ИЛИ ЧЕЛОВѢКЪ "БЕЗЪ РУБАШКИ".
ГЛАВА I.
Адамъ лежалъ въ постели и съ сильнымъ напряженіемъ слушалъ, вслушивался, но ничего не разслушалъ. Его лицо нахмурилось. Произнеся нетерпѣливый стонъ, или, скорѣе, что-то въ родѣ хрюканья, и туго обвернувъ себѣ шею шерстянымъ одѣяломъ, онъ, какъ свинка, повернулся на бокъ и вслѣдъ затѣмъ протяжно вздохнулъ. Бѣдный Адамъ Буффъ!
Неумолимое время летитъ своимъ чередомъ, и Адамъ засыпаетъ. О, вы, волшебные сны! вы, которые настроиваете наши видѣнія подъ звуки упоительной музыки, райскими плодами насыщаете голодный желудокъ спящаго, разрываете оковы узника, освобождаете его и даете ему быстроту дикой серны, чтобы мчаться въ свою хижину, -- вы, которые пишете на стѣнахъ тюрьмы несчастнаго должника: "получено сполна по всѣмъ взысканіямъ", кто бы и что бы вы ни были, гдѣ бы вы ни обитали, мы молимъ, васъ: очаруйте, хотя на часъ, бѣднаго Адама Буффа! Перенесите его на вашихъ радужныхъ крыльяхъ изъ маленькаго мезонина, когда-то чистенькаго и выбѣленнаго, на широкія и вѣчно зеленѣющія долины и откосы Церры Дуиды, ибо тамъ, какъ говоритъ одинъ изъ знаменитыхъ естествоиспытателей, "рубашечныя деревья растутъ въ пятьдесятъ футовъ вышины"! Положите его тамъ, подъ одинъ изъ цвѣтовъ, составляющихъ самую главную принадлежность человѣческаго туалета, и тамъ пусть онъ устремитъ кверху восторженные свои взоры и увидитъ рубашки, совсѣмъ готовыя, висящія на каждой вѣткѣ.
-- Вы встали, мистеръ Буффъ? спросилъ чей-то голосъ позади дверей.
-- Войдите, сказалъ Адамъ, пробужденный вопросомъ.
Дверь отворилась, и сухая, морщинистая, желтая старуха лѣтъ шестидесяти вошла въ комнату. По совершенной твердости и самообладанію было очевидно, что она была домохозяйка.
-- Вы видѣли ночью пожаръ, мистеръ Буффъ? спросила мистриссъ Ноксъ, вдова респектабельнаго булочника.
-- Я слышалъ, какъ проѣхали пожарные отвѣчалъ философъ.
-- Небо было какъ въ день Страшнаго Суда, сказала домохозяйка.
-- Оно было красно, замѣтилъ Адамъ.
-- Бѣдные, бѣдные!
И мистриссъ Ноксъ, остановясь въ ногахъ кровати и потирая руки, плачевно смотрѣла на носъ и щеки мистера Буффа, въ то время, какъ они краснымъ рельефомъ выступали изъ-подъ шерстянаго одѣяла.
-- Много погорѣло? спросилъ Адамъ съ легкимъ кашлемъ.
-- Неизвѣстно еще... но такая потеря имущества! Два кандитерскихъ дома, домъ дистиллатора и кромѣ того, домъ пріемщика закладныхъ вещей -- все, все сгорѣло!... Я слышала, что ничего не было застраховано, сказала мистриссъ Ноксъ.
-- Очень жаль, но ужь такова человѣческая жизнь, мистриссъ Ноксъ, замѣтилъ Адамъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ.
-- Да, да, мистеръ Буффъ.
И домохозяйка вздохнула.
-- Да такова наша жизнь! Встаемъ мы рано и ложимся спать поздно, трудимся и въ потѣ лица снискиваемъ хлѣбъ, собираемъ и копимъ, обманываемъ и надуваемъ, обмѣриваемъ и обвѣшиваемъ...
-- Это такъ вѣрно, какъ сама истина, сказала булочница-вдова.
-- Мы донельзя напрягаемъ свой умъ, чтобы составить капиталъ, и потомъ, когда воображаемъ, что свили себѣ гнѣздо на всю жизнь, обложили его внутри пухомъ и покрыли золотомъ снаружи, пріучили себя къ комфорту -- что потомъ слѣдуетъ изъ этого? какая нибудь Молли, горничная, роняетъ въ стружки нагаръ со свѣчи; какой нибудь котенокъ, играя, закатитъ горячій уголекъ въ черное бѣлье... ночной сторожъ заводитъ свою трещетку -- пожаръ! Да, мистриссъ Ноксъ, такова ужь наша жизнь! А такъ какъ всѣ живущіе должны переносить лишенія въ жизни, поэтому, мистриссъ Ноксъ, сѣтованія есть глупость.
