Читатель! Кристоферъ Снёбъ сидитъ въ колодѣ, и судьба его въ рукахъ -- у осла! Кроткое животное, какъ будто съ видомъ участія, жалобно смотритъ на Снёба, а плѣнникъ нашъ, тронутый состраданімъ, участіемъ или другимъ какимъ чувствомъ, выражающимся въ глазахъ добраго животнаго, въ знакъ признательности, гладитъ его по головѣ. Вотъ насъ двое, думаетъ Снёбъ: вотъ мы стоимъ голодные, мерзлые... Но въ эту минуту въ полѣ раздались шаги, и забывъ о бѣдствіяхъ осла, Китъ подумалъ только о самомъ себѣ. Оселъ отошелъ отъ колоды, и въ то же мгновеніе два человѣчка кинулись за него и принялись тузить и ругать за побѣгъ.
-- Бѣдняга! со вздохомъ не кликнулъ Кристоферъ; удары отдавались у него въ сердцѣ.
-- Это что? спросилъ одинъ изъ людей.
-- Голосъ изъ колоды, отвѣчалъ другой, и сдѣлавъ нѣсколько шаговъ впередъ, онъ остановился передъ Снёбомъ и хохоталъ до упаду, глядя за него.-- Что, развѣ острогъ-то ужь совсѣмъ набили, что тебя пустили кормиться на выгонѣ? спросилъ оборванный человѣкъ, котораго, судя по наружности, можно было принять за странствующаго мѣдника.-- Посмотри-ка сюда, Майкъ! закричалъ онъ.
И товарищъ его подошелъ къ колодѣ.
Майкъ очевидно принадлежалъ къ цыганскому племени. Оглянувъ Снёба съ ногъ до головы, онъ снялъ свою шляпу и съ принужденнымъ паѳосомъ воскликнулъ:
-- И вотъ какъ поступаютъ люди другъ съ другомъ!
-- А что, хотѣлъ бы ты выбраться отсюда? спросилъ мѣдникъ.
-- Еще бы! отвѣчалъ Снёбъ. О, если бы люди, болѣе сильные, рѣшились подражать иногда мѣднику въ его краткости и быстротѣ! Безъ всякихъ реторическихъ прикрасъ, онъ предложилъ ясный и простой вопросъ, и какъ только получилъ такой же ясный и простой отвѣтъ -- смотрите!-- въ одно мгновеніе ока, ноги Кристофера освободились отъ постыдной колоды, и самъ онъ, потягиваясь, стоялъ на лугу. Наблюдательный глазъ тотчасъ замѣтилъ бы, что ловкость, съ которою мѣдникъ разломалъ замокъ колоды, не могла быть однимъ природнымъ дарованіемъ: быстрота и увѣренноетъ его пріемовъ ясно обнаруживали значительную въ этомъ дѣлѣ опытность.
Ну, а теперь что ты намѣренъ дѣлать? спросилъ Снеба его освободитель, и никогда вопрошаемый не находился въ такой неизвѣстности, что отвѣчать, какъ Снёбъ.
-- Вина не моя, сказалъ онъ: -- а должно сознаться, что въ моемъ добромъ имени есть дира.
-- Ступай съ нами, мы ее запаяемъ, великодушно предложилъ цыганъ.
Снёбъ молчалъ; можетъ быть, онъ сомнѣвался въ искусствѣ мастера.
-- Это еще не все, прибавилъ мѣдникъ: -- у насъ сегодня будетъ жареный гусь за ужиномъ.
-- Рѣшено, отвѣчалъ Снёбъ: -- я вашъ!
