-- А! вотъ и пожарище! воскликнулъ мистеръ Бутлеръ, остановясь и обращая вниманіе Адама на дымящіяся развалины.-- Ахъ, Боже мои! и въ самомъ дѣлѣ весьма большой пожаръ.
И оба философа остановились и съ весьма различными ощущеніями задумались надъ сценой опустошенія. Мистеръ Бутлеръ осматривалъ ее съ спокойствіемъ философа, ничего не потерявшаго чрезъ это бѣдствіе; онъ переносилъ свой взоръ отъ закоптѣлыхъ стѣнъ на тлѣющія бревна съ удивительнымъ присутствіемъ духа. Адамъ въ этомъ отношеніи былъ слабѣе; на лицѣ его замѣтно было душевное волненіе въ то время, какъ онъ отыскивалъ мезонничикъ своей прачки среди пятидесяти обитаемыхъ уголковъ, совершенно открытыхъ теперь для любопытныхъ.
-- Вчера прекрасное имущество, а теперь, сказалъ мистеръ Бутлеръ, втягивая въ носъ щепотку табаку: -- груда развалинъ.
-- Все превратилось въ трутъ и прахъ, вскричалъ Буффъ, размышляя о своей собственной невозвратной утратѣ.
-- Да; тяжело такъ неожиданно разставаться съ домашними пенатами, тяжело видѣть свой домъ, полный до этого всѣхъ прелестей семейнаго быта, видѣть его въ пламени, какъ костеръ, сжигающій Феникса, замѣтилъ мистеръ Бутлеръ весьма глубокомысленно. -- Въ такую жестокую погоду остаться, быть можетъ, безъ рубашки!.
И Бутлеръ взглянулъ на Буффа, который задрожалъ отъ столь сильнаго и трогательнаго предположенія.
-- Но при всемъ томъ, мистеръ Буффъ, что значитъ нагота, когда мы владѣемъ философіей?
Адамъ хотѣлъ было отвѣчать на это тономъ сочувствія, какъ вдругъ суматоха, произведенная въ народѣ паденіемъ стѣны, дала дѣлу неожиданный оборотъ. Мистеръ Бутлеръ въ мгновеніе ока навострилъ лыжи, доказывая этимъ, что философія можетъ иногда бѣгать, какъ страусъ; но Буффъ, или не владѣя еще въ такой степени философіей, или имѣя болѣе увѣсистое тѣлосложеніе, былъ медленнѣе въ своихъ движеніяхъ, и чрезъ это, къ несчастію, задержалъ быстрое отступленіе гигантскихъ размѣровъ ломоваго извощика, который отмстилъ Буффу за это препятствіе чувствительнымъ ударомъ по щекѣ. Многіе изъ черни, замѣтившіе такое оскорбленіе, увидѣли, что кровь бросилась въ лицо Буффа, потому что онъ обернулся и инстинктивно сжалъ кулаки. "Драка! драка!" воскликнула толпа въ порывѣ удовольствія; а нѣкоторые изъ предусмотрительныхъ немедленно предложили составить цѣпь. Извощикъ стоялъ совершенно готовый; мистеръ Бутлеръ, смотрѣвшій на все это взглядомъ философа, подошелъ въ Адаму; это была рѣшительная минута для Буффа, который стоялъ, тяжело дыша и измѣряя фигуру своего противника.