Такъ говорилъ Адамъ Буффъ.
-- Правда, правда, мистеръ Буффъ... но все же, имѣть такъ много и вдругъ всего лишиться! сказала домохозяйка.
-- Нужно всегда держаться философіи, сказалъ Адамъ Буффъ.
-- Держаться чего? вѣрно какой нибудь пожарной трубы? спросила мистриссъ Ноксъ въ недоумѣніи; но свѣтлая мысль вдругъ блеснула въ ея головѣ: -- понимаю, понимаю.... держаться религіи?
-- Ну да; у язычниковъ это замѣняетъ религію. Съ моей стороны, я чувствую, если бы всѣ эти дома и кладовыя были мои собственные, я бы сталъ смотрѣть на всепожирающее пламя съ совершеннымъ хладнокровіемъ.
-- Вы справедливо называете пламя всепожирающимъ, вотъ ужь ничего-то не щадитъ. Бѣдная мистриссъ Сэвонъ!
-- Моя прачка! воскликнулъ Адамъ, и ноги его судорожно подкорчились подъ одѣяло.
-- Она жила на задней половинѣ.... Все ея бѣлье сгорѣло, сказала мистриссъ Ноксъ.
-- Ея бѣлье! повторилъ Адамъ Буффъ, сильно поблѣднѣвъ. Какъ! все? неужели все?
-- Все, до послѣдней тряпки, отвѣчала мистриссъ Ноксъ, дѣлая особенное удареніе на первое слово..
Ноги Адама выпрямились, а вмѣстѣ съ тѣмъ вытянулось его лицо. Бѣдная игрушка недоброжелательной Фортуны! Адамъ точь-въ-точь находился теперь въ положеніи автора, у котораго сгорѣла оригинальное произведеніе безъ оставленной копіи. Яснѣе, въ рукахъ мистриссъ Сэвонъ находилась рубашка Адама, Адамъ не имѣлъ другого экземпляра. Разумѣется, Буффъ, надобно отдать ему справедливость, могъ бы на цѣлый день пуститься въ философическія разсужденія по поводу разрушительнаго дѣйствія пожара; но потеря собственной рубашки приходилась весьма близко къ его сердцу. Адамъ лежитъ въ отчаяніи; какъ вдругъ въ дверяхъ раздается стукъ его добраго генія, вслѣдъ затѣмъ дверь отворяется, и добрый геній входитъ въ комнату. Домохозяйка весьма учтиво спускается съ лѣстницы.
-- Я полагаю, сэръ, сказалъ незнакомецъ:-- вы мистеръ Буффъ?
-- Точно такъ, сэръ, сказалъ Адамъ, преодолѣвая лихорадочную дрожь.
-- Я считаю за особенное счастіе, что засталъ васъ въ такомъ положеніи... (Адамъ съ своей стороны въ этомъ сильно сомнѣвается.) Я боялся, что вы уже одѣлись и ушли со двора. (Адамъ прочистилъ кашлемъ горло и, какъ въ галстухъ, укуталъ его въ шерстяное одѣяло.) Вы замѣчаете, что я вошелъ къ вамъ безъ всякихъ церемоній; это, сэръ, въ моемъ обыкновеніи. Теперь къ дѣлу. Не мѣшаю ли я какимъ нибудь вашимъ занятіямъ, мистеръ Буффъ?
-- Нисколько, отвѣчалъ Адамъ съ величайшей рѣшимостью.
И въ свою очередь намѣревался предложить вопросъ своему вопросителю насчетъ цѣли его посѣщенія, но продлилъ свое молчаніе изъ уваженія къ счастливой наружности незнакомца, который, хотя, по видимому, и лѣтъ подъ шестьдесятъ, одѣтъ былъ со всею изысканностью щеголя. Два раза Адамъ рѣшался было заговорить, и каждый разъ глаза его встрѣчались съ бѣлыми, пышными и широкими, какъ вѣеръ нашей прабабушки, манжетами посѣтителя, и сознаніе своего ничтожества заставляло его хранить глубокое молчаніе.