Такъ какъ мы нисколько не желаемъ представить Кита лучшимъ, чѣмъ онъ былъ на самомъ дѣлѣ, то и не скроемъ отъ читателя нашего подозрѣнія, что перспектива жаренаго гуся гораздо болѣе побудила его послѣдовать за своими новыми знакомцами, чѣмъ нравственная польза, которой онъ могъ ожидать отъ нихъ для себя. Онъ просидѣлъ въ колодѣ шесть часовъ сряду, проголодался, промерзъ... но не будемъ и говорить о бѣдственности его положенія. Жареный гусь! Если только есть у читателя внутренности, то онъ пойметъ всю необъятную прелесть этого искушенія. Въ силахъ ли человѣка было, при такихъ условіяхъ, думать о чемъ-нибудь другомъ. Жареный гусь! Благовонія арабскія! Пусть себѣ возвышенный моралистъ закрываетъ глаза да зажимаетъ ноздри, Кристоферъ Снёбъ былъ смертный человѣкъ.
-- Чтожь, идешь съ нами, а? спросилъ мѣдникъ: -- ну, такъ поспѣшай же, да такъ какъ ноги твои въ колодѣ-то не лучше стали, такъ взлѣзай на Іюньскую Розу, да на, возьми, вотъ, палку!
Мигомъ вскочилъ Кристоферъ на осла съ душистымъ именемъ, и судя потому, какъ онъ обращался съ Іюньской Розой, можно заключить, что онъ совершенно позабылъ о томъ расположеніи, которое ощущалъ къ ней въ то время, когда еще сидѣлъ въ колодѣ. И то правда, впрочемъ, тогда еще не было у него въ виду жаренаго гуся.
Оселъ, покорный палкѣ, помчался такъ быстро, какъ будто рѣшился навсегда искупить свою братью отъ прозвища лѣнивыхъ животныхъ. Цыганъ и мѣдникъ бѣжали вслѣдъ за нимъ, и чрезъ полчаса, все общество остановилось у палатки, съ патріархальной простотой разбитой на зеленой лужайкѣ. Огонь, разложенный у входа въ палатку, проникъ теплотой своей въ самое сердце Кита -- и былъ ли то запахъ полевыхъ цвѣтовъ или запахъ жаренаго гуся, что такъ пріятно пощекоталъ его обоняніе, онъ навѣрное сказать не могъ; не подлежитъ сомнѣнію, что онъ предположилъ послѣднее. Цыганъ и мѣдникъ подошли къ огню, а Кристоферъ Снёбъ, соскочивъ съ осла, съ подобающею скромностью стоялъ въ сторонѣ. Смотря во всѣ глаза и втягивая въ себя воздухъ, Китъ разглядѣлъ, что у огня сидѣла женщина и варила что-то -- "навѣрное обѣщанный ужинъ", подумалъ онъ. Онъ нюхалъ и нюхалъ, и сердце точно отвалилось у него, когда онъ, наконецъ, услышалъ, какъ женщина, съ приличной энергіей воскликнула:
-- А гуся-то нѣтъ!
-- Гдѣжь онъ? спросилъ мѣ инкъ.
Едва успѣлъ онъ произнести эіи слова, какъ какой-то человѣкъ выскочилъ изъ-за кустовъ. На одно мгновеніе, мѣдникъ и Цыганъ не знали было, на что рѣшиться; они схватились за палки и съ жестами, совсѣмъ не привѣтливыми, ожидали приближенія незнакомца; но, наконецъ, вглядѣвшись въ него, встрѣтила его радостными восклицаніями. Китъ, изъ предосторожности, отошелъ еще дальше отъ своихъ товарищей, которые, по видимому, совсѣмъ позабыли о гостепріимствѣ, съ такимъ великодушіемъ обѣщанномъ освобожденному ими плѣннику. Онъ стоялъ, или, правильнѣе сказать, лежалъ на травѣ въ сторонѣ и, съ равнымъ безпокойствомъ сердца и желудка, слѣдилъ за движеніями своихъ пріятелей, которые смѣялись и, казалось, шутили надъ чѣмъ-то между собой, а потомъ, присѣвъ на корточкахъ вокругъ огня, принялись за жаренье гуся, котораго Китъ ожидалъ съ такимъ нетерпѣніемъ. Гусь есть, наконецъ; и очевидно было Киту, что цивилизація коснулась и цыганъ, потому что они не стали ѣсть своихъ птицъ въ перьяхъ, а принялись сначала ихъ ощипывать.