"Совѣтую вамъ разснаститься, сэръ", сказалъ какой-то безкорыстный совѣтникъ изъ толпы, между тѣмъ какъ другой, съ сверкающими отъ удовольствія глазами, засунулъ свою трубку за шляпную ленту, чтобъ вполнѣ посвятить себя услугамъ, и сказалъ самымъ ласковымъ тономъ: "Я подержу ваше пальто, сэръ." Это предложеніе, по видимому, пробудило въ Адамѣ всю рѣшимость; онъ взялся двумя пальцами за верхнюю пуговицу, когда толпа надѣялась увидѣть прекрасный бюстъ, Буффъ надернулъ еще выше воротникъ своего пальто, бросилъ презрительный взглядъ на извощика, скалившаго зубы, и громко провозгласилъ, что этотъ негодяй недостоинъ его вниманія. Сказавъ это, онъ сталъ протискиваться сквозь толпу, которая сжимала его и съ оглушительнымъ хохотомъ и крикомъ заграждала ему путь. Но награда уже ожидала Адама Буффа, Бутлеръ подошелъ къ нему и, сжимая ему руку, восклицалъ:
-- Я уважаю васъ, мистеръ Буффъ, я почитаю васъ; вы показали себя философомъ достойнымъ древней Греціи (А это потому только, что Адамъ не желалъ показать другимъ -- есть ли на немъ рубашка); вы показали, какъ высоко стоите вы надъ этими низкими невѣжами! кричалъ мистеръ Бутлеръ, возвысивъ голосъ, и припрыгивалъ какъ кангуру.
И какъ хорошо, что при всей своей философіи, онъ могъ припрыгивать, потому что человѣкъ, который вызывался подержать пальто Адама, получивъ грубый отказъ на свое предложеніе, схватилъ рукавъ пожарной трубы и съ непогрѣшительнымъ прицѣломъ обкатилъ не только Буффа, но и его патрона. Громкій хохотъ изъ толпы служилъ одобреніемъ мѣткому дѣтинѣ. Мистеръ Бутлеръ остановился мокрый съ головы до ногъ и задумчивый, какъ пингвинъ. Три раза, сколько доставало у него голоса, онъ кричалъ: "Констебль!" И каждый разъ слово "констебль" дружно подхватывалось и повторялось толпой. Констебль, однако же, не явился, и потому мистеръ Бутлеръ разсудилъ за лучшее кликнуть извощика. Извощикъ повиновался, и спустясь съ козелъ, онъ отворилъ дверцы, но впрочемъ, не ранѣе, какъ посмотрѣвъ съ минуту на грузъ, отъ котораго паръ валилъ клубами; однакожъ, человѣколюбіе и въ преспективѣ хорошая плата взяли верхъ надъ его нерѣшимостью. Онъ впустилъ полуутопленниковъ, съ прикосновеніемъ къ шляпѣ захлопнулъ дверцы и спросилъ, не прикажутъ ли ѣхать въ Человѣколюбивое Общество.
-- Въ... улицу, сказалъ мистеръ Бутлеръ, будучи слишкомъ мокръ, чтобы понять предназначаемую шутку.
Карета покатилась среди громкихъ восклицаній изъ толпы: "Не нужны ли вамъ зонтики, джентльмены?", "Послушай, извощикъ, зачѣмъ ты не выжалъ ихъ передъ впускомъ въ карету?"
Мистеръ Бутлеръ сидѣлъ безмолвный, какъ живое изображеніе бога морей; да и Буффъ не говорилъ ни слова, а только отряхивался какъ пудель, только-что выскочившій изъ воды. Карета остановилась у дома мистера Бутлера.
-- Ну, любезный, что это стоитъ? спросилъ мистеръ Бутлеръ, едва сводя зубъ съ зубомъ.
-- Что это стоить?... позвольте сэръ... это стоитъ шестъ шиллинговъ, отвѣчалъ извощикъ весьма самоувѣренно.
-- Шестъ шиллинговъ! вскричалъ Буффъ; -- да вѣдь по таксѣ...
-- Я знаю, что мнѣ слѣдуетъ по таксѣ съ пассажировъ; но на поклажу таксы нѣтъ.
-- На поклажу! воскликнулъ Буффъ и оглянулся посмотрѣть, о какой поклажѣ говорится.
-- Да за поклажу. Съ васъ слѣдуетъ мнѣ получить по полкроны, очень хорошо... да три съ половиною шиллинга за два ведра воды.
Мистеръ Бутлеръ смиренно заплатилъ деньги, не обращаясь даже къ философіи по поводу такой наглости со стороны извощика.