-- Мистеръ Буффъ, я слышалъ, вы философъ. (Адамъ смиренно спустилъ свои рѣсницы на шерстяное одѣяло.) Такого человѣка я давно ищу. Нѣтъ нужды, какимъ образомъ я отыскалъ васъ, вы узнаете объ этомъ въ свое время. Мое желаніе заключается въ томъ, чтобъ поручить вамъ многотрудную и весьма важную обязанность. (Адамъ инстинктивно открылъ обѣ ладони.) Но, разумѣется, передать тогда, когда я увижу, что вы дѣйствительно философъ. (Адамъ принялъ на себя видъ Сократа.) Сегодня утромъ, если вамъ угодно, мы войдемъ съ вами въ подробныя объясненія по этому предмету.
-- Сэръ, я побываю у васъ около....
-- Нѣтъ.... нѣтъ.... нѣтъ. Я и думать не хочу о разлукѣ съ вами. Какъ только вы одѣнетесь, мы пойдемъ вмѣстѣ, сказалъ посѣтитель, и лицо Адама вдругъ окоченѣло.-- Но, Боже мой, въ такую погоду неужели вы встаете безъ огня въ каминѣ?
-- Человѣкъ, сэръ, сказалъ Адамъ Буффъ: -- никогда такъ хорошо не сознаетъ своихъ достоинствъ, какъ въ то время, когда онъ торжествуетъ надъ стихіями.
-- Весьма справедливо.... Не считайте и меня, прошу васъ, за человѣка изнѣженнаго, но все же я люблю, чтобъ рубашка моя была нѣсколько согрѣта, сказалъ старый джентльменъ.
-- Моя, какъ я слышалъ, ужь черезчуръ перегрѣлась въ въ прошлую ночь, сказалъ Адамъ Буффъ, и пожарная команда съ трубами и инструментами промелькнула въ его головѣ: -- хотя совершенно безъ моего на это согласія.
-- Ха. ха! понимаю! Заботливая прачка, сказалъ посѣтитель.
Адамъ улыбнулся болѣзненной улыбкой.
"Вотъ человѣкъ, котораго мнѣ нужно", подумалъ старый джентльменъ и потомъ, къ тайному и сильному удовольствію Адама, вставъ со стула, пошелъ къ дверямъ.
-- Настоящая философія, сэръ, не требуетъ много времени для своего туалета. Пожалуйста, мистеръ Буффъ... я подожду васъ внизу.
И незнакомецъ вышелъ изъ комнаты. Буффъ проводилъ его благосклонной улыбкой.
Адамъ соскочилъ съ постели и, засунувъ пробой дверей услужливымъ деревяннымъ гвоздикомъ, приступилъ къ своему туалету съ быстротою актера. Но пока мистеръ Буффъ одѣвается, намъ будетъ весьма достаточно времени объяснить цѣль посѣтителя.
Лжювасъ Бутлеръ былъ краснощекій шестидесяти-двухъ-лѣтній холостякъ и ревностный почитатель философіи. Мы не станемъ и не хотимъ прямо утверждать, что онъ основательно понималъ предметъ своего почитанія; но его преданность къ нему нисколько не уменьшалась отъ его невѣжества; мы можемъ даже сказать, что она увеличивалась чрезъ его несовершенное образованіе. Философія была его идоломъ, и такимъ образомъ передъ вещью, которую называли философіей, онъ не останавливался, чтобъ заглянуть ей въ очки, не обращалъ вниманія на румяны, намазанные на ея щекахъ, ни на огромную подвѣску, качающуюся у ней подъ носомъ, ни на ея черные и позолоченные зубы, нѣтъ, не таковъ былъ этотъ человѣкъ: онъ просто падалъ передъ ней на колѣни, воздѣвалъ свои руки, возвышалъ свой хрипловатый голосъ и восклицалъ: "Великая философія!" Какое счастіе, что слово философія такъ музыкально! Но обратимся къ цѣли посѣщенія мистера Бутлера.
Свѣтъ для стараго джентльмена былъ нечто иное, какъ большое спокойное кресло, въ которомъ онъ могъ ѣсть дичь, пить портвейнъ, дрематъ и, когда ему вздумается, философствовать съ пріятнымъ спокойствіемъ души. На немъ, однако же, лежала одна сердечная забота въ лицѣ только-что оперившагося роднаго племянника, по имени Джонъ Блакъ, мальчика, изъ котораго онъ рѣшился сдѣлать практическаго философа. "Гм!-- говаривалъ онъ, взглянувъ на подрастающую жертву -- бюстъ готовъ, стоитъ только дать ему изящныя формы". И Адамъ Буффъ былъ избранъ въ качествѣ моральнаго скульптора.