-- А сколько ты ихъ подобралъ? спросилъ мѣдникъ.
-- Семерыхъ, отвѣчалъ незнакомецъ: -- да чуть не поймалъ и стараго гусака.
-- Молодецъ ты совсѣмъ, воскликнулъ цыганъ: -- а мы думали было, что ты позабылъ обдѣлать это дѣло.
-- Не на того напали, возразилъ незнакомецъ.-- Признаюсь, впрочемъ, порядочно мнѣ пришлось пробѣжаться отъ кладбища, да я не считалъ себя безопаснымъ, пока не увѣрился, что засадили Кита.
-- Кто такой Китъ? спросилъ цыганъ.
-- Китъ? молокососъ, отвѣчалъ находчикъ ужина.
Какъ только Кристоферъ услышалъ это сужденіе, произнесенное надъ нимъ или, по крайней мѣрѣ, надъ его соименникомъ, онъ поднялся на ноги и тихонько пробрался къ самой палаткѣ.
-- Молокососъ; въ школѣ бывало его сѣкли за меня, а теперь, ха! ха! право не подивлюсь я, если его когда-нибудь по ошибкѣ, вмѣсто меня, повѣсятъ.
Въ этой картинѣ, въ одномъ представленіи о томъ, что человѣка, совершенно невиннаго, вздернутъ на висѣлицу единственно по ошибкѣ вмѣсто настоящаго виновнаго, было столько непреодолимо смѣшнаго, что все общество покатилось со смѣху.
-- Вотъ видите, какъ только насъ спугнули съ кладбища, такъ я со всѣхъ ногъ пустился бѣжать домой, къ хозяину. Ну, не повѣрите какъ пріятно мнѣ было узнать, что схватили Кита Снёба. И отчего бы, вы думали, напали на него? шляпу его нашли на кладбищѣ. Ну, ха! ха! Право, умру со смѣху! Какъ бы вы полагали, кто кинулъ туда его шляпу?
-- Августъ Дёбльбренъ! закричалъ Кристоферъ Снёбъ,
И Августъ, выронивъ изъ рукъ украденную утку, со страхомъ и удивленіемъ смотрѣлъ на оскорбленнаго друга. Китъ былъ созданіе добродушное, кроткое; но какъ только вспомнилъ онъ о своемъ незаслуженномъ позорѣ, такъ внезапно почувствовалъ, что пальцы его вцѣпились въ горло Дёбльбрену, между тѣмъ какъ этотъ необыкновенно ловкій молодой человѣкъ вертѣлся и извивался какъ угорь, а лицо его совершенно почернѣло.
-- Не убьешь же ты его! сказалъ цыганъ.
-- Крещеный ли ты человѣкъ? спросилъ мѣдникъ.
Китъ выпустилъ изъ рукъ своего обидчика, который, едва переводя духъ какъ рыба, которую вытащили изъ воды, бросился къ Киту, схватилъ его въ свои объятія и -- повѣримъ ли? (темно было, и Китъ не могъ хорошенько разглядѣть его лица) -- проливая горькія слезы, клялся, что умретъ въ этомъ положеніи, если Китъ тотчасъ же его не проститъ.
-- Я все дѣлалъ для лучшаго, увѣрялъ Дёбльбренъ.
-- Засадить меня въ колоду! угрюмо возразилъ Кристоферъ.
-- Все, все для лучшаго, повторялъ Дебльбренъ, который рыдалъ обильно, но словъ къ оправданію что-то не находилъ.
-- Совсѣмъ погубить мою добрую славу! воскликнулъ Снёбъ, и снова сердце въ немъ заговорило.
-- Что такое добрая слава? спросилъ мѣдникъ.