-- Пожалуйте... пожалуйте... извините меня... на одну секунду, прерванными словами говорилъ мистеръ Бутлеръ, трясясь отъ холода.
И онъ ввелъ Буффа въ самую комфортабельную комнату, гдѣ яркій огонъ въ каминѣ привѣтствовалъ ихъ со всѣмъ радушіемъ. Хозяинъ дома торопливо помѣшалъ въ каминѣ и немедленно вышелъ. Буффъ, оставшись наединѣ, молча излилъ все свое негодованіе противъ бездѣльника, который такъ безсовѣстно и безжалостно промочилъ его до самыхъ костей, потомъ взглянулъ на огонь, яростно помѣшалъ въ каминѣ и обратилъ свою спину къ благотворному вліянію тепла. По мѣрѣ того какъ дѣйствіе огня распространялось по всему его организму, сердце его наполнялось надеждами на перемѣну счастья, и гнѣвъ его къ своему врагу начиналъ вылетать вмѣстѣ съ клубами пара. "Ну, къ счастью его, что на мнѣ не было рубашки!" (Бѣдный, простосердечный Буффъ! Это случилось къ твоему собственному счастью. Правда, тебя, быть можетъ, провозгласили бы побѣдителемъ извощика, тогда какъ самая нищета твоя увѣнчала тебя вѣнкомъ побѣдителя надъ свовми страстями. Какъ часто Фортуна издѣвается надъ человѣкомъ! То, что человѣку, непосвященному въ тайны законовъ мышленія, кажется истиннымъ великодушіемъ, есть нечто иное, какъ неимѣніе рубашки.)
Адамъ стоялъ. Вся сила каминнаго тепла сосредоточивалась а его спинѣ, вся философія -- въ его глазахъ. Онъ осматривалъ комнату, меблированную очень комфортно, и думалъ о своей квартиркѣ у Семи Угловъ. Пораженный, подъ вліяніемъ своего уничиженія, контрастомъ, онъ за минуту счелъ себя существомъ совершенно различнымъ отъ обитателей уютнаго уголка, въ которомъ онъ стоялъ. "Такъ всегда бываетъ -- думалъ Буффъ, потупивъ задумчивые взоры въ яркіе цвѣты ковра -- такъ всегда бываетъ, что одинъ человѣкъ всю свою жизнь ходитъ въ шитыхъ золотомъ и серебромъ туфляхъ по яркимъ и пышнымъ цвѣтамъ ковровъ, между тѣмъ какъ другой... да другой, и даже лучше его (Адамъ не могъ удержаться отъ этого сравненія), съ колыбели и до могилы попираетъ ногами некрашенный досчатый полъ, усыпанный пескомъ. Одному суждено услаждать свой взоръ прелестными картинами (На стѣнахъ висѣло нѣсколько превосходныхъ картинъ, изображавшихъ сцены домашняго довольствія), между тѣмъ какъ другой блѣднѣетъ, разсматривая счетъ молочницы." Эти неоспоримыя истины были недостойны философа; но вѣдь Адамъ Буффъ еще не завтракалъ. Разумѣется, онѣ были ниже человѣка, пренебрегающаго даже самымъ необходимымъ комфортомъ; но вѣдь Буффъ былъ мокръ до костей. Послѣднее обстоятельство было слишкомъ очевидно, потому что онъ стоялъ передъ каминомъ, окруженный парами. Геніи Соломона, выпущенные на свободу изъ мѣдныхъ сосудовъ, никогда не поднимались въ облакахъ гуще этихъ паровъ; какой нибудь фабрикантъ расплакался бы горькими слезами при видѣ столь значительнаго уничтоженія двигательной силы.
-- Ахъ, Боже мой, какой чадъ! неожиданно воскликнулъ женскій голосъ.
При этомъ звукѣ Буффъ спустилъ съ рукъ полы своего пальто и, кашлянувъ, высунулся немного изъ тумана, его окружавщаго. Говорящая, увидѣвъ, что чадило не отъ камина, а отъ джентльмена, хотѣла было сдѣлать книксенъ, но приходъ мистера Бутлера помѣшалъ исполненію этой церемоніи.