На лѣстницѣ раздался звукъ человѣческихъ шаговъ, и мистеръ Бутлеръ, обернувшись, увидѣлъ Буффа, который такъ тихо, такъ осторожно спускался внизъ, какъ будто домохозяйка была при смерти больна и онъ боялся ее потревожить. Буффъ былъ человѣкъ полновѣсный, но, несмотря на то, онъ переступалъ на ципочкахъ, съежилъ плечи и тщетно старался привести въ порядокъ кислое выраженіе своей физіономіи.
Мистеръ Бутлеръ и Адамъ повернули въ улицу.
-- Страшный пожаръ былъ вчера, сказалъ мистеръ Бутлеръ.
Буффъ зажалъ въ двухъ пальцахъ верхнюю пуговку своего пальто, приподнялъ немного воротникъ и отвѣчалъ:
-- Да, весьма разрушительный.
Бутлеръ и Буффъ продолжаютъ идти. Но позвольте на одинъ моментъ, созерцательный читатель. Посмотрите внимательнѣе на этихъ людей въ то время, какъ они удаляются. Неужели вы не въ состояніи, даже безъ нашего предисловія, по ихъ манерамъ и по ихъ осанкамъ, опредѣлить ихъ характеры? Взгляните на Джона Бутлера: толстенькій, приземистый человѣкъ, въ платьѣ изъ чернаго съ искрой сукна, въ шляпѣ гладкой и лоснистой, какъ вороново крыло; воротникъ его окаймленъ бѣлымъ какъ снѣгъ полотномъ; онъ идетъ по тротуару какъ по аллеѣ, пролегающей въ его собственномъ паркѣ; въ каждомъ членѣ, въ каждомъ движеніи, въ каждомъ жестѣ этого человѣка вы замѣчаете спокойствіе и самодовольствіе. Теперь взгляните на Буффа. Хотя онъ цѣлой головой выше своего патрона, но ростъ его не бросается въ глаза; онъ не идетъ по землѣ, но касается ея, какъ будто съ позволенія; при этомъ кажется, что всѣ суставы его сжимаются, какъ будто онъ принаравливается сократить себя передъ размѣрами своего спутника. Идти выпрямись, въ полный свой ростъ, кажется для него величайшею дерзостью, онъ гнется и корчится, какъ говорится, изъ одной учтивости; по его понятіямъ, превратиться въ нуль было бы немного больше, чѣмъ оказать должное почтеніе своему товарищу. Не обращайте вниманія на пальто Адама Буффа: оно просто до крайности и представляетъ собою типъ нищеты. Не смотрите на его шляпу: на своемъ вѣку она безчисленное множество разъ испытала на себѣ вліяніе дождливыхъ и бурныхъ погодъ. Зажмурьте глаза наполовину изношенной подошвы его сапога на лѣвой ногѣ. Посмотрите только на человѣка или на этихъ двухъ человѣкъ и скажите намъ, развѣ вы не видите передъ собой благоденствующаго патрона, который выманилъ какого-то бѣдняка, холоднаго и голоднаго, вытащилъ его изъ его уголка вкуснымъ запахомъ предстоящаго обѣда. Такъ ли это? Нѣтъ, не такъ: это просто философъ ведетъ философа.
Иди, иди, Адамъ Буффъ! не помышляй о мальчишкѣ, который станетъ катить свой обручъ иногда подлѣ тебя, иногда передъ тобой, а иногда и позади тебя; не сердись на него: онъ совсѣмъ не то, чѣмъ кажется, совсѣмъ не то, не какой нибудь школьникъ съ перепачканнымъ лицомъ, но сама фортуна подъ маской. Обручъ -- это ея страшное колесо, и ты отнынѣ ея избранный любимецъ.
"Помилуйте! да у него рубашки нѣтъ на плечахъ!" Какъ часто это указаніе рисуетъ передъ нами самую печальную, самую тяжелую картину человѣческихъ лишеній. Чувство состраданія къ ближнему невольнымъ образомъ пробуждается въ насъ, и мы готовы сокрушаться и оплакивать жертву. Такъ точно и теперь мы всѣ готовы оплакивать Адама Буффа; а между тѣмъ онъ, при всѣхъ своихъ недостаткахъ, при всѣхъ своихъ лишеніяхъ, былъ богатѣйшій человѣкъ. Правда, пожаръ предшествовавшей ночи надѣлъ на нашего героя самую холодную рубашку, какою даже нищета не прикрываетъ человѣческое тѣло, а все же, подобно трехъ-пробному золоту, Адамъ вышелъ изъ огня чистъ и блестящъ.