-- Можетъ, это подливка вкусная къ жаренымъ уткамъ? спросилъ цыганъ: -- если такъ, то подавай намъ ее сюда поскорѣе! Ну, чего хнычешь какъ ребенокъ? продолжалъ онъ, обращаясь къ Дёбльбрену.-- Присѣдай-ка, говорю, присѣдай!
-- Да возьми лучше, ощипывай утокъ, а не плачь какъ баба, прибавила женщина, къ удивленію, въ первый разъ вмѣшиваясь въ разговоръ.
Хотя Дёбльбренъ и былъ растроганъ до глубины души упреками Снёба, но онъ все же понималъ, что и на немъ, какъ на всѣхъ, лежали общественныя обязанности, а потому, хотя онъ и задыхался отъ скорби, но удержалъ свои слезы и принялся ощипывать утокъ.
-- Ты себѣ пальцы оближешь за ними, сказалъ мѣдникъ, обращаясь къ Снёбу: -- на, вотъ, возьми, сними-ка пушокъ съ этого молодца!
И съ этими словами онъ бросилъ Снёбу убитаго селезня.
-- Ни за что въ свѣтѣ не притронусь къ нимъ! отвѣчалъ Кристоферъ.
-- Ну, я знаю, что мы пообѣщали тебѣ гуся; да что дѣлать? Развѣ есть на свѣтѣ что либо вѣрное? Къ чему такая прихотливость? Нельзя было достать гуся, такъ уберемъ, не жалуясь, и пару утокъ, да и за то поблагодаримъ небеса!
Утокъ ощипали очень скоро, хотя Кристоферъ и не принималъ въ этой работѣ никакого участія. Молча стоялъ онъ въ отдаленіи, опираясь о дерево, и хотя твердо рѣшился не тронуть ни куска похищеннаго добра, но все-таки какое-то необъяснимое очарованіе приковывало его къ мѣсту.
Онъ смотрѣлъ на жарившихся утокъ и съ нестерпимой болью желудка втягивалъ въ себя, ихъ соблазнительный ароматъ. Мѣдникъ и цыганъ смѣялись, а женщина суетилась около огня; между тѣмъ какъ несчастный Августъ Дёбльбренъ, держа руку на сердцѣ и поглядывая на утокъ, вздыхалъ повременамъ изъ глубины души. Онъ чувствовалъ возраставшій аппетитъ и вздыхалъ о потерянномъ другѣ.
Въ очень непродолжительномъ времени подали ужинъ. Кристоферъ подвинулся ближе къ огню и сѣлъ на траву, но все еще твердо отказывался попробовать хоть кусокъ украденной утки, хотя мѣдникъ, цыганъ и женщина очень усердно его упрашивали.
-- Не пойдутъ онѣ вамъ въ прокъ, говорилъ Кристоферъ, между тѣмъ какъ товарищи его разрывали на куски и усердно жевали украденныхъ утокъ.-- Повѣрьте мнѣ, не пойдутъ онѣ вамъ въ прокъ!
Кристоферъ все продолжалъ твердить Дёбльбрену, что "не въ прокъ ему пойдутъ его утки", хотя мы и не скроемъ, что за всякимъ повтореніемъ этого совѣта, моралистъ самъ все ближе и ближе подвигался къ огню и невольно все громче и громче чмокалъ губами. Въ десятый разъ повторилъ Снёбъ "не въ прокъ пойдетъ вамъ ваше добро", и руки его уже только на вершокъ разстоянія находились отъ вкусной, жирной утки, какъ вдругъ раздался крикъ подбѣжавшихъ людей, произошла схватка, его наѣвшіеся товарищи разбѣжались, а добродѣтельный Кристоферъ мерзъ, сидя на травѣ, подъ присмотромъ педеля и констебля.
Кражу обнаружили, открыли бѣгство Снеба, и дѣятельные чиновники гемпенфильдской полиціи прослѣдили убѣжавшаго преступника и украденныхъ утокъ до самой зеленой лужайки. Кристоферъ Снёбъ "родился для висѣлицы".