-- Рекомендую вамъ, мистеръ Буффъ, сказалъ хозяинъ дома: -- это мистриссъ Блакъ, моя сестра.
И мистеръ Бутлеръ, съ теплымъ байковымъ халатомъ на рукѣ, подошелъ къ своему гостю.
-- Пожалуйста, любезный сэръ, снимите ваше пальто. Вы видите, я... я перемѣнился; и онъ съ особеннымъ удовольствіемъ взглянулъ на свой богатый пунцовый, обшитый мѣхомъ халатъ.-- Ну, пожалуйста, иначе вы схватите смертельную простуду.
И внимательный хозяинъ всѣми силами старался навязать Адаму сухое и теплое платье.
-- Простуду, сэръ? сказалъ Буффъ съ невыразимой улыбкой презрѣнія.-- Надѣюсь, сэръ, я выучился преодолѣвать подобныя слабости.
-- Но, пожалуйста.... я требую... вы промокли насквозь, вы должны снять ваше пальто, сказалъ гостепріимный мистеръ Бутлеръ.
Буффъ принялъ еще болѣе серьёзный видъ, увѣряя своего патрона, что даже если бы онъ чувствовалъ неудобство отъ сырости, чего онъ не чувствовалъ, то и тогда бы онъ не рѣшился снять съ себя мокраго платья, не рѣшился бы отступить отъ принятаго правила.
-- Подумайте, сэръ, сказалъ Буффъ, держась за верхнюю ну то вицу своего пальто и нахмуривъ брови:-- подумайте, сэръ, какое человѣкъ жалкое созданіе, если пинта, даже кварта воды должна безпокойть его. Презирать вліяніе стихій всегда было моимъ понятіемъ объ истинной философіи. Когда мы вспомнимъ, сэръ, о скиѳахъ, о парѳахъ, мало того, о нашихъ прародителяхъ древнихъ бриттахъ, когда мы подумаемъ о ихъ неразборчивости въ временахъ года, о ихъ равнодушіи и къ знойному лѣту и къ суровой замѣ -- о, какимъ невыразимо смѣшнымъ представится человѣкъ, когда онъ ползетъ подъ зонтикомъ, какимъ ничтожнымъ представится этотъ повелитель всѣхъ прочихъ животныхъ!
-- Какъ вамъ угодно, мистеръ Буффъ, сказалъ Бутлеръ, удивленный и восхищенный стоицизмомъ своего гостя: -- какъ вамъ угодно, хотя мнѣ кажется, что вы поступаете съ собой слишкомъ жестоко, тѣмъ болѣе, что нѣтъ еще вѣрнаго доказательства, что Діогенъ не скрывался подъ своей бочкой отъ дождя.
-- Какъ! Неужели джентльменъ не хочетъ перемѣнить свое пальто? спросила мистриссъ Блакъ съ такимъ изумленіемъ, какое только можетъ выразить женщина.-- Помилуйте! да оно очень мокро.
Она взглянула на лужу воды, которая образовалась подъ Буффомъ на полированной стальной каминной рѣшеткѣ.
-- Оно очень мокро, повторила она.
-- Мокро! воскликнулъ мистеръ Бутлеръ, не имѣя возможности преодолѣть чувство состраданія.-- Да а увѣренъ, мистеръ Буффъ, на васъ мокра даже рубашка.
Адамъ положилъ руку на сердце и твердымъ голосомъ отвѣтилъ:
-- Совсѣмъ нѣтъ, сэръ; увѣряю васъ честью, что нѣтъ.
-- Во всякомъ случаѣ, мистеръ Буффъ, вы не откажетесь выпить немного коньяку? сказалъ философъ въ мѣховомъ халатѣ.
И въ то время, какъ онъ говорилъ эти слова, коньякъ былъ принесенъ.
