометирующими ее фактами; но если она еще заведетъ интригу съ своимъ адвокатомъ, то мы пропали, мистеръ Спеллингъ.

Въ дѣйствительности, миссъ Реймондъ никогда не бывала въ конторѣ Джобсона; но однажды, желая передать ему очень важныя и конфиденціальныя бумаги по дѣлу, она сама отнесла ихъ въ запечатанномъ конвертѣ въ Помпъ-Кортъ и отдала Тимпани.