Наполнивъ себѣ стаканъ, мистеръ Бутлеръ передалъ бутылку Буффу, который, по видимому, не обращая вниманія на то, что дѣлаетъ, налилъ себѣ рюмку.
-- Увѣряю васъ, мистеръ Буффъ, (и хозяинъ выразительно посмотрѣлъ въ лицо своего простодушнаго гостя) увѣряю васъ, это настоящій заграничный коньякъ; у меня есть прелюбопытная исторія о немъ; я бы могъ разсказать вамъ, какимъ образомъ я его досталъ.
Адамъ не принадлежалъ къ числу людей любопытныхъ, онъ стоялъ выше этой слабости, а потому, наливъ еще рюмку, онъ весьма важно замѣтилъ:
-- Достойно замѣчанія, мистеръ Бутлеръ, что нѣтъ націи, нѣтъ народа, для котораго искусство дистиллированія было бы закрыто, въ какомъ бы дикомъ и невѣжественномъ состоянія онъ ни находился.
-- Весьма справедливо, мистеръ Буффъ. Изъ этого слѣдуетъ, что философъ признаетъ естественное превосходство человѣческой породы.
-- Отъ персиковъ до самыхъ обыкновенныхъ травъ, продолжалъ Буффъ, понемножку прихлебывая свой коньякъ: -- человѣкъ опустошаетъ все растительное царство, для ложнаго и быстро переходчиваго наслажденія. Размышленіе объ этомъ умилительно!
И Адамъ опоражниваетъ свою рюмку.
Мистеръ Бутлеръ, углубленный въ достоинства своего коньяка, замѣтилъ:
-- Этотъ вывезенъ прямо изъ Франціи.
-- Я могло бы быть и совсѣмъ иначе, сказалъ Буффъ, продолжая развивать свою идею.
-- О, нѣтъ! не думайте... рѣшительно нѣтъ, сказалъ мистеръ Бутлеръ съ нѣкоторою живостью, защищая неподдѣльность своего напитка.
Адамъ поклонился.
Въ это время пальто Адама, согрѣваемое огнемъ снаружи и коньякомъ снутри, достаточно просохло, чтобъ отклонить неотступныя предложенія мистера Бутлера замѣнить его другой одеждой. И хотя мистриссъ Блакъ продолжала смотрѣть на него, но уже не сырость платья привлекала къ себѣ ея вниманіе, а его изношенность и дряхлость. Она крайне удивилась, когда братъ объявилъ ей, что "мистеръ Буффъ останется обѣдать". Однимъ взглядомъ она возстала было противъ этого, но немедленно улыбнулась при видѣ мистера Бутлера, на котораго французская водка и сибирскій мѣхъ производили благотворное вліяніе.
-- Это самый необыкновенный человѣкъ... удивительнѣйшій человѣкъ, сказалъ мистеръ Бутлеръ своей сестрѣ въ полголоса.-- Видишь... слышишь... настоящій философъ.
И старый джентльменъ торжественно указалъ на Буффа, который, вытянувъ ноги, засунувъ руки въ карманы панталонъ и разинувъ ротъ, сидѣлъ въ креслѣ, спалъ и храпѣлъ что было мочи; его чувства плѣнительно убаюкивались крѣпкимъ напиткомъ и яркимъ огнемъ.
-- Видишь... онъ поступаетъ безъ всякихъ церемоній; первый разъ въ домѣ, а ужь спитъ себѣ какъ дома.
-- По моему, это верхъ невѣжества, сказала мистриссъ Банкъ.
-- То, что женщины подразумѣваютъ подъ невѣжествомъ, замѣтилъ мистеръ Бутлеръ: -- часто бываетъ спокойствіемъ превосходнаго ума. Еслибъ этотъ человѣкъ жилъ въ Греціи... еслибъ только онъ жилъ за двѣ тысячи назадъ...
-- Я бы желала этого, сказала мистриссъ Блакъ и посмотрѣла на стальную рѣшетку.
-- Его бюстъ сталъ бы украшать наши камины. Моя милая Бетси, ты не имѣешь понятія о самоотверженіи этого человѣка.
Мистриссъ Блакъ бросила женскій взглядъ на бутылку съ коньякомъ.
-- Никакого не имѣешь понятія. Видала ли ты великодушіе, видала ли ты совершенное пренебреженіе, съ которымъ онъ принялъ ударъ? Клянусь жизнью, ты можешь увидѣть слѣдъ этого удара на его щекѣ.
-- Не отплативъ за это? спросила мистриссъ Блакъ.
-- Не удостоивъ даже взглядомъ бездѣльника, который ударилъ его. И потомъ, когда онъ былъ промоченъ до костей... о нѣтъ! я никогда не видѣлъ такого стоицизма... никогда...
Въ этотъ моментъ, Адамъ проснулся отъ протяжнаго зѣвка и, вытянувъ еще дальше свою ногу, весь каблукъ свой, подобно сѣкирѣ палача, опустилъ на хвостъ маленькой собачки, которая, въ видѣ бархатной подушки, разлеглась въ его ногахъ и распустила свой пушистый хвостъ, какъ будто собственно за тѣмъ, чтобъ его хорошенько придавили. Вмѣстѣ съ этимъ собаченка, какъ и слѣдуетъ, завизжала и завыла, какъ сорокъ собаченокъ, и когда ея владѣтельница взяла ее къ себѣ на руки, визгъ и вой увеличился въ двадцать разъ. Обыкновенный человѣкъ, вѣроятно, растерялся бы при подобномъ несчастіи, и тѣмъ болѣе, что обиженное созданіе принадлежало леди. Буффъ, однако же, былъ выше этой слабости; онъ выпрямился во всю длину своего роста и въ то время, какъ въ отдаленной комнатѣ все еще раздавались жалобныя завыванья собаченки, онъ спокойно замѣтилъ мистеру Бутлеру:
-- Меня часто, сэръ, поражало неравенство участи, переносимой собаками. Напримѣръ, вотъ эта спитъ на подушкахъ, кормится цыплятами, сдобными бисквитами и парнымъ молокомъ; ее ласкаютъ, ей расчесываютъ шерсть, украшаютъ серебрянымъ ошейникомъ и, въ добавокъ, укрываютъ ее отъ вѣтра и дождя, какъ грудного ребенка, между тѣмъ какъ другую запрягаютъ въ салазки, кормятъ объѣдками или совсѣмъ не кормятъ, бьютъ палками...
-- Или даютъ пинки желѣзными каблуками, сказалъ Бутлеръ весьма сухо.
-- Или даютъ пинки желѣзными каблуками, повторилъ невозмутимо Буффъ: -- спитъ на булыжникѣ, или...
-- Обѣдъ поданъ, сэръ, сказалъ лакей.
Буффъ немедленно оставилъ всю собачью породу ихъ различной участи и пошелъ по стопамъ мистера Бутлера въ столовую, гдѣ засталъ новаго гостя, въ особѣ домашняго доктора, котораго мистриссъ Блакъ упрашивала отобѣдать. Мистеръ Бутлеръ, хотя и былъ философъ, однакожь, обѣдалъ какъ весьма обыкновенный человѣкъ; точно также и Адамъ Буффъ: во всѣхъ другихъ случаяхъ жизни корчившій оригинальнаго человѣка, за столомъ онъ весьма мало отличался отъ обыкновеннаго обжоры. Во время обѣда было сказано немного, и сказанное не отличалось большою занимательностію.
-- Мистеръ Буффъ, сдѣлайте одолженіе, передайте мнѣ картофель. Нѣтъ, позвольте; мнѣ кажется, что онъ не очень хорошъ; а въ отношеніи картофеля, сказалъ философъ Бутлеръ: -- я не допускаю посредственности.
-- Справедливо, сэръ; весьма справедливо, отвѣчалъ Адамъ Буффъ, принявъ на себя серьёзный видъ: -- картофель, сэръ, долженъ быть безукоризненъ какъ жена Цезаря.
Другой судья, ознаменовавшій себя выразительностію своей рѣчи, не съумѣлъ бы произнесть смертный приговоръ съ такою торжественностью, съ какою мистеръ Буффъ выразилъ свое мнѣніе касательно картофеля. Впрочемъ, надобно отдать ему справедливость, онъ былъ изъ числа тѣхъ драгоцѣнныхъ людей, которые своей манерой возвышаютъ и придаютъ особенное достоинство всѣмъ предметамъ, которые удостоятъ своимъ прикосновеніемъ. Заговоритъ ли Буффъ о шримпсахъ, и онъ покажется такимъ громаднымъ и заговоритъ съ такимъ великорѣчіемъ, что не возможно не подумать, что его шримпсы немножко поменьше самыхъ большихъ морскихъ раковъ.
Обѣдъ кончился. Буффъ позволилъ себѣ сдѣлать нѣкоторое отступленіе отъ его философической суровости и, въ минуту веселаго расположенія, предложилъ миндальный пирожокъ собаченкѣ, сидѣвшей на столѣ, прямо передъ своей госпожей. Собака, какъ говорятъ натуралисты, есть великодушное животное, но для этого опредѣленія существуетъ, однако же, множество исключеній; и нельзя удивляться этому, если принять въ соображеніе родъ и характеръ людей, въ кругу которыхъ собаки получаютъ свое воспитаніе. Собачка мистриссъ Блакъ отличалась красотой и злостью, и никогда еще ни одно живое существо не было такъ занято своими длинными ушами. Изъ этого, когда Буффъ поднесъ пирожокъ, она, вспомнивъ оскорбленіе, нанесенное ея хвосту, залаяла немилосердно.
Мистеръ Бутлеръ, взглянувъ сначала на собаку, потомъ на Буффа, сказалъ послѣднему:
-- Time о Danaos, et dona ferentes.
-- Пожалуйста, мистеръ Буффъ, не дразните ее, сказала мистриссъ Блакъ: -- я не ручаюсь за ея нравъ.
-- Мы сдѣлаемся лучшими друзьями, сказалъ Адамъ, продолжавшій навязывать собаченкѣ миндальный пирожокъ.
Однакожь, Адамъ Буффъ, хотя, какъ видно это изъ предшествовавшихъ страницъ, былъ хорошій знатокъ собакъ, но онъ не зналъ, до какой степени простирается иногда ихъ мстительность. Такимъ образомъ онъ продолжалъ все ближе и ближе подносить миндальный пирожокъ, между тѣмъ какъ глаза собаченки горѣли какъ два топаза, и лай ея становился все болѣе и болѣе пронзительнымъ. Рѣшеніе всего дѣла зависѣло отъ одной секунды. Когда Буффъ въ самомъ пріятномъ настроеніи духа вознамѣрился насильно положить пирожное между длинными и бѣлыми зубами ожесточеннаго животнаго, собаченка, возбужденная новымъ припадкомъ негодованія, бросилась впередъ и впилась зубами, въ самую мясистую часть руки мистера Буффа. Адамъ вскочилъ съ мѣста, но проглотилъ необлеченную еще въ звуки клятву. Мистеръ Бутлеръ казался встревоженнымъ, и докторъ съ участіемъ спросилъ:
-- Не укусила ли она?
-- Я знала, что она укуситъ, сказала мистриссъ Блакъ, пропуская между пальцами уши своей фаворитки.
-- Совѣтую вамъ лучше снять ваше пальто и позволить мнѣ осмотрѣть руку, сказалъ докторъ.
Мистриссъ Блакъ, все еще лаская виновника всѣхъ этихъ бѣдствій, встала, чтобы выйдти изъ комнаты.
-- Ни подъ какимъ видомъ! сказалъ Адамъ поспѣшно и попросилъ мистриссъ Блакъ оставаться.-- Это ничего -- рѣшительно ничего!
И съ весьма блѣднымъ лицомъ залпомъ выпилъ рюмку вина.
-- Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, мистеръ Буффъ, сказалъ хозяинъ дома: -- вы, кажется, ужь выходите изъ предѣловъ вашего стоицизма.... Клянусь честью, вы.... Вѣдь она васъ укусила до крови.... да, да... она прокусила вамъ рубашку.
-- Нѣтъ, нѣтъ.... совсѣмъ нѣтъ.... рѣшительно нѣтъ, отвѣчалъ Адамъ, вызывая улыбку на лицо.
Между тѣмъ мистриссъ Блакъ перестала ласкать собаку и серьёзно посмотрѣла на Буффа.
-- Но если это животное бѣшеное, замѣтилъ докторъ: -- то не нужно джентльмену вашего ума даже намекать о послѣдствіяхъ.
-- Боже мой! бѣшеная!... Нѣтъ, ужь какъ хотите, мистеръ Буффъ, а вы должны снять пальто, сказалъ Бутлеръ съ сильной горячностію.
-- Я увѣрена, сэръ, что нѣтъ никакой причины опасаться этого, сказала мистриссъ Блакъ, передавая собаку служанкѣ и приказывая запереть ее: -- вовсе нѣтъ причины; но все же мы всѣ остались бы очень довольны, еслибъ докторъ только посмотрѣлъ.
-- Не безпокойтесь, сударыня, прошу васъ, отвѣчалъ Адамъ весьма нѣжно: -- увѣряю васъ, я ничего не чувствую.
-- Во всякомъ случаѣ, ничего не можетъ быть лучше, какъ взять предосторожность противъ худшаго, сказалъ докторъ.-- Я могу вырѣзать рану и прижечь ее, и черезъ пять минутъ вы будете совершенно спокойны.
При этихъ словахъ Адамъ блѣднѣлъ, краснѣлъ и желтѣлъ.
-- Конечно, конечно, сказалъ мистеръ Бутлеръ: -- только подумать, что собака бѣшеная -- это ужасно! нѣтъ, ужь пожалуйста снимите ваше пальто.
-- Я увѣрена, что нѣтъ никакой опасности, во.... продолжала убѣждать мистриссъ Блакъ: -- но если и въ самомъ дѣлѣ она сбѣсилась....
Докторъ вынулъ свои инструменты и вмѣстѣ съ хозяиномъ дома приступилъ къ Адаму, который видѣлъ необходимость представить самое сильное доказательство своей воли для того, чтобъ удержать пальто свое на плечахъ.
-- Джентльмены.... мистеръ Бутлеръ.... сказалъ Адамъ съ необыкновеннымъ жаромъ: -- я.... я не вѣрю.... (голосъ Адама дрожалъ) не вѣрю въ собачье бѣшенство. Я не вѣрю въ него, и потому не позволю дѣлать надъ собой какія либо операціи. И даже еслибъ мое мнѣніе по этому предмету было совсѣмъ другое, я.... я бы не показалъ себя такимъ невѣжей передъ мистриссъ Блакъ, чтобъ допустить предположеніе, что собачка, принадлежащая этой леди, могла, по какому нибудь случаю, сойдти съ ума или сбѣситься. Я полагаю, сэръ, сказала Адамъ мистеру Бутлеру, и въ то же время бросая косвенный взглядъ на его сестру: -- я надѣюсь. сэръ, что когда человѣкъ занимается философіей, ему нельзя ставить въ упрекъ настойчивость характера.
Адамъ высказалъ это съ такой твердостію, что принудилъ замолчать всю оппозицію. Мистеръ Бутлеръ снова занялъ мѣсто за столомъ, снова считая Адама за первѣйшаго изъ стоиковъ. Докторъ не сказалъ ни слова, но подумалъ, что укушенный Буффъ величайшій глупецъ. Между тѣмъ какъ мистриссъ Блакъ вышла изъ комнаты, восхищаясь удивительнымъ соединеніемъ въ великодушномъ незнакомцѣ самой утонченной вѣжливости и необыкновенной силы воли.